Опубликовано в журнале Урал, номер 11, 2004
Алексей Васильевич Петров — народный артист РФ, лауреат премии губернатора Свердловской области, актер академического театра драмы. Живет в Екатеринбурге.
Вот ведь актерская судьба, черт бы ее… “То вознесет его высоко, то сбросит в бездну…” Судите сами: у каждого актера с юности есть свой, так сказать, набор ролей, кои он хотел бы сыграть. Разумеется, есть актеры, которые не в состоянии оценить себя более или менее объективно, и мечтают о ролях, для них недоступных в силу их физических данных, несовпадения темпераментов и т. д. и т. п. Мечтал и я сыграть, скажем, Хлестакова, но, увы, это так и осталось мечтой. Вот и назвал кто-то когда-то актера кладбищем несыгранных ролей.
Но не все так трагично в жизни артиста. К примеру, пьесу Бертольда Брехта “Что тот солдат, что этот” я в то время и не знал, а Гэли Гей принес мне первый крупный успех, победу в первом молодежном конкурсе и первую в жизни поездку за границу. Не мечтал я и еще о целом ряде ролей, которые, однако, доставили мне радость творчества и, что очень важно, любовь и признательность зрителей: Молодой Марло (“Ночь ошибок” О. Голдсмита), Дженаро (“Человек и джентльмен” Э. де Филиппо), Расплюев (“Свадьба Кречинского” А.И. Сухово-Кобылина) и многие другие. Не мечтал, а ведь играл с большим удовольствием!
Роли приносят не только знакомство с новыми характерами, но и счастье работы с прекрасными партнерами. Как можно забыть Надежду Константиновну Петипа, Бориса Федоровича Ильина, с которыми довелось играть пусть всего в одном-двух спектаклях! Такие партнеры не только помогают — учат. Вот и учился я у Михаила Алексеевича Буйного, Константина Петровича Максимова, Бориса Захаровича Молчанова. Во многих спектаклях моей партнершей была Вера Михайловна Шатрова. А какая партнерша Галина Николаевна Умпелева!
Режиссеры, которые заняты не только своим реноме, но и могут, и умеют подсказать тебе что-то такое, от чего в роли твоей притираются все “кирпичики”, бывшие до этого бесформенной грудой! С большой теплотой вспоминаю режиссеров, с кем посчастливилось работать: Вениамин Семенович Битюцкий, Александр Львович Соколов, Хачатурыч (Юрий Григорян), Фима Дифсон…
О роли Тевье я не только не мечтал, но и не хотел ее играть категорически!
Еще весной 1997 года по театру прошел слух, что тогдашний наш директор Михаил Вячеславович Сафронов приглашает на постановку довольно молодого режиссера и ставить тот будет “Поминальную молитву” Григория Горина по произведениям Шолом-Алейхема! Спектакль по этой пьесе в постановке Марка Захарова с великим Евгением Леоновым в главной роли буквально гремел со сцены театра Ленком! Авантюра!
Дело в том, что с Евгением Павловичем я был знаком, и однажды в Москве именно он пригласил меня на свой спектакль. Спектакль этот меня потряс! Как можно с этим конкурировать?! Это я и сказал Сафронову, зайдя к нему в кабинет. Михаил Вячеславович загадочно улыбался и на мое восклицание: “Да вы что это — всерьез?!” — ответил: “Да! И мало того, Тевье будете играть вы, Алексей Васильевич!”
Дальше была ругань. Я заявил, что наотрез отказываюсь от роли, что это безумие. Директор напомнил: у меня с театром есть контракт, в котором театр обязуется оплачивать мне мой труд, а я — выполнять работу, которую дает театр! На это возражений не нашлось, но я ушел, ничуть не изменив своего мнения.
Кто-то из друзей подбадривал меня: мол, сыграешь, “не боги горшки…”, кто-то утешал, вроде “ну что поделаешь?”. Мы съездили на гастроли, ушли в отпуск. Отпуск и так кажется коротким, а тогда, в предчувствии нежеланной работы, он пролетел, как миг.
