Опубликовано в журнале Урал, номер 4, 2004
Нина Горланова — живет и работает в Перми. Публиковалась в журналах “Новый мир”, “Знамя” и многих других. Автор четырех книг прозы. Постоянный автор журнала “Урал”. С недавнего времени пишет также в соавторстве с писателем Вячеславом Букуром.
Тридцать лет спустя
Рассказ
“Как вы стали политиком, Алексей Сергеевич?”
“Акушерка сказала: этот будет депутатом. Шутка…”
Мариша выключила телевизор, чтоб ничего не вспоминать.
Но снова включила, вгляделась и сказала:
— Инаугурация пиджака!
Явно новый пиджак на Алексе был горчичного цвета, а бархатный воротник — словно из старого золота. Да ладно, успокаивала она себя. Но не могла избавиться от неправильных мурашек (с горошину каждая).
Почему же скулы у Алекса так сведены, словно он проволоку перегрызает?
Алекс, Алекс — как давно я тебя называла так! А друзья дали ему прозвище “Композитор”. (Фамилию “Шестаков” сначала преобразовали в “Шостакович”, а потом стали звать Композитором).
Тридцать лет назад он вдруг бросил ее с трехлетним сыном и ушел к Ульяне — юристихе из Березников. Как-то они познакомились через сестру Алекса, которая работала в Березниках по распределению.
А Мариша… В общем, ей было страшно, казалось: Кондратий Иванович хватит прямо сейчас! И так само получилось, что она прокляла мужа.
— Ты погибнешь под обломками своего характера, Композитор! — крикнула ему вслед.
Поскольку Алекс переехал в Березники к новой жене, Мариша решила не говорить сыну всего сразу, а нашла такую формулу: папа уехал в Березники. И думала, что так меньше травмирует его.
А малыш, оказывается, стал выспрашивать у воспитательницы в детском саду:
— У всех ведь папы живут в Березниках? Правда, у всех?
— Нет, что ты, Тарас, не у всех!
Ну, после этого началось то, что длилось лет аж пятнадцать! Сын просто стал неуправляемый. На любые материны просьбы (хорошо учиться или помогать по дому) Тарас отвечал:
— Зачем? Все равно ведь никто никому не нужен…
Еще в год окончания школы на обоях в его комнате выделялась надпись: “Я ненавижу жизнь!” Мариша взмолилась:
— Убери — Бог накажет!
Она за эти годы на своей шкуре поняла народное выражение: “из матери воду варит” — все слезы, весь пот выжал из нее сын.
Когда Тарас поступил в политех, она вышла снова замуж — за своего начальника, старого холостяка. Муж Сеня был старше ее на четыре года.
Это у них в роду — умение устраивать жизнь. Бабушка Мариши после революции попала в Шанхай — она была служанкой у богатых купцов, с ними и уехала. Так она там быстро приспособилась к новой реальности. Даже вышла замуж за английского офицера. Через какое-то время кто-то из знакомых остановил ее на улице: “Дуняша, как ты?” — “Бифорича спикала по-русски, теперича форгет”.
Английский офицер — правда — вскоре с нею развелся, а Дуняша вернулась в Россию. Но в России — причем в ссылке — тоже нашла свое счастье!
Другая бабушка — по отцу — после революции работала в загсе, а ей очень нравилась своя фамилия — Шелковникова. Так вот после свадьбы она присоединила ее к фамилии мужа и стала Чернова-Шелковникова, а муж — Чернов-Шелковников. Потом их детям пришлось доказывать, что они не дворяне.
На третьем курсе сын вдруг покрасил волосы в зеленый цвет, затем — в рыжий. Мариша была в смятении, но Сеня говорил:
— И через зелень, и через рыжесть все должны пройти в этом возрасте.
В бессонице есть звуки вселенской тревоги, как в музыке. Мариша лежала и думала о погоде. Наверное, давление скачет. Вчера днем была буря, белье с их балкона унесло на крышу соседнего дома. Так за ним и не слазили, страшно. К чему бы это?
Когда она выходила за Алекса, его семья была против (Марише исполнился 21 год, а Алекс учился лишь на втором курсе). И тогда она написала шуточные стихи, где перечислялись все герои, у которых родители были против: Ромео с Джульеттой, Григорий с Аксиньей… Алекс добавил: Герасим с Муму.
И теперь вот тоже шутит в интервью. Странно даже. Марише казалось, что на самом деле душа у него сухая, как из гербария. И вдруг вообразился такой гербарий душ. Но нет! Не может их быть так много, сухих душ-то, сказала она себе.
Когда Алекс бросил ее, Мариша перечитала все его письма (он уезжал на каникулы в стройотряд). И на последнем написала: “ОБРЫВ ЛЮБВИ”. Даже почему-то такую линию извилистую провела — линию обрыва любви…
И ей все время было темно, словно вместо осиянного света спичками чиркают. Это длилось с месяц, а может, больше.
Она таращила глаза, чтоб вобрать больше света, которого не хватало. Во всяком случае, вид у нее был — видимо — еще тот! Мужики затаскивали Маришу буквально в подворотню, жали плечико, кивая:
— Я согласен, раз вы хотите!..
Боже мой, все это позади!
Тогда ее спасла береза с раздвоенным стволом (одну часть отпилили). С первого ствола свисали сережки, а с отпиленного — сосульки. Мариша догадалась: это — березовый сок, который потек, а тут майские заморозки ударили, и вот — такие сладкие сосульки!
