Роман
Опубликовано в журнале Урал, номер 1, 2004
Продолжение. Начало в № 12, 2003 г.
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
Год 1991-й
Самым старшим в компании был Марк, одетый скромно и непритязательно, в клетчатую рубашку и потертые джинсы. Его сутулая худощавая фигура и суетливые, чуточку рассеянные движения производили впечатление какой-то мужской незащищенности и уязвимости. Открытое, умное, интеллигентное лицо обрамляла густая колючая борода. Темные выразительные глаза бегло скользили по павильону и всем присутствующим в нем. Быть может, это его профессия скульптора, все время ищущего чего-то, беспокойного художника, истерзанного сомнениями, накладывала мрачный отпечаток на его лицо. Ранние седины колючей проволокой топорщились на его усах и бороде, серебрились в густой черной шевелюре. Говорил он тихо, слегка картавя, и постоянно усмехался, словно своей циничной усмешкой старался сгладить, нивелировать, оттенить изъян произношения. Хоть он и был старше других, в его облике, манерах проглядывало что-то от неуверенного в себе человека. Его скульптуры нигде не выставлялись и не украшали ни одну достопримечательность города. Чтобы иметь пусть скромный, но зато гарантированный заработок, он стал работать в студии при архитектурном институте, ваяя скульптуры студентов-натурщиков и наглядно обучая их этому ремеслу. Также он занимался и литературной деятельностью. Марк писал эссе, прозу, стихи. На этом поприще он достиг куда большего. Одно из его произведений увидело свет и было выпущено в суперобложке тиражом в двадцать тысяч экземпляров. Роман назывался “Убить ворона”. Это было “черное” произведение, “крутой” детектив, обильно нашпигованный убийствами и преступлениями. Марк залил кровью страницы своего романа, убийства преподнес на любой вкус: случайные, загадочные, в целях самообороны, в состоянии аффекта, зверские, изуверские с отягчающими обстоятельствами… Книга имела успех, автор получил приличный гонорар, но все это мало удовлетворяло Марка. Литературу он считал лишь своей побочной деятельностью, а скульптуру основной, главной, делом его жизни. Ему хотелось прославиться не в “болтовне” литературы, которую он считал не иначе как недостатком выдержки, а в создании немых, застывших изваяний. На полученный от продажи книги гонорар он приобрел свою собственную мастерскую, а один из экземпляров с автографом и наилучшими пожеланиями автора подарил Кэт. Она прочла роман два раза. В первый раз повествование увлекло ее, так что она забыла обо всем на свете. Но, читая по второму кругу вдумчиво и беспристрастно, она призадумалась и насторожилась. Смутная догадка терзала ее мозг. “К чему столько насилия, крови? Зачем так жестоко мучить порождения собственной фантазии? — гадала она. — Быть может, это глубоко скрытое, нереализованное в жизни желание или наклонность Марка причинять людям боль, мучить их, наслаждаться этим проявилась в литературной форме и вылилась на страницах его романа? Скорее всего, так”. Кэт стала опасаться Марка, считать его, несмотря на успех его книги, озлобленным неудачником, человеком с вывихнутой психикой. К тому же ее догадки подтвердила реплика Алены. Прочтя роман Марка, Алена обозвала автора “Маркиз де Сад”. “Чему удивляться, если даже одна глава у него называется: “Мертвые не потеют”?!” — усмехалась и иронизировала Алена.
Если Марк, несмотря на свои литературные достижения, выглядел на этом банкете как-то скованно, неуверенно, то Игорь представлял ему полную противоположность. Неуверенности в нем не замечалось ни на йоту. Скорее, его так и распирало от чрезмерной самоуверенности. В белоснежной рубашке и галстучке от “Армани”, черных брюках, он выглядел весьма респектабельно. В таком прикиде он даже не ходил на работу в свой офис, а одевался так лишь тогда, когда встречался с деловыми партнерами и заключал договора. Впрочем, в деловых кругах “белые воротнички” его недолюбливали за бандитское прошлое и дали ему прозвище “собакоед”. Как-то, изрядно подвыпив на светском фуршете, Игорь в приватной беседе неосторожно сболтнул, что на зоне ел собак. “Собаки ходили жирные, шлялись по помойкам; мы мочили их кирками, а потом жарили. Одна псина как раз вмещалась на противень. Я ел их, чтобы не заболеть туберкулезом. Собачий жир очень полезен от простуд, лучше барсучьего. Я и сейчас его принимаю по утрам”, — хвалился гурман. В этот день он, как обычно, принял натощак пятьдесят грамм собачьего жира и чувствовал себя бодренько.
Третий молодой человек на вид был неказист, простодушен, улыбчив, с рыжими вьющимися волосами и лицом, сплошь усеянным веснушками. Если узкий лоб намекал на скудность ума его обладателя, то подмигивающие маленькие глазки, шустрая подвижная физиономия, курносый нос и тонкая улыбка свидетельствовали о том, что парень отнюдь не наивен, не лишен хитрости и вполне смышленый малый. Лелик прошел все азы уличного предпринимательства от лоточника, наперсточника, скупщика золота и краденого до администратора престижного в городе ночного клуба.
Лелик сидел за столом и с ловкостью заядлого картежника виртуозно сдавал карты. Компания вяло попивала пивко с креветками в ожидании горячего кушанья. Лишь Кэт и Марк не принимали участия в картежной забаве. Марк возился за стойкой бара, возле электроплиты, готовил плов по-узбекски. Кэт сидела в кресле и поглядывала в окно.
— Тебе сдавать, именинница? — спросил Лелик.
Кэт отрицательно покачала головой, нехотя встала и направилась к Марку.
— Тебе помочь? — спросила она.
— Нет, Кэт, спасибо, управлюсь сам, — ответил Марк, поглощенный своим кухонным занятием.
— Тогда я порежу зелень. — Она встала возле стойки бара и принялась готовить салат.
За столом послышался смех. Лелик забавлял публику анекдотами. Одна из девиц, до сей поры угрюмая и квелая, оживилась и покатывалась со смеху.
— Эта твоя новая знакомая так заразительно смеется, — заметила Кэт.
— Да, на нее иногда находит, — улыбнулся Марк. — Лелик веселит.
— Кстати, забыла, как ее зовут. Прости…
— Ольга, ее зовут Ольга.
— У тебя что, с ней роман?
Марк внимательно посмотрел на Кэт и чуть заметно усмехнулся.
— Да нет. Она мне позирует в студии. Ужасно утомляется. Вот я и решил ее поразвлечь, пригласил на уик-энд. Надеюсь, ты не против?
— Нет, что ты. Приятное личико у твоей натурщицы, — сказала Кэт, шинкуя зелень, не отрывая от своего занятия глаз. — Только и впрямь утомленное. Ты, наверное, ее совсем загонял в своей студии.
— Это не я, — произнес Марк и многозначительно улыбнулся, вытирая жирные руки о белый фартук, на котором уже виднелись засаленные пятна.
— А чем она еще занимается?
— Она студентка.
— И какую же науку она постигает?
— Учится в педагогическом. Будет обучать детишек начальных классов.
— Учится заочно?
— На дневном.
Кэт с сомнением посмотрела на Ольгу
— В ее-то возрасте?
Марк искоса взглянул на Кэт.
— Это она на вид такая… уставшая. А так она еще молода. Моложе тебя, Кэт.
— Не сладко, должно быть, приходится нынешним студентам, раз они так утомляются.
Марк открыл дверцу духовки, вытащил казан с пловом, перемешал ложкой и поставил обратно.
— Да, не сладко, ей приходится много работать.
— Кем? Натурщицей?
Марк ухмыльнулся и промолчал.
— Не томи, открой секрет.
— У нее уникальная профессия, — Марк загадочно улыбнулся.
— Ты меня интригуешь, Марк.
— Она работает в одной частной фирме, по вызовам. Нечто вроде ночной медсестры. Оказывает помощь в самых неотложных случаях… тяжелобольным, особо нуждающимся, самым страждущим.
— Не поняла.
— Она проститутка.
— Вот как? — Кэт перестала кромсать зелень и внимательно поглядела на Марка.
— Профессиональная, с лицензией. Все мы зарабатываем на хлеб насущный, кто как может.
— Что верно, то верно.
— Только без трепа, Кэт. Надеюсь, ты меня понимаешь?
— Разумеется, Марк. Скажи, у нее есть жених?
— Почему ты спросила?
— Я знала одного полковника…
— Полковника? При чем здесь полковник?
— Притом что у полковника было мизерное жалованье, но он был настоящий офицер и заботился о своей семье. Так вот, этот полковник тоже подрабатывал в одной ночной фирме и развозил на своей машине девочек по вызовам. Словом, занимался извозом.
— Ну и?..
— Полковник рассказал мне одну трогательную историю.
