Музыкально-биографический этюд
Опубликовано в журнале Урал, номер 12, 2004
В один из декабрьских вечеров 1864 года в Мариинке давали новый балет. На афишах, извещавших о премьере, значились знакомые столичным театралам имена. Спектакль поставил французский балетмейстер (он же выступил как либреттист) Артюр Сен-Леон, работавший в Петербурге по приглашению дирекции императорских театров. Музыку написал другой приглашенный в Россию иностранец — композитор Цезарь Пуни.
Название балета — “Конек-Горбунок” — предвещало встречу со знакомыми сказочными персонажами. Написанную тридцать лет назад студентом Петербургского университета Петром Ершовым сказку знали многие; ее неоднократно переиздавали, не всегда, правда, в первозданном виде — перо цензора делало свое дело. “Конек”, по словам самого П.П. Ершова, скакал по всему русскому царству. А после того декабрьского вечера в Мариинке он “поскакал” под аккомпанемент скрипок, труб, валторн.
Столичную премьеру “Конька-Горбунка” критика встретила недружелюбно. Немало нелестных слов было высказано в адрес и либреттиста, и композитора. Появились даже едкие памфлеты и сатирические стихи… Но балет
Ц. Пуни все же выстоял и еще долго — почти сто лет — держался на сценах российских театров, оставаясь до конца XIX века единственным такого рода произведением, написанным на русскую тему. А знаменитая во всем мире сказка еще не раз воплощалась в музыке. Сюжет П.П. Ершова вдохновлял композиторов на создание опер, балетов, оркестровых произведений.
Об этом мы еще скажем. Но прежде попытаемся восстановить страницы “музыкальной биографии” поэта — автора не только “Конька”, но и других поэтических, прозаических и драматургических произведений.
* * *
Если судьба — это партитура, то время петербургской премьеры “Конька-Горбунка” — это те страницы партитуры судьбы Петра Павловича Ершова (1815 — 1869), на которых уже властвовало неумолимое diminuendo: звуки жизни становились едва слышимыми и постепенно смолкали один за другим.
Уйдя в отставку с поста директора гимназии, поэт уединенно живет в Тобольске. Он неизлечимо болен. На его плечах — груз забот о многочисленном семействе. Но он еще продолжает писать. В его стихах тех лет — ощущение одиночества и погружения в жизненное беззвучие:
Враги умолкли — слава Богу,
Друзья ушли — счастливый путь.
Осталась жизнь, но понемногу
И с ней управлюсь как-нибудь.
Затишье душу мне тревожит,
Пою, чтоб слышать звук живой,
А под него еще, быть может,
Проснется кто-нибудь другой.
(“Одиночество”, 1860-е гг.)
Известие о постановке “Конька-Горбунка” на столичной балетной сцене, конечно, обрадовало П.П. Ершова. Но, судя по всему, он, думая о детях, радовался прежде всего тому, что мог как автор литературной основы нового балета надеяться на получение какого-либо денежного вознаграждения от дирекции императорских театров.
Как бы реагировал Петр Ершов — выпускник Петербургского университета — на появление своего произведения на сцене музыкального театра, можно только предполагать. Молодой поэт уже тогда, в середине 1830-х годов, мечтал приблизить свое творчество к музыке. Увлекшись идеей создания русской национальной оперы, он написал несколько либретто, которые, однако, так и не стали оперными произведениями, а тексты этих либретто впоследствии затерялись (за исключением одного — оперы “Страшный меч”).
Тем не менее, неудачи с реализацией оперных планов не отдалили П.П. Ершова от музыки и не охладили его желания быть к ней причастным. И в Петербурге, и позже, в Тобольске, поэт был тесно связан с концертно-театральной жизнью. Известно также, что сам он играл на флейте и органе, принимал участие в семейном музицировании.
Сохранились мемуарные свидетельства и поэтические признания П.П. Ершова, отражающие его восхищение перед музыкой, называемой им вместе с поэзией “двумя сестрами одной матери”.
Мир музыкальных звуков волновал и притягивал поэта. В Тобольске в 1837 году он написал стихотворение, навеянное петербургскими впечатлениями, которое закончил следующими строками:
Слыша звуки, я порою
У небес молю благих
Засыпать под их игрою
И проснуться вновь для них.
