Роман
Опубликовано в журнале Урал, номер 2, 2004
Окончание. Начало в № 12, 2003 г.
ЧАСТЬ ВТОРАЯ
Год 1999-й
1
Проводы Димы в армию решили устроить, пожалуй, в самом респектабельном ресторане города “Шанхай”, заказав столик в углу зала на пять персон. За несколько дней до призыва сына Марина позвонила Сергею и пригласила их с Оксаной к себе домой на это грустное торжество. Сергей сказал: “Придем” — и поинтересовался, много ли будет народу. Марина помолчала, вздохнула в трубку и ответила: “Никого, кроме вас”. Сергей повторил: “Придем”, положил трубку и долго еще сидел в раздумье возле телефона.
Он знал Димку с шестилетнего возраста, частенько сам забирал его из детского садика, когда Марина с Костей были заняты. Неужели двенадцать лет прошло, с грустью думал Сергей. Он помнил Димку мальчишкой, который подбирал на улице и тащил себе в дом бездомных больных кошек, собак, птиц, и со слезами умолял родителей оставить их у себя. После смерти Леди он завел себе щеночка колли и назвал собаку Тина. Как-то Тина в годовалом возрасте во время прогулки в сквере попила из лужи воды, и у нее начались судороги. Димка отнес ее на руках в клинику. Ветеринары, узнав причину недомогания собаки и выяснив место происшествия, связались по телефону с санэпидстанцией и сообщили, что аллею недавно подвергали опрыскиванию сильнодействующими ядами от клещей. Врачи посочувствовали хозяину собаки, с прискорбием сообщили, что ничего уже поделать нельзя, и поставили Тине усыпляющий укол. Димка принес на руках домой мертвую, избавленную от мучений собаку. Вместе с отчимом они похоронили ее в лесу.
Годам к тринадцати общительный и любознательный подросток стал замкнутым, молчаливым. Марина тяжело переживала эту перемену, произошедшую в характере сына, тешила себя, что это связано с непростым переходным возрастом парня и думала, что со временем это пройдет… Но это не проходило. Димка не меньше, чем раньше, любил животных, а друзей заменили ему книги. Он жил в иллюзорном мире, созданным его воображением. “Димка у меня не от мира сего”, — с грустной иронией говорил о своем пасынке Костя. Марина смирилась с замкнутостью и отрешенностью сына, но переживала, что эта черта характера досталась ему как тяжкое наследие отца. Даже в лучшие свои годы спортсмен-хоккеист был обидчивым, ранимым и болезненно впечатлительным человеком. Чем старше становился сын, тем более он напоминал ей его отца. Марину терзали угрызения совести, не давало покоя чувство, что когда-то давно она не сумела отстоять мужа, вырвать его из цепких лап алкогольного плена, побороться, как следует, за него, а теперь теряет и сына, все более отдаляющегося от нее.
В пятнадцать лет Димка окончил школу и поступил в медицинское училище на ветеринара. Он выбрал себе призвание по душе. Костя лишь сокрушенно разводил руками, а Марина ни в чем не перечила сыну, хоть и не одобряла его выбора. После училища Димка с полгода проработал ветеринаром, но очень скоро разочаровался в избранной профессии. Он мечтал лечить и выхаживать несчастных животных, а вместо этого ему в основном доводилось усыплять немощных собак и кастрировать молодых ретивых котов. С ветеринарством было покончено. Он помотался два месяца без работы и в апреле получил повестку из военкомата.
В последние месяцы Сергей не раз встречал его в компании высокого, худощавого, нескладного юноши с близорукими глазами, добродушно и застенчиво глядевшего сквозь линзы очков, и хорошенькой миниатюрной темноволосой девушки. Как-то при встрече в парке Димка с некоторым смущением представил Сергею своих друзей. Паренек, имя которого Сергей вскоре позабыл, оказался на редкость приветливым, скромным и интеллигентным юношей, а девушка бойкой и улыбчивой. Сергей запомнил, что ее звали Маша. У Маши был маленький косолапый овчаренок, которого она таскала с собой на прогулки с парнями. “Два недотепы и одна шустрая девчонка”, — подумал тогда Сергей, с улыбкой глядя им вслед.
Сергей сидел в раздумье у телефона в своей новенькой двухкомнатной квартире. Оксана возилась в соседней комнате с шестилетним сынишкой, учила его грамматике. “Какие, должно быть, будут грустные проводы в их старенькой тесной хрущевке? У парня даже не останется приятных воспоминаний”. Сергей знал, что Костя был вынужден по ночам подрабатывать в булочной, выгружать хлеб, потому что его основной “инженерной” зарплаты едва хватало, чтобы прокормить семью. Марина же вовсе не получала денег в школе. Сергей помнил и то, что Костя не так давно заложил в ломбард все имеющееся золото, чтобы прооперировать дочь в глазном центре.
Он взял телефонный справочник, отыскал номер ресторана “Шанхай”, который посещала сплошь богатая публика и где подавали изысканные китайские блюда, затем снял трубку и набрал номер.
— Алло, примите заказ на вторник…
В заначке у Сергея имелось триста долларов, которые подскочили в цене после недавнего августовского обвала рубля. Оксана ничего не знала про эти сбережения. Это, можно сказать, были “шальные” баксы. Сергей “срубил” их за одну ночь. Ровно шесть часов у него ушло на то, чтобы начертить проект индивидуальной квартиры (целого этажа) крутому местному мафиози. Делец оказался щедр, любезен, раскошелился так, что Сергей даже растерялся. Не то чтобы Сергей был щепетилен в этом вопросе, но сумму в триста долларов брать сперва отказался. Она была явно завышена раза в три. Он сказал напрямик, что работа стоит значительно меньше, на что делец с усмешкой произнес: “Бери, брателло, деньги не мои, халявные”. Позже от Рановича Сергей узнал, что этот кадр пролез в попечительный совет фонда “жертвам сталинских репрессий”. В этот фонд поступали крупные пожертвования из-за рубежа — и главным образом в долларах — для строительства мемориального комплекса. Вся изюминка этой гуманной затеи состояла в том, что деловые попечители проекта строили мемориал на рубли, а доллары изымали и вкладывали в бизнес. Отсюда и шикарные квартиры площадью по двести метров. Парадокс заключался в том, что этот делец-попечитель, занятый гуманной, если не сказать священной, миссией, без стука вламывался в кабинет Рановича и уже с порога, в присутствии секретарши, кричал что-нибудь вроде: “Хайль Гитлер!”, “Рот-фронт!”, “Кама джуба”, “Шолом Алейхем”. Несчастный Ранович злился, особенно на последнее приветствие, но вынужден был терпеть этого типичного представителя новой русской волны, пришедшей на смену пресловутым малиновым пиджакам. Благосостояние его фирмы целиком зависело от кошельков и заказов таких вот негодяев.
“…Этих денег должно хватить, чтобы вполне сносно посидеть вечерок в ресторане, — думал Сергей. — Теперь главное — уговорить Марину с Костей. Не задеть их гордость. Ладно, что-нибудь придумаем”.
Ресторан “Шанхай” внешне напоминал огромный, расписанный китайским шрифтом красный шатер. Он строился на бандитские пожертвования и в первый год своего существования был местом сходок и оттягов местных Капоне, нередко заканчивавшихся мордобоем или стрельбой. Однако постепенно он стал более респектабельным, публика, посещавшая его, более разношерстной, а цены — приемлемыми.
Сергей заказал столик у окна, подальше от оркестра и танцевального пятака. Он полагал, что Димка вряд ли решится с кем-нибудь танцевать, а коли так, то и нечего раздражать парня. Их столик был сервирован на пять персон. Сергей предлагал Димке позвать своих друзей, с которыми он гулял в парке, но тот вежливо отказался, сказав, что они утром проводят его на призывной участок.
Они сидели в мягких креслах за столиком, накрытом ало-черной клетчатой скатертью, сервированным посудой и палочками для еды. Тихо играла музыка. Приятный мужской голос напевал старинный русский романс. Молоденькая официантка подошла к ним, приветливо улыбнулась и подала меню. Оксана стала вдумчиво изучать не столько перечень деликатесов, названия которых ей все равно ни о чем не говорили, сколько параллельный столбик цифр — колонку стоимости блюд. На ее лице промелькнула некоторая озабоченность, которую она, правда, довольно ловко замаскировала беспечной улыбкой, и со словами: “Я в этом все равно ничего не понимаю” — передала меню Сергею. Он протянул его Димке. Тот улыбнулся и отрицательно мотнул головой. Сергей хотел было передать меню Марине и Косте, но они сидели совершенно подавленные. Ему ничего другого не оставалось, как самому разбираться в загадочных китайских блюдах.
— Ого, тут бы и сам Гаргантюа ничего не понял, — весело сказал он и стал зачитывать вслух названия блюд, совещаясь с Мариной и Костей. — Жареная каракатица? Жареный угорь? Паровые равиоли из змеи? Суп с голубиным мясом? Рыба хой в соевом соусе… Ого, надо попробовать. Никогда не ел рыбу хой. Даже не слышал о ней. Обезьяньи мозги… Неплохо, а? Лапки лягушек в кляре… Ну и чудаки эти китайцы. А что на выпивку?.. Сливовое вино… И все? А, нет. “Бордо”, рисовая водка…
Наконец он заказал по пять порций жареной утки с яблоками, салата из кукурузы с древесными грибами, креветок в томатном соусе, китайское пиво “Циндао”, саке “Дзин Дао”, сливовое вино. Марина с Костей были на все согласны и молча кивали головами. Официантка, сделав пометки в блокноте, удалилась на кухню. Музыка смолкла. В зале воцарилась какая-то убаюкивающая полутишина.
За соседним столиком с шиком гуляла компания молодежи. Отчетливо доносились пьяные голоса, обрывки фраз. Отмечали покупку форда “Мондео” и поздравляли какого-то увальня с этим приобретением. Увалень, лениво восседая в кресле, с купеческой вальяжностью вяло махал рукой (подумаешь, форд “Мондео”). Сергей пристально посмотрел на него. Молодой, откормленный, холеный папенькин сынок. “И наверняка отмазался от армии”. Сергей перевел взгляд на Димку, на его нескладную мальчишескую фигуру, посмотрел на его робкую улыбку и подумал, что вся жизнь этого парня была ему известна: книги, животные, свой маленький замкнутый мир. А с суровой реальностью Димка еще не сталкивался.
Сергей бросил взгляд на Марину. Она сидела, сосредоточенно глядя на графин с морсом. В своих мыслях и заботах она была уже где-то далеко, в завтрашнем дне, но виду не подавала. “Молодчина, — отметил про себя Сергей, — может, ее уверенность и спокойствие передадутся сыну”. Поглядел на Костю, и сжалось сердце: Костя сидел понуро, смотря отрешенным пустым взглядом на стеклянную желтую вазу с водой, где сиротливо покоился единственный цветок лотоса. На Косте был зелененький в крапинку костюмчик с накладными карманами, уже давно вышедший из моды. “Сколько же лет этому пиджачку? — задумался Сергей. — Он носил его, еще когда работал со мной в фирме Рановича. А ведь уже прошло с тех пор лет восемь…”
В зале зазвучала музыка, стало шумно. После старинного русского романса на стихи Есенина музыканты заиграли рок из репертуара группы “Сплин”. “Выхода-а не-е-т”, — фатально, с преувеличенной скорбью напевал вокалист. Сергей начал злиться. “Ну где эта чертова официантка?” Ему захотелось поскорее выпить. Чуткая Оксана, уловив нервозное настроение мужа, тут же завела разговор об их сыне Павлике, о том, как он читает по слогам, как ходит в садик, как самостоятельно одевается по утрам и как недавно разбил аквариум с рыбками, стащив его со стола… “Рыбки бах”, — рассмеялась Оксана, передразнивая сына. Марина внимательно слушала ее. Костя чуточку оживился, отвлекся от своих дум. Димка также пару раз улыбнулся. “Молодчина Ксюха, — обрадовался Сергей, — заполнила муторную паузу”.
Затем Оксана перевела разговор на то, как их сынишка недавно сбежал из детского садика, потому что там сердитая и строгая воспитательница поставила его в угол за какую-то провинность. “Представляете, Сережа пришел за сыном, а его нет. Воспитательнице хоть бы хны. Лишь руками разводит. Я чуть не поседела. Нашла его лишь через три часа. А он сидит, бедненький, на остановке, заблудился, дорогу не помнит, плачет и твердит: “Я больше в садик не пойду. Заберите меня оттуда”.
Наконец подошла официантка, катя тележку, заставленную в два яруса всевозможными блюдами и напитками. За столом сразу оживились. Официантка легкими умелыми движениями составила блюда на стол и пожелала приятного аппетита. Горячие блюда источали приятный аромат, салаты были изысканнейшими, вино ласкало взгляды своим бордовым цветом, рисовая водка была прозрачной, как слеза. Марина улыбнулась в первый раз за весь вечер и странно поглядела на Сергея, словно хотела не то поблагодарить его, не то погрозить ему пальцем.
— Жареные кузнечики! — воскликнула Оксана. — Какая прелесть!
Сергей улыбнулся и взял бутылку вина.
— Выпьем под кузнечиков, — произнес он, наполняя бокалы. Он налил всем, окинул взглядом присутствующих, остановил взгляд на Марине. — Скажи что-нибудь, мать.
Марина поглядела на сына взглядом, переполненным материнской нежностью. В нем не было даже намека на напутствие, лишь отражалась ласка, безмерная тревога, печаль и надежда. Сергей почувствовал себя неловко, будто присутствует при сокровенном разговоре матери с сыном, и отвел глаза.
— Скажи ты, Сережа, — попросила она.
Сергей поднял бокал, поглядел в голубые внимательные глаза парня, подмигнул ему и бодро сказал:
— За тебя, дружище, желаю тебе, чтобы ты там окреп, возмужал и вернулся домой сильным и здоровым.
