Опубликовано в журнале Урал, номер 5, 2004
Владимир Киршин. Частная жизнь. Очерки частной жизни пермяков. 1955—2001. — Пермь, 2003. — 135 с.
Как всё-таки замечательно, что есть люди, которые понимают, что история нашей страны — это не только войны, революции, великие свершения… Когда речь заходит о таких вещах, все склонны почему-то забывать, что многие грандиозные события осуществляются силами простых, ничем не выделяющихся людей. И недоумение историков по поводу причин появления таких судьбоносных моментов объясняется часто незнанием временного контекста вообще и частной жизни народа в частности.
Злобствующие критики могут сказать: велика важность — описать жизнь города (в данном случае Перми) с 1955 по 2000 год! Да посади, скажут они, любого инженера лет пятидесяти за стол, дай ему 45 листов бумаги с подписанными в правом верхнем углу годами, так он на каждом из них такого понапишет — В. Киршину и не снилось. И они будут отчасти правы, потому что единой картины времени нет и быть не может. Необъятного не объять, один человек при всём желании не сможет отобразить жизнь города во всех её аспектах. Да автор и не ставит перед собой такой задачи. Ещё в предисловии он оговаривается, что описывает ту жизнь, которую он помнит, и вполне справедливо добавляет: “Кто помнит иначе — ради Бога, пусть пишет свою книжку”. Вот только получится ли это у кого-нибудь другого столь виртуозно — вопрос.
Как приятно вспомнить былое! Нынешнее поколение, небось, и представить себе не может, что было время, когда водка стоила два восемьдесят семь, когда люди верили в своё светлое будущее и боролись за него, когда электрогитары выпиливались подпольными битломанами из столешниц, а по вечерам можно было выйти на улицу, не опасаясь получить по голове арматурным прутом. На протяжении всей книги, разбитой на главы соответственно годам, в пику известной программе Л. Парфёнова, автор даёт понять, что не только в Москве в советское и постсоветское время кипела жизнь — в провинции тоже было немало интересного: создавались свои рок-группы, киноклубы, творческие сообщества, словом, “протаскивали под шумок всякие “вредные” идеи”. Да разве всё назовёшь! И зачастую не менее интересно бывает рассматривать отношение людей из периферийных городов к событиям как столичного, так и мирового масштаба, чем следить за самими этими политическими перипетиями. Какое нам дело, что вдруг сняли Хрущёва и “поставили какого-то Брежнева”! У нас в Перми пик строительной моды на крупнопанельные дома, которые “подарили жильцам идеальную слышимость и проблему вбить гвоздь в стену”, а вы…
Автор вроде бы и не делит страну по оценочному признаку на “до взрыва” и “после взрыва”, и одинаково язвит как по поводу фетишизирования красной и белой рыбы в 1975-м, так и насчет того, что в 90-е годы “уголовный крен повалил всех в кучу, и простые пацаны стригутся под зеков и топырят пальцы”. Но бросаются в глаза многочисленные отличия в характере ерничанья. Юмор при описании лет доперестроечных — мягкий, проникновенный, как у взрослого, который тайком подглядывает за топочущим и то и дело шлёпающимся карапузом. Периодически у автора прорываются фразы вроде: “Юность, светлое будущее, алые паруса мечты, дружба разных народов, братство! И ведь все это было не только на стенке намалёвано, это жило и в наших душах. Краткий счастливый миг…” В общем, посыл понятен: душило-душило нас государство проклятое (именно государство, а не страна!), дурило нам мозги, а мы всё равно жили полной жизнью, вольным воздухом дышали. “Как молоды мы были, как искренне любили…”
И совсем другое дело годы перестройки и — особенно — первая половина девяностых. “Все рухнуло, все накрыл дикий рынок: кругом жулье, вонь, брань, грабеж, подделки, отравления”. Потом, уже ближе к 2000 году, станут встречаться фразы по типу: ладно уж, может, это мы такие старые и ничего не понимаем; а до этого на орехи достанется всем — и “Машке Распутиной”, и “оскаленным уродам с гигантскими бицепсами и крохотной головкой”, в которых дети играют (это автор про черепашек-ниндзя, если кто не понял). И самая примечательная фраза, конечно, про 92-й год: “И наступила в России самая настоящая, стопроцентная ЧАСТНАЯ ЖИЗНЬ. Хочешь — воруй, хочешь — уезжай… хочешь — упади и сдохни, — никому до тебя дела нет”. И ничего больше?
Спору нет, каждый имеет право на собственную оценку прошлого. Автор оценку свою, в конце концов, никому и не навязывает, он сразу оговаривается: “Кто помнит иначе — ради Бога, пусть пишет свою книжку”. И все же “крайний субъективизм на грани фола”, который и придает этой книге особый колорит, порой переходит некую грань, и тогда остроумное исследование частной жизни пермяков начинает напоминать брюзжание обывателя.
Впрочем, последнее утверждение вполне можно посчитать “крайним субъективизмом” автора рецензии. Как и уверенность, что не стоило все же со страниц книги называть известную эстрадную певицу “шлюхой поддатой”. Всё-таки не по-джентельменски как-то.
Александр Зернов