(“Музыка”)
Там же, в Тобольске, погрузившись в мир новых музыкальных впечатлений и занятий изучением “фуг и контрапунктов”, он признался, что “влюбился в музыку по уши”.
Искренние слова поэта заставляют поразмышлять об истоках открывшегося ему чувства. Ростки его, вероятно, обнаруживались и раньше. Тонкий, романтический по натуре Петя Ершов и в детстве не мог не отозваться “на чудный звук порывом чувства”. Об этом, однако, мы можем только догадываться.
О детских и отроческих годах П.П. Ершова известно немного. В книге университетского друга поэта А.К. Ярославцова, опубликованной в 1872 году, и в работах исследователя В.Г. Уткова, изданных в разные годы прошлого столетия, ранний период жизни будущего автора “Конька-Горбунка” описывается как цепь переездов. Мальчик, родившийся в “краю туманов и снегов” — в сибирской деревне Безруковой недалеко от Ишима — вместе со своими родными перебирался на новые места в связи с очередными назначениями главы семьи — Павла Алексеевича Ершова, служившего в полицейском ведомстве. До поступления Петра и его брата Николая в Тобольское уездное училище семья Ершовых жила в крепости Святого Петра (сейчас — город Петропавловск), Омске, Березове.
Думается, что в этих местах Ершов-ребенок, безусловно, соприкасался с народно-песенным искусством; он мог получать музыкальные впечатления, бывая на ярмарках, в пестрой разноголосице которых встречалось немало удивительного; мог он слушать и игру гарнизонного оркестра, и, конечно, церковное пение. Вероятно, у него, как у каждого ребенка, был какой-то запас любимых мелодий. Родственники вспоминали, что, готовя уроки (а учение всегда давалось ему без особого труда), он часто припевал что-нибудь.
В гимназическую пору наиболее ярким событием, о котором известно достоверно, стала встреча П.П. Ершова с Александром Александровичем Алябьевым.
“Сибирский Орфей” оказался в 1828 году в родном Тобольске в качестве ссыльного, но жил здесь довольно свободно: его принимали в местном обществе, приглашали на званые обеды и балы. Своей энергичной деятельностью А.А. Алябьев всколыхнул музыкальные силы города, сделал его жизнь не по-провинциальному богатой. Концерты собирали многочисленную публику, вызывали восторг у приезжих. Один из них в анонимной статье, опубликованной в “Московском телеграфе”, так писал о своих впечатлениях: “Не знаю, что со мною сделалось: мне не верилось, что я в Тобольске. В одних столицах можно встретить такое величие”.
Вряд ли гимназист Ершов присутствовал на концертах, устраиваемых А.А. Алябьевым, — уставы тех лет были строги в отношении посещения школьниками публичных развлечений. А вот слушать музыку в домашней обстановке он вполне мог. Возможно, именно при таких обстоятельствах и произошло его знакомство с А.А. Алябьевым. И, скорее всего, это случилось в доме двоюродного дяди будущего поэта — купца Николая Степановича Пиленкова, у которого жили братья Ершовы. Их родственник, видимо, весьма благосклонно относился к музыкально-общественной деятельности А.А. Алябьева и даже принял участие в подготовке и финансировании одного из организованных им крупным мероприятий — концерта-бала.
На репетициях этого концерта, проводимых в актовом зале Тобольской гимназии, присутствовал П.П. Ершов*. Позже, в начале 1829 года, он побывал и на самом концерте.
На одной из репетиций произошел случай, ярко запечатлевшийся в памяти П.П. Ершова. В ответ на заявление А.А. Алябьева, что Петр ничего не смыслит в музыке, юный гимназист решил воспользоваться возможностью и убедить композитора в обратном. И сделал это, судя по его рассказу, весьма своеобразно. “Сели мы с ним поближе к музыкантам, — вспоминал П.П. Ершов. — Я дал ему слово, что малейшую фальшь замечу. В то время первой скрипкой был некто Ц[ве]тков, отличный музыкант; он при каждой ошибке такие рожи строил, что хоть вон беги. Я с него глаз не спускал: как только у первой скрипки рожа, я и толкну Алябьева. Не вытерпел он, в половине пьесы встал да и поклонился мне… Когда дело объяснилось, мы оба расхохотались”.