Он и сам не знал, верит ли в то, что говорит, или нет. Скорее, хотел бы верить. Димка понятливо кивнул головой, решительно, по-мужски протянул через стол свою руку с полным бокалом, чокнулся с Сергеем и с какой-то гусарской удалью опустошил его. “Может, все обойдется”, — подумал Сергей, наблюдая за ним.
Тост Сергея дал какой-то заряд присутствующим, вселил уверенность, что все будет хорошо. Да и вино взбодрило. Они дружно налегли на закуски и стали восхищаться китайской кухней. Второй тост уже пили за родителей. Произносившая тост Оксана пожелала Марине и Косте терпения, сказала, что “два года пролетят незаметно — тьфу”, и заверила Марину, что через три года она будет нянчить внуков. “Вот помяни мое слово!” Марина грустно улыбалась, кивала головой, внимательно смотрела на Оксану, словно боялась пропустить мимо ушей хоть одно ее слово. Быть может, она про себя молилась, чтобы все оно вышло именно так.
Они выпили, закусили, поговорили о том, о сем… Про армию даже не вспоминали. Что творится в ней — всем было известно, а значит, и говорить об этом было ни к чему. После третьего тоста, который пили за то, чтобы собраться здесь всем вместе снова через два года, Оксана схватила за руку Димку и поволокла его танцевать. Марина с тоской во взгляде смотрела, как ее сын послушно последовал за Оксаной, как он робко обнял ее, как скованно и неумело стал танцевать…
— Наверное, это его первый танец с девушкой, — проговорила Марина и всхлипнула.
— Ну, будет тебе, мать, — Костя обнял жену, уткнулся лбом в ее висок. — Ну, подумаешь, первый… Какие его годы?! У него все впереди. Да и девушка… Эта девушка старше его всего-то на семь лет. — Он подмигнул Сергею.
Марина поглядела на Сергея и улыбнулась сквозь слезы.
— А ну-ка, сдвиньтесь, — сказал Сергей и уселся рядом с Мариной. — Давайте-ка выпьем втроем. — Он взял бутылку вина, передумал, поставил ее обратно и наполнил рюмки водкой. — За вас, ребята. За то, что вы столько лет вместе. За то, что у вас крепкая семья. За вашего сына. Он у вас отличный парень. А после армии он станет более уверенным в себе человеком. Это ему поможет в жизни. — Сергей говорил это совершенно искренне.
Они выпили. Марина, обычно не пьющая, в этот вечер пила с ними наравне. У Сергея мелькнуло опасение, что к концу застолья она может стать совершенно пьяной. “Ничего, довезу их на такси”. К столу вернулись Оксана с Димкой.
— Ого, вы тут уже скооперировались! — воскликнула Оксана. — Возвращаю вам вашего сына. Он меня совсем загонял.
После выпитого вина и плотного ужина все как-то размякли, с ленцой сидели в своих креслах и разговаривали о пустяках. Им не мешала ни музыка оркестра, ни шумные компании за соседними столами. Скорее наоборот: все это создавало какую-то непринужденную атмосферу, скрашивало грусть проводов. В сознании каждого из них в той или иной степени занозой сидела мысль о завтрашнем дне, но как-то затушевывалась, притуплялась.
Сергей поглядел на Димку. Тот о чем-то доверительно и спокойно беседовал с Костей, как любящий сын может говорить с добрым и отзывчивым отцом. Марина время от времени заботливо подкладывала салаты в тарелку сына. Сергей чувствовал, что ей хотелось погладить сына по голове, но она каждый раз сдерживала себя. В какой-то миг Марина пронзительно посмотрела в глаза Сергею: “Ну, как ты думаешь?..” Сергей кивнул ей головой, подмигнул и улыбнулся. Марина смахнула платком набегавшую слезу и бодро кивнула ему в ответ. “Так держать”, — подумал Сергей.
За новой порцией горячего разговор все-таки коснулся армии, в частности, как там кормят. Глупо было обходить эту тему стороной, делать вид, будто завтра ничего не произойдет… Но и тут Сергей все свел к шутке. Он стал рассказывать забавные случаи из своей флотской жизни, о том, как он сидел на гауптвахте, как три дня подметал морской вокзал во Владивостоке, а из окон гостиницы на него пялились японцы, корейцы, а какой-то пьяный англичанин крикнул из окна: “О, рашн матрос, где твое-е ко-ры-то-о?” Все громко хохотали.
В зале смолкла музыка. Оркестр попрощался с публикой, пожелав всем доброй ночи. Ужин в честь Димы неминуемо клонился к завершению. За столом все примолкли. Кто смотрел в пустые тарелки, кто по сторонам. Придвинулся к ним вплотную завтрашний день, не суливший ничего хорошего. И понимали это все, кроме, может быть, Оксаны да самого Димки. Паренек тихо и культурно ел, стараясь не звенеть вилкой и не привлекать к себе внимания.
В зале снова заиграла музыка. Хитроумные музыканты попрощались, но и не думали покидать сцену, ждали чаевых. Компания малолеток заказала песню “Сто дней до приказа”. Сергею вдруг захотелось вскочить с места, подбежать к музыкантам и, как в фильме “Мимино”, перебить мелодию на другую. Он прекрасно знал, что у Димки нет девчонки, которая будет ему писать письма, ждать его. “Впрочем, может, эта Маша, с овчаренком? Хоть бы она писала”. Сергей растерянно, виноватым взглядом посмотрел в глаза Марине, будто хотел попросить прощения, что концовка вечера так смазана, но она ласково улыбнулась ему и произнесла:
— Спасибо, Сереженька, за этот вечер.
Сергей смущенно отвел глаза.
— Обожаю оказывать любезности, — произнес он.
Оксана скосила на него глаза, как-то странно поглядела, но ничего не сказала. Затем полезла рукой в сумочку, достала косметичку, зеркальце и стала пудрить себе щеки. Сергей окинул беглым взглядом Костю и Димку. Костя сидел понуро, как в самом начале застолья, и неподвижным взглядом смотрел на пустой графин. Димка был грустен. “Поеду к ним с ночевой, — подумал Сергей, — и накачаю Костю водкой. Да и с Димкой надо поговорить. А Костю накачаю до чертиков. И завтра тоже”.
Официантка принесла чай и огромный шоколадный торт с бананами. За столом все ошеломленно и восторженно уставились на Сергея. Сергей развел руками в свое оправдание.
— Сережа, ты просто волшебник, — сказала Марина, глядя на него своими лучистыми голубыми глазами.
– Я не волшебник, я только учусь, — улыбнулся Сергей.
Они пили чай неторопливо, ложечками отламывая кусочки торта. Сергей с умыслом заказал чай, а не традиционный ресторанный кофе, посчитав, что чай приблизит их застолье к более непринужденной домашней атмосфере. Никто не спешил, никто не поглядывал на часы. Про время словно забыли. Но и растянуть до бесконечности оставшиеся до утра часы было невозможно. Завтра наступит неотвратимо. Время остановить нельзя.
Когда официантка подала счет, Сергей равнодушно заглянул в него, приподнялся и отвел ее в сторону: ему не хотелось расплачиваться долларами на глазах у Марины и Кости. Он заплатил по счету. Официантка поглядела доллары на свет, убедилась в их подлинности и стала отсчитывать Сергею сдачу. У него оставалось еще четыреста рублей. Он сунул сотню в карманчик официантки “за труды” и пошел к столу.
— Ну вот, еще на два такси осталось, — весело сказал он, отметая своей беспечной улыбкой возможные вопросы.
Они вяло собрались и пошли к выходу. Костя обнял Димку за плечи и что-то вдумчиво ему говорил. Димка кивал головой. “Быть может, это первый за всю жизнь доверительный разговор отца и сына”, — подумал Сергей. Следом шла Оксана.
Сергей остановился, подождал Марину. Он хотел было ей сказать что-нибудь бодрое, но осекся, поглядев в ее печальные глаза, не отыскал слов и лишь по-дружески обнял ее. На остановке он поймал для Оксаны такси, а сам решил ехать к Косте, чтобы не оставлять их одних. Усаживая в такси неразговорчивую супругу, он ожидал услышать от нее упрек: мол, можно было бы и поскромнее, мог бы на эти деньги купить сыну велосипед…. Но к его удивлению, она погладила его рукой по щеке, поцеловала и произнесла:
— Какой ты у меня все-таки молодец!..
Сергей захлопнул дверцу такси и постоял в раздумье. “М-да. Выходит, я кругом хороший. Ксюха, Ксюха, если б ты знала…”
2
Возле двухэтажного особняка на улице Полярников Сергей остановился и решил спокойно покурить. Любопытство подгоняло его поскорее зайти в особняк, но к любопытству примешивалась и грусть: лет семь-восемь назад он уже был здесь однажды, когда относил бумаги для подписания договора на строительство загородного особняка. Фамилия заказчика ему тогда показалась смешной: не то Шпигель, не то Штангель, не то Швондер… В точности он уже не помнил. С клиентом-заказчиком ему в тот день встретиться не удалось, и он вел диалог с его замом. Затем, немного спустя, была встреча на объекте с седым заказчиком, там же Сергей познакомился с Катей. Это было памятное для него лето девяносто первого года.
Сергей задумчиво уставился на никелированную рукоятку двери и попытался вспомнить, как тогда, семь лет назад, внутри выглядел этот особняк, какие были стены, офисы, чтобы сличить с нынешними впечатлениями. Стеклянной затемненной террасы у входа, внутри которой располагался тамбур, тогда не было. Это он помнил точно. “Коридор, как было там?” Он смутно припомнил, что когда вошел в помещение, там имелся охранник. “Наверняка и сейчас сидит. А еще?” Он напряг память. “Кажется, какие-то две девушки курили у входа. Я еще спросил, как пройти туда-то, они мне сказали и даже показали… Или девушки были в другом месте? Да нет, кажется, здесь. А может, я все-таки путаю? Да нет, не путаю. И девушки, и коридор, и стены, обделанные белым пластиком, и кабинет налево, какой-то пижонский, стеклянный, как аквариум. А девушки?.. Одна, кажется, была посветлее или вообще рыжая, а другая… другая?..” Он почувствовал, как у него перехватило дыхание. Впрочем, у Сергея отсутствовала абсолютная уверенность в том, что та вторая девушка была именно Катя, но сейчас ему казалось, что тогда в тамбуре стояла и курила она. “Мы столкнулись нос к носу. А потом уже встретились на объекте? Выходит, я ее видел еще до объекта? А потом даже не признал. Не вспомнил”.
Сергей открыл дверь, миновал затемненный тамбур, вошел в здание. Холодный белоснежный цвет стен в едва заметную крапинку и белизна подвесных рельефных потолков с зеркальными лампами немного ослепили его, на мгновение ударили по глазам. Плечистый охранник в черной униформе отвлекся от мониторов, установленных за его конторкой, и полюбопытствовал у посетителя о причине визита. Сергей ответил, что он идет к некоему Валову для заключения договора на строительство. Охранник заметил, что это сам генеральный директор, и добавил: “По лесенке на второй этаж”.
Сергей направился по коридору. Слева он увидел памятный ему стеклянный кабинет. Пять или шесть сотрудниц ютились в ужасной тесноте за столами, заставленными принтерами, мониторами, кипами бумаг. Он поднялся по знакомой лесенке на второй этаж, постучался в приемную и, не дождавшись приглашения, открыл дверь. В просторной приемной, затемненной горизонтальными спущенными жалюзями, никого не было. Кресло секретаря пустовало. Сквозь полуоткрытые ламели жалюзей солнце проникало в приемную, играло на ламинированном покрытии стола, на белых папках бумаг. В воздухе витал запах тончайших женских духов, цветочного легкого аромата. Сергей поразмыслил: здесь ему дожидаться или снаружи? Пока его мозг искал решения, глаза бегло скользили по приемной. Слева на дверях он прочел табличку: “Валов С.Ю.”, на противоположных дверях другую: “Штайнер А.Б.”. Сергея порадовало, что Артем Штайнер по-прежнему при деле, а главное — что он еще жив.
Дверь подалась вперед, распахнулась шире и задела не успевшего посторониться Сергея по плечу. В приемную вошла невысокая миловидная женщина в бежевом джемпере с глубоким треугольным вырезом, открывающим ее загорелые плечи, и светлых льняных брюках, околдовывая Сергея ароматом французской парфюмерии, в котором смешивались запахи цветов, моря и, как показалось Сергею, — каких-то странствий. Казенная обстановка приемной вмиг приобрела какую-то романтическую насыщенность.
— Вы к кому? — спросила благоухающая духами особа.
— Я к Валову, — ответил Сергей, глядя в ее светлые голубые глаза без малейшего серого, бирюзового или фиалкового оттенка, — по поводу заключения договора. — Его взгляд рассеянно скользил по ее полным напудренным щекам, пухлым губам, покрытым перламутро-розовой помадой, тонкой прямой переносице, нежной коже лица…
Он кашлянул, заморгал и решил, что хватит ломать комедию.
— Ольга, ты?
— Узнал? — улыбнулась она. — Я тебя сразу узнала. Проходи.
Сергей вымученно улыбнулся. Не то чтобы встреча была ему неприятной, просто уж слишком неожиданной. Он последовал за ней в глубь приемной, глядя на ее ноги, облаченные в светлые брюки и обутые в комбинированные босоножки на шпильках. Возле стола она остановилась, по-хозяйски уселась в кресло и жестом предложила Сергею сесть напротив. Он пододвинул стул и сел к ней почти вплотную. В том, что их беседа начиналась не через служебный стол, отделяющий секретаршу от посетителя, а в непосредственной близости, было что-то доверительное, приятное для Сергея. Он почувствовал себя раскованнее.
— Какими судьбами? — спросила Ольга, приветливо улыбнувшись.
— По работе. К Валову.
— Валов пока занят. Перебирает бумаги, просил не беспокоить. Так что посиди пока со мной.
