Опубликовано в журнале Урал, номер 12, 2004
Гришковец Е. Рубашка: Роман. — Москва: “Время”, 2004. 288 с. (Тираж 20 000).
Бес
Читая сие великое произведение в промежутках между подбрасываниями уголька в топку, я вдруг краем глаза заметил, что на меня надвигается коллега, денатуратный перегар которого был куда сильнее извечного, присущего нашему племени запаха серы. Тяжко навалившись мне на плечо, он просипел: “Слышь, а про чё книга-то?” И тут я понял, что совершенно не знаю, как ему ответить, ибо, грешен, и сам этого не разумею.
По сути, проблемы начинаются ещё с определения жанра. Сам г-н Гришковец назвал своё произведение романом, что, в общем-то, и понятно: сейчас романами называют свои детища все, кому не лень: дескать, звучит внушительно, а в жанровых определениях всё равно никто разбираться не станет — средний “потребитель” не полезет в литературоведческие дебри потому, что испугается, а высоколобым интеллектуалам это и вовсе не нужно. Но всё-таки мне как ортодоксу, изводившему ещё Гёте и Достоевского, хотелось бы заметить, что роман предполагает, как минимум, описание, во-первых, достаточно длительного промежутка времени, а во-вторых, попытку разрешения каких-либо извечных общечеловеческих проблем. В “Рубашке” мы, простите, не наблюдаем ни того, не другого (не буду, кстати, говорить о том, каким огромным кеглем и через какой громадный интервал напечатана книга, дабы раздуть объём): действие благополучно укладывается в один день, как в комедиях эпохи классицизма, а вот о поистине эпических задачах стоит поговорить чуть подробнее.
По большому счёту, вся книга посвящена целиком и полностью одному дню модного московского архитектора, этакого хлыща, полупрезрительно отзывающегося о своей работе, о жизни в Москве, о жизни в провинции — короче, практически обо всём, кроме внезапно нагрянувшей на него любви к женщине, которую он на всём протяжении романа зовёт исключительно Она. (Это, заметим в скобках, выдаёт в Гришковце автора многочисленных для самого себя написанных пьес, ибо в драматургической среде модно называть героев по половому признаку и с большой буквы, как Господа Бога.) Периодически случаются вставки по типу “сна Бананана № 1” из фильма “Асса”, только здесь герой мнит себя то рейнджером в пустыне, то полярным моряком, то солдатом, отправляющимся на фронт. Особенно, конечно, в претензиях этого молодого человека меня позабавила игра, в которую они периодически играют с приятелем. Знаете, как она называется? В хэмингуэев. “Глаза Эрнеста должны быть слегка незрячими, глаза должны быть такими, чтобы в поле их зрения хотели попасть… все женщины”. Хорошо ещё, что они в ремарков не стали с этими женщинами играть, а то дело могло бы закончиться совсем плохо.
Кстати, не подумайте, что многоточие в цитате означает пропуск какого-либо слова, как у всех нормальных людей. Отнюдь. Видимо, г-ну Гришковцу не даёт покоя знаменитая фраза классика “Море — смеялось” и он решил подобным же образом поэкспериментировать со знаками препинания. Многоточия он, по крайней мере, расставляет, где ему на ум взбредёт: “появилась техника… игры”, “с этим нужно бороться… не скрывая борьбы”, “они должны ехать домой на заднем сидении такси и… улыбаться” и т.д. Но мало этого. Я, скудоумный, всю жизнь склонен был считать, что восклицательные и вопросительные знаки должны передавать собой интонацию высказываемого, и был искренне удивлён, прочитав следующее:
“ — Паскаль, дорогой!!! — сказал я совершенно спокойно…”
Уж простите, но когда я вижу три восклицательных знака после фразы героя, то для меня совершенно очевидно, что герой гаркнул что есть дури. И не стоит перечислять все подобные дикие случаи, не несущие никакой смысловой нагрузки — читатель их сам увидит. Если это стёб — то, надо отметить, довольно тупой.
Напоследок скажем и о том, что сам-то язык “современной и традиционной, яркой и меткой” (как заявлено в предисловии) прозы беден, а зачастую коряв и убог. У читателя, несомненно, перед внутренним взором всплывут ярчайшие картины, когда он прочтёт что-нибудь вроде “радость предвкушения переполняет всё туловище”, “я завёл машину и поехал просто вперёд” (а куда ж ещё-то? Задним ходом по всей Тверской, что ли?), “как мне нравится, как она одевается! От неё так пахнет!” (очень мило, и чем же, простите?) и т.д. Честь и хвала автору за попытку, но всё же следует отметить, что превращение пьесы в роман (несмотря на обильные драматургические вставки) не удалось и что, возможно, г-ну Гришковцу следует попробовать себя в каком-нибудь другом жанре. Начать писать стихи, например.