В 1830 году П.П. Ершов, с отличием окончив гимназический курс, уехал из Тобольска в Петербург продолжать свое образование. А.А. Алябьеву же еще много лет пришлось пребывать в статусе ссыльного и находиться вдали от столиц. Но композитору и его тобольскому знакомому (к тому времени ставшему известным поэтом) суждено было “встретиться” вновь, теперь уже — в творчестве.
В 1835 году в альбоме “Осенний вечер” была опубликована “Песня старика Луки” из драматической повести П.П. Ершова “Фома-кузнец” (сама повесть осталась неоконченной). На эти стихи А.А. Алябьев написал мужской хор с сопровождением фортепиано, который включил в свой сборник “Застольные русские песни”, увидевший свет в 1839 году. В конце жизни композитор вновь обратился к этому сочинению и создал его a cappell’ный вариант.
Хор А.А. Алябьева стал первым, но далеко не единственным вокальным произведением, в основу которого легли стихи П.П. Ершова. “Песенные” стихотворные опусы поэта со временем действительно превращались в песни, бытовавшие часто как народные.
Именно в таком фольклоризованном виде была известна во многих местах “Песня старика Луки”. Один из ее вариантов в начале 1950-х годов записал на Урале, в Верхней Туре, фольклорист Л.Л. Христиансен. К числу популярных в народной среде относились также “Русская песня” (“Уж не цвесть цветку в пустыне”) и песня “Как на дубе на зеленом” (по стихотворению “Молодой орел”).
Так складывалась музыкальная судьба некоторых поэтических произведений П.П. Ершова. К рассказу об этом мы еще вернемся. Пока же обратимся к петербургским страницам “музыкальной биографии” самого поэта.
Более чем пятилетний период жизни П.П. Ершова в “граде державном” был богат событиями, встречами, впечатлениями. Вспоминая об этом времени позже, поэт писал:
Мой путь усыпан был цветами,
И я веселыми устами
Мою судьбу благословил.
И здесь же — о другом: о потере двух близких людей — отца и брата, кончина которых пришлась на эти же годы:
Все, что любил, я схоронил
Во мраке двух родных могил.
(“Воспоминание”, 1845 г.)
Многое вместил в себя этот сравнительно небольшой по времени отрезок жизни поэта. В Петербурге никому не известный молодой студент-сибиряк поистине обессмертил свое имя, выпустив в свет сказку “Конек-Горбунок”. На страницах столичных журналов появились написанные им вслед за сказкой стихотворения. В Петербурге он обрел друзей и массу знакомых… Здесь он встречался с А.С. Пушкиным, В.А. Жуковским, Е.П. Гребенкой, В.Г. Бенедиктовым… Живя в столице, поэт думал об изучении родной Сибири… И здесь же впервые прозвучали трагические аккорды, проставленные в партитуре его судьбы, что, видимо, и послужило одной из причин, побудивших П.П. Ершова и его мать перебраться обратно в Тобольск.
В город своего детства поэт вернулся человеком, имевшим вполне определенные эстетические взгляды, свой круг предпочтений в мире художественных ценностей, среди которых одно из первых мест занимала музыка.
Надо думать, всем этим П.П. Ершов был обязан Петербургу. “Петрополь величавый” познакомил пытливого и впечатлительного молодого человека с искусством, сблизил с литераторами, театральными и музыкальными деятелями.
Скромный, застенчивый, стесненный в средствах провинциал, П.П. Ершов не сразу включился в ритм столичной музыкально-художественной жизни. Двери многих домов открыл поэту все тот же “Конек”. После выхода сказки ее автора можно было встретить на “субботах” В.А. Жуковского, на балах у издателя О.И. Сенковского, в домах поэта Е.П. Гребенки и будущего известного историка Т.Н. Грановского. Спутником П.П. Ершова часто бывал кто-нибудь из его ближайших университетских друзей — “знаток целого Петербурга” Владимир Треборн или начинающий писатель и музыкант-любитель Андрей Ярославцов.
В числе новых знакомых поэта появились представители музыкально-театрального мира столицы: автор водевилей А.И. Булгаков, драматург К.А. Бахтурин (один из создателей либретто оперы “Руслан и Людмила”), молодой писатель и композитор Ю.К. Арнольд, первая повесть которого “Любовь музыкального учителя” была опубликована в “Библиотеке для чтения” благодаря хлопотам П.П. Ершова.