Получилась скульптура: “Плач по отрубленному стволу”.
Мариша постояла возле нее, глядя на тающие сосульки. И вдруг решила: все, хватит плакать! Нужно жить, как второй ствол березы… Сережки новые купить!
В восемь часов утра раздался телефонный звонок.
— Вам звонит Ульяна.
— Что-то с Алексом? — сразу спросила Мариша.
В трубке раздался звук вставляемой челюсти:
— Это я однажды от горя задумалась, упала и зубы выбила… вот — плохо вставили челюсть.
Бьет на жалость или все так и есть? Мариша растерянно спросила:
— Ульяна, в чем дело-то?
— А вы разве не знаете? Дело в том, что вы прокляли Алекса, когда он ушел… Теперь с ним такое происходит!
— Да что происходит? Я вчера его по телевидению видела — правда, минуту всего, но горчичный пиджак у него… отлично выглядит.
— А вы знаете, что он со мной вообще только матом разговаривает! Вы его прокляли и порчу навели? Он вас не может забыть.
— Тридцать лет прошло! Он меня бросил, и я умирала… просто крикнула.
— Признайтесь: вы к бабке ходили? Заговорили! Мариша, я вас прошу: вот наш телефон, поговорите с ним. Он с ангиной лежит. Дома сейчас. У-мо-ля-ю.
Муж уже ушел на работу. А Мариша три месяца тому назад вышла на пенсию. Последние пятнадцать лет она проработала бухгалтером. Хорошее дело — характер вырабатывается. Она спокойнее стала. Правда, Сеня — экономист — говорит, что у него еще более хорошая специальность. “Копейки мы не считаем — не то что бухгалтеры”.
У них не было общих детей. Но выработалась уже особая ткань жизни. Собственная. Недавно купили квартиру сыну, а себе — импортный диван. Сеня сказал:
— Я стал хорошим мужиком (в рекламе все время говорили: хорошие мужики на дороге не валяются — они валяются на диване).
Сейчас можно все купить свободно! А в советское время у них сломался унитаз, тогда Мариша достала телефон заведующего базой. Говорила с ним час. Самым близким людям она таких слов в жизни не сказала, какие заведующему базой… произнесла! И через месяц был новый унитаз.
И вот она звонит Алексу. Он сразу:
— Что с Тарасом?
— С Тарасом случилось… но я звоню по другому поводу.
— А что с ним?
— Да, в цехе у них мужики играли в теннис — в обед. И мяч залетел в распределительный щит…
— Не тяни! С ним все в порядке, я правильно понимаю?
— Да. Но Тарас — главный энергетик. Мужик, который полез за мячом… в общем, его ударило, и увезли в реанимацию. А у Тараса язва сейчас…
Тут вдруг в трубке заворковали голуби — громко, все заполнили своим воркованием.
— Алекс, ты окно открыл?
— А тебе что — дует?
Мариша растерянно забормотала:
— Но Ульяна сказала: у тебя ангина.
— Уже выздоравливаю.
— В общем, твоя жена считает, что я… Это неправда! Поверь: все давно забыто! Никакой порчи я не наводила на тебя, Алекс, упаси Бог!
— Мариша, я прошу: не обращай на нее внимания! Это наши дела.
— Я тоже виновата, да. Алекс, прости меня за те слова! Ну, сказала, что ты погибнешь под обломками своего характера, но я — ты знаешь — сейчас в порядке. Никогда ничего не вспоминаю. Давно…
— А я вспоминаю…
Он начал говорить про ту историю на первом курсе, когда вся группа дала Алексу по пощечине. За то, что девушек называл коровами, Ширинкина — Прорехиным и так далее.
— Ты ведь мог убежать, — прервала его Мариша. — Но стоял, пока вся очередь не прошла, пока каждый не ударил.
— Да, я стерпел, но не в этом дело! А в том, что ты оценила… меня тогда. А я-то, я все потом предал…
Говорил бы короче — здесь нужен удар грома, а не шепот в течение двух часов. Так думала Мариша, слушая бывшего мужа.
— А помнишь, как мы плыли с тобой по Сылве? — продолжал Алекс. — Тихо под дождем плыли под пленкой — заплыли в стаю уток, и все птицы вдруг поднялись в небо! Словно под нами не стало реки, словно мы тоже в воздухе летим!
— Слушай, Алекс, я тоже была… тебя обманывала.
— Как? Ты!
— А вот те пирожные, которые я приносила на свидания и говорила, что сама испекла… мне подруга Лорик их пекла, вот.
Лорик раньше жила в одном подъезде с Маришей, но теперь они оказались в разных концах Перми. Зато вечером можно забежать к ней на работу — в клуб общения. Это не очень далеко.
Она позвонила Сене на работу: “Я пошла фотографироваться и еще загляну к Лорику! Ужин на плите”.
Фотография была необходима для талона на бесплатный проезд (чтоб не носить с собой паспорт и пенсионное удостоверение). Но сначала нужно постричься.
В парикмахерской интеллигентного вида старушка — рядом — протягивала мастеру двадцать рублей.
— Стрижка всегда стоила семь, — растерянно бормотала она. — А сколько сейчас?
Бедняжка, не может сообразить, что цены давно изменились. Они столько раз менялись за последние пятнадцать лет, что старушкам уже трудно усвоить.
— Не надо ничего! Считайте, что стрижка — это подарок от меня, — парикмахерша не взяла денег.