— Поделись.
— Да делиться нечем. Просто у них в фирме была одна девочка, тоже студентка. А у этой студентки имелся жених. Этот влюбленный ловер встречал свою невесту после работы, то есть после вызовов. Он ждал ее, как часовой, и прекрасно знал, чем она занимается, но его это не смущало. Парень лишь сильно беспокоился, когда его подруга задерживалась на своем поприще после положенного часа. Ведь, кажется, оплата там идет почасовая. Так?
— По-моему, так.
— Так вот, стоило его подруге задержаться у какого-нибудь клиента после положенного часа, он прямо весь нервничал, места себе не находил. Но стоило ей появиться — у него гора с плеч. Он допытывался у нее: “Все в порядке? Эти скоты тебе не сделали больно?” Представляешь, какая любовь?!
— Да, нешуточная. А при чем здесь Ольга?
— Ну, я подумала, может, она и есть та самая студентка. Чем черт не шутит.
— Да нет, она пока еще в здравом уме.
— И сколько же вызовов за ночь у этой здравомыслящей женщины? Пять, десять?
— Сто.
— Неужто так нарасхват?
— Сколько бы ни было. Не будь ханжой, Кэт. Работа есть работа.
— А потом она будет воспитывать детишек начальных классов. Учить их уму разуму. Вот тебе и мораль.
— Кэт, что с тобой? Ты какая-то сегодня злая, именинница.
— Кто злая? Кэт?— спросил Игорь, внезапно подойдя сзади и встревая в разговор. — Скажи, Кэт, он что, тебя оскорбляет? Я вызову его на дуэль. Мы будем драться вот этими кухонными ножами. — Игорь усмехнулся и потрогал тесак.
— Ну что ты, Игорь. Марк мне сделал комплимент. — Кэт ласково улыбнулась ему.
— Злая, говоришь. Может быть, — задумчиво произнес Игорь. — Это у нее от перемены климата. Она недавно с Кипра. — Он обнял ее за плечи.
— Вот как?! — удивился Марк. — И держала в тайне?! Впрочем, мне бы следовало догадаться. Этот загар… Деловая поездка?
— Не только, — ответила Кэт.
— Отдых?
— Отдых.
— И как прошел тур?
— Чудесно.
— Я слышал Кипр — экзотичная страна. Это так?
— Сказочная страна.
— И что же ты там делала? — спросил Марк, прихваткой доставая из электродуховки казан с дымящимся, подрумяненным, аппетитно пахнущим пловом.
— Соблазняла киприотов, — весело сказала Кэт.
— Игорь, ты слышал? Я бы ее на твоем месте на пушечный выстрел не подпустил к этому самому острову.
— Ну что ты, Марк, как можно заподозрить Кэт в неразборчивых связях с какими-то островитянами. Меньше, чем на американца, она не согласится. Перед отъездом я ее так и наставлял. Можешь мне изменить, но только с американцем. Как-то приятней носить рога от представителя великой державы, чем от какого-то непонятного киприота. Признайся, Кэт, у тебя там был янки? — Игорь хитро прищурился и ласково заглянул ей в глаза. Кэт загадочно улыбнулась и, подыгрывая, притворно закатила глаза.
— Эй, кухня, скоро жрать будем? — заорал из-за стола Лелик. — Ты там плов жаришь или скульптуры лепишь?
— Наш анекдотист проголодался, — усмехнулся Марк, накладывая тарелки плов.
— Жрет за обе щеки и все голоден, — съязвила Кэт.
— Несчастная Алена, — сказал Игорь. — Если выйдет за него замуж — беда. Его проще убить, чем прокормить.
— Несу, несу, — крикнул Марк, составляя тарелки на поднос.
Они сидели за столом, пили за здоровье именинницы и ели плов. Ольга изрядно захмелела. Лелик рассказывал ей о своей нелегкой и хлопотливой должности клубного администратора.
— Пашу как папа Карла, — подытожил он.
— А что ты делаешь в свободное время? — спросила бледная и хмельная Ольга.
— Играю в теннис на большом корте, — бодро сказал Лелик. — Я, Ольга, состою в престижном теннисном клубе, — добавил он не без гордости и бахвальства.
— Ты, я вижу, джентльменничаешь, — усмехнулся Игорь.
— А что делать? Приходится. В клубе у меня встречи с деловыми партнерами, — заявил Лелик. — С очень полезными людьми.
— А нельзя ли и мне записаться в ваш клуб? — лукаво спросила Ольга. — Или клуб только мужской? — ехидно добавила она.
— Смешанный, Ольга, смешанный, — не обратив внимания на насмешку, заявил Лелик. — Хорошо, я закажу тебе пропуск.
— И мне, — сказала Кэт.
— Тебе-то зачем? — удивился элитный теннисист.
— Всю жизнь мечтала поиграть в теннис на большом корте.
— Тебе — нет.
— Почему?
— Ты мне не привезла обезьянку с Карибов.
— Лелик, я не была на Карибах, — улыбнулась Кэт.
— А где ты была?
— На Кипре.
— Значит, ты мне не привезла обезьянку с Кипра.
— Лелик, зачем тебе обезьянка? — спросила Кэт.
— Ты хочешь сказать, что у меня есть Алена. — Лелик ухмыльнулся, искоса поглядывая на блондинку.
— Шакал, — процедила Алена. — У, так бы и убила.
— Только не ссориться, — сказала Кэт. — Поставьте кто-нибудь музыку. Хочу танцевать.
Лелик услужливо поднялся из-за стола и направился к стойке бара, где стоял магнитофон. Он нажал клавишу, и из мощных динамиков загрохотала буйная забойная музыка. Лелик ухмыльнулся и, пританцовывая, стал поглядывать на Кэт. Та метнула на него короткую гневную молнию взгляда. Лелик осекся и выключил магнитофон. Перемотал кассету. Заиграла медленная мелодия.
— Может, меня кто-нибудь пригласит, — сказала Кэт со скучающим видом.
Игорь прожевал, отодвинул тарелку с пловом, хотел пригласить Кэт на танец, но его опередил Марк. Он поднялся, взял Кэт за руку и повел ее в центр павильона, где было просторней. Проходя мимо Лелика, Кэт показала ему язык. Тот ответил ей подленькой ухмылкой и направился к выходу. Ольга закрыла за ним дверь на засов.
— Кэт, и как ты себя чувствуешь двадцатитрехлетней? — спросил Марк, вдыхая резкий, сумасшедший и дурманящий запах ее духов. “Она никогда не знает меры, не выбирает середины, — подумал Марк. — Кэт — это сама крайность”.
— Ты издеваешься?! Мне всего девятнадцать, — усмехнулась она.
— Пусть тебе всегда остается девятнадцать, но даже если тебе и двадцать три, то знай, что в этом возрасте жизнь только начинается. Поверь мне, ветерану, на слово. У меня эти времена уже давно позади.
— Ой, Марк, иногда мне кажется, что мне целых сорок три. Я столько наделала ошибок в жизни, что их хватило бы на три жизни. Так что еще неизвестно, кто из нас ветеран?
— Только не строй из себя бальзаковскую героиню. Лучше скажи, Игорь это тоже твоя ошибка? Или — нет?
— Не знаю… Возможно.
— Слушай, где ты его подцепила?
— Тебе-то что?
— Так, интересуюсь.
— Хочешь сказать, мы не подходим друг другу?
— Кэт, вы и с Артемом не очень-то подходили друг другу.
— При чем здесь Артем?
— Уже не при чем. Тем более что теперь у тебя другой.
— Да, другой. И что?
— Как “что”? Я твой друг, желаю тебе добра и хочу, чтобы рядом с тобой был хороший парень. Потому и интересуюсь.
— Хороший. А где его взять, хорошего?
— Не все так мрачно, Кэт. Поверь, не все. Так чем занимается Игорь?
— Марк, прекрати меня допрашивать. Я обижусь.
— Впрочем, и так видно — делец.
— Да, делец. В хорошем смысле слова — делец. Он удачлив, и у парня есть деловая хватка.
— И коммерческая жилка, — усмехнулся Марк. — Ты еще скажи, что он окончил курсы бухгалтеров.
— Марк, тебе не кажется, что ты выбрал не самый подходящий день, чтобы портить мне настроение. Лучше бы сказал что-нибудь приятное.
— Приятное… Изволь. С днем рождения, фатальная ты женщина.
— Как мило. А смысл?
— А смысл такой. Твое счастье, Кэт, что ты родилась в этом диком, растленном, двадцатом веке, а не в элегантном, утонченном восемнадцатом. Сколько бы из-за тебя дуэлей произошло, сколько бы крови пролилось…
— Как жутко. Это что, комплимент?
— А что, плохой?
— Еще не разобралась. Дай осмыслить.
