Опубликовано в журнале Урал, номер 3, 2004
НЕРАСПЕЧАТАННЫЕ ЭПОХИ
Вячеслав Терентьев. Синь: Избранные стихотворения. — Екатеринбург: Банк культурной информации, 2003. — 272 с.: ил. — (Библиотека поэзии Каменного пояса).
Поэт Вячеслав Терентьев сегодня — уже легенда, его жизнь мифологизирована друзьями и знакомыми. Причем сложившийся образ абсолютно соответствует канонической фигуре бесприютного поэта-бессребреника, не имевшего материального достатка и устроенной личной жизни, сжегшего себя стихами и алкоголем. Этот образ (как ностальгическое воспоминание о романтической юности) особенно близок шестидесятникам, прожившим и пережившим перестройку. В самом деле, оставаться поэтом на протяжении нескольких эпох, перечеркивающих друг друга, трудно, очень трудно.
Вячеславу Терентьеву этого делать не пришлось. Но его стихи, наполненные приметами стремительных и беспокойных шестидесятых, печатаются и сегодня. И речь не идет о том, что они звучат “удивительно современно” или “пророчески”. Скажем так: они звучат. В сущности, для стихов это главное.
В одной из статей о творчестве В. Терентьева его верный друг и составитель его сборников Андрей Комлев писал о желании назвать следующую книгу Терентьева “Неопознанные стихи”. Неопознанные — то есть не увиденные, не понятые ранее, представлявшиеся прежде лишь бесцельными опытами и открытые благодаря изменившемуся мироотношению. Неопознанные стихи — это стихи, требующие “нового взгляда”, нового (зачастую первого) прочтения. Тем не менее новую книгу Терентьева, выпущенную в 2003 году издательством “Банк культурной информации”, редакторы назвали “Избранные стихи”, предпослав, правда, этому типовому подзаголовку емкое заглавие “Синь”.
Почему “Синь”? Поэзия Терентьева живет двумя ключевыми образами — дороги и звездной ночи, и читателю книги кажется, что он идет по этому ночному пути, “моросящему метеорами”, даже не идет, а летит “в брызгах звезд на черном парусе вселенной”. Рядом “не спят, скрипят материки”, и “лопаются горизонты”, и “скользят под звездами радиоволны”, и “машут крыльями ночные странные звуки”:
Молотит полночь звездные стручки,
обрушиваясь бурей звездной речи,
и Млечный путь
берет меня за плечи
и, наклоняясь,
серебрит зрачки…
(“Молотит полночь звездные стручки…”)
Третий образ — город, окутанный сумрачной синью, пронизанный звездным светом и потоками нейтрино. Здесь “раздеваются памятники и спят на скамейках в скверах, свои пиджаки и шинели под головы подложив” (“Ноктюрн”), здесь:
Вниз головой качаются кусты,
дома уснули,
стены не снимая,
и реки,
опираясь на мосты,
ползут,
с трудом тела приподымая.
(“Ночь с духотою мается в кустах…”)
Синь стихов В. Терентьева — это туманные сумерки, голубая лунная пыль, “голубая, как сказка, Русь”. Неистовое движение на фоне бездонного и бесконечного звездного мира созвучно “в космос мчащимся” шестидесятым с их желанием “жилищем оборудовать звезду и мощью мысли потрясать галактики” (на этот огненный полет указывают ван гоговские “Подсолнухи”, помещенные издателями на обложку книги). Но космическое восприятие мироздания вырывает стихи из времени их создания, делая близкими читателям и 80-х, и 90-х, и начала ХХI века.
При этом у Терентьева пространство города распахнуто до размеров Вселенной, а время вбирает в себя вечность, где “поправляют портупеи гробницы вымерших культур”, Ганнибал падает на узкий луч проспекта, тоскует Нефертити, пьет яд Сократ и уходит в шторм Шелли. Можно сказать, что книга “Синь” — это страницы из “конверта нераспечатанных эпох”. Именно этот финальный образ из стихотворения “Поэзия”, открывшего некогда подборку стихов Терентьева в “Урале”, думается, предельно точно выражает смысл новой книги поэта (сразу вспоминается: “Через тысячи лет, через тысячи лет, через тысячи лет этой книги названье с тобою нам грустно приснится”). Заглавный же образ “сини”, в сущности, повторяет название предыдущего сборника Терентьева, “Звездный свет”, вышедшего в 1994 году. А ведь в новой книге собраны “неопознанные” — “нераспечатанные” доселе стихи…
Наталья Иванова
Говори на мертвом языке о любом житейском пустяке
Виталий Пуханов. Плоды смоковницы. Екатеринбург, У-Фактория, 2003. — 175 с.