— С удовольствием. Ты как здесь?..
— Работаю.
— Вижу. А что делает инженер с дипломом в этой приемной?
— Работает не по специальности, — она улыбнулась, закинула ногу на ногу и обхватила колено рукой, — зато ты, я вижу, по своему профилю. Так?
— Так. Больше я ни на что не гожусь.
За спиной Сергея скрипнула дверь, послышались шаги. Он повернул голову. Штайнер в сером костюме, вполне узнаваемый, опрятный, деловито вышел из кабинета.
— Оленька, меня нет, я на обеде, — бросил он на ходу, поглядел на Сергея, ответил вежливым кивком головы на “здрасьте” посетителя и, не выказав никаких эмоций, прошествовал к дверям. Уже взявшись рукой за дверную ручку, он повернул голову и озадаченно поглядел на Сергея.
— Вы ко мне? — спросил он.
— Нет. — Сергей пристально смотрел на него. “Узнает или нет?” — Я к Валову.
— Вы из потребсоюза? — хмуро спросил Штайнер.
— Нет. — Сергей улыбнулся и покачал головой.
— Так где же я вас видел? — резко спросил он, не то проклиная себя за забывчивость, не то непререкаемым тоном начальника, призывающего собеседника к незамедлительному ответу.
Сергей поднялся со стула.
— Лет семь назад мы с вами заключали договор на строительство для вашей фирмы одного загородного особняка в Истоке. Там и встречались.
Задумчивый, суровый взгляд Штайнера потеплел, на тонких губах мелькнула улыбка. Он подошел к Сергею и с искренней теплотой стал пожимать ему руку. Сергей был тронут таким расположением, смутился. Некоторое время они обменивались ничего не значащими фразами. Глядя на жесткие седые волосы Штайнера, на его дряблое морщинистое лицо, на зеленые близорукие глаза под толстыми линзами очков, Сергей почувствовал жалость к этому стареющему добряку, с которым случай однажды свел его на горном объекте, чтобы положить начало, быть может, самому яркому времени в его жизни. Два человека, которые в разное время любили одну и ту же женщину, сердечно пожимали друг другу руки, ни о чем не догадываясь. Штайнер посетовал на то, что он уже “не генеральный, а всего лишь заместитель, ну да бог с ним, надо давать дорогу молодым”. Когда они простились и за Штайнером захлопнулась дверь, Сергей остался один в приемной и, дав волю нахлынувшим воспоминаниям, грустно глядел в окно.
Ольгу во время их разговора со Штайнером вызвал к себе Валов. Спустя недолгое время она возвратилась из кабинета шефа с видом довольно невеселым. Сергей не стал допытываться о причине ее внезапной подавленности — должно быть, завал по работе — и лишь коротко спросил:
— Свободен?
— Свободен, — ответила Ольга, — но лучше пока к нему не соваться.
Сергей посчитал, что ей виднее, стал терпеливо дожидаться, не беспокоя расстроенную секретаршу разговорами о пустяках. Наконец его терпение лопнуло, и он попросил Ольгу его “принять”. Она нерешительно нажала кнопку селектора и связалась с Валовым. После короткого расспроса и колебаний Валов согласился на аудиенцию.
Сергей открыл дверь и вошел в темно-фиолетовый сумрак кабинета. Господин Валов, невыразительный сухопарый блондин средних лет, сидел за огромным столом в просторном затемненном кабинете. Одной рукой он прижимал к уху трубку мобильника, другой указывал посетителю на хромированный стул в форме паука, обитый тканью синего цвета. Сергей прошел по мягкому ковровому покрытию и присел к массивному столу, уставленному чиновничьими принадлежностями, в то время как хозяин апартаментов настойчиво допытывался у абонента: “Че мы вчера пили? Печень болит…” Выяснив, что он вчера пил, Валов положил трубку, поглядел на посетителя мутными от перепоя глазами и вопросительно произнес:
— Так?
Сергей вкратце изложил ему суть дела и подал бумаги. Господин Валов начал их дотошно и вдумчиво изучать, но вскоре утомился, поморщился и, не утруждая себя дальнейшим прочтением, взял ручку и подмахнул подпись. “Славный делец”, — подумал Сергей, в приподнятом настроении выходя из кабинета.
В приемной его ждал сюрприз. Ольга сидела в своем секретарском кресле и ухоженными пальчиками с отполированными ноготками что-то набирала на компьютере. Льняные брюки куда-то исчезли, зато теперь на ней появилась короткая черная юбка, которая неплохо гармонировала с ее хорошенькими точеными ногами, покрытыми загаром. В глазах Сергея застыл немой вопрос. Ольга смутилась и заморгала глазами.
— Я тоже считаю, что жара адская,— оказал он, чтобы ее подбодрить.
Она проницательно посмотрела на него и усмехнулась. Теперь Сергею стала понятна причина ее недавнего затруднительного положения, внезапной подавленности. “Должно быть, этот эротоман требует от нее ходить в короткой юбке, а она ослушалась”. Сергей поглядел на часы.
— Ольга, у тебя бывает обед?
Они сидели за столиком маленького бистро в полуподвальном помещении на улице Гоголя, через дорогу от офиса Ольги. Сергей отодвинул тарелку с недоеденным жарким и в очередной раз поглядел на пушистые каштановые волосы Ольги, к которым он никак не мог привыкнуть. Раньше он ее помнил натуральной блондинкой.
— Значит, ты по-прежнему Крылова? — спросил он.
Она перестала жевать и подозрительно взглянула на него.
— Ты что, рылся в моих бумагах на столе?
— Ну да, пока ты получала взбучку от шефа за хождение в джинсах.
Она усмехнулась.
— Да, шеф у меня со странностями.
— Я уже заметил.
Ольга вытерла губы салфеткой, скомкала ее и небрежно швырнула в пустую тарелку.
— Да, Крылова. Два раза меняла фамилию и оба раза возвращала ее после разводов. В общем, решила сохранить свою институтскую фамилию. А ты женат?
— Да.
— И дети есть?
— Сын, шесть лет.
— А у меня дочка. Ей уже одиннадцать.
— Я поздно женился.
Ольга помешала ложечкой чай, убрала ложку в блюдце.
— Еву видишь? — спросила она.
— Давненько не встречал.
— А я недавно. Замужем. У нее тоже дочь — девять лет.
— Она по-прежнему летает?
— Да, на международной линии. Шпарит по-английски. Даже по-русски говорит с акцентом.
— Значит, тоже работает не по специальности?
— Ей нравится ее работа.
— Ну, еще бы не нравилась.
Ольга отодвинула стакан с чаем, облокотилась о стол локтями, подперла ладонями щеки и ласково, изучающее посмотрела на Сергея своими небесно-голубыми глазами.
— Что? — спросил он, смутившись.
— Сережка, Сережка…
— Что?
— Помнишь, как ты подрался на первом курсе, в колхозе?
— А-а…
— Местные залезли к нам в барак ночью, в открытое окно. Все девчонки завизжали. Ты один прибежал нас спасать.
Сергей рассеянно улыбнулся.
— Помнишь, как потом они тебя избивали. Ой, я чуть с ума не сошла.
— Да, вы тогда их здорово распугали. Дали шороху.
— Ну, да… Я сама одному вцепилась в волосы. А Ленка, так она кого-то дубасила плойкой. Мы потом все смеялись. Говорит: ничего другого под руку не попалось.
— Да, были времена…
— Мы в общаге после этого потом только о тебе и говорили. Все девчонки. Некоторые от тебя просто с ума сходили. Сохли.
— Так уж и сохли?
— Ну, я-то знаю.
— Что ж ты раньше-то молчала?
— А ты сам не замечал? Ты только одну Еву замечал с параллельного факультета. Бегал за ней.
— Да ни за кем я не бегал!
— Неправда, бегал. Знаешь, как нас это злило. А она вертела тобою как хотела. Польская вертихвостка.
— Неправда.
— Что неправда? Неправда, что она вертихвостка?
— Неправда, что она мной вертела.
— Было, было, чего уж там. Ваш роман развивался на наших глазах.
— Ольга, прекрати, — Сергей откинулся на спинку стула, опустил руки, затем похлопал себя рукой по карману, словно что-то проверяя.
— Что, курить захотелось? — ехидно улыбнулась она и поглядела на часы.
— Опаздываешь? — насторожился он.
— Да нет, есть еще минут пятнадцать.
— Пятнадцать? Так мало…
— А ты хотел бы больше?
— Да, если учесть, что мы не виделись лет десять.
— Ты теперь знаешь, где я работаю. Забегай.
— Как тебе эта работа?
— Нормально. Лучше, чем в проектном. И деньги платят.
— Шеф, по-моему, у тебя не подарок.
— Да уж. Совершенно распущенный тип. Когда я туда только пришла… Не за столом будет сказано… В общем, он в холодильнике хранил презервативы. Можешь себе представить?
— Ну, правильно, чтоб не испортились, — усмехнулся Сергей.
Она открыла сумочку, порылась в ней, достала зеркальце, косметичку и стала прихорашиваться. Сергей наблюдал, как она, глядя в зеркальце, наносила себе пудру на щеки, растирая ее круговыми движениями.
— Он тебя не очень достает?
Ольга прервала макияж, поглядела на него поверх зеркальца, усмехнулась. сложила принадлежности в косметичку, щелкнула замочком, убрала в сумочку и повесила ее на спинку стула.
— Сережа, не будь глупеньким. Тебе это не идет.
Он положил руки на стол, дотронулся до вилки, побарабанил по ней пальцами, посмотрел в глаза Ольги, скользнул взглядом по заставленному посудой столу.
— Прости за дурацкий вопрос.
Она посмотрела на него с иронией.
— Ты же заметил мой трюк с переодеванием. Неужто ничего не понял?
— А что я должен был понять? — он развел вилкой в воздухе.
Она взяла пальцами кусок хлеба, облокотилась локтями о стол, в упор поглядела на Сергея, придерживая кусок хлеба между указательными пальцами рук.
— Если тебе интересно, сплю я с ним или нет, так и спроси.
— Действительно, а почему бы и не спросить? Мне интересно.
Она улыбнулась и разломила пополам кусок хлеба.
— Да, сплю, иногда, по пятницам. В пятницу у него оттяг.
“По пятницам, подумал Сергей, а сегодня пятница, то он и бесится, подогревает себя, заранее подготавливает”.
— Надеюсь, по крайней мере, он тебе не неприятен?
— Ну, не то чтобы он мне приятен, но и не отвратителен. А это уже немало.
— Что ж, как говорится, дай вам бог.
Она откинулась на спинку стула, с тонкой улыбкой посмотрела на Сергея.
— Сережа, я свободная женщина, к тому же дважды разведенная, что хочу, то и делаю. Меня никто ни к чему не принуждает.
— А разве я тебя в чем-то упрекаю?
Она взглянула на него с усмешкой.
— А как насчет суббот?
— Что, что? — она резко подалась вперед и вопросительно посмотрела ему в глаза.
— Со мной ты бы не хотела в субботу встретиться?
— Как это понимать? — Она округлила глаза.
— Понимай это как откровение, как признание с опозданием на десять лет…
— Признание в чем?
— В том, что ты мне нравишься и раньше всегда нравилась.
— Что-то я раньше этого не замечала.
— Я же объяснил.
— Я тебе не верю.
— Напрасно.
— Докажи.
— Что доказать?
— Докажи, что я тебе нравлюсь и раньше нравилась.
— С удовольствием. — Он подался вперед, сложил локти на стол и неотрывно смотрел в ее голубые глаза. — У тебя самые красивые глаза на свете.
— Что еще? — усмехнулась она.
— Правда. Ольга, ты единственная девушка в институте, перед которой я робел. Я не мог подолгу смотреть в твои глаза. Они у тебя глубокие, как озера. Мне казалось, что я в них тону, словно в омуте.
Она слушала его внимательно, глядя то на его рот, то в глаза.
— Врешь, — сказала она.
— Ей-богу, нет. Ни у одной женщины больше я не встречал таких красивых глаз.
— Даже у твоей жены?
— Даже у моей жены.
— Скажи, что врешь?
— Это правда.
— Ой, ой, Сергей. Где ж ты раньше был? Целовался с кем?
— Да ни с кем я особенно не целовался.
— Впрочем, известно с кем. С Евой.
— Да забудь ты про нее.
Ольга откинулась на спинку стула, взяла сумочку, повесила ее себе на плечо и деловито посмотрела на часы.
— Что ж, готова тебе поверить на слово, — сказала она, словно подводя итог их совместному обеду. — И где же мы с тобой встретимся?
— Да где хочешь.
— Я думаю, нам не стоит тратить время на всякие обходные маневры. И так уже десять лет потеряно, — она с язвительной ухмылкой посмотрела на Сергея. — Лучше сразу в постель.
— Правильно, — согласился он, — терпеть не могу всяких жеманных фокусов.
— Вот и отлично. Сегодня пятница, — задумчиво сказала Ольга, — вечером я отправляюсь с боссом на уик-энд в загородный дом. А завтра…
— Что завтра? — Сергей подобрался, стараясь не упустить ни одного ее слова.
— Завтра, завтра, — сосредоточенно размышляя вслух, проговорила она, постукивая отполированными ногтями по столу, — завтра господин Валов свалит. Машину ему обычно подают к обеду. Я останусь одна, не считая охранника… Ну, это моя проблема… Знаешь, где Большой Исток?
— Знаю.
— Там на девятом километре, возле леса, есть особнячок, двухэтажный такой, прямо на горке.
— Я знаю.
— Откуда? — удивленно спросила она.
— Я его когда-то строил.
— Надо же, сколько совпадений.
— Действительно, немало.
— Ну что ж, раз ты все знаешь, я тебя жду. Только не раньше трех. Мало ли какая накладка. — Она провела пальцами в воздухе. — Да, еще запомни. У Валова машина — черный “фольксваген-пассат”. Это тебе верный знак. Если ее нет поблизости — смело заходи. — Она снова поглядела на часы. — Сергей, из-за тебя меня уволят с работы.