— Осмысляй.
— Марк, пойдем к столу. Танец слишком длинный. Не дождаться конца. — Она отняла руки от плеч партнера и направилась к столу. Марк поплелся за ней следом.
— А где наш Лелик? — спросила Кэт, усаживаясь к столу.
— Ушел до ветру, — съязвила Алена.
Ольга стала накладывать в тарелку Марка салат.
— Хватит, хватит, — запротестовал он, когда заметил, что Ольга переборщила, навалив ему полную до краев тарелку. Едва он собрался было притронуться вилкой к салату, как Ольга обхватила руками его шею и прильнула губами к его щеке.
— Ох, эта гадкая борода, — сказала она, потрепав его рукой за черную с проседью растительность. — Когда же мы наконец от нее избавимся?
— А по-моему, ему борода к лицу, — улыбнулся Игорь, наблюдая за ними. — С ней он очень представителен. Сразу видно — культурная элита.
Марк смущенно улыбнулся и отстранил руки Ольги. Кэт, перебирая вилкой салат, поморщилась и отодвинула тарелку.
— Нет, пойду смешаю коктейль. — Она встала и направилась к стойке бара. Открыв холодильник, она достала водку, пакет сока, ванночку со льдом, составила их на стол, взяла нож и протестующе развела руками.
— Нет, колоть лед — это мужское занятие, — сказала она с упреком.
Марк поднялся и направился к стойке бара. В эту минуту послышался стук в дверь.
— Легок на помине, — проворчала Алена и пошла открывать дверь.
В павильон ввалился Лелик, раскрасневшийся, словно из бани. От выпивки у него начиналась аллергия, и он покрывался красными пятнами.
— Где это тебя так развезло? — спросила Алена, придирчиво оглядывая его.
Не удостоив ее ответом, махнув рукой, он прошел к стойке, налил себе стакан сока, подумав, плеснул туда водки, смешал вилкой и выпил залпом.
— Освежился? — спросил Марк.
— Проветрился, — отозвался Лелик.
— Что нового творится в мире? — спросила Кэт, смешивая напитки.
— Толпа беснуется. Все гудят. Объявили конкурс “Мисс бедра”. Будут измерять сантиметром.
— Вот как? — ухмыльнулась Кэт.
— У женщин? — спросил Марк.
Лелик взглянул на него как на полоумного.
— Ну не у мужиков же. Вот чудак человек!
Кэт рассмеялась. Лелик хитро сощурился и подошел к ней вплотную. В его пьяных глазах чертики плясали.
— В чем дело, Лелик? — обеспокоенно спросила Кэт, не ожидая ничего хорошего от подобной близости.
Лелик повернул голову, боязливо взглянул на Алену, которая о чем-то спорила с Игорем, снова поглядел на Кэт.
— Кэт, добудь нам этот приз, — произнес он, поблескивая осоловевшими глазами. — Он должен быть наш.
— Лелик, ты пьян.
— Кэт, прошу тебя.
— Предложи Алене.
— У тебя бедра, пожалуй, будут покруче, чем у Алены.
— Лелик, ты свинья.
— Кэт, прелесть моя.
— Прелесть, да не твоя. Иди проспись.
— Кэ-э-т. — Он полез обниматься.
— Расскажу Алене.
— Стукачка. — Он обиженно махнул рукой и нетвердым шагом удалился к столу.
— А-а, явился опойка, — сказала Алена, сверкнув на него глазами.
— Знаешь, как по-немецки “заткнись”? — спросил Лелик.
Все подняли на него глаза.
— Шарафф! — рявкнул он.
Все присутствующие аж рты поразевали.
— Какие познания! — усмехнулась Алена. — Это где ж ты таких слов нахватался?
— Не важно, — буркнул Лелик и, покачиваясь, ухватился руками за спинку кресла.
— А зачем ты тискал мою Кэт? — спросил Игорь.
— Когда?
— Только что, в баре.
— Я не тискал… она сама.
— Верю, верю,— усмехнулся Игорь. — Ну, расскажи, что творится на белом свете?
— А-а, пьянка, давка, концерт, какая-то девка на сцене стриптиз показывала.
— Что? — живо заинтересовался Игорь.
— Снимала чулки под музыку, — пояснил Лелик.
— Вот как? И ты ей не помог? — усмехнулась Алена.
Кэт принесла на подносе высокие фужеры с напитками желтого и вишневого цвета, поставила их на стол. Следом за ней Марк принес две плоских огромных тарелки. В одной из них были кусочки колотого льда, дольки лимона и апельсина, в другой порции мороженого, завернутые в красочную разноцветную фольгу. Коктейль с десертом употребляли молча. Все выглядели чуточку уставшими от выпитого вина, от несмолкаемого людского гула за стенами павильона.
— Сидим, как на поминках, — сказала Ольга с недовольством, должно быть, задетая невниманием Марка.
Марк с досадой посмотрел на нее и уставился в свой стакан. Ольга пригубила коктейль, поморщилась и поставила фужер на стол. Кэт поглядела на ее сморщенную мину и с самым равнодушным видом распечатала пачку сигарет “данхелл”.
— Правильно, Ольга, — сказал Лелик, — я им предлагал устроить пикник на природе, но они меня не послушали. Вот теперь и торчите в этой дыре.
Ольга встала и направилась к стойке бара. Марк проводил ее взглядом. Она налила себе в стакан водки и закурила сигарету.
— Мне скучно, — проговорила Кэт.
— Мне скучно, бес, — передразнил Лелик.
— Лелик, ты самый остроумный в этой компании, — заметила Кэт, достав из пачки сигарету.
Лелик перестал чавкать и церемонно поклонился над столом.
— Расскажи что-нибудь веселенькое, — попросила Кэт, — рассмеши нас. Какую-нибудь глупость сморозь…
— Есть сморозить глупость! — воскликнул Лелик и козырнул. — Что бы такое сделать? — призадумался он.
— Но, но, без глупостей, Лелик, — запротестовала Алена. Медленным движением рук она счищала корку с апельсина. — Полегче, Кэт. Не командуй моим кавалером. У тебя свой есть.
Кэт скосила глаза на Игоря, улыбнулась и уставилась в свой бокал. Игорь не смог понять ее загадочную улыбку. Она ему не понравилась и показалась какой-то нахальной.
— Как-то ты скверно улыбаешься, — заметил он с упреком.
— Да? Правда? — Кэт с удивлением взглянула на него. — Ты знаешь, у меня всегда такая скверная улыбка. Напрасно ты раньше этого не замечал.
— Нет, не все время, — произнес Игорь, терзаясь смутными подозрениями.
Кэт пожала плечами, распечатала порцию мороженого, надкусила ее, поморщилась; мороженое показалось ей слишком ледяным, так что от него ломило зубы. Кончиком языка она несколько раз провела по гладкой белоснежной поверхности мороженки.
— Вот это язык, — ухмыльнулся Лелик, наблюдая за ней.
Алена толкнула его локтем в бок. Игорь не оценил шутки и намека, в ней содержащегося, а может, истолковал его превратно, сверкнул глазами на Лелика, посмотрел на Алену, окинул гневным взглядом остальных присутствующих, остановил взгляд на кислой физиономии Ольги. “Твари, — подумал он, — дешевки, шушера”. Он посмотрел на Кэт, которая по-прежнему смачно и шустро облизывала мороженое кончиком языка, и подумал о том, что он уже полтора месяца ухлестывал за ней и все безрезультатно. Игорь и сегодня не был уверен, что после банкета, который он сам закатил и оплатил, ему удастся затащить Кэт в постель. “Наверняка сошлется, что сильно пьяна”. Ему вспомнилось, что в их офисах на улице Полярников почти все сотрудницы, зная о его неравнодушном отношении к Кэт, в насмешку, за глаза, называли Игоря “Ромэ-э-о”, с растяжкой на последнем слоге. Если поначалу это прозвище забавляло Игоря, даже льстило ему, то в этот вечер привело в бешенство. Он разозлился на себя и на Кэт. На себя — за свое долготерпение и за то, что благодаря Кэт он стал объектом насмешек. На Кэт — за то, что она каждый раз, уже будучи почти “без пяти минут в его постели”, в самый последний момент выкидывала какой-нибудь фортель, и дело срывалось. Игорю захотелось отыграться, взять реванш, изнасиловать ее каким-нибудь грубым, извращенным способом. Его ревности и мнительности не было предела, а подорванная на тюремных нарах нервная система начинала давать сбой. Мечтая о Кэт, он мечтал и о мести. “Что с ней церемониться. По морде надавать и в постель”.
