Опубликовано в журнале Урал, номер 12, 2004
Михаил Яковлевич Найдич ушел на войну в первые дни Великой Отечественной, в неполных 17 лет. Служил в воздушно-десантных войсках, потом в артиллерийской разведке. К тому времени, когда по возрасту подлежал призыву в армию, уже успел принять участие в боях на Украине, на Дону, в Сталинграде и после нескольких тяжелых ранений лечился почти год в госпиталях Челябинска, Троицка, Уральска (Западный Казахстан). После чего был демобилизован и в послевоенные годы окончил отделение журналистики Уральского госуниверситета.
Военная тема в творчестве М.Я. Найдича всегда занимала существенное место: “Разведчики весны”, “Тебе, родная армия”, “Час пробил”, “Шинель на вырост”. Книга стихов “Годы мои и твои” отмечена премией губернатора Свердловской области.
В этом месяце Михаилу Яковлевичу исполняется 80 лет. Редакция “Урала” и его читатели поздравляют известного уральского поэта с юбилеем.
Этюд
Березовым криком не вспыхнет осина,
лежит в стороне, опочив.
Потемки. Умолкшая речь клавесина.
Вкус паузы красноречив.
След Моцарта сгинул в предместиях Вены
иль, может, поблизости, тут?..
В палате больничной набухлые вены
чего-то, дождутся ли, ждут.
К чему они здесь, клавесина мытарства,
печаль устаревшей сохи,
коль рядышком дышит мое государство —
мое государство. Стихи.
***
Часы, часы! Сплошные тики-таки;
им все одно, подвал или чердак.
Вот человек выходит из атаки
истерзанный. А что часы? Тик-так.
И на руках, и где-то там на башнях,
освоивших немыслимый этаж,
все те же звуки. Для живых и павших.
А если тишина — одна и та ж.
Все очень просто — и свелось, о Боже,
лишь к одному, когда, разжав кулак
и рухнув, кто чуть раньше, кто чуть позже
услышит то последнее тик-так.
Но циферблат. Но стрелки, как усы.
Зачем ты, снайпер, целишься в часы?
***
Дела творятся за бугром,
там свет: прибавка? вычет?
Ворчит по-стариковски гром,
отодвигаясь — хнычет.
Теперь он долго не уснет,
как воин перед битвой;
он вскоре сумрак полоснет
веселой красной бритвой!.
И, растревожившись всерьез,
взревет неумолимо…
Ах, сколько было в жизни гроз!
И ни одна — чтоб мимо…
***
Вижу приятелей реже,
чаще гляжу в потолок.
А собеседники те же:
Лермонтов, Гоголь, Блок.
Грозных орудий калибры,
малые птицы колибри
вдруг промелькнут во сне?..
Что-то из этого выбрав,
можно включиться в игры
и чуть позабыть о дне,
перенасыщенном болью.
Ну-ка, посмейся вволю.
Брови согни дугой;
сердце сильней забьется…
Нет уж! Кто-то другой
пусть в долгожители рвется.
Есть же он, этот ожог;
всюду — во льдах ли, на Кипре —
финал у тебя, дружок,
что и у той колибри.
Скрипочка, только не плачь!
Дрозд, освиставший рощи,
выяснил: жить надо проще,
жертва ты или палач.
Луч (по-украински проминь?)
к окнам приполз, притих.
Вижу отчетливый профиль
главных минут своих.
Что мне отвесило небо?
Гляну и прошепчу:
— Лишнего мне?.. Не хочу.
Лишнего нам не треба!
***
Обернешься ли для полета
к прошлым байкам, а их — гора!..
Что случилось с женою Лота,
позабудем. Давно пора.
За спиною, меняясь быстро,
дни летят в пургу из пурги,
и всегдашнее любопытство
укорачивает шаги.
То ли Пушкин взмахнул крылаткой,
то ли кто-то совсем иной, —
жизнь уходит, но так… с оглядкой…
Что ей нынче столб соляной!
***
Что требуется? Память?.. Дар?..
Как там у вас — по лавкам семеро?
Вернусь ли в городок ваш северный,
где деревянный тротуар?
Там если что-то рвется — враз;
там зряшно не окликнет птица
и много дольше сохранится
улыбка,
выраженье глаз.
Пустые хлопоты, мечты,
которым никогда не сбыться.
Но нет же, не освободиться
от наваждения,
где ты,
припомнив давний месяц май,
на шее шарфик свой развяжешь,
протянешь рученьку и скажешь
мне про перчатку:
— Не снимай!