Они вышли из полуподвального бистро на залитую знойным июльским солнцем узкую улочку. Серые мохнатые пушинки падали с тополей, невесомо парили в воздухе, щекотали лицо своими мягкими легкими прикосновениями. Ольга то и дело сдувала пушинки, отмахивалась от них рукой, как от мух.
Они перешли дорогу по светофору. Возле троллейбусной остановки она запретила ему провожать ее дальше, пояснив, что Валов вполне может пялиться в окно. Сергей сказал ей “до встречи”. Загадочно улыбнувшись, она ласково провела ладонью по его щеке, дотронулась пальцами до его губ, замерла на пару секунд, а когда он с жадностью открыл рот и сказал “ам” — резко отстранила пальцы, с довольным видом улыбнулась и пошла прочь. Чем дальше она отходила от остановки, тем ее походка становилась более элегантной и раскрепощенной. Каблучки постукивали по тротуару, отбивая размеренную цокающую дробь. Она замедлила шаги. Сергей, неотрывно наблюдая за ней, улыбнулся.
Он узнал ее “фирменную” походку по институтским коридорам. Только она одна могла ступать так пружинисто и изящно. Многие сокурсницы кто в шутку, кто всерьез пытались подражать ей в этом, имитировали ее походку, но получалась какая-то карикатура. Сергей вспомнил, как один из сокурсников прозвал Ольгу за ее голубые глаза “озера Финляндии”. Если продолжить эти географические ассоциации, думал Сергей, то ее загорелые ножки в таком случае — “курорты Болгарии”. Он улыбнулся, предвкушая, как с ней завтра, должно быть, будет приятно в постели. “Впрочем, после Валова, — поморщился он. — Значит, мне она достанется тепленькой, разогретой после объятий Валова. Гм. Валов. Этот блондин с подсаженной от алкоголя печенью. Валов, Валов… Что Валов? В постели с Валовым она будет думать обо мне”. Он утешил себя этим, самоуверенно улыбнулся и сел в троллейбус.
Пока он ехал, его мысли вертелись вокруг совпадений, о которых упомянула Ольга, и о сюрпризах судьбы. “Действительно, странно, — думал он. — Когда я заходил в офис, то вспоминал Катю, а встретил там Ольгу, которую не видел лет десять. А завтра мы встречаемся с Ольгой там, где когда-то я познакомился с Катей. Впрочем, это не более странно, чем мои отношения с Евой”.
Ева ушла от него сама после их трехлетнего бурного романа. Бросила его и ушла к другому, за которого позже вышла замуж. Они не виделись лет пять, а может, и больше, и вот однажды случайно встретились на улице. Сергей шел по центру затуманенного после дождя города, вдоль витрины универмага. Сильный ливень только что кончился, залил водой тротуары, и потому прохожих было немного. Они шли навстречу и узнали друг друга на расстоянии шагов за десять. Впрочем, не узнать памятный силуэт Евы в ее синей летной униформе было для Сергея трудно.
Оба тотчас отвели глаза. Сергей уставился на манекенов под стеклянной витриной (он и сейчас помнил их дегенеративные сияющие физиономии). Играть далее становилось смешно, глупо, а главное — трусливо. И Сергей первый повернул голову.
Их взгляды встретились. Они остановились, заговорили друг с другом смущенно, сбивчиво. Ева первая овладела собой, улыбнулась, достала из сумочки блокнот, ручку, записала свой номер телефона и даже время, когда ему будет удобнее ей звонить, чтобы не напороться на мужа. Сергей со смешанными чувствами положил этот листок себе в карман. Она ему сказала “звони”, многообещающе улыбнулась, и они простились.
С тех пор они уже не виделись года четыре, а лист блокнота с номером ее телефона через пару дней раздумий Сергей порвал в клочки и выкинул в унитаз. Смывая их водой, он как-то дьявольски усмехался, словно брал реванш за свое давнишнее поражение, за то, что Ева его однажды бросила. К тому же к тому времени он уже был женат на Оксане. “Странная штука жизнь, — размышлял Сергей, глядя в окно троллейбуса. — Мои отношения с женщинами — это какой-то повтор, вращение по кругу, бесконечное стремление к переигрыванию. Мы расстаемся “навеки”, снова встречаемся спустя много лет и хотим все переиграть заново. Не начать все сначала, а именно переиграть. Но не учитываем одного — хода времени и прожитых лет. Поправка к прошлому… Я — как драматург, который из года в год переписывает одну и ту же пьесу, доводя ее до совершенства, исправляя главы, бесконечно переделывая, вместо того, чтобы взяться за новую. — Он грустно улыбнулся. — Быть может, этак через пять лет я случайно встречу Катю, и она мне подсунет номер своего телефона”.
На другой день он приехал в назначенное время в условленное место. Оповещенный о визите гостя, седой охранник был сама любезность. Сергей постоял в раздумье возле двухэтажного деревянного особняка, творения его рук, придирчиво и внимательно оглядывая его. Годы не прошли бесследно. Некогда в меру причудливый, не лишенный атрибутов фальшивой роскоши, фасад здания обветшал. Доски потемнели от дождей, фундамент осел, круглый бельведер-надстройка перекосился, а кое-где на дереве были видны следы пожара или умышленного поджога, хоть и тщательно зачищенные. Сергей окинул взглядом окрестности, в которых он отсутствовал семь лет: темно-зеленую чашу обмелевшего озера, по-осеннему огневую листву кустарников, окаймляющих водоем, редкие ели на склонах гор, тесные скопления валунов, мрачную зубчатую стену леса вдали, потемневшие домики на равнине. Особняк, который некогда казался ему чем-то вроде сказочного замка на фоне живописной природы, в эту минуту напоминал какую-то избушку в таежной глуши. Сергей вспомнил прописную истину, что никогда не следует возвращаться в те края, где ты был однажды счастлив. “Впрочем, так ли уж счастлив? Просто я был моложе”. В это мгновение на первом этаже открылось окно, показалась Ольга и нетерпеливо спросила:
— В чем дело?
Сергей улыбнулся ей и вошел в дом с грустным настроением, приятными ожиданиями и смятенными чувствами. Ольга выглядела свеженькой, бодрой, без следов утомления на лице. “А может, и не было никакого Валова? Никаких оргий?” — гадал Сергей, молча восторгаясь Ольгой. На ней было коротенькое замшевое платье бежевого цвета и сланцы на босых ногах. Она провела его в просторный холл, а оттуда по лакированной лесенке на второй этаж.
Едва они зашли в широкую, недурно обставленную комнату, как Ольга доверительно сообщила ему, что прошлой ночью она не выкладывалась, шланговала, берегла силы. Сергей язвительно посочувствовал несчастному одураченному Валову, в краткой форме выразил свою благодарность Ольге и стал знакомиться с помещением. Комнату украшала мебель из натурального дерева, окна зашторивала полупрозрачная ткань из органзы, сквозь стеклянную витрину одного из шкафов на полочке отсвечивали и переливались бутылки с напитками всевозможных сортов и цветов. Всюду имелась бытовая техника японского и корейского происхождения, был даже домашний кинотеатр, огромный телеэкран “Хитачи” (“Должно быть, Валов смотрит голимую порнуху, поднимая потенцию”, — заключил Сергей). Огромная кровать в стиле хай-тек из ламината и матового хрома с ортопедическим матрацем, заправленная тканью сиреневого цвета, имела претензии на альков, с едва заметным козырьком над изголовьем, откуда ниспадала вниз белоснежная вуаль, с пышной помпезностью зашторивая ложе прозрачными кружевными тюлевыми занавесками. Смотрелась она хоть и маняще, но вместе с тем, на фоне современной обстановки, смешно и несуразно. Это была не гармония, а скорее дикий контраст.
“Впрочем, каких только причуд нет у новых русских, — подумал Сергей. — Но если лысеющий Валов — новый русский, то я-то по натуре, скорее, старый русский”. Сергей покосился взглядом на Ольгу, хмыкнул, снял ботинки, прошел по мягкому ковровому покрытию, уселся на кровать, сидя попрыгал на ней и утвердительно кивнул головой.
Под утро он открыл глаза и увидел серые предрассветные сумерки за окном, освещенную неясным теневым светом комнату. Он поморгал, глядя сквозь паутину тюля в потолок. В желудке он почувствовал страшную изжогу, а во рту какой-то странный, сладковатый привкус. “Господи, откуда что взялось?”
Он попытался припомнить события последнего дня; вспомнил, как они с Ольгой, дав волю первобытным инстинктам, совокуплялись на кровати, потом под музыку “Блестящих” на полу, затем опять на кровати, как она, уже будучи не в силах, уползала от него, а он настигал ее сзади… И Сергей вдруг почувствовал мучительный стыд за содеянное. Ему захотелось провалиться под землю, а еще лучше — тихонько одеться, уйти, потом уехать подальше из города и еще лет десять не видеть Ольгу, которая сейчас тихо посапывала на его плече.
Сергей повернул голову, приподнялся на локтях, чтобы отыскать бутылку, и обомлел. На то, что стояло на журнальном столике, смотреть было выше его сил. Он повалился на подушку и стал молиться о том, чтобы Ольга как можно дольше не просыпалась. Он хотел спокойно все обмозговать, выработать линию поведения, чтобы знать, как ему вести себя с ней впредь. Сергей лихорадочно соображал минут десять, но ничего стоящего придумать не мог и решил, что без выпивки тут не разберешься. Сергей пошарил рукой возле кровати, смутно припоминая, что ставил туда откупоренную бутылку “Метаксы”, но отыскать ее не смог. Он набрался храбрости, поднял голову и посмотрел направо. Бутылка “Метаксы” стояла на полу в метре от него, а за ней, на журнальном столике, покоились руины изуродованного, некогда пышного кремового торта. Сергей отчетливо вспомнил, как Ольга вчера, совершенно голая, зачерпывала этот чертов торт пригоршнями, мазала себе кремом соски и живот, умащивала плечи и грудь Сергея… Что последовало за этим, ему и вспоминать было тошно.
Осторожно, стараясь не разбудить спящую Ольгу, он приподнялся, потянулся нетвердой трясущейся рукой к бутылке, ухватил ее за горлышко, поднес ко рту и с жадностью к ней приложился. Теплый мерзкий “Метакса” палил ему гортань, обжигал внутренности, но он продолжал вливать его в себя.
В конце концов коньяк сделал свое дело, и стыд у Сергея постепенно начал проходить. Он поставил на пол бутылку, краешком глаз поглядел на Ольгу, улыбнулся и подумал, какая она выдумщица и непревзойденная нахалка. “Вот на ком надо было жениться!” После еще парочки добрых глотков “Метаксы” настроение у него и вовсе поднялось: ему захотелось разбудить Ольгу и предложить ей позавтракать остатками торта. Он взял почти приконченную бутылку “Метаксы” и поднес горлышко к носу Ольги. Она поморщилась, не открывая глаз. Он продолжал водить возле ее носа бутылкой с терпким шоколадным запахом коньяка. Она открыла глаза и дико посмотрела на него.
— Что, сдурел?
— Просыпайся, лентяйка.
— Который час?
— Почем я знаю…
Она подняла голову, потянулась; ее сонный взгляд заторможенно скользнул по комнате, сместился вправо…
— О боже! — воскликнула она и повалилась на подушку.
Сергей рассмеялся, наклонился над ней и поцеловал ее в опухшие губы.
— Если хочешь меня — плати мне выкуп, — капризно заявила она.
— Какой еще выкуп?
— Что мы вчера пили?
— Ты? Все подряд.
— Это ты — все подряд. А я “Остров любви”. Отыщи мне бутылку.
Сергей слез с кровати, поискал глазами заветный “островок”, нашел его на полу, в очень плачевном состоянии. В бутылке оставалось лишь на донышке несколько капель этого чудодейственного эликсира. Пришлось поискать в баре, среди коллекции спиртных напитков господина Валова. Но его и там не нашлось.
— А “Херес” или “Мускат” тебя не устроит?
— Фу-у, — простонала Ольга.
— Ольга, здесь ничего такого нет. Быть может, “Леди Ди”, “Дербент”, “Смирноф”, “Абсолют”? — перечислял Сергей спиртные экспонаты из коллекции Валова.
Ольга холодно посмотрела на него.
— Там, в холодильнике, должно быть шампанское. Тащи его сюда.
Сергей подошел к двухметровому корейскому холодильнику, открыл дверцу камеры, достал холодную запотевшую бутыль шампанского, стараясь не взбалтывать ее, аккуратно распечатал, с глухим хлопком вскрыл и поискал взглядом чистые фужеры. Ольга лениво приподнялась, взяла подушку, хорошенько ее взбила, положила себе под спину к изголовью кровати, села, согнув ноги в коленях, натянула одеяло. Сергей, стоя у стола, медленно наливал шампанское в высокие хрустальные фужеры, выжидая, пока осядет пена; потом наполнил их до краев и вернулся к кровати, сел в ногах Ольги и подал ей бокал. Она лениво отпила несколько глотков и расслабленно вздохнула. Глядя на ее припухшее лицо, ненормального цвета ярко-алые вздутые губы, взъерошенные волосы, Сергей не смог сдержать улыбки. Она пристально посмотрела на него и покачала головой. Сергей усмехнулся, забрался на диван, руками вытянул ее согнутые под одеялом ноги, положил голову на ее колени и уставился в потолок. Она смочила себе ладошку шампанским, ласково провела ей по лбу Сергея.
— Тебе не повредит освежающий массаж, — сказала она.
Сергей сладостно улыбнулся и закрыл глаза.
— Мочи, Ольга, мочи.
Посмеиваясь, она стала легонько похлопывать влажной нашампаненной ладонью по его вискам, лбу, щекам. Наконец ему это надоело; он взял ее липкую ладонь в свою руку, стал загибать и рассматривать ее пальцы.