По мере того, как вечеринка неминуемо клонилась к завершению, все более нервной становилась и Кэт. Она понимала, что ей потом придется прямиком отправиться в постель к Игорю — расплачиваться за банкет. Подобная мысль приходила ей в голову и раньше, но тогда она относилась к этому несколько иначе, проще. “С меня не убудет. Не такие уж у меня и железные принципы”. Кэт прикидывала в уме, сколько он денег угрохал на эту вечеринку (накручивалась кругленькая сумма), и с тревожными предчувствиями гадала, как потом ей придется все это отрабатывать в постели, выполняя его различные и, быть может, самые гнусные прихоти. Чем больше она об этом думала, тем Игорь становился ей все менее приятен.
— Я бы посоветовал тебе вести себя прилично, — с раздражением сказал Игорь, наблюдая за ее “языческими”, оральными манипуляциями с мороженым.
— Прилично?! — усмехнулась Кэт. — Это мне нравится. Я предлагаю выпить за приличия! Ольга, вы всегда соблюдаете приличия?
Ольга настороженно поглядела на Кэт и промолчала. Кэт кинула себе в фужер с коктейлем дольку лимона, апельсина, плеснула из бутылки водки, добавила томатного сока, перемешала соломкой, намеревалась выпить, но Игорь выхватил у нее бокал.
— Веди себя прилично, — угрожающе повторил он.
— Прилично?! — усмехнулась Кэт, с издевкой поглядывая на него. — А вот не поеду я к тебе после этой пьянки. И плевать я хотела на приличия.
Кровь застучала в его висках, а ее ухмылка подействовала на него, как на быка красная тряпка.
— Ты, сучка драная, подстилка штайнеровская, ты чего из себя строишь? — вспылил он, брезгливо скривив губы.
Кэт захохотала.
— Ой, ну наконец-то, как тебя прорвало?! — воскликнула Кэт, презрительно усмехаясь. — Давай, Игорек, позабавь публику. А то Ольга совсем заскучала.
Игорь как ужаленный вскочил с места и, озлобленно сверкая глазами, схватил Кэт за волосы, другой рукой за шею и грубо сгреб на себя. Кэт заерзала в кресле, издав глухой стон.
— Игорь, прекрати, — спокойно сказала Алена.
— Заткнись! — рявкнул Игорь.
— Пусти ее! — крикнула Ольга каким-то дребезжащим голосом. Он рассеянно улыбнулся, продолжая с силой удерживать Кэт за волосы и шею, запрокинув ей назад голову, мотая ее из стороны в сторону. Кэт вытянулась в кресле, стонала с перекошенным от боли лицом.
— Поумнела немножко? — проговорил Игорь и влепил ей пощечину.
— Пусти ее! — повторила Ольга.
Игорь сверкнул на нее глазами и встретился с твердым взглядом женщины, много повидавшей на своем веку и уже ничего не страшащейся. Он отвел глаза и слегка ослабил хватку. Кэт стала вырываться, мотая головой.
— Отпусти ее, — сказал Марк.
Игорь взглянул на него с усмешкой.
— Пусти, тебе говорят, — повторил Марк и воинственно встал из-за стола во весь рост своей щуплой сухощавой фигуры.
— Ого! — воскликнул Игорь. — О-го-го! — дразнил он Марка.
— Ты же ведь ее перед всеми позоришь, — вразумлял его Марк, двигаясь к нему.
— Бог ты мой! — воскликнул Игорь, цинично улыбаясь. — Он мне еще мораль читает. Да тебе, братец, самому давно пора на парашу за сутенерство.
Марк побагровел. Ольга подскочила на месте. Очевидно, из разговоров Игорь пронюхал о ее профессии. Марк набросился на противника, атакуя его ударом в челюсть. Игорь пошатнулся, выпустил Кэт, но устоял. Мужчины сцепились друг с другом. Кэт вскочила с места и, всхлипывая, метнулась к выходу. Алена с Ольгой бросились на подмогу Марку. Возле них суетился Лелик. Кэт резко остановилась у выхода, круто повернулась и кинулась в толчею дерущихся и разнимающих. Издав дикий кошачий вопль, она пыталась вцепиться ногтями в Игоря, расцарапать ему лицо, шею, вырвать клок волос. Игорь искусно маневрировал, прикрывался руками, отмахивался, да и в этой сутолоке Кэт не могла как следует подобраться к нему. Потеряв надежду пустить в ход ногти, она принялась дубасить его кулаками по спине, по плечу до тех пор, пока не отбила себе руку. Вскрикнув от боли и дергая поврежденной рукой, она выбежала прочь из заведения.
5
Узкий, но довольно длинный водный канал делил главный сквер города на две части. Вода в канале была мутно-зеленого цвета, пахла водорослями. Невзрачный канал скрашивали простенькие, незатейливые фонтанчики, весьма многочисленные, расположенные как по центру, так и по краям водоема. Вдоль канала по обеим сторонам тянулись мощенные гранитные плитами панели, на которых толпились люди. День был жаркий, солнечный, с приятным легким ветерком. В лазурной синеве неба плыли белые ватные облака. Ничто не предвещало грозы, и толпы людей в самом центре города наслаждались погодой, а заодно и праздничным концертом, посвященным дню молодежи. Если прогуливаться вдоль самого канала, то жары почти не чувствовалось: пахло мокрым камнем, влажностью, прохладные брызги фонтанов приятно освежали, искрились на солнце, переливались радугой. С двух сторон канала раскинулся сквер, на квадратных стриженых зеленых газонах которого пестрели яркие цветы. Над плотиной, с которой из реки в канал бурным ревущим потоком срывалась вода, возвышался мост, служивший транспортной магистралью, но в этот день забитый людьми. Он был украшен разноцветными гирляндами и флажками. Одна сторона сквера, на которой особо кучно толпилась публика, стала в этот день как бы зрительным залом под открытым небом, на другой стороне была смонтирована сцена с козырьком, увешанная сплетенными в виде цепи воздушными шарами.
Щурясь от слепящего солнца, Сергей поглядел на небо, в которое взмывали надутые гелием воздушные шары. У него мелькнула мысль, что в связи с праздником местная мэрия распорядилась разогнать тучи авиацией. Уж слишком голубым и подозрительно чистым казалось небо.
В этот знойный предвечерний час Сергей вместе со своим другом Костей стоял в гуще толпы и смотрел праздничное представление. На сцене под бурные эмоции публики шел концерт западной культовой рок-группы. Отряд милиции шеренгами с трех сторон, образовав плотный кордон, неприступно отцепил сцену, дабы никто из местных любителей автографов и психопаток не проник к знаменитым иностранцам. Оглушительный инструментал, сильный будоражащий голос вокалиста, визги и ажиотаж толпы, толчея и адская жара — все это крайне неприятно действовало на Сергея, нервировало его. К тому же, окруженный большей частью подростками и неуравновешенными девицами, Сергей чувствовал себя переростком для подобных забав. Впереди него парень усадил на плечи девушку, ликующую от восторга, и Сергею вовсе ничего не стало видно. Он поморщился и сокрушенно развел руками.
Музыка внезапно смолкла, словно оборвалась. Муравейник разволновался. Искушенные меломаны знали, что легендарный хит “Холлидей” так не прерывается. Еще должен быть длинный, на редкость утомительный, тоскливый проигрыш. Одураченная толпа вопила от негодования и нетерпения. Вокалист группы сделал знак рукой, призывая к спокойствию, выждал, пока заглохнет свист, улягутся страсти, а затем как-то интимно, будто в постели, что-то прошептал в микрофон. Обезумевшая толпа вторила ему диким воплем. Солист завизжал на всю катушку. Сергей успел вовремя зажать себе руками уши, опасаясь, что от ответного людского восторженного вопля у него вылетят перепонки. Выждав, пока стихнет ураган страстей — для этого ему понадобилось несколько минут, пока группа не покинула сцену — он отнял руки от ушей и раздосадовано поглядел на Костю.
— Стареешь, брат, — сказал Костя с иронической улыбкой.
— Старею, — вздохнув, согласился Сергей.
— Не горюй. Сейчас что-нибудь сообразим. Вон видишь тех двух вдовушек? — Он указал взглядом в направлении двух девушек, которые стояли от них метрах в десяти и с любопытством пялились на сцену, где уже выступала новая команда. Обе были молоденькие, в белых фирменных бейсболках с надписями “Пелл-Мелл” и белых блузках с таким же шрифтом на спине. “Торговые, агенты? — подумал Сергей. — А может, спортсменки? Черт их разберет”. У одной из-под шапочки торчали рыжие волосы, у другой темные.
— Которую берешь? — спросил Костя, задорно поблескивая глазами.
— Ту, которая похуже, — равнодушно сказал Сергей.
— Извращенец, — ухмыльнулся Костя, — ладно, пошли к ним.
Они подошли к молоденьким торговым представителям табачной фирмы и пристроились с боков по обеим сторонам от девушек.