Сентябрь. Сбор труппы. Михаил Вячеславович рассказывает о планах театра и представляет нового режиссера — Владимира Львовича Гурфинкеля. Распределения ролей еще нет. Недели полторы-две я хожу в напряжении, с надеждой: а вдруг не назначат. С Сафроновым едва здороваемся.
Звонок. Заведующая труппой Капитолина Дмитриевна Аверина сообщает, что завтра в 11.00 я должен быть на первой читке пьесы. Даже не спросил, кого буду играть, потому что для меня все стало ясно — не отвертелся. “Леша, ты же профессионал, стало быть, свои “не хочу—не буду” надо забыть и начать работать!” — сказала мне жена.
Как полагается, минут за пятнадцать до начала репетиции актеры собрались в репетиционном зале. “Сейчас войдет, — думал я о режиссере, — выудит из кармана курительную трубку, заморский табак, специальную зажигалку для раскуривания и сядет с умным видом, снисходительно разглядывая актеров”. Таких режиссеров-понтярщиков у нас в театре побывало немало. Но то, что случилось, превзошло все мои ожидания! Вошел Гурфинкель, снял и повесил на стул пиджак, под которым оказались ремни, крепящие под мышкой кобуру с газовым пистолетом! Ремни он отстегнул и положил пистолет рядом с пьесой. Затем (“так я и знал!”) вынул курительную трубку! табак заморский! зажигалку для раскуривания! “Что я говорил?!” Но это оказалось не все: потом он достал какие-то дорогие сигареты с фильтром, болгарские сигареты, сигареты отечественные без фильтра и… “Беломорканал”! “Ненормальный”, — мелькнуло в голове, по-моему, не только у меня. Дальше он стал говорить прописные истины, вроде: “Этот спектакль надо играть с полной самоотдачей, как, впрочем, и любой другой спектакль” и т.д. Представляете, какое самочувствие было у меня к концу репетиции? В роль, которую мне выдали, не хотелось заглядывать. В мозгу единственное: не смог отказаться, терпи! Тем не менее все будущие репетиции представлялись мне пыткой. “Предчувствия его не обманули…”
Юрий Абрамович Левин, посмотрев “Поминальную молитву” в нашем театре, сказал: “Алексей Васильевич Петров — главный еврей Екатеринбурга”. Но ведь я не играл еврея. Нет, вру… Впрочем, все по порядку.
Чаще всего взаимоотношения с моими ролями складывались достаточно — не скажу легко — просто: я пытался примерить их на себя, как новый костюм. Когда это удавалось, надо было на репетициях-прогонах сжиться с “костюмом”, обносить его, чтобы чувствовать себя в нем легко и свободно. С Тевье так не получалось. Не складывалось. “Костюм” никак не хотел “налезать”. Я нервничал, порой психовал, временами просто приходил в отчаяние. У Гурфинкеля, по-моему, были минуты, когда он сожалел, что дал мне эту роль. Мне казалось, что кое-кто думает, будто я сознательно саботирую работу, дабы доказать свою правоту. Эти мысли приводили меня в бешенство, ибо Тевье уже ходил где-то рядом и мне не хотелось с ним расставаться. Частенько после вечерних репетиций мы с Владимиром Львовичем бродили по улицам, разговаривали о чем угодно, редко о Тевье, но Тевье незримо бродил с нами. Для моих домашних наступили трудные времена, в институте студенты притихли: очевидно, я напоминал в то время некий вулкан, готовый в любую минуту “проснуться”.