Фотограф наработанным голосом приказал:
— Расслабьтесь! Зарплата-зарплата, отпуск…
— Ну почему только зарплата-отпуск? И вся, что ли, истина в зарплате? А любовь!
— Расслабьтесь! Любовь, — сказал он механически, но решил вернуться к прежним наработкам: — Зарплата, отпуск-отпуск.
Мариша шла и думала о парикмахерше, которая не взяла денег со старушки. И вдруг — неожиданно для себя — она вошла в церковные ворота. Подала милостыню нищенке и вошла в храм. Там было уже пусто, молодая монашка мыла пол. В церковной лавке что-то писала другая монашка. Мариша быстро купила Евангелие и раскрыла его наугад.
“Боящийся несовершенен в любви”.
А я ведь боюсь, да, но должна взять себя в руки! Мариша отчетливо сформулировала: если не выкинуть из мыслей Алекса, то можно потерять покой.
В клубе общения Миша (муж Лорика) играл Грига, а на голове взрыхлял чуть ли не Бетховена. Внезапно он вставал, принимал позу лектора и отчетным голосом излагал:
— Вы слышали знаменитое “Шествие гномов”. Григ написал это в пору увлечения фольклором. Как всякий романтик, он увлекался музыкальными картинками, — и тут Миша опять прыгнул за рояль, бешено зарываясь на полной скорости в клавиши.
Среди слушателей Мариша заметила ту самую старушку, которая не знала, сколько стоит стрижка. Это все не случайно, это все для чего-то… А, вот — для понимания, что в таком возрасте нужно иметь возле себя преданного мужа. Значит, думать только о своей семье!
Лорик все поняла сразу:
— Крупными буквами — первой строкой таблицы в глазном кабинете!
— Написано на лице у меня?
— Да. Что нечто случилось. Ну что, Мариша?
— Слушай, сегодня позвонила жена Алекса и — представляешь — говорит, что я его приворожила.
Лорик (с подвыванием) протянула строку помощи:
— Забудь же, сердце, образ бледный, мелькнувший в памяти твоей!
— Это Цветаева?
— Это Полонский.
Лорик посоветовала написать Ульяне письмо: мол, так и так, простите великодушно, я зла вам не жалею…
— Зачем писать, когда я русским языком ей все сказала?
— Мариша! Ты сказала, она забыла. И снова злится. А письмо — это почти документ. Она будет его перечитывать и успокоится.
Можно было дойти пешком до дома, но полил дождь, и Мариша села в трамвай. Кондукторша попросила показать пенсионное удостоверение. А за три месяца, как Мариша его получила, ее ни разу не попросили ничего предъявить… Неужели сегодня я выгляжу так молодо? Это комплимент. Кто бы нам сказал тридцать лет назад, что нужны будут такие вот радости!
Муж сразу спросил: что случилось?
— А что?
— Мариша, я не знаю… Но открыл холодильник — там стоит твой стакан недопитого чая в подстаканнике. О чем-ком ты так задумалась, что поставила стакан чая в холодильник?
— Ничего себе чай в холодильник… старею. Склероз. Это еще что! Сегодня в парикмахерской одна старушка вообще не могла сообразить, сколько стоит стрижка.
Сеня включил телевизор. Оттуда донеслось:
— Опрос показал, что 85% российских школьников мечтают о супружеской верности.
— Да матушки вы мои, — сказала Мариша.
Нить Ариадны
Рассказ
Она половину зарплаты клала в том Лермонтова, другую — в Толстого (на одежду и на еду). Лермонтов по малолетству выдавал ей сразу много, и эта часть денег быстро кончалась. Толстой же на мясо-колбасу не желал выделять ничего, поэтому на овощи хватало.
Ариадна, названная в честь дочери Цветаевой, должна была бы класть деньги в том ее мемуаров, но родители — энергетики из Чайковского — увезли его почитать. И пустили по знакомым, таким же шестидесятникам, которым уже не хочется читать стихи, как бывало, но мемуары — видимо — хочется, потому что книга затерялась.
Когда Ариадне было 13 лет, все читали стихи на дне рождения матери, и она тоже решила присоединиться. Выбрала Багрицкого, и на слове “презерватив” все гости запали (а она-то была уверена в советском 1981 году, что презерватив — это нечто вроде контрабандиста).
Перед защитой диплома (географический факультет университета) родители купили ей в Перми однокомнатную квартиру, хотя им пришлось залезть в долги.
Шел 93-й год, переход к рынку, и Ариадна так и не смогла найти работу по специальности. В продавщицы, что ли, пойти? Заполняла анкету в фирменный магазин. “Первая пришедшая на ум фраза”. Честно написала: “Люблю гулять теплыми вечерами”. Не взяли.
Нынче кругом операторы. Кем работаешь? Оператором! А потом выясняется, что — оператором посудомоечной машины. В общем, посудомоек нет, а есть операторы. Ариадна стала оператором пейджинговой связи.
…На втором курсе на практике (морфометрия Камского водохранилища) помогал ей делать замеры однокурсник Коля Прищепо. Но он завалил потом сессию и уехал к родителям в Кишерть.
На каникулах после третьего курса поплыли на байдарках. Руслан с исторического лежал в лодке, смотрел на небо и повторял счастливо: “Как в Польше”. Почему как в Польше? Но “как в Польше” и все! Почему-то было убедительно.