Ангел
Я вовсе не хочу сказать,
что роман г-на Лужкова плох.
Более того, я его вообще не читал,
равно как и большинство присутствующих.
Геннадий Хазанов
Критика моего извечного оппонента, наверное, справедлива, но он не понял главного: господин Гришковец написал свой роман вовсе не для того, чтобы его читали. Помилуйте, кто ж теперь читает книги? Это раньше человек сначала писал роман, а потом уже становился знаменитым. Написал, скажем, Юрий Олеша “Зависть” и получил до конца дней своих славу гениального стилиста. Теперь все иначе. Посмотрите, кто в наше время становится писателями. Вот, к примеру, генерал Шаманов. Небось со школьной скамьи за перо не брался, но прогремело его имя в Чечне громче залпа “Урагана”, стал он знаменит на весь мир и уж затем решил книжку написать. И ведь покупают его бессмертный труд люди! Что уж говорить о бестселлерах генерала Коржакова! За рубежом дело обстоит еще лучше. Ну кто не помнит книгу Моники Левински? Супербестселлер с миллионными тиражами! И что же, вы полагаете, что читатели раскупили сей шедевр оттого, что он талантливо написан? Крыло даю на отсечение, что даже в том случае, если бы книжки Коржакова, Трошева, Собчака, Клинтона, Моники писали не ловкие “литературные негры”, а сами “авторы”, читателей у них бы не поубавилось.
Евгений Гришковец прекрасно понял этот механизм. Он прежде всего озаботился не качеством собственных пьес, а их раскруткой. Дело по нынешним временам нелегкое. После человека-собаки, испражнявшегося прямо под ноги снимавшим о нем сюжеты журналистам, работать стало трудно. Но Гришковец не из тех, кто пасует перед трудностями. Взял он, к примеру, тазик с водой, стал пускать в нем бумажные кораблики, назвал все это пьесой “Дредноуты”, созвал на премьеру журналистов из нескольких многотиражных газет и модных телеканалов — вот вам и слава, и сопутствующие ей деньги. Вообще драматургия Гришковца подкупает прежде всего дешевизной (что нельзя сказать о его книге): сам пишет пьесу, сам ее ставит, сам исполняет все роли — даже актерам платить не надо. Ну разве не прелесть! И деньги экономит, и СМИ нравится — есть о чем рассказать. Гришковец превратился в знаменитость до того, как стал писателем. А знаменитости полагается писать книги. Вот он и написал. Несколько издателей, еще не видя в глаза текста, изъявили желание печатать роман прославленного драматурга. “Тендер” выиграло “Время”.
Издательство еще не успело выпустить первый экземпляр, как критики уже объявили, что появился новый “интеллектуальный бестселлер”! После этого современному интеллигенту уже ничего не остается, как только пойти в магазин и выложить за маленький, не больно-то хорошо изданный томик рублей этак сто двадцать. А как же, интеллектуальный бестселлер! Прочесть его не обязательно, но купить сам Бог велел. Закон “голого короля” в действии! Вот это и есть настоящий успех. Впрочем, для того, чтобы стать “интеллектуальным бестселлером”, роман должен отвечать еще нескольким критериям. Во-первых, в нем не должно быть откровенных ляпов, грубых стилистических ошибок. Что простят читатели Марининой или тем более Лукьяненко, нипочем не простят читатели Гришковца. “Рубашка” в этом отношении “отглажена” неплохо: нормальный, отнюдь не бездарный текст, он скучноват, но, по крайней мере, не смешон. Во-вторых, Гришковец не стал превращать свой роман в трудно читаемую тягомотину, чем грешат многие авторы “интеллектуальной” прозы. Вам не нужно запасаться дюжиной словарей и энциклопедий, перелистывать старые университетские конспекты или рыскать по интернет-пространству, силясь отыскать расшифровку какого-нибудь мудреного словечка. Нет, “Рубашка” вполне доступна читателю, не имеющему филологического образования. Честь и хвала за это автору! Кроме того, Гришковец лаконичен. Толстый том, вроде набоковской “Ады”, теперь вряд ли кто осилит, зато “Рубашку” легко прочесть “в один присест”. Словом, роман Гришковца получился вполне грамотным и отнюдь не глупым.
Конечно, если бы читать роман господина Гришковца было интересно, если б его герои играли не в хемингуэев, а, скажем, в гумбертов гумбертов, автор только бы выиграл. Вреда от этого нет, но нет и особой пользы, ведь Гришковец хорошо знает психологию нашего интеллигента: коль роман всеми признан, авторитетные люди объявили его чуть ли не “событием года”, то наш интеллигент безропотно признает шедевром любую лажу. Подчеркиваю, я вовсе не считаю роман господина Гришковца лажей. Я его вообще не читал, как не читали его и многие поклонники этого автора.