— Зачем ты перекрасилась? — спросил он.
— Мне так хуже?
— Да нет, — он пожал плечами, — просто не могу привыкнуть.
Она поставила фужер на пол, который глухо звякнул о паркет.
— Мой второй муж считал, что у меня б…дский цвет волос. Он почему-то всех блондинок считал б…дьми. Когда женился на мне, мой цвет волос ему не казался б…дским, а потом вдруг начал казаться…
Сергей усмехнулся, продолжая перебирать в руке и разглядывать ее пальцы.
— Он тебя навещает?
— Еще чего?! — возмутилась она и дрыгнула ногами. — Знаешь, как мы расстались?
— Как?
— Сначала расскажу, как мы жили. Он ревновал меня к каждому столбу. Запрещал мне одевать короткие юбки, ажурные колготки… Я бесконечно отчитывалась перед ним: где была, что покупала, почему задержалась на работе. Это было какое-то рабство, честное слово. Оно длилось четыре года. Единственно, что меня удерживало, так это то, что он хорошо относился к моей дочери… А однажды я все-таки не выдержала.
— Послала его ко всем чертям?
— Хуже. — Она потянулась к бутылке, налила себе в бокал шампанского, поднесла к губам, отпила глоток. — Мы были вместе на вечеринке, у подружки на дне рождения. Ну, было весело, я потанцевала с одним, с другим, пообжимали они меня немножко. Ему это не понравилось, приревновал мой Отелло. Отвел меня в ванную, стал читать нотации, воспитывать. Тут меня и прорвало. Думаю, да что же это такое? Раз в четыре года оттянуться нельзя? В общем, наговорила ему всего. Он обиделся и ушел. Я плюнула и дальше пошла веселиться. В общем, оттянулась я в ту ночь по полной программе. Заночевала у подружки. Пришел под утро мой мавр, глянул, а я с мужиком лежу. Ну, думаю, убьет. И меня, и его. Обоих сразу. А он посмотрел на меня так презрительно, как на шваль последнюю, поморщился брезгливо, ушел и на развод подал. Простить мне не мог моего предательства. Да и с мужиком-то тем у меня ничего не было! Просто пьяная я была, вырубилась, а он, видать, ко мне подлег, тоже готовый…
— И сразу развод?
— Да, развод.
— А ты?
— А что я? Унижаться перед ним должна? Оправдываться? Да сдался он мне на хрен…
— А с первым?
— О-о, тут другая история, — загадочно проговорила она.
— Какая история?
— Тебе так интересно? — Она насмешливо посмотрела на него.
— Очень. Обожаю слушать всякие семейные хроники.
— Да ну тебя, — фыркнула она, надула свои и без того припухшие губки и резко отстранила свою руку от себя.
Он улыбнулся, ласково дотронулся ладонями до ее щек, притянул к себе ее голову и поцеловал ее в губы.
— Пусти, Сереженька, губы болят, — застонала она.
— Бедненькая, — посочувствовал он, выпустил из своих рук ее голову и снова принялся играть ее пальцами. — Какая история?
— Ладно. Замуж я вышла на третьем курсе… мне еще двадцати не было.
— Это я помню.
— Помнишь? Хоть что-то ты помнишь… Встретила парня. Нормальный, после армии. Вскоре поженились. Я к нему в квартиру трехкомнатную перебралась. У меня же, кроме институтской общаги, ничего не было… ну и вот. Родители его так себе ко мне отнеслись. Не то чтобы плохо, просто считали, видимо, что он поторопился. У парня характер не сахар был. Ссорились постоянно. Родители всегда на его стороне. Да еще сестра его, моя одногодка. Ой, стерва, в овощном торговала… Мы с ней никогда общего языка найти не могли. В общем, как поссоримся, я к девчонкам в общагу ночевать уходила. Тут они меня и вовсе невзлюбили. Все семейство. Подозрения пошли. Сам понимаешь.
Однажды как-то мы с ним крупно сцепились. Я собрала шмотки и на выход. Обычно без шмоток уходила, а тут капитально решила разорвать. Он поостыл, обломался, видит, что дело серьезное, выбежал за мной в коридор, на колени бухнулся, ноги мне обнял и умоляет: “Останься”. Я уже хотела было остаться — так на меня это подействовало, а тут сестра его из ванной вышла. Как увидела его на коленях — ее аж затрясло. Пятнами от злости покрылась. Схватила она полотенце, хлестнула его по лицу и орет: “Что ж ты, слизняк, перед этой сучкой унижаешься?!” В общем, вместе с ним мы тогда ушли… Два года на частной квартире жили. Ему тяжело было. Я понимаю… Потом Аленка родилась.
А дальше загулял мой суженый. Меня после родов разнесло сильно. Года два не могла похудеть. Вот ему и спать со мной противно, видимо, стало. Раз ему простила, другой… а потом сказала: “Катись-ка ты…” Ну, ничего, алименты платит исправно. А квартиру я потом купила, ссуду взяла и купила. Спасибо Валову, остаток ссуды за меня погасил. Так бы еще лет восемь платила, мыкалась. Тебе налить? — В одной руке она держала бутылку шампанского, в другой пустой бокал.
— Только не это, — ответил Сергей, резко поднялся и взял бутылку “Метаксы”. В ней оставалось совсем на донышке. Он решил не мараться и направился к бару. Среди изобилия пестрых бутылок он взял “Абсолют”, помедлил и поставил ее обратно. Ему захотелось выпить что-нибудь подешевле и попроще. Самым дешевым и простым был “Распутин”. Он взял бутылку и посмотрел на Ольгу.
— Можно? — спросил он.
Она укоризненно на него взглянула. Он понял ее взгляд и развел руками.
— Ты ведь здесь не хозяйка, — пояснил он.
— Вчера это тебя мало волновало, — усмехнулась она.
— Прости.
— Нечего извиняться. Бери и пей, все, что захочешь.
— Не буду извиняться. Прости.
— Сергей!
— Что?
— Еще одно “прости” и…
— И?
— Ненавижу это слово.
Сергей понимающе кивнул головой и с бутылкой направился к постели, по пути прихватив со стола граненый стакан. Усевшись на краешек, он вскрыл бутылку и наполнил до краев стаканчик.
— Там, в холодильнике, есть ветчина, — подсказала Ольга.
Он отрицательно мотнул головой.
— Как ты можешь это пить без закуски? — спросила Ольга, наблюдая за ним.
— Привычка многолетняя… За тебя, Оля, — он поднял стаканчик, — ты славная девчонка.
Выпив, он поморгал и налил себе еще: эффекта не было никакого. Ольга поежилась, глядя на него.
— Еще раз за тебя. Надеюсь, удача тебе будет спутницей в этой жизни, — сказал он и произвел повтор.
— Удача?.. Какая удача? — усмехнулась Ольга. — У меня ее никогда не было.
— Так не бывает.
— Бывает.
— Неправда. Ты просто забыла.
— Ничего я не забыла.
— Ошибаешься.
— Ничего я не ошибаюсь. Хочешь, я тебя позабавлю одной историей о моей первой несчастной любви.
“Да сколько же было у нее этих самых любовей?” — подумал Сергей, но сказал:
— С удовольствием, — и поставил пустой стаканчик на пол.
— Спасибо, что не сказал “валяй”.
— Я и не собирался говорить “валяй”.
— Ты помнишь Анну Цветову?
— Кто такая?
— Кто такая? Она отбила у меня моего первого парня. Вот кто такая.
Сергей посмотрел ей в глаза и подумал: “Разве можно у тебя кого-то отбить?”, но сказал другое:
— Не припоминаю.
— Она училась на факультете дизайна, по специальности “ландшафтный дизайн”.
— Ландшафтный дизайнер? Нет, не помню.
— И правильно. В ней не было ничего запоминающего. Точнее, было. Ты бы видел ее ноги: у нее были худые ляжки и толстые икры. Все наоборот. Ноги колесом. Это было нечто! Все еще не вспомнил?
— Нет, — усмехнулся Сергей. — И как же она могла у тебя кого-то отбить с такими ногами?
— А вот так и отбила. Я познакомилась с парнем. Он у меня был первый… А мне уже было восемнадцать. Наверное, “уже” или “еще”?
— Опустим это.
— Опустим. Ты же помнишь, как нас на первых курсах гоняли в колхоз?
— Прекрасно помню.
— Парень с друзьями приехал меня навестить, попроведать. Я позвала девчонок. Мы устроили пикник, прямо в поле. И что ты думаешь? Подвыпив, он полез к Анне, у меня на глазах.
— Ну а ты?
— А я обиделась и ушла.
— Правильно сделала.
— Слушай дальше. С Анной мы потом косились друг на друга, не разговаривали. Приехали из колхоза. Сижу в общаге, меня вызывают на вахту. Спускаюсь, вижу: заявился… даже по имени называть его не хочу. И просит меня вызвать ему Анну. Он, видите ли, тогда в колхозе даже фамилию ее не спросил, не знал, в каком номере она живет.
— Ты вызвала?
— Не было ее, она на побывку домой уезжала.
— И что?
— В течение месяца он еще пару раз заявлялся и все пьяный; трезвый не решался. И все меня вызывал, чтоб я ему Анну доставила. Я у него была как посредник. Которая от него, подлеца, аборт сделала.
— Он знал об этом?
— Слишком много чести для него было бы об этом знать!
— Так ты ему доставила Анну?
— Еще один раз он пришел вхолостую. Снова не было ее. Потом я уже вахтершу предупредила — если, говорю, придет, мол, такой-то — меня нет. Прошел еще, наверное, месяц: снег выпал, все забылось… Вызывают меня на вахту. Спускаюсь, гадаю, кто может быть? Вижу — он. Стоит голубчик. В шапке мохнатой, в полушубке белом, как сейчас помню. Трезвехонек. И просит меня Анну позвать. Я о-бал-де-ла. Чем, думаю, она его так приворожила? Ни кожи, ни рожи.
— Позвала?
— Не было ее опять. А его мне жалко стало. “Вот что, говорю, приятель, доставай четыре билета на концерт”. В “Молодежке” как раз “Круиз” гастролировал. “И бери дружка какого-нибудь, для меня. Будет тебе Анна”.
— А почему четыре?
— А сколько?
— Четыре-то зачем? Всего два. Для него да для Анны.
— А ты думаешь, он бы ее узнал без меня? Да еще зимой. Он же ее с того памятного колхоза и не видел.
— А-а…
— В общем, решила я их счастье обустроить. Достал он билеты. Договорились о встрече. Говорю Анне: “собирайся, подруга, вместе пойдем”.
Она, смотрю, нервничает, дергается вся, дрожит.
— А у нее никого не было?
— Да кто у нее мог быть! Значит, напялила она юбку поприличней, чтоб его своими ногами не шокировать. Вышли. Встретились возле дворца. Их двое, нас двое. Он, конечно, под мухой, для храбрости, как и ожидалось, принял. Изо рта дракончик водочный вьется. Анну не узнает. Только на меня подозрительно косится: дескать, не подсунула ли я ему вместо Анны кого другую? Может, думает, подшутить я над ним решила, поизгаляться, отомстить. Ну, а мне что? Я хватаю его дружка под руку, чтоб им не мешать, и в зал.
Сидим вчетвером. Мы с дружком его трекаем, общительный попался. “Круиз” слушаем. А они, гляжу, молчат. Ну, молчат и молчат, мне-то что? После концерта вышли — снова молчат. Мы с его приятелем из кожи лезем, блин, как тамады на поминках… А они все молчат. Или он выпил мало, или его смятение смяло — в общем, не знаю. А когда возле общаги прощались, он ей ни слова, а на меня посмотрел так несчастно… Ой, Сережа, я по своей бабьей дурости поняла так: дескать, прости, Оля, за все, что я тебе причинил. Как бы прощения у меня взглядом просил.
Мне так не по себе стало. Я подумала, он понял, врубился, кого на кого променял, ошибку признал, прозрел, что ли… Мне и Анну-то жалко стало. Она уже тоже к нему заочно настроена была… В общем, больше мы его не видели. А с Анной мы подружились. Она для меня вроде как подруга по несчастью стала… Любила я его, подлеца. Может, потому и замуж за первого встречного выскочила, чтобы побыстрее забыть его.
А теперь концовка этой истории. Лет пять или шесть прошло. Одна моя знакомая — она его тоже знала, присутствовала при нашем с ним знакомстве, да и в колхозе она тогда была, когда он за Анной приударил… В общем, встретила она его в Домодедово. Она в Ижевск летела, после распределения там и живет. А он не то в Мурманск, не то в Магадан. Встретились, разговорились, в буфете выпили, былое вспомнили. Терять нечего, встреча случайная, может, после уже вовек не увидятся… Он подвыпил, разоткровенничался и сказал ей: да, женат, живу нормально, семья, счастлив, работаю на Севере, а еще стихи пишу. Они даже в журнале не то “Север”, не то “Сибирь” печатаются. И еще сказал: увидишь Анну, передай ей от меня “спасибо”. Подружка не врубилась, спрашивает: “За что спасибо-то?” А он ей говорит, мол, тосковал долго по ней, а от тоски и стихи писать начал. Что, если б не она, поэтом вовек бы не стал. Я так понимаю, ее чудный неземной образ к поэзии его побудил. А про меня даже ни слова не спросил. Когда моя знакомая все это мне передала, так меня обида ужалила и воспоминания эти… Думаю, видел бы ты ее раздетую хоть краешком глаза, у тебя бы охота стихи писать на всю жизнь пропала. Какое заблуждение и какое неведение.
— Не понимаю.
— Чего не понимаешь?
— Если он ее любил так, эту Анну, то почему не пришел больше, после концерта?