В Петербурге поэт становится страстным театралом, любителем оперы. Об этом говорят многие факты. В стихотворении “Музыка”, строки из которого уже приводились, П.П. Ершов передал свои впечатления от посещения постановки оперы Д. Мейербера “Роберт-Дьявол”. О том, что поэт хорошо знал петербургских певцов, говорят его указания в тексте сохранившегося либретто. По замыслу автора, в его будущей опере “Страшный меч” ведущие партии должны были исполнять О.А. Петров, А.Я. Петрова-Воробьева, М.Ф. Шелехова, С.Я. Байков — лучшие певцы российской столицы.
П.П. Ершов надеялся, что его либретто обретет музыкально-сценическое воплощение. Избрав в качестве сюжетной основы предания о далеких временах правления князя Владимира, он, не без поддержки своих знакомых, стремился создать русское национальное произведение для оперного театра. Музыку должен был написать скрипач и органист Иосиф Карлович Гунке, у которого П.П. Ершов учился музыке. Увы, этим планам не суждено было осуществиться.
В литературе о поэте высказывается предположение о том, что опера “Страшный меч” не увидела свет рампы потому, что буквально в то же время национальный репертуар пополнили сразу две оперы — “Аскольдова могила” А.Н. Верстовского и “Жизнь за царя” М.И. Глинки (их премьеры состоялись соответственно в 1835 и в 1836 годах). Причина, однако, могла быть и иной: работу над оперой так и не завершил И.К. Гунке, которого, кстати, никак нельзя отнести к числу оперных композиторов. Он оставил память о себе теоретическими трудами, вокально-хоровыми, инструментальными произведениями, но не сочинениями в оперном жанре. Как знать, отдал бы П.П. Ершов свое либретто другому музыканту — возможно, и появилась бы этакая волшебно-романтическая опера… Во всяком случае, если считаться с мнением А.К. Ярославцова, ершовское либретто было достойно труда “композитора гениального, ибо в нем фантазия живая, много чувства, страсти, стихи мастерские”.
В конце июля 1836 года, получив наконец-то долгожданное назначение, П.П. Ершов уехал в Тобольск, где прожил до конца своих дней. Четверть века отдал он службе в местной гимназии: вначале на учительской, а последние пять лет — на директорской должности.
Сибирский город, знакомый П.П. Ершову по детству, нельзя было даже сравнивать с Петербургом. Общее впечатление от Тобольска молодой кандидат столичного университета выразил следующими строками:
Город бедный! Город скучный!
Проза жизни и души!
Как томительно, как душно
В этой мертвенной глуши!
(“Выезд” из цикла “Моя поездка”, 1840 г.)
Но, как оказалось, в музыкальном отношении Тобольск не представлял собой такую уж “мертвенную глушь”, по крайней мере — до начала 1840-х годов. Из города уехал А.А. Алябьев. Но здесь оставался оркестр. Его концерты П.П. Ершов посещал регулярно.
В Тобольске поэт подружился с ссыльным польским музыкантом — дирижером оркестра Констанцием Волицким, с ним проводил часы в теоретических занятиях. Другой музыкант — преподаватель гимназии Г.П. Мертлич — стал его партнером по совместному музицированию: в дуэте с ним П.П. Ершов играл пьесы для флейты и фортепиано. Новые друзья поэта приняли живейшее участие в его театральных начинаниях.
Уже весной 1837 года в Тобольской гимназии открылся театр. П.П. Ершов был инициатором его создания, а в дальнейшем выполнял всю основную организационную и режиссерскую работу. Есть сведения, что и сам он играл на сцене. Этот самодеятельный ученический театр позволил поэту, хотя бы отчасти, реализовать планы, которые он не смог осуществить в Петербурге. Ведь именно в Тобольске увидели свет его драматические произведения.
Как педагог, П.П. Ершов не мог не думать и о воспитательном значении сценического искусства, как и искусства вообще. Его взгляды по этому поводу известны. Из дошедшей до нас, хоть и не в полном виде, работы “Мысли о гимназическом курсе” ясно, что П.П. Ершов не был склонен мириться с положением “несправедливо пренебреженных” предметов, каковыми являлись в его годы в гимназиях музыка, пение, танцы и театр. И своей практической деятельностью он стремился изменить существующее положение к лучшему.