Однако он выбрал ее подругу Тамару, которая отождествляла себя… с кинозвездой Элизабет Тейлор (у них совпадал размер бюста). Как же случилось, что они так быстро поженились?! Утешая Ариадну, подруга выразилась так:
— Однажды я видела: шли шесть мужчин и все шесть на тебя обернулись! Не пропадешь.
После Ариадна на эспланаде познакомилась с водителем автобуса. Их просто прижало друг к другу в толпе, и он сказал:
— Не одни мы с тобой такие эспланадчики!
Но вскоре он выиграл областные соревнование по какому-то там маневрированию автобусов, уехал на российский конкурс и остался в столице навсегда.
Но как младенец не знает, что есть воздух, а дышит, так Ариадна, не зная будущего, дышала им — верила в лучшее.
К тому же ей присвоили номер семь (операторы все под номерами), а это — счастливое число.
— Приехали менты, спасай, — просили ее передать на пейджер номер такой-то. — И поставьте три восклицательных знака вопроса!
— Как это?
— А уж как вас учили.
Этому, конечно, не учили, но она ко всему привыкла на своей работе.
— Спейджеруемся, — передавали на другой номер.
— Семь перцев тебе в дышло! — просили передать на третий.
— Но у нас нельзя ругаться, — объясняла Ариадна.
— А что можно?
— Ничего такого нельзя — даже слово “псих” запрещено.
— Девушка, у вас такой голос — давайте познакомимся! Меня зовут Денис. Назовите адрес, я вечером приеду на машине и просигналю: “Спар-так чем-пи-он”.
Знакомиться с клиентами было запрещено, но полуобещание, которое она дала Денису, захотелось выполнить. И они встретились.
Он приехал на зеленой ауди. Привез в подарок ящик копченой рыбы (вместо букета — у него бизнес как-то с рыбой связан). Было сразу видно: денег у него много, но как с таким рядом находиться — ни словечка без мата! Самое ласковое слово у него: “уроды”. Ну еще — “песье отродье”. Это сколько же нужно денег, чтоб он сквозь толщу их не просачивался? Все равно никаких денег не хватит, чтоб завалить его толстым слоем так, чтоб не просачивался… “Ту-ту-ту” — до свидания (просигналил он после ее отказа принять ящик рыбы).
На другое утро на работе она увидела три гладиолуса на подоконнике. Внутри букета стояли какие-то японистые проволочки. Они изгибались, как те восклицательные знаки вопроса, которых требовал вчерашний клиент.
— Тебя ждет сюрприз! — сказала коллега Инна.
Ариадна испугалась: неужели гладиолусы от Дениса?! И она не сможет от него отвязаться. Но они были — к счастью — от другой коллеги — Николаевны. Она на даче выращивает много цветов и составляет букеты, а потом дарит соседям. Всем подарила, теперь на работу будет носить. Начала с Ариадны. С виду толстая и резкая, Николаевна рассказывала, что на первом курсе, когда их послали в колхоз, она сутки не ходила в туалет — не знала, куда, а спросить стеснялась (потом ей сказали: в загон).
— Оператор номер семь слушает.
— Передайте абоненту номер… Маслице, люблю тебя, жду, соскучилась. Вера.
Ариадна привыкла, что женщины часто диктуют слова любви, а мужчины — очень редко.
Один Михаил вообще все время жаловался другу на жену:
— Передайте абоненту… Ренат, приехать не могу — жена сволочь. Не отпускает.
— Так нельзя. Давайте напишем: жена — плохой человек…
— Ну ладно, так передайте.
— Передаду, — от волнения Ариадна перепутала спряжение глагола.
И какая женская душа окажется способной устоять от возможности пожалеть!
Вскоре они познакомились. Михаил оказался рослым мужчиной с неслучайными глазами. На втором свидании она узнала, что образование у него юридическое, и вдруг сразу поняла, на кого он похож! На шерифа (из фильма), который перестрелял кучу негодяев и хочет размягчиться среди друзей. Он пригласил ее на презентацию книги ректора своего института (где он работал следователем).
Короче, он так сказал Ариадне:
— Моя жена — истеричка. И ты в этом убедишься!
Сначала все слушали песню о России: “О, как же долго мы искали путь к причалу твоему!” Ариадна удивилась: в Америке, что ли, вы родились — долго искали путь… Но ее пару раз спросили незнакомые люди: “Вы не из филармонии?” И настроение поднялось. После был фуршет, так называемая “стоячка”, и в конце жена Михаила с желтыми, как у пумы, глазами схватила чашечку с кофе и вылила ее на голову Ариадне.
— Это по-нашему, это по-бразильски, — сказал Ренат.
И Ариадна надолго к нему затаила недоверие, а потом когда узнала, что жена Рената ему по утрам шнурки на ботинках завязывает, вообще стала относиться к нему с опаской. Но однажды Рената побили скинхеды: “Бей черных!” (брюнет в России больше, чем брюнет). После этого Ариадна все ему простила.
А с кофе-то тогда обошлось — волосы у Ариадны были настолько густыми, что полностью впитали жидкость, ни капли не пролилось на платье и лицо. Но женщина с пумьими глазами схватила тарелку с остатками салата и нахлобучила Ариадне на голову.
Ариадна выскочила из зала, Михаил выбежал следом. Снял рубашку и ею собрал салат с волос Ариадны. Потом пиджаком накрыл ей голову. Хотел остановить машину, но в таком виде их никто не хотел брать, видимо. В общем, долго молча шли пешком, Михаил начал кашлять. Она весь вечер его утешала — сначала так, а потом в постели.