Екатеринбургское издательство “У-Фактория” давно заняло свое место, и место весьма видное, на столь сложном и на первый взгляд неблагодарном участке российского книжного рынка, каким является издание поэтических книг. В любом уважающем себя книжном магазине есть — или были, но быстро разошлись — блестяще изданные в Екатеринбурге “избранные” Бродского, Льва Лосева, других классиков русской поэзии двадцатого века. В этом свете издание сборника Виталия Пуханова — шаг хотя и рискованный, но логичный: Пуханов — первый поэт-неклассик, первый актуальный деятель современного поэтического пространства, которого “У-Фактория” решилась издать вслед за безусловными поэтическими звездами. Почему же “У-Фактория” решила издать именно московского поэта Виталия Пуханова?
Поэзия Пуханова на первый взгляд не отличается особым своеобразием. Осознавать его начинаешь где-то на этапе перехода от первого прочтения к перечитыванию. А перечитывания хочется почти тотчас после того, как закрываешь последнюю страницу. Хочется вот именно что понять, как автор, создающий свои стихи при помощи вроде бы самых общих технических приемов и говорящий зачастую на самые общие темы, в конечном счете оказывается способен на высказывания глубокие и неординарные.
Ключом, разгадкой становится, как это ни смешно, та самая последняя страница, точнее — последняя полоса обложки, на которой приведено высказывание автора: “Природа интереса к поэзии отлична от бесчисленных интересов, отягощающих человека. Наверное, поэтому интерес к поэзии, если он возник, заслоняет или сильно преображает другие интересы…” Вот оно. Все стихи Пуханова, о чем бы они ни были написаны, в значительной степени о поэзии. Любовь к поэзии — то, на чем держится пухановская честность высказывания — ведь ради нее можно абсолютно спокойно пожертвовать чем угодно. Это и то, на чем держится своеобразие пухановской интонации — интонации человека, прекрасно осознающего изрядную бессмысленность собственного взгляда на мир, взгляда печально-романтического; это, наконец, то, на чем держится своеобразие поэтической музыки Пуханова.
Еще одна особенность поэта Виталия Пуханова, также проистекающая из его всепоглощающей любви к поэзии, — какая-то необыкновенная вживленность в тело его стиха тех интертекстуальных связей, реминисценций, без которых невозможно сегодня вообразить творчество любого поэта. В данном случае это не просто отсылки, и даже не просто слова — это на много раз прожитое самим автором.
Нам жизнь пройти, что поле перейти.
У леса оглянуться и споткнуться.
Сухой травы на миг щекой коснуться
И деревом безмолвно прорасти.
То же самое касается и формальной стороны поэтического высказывания Пуханова: он очевидно умеет многое, берет же в свой арсенал лишь то, что прочувствовано самим поэтом, будь то античные классические размеры, будь то символизм с акмеизмом, будь то приемы старших современников — скажем, “ Московского времени” или Бродского.
О поэтической честности Пуханова говорит и Кирилл Кобрин в послесловии к рецензируемой книге. Но мне показалось важным сказать об этом еще раз. Честных поэтов много. И любая честность поэта вызывает к нему симпатию и интерес. Однако здесь есть нюанс. Чем моложе поэт, тем зачастую ему легче быть честным. На прямом, максимально приближенном к жизни высказывании зиждется поэтика целой когорты авторов поколения тридцати-двадцатилетних. Это, безусловно, хорошо. Мы видим в этих случаях перед собой стихи пока еще свободных людей. Однако не меньшего — если не большего — уважения заслуживает честность выстраданная, что ли, честность, уверенно пробивающаяся сквозь осознание несвободы. Несвободы от чего угодно — от жизненных принципов, от русской поэтической традиции, от принципиального романтизма, от многократно сегодня уже упомянутой любви к поэзии…
От одиночества дрожа
И от свободы,
Мы научились есть с ножа
За эти годы.