— Как дела? — спросил Костя, вклиниваясь в разговор девушек.
Девушки молча переглянулись. На вид они были еще совсем юны. Лет по восемнадцать.
— Какие у вас чудные шапочки. Это от Версаче? — спросил Костя.
Девушки улыбнулись, но продолжали молчать.
— Позвольте представиться — Артур, — сказал Костя. — А это мой друг. Он посол Иордании.
— Хусейн, — произнес Сергей. Девицы недоуменно переглянулись.
— А вас как зовут? — поинтересовался Костя.
Незнакомки не сочли нужным ответить и за этот раз.
— А-а, я догадываюсь, — сказал Костя, — вас, — светленькой, — Утренняя Заря, а вы, — брюнетке, — должно быть, Жемчужина Востока.
Девушки хихикнули. “Крокодил Нила”, — подумал Сергей про ту, что стояла рядом с ним. Затем Костя заявил, что концерт дрянь, что вокалист пьян, и что вообще душно, и не лучше ли им вчетвером пойти в кафе и попить пивка? Рекламные агентки пиво пить отказались, зато вскользь намекнули, что проголодались и обожают пиццу.
— В чем дело, Хусейн сгоняет, — заверил Костя. — Давай, Серега, дуй, — шепнул он ему на ухо. — Я их буду пасти.
Сергей без особого восторга отправился выполнять это поручение. Он протискивался сквозь плотную шумную толпу, попадал в пробки, искал глазами лотки с выпечкой и закусками, но ему все попадались ларьки с мутно-красной рекламой “Кока-колы”, где торговали мороженым и охлажденными напитками. В сквере на променаде царило оживление, гомон и адская толчея. В воздухе пахло духами, витал стойкий выхлоп винных паров, ветерок доносил кисловатый запах и дым шашлыков. Неподалеку от моста Сергей остановился и стал рыскать взглядом по сторонам. “Ну где эта чертова пицца?”
Кэт шла вдоль канала среди пестрой многоликой толпы в направлении набережной. Ее волосы были взлохмачены, лицо не остыло от обиды и гнева, а под глазами набухли мешки. К счастью для себя, она сумела не разрыдаться, но застывшие в глазах слезы все же размазали на ее ресницах тушь и оставили черные следы в излучинах глаз.
Пестрая красочная мишура праздника, звуки музыки и галдеж раздражали ее и пришпоривали идти быстрее. Ей хотелось поскорее убежать из этого людского ада, остаться одной. Она с досадой морщилась, когда попадала в заторы и ей приходилось огибать целые семейства и компании. Дикие возгласы пьяных доводили ее до исступления. Однажды она еле удержалась, чтобы не влепить затрещину одному алканавту, который по-конски заржал возле самого ее уха. Она не замечала, что отдельные прохожие, успев в этой сутолоке взглянуть на ее лицо, сторонились и уступали ей дорогу.
— Эй, красотка, хочешь, я тебя утешу?! — Молодой прыщавый парень из компании таких же, как и он, юнцов, рукой подзывал к себе Кэт.
— Отвали, — глухо сказала она.
— Какая грубая красотка.
Только сейчас до неё дошло, что она, наверное, ужасно выглядит. “Плевать”, подумала она, “некогда прихорашиваться”. Внезапно Кэт замедлила шаги. Она подумала о том, что после всего того, что сегодня произошло, ей лучше не показываться в офисе. “Игорь меня убьёт, — подумала она. — Ничего, будет убивать — стану кричать, звать на помощь. А ещё лучше уволиться. Прямо с ходу. Он мне всё равно житья не даст. Вот именно, уволиться. Разрубить сразу два узла. И с ним и с Артёмом”. Квартира, которую для неё снимал и оплачивал Артём, теперь казалась ей чужой, и идти ей уже туда не хотелось. Она поняла так же, что больше не сможет сотрудничать с Артёмом, работать в его офисе, видеть его, да и других сотрудников тоже. Эта мысль настолько пронзила и оглушила её, что она остановилась как вкопанная. “А работа? Я теряю всё. Кому я нужна? Снова в бордель?” К счастью, за год работы в фирме она освоила компьютер, неплохо узнала делопроизводство, отменно научилась печатать на машинке, и, в общем-то, знала два языка, помимо русского. Эти мысли немного успокоили её. “Как-нибудь выкручусь, — подумала она и двинулась дальше. — А шмотки?” Кэт улыбнулась. За этот год она не покупала себе ничего, кроме косметики и нижнего белья. Артём одевал и обувал её в самых лучших и дорогих магазинах. “Не возвращать же… золото?” Он подарил ей два браслета, один из которых она носила на ноге, и цепочку с кулоном. “Это подарки, а значит, моё. Продам в случае нужды. Деньги?” Она вспомнила, что на полке в баре оставила в сумочке семьсот рублей от той тысячи, которую ей подарил Артём на день рождения и которые она прихватила на всякий случай. Там же в сумочке были и ключи от квартиры. “Проклятье! А если сопрут? Я оставила сумку на полке, в углу. А там такой гвалт. Не возвращаться же назад? А если сопрут? Марк не возьмёт, это точно. Лёлик, Лёлик… Этот может. Впрочем, не решится, он трус. Этот подонок тем более не тронет. Для него это будет оскорбительно. Алёна не возьмёт. Подруга. А Ольга, по-моему, честнее других. Деньги верну, в крайнем случае, вытрясу. А ключи? Догадается ли Алёна прихватить мою сумочку? Должна догадаться. Она самая трезвая, завтра к ней зайду. А сегодня как-нибудь перекантуюсь. Переночую где-нибудь. Да хоть на вокзале”. Эта мысль придала ей настроения, и она зашагала бодрей. Окружающий мир в этот вечер показался ей не таким уж и плохим, а пьяные рожи горожан уже не вызывали отвращения.
— Кэ-э-т, — услышала она чей-то протяжный мужской голос. Она повернулась на звук. Эдик, телохранитель Артёма, стоял возле тёмно-зелёного борта “ЗИЛа”, с кузова которого вверх устремлялась грандиозная грузоподъёмная стрела с вышкой. Она подошла к нему.
— Ты откуда вырвалась, Кэт? Посмотри на себя. Вся взъерошена.
— А-а, — она вяло махнула рукой, — поздравь меня, у меня сегодня день рождения.
— По этому поводу у тебя новая причёска? — Он пригладил ей волосы и поцеловал девушку в щёку. — Поздравляю. Кто это тебя так растрепал?
— Один подонок.
— Я его знаю?
— Не имеет значения.
— А то скажи, кончу его.
— Не надо. Лучше скажи, что ты тут делаешь?
— Обеспечиваю безопасность телевизионной трансляции. — Он показал рукой на высоченную грузоподъёмную стрелу, которая возносилась вверх из кузова “ЗИЛа”. На конце согнутой под углом стрелы была кабина, которая зависала в воздухе. В кабине стоял бородатый оператор и камерой снимал праздничное зрелище.
— Ты-то здесь при чём?
— При том, дорогуша, что этот телеканал стал принадлежать Артёму, на паях, правда. Вот он и попросил присмотреть. Пива хочешь?
— Хочу.
Он прошёл к кабине машины и что-то по-хозяйски сказал водителю. Тот подал ему сумку. Эдик извлёк из неё две банки пива и вернулся к Кэт. Одну вскрыл и протянул девушке. Отхлёбывая прохладный пенящийся напиток, Кэт поглядывала на вышку, где бородатый оператор старательно делал свою работу.
— Что, интересно? — спросил Эдик.
— Высоко.
— Да, пожалуй. На уровне восьмого этажа. Ты на каком живёшь?
— На четвёртом. А она не свалится?
— Кто? Вышка? С ума сошла. Она же немецкая.
— А-а.
— Хочешь, подниму?
— Куда?
— Туда, — он ткнул пальцем в направлении вышки.
— С ума сошёл?
— Я серьёзно. Это будет тебе мой подарок к дню рождения.
— Ты уже подарил. — Она потрясла в руке банку пива.
— Это не подарок. Это пустяк.
— А я не застряну?
— А ты решилась?
— А я не застряну?
— Ну, застрянешь — вызовем спасателей, пожарников с лесенкой.
— А эта штука не развалится? — она показала взглядом в направлении подъёмной стрелы.
— Вообще-то не должна.
— Что значит “вообще-то”?
— Ты будешь подниматься или нет? Решай, этот дух сейчас закончит, — он указал пальцем на оператора, — и будет сорок минут перерыв. Так что можешь полчасика позависать.
— Буду. А ты со мной полезешь?
— Я бы с радостью, Кэт, но Боливар не выдержит двоих. К тому же, если Артем узнает, что я бросил пост… в общем, сама понимаешь…
— Откуда он узнает?