Репертуар питомцев П.П. Ершова был разнообразен. Среди произведений самого поэта была пьеса водевильного характера “Суворов и станционный смотритель”, созданная еще в Петербурге. В Тобольске специально для гимназического театра П.П. Ершов написал народную картинку в двух частях для хороводов “Сельский праздник” и оперу-фарс “Якутские божки”. Ставились также комедии и водевили других авторов — Д.И. Фонвизина, М.Н. Загоскина, поэта-декабриста Н.А. Чижова.
Спектакли шли в сопровождении симфонического оркестра казачьей музыки под управлением К. Волицкого. Он же играл “увертюры из лучших опер” в антрактах. Вместе с К. Волицким к приезду в Тобольск наследника престола Александра П.П. Ершов написал оперу “Сибирский день”. Примечательно, что в создании этого произведения поэт выступил не только как автор текста, но и как композитор, соавтор К. Волицкого.
В творческом содружестве П.П. Ершова с другим автором — Н.А. Чижовым — родился водевиль “Черепослов, сиречь Френолог”. В середине 1850-х годов П.П. Ершов передал стихотворную сцену из этого водевиля одному из создателей Козьмы Пруткова — поэту В.М. Жемчужникову, служившему некоторое время в Тобольске. Вскоре среди произведений Козьмы Пруткова появилась одноименная оперетта, которую в 1860 году опубликовал “Современник”.
Ярко блеснув в “мертвенной глуши” провинциального Тобольска, гимназический театр после 1840 года прекратил свое существование. Его закрытие пополнило перечень “заслуг” директора гимназии Е.М. Качурина, с самого начала предвзято относившегося к новациям П.П. Ершова. Не стало в городе и оркестра — его перевели в Омск, куда уехал и К. Волицкий.
Театр остался в воспоминаниях П.П. Ершова как “струны последний звук живой”. В дальнейшем ему уже не довелось так активно выступать на музыкально-общественном поприще.
Последующие страницы партитуры судьбы поэта пестрели мрачными и трагическими созвучиями. Дважды П.П. Ершов становился вдовцом… Смерть уносила его любимых детей… Душевный сумрак сгущали служебные проблемы…
В своих стихах поэт признавался:
Когда, покинув мир мечты,
В свое я сердце погружаюсь,
Я поневоле ужасаюсь
Его печальной пустоты.
(“Храм сердца”, 1846 г.)
Осталось ли в этом сердце место для музыки? Видимо — да. Поэт все же бывал иногда на концертах. Об этом свидетельствует, например, пометка на автографе его стихотворения “Печальны были наши дни”, поднесенного по окончании концерта в пользу бедных: “Ее превосходительству А.В.Э. от любителя музыки”. Приехав в 1858 году в Петербург по служебным делам и встретившись с А.К. Ярославцовым, П.П. Ершов охотно слушал у него дома фортепианные пьесы Бетховена и Моцарта в исполнении родственницы своего старого друга.
Музыка оставалась частью приватной жизни поэта. Для семейного музицирования он просил друзей присылать в Тобольск ноты. В его доме пели дети, звучал рояль, на котором играла его третья жена Елена Николаевна Черкасова.
В конце жизни лишь семья была единственной “отрадной звездой” тяжело больного поэта. В свете этой звезды и была перевернута последняя страница партитуры его судьбы.
* * *
Около ста сорока лет прошло со дня кончины П.П. Ершова. Все эти годы не смолкали звуки музыки, рожденной его произведениями. В разных уголках России пелись песни на его стихи. Прославивший имя поэта “Конек-Горбунок” не сходил с балетной сцены. Кроме Ц. Пуни балеты на этот сказочный сюжет были написаны хорватским композитором А. Доброничем и российским — Р.К. Щедриным. Появилась и детская опера “Конек-Горбунок”, созданная украинским композитором И.А. Виленским. Над оперой по сюжету поэмы П.П. Ершова “Сузге” в конце XIX века работал композитор И.И. Корнилов — представитель рода известных тобольских купцов. На оркестровых партитурах В.Т. Бояшова, В.И. Цытовича, Р.К. Щедрина рядом с именами композиторов значится имя поэта. Список таких партитур еще будет пополняться…