— Ариадна!
— Михаил!
Операторы — не ораторы, но все же внутри Ариадны какие-то фразы вроде “орел и голубка” сами произрастали, просто она не решилась их озвучить.
На другой день она получила от Михаила букетище и комплиментище! Это были кремовые розы, внутри — темно-малиновые. Взгляд метался от кремового к малиновому и словно щекотал что-то внутри. А слова были про то, что Ариадна — подобно этим розам — с виду такая сдержанная, а на самом деле внутри…
Но все же рассказала на работе, как жена Михаила вылила ей на голову чашку кофе (про салат постеснялась).
— А ты разве не знала, что бесплатный сыр бывает только на презентациях?! — в ответ спросила Инна.
Михаил переехал к Ариадне, развелся с женой, сыграли свадьбу.
Ренат настоял, чтоб за машиной с женихом и невестой громыхали привязанные пустые банки из-под консервов. С Запада это взяли. Мусор — символ будущих денег, радостно выкрикивал Ренат. Родители Ариадны спокойно смотрели на гремящие банки, но дядя Вася (брат матери, в семье его звали по фамилии — Рудометов) сразу сделался хмурым. Ему не по душе было все, что пришло с новой рыночной эпохой.
Рудометов воевал в Афганистане и был ранен. Там жили в модулях — это из фанеры. Одному его товарищу муха надоела, выстрелил в муху, а пуля попала в дядю Васю. Но удачно: в мягкое место…
Когда Ренат протянул ему блюдо с разрезанными киви и сказал: “Крыжовник крупный нынче у нас уродился”, тот резко оттолкнул блюдо.
— Чего его плющит и колбасит? — спросил Михаил у Ариадны.
— Когда в семь лет мама-учительница подала на стол — в день его рождения — торт со свечами, он сказал: “Мария Александровна тоже так делала”.
— Все понял — мать Ленина… не к столу будь помянут.
Фамилия у Ариадны была теперь мужнина — Давиденко. На работе Николаевна сразу стала называть ее: “Дивиденды”.
Михаил сгорал в институте, все время находил и возвращал украденную аппаратуру (лаборатории за хлипкими дверями ворам были доступны). Он даже в Москву ездил иногда и оттуда привозил то, что отыскал. Премии за хорошую работу уходили на джаз. Он любил ходить на концерты заезжих ансамблей, а у Ариадны так и не получилось — понимать это. Почему-то она вся уходила в жалость к саксофонисту, у которого мышцы так на лице развились, что ямочки образовались на скулах под глазами. В общем, когда муж уходил на концерты, она брала в руки какое-нибудь “Путешествие Беньямина” и перечитывала. С детства любила книги о путешествиях.
Зато Ариадне нравилось, когда муж пел — дома, для себя. Это было не горловое пение, а пение эмоциями: э-ю-я такое, но красиво. Когда родился сын Богдан, он тоже рано начал петь. И внутри Ариадны счастливо появился огромный тюльпан: словно стебель в пищеводе, а сам цветок в голове. И с этим тюльпаном она засыпала без сомнений, которые ранее грызли ее душу. Однажды — в старый Новый год — Ариадна шла по улице и встретила женщину в страшной маске. Средь бела дня! Почему ей захотелось пройтись в страшной маске? А вдруг это она — первая жена Михаила? В той семье у него осталась дочь — вдруг он заскучает и бросит Ариадну…
В общем, раньше не было покоя внутри. А теперь там цвел тюльпан.
Перед родами Ариадна два дня не могла сидеть, а уже только лежала. Мужа некстати послали в командировку, и на нее напали разные страхи. Как же успокоиться? Лежа, она начала писать письмо в будущее — своему ребенку (прямо положив книгу на живот, а на книгу — лист бумаги).
“…Знаешь, я так хочу, чтоб роды начались завтра — 6 июня, в день рождения Пушкина!..”
Но роды начались 7 июня.
Редкие ссоры случались, но у кого без этого. Норковую шапку мужа Ариадна положила вниз шкафа, и она за лето смялась. Михаил рассердился. Впрочем, шапка вскоре распрямилась.
На день рождения Богдана (6 лет) приехали родители Ариадны и тетка Михаила с Украины. Тетя Олеся. По отцу Михаил был украинец. Пришел Ренат и “Как там в Киеве?” Тетя Олеся уверяла, что Украина все активы хранит в рублях.
— А я думала, что Украина все активы хранит в сале, — сказала свекровь.
В это время именинник спросил:
— Вы поели — теперь можно, я спою?
— Можно, Богданчик, спой.
Богдан встал на стул и начал свое “э-ю-я” — эмоции его переполняли. Конца этому пению не предвиделось. Ренат засобирался, а Богдан сел в прихожей на корточки и, заглядывая снизу в глаза, продолжал петь. Ренат: “Богдан, спасибо, я одеваюсь”. — “Вы одевайтесь, а я вам буду петь”. Когда гость стал спускаться по лестнице, Богдан вышел и пел, склонив голову через перила.