— Опомнись, Кэт, здесь полгорода собралось. Кто-нибудь из знакомых увидит, как я с тобой в люльке прохлаждаюсь — обязательно накапает.
— Трус.
— Вон смотри, эту бороду уже спускают. Ну что, договариваться с механиком?
— Давай, иди.
Эдик отошел к машине, забрался на борт, перелез в кузов, подошел к пожилому механику, который, сидя у пульта, жал на кнопки управления, опуская люльку вниз. Пространство под стрелой было огорожено канатами, вдоль которых стояли милиционеры, не пропуская посторонних в этот запретный квадрат. Эдик вел беседу с машинистом, хлопал его своей мощной лапищей по плечу. Кэт наблюдала за ними. Эдик повернулся, отыскал глазами Кэт, подмигнул ей, подал знак рукой, что все в порядке, и спрыгнул с машины.
Кэт стояла среди празднично настроенной, шумной толпы, пестрого разноцветья одежд и несмолкаемого многоголосья. Взгляды подавляющего большинства публики были направлены на ту сторону сквера, откуда с эстрады доносилась музыка. Кэт не без восторга подумала, что через пять-семь минут все будут пялиться на нее. “Хорошо быть подстилкой Гарун-аль-Рашида”, — с усмешкой подумала она.
К ней подошёл Эдик, держа в руке за ниточку три надутых гелием цветных воздушных шара.
— Это тебе. Смотри не улети.
— Спасибо, Эдик. — Она взяла шары.
Он повёл её к люльке. Кэт шла за ним в отличном настроении, украшенная воздушными шарами. Эдик помог ей взобраться в кузов, оттуда в люльку, которая представляла собой небольшую полуоткрытую кабину, ограждённую со всех сторон толстыми железными прутьями, приваренными к опорным железным уголкам. Металлический пол в кабине был застелен резиновым ковриком. Кэт с любопытством и беспокойством осваивалась на новом месте.
— Только не выпади. Вира! — скомандовал Эдик и слез с кузова.
Машинист, сидя возле пульта, расположенного в кузове машины, нажал кнопку, стрела дёрнулась с места, и люльку тряхнуло.
— Ой, мамочка, — взмолилась Кэт и изо всех сил вцепилась в поручни, которые доходили ей чуть выше пояса.
— Крепче держись! — рявкнул Эдик. — Не перегибайся, дура!
Стрела медленно поднималась вверх, и люльку с девушкой всё выше метр за метром уносило от земли. Хоть скорость подъёма была невелика, но у Кэт от волнения захватило дух, как это с ней случалось раньше — при взлёте самолёта или когда в детстве мальчишки сильно раскачивали её на качелях.
Иногда люлька дёргалась резкими порывистыми толчками, и у Кэт замирало сердце, холодело внутри. Ей было не до красот окружающей панорамы, распростёртой внизу за десятки метров от её ног. Она чувствовала себя ужасно скованной, в напряжении цепко держалась за перила, опасаясь, что у этой дьявольской техники случится какая-нибудь поломка, или что Эдик напоит пивом машиниста и они на пару непременно что-нибудь отмочат, чтобы подшутить над ней. Ей досаждало и то, что многие в толпе ей махали руками, будто провожали в последний путь. “Когда же остановится эта чёртова железяка?” — боязливо думала Кэт, ностальгически взирая на землю, где сотнями развлекались горожане. Подвижная стрела с вышкой, в которой стояла Кэт, уже выпрямилась под прямым углом и продолжала подъём вверх, унося девушку подальше от грешной земли. “Мама мия! А если её развернёт и он вывалит меня, как контейнер с мусором?” — думала Кэт, холодея от страха. Крыши ближайших пятиэтажек уже были видны как на ладони. На одной из них сидели чумазые кровельщики, заливавшие крышу битумом, и, побросав свою работу, пялились на неё. Она поглядела на гигантскую стрелу — та показалась ей ненадёжной и хрупкой, а стальной крепёжный трос, протянутый через всю стрелу, по её мнению, вот-вот мог оборваться. У Кэт потемнело в глазах. Она перегнулась через перила и, чувствуя головокружение, стала искать глазами Эдика, чтобы подать ему знак остановиться. В кузове его не было, тогда Кэт погрозила кулаком механику, что вызвало в толпе бурный отклик смеха. Она панически отпрянула от заграждений, уже готова была повалиться от страха и отчаяния на пол, когда эта дьявольская штуковина остановилась. Люлька зависла в воздухе и легонько и плавно покачивалась, поскрипывала своими металлическими конструкциями. Приятный южный ветерок нежными дуновениями ласкал Кэт с головы до ног, играл воздушными шарами над её головой. Лёгкие убаюкивающие колебания люльки немного её успокоили. “Ну вот, а ты боялась, дурёха”. Кэт облокотилась о поручни и окинула взглядом раскинувшуюся перед ней панораму: огромный несмолкаемый людской муравейник; пенную, срывающуюся бурным шальным потоком из плотины в канал воду; яркие, светящиеся вспышки петард и сигнальных ракет, налетающих отовсюду в это вечернее полусумрачное время; тёмные воды пруда, в котором плавали увешанные пёстрыми ленточками прогулочные лодки; разноцветные козырьки летних кафе с бело-синей рекламой “Пепси”; подмигивающие гирлянды лампочек вокруг сцены; крутящиеся фейерверки, сыплющие искрами огня. И над всем этим возвышалась Кэт. Только теперь она поняла, что Эдик ей преподнес королевский подарок. “Когда спущусь, расцелую его”. Кэт смотрела на эстраду, которая с высоты казалась ей миниатюрной игрушечной декорацией, а ансамбль, поющий на сцене — труппой карликов-лилипутов. Узкие в обтяг шорты и тугая с блестками сиреневая кофта как нельзя лучше подчеркивали все прелести ее стройной фигуры, и Кэт понимала, что притягивает взоры сотен глаз. Царствуя на своем высоком подвесном троне, она, не без кокетства, решила вести себя величаво, по-королевски. “Больше не буду коситься направо и налево. А то пялюсь как дура. Стою, вся ужалась”. Она выпрямила свой шикарный стан, небрежно согнула ногу в колене и, поигрывая воздушными шарами, с показным равнодушием стала взирать перед собой на крыши домов, на отблески заката в оконных стеклах, на исчезающий за горизонтом диск солнца. Сама того не ведая, она удачно и вполне гармонично вписывалась в праздничную атмосферу вечера, словно ее появление на вышке была не случайность, а праздничная заготовка организаторов. Если смотреть снизу, под определенным углом, то сквозь полоски ограждений ее стройный силуэт с распущенными до плеч волосами и взметнувшимися к верху трепещущимися над ее головой воздушными шарами на фоне темнеющего неба, в котором вспыхивали далекие зарницы, притягивал и завораживал взоры. Кэт поняла это в тот момент, когда мастер по свету на сцене, словно воздавая ей почести, направил на нее гигантский луч юпитера и тот, разрезая тьму, высветил девушку во всем блеске. Она закрыла глаза от слепящего света и послала осветителю воздушный поцелуй. С полминуты Кэт купалась в лучах прожектора. Она просто ошалела от счастья, когда один из музыкантов группы во время длинного проигрыша схватил микрофон и поприветствовал прелестную незнакомку, сетуя на то, что она такая недосягаемая. Когда луч прожектора скользнул вниз на толпу, Кэт с грустью подумала, что её “неземных” полчаса заканчиваются и ей осталось не так уж много этих сказочных звёздных минут.
Музыка смолкла. Приезжие столичные музыканты тепло попрощались с местным зрителем. Рабочие по сцене стали сворачивать технику. Концерт был окончен, но публика не расходилась. Все ждали праздничный фейрверк, обещанную мэром города к десяти вечера. Среди несмолкаемого людского гула до Кэт доносились отголоски речи, отдельные фразы, смех. Некоторые выкрики были обращены к ней, она их улавливала, но решила не реагировать, продолжая стоять величественно и гордо. Одинокий луч прожектора со сцены шарил по толпе, по небу, метался по фасадам домов, пару раз высветил Кэт, снова беспокойно скользил по округе. Ей почему-то сразу вспомнились старые военные фильмы. Тёмные мрачные улицы, вой сирены, скользящий луч света по стенам и окнам домов, заклеенные крест-накрест окна… Кэт взгрустнулось. “Скоро они меня снимут?” Вдоль канала всё тонуло в сумраке, и смотреть туда, на кишащий людской улей, ей не хотелось. Кэт повернулась и, облокотившись о заграждения, уставилась на мост, который стоял от неё метрах в тридцати и был чуть ниже по высоте уровня люльки. Декоративные уличные фонари лимонным цветом освещали мост и шумное скопление людей, столпившихся на нём. Над мостом пылали всеми цветами радуги подвешенные поперёк гирлянды лампочек, и эта пёстрая нарядная иллюминация придавала ему особое праздничное убранство. В вечерних сумерках мост казался Кэт ярко освещённым кораблём, на палубе которого вдоль лееров собрались сотни пассажиров, любуясь водной стихией. После того, как концерт закончился, а фейерверк ещё не начался, внимание публики, заполонившей мост, переключилось на Кэт, одиноко и как-то сиротливо зависавшей в своей воздушной колыбели. Отдельные выкрики долетали до неё отчётливо, ясно, шокирующе.
