Опубликовано в журнале Урал, номер 4, 2004
Алексей Хальзунов. Автограф № 1. Крестики-нолики: Стихи. — Оренбург: Редакционно-издательский комплекс ОГУ, 2003. — 124 с.; Сергей Хомутов. Автограф № 2. Привкус вечности: Стихи. — Оренбург: Редакционно-издательский комплекс ОГУ, 2003. — 72 с.; Олег Маслов. Автограф № 3. Придуманный мир: Рассказы. — Оренбург: Редакционно-издательский комплекс ОГУ, 2003. — 158 с.
Глядя на изданные Оренбургским университетом выпуски серии “Автограф”, думаешь: все-таки в книгах небольшого формата есть что-то особенное. Скорее всего, это необычное ощущение, что огромный мир другого человека — автора — запросто умещается на твоей ладони. Оформление выпусков (спасибо дизайнеру серии Сергею Ячменеву!) — рисунки, виньетки, факсимильные фрагменты текста — очень удачно передает очертания этого мира.
При внешней камерности оренбургских сборников их общей темой является тема вечного и беспредельного пространства, в которое погружен каждый из нас. Скромный сборник стихов или рассказов должен стать своего рода “окном” в бесчисленные миры, скрытые за видимым небосводом (О. Маслов), миры с привкусом вечности (С. Хомутов) и до безумия бесконечными верстами (А. Хальзунов). Однако действительным открытием среди трех сборников стоит назвать лишь книгу Олега Маслова.
Его рассказы — созерцание человеческого существования. Их герои — мальчик, у которого умер отец, старик, физически ощущающий приближение смерти, мужчина, получивший письмо о своей неизлечимой болезни, девушка-библиотекарь, обвиняемая в убийстве одного из читателей, — попадают в пограничные ситуации и сталкиваются, таким образом, с неустойчивостью, парадоксальностью, хаотичностью бытия. Ощущение недоумения и растерянности от разрушения устоявшихся границ обыденного “мира вещей”, потрясение от встречи с другим миром привычны для литературы и философии ХХ века. И вместе с тем О. Маслов, отважившись вновь обратиться к теме экзистенциального обретения свободы, сумел сказать об этом небанально и ёмко.
В наиболее удачных стихах Сергея Хомутова дыхание вечности тесно связано с образом воды — ночной грозы, весеннего ливня, воды, летящей с неба подобьем снега или шумящей “где-то в трубах”:
Стена воды, и горизонта нет.
Все будет так, как в том романе, помнишь?
Дождь будет продолжаться сотню лет,
И ты продрогнешь и промокнешь…
(“Ливень”)
Опять-таки возникает пограничная ситуация — “на грани смысла струящейся воды”. Но если героям О. Маслова вечность открывается звездным небом, то в стихах С. Хомутова беспощадный ливень скрывает “звезд вселенские теченья”. Окружающий человека видимый мир подобен счетверенному пространству бортов бильярдного стола, о звездах сохраняются лишь легенды, и только во вспышках молний ночной грозы видны “чуткие мгновенья явленья сущего на явленной земле”. Очень точно движение воды, заливающей мироздание и переносящей человека в вечность, передано в стихотворении “Танец дождя — фанданго”:
Танец дождя — фанданго,
Танец воспоминаний:
Кто-то танцует, чтоб вспомнить,
Кто-то — чтобы забыть.
Вот и водой покрылись
Все островки мечтаний.
Дождик их заливает —
Нить и за нитью — нить. <…>
Танец дождя — фанданго,
Танец воспоминаний
Я станцую однажды,
Чтобы закончить быть.
Дудки, гитары, маски,
Клоунские кафтаны
В яркую ткань сольются —
Нить и за нитью — нить.
Танец дождя — фанданго,
Смерти последний танец…
Жаль, что подобных, ритмически и образно верных стихов (в числе которых — переводы Гийома Аполлинера и Виктора Сержа) в книге немного. Гораздо чаще С. Хомутов пользуется знакомыми образами, организовывая их более или менее стройно, а то и просто неудачно:
Мне пора. Непонятно куда.
И зачем — тоже мне непонятно.
Шепот ветра какой-то невнятный.
Голос совести — сплошь лабуда…
(“Летний вечер, владельцы собак…”)
Если С. Хомутов, говоря о восприятии привкуса вечности, очень мало использует реалии дня сегодняшнего, то Алексей Хальзунов привносит в свои строки “привкус времени” достаточно часто. Другое дело, что в стихотворениях о поэтах-семидесятниках (“Требуются дворники-поэты…”, “Поэт”), об афганской войне (“Последний”), о перестроечном открытии Россией Запада (“Письмо за границу”) он не передает “вкуса вечности”. Прежде всего потому, что говорит слишком хрестоматийно — так, как о том же самом сказали бы многие. Вот и оперируя многократно опоэтизированными образами истории более отдаленной, А. Хальзунов тоже пишет ожидаемо и предсказуемо и о Моцарте (“Был гений в этот вечер обречен. Уже почти надломленный недугом, он ужинал в таверне с палачом, который прежде назывался другом…”), и об Иване Грозном (“В государстве горестном — Грозного опричнина метлами кровавыми подметает пыль!..”), и о Пушкине (“В глаза царю смотрел поэт без страха вовсе. Вопрос — ответ, вопрос — ответ, как на допросе…”), и о Блоке (“Была пустынною дорога. Был далеко еще рассвет. Россия Александра Блока ему смотрела скорбно вслед…”).
И все же в книге “Крестики-нолики” есть стихотворение, где привкус вечности ощущается явственно. Это стихотворение “Предчувствие осени”:
…Я бредил осенью…
Она, листвой шурша,
томилась в ожиданье у порога.
Чтоб не ворваться в летний мир до срока,
свой терпеливо сдерживала шаг.
Я бредил осенью…
Но точно зная срок,
переживал за неизбежность тленья
и первые свои стихотворенья,
как листья пожелтевшие, берег.
Я белой краской мазал на холсте,
где осень проступала сквозь белила.
Она меня, наверное, любила…
Да жаль, не так, как я того хотел…
Я бредил осенью…
Наталия Иванова