— А вот в том-то вся и штука. Его поэтическая натура постеснялась, видите ли. На концерте ушами прохлопал. А может, меня стеснялся. Ушел поезд. К кому идти? Ко мне? Опять меня просить ему Анну вызывать? Раз помогла — хватит. Он понимал, что сводничать больше не стану. Хорошего помаленьку.
— Теперь уяснил. — Сергей потянулся рукой к бутылке, налил себе в стаканчик водки и залпом выпил.
— А ты говоришь, удача… Какая удача? Она от меня всегда отворачивалась. Сколько мужиков было, а как у меня с ними складывалось… после этого даже воспоминаний приятных не осталось. Моя самая большая удача — это то, что Валов квартиру мне купил. Вот моя удача. Да и то я за нее расплачиваюсь. — Она откинула одеяло, потянулась к Сергею, прижалась щекой к его плечу. — Сереженька, хочешь, я для тебя в белый цвет перекрашусь?
Он неотрывно смотрел перед собой на стеклянную дверцу серванта, чувствуя на своем плече ее теплые мягкие губы, взглянул на бородатого “Распутина”, самодовольно ухмыляющегося с этикетки одноименной бутылки, нежно отстранил Ольгу, приподнялся, подошел к столу. Засохшие оставшиеся куски кремового торта в эту минуту не вызывали у него никаких эмоций. Он равнодушным взглядом обвел стол, взял наручные часы, взглянул на циферблат, встряхнул их, подвел и одел на руку.
— Нет, Ольга, не хочу, — сказал он, не глядя на нее.
Закутавшись в одеяло, она сидела на кровати и смотрела на него полным щемящей тоски взглядом. Он поднял с пола свои измятые джинсы и стал просовывать ногу в штанину.
— Уходишь к жене? — проговорила она.
— Да… ухожу к жене. — Он застегнул ремень и стал натягивать на голое тело джемпер.
Ольга обхватила колени руками, уткнула в них подбородок и отрешенно уставилась куда-то в угол комнаты.
— Ну, все, — сказал он, расправив джемпер, и кинул взгляд на Ольгу. Она по-прежнему смотрела в одну точку. Он стоял на месте и, покусывая губы, терпеливо глядел на нее. Наконец она подняла на него свои лазурные глаза. Он ожидал в них прочесть немой вопрос о “дальнейшем” или увидеть выражение обиды, но не подметил ни того, ни другого. Она смотрела на него с грустной, какой-то ласковой улыбкой. Так когда-то давно на него смотрела девушка с перрона вокзала, когда его отправляли в армию. Сергея покоробило от этого воспоминания, и он поежился.
— Будет лучше, Ольга… В общем, думай обо мне похуже. А еще лучше, считай меня мерзавцем. Вот именно, мерзавцем, — усмехнулся он, — так оно, пожалуй, будет вернее.
— Сереженька, — ласково протянула она, — тебя-то самого хоть чуточку волнует, что я буду о тебе думать?
— Если честно, Ольга, меня гораздо больше беспокоит то, что я сам о себе думаю… От этого не уйдешь.
— Что ж, иди, мерзавец, — улыбнулась она, — возвращайся к жене.
Он грустно улыбнулся ей в ответ и направился к дверям. Открыв дверь, он остановился, помедлил и дотронулся рукой до стены, чуть ниже выключателя.
— Не надо огладываться, Сережа, — сказала она, — делай, что решил.
Он повернул голову, но посмотрел не на Ольгу, а в глубь комнаты.
— У этой истории про твою первую любовь, про Анну и про тебя могло быть три продолжения. Не хочешь послушать?
— Нет.
— Вариант первый.
— Катись к своей жене.
— Они сходятся с Анной, благополучно женятся…
— Ты точно мерзавец…
— Он подавляет свою нерешительность, но уже никогда не начинает писать стихи.
— Очень правдоподобно.
— Да, тебя бы они позвали свидетельницей на свадьбу.
— Так бы я им и пошла!
— Думаю, что уговорили бы. Вариант второй. Тоже сходятся, но если он в душе поэт с искрой божьей, то быстро разочаровывается в избраннице. Ее неземной романтический образ меркнет в его глазах, тускнеет под прессом рутины жизни. Отсюда мораль, вывод: либо развод, либо апатия и безразличие ко всему. Будь я поэтом, выбрал бы развод.
— Как мило. А третий вариант?
— А третий, пожалуй, самый печальный. Он, собственно, и имел место. Они не сходятся, и каждый остается при своем неведении, недоумении, догадках, сомнениях, терзаниях. Этакая смесь томления, тоски, пустоты, обманутых ожиданий. Словом, нераскрученной любви.
— Как? Нераскрученной любви?
— Вот именно. Благо, это подтолкнуло парня к поэзии. Он стал писать стихи. — Сергей посмотрел в грустные задумчивые глаза Ольги. — Не грусти о своей первой любви, Ольга. Он тебя не стоил. Мне кажется, что все мужчины, которые у тебя были, не стоили тебя. А этот особенно. Шесть лет спустя, в Домодедово, он ничегошеньки еще не понял.
— А что он должен был понять в Домодедово?
— Как можно, скажи мне, просить передать “спасибо” человеку, которого ты однажды предал? У него была возможность быть с Анной, остаться с ней, но он предпочел страдать. Прекрасное побуждение к поэзии! Да он просто отступник. Он не стоил тебя, он не стоил и Анны. Он поступил как трус. Прощай, Ольга. — Он открыл дверь и шагнул в сумрак коридора.
— Сергей!
Он остановился, повернул голову. Она ласково смотрела на него, грустно улыбаясь одними глазами.
— Сережа… встретимся, может, лет через десять. А? — Она подмигнула ему.
Сергей ответил ей вымученной улыбкой и тихонько прикрыл за собою дверь. Его шаги гулко зазвучали по поскрипывающему паркетному полу коридора.
Спускаясь с возвышенности по узкой ухабистой тропинке, он равнодушно смотрел вокруг и чувствовал острое покалывание в сердце и какую-то смутную тоску по прошлому, по Кате. Он решил, что сердце у него покалывает от непривычного для него, городского жителя, чистого лесного воздуха. А как быть с тоской? Он тосковал не столько о прошлом, сколько о том, чего у него не было в этом прошлом, что “не раскрутилось” в нем, и думал о том, чем его так болезненно задела рассказанная Ольгой история про поэта и Анну.
3
На другой день утром Сергей зашел на почту и отправил бандероль Димке в воинскую часть. Димка никогда не курил, поэтому Сергей упаковал в посылку конфет, печенья, пряников, апельсинов. Когда почтовая служащая запечатала посылку сургучом, а потом равнодушно кинула ее на ленту конвейера транспортера, у Сергея мелькнула тревожная мысль, что он отправляет ее в никуда. Но он тут же изгнал ее из своего сознания как дурацкую и обозвал себя параноиком.
Но как бы там ни было, а от Димки уже второй месяц не было писем. Он не писал ни родителям, ни Сергею. Парень служил на Дальнем Востоке, вдали от Чечни и прочих горячих точек. Это обнадеживало, но не давало никаких гарантий. За три месяца его службы Сергей получил от Димки четыре письма. Это были скупые, короткие, но неизменно приветливые послания. Они начинались традиционным: “У меня все нормально”. Парень писал о погоде, о климате, о сопках — о чем угодно, только не о своей службе.
Это настораживало Сергея. Он понял, что парень с умыслом не хочет писать о своих армейских буднях. Сергей и не думал делиться своими опасениями с Мариной и Костей — напротив, всячески старался развеять их тревоги и страхи. Но писем не было уже второй месяц, и Марина послала запрос командованию воинской части. Вечером после работы Сергей заглянул к ним домой. Дверь открыла ему их восьмилетняя дочь Аленка. На руках у нее был плюшевый медвежонок.
— Где родители? — спросил Сергей.
— На кухне, — сказала девочка, прижимая к себе игрушку. — Пьють, — грустно добавила она.
Сергей погладил ее по голове и направился на кухню. Открыв дверь, он увидел, что Марина с Костей сидят за столом, на котором стоит початая бутылка водки, два стакана и отсутствует закуска.
— Что? Что случилось? — выкрикнул он.
Костя уставился на него тусклыми, поблескивающими от водки глазами.
— Все по-старому. Никаких известий, — произнес он.
Сергей недоверчиво поглядел на него, понял, что его друг что-то недоговаривает, и перевел взгляд на Марину. Она вытерла воротом красного махрового халата глаза, проморгалась и только после этого нерешительно поглядела на Сергея красными от слез глазами.
— Садись, Сережа, посиди с нами, — чуть слышно сказала она.
Он взял табуретку, уселся к столу.
— Никаких известий? — настороженно спросил Сергей.
— Никаких.
— У, черти, напугали. — Сергей вздохнул, перевел взгляд с одного на другого. Но его слова не очень-то подбодрили их. Костя неподвижно смотрел перед собой на стол, а Марина куда-то в угол. Сергей почувствовал себя неловко, словно сморозил какую-то глупость, и заморгал глазами. Марина шмыгнула носом и опять поднесла ворот халата к глазам, вытирая слезы.
— Пьем и плачем, — сдавленным глухим голосом проговорила она.
— Давайте и я с вами выпью. — Он взял бутылку, налил себе в стакан водки, помедлил и налил водки в стаканы Марины и Кости.
— Верю… — сказал он, не договорил фразу и залпом выпил.
Марина поглядела на него долгим внимательным взглядом, который постепенно оттаял, потеплел, и в нем промелькнули проблески доброты и надежды.
— Тебе суп разогреть? — спросила она.
— Спасибо, я ел, — ответил Сергей и искоса взглянул на неподвижного Костю. То, что его друг уже давно был сломлен жизнью, стал хлипким, слабым, безвольным, Сергей хорошо понимал. Он и в мыслях не держал осуждать за это Костю. Но Марина? Она сдала за какой-то месяц. Что с ней сделали ожидание, тревога и неизвестность? Бойкая, хлопотливая, заботливая, она всю жизнь трудилась как пчелка, быть может, потому так долго и сохраняла свою девичью худенькую фигуру. Но теперь на ее лице появились морщины, а в фигуре что-то старушечье, изможденное, усталое. Да и у Кости на висках серебрилась седина. Сергей, которого старость еще пока не пометила, почувствовал себя неловко в присутствии этих двух ранних стариков, каждому из которых еще не исполнилось сорока. Он даже застыдился своей моложавости, того, что старость вместе с ними не коснулась и его, их ровесника. “Старость подкрадывается незаметно, — думал он. — Она словно первый снег в октябре. Глянул в окно утром, а там все белым-бело”.
Неделю спустя они получили ответ на свой запрос из воинской части. В нем весьма скупо сообщалось, что их сын находится на лечении в гарнизонном госпитале. Причины заболевания, подробности и диагноз не уточнялись. Через два дня после получения этого известия Марина отправилась к сыну в Хабаровск. Сергей, как мог, снабдил их деньгами. Когда объявили посадку и Марина прошла к трапу самолета, Сергей с Костей, проводив ее, отправились в буфет аэропорта и заказали под простенькую закуску бутылку водки.
— Еще дня два ожидания. Я с ума сойду, — подавленно произнес Костя.
— Не сойдешь. Теперь хоть какая-то ясность.
— Может, его комиссуют? — Костя вопросительно поглядел в глаза Сергею.
Сергей пожал плечами.
— Откуда мне знать…
— Может, простудился или что-нибудь с желудком от ихней пищи? — неуверенно высказал предположение Костя.
— Может быть.
Оба посмотрели в глаза друг другу. Каждый думал о гораздо более худшем и страшном, но произнести вслух об этом не решался ни один. Язык не поворачивался. Костя первый отвел глаза и уставился в свой стакан.
— Марина молчит последние дни. Но я так думаю, меня укоряет. Считает, что я виноват, что ее сын там…
— Она мать…
— Да, а я ему даже не отец.
— Перестань.
— Она считает меня неудачником.
— Перестань, ну что ты заладил?
— Да, я неудачник. А ее сын расплачивается за мои неудачи.
— Перестань, ты ни в чем не виноват.
— Как мне оправдаться перед ним, Серега? Как мне поглядеть ему в глаза, если с ним там что-то сотворили?..
Сергей нервно передернулся, схватил бутылку и, расплескивая, разлил остатки водки по стаканам.
— Допивай и поехали. — Он чувствовал, что еще немного, и он просто взвоет.
Отправляясь в пригородной электричке в свою очередную служебную командировку, Сергей думал о странных совпадениях последних недель и о нагромождениях случайностей. Когда недавно он шел в офис на улице Полярников-2, то вспоминал Катю, загрустил о ней; встретил там Ольгу, повидал Штайнера… “С Ольгой у меня потом было небольшое приключение. Причем там, где я когда-то познакомился с Катей. А уходя оттуда, я снова уносил тоску по Кате. Чем все начиналось, тем все и закончилось. И вот теперь я еду в Белозерский, выбирать площадку для строительства, где будет один из филиалов фирмы Штайнера, то есть Валова. Какая разница. Белозерский… А Катя родом из Белозерского. Она не любила этот город. Похоже, что кто-то свыше направляет меня, руководит, заставляет играть в догонялки с моим прошлым… А может, Штайнер? Штайнер, Штайнер… Если бы не Штайнер, я б не познакомился с Катей. А теперь его заказ в Белозерском. Откуда она родом. Он что, своими заказами решил мне напоминать о моем прошлом? Злой гений или добрый? Проще не думать, не гадать и не вспоминать. Если, конечно, сможешь. Надо смочь”. Он решил не загружать себя более подобными мыслями и стал с любопытством смотреть на раскинувшуюся за окном ширь полей, на бескрайние луга и вспоминать недавно просмотренный победный футбольный матч нашей сборной над французами на стадионе “Стад де Франс”.