Не отличая вкус любви
От вкуса стали,
Мы губы ранили свои,
Но целовали.
И научились жить вблизи
Так невиновно.
Скользи под сердцем, нож, скользи,
Легко, бескровно.
Василий Чепелев
Власть сквозь “дымку прошлого”
Андрей Грамолин, Эдуард Коридоров. Екатеринбург — Свердловск — Екатеринбург. История городской власти (1745—1919). — Екатеринбург, Средне-Уральское книжное издательство. Новое время, 2003.
Когда держишь это издание в руках, то первое, о чем хочется говорить, так о дизайне. Это и не странно — над ним работал известный мастер своего дела Ильдар Зиганшин. Стильный переплет серо-белого цвета, благородная бумага без блеска, но главное — фотографии. Они достойны самого пристального рассмотрения. В этой книге не встретишь кочующих из издания в издание снимков, известных даже школьнику по иллюстрированным учебникам краеведения. Основой оформления стали ретроспективные фотографии Екатеринбурга и оригинальные документы ХVШ—ХХ веков. Чтобы найти и отобрать их из множества подобных, потребовалось пересмотреть сотни архивных единиц хранения. Метафора “дымка прошлого” воплощена здесь художником конкретно и визуально. Эти чуть бледные, на сероватом или голубоватом фоне фотографии показывают живые картинки из прошлого как будто в туманный день, но в то же время вполне отчетливо. Вот лодки ткнулись в бедноватую городскую пристань; вот в городском саду редкие слушатели концерта на открытом воздухе замерли на деревянных скамьях; вот несколько лошадей, запряженных в телеги, забрели в жаркий день на мелководье… Фотографий так много, и в большинстве своем они настолько небанальны, что внимательному читателю все время хочется возвращаться к ним, чтобы увидеть все новые детали. Высокая профессиональная культура и неподражаемая стильность, безусловно, выделяют книгу из череды дорого оформленных краеведческих изданий 2003 года.
Любознательному современнику найдется что почитать в этой научно-популярной работе. Во многих местах он от души повеселится и погрустит над тем, что все уже было в нашей России. И думские дебаты, и интриги на выборах, и героические речи, и беспомощность демократов. В очередной раз ему представится возможность убедиться в том, что искренние и скромные патриоты успешно справляются и с уборкой улиц, и с призрением стариков и детей, и со здравоохранением и народным образованием. Возможно, читателю иной раз захочется закричать, обращаясь к депутатам всех уровней: “Да вот же он, бесценный опыт! Смотрите, учитесь, не повторяйте ошибок!” Услышат ли?
Авторы текста, Андрей Грамолин и Эдуард Коридоров, проделали незаурядную работу. Они не только собрали материалы по истории становления и работы городской думы, переработали десятки исторических изданий, провели много часов в помещении Государственного архива Свердловской области. Им удалось преподнести материалы в такой форме, которая будет интересна как обычному читателю, интересующемуся прошлым своего города, так и научному работнику. По словам академика РАН В.В. Алексеева, “авторы данной публикации пошли своим оригинальным путем, соединив научный подход с литературным, что позволило сделать книгу не только полезной, но и интересной”.
Более полным, профессиональным этот текст делает то, что над ним работали не только журналисты, но и научные сотрудники, кандидаты и доктора исторических наук. В книге четыре главы, поделенные на годы, каждая из которых включает в себя комментарий ученого, рассказ о событиях тех лет и судьбах людей, а также взгляд современника.
Как следует из подзаголовка, вышедшая книга охватывает более чем сто семьдесят лет истории Екатеринбургской городской власти. В обозримом будущем планируется издание второй части, с 1919 года по наши дни. Скажем отдельное “спасибо” автору проекта председателю Екатеринбургской городской Думы Я.П. Силину. Нечасто чиновники и депутаты оказывают поддержку серьезным культурным проектам, которые, увы, затратны. Культура всегда затратна. Но бескультурье и историческое беспамятство обходятся еще дороже.
Василий Самохвалов