В первом классе он уже был в хоре мальчиков, и Ариадна пришла на концерт. Сын стоял во втором ряду (все на стульях) и вдруг растолкал первый ряд, вышел. И сразу тюльпан внутри Ариданы начал сворачиваться и засыхать, но Богдан вскоре вернулся, снова растолкал мальчиков в первом ряду, поднялся на свой стул (она услышала знакомое “МХЖ”, то есть “место хозяина ждет”) и запел как ни в чем ни бывало. В туалет ходил, поняла Ариадна.
Когда они вышли с сыном на улицу после концерта, небо закружилось у нее над головой или голова закружилась — неважно уже.
Свекровь после инсульта жила с ними. Однажды ночью Ариадна пошла на кухню попить: кругом букеты-букеты! Это она пижму сушила для Анны Валентиновны.
В Новый год гадали по Раневской. Свекрови выпало: “Так много любви, а в аптеку сходить некому”. Анна Валентиновна засмеялась:
— Все неправда! Ариадна всегда для меня ходит в аптеку.
Часто Анна Валентиновна выражалась по-старинному, как говорили в ее деревне — в детстве. “Не обессудь, сердечная”. Однажды попросила пригласить священника — хотела собороваться. Ариадна впервые в жизни пошла в храм — договариваться.
— А батюшка блондин или брюнет? — спросила у нее свекровь.
— Мама, ты собороваться собираешься или что? — вопросом на вопрос ответил Михаил.
На другой день Анна Валентиновна встала рано, волосы завила на отвертку (нагрела над газом). Надела туфли на каблучке. Когда отец Александр вошел, он долго озирался, наконец спросил:
— А где больная?
После соборования свекровь словно ожила и еще год была бодрая, даже выходила в булочную. Но тут второй инсульт. Она даже перестала узнавать сына и говорила: “Вот бы тебе жену найти хорошую”. Но перед самой смертью Анна Валентиновна на несколько часов сделалась прежняя, все понимала и сказала сыну про Ариадну: “Чтоб на ее пути зимой цветы росли!”
После отпевания батюшка подошел к Ариадне и сказал: “Видно, добрый человек была покойница — так отпевание прошло хорошо!”
Вскоре после похорон Ариадне приснился странный сон. Будто бы идут они с Михаилом по улице Ленина, муж обнимает ее за плечи. Вдруг навстречу им Ренат в виде трехлетнего мальчика. Он говорит: “Миш, пошли, приударим вон за той девчонкой!” И Михаил превращается на глазах Ариадны в трехлетнего, они с Ренатом бегут за трехлетней блондинкой с распущенными волосами…
Муж резко изменился, мало бывал дома: все пере-пере-перезанят. Сначала она думала, что так ему легче отвлекаться от горя. Потом оказалось, что Ариадна не только в джазе ничего не понимает, но и в жизни!
Однажды пришел к ней на кухню: припудри мне подмышкой. А что случилось? Стер. Где же так стер? Танцевал. Вот так — танцевал. Ариадна была невысокого роста и держала на кухне палочку — открывать верхнюю щеколду балкона. Она посмотрела на эту палку — дать бы ему ею как следует! Михаил был в новой рубашке — сам купил недавно. С изображением огромного жука на груди.
— Слушай, ты, жук! — Ариадна старалась не смотреть на палку. — Где же так упорно танцевал, что стер все себе?
Про первую жену он говорил: проквакала. “И тут она мне проквакала…” А Ариадне ответил так:
— Ты перестанешь-нет мырзеть?!
— Мм?
— Не мычи!
— Ты что — с похмелона?
— Ну и что? Вот Ренат придет домой выпивши, высморкается в штору — жена стирает.
Операторы — не ораторы. И вдруг Ариадна увидела вместо мужа… пучок прямых линий, которые соединялись на том месте, где была шея, и снова расходились в разные стороны. Что это было? Она сама не поняла…
С работы позвонила мужу на сотовый, а он там с другой женщиной ведет вполне семейный разговор! Думал: отключил телефон, а на самом деле — включил. И ей все-все слышно. Нечаянно или специально? Но ведь это уже сейчас не важно.
Нет, важно. Если нечаянно, то хочет сохранить семью… Не хочет — по разговору видно, что не хочет. В отпуск собирается с новой своей избранницей. “Я ракушек привезу — икебану из них сделаю в ванной”, — журчал женский голос.
Ариадна повернулась к Инне и начала судорожно думать вслух:
— Слушай, я-то считала, что он серьезный, структурированный: на первом месте работа, на втором — семья, и только где-нибудь на 27 месте — он сам. Но все не так! Михаил совершенно не структурирован!
— Он структурирован, но только на 8 лет. С первой женой столько прожил, с тобой — восемь, ну и начал третий круг…
Ариадна не помнила, как пришла домой. В дверь позвонили. Это была инспектор водоканала. Аридна стала ей показывать, какой плохой напор.
— А меня это не интересует.
— Тогда с какой целью вы здесь?
— Как это — с какой целью?
— Ну, для чего вы пришли?
— Как это — для чего!
— Ну, мне-то какая польза?
— Как это — какая польза?!
Арианда вдруг подумала, что никакая это не водоканальщица, а та, соперница — захотела посмотреть на Ариадну.
— А документы у вас есть?
— Пожалуйста, — документы оказались в порядке, но могло же быть такое, что она — соперница — работает на водоканале…
Поздно вечером, часов уж в девять, когда она хотела крикнуть Богдана со двора, Михаил пришел и сказал: за вещами.
Еще вчера просил сына “принести полный рюкзак пятерок”, а сегодня уходит навсегда… И ни словечишка — в извинение!