Белозерский не понравился ему с первого взгляда. Если в нем и было что-то привлекательное, так это живописное название. Серый захолустный городок, в котором имелась одна захудалая гостиница. Впрочем, в ней Сергею выделили вполне сносный номер. Распаковав чемодан, он перекусил на скорую руку в буфете и пошел прогуляться для ознакомления с городом. Его более всего интриговало Белое озеро. Полюбопытствовав в коридоре у кастелянши, где находится сия достопримечательность, и услышав неутешительный ответ, он был крайне раздосадован. Озеро оказалось блефом, приманкой для туристов. Никакого озера не было и в помине. Точнее, оно было, но “иссохло” (со слов кастелянши), и теперь на его месте песчаный карьер.
Подавив в себе огорчение, Сергей спустился по ступенькам и вышел на улицу куда глаза глядят. Он прогулялся вдоль автовокзала, прошелся по центральным тихим улочкам. Впечатление от увиденного оказалось не очень-то приятным. “Какая же тоска, должно быть, была здесь восемь-девять лет назад, когда тут жила Катя. Впрочем, тогда, в юности, она, возможно, не находила этот город тоскливым. Он, наверное, казался ей целым миром. Разве что было смутное томление по другим большим городам”.
Разгуливая по улицам беспечным шагом, он поймал себя на мысли, что всматривается в женские лица. Ему казалось, что некоторые девчонки чем-то походили на Катю. “Быть может, каждый город накладывает отпечаток на его жителей?” Он бродил по улицам, словно искал ее в толпе прохожих. На мгновение у него мелькнула мысль, что если он десять лет спустя случайно встретил Ольгу, то почему бы и… но он тут же отогнал эту мысль, вспомнив, что Катя не любила этот город и уехала отсюда, скорее всего, навсегда. “Да, она не любила этот город, была не в ладах со своей матерью и рвалась отсюда, как из клетки. Впрочем, на это у нее были и другие причины”. Он решил обойти этот городок из конца в конец, благо он был мал, и беспрерывно думал о Кате. “Она ходила по улочкам этого маленького городка, где нет трамваев и на весь город лишь один маршрутный автобус. Вот здесь она, наверное, покупала мороженое. Хотя нет, вряд ли тогда здесь был этот киоск. А в этой школе, возможно, училась. Тут нет другой. Интересно было бы на нее взглянуть с косичками и в школьном белом фартуке. Где она могла жить? Вот в этих хрущевках? Или в этих бараках? А может, в этом, на вид новом, микрорайоне? Лучше бы уж в микрорайоне”. Он забрел на самые окраины, где вдоль песчаного карьера тянулся частный сектор. У котлована стояли экскаватор, две машины “БелАЗ” и высоченный башенный кран, но работы не велись. Должно быть, был обеденный перерыв.
Он пошел дальше вдоль котлована и частного сектора. Из окон одного из домов нахлестывала и лилась навстречу ему старая песня о главном: “песни у люде-е-й ра-а-зные, а моя одна-а на ве-ка-а, звездочка моя-я ясная, как ты от ме-ня да-ле-ка. Поздно мы с то-бой по-о-няли…” Услышав эту сентиментальную мелодию, он машинально стал шарить по карманам в поисках сигарет, но вспомнил, что оставил их в номере гостиницы. Его рука застыла возле бокового кармана куртки, а глаза смотрели в глубь котлована. В это мгновение он отчетливо понял, что все щиты — в виде работы, в образе жены и сына, с помощью которых он долгие годы прикрывался, спасаясь от любви к Кате, рухнули под тяжестью воспоминаний и тоски по этой женщине. “Я не должен был жениться на Оксане, — сказал он себе, — я ведь ее и не любил. Я поступил, как трус. Я искал убежища в ее объятиях от любви к другой. Я должен был отыскать Катю. Объехать все города, подключить милицию, частных сыщиков — кого угодно, но отыскать ее, найти”. Эта мысль пришла ему в голову с запозданием ни много, ни мало на семь с половиной лет. “Как это ты сказала однажды? Трудно утолить боль… А нужно ли ее утолять? Боль не жажда. Пусть остается”. Он стоял на вязкой, раскисшей от дождей глинистой земле и смотрел в глубь котлована. “Мое прошлое — встречный ветер. Все время бьет мне в лицо”.
Я — как тот мелвилловский капитан Ахав, который по всем морям и океанам, по всем широтам гоняется за Моби Диком. Моби Дик — это мое прошлое, моя печаль. Хотя нет, Моби Дик — это я. Пусть я не то исчадие ада, как мелвилловский левиафан, я всего лишь отступник, совершивший в жизни пару предательств. А капитан Ахав, что преследует меня, моя тоска, мое прошлое, моя боль, моя неспокойная совесть. И если я на время забываю о моем прошлом, оно меня где-то поджидает, быть может, у почтового ящика в подъезде, и идет неслышно впереди меня, куда бы я ни следовал. Мое искалеченное прошлое. Безумный, хромой капитан Ахав. Он опережает меня или, наоборот, замедляет ход, пропускает вперед, следует позади, кидает мне в спину гарпун, ранит, натягивает линь и приговаривает: “Лицом к лицу встречаю я тебя сегодня, о Моби Дик”.
“И нет больше разумного смысла в том, что происходит, и нет любви в том, что ждет тебя впереди, и нет твоему мятущемуся сердцу приюта, где оно обрело бы покой”. — На память Сергею пришли эти трогательные и грустные строчки из произведения немецкого классика.
— Чего вы мечетесь, Сережа? Зачем вы напросились в эту командировку в Белград? — с искренним непониманием спросил Ранович. — Ведь там же стреляют.
— Везде стреляют.
— Да, но там особенно.
Ранович проницательно смотрел на Сергея своими добродушными близорукими зелеными глазами. Он напоминал Сергею одного стареющего голливудского актера, фамилию которого, хоть убей, Сергей не помнил, но помнил, что тот артист обычно играл простодушных добряков и пару раз голубых. Неплохо получалось. “Кажется, в каком-то фильме он играл вместе с Мерилин Монро?” — подумал Сергей, глядя на Рановича.
— Ну и что, что стреляют?
— Чего вы мечетесь? — повторил Ранович. — Красивая жена, хороший сын, приличная работа; деньги платят два раза в месяц, как в брежневские времена… Квартиру вот недавно купили… Чего вам не хватает?..
— Брежневских времен, — с иронией сказал Сергей. “Я бы и сам хотел это знать, чего мне не хватает”. — Всего хватает, — улыбнулся он.
— А-а, я, кажется, начинаю понимать, зачем вы туда напросились, — задумчиво произнес Ранович.
— Скажите, раз знаете.
— “Преодоление себя”. Как говорит ваш друг Ницше. — Осененный догадкой, Ранович самоуверенно ухмыльнулся.
— Он мне уже давно не друг, — ответил Сергей.
— С каких это пор?
— С тех самых, как у меня пропала цель в жизни… До свиданья. Еще увидимся.
“Мне не хватает моей войны, — думал Сергей, проходя по тихой вечерней улочке. — Если это верно, что мужчина рожден для войны, то в чем заключается моя война? Чертить за кульманом? Заключать договора? Торговаться с Валовым и ему подобными, от которых меня тошнит. Как все это не по-мужски… И как все это объяснить Оксане? Как ей объяснить, зачем я напросился в эту длительную командировку, туда, где стреляют, и что билет у меня в один конец? Как ей объяснишь, что я закисаю от такой жизни, обезличиваюсь, превращаюсь в “ничто”, становлюсь неудачником… Как ей объяснишь, зачем сыну отец-неудачник? Как ей объяснишь, что в моей жизни не хватает стен, преград, на которые я хотел бы обрушиться… Как?”
“Семь последних лет моей жизни — это какой-то мертвый штиль. Опостылевшее монотонное покачивание на волнах бытия. Быть может, придет тот день, когда ветер переменится и мертвый штиль наконец-то обратится в шторм. Я очень этого хочу”.
“Тридцать семь лет. Возраст гениев”.
Он напросился в длительную командировку в Белград, месяц назад подал запрос и вот вчера утром по почте получил благоприятный ответ. Его брали. Оксане он пока ничего не говорил и мучительно раздумывал, как это сообщить.
Девять лет назад Сергей в числе еще тогда советских специалистов был откомандирован в Белград, чтобы помочь сербам построить вантовый пролетный мост через реку Мораву. Он провел там пять незабываемых месяцев, палился под знойным балканским солнцем, работал по десять часов в сутки, спал под открытым небом, когда не было желания ночевать в душном прогретом кемпинге, и приобрел немало верных друзей среди “югов”. Сергей мог пробыть там и дольше, но был отозван, когда в Югославии началась междоусобица.
Мост-красавец уже достроили после отъезда Сергея. Он уцелел в годы сербо-хорватской войны, но полгода назад был разгромлен натовской авиацией. Сергей подал запрос в Москву с просьбой направить его для восстановления разрушенного моста. Он слышал, что в главном управлении мостостроения набирают бригаду специалистов для отправки в Югославию. Ему повезло. “…Учитывая ваши навыки и опыт предыдущей работы в этой стране, не видим оснований к отказу”, — были строки в официальном ответе. Да, он считал, что ему повезло. Более того, он чувствовал себя счастливым. Насколько счастливым может чувствовать себя человек, которому приходится начинать все с начала, заново возводить что-то важное для себя, пусть разрушенное, пусть сожженное, пусть из пепла и праха. Но начинать все сначала не с проклятиями, не с мыслями и тревогами о бессмысленной тщетности происходящего, а с любовью. Он предвкушал восторг альпиниста, которому предстоит шаг за шагом взбираться на высокую отвесную гору, чтобы на ее вершине вбить флажок. Только в отличие от альпиниста — а альпинистам и скалолазам нужно непременно восходить в горы, покорять их, чтобы что-то доказать самому себе — его цель-мост была лишена честолюбия. Он не хотел никому ничего доказывать и больше всего самому себе. Он просто хотел восстановить разрушенный мост. Его мост. “Я затерял тропинки, обратные дороги, ведущие меня к близким и любимым мне людям. Я не сумел уберечь мосты, соединяющие меня с ними. Но этот мост я восстановить обязан. Он тоже мой. Он мне как родной. Я его строил. Его сожгли. Я должен его восстановить. Его сожгут вновь. Я напрошусь в третий раз. И так до бесконечности…”
Он шел по тихой вечерней улочке, вдоль стеклянных витрин магазинов, мимо опустевших торговых павильонов. В его голове путались мысли, а глаза задумчиво смотрели перед собой. “Как? Как сообщить об этом Оксане? Как ей сказать?” Возле аптечного киоска он остановился и стал разглядывать красочный плакат-натюрморт. Стол, шикарно сервированный и заваленный яствами. Тут и морские гребешки, кальмары, мидии, креветки с дольками апельсина и курица гриль, запеченная с золотистой кожицей, и огурчики, и супчик наваристый, ананас; лучи солнца на полировке стола. Девушка с голливудской улыбкой, счастливая и великолепная, трапезничает. Рядом сидит представительный, заботливый мужчина и в разгар обеда пошло и прозорливо подсовывает ей упаковку таблеток “Мезим”. Надпись была замечательной: “Мезим — незаменим от диареи”.
Сергей постоял в раздумье. “Почему бы не выпустить плакат: “Бицилин — незаменим от гонореи”? А снимок сделать такой. Парень с девушкой танцуют в ночном баре. Полумрак, голубоватый свет софитов: им обоим жарко, струйками стекает пот… Или другой. Парень с девушкой целуются где-нибудь на яхте в южном море. Палящее знойное солнце, надутые паруса, синее море, вдали острова… А как же иначе? За удовольствия надо платить. Как и за этот обед. И не только деньгами”.
Неподалеку от него остановилась машина, из мощных динамиков которой загрохотала музыка. Сергей опомнился и пошел дальше.
“Жизнь. А что о ней задумываться? — вспомнил он как-то сказанные слова Рановича. — Жизнь есть жизнь, живи и наслаждайся, пока ты еще на земле”. “Наслаждайся. Как это?” — подумал Сергей. Он встречал людей, которые считали свою жизнь проклятием, чем-то постылым, но неуклонно продолжали жить, проклиная ее, и одного веселого, беспечного, жизнерадостного, который покончил ее самоубийством, без всяких на то причин. По-крайней мере, без видимых причин. Он тоже наслаждался. Вот уж он точно умел наслаждаться жизнью. О, господин Ранович, он так любил жизнь, как вам и не снилось ее любить с вашим тихим покоем! Знаю я ваши наслаждения. Пивко в банках по вечерам возле телевизора и девочки по субботам, когда жена в отлучке на даче. Вы долго проживете, господин Ранович. Не вы ли мне как-то по пьянке процитировали это местечко из Ибсена, которое стало вашим жизненным девизом: “День битвы не есть твой день последний, и мостик к отступлению должен быть оставлен…” Вы учили меня жить. Мостик к отступлению… Вы долго проживете, господин Ранович. Что ж, долгих вам лет. А я? А что я? Я просто не хочу жить даром. Только и всего.
Не в силах понять сам, что это за штука жизнь и для чего она, он стал перебирать в памяти строки из книг своих любимых авторов. “Нет прямого пути, как нет окольного. Мы делаем шаг и описываем круг”. Герман Мелвилл. Хотел бы я знать, в каком я теперь круге. “Жизнь есть борьба и странствие по чужбине”. Кажется, Марк Аврелий или Сенека? Не важно. Слишком уж академично. Вполне в духе стоиков. “Жизнь — это повторение”. Уже теплее. Что-то есть… “Жизнь как вечное возвращение. И то, что произошло на этом пути однажды, должно произойти вновь, еще раз”. Фридрих Ницше. Как странно это и как страшно… Я бы не хотел, чтоб многое из того, что я пережил, повторилось вновь. И все же… Быть может, моя вторая поездка в Югославию — это возвращение туда… Борхес, Борхес… Что он там написал? “Сад расходящихся тропок”. Что-то там про людей, с которыми встречаешься, расстаешься, вновь встречаешься в другие времена… и про бесчисленность временных рядов, про какие-то параллельные времена… сходящиеся, расходящиеся, которые множатся, ветвятся, перекрещиваются… Нет, не помню. Да и Борхес есть Борхес. Сплошная загадка. Никогда не понимал постмодернистов. Итак, если жизнь принять как вечное возвращение, и то, что произошло на этом пути однажды, должно повториться вновь… Быть может, я там снова встречу Горану?