Что же происходило? Я упоминал, что был знаком с Леоновым. Началось наше знакомство в далеком 1963 году, летом, в неимоверную жару. Жил я в театральном училище в качестве сторожа, — все были на каникулах, — ходил на работу в парк Маяковского и ждал приезда на гастроли Московского театра имени К.С. Станиславского, в котором работали Петр Глебов (Григорий Мелехов “Тихий Дон”), Нина Веселовская (Даша из трилогии “Хождение по мукам”), тот же Леонов, Урбанский и другие прекрасные актеры. К моей величайшей радости, когда театр приехал, мой педагог, Вадим Михайлович Николаев, бывший тогда главным режиссером телевидения, затеял телеспектакль “Приятная женщина” с Ниной Веселовской в главной роли. Работали там и Урбанский, и Леонов, и Никищихина, и Анисько. Дал Николаев и мне ролишку в этом спектакле. Вечерами, когда в театрах закрывался занавес, собирались все вышеназванные в пустом здании училища, где я был начальником и подчиненным в одном лице. Как пел под гитару Женя Урбанский! Нина Веселовская, яко Елена Тальберг, скрашивала своим очарованием наши мужские посиделки. Евгений Леонов пил пиво литрами и порой острил с напускным мрачным видом… Когда через десяток лет мы встретились с ним в Риге на съемках “Легенды об Уленшпигеле”, он узнал меня и подошел со своей обаятельной улыбкой (сам я вряд ли бы решился подойти), и знакомство наше получило новый виток. Мы не переписывались, не созванивались, мы не стали друзьями, но каждый раз, когда встречались, были рады друг другу. Вот так, нечаянно столкнувшись на Тверской (тогда — Горького), я и получил от него приглашение на “Поминальную молитву”. Кое-кто, посмотрев спектакль по телевидению, поспешил с резюме, мол, ничего особенного Леонов не показал. Может быть. Но надо знать, что записывали этот спектакль, если мне не изменяет память, после его инфаркта, и, естественно, берегся Евгений Павлович. Но я-то видел спектакль с еще здоровым артистом. Что он вытворял!
В процессе работы я невольно поступал, как Леонов, в той или иной сцене, ловил себя на том, что даже разговариваю интонациями Леонова. Его Тевье сидел во мне и не пускал моего! Это было ужасно. Это было, простите за сравнение, как запор: тебя распирает от боли, а ничего не выходит! Но надо было как-то бороться — время неминуемо приближалось к премьере! И вот однажды я едва не довел Гурфинкеля до инфаркта: стал репетировать Тевье как махрового местечкового еврея, с каким-то немыслимым выговором, подслушанным в Одессе, с таким грассированием, какое демонстрируют неумелые рассказчики так называемых еврейских анекдотов! Гурфинкель в отчаянии только выкрикнул: “Алексей Васильевич, вы что делаете?!” Но я не сдавался, я нашел путь! Так я репетировал Тевье дня три-четыре. Режиссер уже не делал мне замечаний. Он просто сидел на репетиции с видом футбольного тренера, команда которого безнадежно проигрывает с разгромным счетом и ждет он только одного: когда закончится время этого позора. Но менять меня на кого-то было поздно.
На очередную репетицию я пришел, решив отбросить “ местечковость”, и с восторгом понял, что Леонов из меня ушел. Ушел! Я провел сцену, как если бы это был я сам, без акцента, без грассирования, и мне это понравилось!
Режиссер, куривший все эти дни дешевые вонючие сигареты, сунул в зубы трубку и почувствовал себя, очевидно, Михоэлсом, как минимум. Тем не менее он подошел ко мне и спросил довольно равнодушно, с еле скрытой издевкой, все еще злясь на недавние репетиции: “Алексей Васильевич, а что случилось?” Я был великодушен, как победитель, и оставил его без ответа.
Как видите, я действительно играл еврея! Да еще как! Евреи бы меня побили за такого Тевье. Но зато я был свободен и, немного прибравшись, наведя порядок, мог пригласить СВОЕГО Тевье.
“…и тогда он снимал шапку, чтобы не липла к волосам, и со стороны уже трудно было определить, кто шагает, иудей или православный. Да и какая разница, честно сказать, если человек беден и изо всех сил тянет свой воз”. Эта фраза “от автора” из “Поминальной молитвы” и стала ключевой в заключительной фазе моих репетиций в спектакле. Не надо играть еврея! Частенько бывает, актер или актриса, получив возрастную роль, седят себе волосы, похрипывают, ходят, шаркая ногами, забывая, что они с персонажем ровесники! И если ты ощущаешь себя стариком ли, евреем ли, зачем его “играть”, надо просто побыть какое-то время в этом ощущении. Написал “просто” и подумал: “Ну не совсем это просто”. Да Бог с ним.
Дальше было несколько репетиций для приобретения национального колорита. Так, чуть-чуть, еле заметно, чтобы в той авторской фразе оправдать “да и какая разница”, но и не забыть, что все мы разные, что несомненно прекрасно! Но надо ли это подчеркивать?..