Ариадна собрала все свои силы, чтоб казаться спокойной, и надземным голосом спросила:
— За что?
Он положил свои ключи на стол и ушел.
И вдруг… через пять минут позвонил в дверь. Она бросилась — открыла, но это была девушка из Союза правых сил: принесла очередную брошюру “Жить, а не выживать”.
Одну ночь у Ариадны ночевала Инна — отдыхала от вечных звуков гитары у себя дома. У нее сестра, больная шизофренией, играет на гитаре без перерыва. Еще на одну ночь приезжала с дочкой Тамара, от которой давно ушел Руслан.
— У тебя хоть квартира своя осталась, а у меня что — разменяли квартиру Руслана, мы теперь в комнате коммуналки, — вздыхала она.
В маленьком сердце Богдана за первые дни после ухода отца накопилось столько кислоты, что лицо сделалось сморщенным. Ариадна посмотрела в зеркало — нет, кожа у нее все еще гладкая. Но казалось, что душа в морщинах.
Богдан не только перестал петь, он и говорил-то всего четыре слова: да, нет, угу, нормально.
— Ты плохо себя чувствуешь?
— Да.
— Голова болит?
— Нет.
— Душа?
— Угу.
— Как до школы дойдешь?
— Нормально.
Это длилось с неделю.
Ариадна не хотела думать о том, что дочка Михаила от первого брака тоже, может, потеряла дар речи. Тогда… Она не хотела думать, но само думалось. И она уже понимала, почему была вылита та чашка кофе на ее голову. Совсем это не женская агрессивность… Собака, родившая щенков, тоже ведь злая. Оберегает жизнь детенышей. От природы это, может? Мы отвечаем за сохранение потомства…
И слишком часто теперь Ариадне хотелось купить страшную маску и пройтись так по улице. Почему-то…
Нога за ногу заплетается. Ключи еще потеряла. Но ключи ведь, не совесть потеряла… У всех прохожих горемычные лица — не у меня одной… Неужели в нашем городе только такие лица? Стала приглядываться — да, почти у всех…
Хотела успокоиться, но чувствовала: как по льду скользит, невозможно остановиться — все ниже и ниже…
Пошла на могилку к свекрови, поплакала там и вдруг… услышала как бы благоухание. Еще раз припала к холмику — похоже на благоухание.
Она в первый же выходной пошла с сыном в храм, и они окрестились.
Когда шли обратно, “слоники” рекламные у дороги помахали им, как всем. Машины бибикают слоникам, и Богдан вдруг тоже весело замахал им рукой.
Тут Ариадна увидела девушку без ноги — на костылях, но одета супер — пупок голый! Молодец, не сдается! И мне не надо…
— Мама, — сказал однажды Богдан, — в зоопарке акция — день рождения у слона Джонни. Давай пойдем? Он так привязывается к служителям, что потом считает предателями тех, кто ушел, да, мамочка! Такой он! И если они снова появляются, то слон набрасывается на них с таким видом: “Зачем ты предал мою любовь?!”
— Слушай, а ты стал рассуждать, как взрослый.
— Мама, мы же проходим Экзюпери! “Маленького принца”. Вы в ответе за тех, кого приручили. Нас попросили это выучить наизусть, да!
Все-таки есть же что-то хорошее, думала Ариадна, рано детям дают Экзюпери, а нам не давали. Про день рождения слона она сказала так:
— Ты сходи с друзьями, ладно? (Зоопарк был близко.)
Когда сын ушел к слону Джонни, она занялась собой. Дело в том, что у первой жены Михаила сделались в конце брака лепёшковые щеки. И Ариадна боялась, что у нее тоже такие образуются сейчас. Она стала смотреть на себя в зеркало и увидела, как много нужно поправить в своем лице: брови подбрить и покрасить, пигментное пятнышко (осталось после родов) свести… На шею сделать маску питательную.
Потом вышила свою сумочку стразами…
— Дивиденды! Я тебе цветы принесла, — Николаевна протянула ей фиолетовые астры. — Вы только надо мной не смейтесь все — хочется составлять разные букеты…
Когда в последний раз Ариадна выводила свекровь прогуляться во двор, то на каждой площадке они останавливались, свекровь отдыхала полминуты. А теперь сама Ариадна шла с букетом и заставляла себя отдыхать на каждой площадке. У нее был страх за сына: если она сдаст, то кто его вырастит — родители на пенсии, едва сводят концы с концами.
Конечно, телевизор (она звала его Телевизор Показываевич) иногда что-то хорошее показывал. “Идиота”, например. Вдруг без перехода “Идиот” сменился рекламой твикса на фоне женских ног. Тоже в духе Достоевского (широк человек: твикс и женские ноги). Потом дошло до того, что рекламщики и Ахматову приспособили для себя — для рекламы ремонта: “И легкости своей дивится тело, и дома своего не узнаю”! Но Ариадна подумала, что Анна Андреевна, наверное, с юмором к этому бы отнеслась…
Ариадна почему к рекламе относилась нормально? Когда сидела дома с новорожденным сыном, бывало, смотрит какой-нибудь фильм, а тут реклама, и хорошо — успевает Богдана подмыть!
— Надо ходить на арабские танцы, — советовала Инна, — в Перми столько женщин туда ходит — танец живота как станцуешь, так вся тоска отлетит!