Горана жила в маленьком поселке, неподалеку от городка Шабац, где еще сохранялись патриархальные обычаи, а у представителей мужского пола существовала кровная месть. У нее были белые платиновые волосы и зеленые глаза. Ее любили в селении за то, что она была доброй и бесплатно подстригала всех в округе. Работала она в белградской парикмахерской, где они и познакомились с Сергеем, а после работы два часа возвращалась домой на рейсовом автобусе.
Всех женщин, которые у Сергея были, он — уже позже, вспоминая их — классифицировал по каким-то свойственным им признакам, подбирая некий символ. Так, одна была для него олицетворением кокетства, другая — олицетворением дерзости, третья — олицетворением “ни то, ни се”, а Горана уже тогда стала для него олицетворением женственности. Они знакомы были почти два месяца, но все их отношения сводились к невинным поцелуям в скверах и прогулкам по вечерним белградским улицам. Сергей не решался пригласить ее к себе в номер гостиницы, где кроме него жили еще трое командировочных, а проделать что-то с этим олицетворением женственности в подворотне или где-нибудь на скамейке в аллее казалось для него пределом дикости. За месяц до истечения командировки Сергея Горана получила телеграмму, взяла в парикмахерской отпуск и купила билет до Загреба. Она сказала Сергею, что уезжает к своей единственной родственнице-тетке, которая смертельно больна и хочет перед смертью повидать племянницу. Сколько там пробудет — неизвестно. Горана уезжала в понедельник, а на выходные пригласила к себе домой Сергея, с грустью заметив, что они более, скорее всего, не свидятся и она хотела бы провести эти два дня с ним. Она занимала маленькую комнатку на втором этаже ветхого двухэтажного дома. В их дворике на гористой местности были воткнуты виноградные жерди, на которых в изобилии вились лианы зелени, на веревках было развешано белье, люди жили бедно, и лишь у одного македонца Мирана в доме имелась ванна. Он считался самым зажиточным. Горана провела Сергея в свою крохотную опрятную комнатку и смущенно улыбнулась, извиняясь за тесноту. Глядя на скромное жилище, где ютилась девушка, а всю обстановку составляли металлическая кровать и несколько самых простеньких предметов мебели, Сергей почувствовал мучительную нежность к девушке. Она застелила стол кружевной скатертью, выставила бутылку ракии и приготовленные ею национальные хорватские блюда: рыбный паприкаш, вяленую свинину и ореховый пирог. Под вечер соседи, узнав, что их любимица “белоснежка” привела к себе домой русского парня, проявили любопытство, нагрянули в гости.
— Русский? — спрашивали его.
— Русский.
— Коммунист?
— Нет.
Узнав, что он не коммунист, его стали наперебой угощать виноградной водкой и свежими овощами, а черный как уголь македонец Миран пригласил его к себе домой на помывку.
Ночью, той их единственной ночью, лежа в скрипучей пружинистой кровати, они тщательно подбирали слова, разбивая преграду языков, чтобы выразить друг другу свои чувства, и грустили о том, что скоро их будут разделять тысячи километров. Когда слова были сказаны, страсть утолена, а грусть стала настолько невыносимой, они просто взялись за руки и лежали остаток ночи, не сомкнув глаз.
Их почтовый роман длился четыре месяца. Сергей получал ее искренние письма, с волнением вскрывая конверты, где вместо адресата отправителя коротко стояла ее фамилия: Баевич. Одно письмо завалялось в почтовых отделениях, долго странствовало по свету и пришло с опозданием на полтора года.
Дарко имел чин майора сербской армии, учился в Москве, с отличием закончил военную академию имени Фрунзе и неплохо владел русским. Он ненавидел хорватов, считал, что они жируют, что у них все морское побережье с курортами и здравницами, “а мы, сербы, нищенствуем”.
Когда началась междоусобица, он первым взялся за оружие. Он был “черным” мечтателем и холодным философом, верил в метемпсихозу. Его любимым изречением было: “если и есть нация, созданная для погромов и разгромов, то это не евреи, а мы, сербы”.
Они сидели в дымящемся ущелье балканских гор, уцелевшие после артобстрела, и в ожидании нового.
— Дарко, сделай одолжение.
— Какое?
— Пристрели меня.
— А смысл?
— А вот так, без смысла.
— Потянуло умереть на чужбине? Начитался своего Тургенева…
— Не все ли равно “где”?
— Плохие мысли. Я воюю за свою родину, а ты хочешь умереть на чужбине.
— Вот и воюй, а меня излечи от плохих мыслей.
— Вот что, приятель, мне платят сто динаров за убитого воина-врага — (ему ничего не платили; он был патриот, и он лукавил) — но ты не враг, и сдается мне: вообще не воин, и, похоже, у тебя нет ста динаров…
— Верно, завалялось только двадцать.
— За такие деньги могу разве что покалечить, изуродовать, а умрешь сам через пару дней.
— А смысл?
— Сам думай.
— Что же это выходит: раз у меня нет денег, то и не видать мне легкой мгновенной смерти?
— Выходит, так.
— Глупость какая. Смерти нет разницы, кто перед ней: нищий или с деньгами. Она всех уравнивает.
— Всех, да не всех. Насчет бедных и богатых — не знаю, не задумывался. Но кто был трусом здесь — не будет воином и там.
— Ты веришь в эти сказки?
— Верю, верю в жизнь после смерти, верю в сказки про переселение душ. К примеру, я в этой жизни воин, то и там моя душа воплотится в волка или орла. Это лучше, чем быть теленком как здесь, так и там. А кто был теленком или ослом здесь — продолжит быть им и там, в потустороннем.
— Долго же ты себе отмерил мучений, Дарко. Целую бесконечность.
— Бесконечность, вечность… — Дарко поморщился, усмехнулся, поглядел на собеседника черными прищуренными лукавыми цыганскими глазами, толкнул его в бок и протянул фляжку со спиртом. — Отпей, и излечишься от плохих мыслей. — Дарко улыбался. — А хорошая шутка была про “пристрели”. А?
Спустя месяц его убили. Прошли годы, и Сергей с сыном, гуляя в зоопарке, увидел в клетке сокола. В то время как три его хищных крылатых собрата ожесточенно рвали на земле клювами куски мяса, сокол сидел на обтесанной жерди и неподвижно, отрешенно и задумчиво взирал на Сергея.
— Вот и свиделись, Дарко, — прошептал Сергей.
В мягком купе вагона скорого поезда было уютно, свежо, проветрено, прибрано. Влажный, сырой от накрапывающего дождика воздух проникал сквозь приоткрытое окошко. В купе пахло кожей от чемоданов и свежестью только что принесенного проводницей отглаженного постельного белья. На оконце висели нарядные розовые занавески, на столике стояли граненые стаканы в подстаканниках.
— Еще билеты не отметили, а уже постель принесли, — удивленно заметил сосед Сергея по купе, мужчина в возрасте, на вид солидный, седоволосый, с исконно-русским простецким крестьянским лицом: широким, открытым, приветливым; с курносым носом, доброй улыбкой и внимательными голубыми глазами. — Заботливая у нас проводница, — улыбнулся он.
— Дело к ночи, — произнес Сергей.
— Наверное, по пути к нам еще двоих подселят, — с некоторой озабоченностью сказал попутчик.
Сергей равнодушно пожал плечами и уставился сквозь мокрое от дождика купейное окно на вечернюю, почти безлюдную платформу, освещенную светом желтых уличных фонарей и неоновых реклам с надписями: “Туалет”, “Зал ожидания”, “Буфет”. Он подумал о том, что правильно поступил, оставив Оксану дома, хоть она и рвалась его проводить на вокзал.
“Как бы она потом добиралась домой за час до полночи? Лишние хлопоты”. На улице послышались глухие хлопки, раскатистый гром, и в темном небе рассыпчатым сверкающим фейерверком вспыхнули мириады ярких огоньков.
— День молодежи, — с задумчивой грустью прокомментировал сосед Сергея по купе.
— Да, молодежь гуляет.
— Салютуют в нашу честь. В честь нашего с вами отбытия из города. — Седой попутчик с улыбкой посмотрел на Сергея.
Сергей улыбнулся в ответ и стал задумчиво смотреть на темное небо, где яркие цветные искрящиеся полоски света, падая вниз, оставляли за собой на какое-то время черные обугленные вертикальные линии. Он вдруг представил, как Оксана с сыном, наверное, сейчас смотрят салют с балкона и грустят о нем. Сын стоит на стульчике, а Оксана бережно прижимает его к себе и, быть может, тихонько всхлипывает. Сергей вспомнил слова Оксаны, сказанные в тот день, когда он объявил ей о своем скором отъезде. “Разве ты можешь понять тех, кто тебя любит?!” — в сердцах, со слезами воскликнула она. “Она меня даже ни в чем не упрекнула”. Он только сейчас подумал, что эта командировка, может статься, будет последней в его жизни. “Стреляют”, — как говорил Ранович. Он забеспокоился не за свою жизнь, а за то, что многое не успел сказать сыну, который начал его хорошо понимать, вдумчиво слушать, за то, что был несправедлив, а порой и жесток к Оксане. Вчера, когда она собирала его чемодан, то стала складывать туда теплые зимние вещи. “Там жара и почти не бывает зимы”, — произнес Сергей. — “Ну и что?” — Она стала запихивать его зимние вещи еще упрямее, а в глазах ее набухали слезы.
Он встрепенулся, почувствовал, как у него скакнуло сердце. “Я забыл собрать сыну велосипед. Там же поломаны спицы”. Сергей полез рукой к сумке, суетливо расстегнул ее и извлек оттуда припасенную им впрок бутылку водки и пластиковый стаканчик. Резким движением он свинтил пробку, наполнил водкой стакан и залпом выпил. Водка стала мгновенно согревать его внутренности, вытеснять из сознания грустные тревожные мысли, подслащать горькую пилюлю разлуки.
— Извините, что вам не предложил, — сказал Сергей, поглядев на соседа.
— Да ничего, — улыбнулся попутчик. — Трубы горят?
— Да, горят, — солгал Сергей и улыбнулся. — Будете?
— Пожалуй, можно под закуску. — Он раскрыл сумку, достал сверток в пергаментной бумаге, из которого вкусно запахло, выложил на стол и развернул его. В пергаменте оказалась жирная вареная курица.
— Ого! Вот это закусь! — воскликнул Сергей и достал из своей сумки хлеб и копченую колбасу.
— О-о, мы с вами устроим пир, — произнес сосед по купе.
Сергей стал нарезать колбасу.
— Оставьте, — сказал попутчик. — Давайте сегодня прикончим курицу, а то она испортится к утру.
Сергей выложил из стаканов чайные ложечки, убрал подстаканники и наполнил их до половины водкой.
— Как вас зовут? — спросил Сергей.
— Борис Павлович, — ответил сосед по купе и смущенно улыбнулся. –Можете звать меня просто, Борис.
— Сергей, — сказал он в ответ и помедлил. — Просто Сергей.
— Я вас буду звать Сережа. Идет?
— Просто замечательно, — улыбнулся Сергей.
Они поднесли стаканы, с дребезжащим звоном чокнулись и выпили. Сергей опять почувствовал в желудке приятное жжение, закусил курицей, похвалил ее и внимательно посмотрел на собеседника, а теперь уже и собутыльника. Его седые волосы, зачесанные назад, открытый лоб, приветливая улыбка, добродушные голубые глаза и мясистый нос — его внешность, его радушие показались ему на редкость приятными. “Хорошая компания”, — подумал Сергей.
— Далеко едете? — спросил Борис Павлович.
— До Москвы, а оттуда самолет на Белград.
— Югославия? Это хорошо. А мне еще дальше.
— Куда? Если не секрет.
— У меня из Москвы самолет до Мельбурна.
— О-о, Австралия, зеленый континент. Завидую вам.
Борис Павлович грустно улыбнулся.
— У меня там дочь живет уже шесть лет. И внуку четыре года. А я его еще ни разу не видел, только по фотографиям…
— Приятная будет у вас поездка.
— Да, надеюсь, — задумчиво проговорил компаньон. — Удастся ли еще когда туда выбраться, повидать их?
Поезд тронулся резким порывистым толчком и вскоре перешел на ритмичный медленный ход. Сергей стал смотреть в окно. Борис Павлович что-то ему увлеченно говорил, Сергей кивал головой, вставлял в разговор простенькие фразы и смотрел на огни окутанного вечерней мглой вокзала, на отблескивающий от дождя, исчезающий перрон. Он снова почувствовал грусть. Но эта грусть не имела ничего общего с грустью, сопутствующей долгой разлуке. Он грустил не о тех, кто его будет ждать, а о тех, с кем давно расстался, кто был ему дорог и кого он навеки утратил в этой жизни. Ему захотелось отыскать, повидать тех немногих женщин, которых он любил и которые, без сомнения, любили его, чтобы каждой сказать одно короткое слово “спасибо”. Поблагодарить за то, что они были в его жизни, оставили яркий след, за то, что прошлое не умирало, жило в нем. Но поскольку сказать “спасибо” не представлялось возможным, на смену грусти в его душе пришло сожаление.
Сергей смотрел сквозь мокрое от дождика оконное стекло на расплывчатые, мелькающие в сумраке огни города, на силуэты мостов, по которым прокатывались светящиеся желтыми огоньками миниатюрные трамваи, на остроконечный шпиль старинной башни, на новостройки окраин.
“Лишь покидая город, мы замечаем, как высоко над доками возвышаются его башни” (Фридрих Ницще. “Странник и его тень”).