— Подруга, давай к нам! Прыгай, поймаю! Лети на шарах! Станцуй нам ламбаду!
Слышались повизгивания, дикие вопли, взрывы грубого смеха. Кэт повернулась спиной к мосту, шагнула к другому краю вышки, молча проклиная Эдика за то, что он тянет со спуском люльки. Но спастись от похабных выкриков было невозможно, разве что выпрыгнуть.
— Эй, тёлка, ты чего отворачиваешься? Ты что, крутая? Халява! Давай стриптиз!
“Что я им сделала?” — взмолилась Кэт с нервной дрожью в теле, чувствуя, как в её спину вонзаются сотни взглядов. Люлька показалась ей гнетущей воздушной подвесной тюрьмой, камерой-одиночкой, а сама она — пленницей, выставленной на посмешище и глумление толпе. К счастью, в этот момент люльку поколебало, и она стала плавно опускаться вниз. У Кэт отлегло от сердца. С моста раздавался свист, но Кэт это уже не беспокоило. Она знала, что с каждой секундой, с каждым метром становится всё более недосягаемой от этих наглых выпадов. “Хорошенький у меня день рождения. Нечего сказать”, — думала она с какими-то смешанными чувствами. Кэт размотала с пальца ниточку с шарами и выпустила их в небо. “Летите”, — сказала она, попрощавшись с ними, наблюдая, как они взмывают вверх, обретая свободу. Возле борта “ЗИЛа” стоял Эдик и с добродушной улыбкой смотрел на неё. Когда стрела остановилась и люлька была в метре над кузовом, он взобрался наверх и помог Кэт выбраться.
— С прибытием. — Он восторженно поднял вверх большой палец. — Молодчина, Катюха. Вот так смотрелась!
Он спрыгнул на асфальт и протянул Кэт руки. Она попыталась слезть сама, но он подхватил её на руки, нежно прижал к себе своими сильными накачанными ручищами.
Кэт с тоской подумала, что впредь, возможно, никогда не увидит этого приятного и бесстрашного парня. Когда она уходила от чего-то в жизни — то уходила навсегда, сжигая за собой мосты.
— Пусти меня, — попросила она.
Эдик вяло и неохотно опустил свою ношу на землю. Кэт потянулась к его щеке и, закрыв глаза, дотронулась легким прикосновением губ, и тут же, не дав ему опомниться, пошла прочь. Она шла наугад и решила просто погулять.
Сергей стоял на газоне в гуще людской толпы, неподалеку от грузоподъемной стрелы с люлькой, и наблюдал за девушкой. Когда мощный луч прожектора, словно гигантский лазер, рассекая тьму, высветил девушку, мысль Сергея стала лихорадочно бродить по закоулкам памяти, отыскивая в ее потаенных уголках этот ранее видимый образ. Он вспомнил ее и с горечью подумал: “не моя”. Сергей узнал и здоровенного парня, с которым случай свел его однажды в горном местечке при тех же обстоятельствах, что и с девушкой; он видел, как этот гигант своими ручищами облапил девушку, помогая ей сойти на землю, и почувствовал кольнувшую его необъяснимую ревность и зависть. Он стоял на траве газона с четырьмя пиццами в руке. Эта стряпня раскисла от жары и была похожа на запекшийся в тесте винегрет. Он поморщился и с отвращением швырнул пиццы в траву. Девушка уже поднималась по ступенькам лестницы к мосту. Сергей следил за нею цепким алчным взглядом, ни на секунду не упуская ее из виду. “Торчу тут, как маньяк”. Девушка преодолела последнюю ступеньку лестницы и сворачивала к парапету моста. Сергей провожал ее тоскливым взглядом. Внезапно он рванулся с места со стартовой скоростью, которой смог бы позавидовать любой спринтер. Расталкивая на ходу ошарашенных людей, он рвался к мосту сквозь вязкую людскую трясину, не обращая внимания на замечания и колкие словечки, сыпавшиеся ему вслед. В эту минуту он, не моргнув глазом, готов был пройти по их головам. Он орудовал локтями, шел напролом. На последних ступеньках лестницы он врезался в толпу молодежи, не пожелавшей ему уступить дорогу, и выбил у кого-то из рук бутылку пива, которая с дребезгом разбилась об асфальт. Он взбежал на мост, лихорадочно провел взглядом по сторонам и вскрикнул: девушки нигде не было видно. Тогда он встал на цыпочки и стал шарить взглядом по толпе. “Куда она могла пойти? К набережной? К троллейбусу? К метро?” Наконец он увидел гриву черных волос и сиреневую с серебристыми блестками кофту. Девушка уже прошла мост и двигалась по набережной. Он кинулся за ней следом. Расстояние, которое их отделяло, он покрыл стремительно и замедлил ход, когда до девушки оставалось шагов пять или шесть. Безумная гонка лишь раззадорила его, но не придала уверенности в себе, и заговорить с девушкой он еще не решался. В его облике было что-то воровское, таящееся, напряженное. Лихорадочно блестевшие глаза с голодной жадностью дерзко впивались в ее голые ноги, легкую игривую поступь, движенья рук, спину, плечи, волосы. Ему оставалось сделать решающий шаг — заговорить с ней. “Пора”, — сказал он себе, но вместо того, чтобы окликнуть ее, стал языком облизывать пересохший не то от волнения, не то от быстрой ходьбы рот. Сердце у него бешено колотилось и отплясывало рок-н-ролл. Близость девушки, еще полчаса назад такой далекой и недосягаемой, сводила его с ума, сковывала страхом. Наконец он решился.
— Катя, — позвал он голосом хриплым, как крик чайки.
Она остановилась, недоверчиво вполоборота повернула голову, не уверенная, что окликают именно ее. Взгляд девушки скользнул по Сергею, по толпе, вновь задержался на Сергее, задумчиво застыл, выразив какую-то смесь: недоумения, досады и удивления.
— Катя, вы меня не узнаете? — поспешно заговорил он, подойдя к ней вплотную.
Она повернулась и, хлопая глазами, внимательно смотрела на него, чуть открыв рот.
— Помните, стройка в горах… — подсказал он.
— А-а, — протянула она, приветливо улыбнувшись. — Да, да, — добавила она, рассеянно пряча улыбку, словно извиняясь за свою забывчивость.
— Здравствуйте, — сказал он окрепшим голосом.
К его удивлению, она не ответила на приветствие и, как-то насторожившись, поджав губы, без малейшего стеснения стала подозрительно и придирчиво поглядывать Сергею то на лицо, то на губы, то на грудь.
— А что это вы так дышите? — спросила она.
Он понял, что допустил оплошность. После этой безудержной гонки ему следовало сначала хорошенько отдышаться, прежде чем окликнуть ее. Он постарался взять себя в руки и ответил с самой беззаботной улыбкой:
— Ночь душная.
— А-а, — снова протянула она. — Вот, значит, что.
Сергей растерянно заморгал глазами.
— А зачем вы меня выслеживали?
— Я-а?!
— Ну, сознайтесь, вы следили за мной, как сыщик? Следили? — Она провокационно и заговорщицки подмигивала ему. — Шли по пятам?
— Да очень это мне надо?
— Вам куда?
— Мне? — рассеянно проговорил он, с грустной усмешкой пожимая плечами.
— В какую сторону? — требовательно спросила она.
Это прозвучало, как удар плетью. Сергей почувствовал, как его лицо и внутренности охватывает какой-то жар. Терять ему уже было нечего. “Или — или”, — решил он.
— А вам? — тихо и вкрадчиво спросил он.
В воздухе оглушительно прогрохотал залп, под их ногами задрожала земля, все вокруг всколыхнулось, озарилось ярким светом. В небе вспыхнули разноцветные гроздья огней. Толпа бурно и протяжно ликовала, отзываясь выкриками на залпы салюта. Вспышки фейерверка молниями сверкали в небе, рассыпались, искрились переливчатыми огнями то в виде огромных пылающих шаров, то, словно гигантские щупальца осьминога, свисали, падая длинными светящимися нитями, то поблескивали серебристыми песчинками, словно мириады снежинок. Сергей и Катя, застигнутые врасплох салютом, молча стояли друг против друга. Он поглядывал на ее разноцветное в отблесках фейерверка лицо, на загадочную улыбку, нервное подергивание губ и втайне радовался, что салют дал ему передышку, отсрочку, время для дальнейшего маневра.