Но Ариадне-то какие арабские танцы! Хотя бы не опуститься окончательно-то… Неделю назад занималась собой, а уже на днях — в выходной — на кухне по тени на стене увидела, что не причесалась с утра.
Богдан неожиданно заявил:
— Мама, я решил прожить больше ста лет, чтоб дожить до 22 века!
Но однажды снова пришел домой весь в морщинах:
— Пристегните ремни! — (Что в переводе со школьного означало: “Мама, не упади!”)
Оказалось: на улице видел отца с его новой женой: очень молодая, вся в цепочках, рассказывал Богдан: от пояса две металлические цепочки длинные на брюки спускаются, еще где-то есть, забыл…
Ариадна скорее схватила сумку и выбежала якобы в магазин. Брела куда глаза глядят и то представляла, как выливает чашку кофе на голову новой жене Михаила… то понимала, что никогда этого не сделает.
Впереди хромала старушка с палочкой, обдумывая буквально каждое свое движение. Ступит, постоит — подумает, палочкой ощупает пятачок впереди, снова шаг вперед! За плечами рюкзак. Ну да, продукты-то покупать приходится, пожалела ее Ариадна. И вдруг увидела, что из рюкзака высовываются пивные бутылки. Значит, собрала и хочет сдать. Такие копейки тоже нужны — пенсии не хватает. А я еще вполне…
У памятника Пушкину она спросила: “Ты знаешь, почему со мной так случилось?” — “Как эта глупая луна на этом глупом небосклоне”, — ответил Александр Сергеич (а может, кто-то из мужиков, что пили пиво, поставив бутылки на постамент и повесив сумки на русалок).
Грузчик в магазине закончил носить ящики, отряхнул руки и счастливо продекламировал: “Все. Октябрь уж наступил. Уж осень наступает”. Всем хочется какой-то яркости в речи. Ариадна чувствовала, что не зря ей послали этого грузчика с неправильными строчками. Она купила бутылку хереса. Дома налила бокал и выпила.
В пустом бокале — маленький портрет Ахматовой (отражается — на подоконнике он стоит). И наконец соединились воедино Пушкин, грузчик и Анна Андреевна! Вот что: надо вспомнить свои детские стихи.
Боже мой, да ведь все они сбылись?!
И лучший из мужчин
Тебе вернет ключи (вернул, а считала его лучшим!)
Еще что-то было про хрусталь, примерно: любовь — хрустальная трава, ступив по ней хоть раз, идти захочешь дальше, но осторожен будь — звон хрусталя, чуть треснутого — превратится в голос фальши…
А если написать новые стихи — другие?
В это время раздался телефонный звонок. Она сразу поняла, что междугородний — в трубке звенело эхо. Наконец пробился голос матери:
— Пожалуйста, подумай, как это устроить — дня на два ты можешь поехать в Ильинский район!
Оказалось: Рудометов, который сделал за своим огородом беседку для влюбленных, лестницу к ручью и мостик, не оставил в покое нового русского, купившего эту землю. Новый хозяин пригнал трактор, чтоб все снести. А Рудометов выстрелил в него и в себя, но оба живы — в больнице лежат…
Мать рассказывала все с шекспировским спокойствием: много деталей и никаких оценок… охотничье ружье у Рудометова конфисковали… кровь сдать — молодежь пришла, которая любила собираться в беседке той.
Ариадна взяла сына и поехала. Когда подходили к дому Рудометовых, увидели на соседнем деревянном строении надпись мелом: “Лена, я уехала с Якиным в Гагры”. Ариадна вспомнила, как Михаил обсуждал с новой женой поездку на юг. Но плакать сейчас нельзя, не для этого приехали.
Дядя был уже дома, мог ходить. Сначала возмущался новыми порядками: охотхозяйство разорили, теперь по дешевке его купил один пермский завод.
— Лесник наш раньше овес сеял, подкармливал зайцев в голодные зимы! Припекательно! — (Последние слова Рудометов выделил интонацией, но Ариадна не поняла, кого он пародировал.)
— А мы с Богданом на вокзале слышали разговор счастливых бомжей! Да. Как им повезло, уж сильно пофартило! Санэпидемстанция забраковала кашу в детском саду — ее вывалили в мусорный бак, ох — как они вкусно поели тогда, каша была горячая!
— Рудометов, Рудометов! — тетя обняла мужа. — Слушай, что тебе племянница говорит!
— Арина, а ты ведь по нашей линии — Рудометова! — вдруг бодро вскинулся дядя. — Руду метать — это отворять кровь. Предки были, значит, лекари… Жена, налей нам всем по маленькой — лечиться будем! Пусть сытые все скупают! А мы выпьем за то, чтоб тоска к нам относилась с отвращением и в гости не просилась!
В общем, Ариадна узнала, что уголовного дела не будет, и ее бросило в спасительный сон. Проспала тридцать часов подряд! Она вернулась в Пермь с новым — еще не солнечным, но уже светлым теплом внутри.
Медленно, позевывая, пришаркивая ногами, спокойствие приближалось к ней.
Однажды ехала в трамвае и увидела плакат: “Не стреляй в друга до полуночи…” Господи. Господи. Как же это так? А после полуночи можно, что ли, стрелять? Ариадна снова всмотрелась в буквы. Там оказалось: “Не стреляй у друга ДО ПОЛУЧКИ — обратись в банк…”
А может, еще повезет и, как в “Москве слезам не верит”, я встречу — пусть в сорок лет, пусть позже, но встречу — Баталова…