“Ну и денек”, — думала она, скользя взглядом от лица Сергея на небо и обратно, изучая его мужественное, словно высеченное из камня, лицо с резко обозначенными чертами, изумляясь его переменчивому взгляду: то робкому, то настороженному, то сверкающему хищным холодным блеском. “Холодный стальной блеск синих скандинавских глаз, — подумала она еще тогда, в далеком апреле, когда увидела его впервые. — Взгляд викинга. Вот что меня в нем приворожило”. Кэт заворожено, с магнетическим притяжением смотрела в его глаза и, уловив в его взгляде едва заметную торжествующую улыбку, отвела взор, смутилась, проклиная себя за свою сиюминутную слабость. “Черт, влипла, — подумала она, разозлившись на себя. — Как же все-таки его зовут?.. Хоть убей, не помню”.
Прогрохотал очередной залп, и в темном небе вспыхнули сверкающие малиновые огни, нарисовав символическое сердечко. Сергей и Катя одновременно поглядели друг на друга и, заморгав глазами, отвели глаза. Когда последний залп умолк, в толпе пронесся гул разочарования. Они продолжали стоять напротив, посматривая друг на друга бегло, настороженно, выжидающе.
— Как вы тут очутились? — заговорила она первая.
— Гулял. — Он развел руками.
— Что, один гуляли? — с сомнением спросила она.
— Почему один… — пробормотал он.
— А с кем? С девушкой?
Сергей пристально посмотрел ей в глаза, пытаясь сообразить, разгадать, издевается она над ним, заигрывает, забавляется или это просто любопытство. Она смотрела на него ироничным, внимательным взглядом. Он отвел глаза и уставился на ее губы.
— Да, — машинально сказал он.
— А куда же вы ее дели?
— Кого? — Он поднял голову, встрепенулся. — Ах да, оставил там… — Он провел рукой в направлении пруда.
— Что вы сделали? — живо заинтересовавшись, спросила она.
— Оставил с Костей и вообще… — Он нервозно махнул рукой, начиная раздражаться.
— Да вы с ума сошли! — воскликнула она. — Сейчас же вернитесь. Вы же обидели девушку.
Сергей поежился, сжал зубы и хлестнул ее взглядом, полным холодной ярости. Внезапно его осенило: “эта стерва надо мной потешается”.
— Хватит издеваться, — проговорил он.
— Я?! Я издеваюсь? — Она развела руками и с усмешкой поглядела на него. — Придет же такое в голову!
Кровь застучала у него в висках. Он схватил ее за плечи, грубо сгреб на себя, пытаясь закрыть ей рот поцелуем. Она отстранялась, защищаясь совершенно искренне. Он с медвежьей силой мял ее в своих объятиях, искал своими жадными губами ее губы, натыкался ими на ее нос, щеки, волосы, путались на пути его губ.
— М-м-м, — постанывала она, уклоняясь от его назойливых губ. В какой-то миг, потеряв самоконтроль, она ответила ему взаимностью, но, спохватившись, оттолкнула его кулаками в грудь и вырвалась с ловкостью дикой проворной самки. Они стояли друг против друга, как двое противников, один — готовый к атаке, другой — к отражению. Вокруг сновали прохожие, искоса поглядывая на странную парочку. Девушка дерзко, с вызовом сверлила взглядом Сергея. Он усмехнулся, смекнув, что ее поспешного бегства не последует. Уж слишком гордо, заносчиво и гневно она смотрела на него. Он бесцеремонно, нахально оглядел ее с головы до ног и обратно, хитро прищурился. Ее вспыльчивый взгляд остыл, суровое выражение лица смягчилось. Она хихикнула, смущенно отвела глаза и опасаясь, что он выкинет какой-нибудь новый фортель, отпрянула назад.
— Ты чего убегаешь? — спросил он. — Не бойся, я не кусаюсь.
— А кто тебя знает.
Они шли вдоль парапета набережной. Она пятилась назад, осторожно переступая, опасаясь споткнуться. Он шел, глядя ей в глаза.
— Помнишь, как меня зовут?
— И думать забыла.
— А ты неплохо смотрелась на этой вышке.
— Следил за мной. Я так и подумала.
— Наблюдал, смотрел.
— Дальше что?
— Хотел тебя увидеть.
— Увидел, теперь что? — Она остановилась и полоснула его насмешливым взглядом, не скрывая иронии и издевки.
— Ничего, все, точка, конец, — обиженно изрек он.
Она скривила губы в усмешке, вопросительно, нагловато и как-то разочарованно поглядела на него, пожала плечами, повернулась и пошла прочь.
Он поверженно смотрел на ее удаляющуюся спину, гордую осанку, легкую, дразнящую, игривую походку, копну темных волос, чувствуя свое бессилие и глупость ситуации. Томимый этими навязчивыми мыслями, он повернулся к мосту. Пестрое зарево ночных огней обжигающей лавиной хлестнуло его по щекам, ударило и проплыло перед глазами, сливалось, тускнело, затуманивало взор, мутило сознание. Улица обрушилась на него предгрозовым удушьем, говорливым щебетом голосов, издевательскими смешками, шумом плотины, воем милицейской сирены. Обескураженный, стыдливо пряча от прохожих робкий взгляд неудачника, словно дичась людей, он побрел к мосту.
“Что я делаю, дура? — как вкопанная остановилась Кэт. — Ведь, кажется, хороший парень. Как его зовут? Слава? Дима? Женя?”
— Эй! — донеслось до него в этой озоновой дыре удушья, среди зиявшей пустоты многоголосой пустыни. — Постой же.
Будто в его сознании зазвенело с десяток звонких колокольчиков. Он в смятении обернулся. Образ — уже навеки, казалось ему, утраченный — вновь возвращался, игриво цокая каблучками по асфальту, с грустной улыбкой на бледном усталом лице. Сергей загипнотизировано смотрел в её бархатистые глаза, отражающие множество разноцветных точек уличных огней.
— Я подумала, что некультурно уходить, не попрощавшись, — торопливо проговорила она.
— Только и всего, — разочарованно произнес он, уже было окрыленный надеждой.
Она рассеянно и неуверенно поглядела на него.
— Ты не против, что я тебя окликнула?
— Нет, напротив, — произнес он и как-то ласково и кротко посмотрел ей в глаза.
Это его овечье выражение глаз взбесило ее. “Теленок”. Ей захотелось сказать ему какую-нибудь дерзость. Она пожалела, что окликнула его. Кэт с раздражением отвела глаза и посмотрела на темные воды пруда, в которых плавали увешанные пестрыми ленточками прогулочные лодки.
— Покатай меня на лодке, — капризно заявила она.
— На какой?
— Вон на той. — Она провела взглядом в направлении воды, где возле каменных ступенек была пришвартована единственная лодка. В ней сидели двое юных рыбаков с удочками.
— Это ж чужая.
— Ну и что? Договорись.
— Как?
— Отними, упроси, утопи их, наконец. Откуда мне знать “как”?
— Хорошо, я попробую.
— Вот и отлично, попробуй.
— А ты никуда не уйдешь?
— Нет, не уйду.
— Тогда я спускаюсь.
— Иди, иди.
— Я уже иду, стой здесь.
— Давай, давай.
Он подошел к парапету, спустился на несколько ступенек вниз по каменной лестнице и обернулся.
— Стой на месте, — сказал он.
Облокотившись о заграждение набережной, она скорчила ему гримасу. Сергей подошел к рыболовам, поинтересовался, как клев, и стал упрашивать их дать ему лодку на прокат. Юноши возмутились. Он выгреб из кармана всю имеющуюся наличность и протянул паренькам. Бесчувственные рыболовы усмехались и отнекивались. Он уговаривал их так, словно это был для него вопрос жизни и смерти. Юнцы заколебались и стали переглядываться. Чтобы усилить эффект и внушить доверие, Сергей снял с руки часы и незаметно подсунул их одному из пареньков. “Под залог”, — сказал он и украдкой поглядел на девушку. Стоя у парапета, она с улыбкой наблюдала за ним, явно забавляясь. Он начал злиться, нервничать и уже готов был плюнуть на всю эту затею, когда в дело вмешалась девушка.
— Эй, вымогатели, — громко сказала она. — Одолжите на полчасика лодку. Не бойтесь, не утопим.
Рыбаки ошарашено поглядели на нее. Она стала медленно спускаться по ступенькам. Пользуясь их замешательством, Сергей, не тратя попусту время, стал выпроваживать их из лодки. Кое-как ему это удалось.
— Наловили тут тухлятины, — брезгливо сказала девушка, перешагивая через разложенных на гранитной плите чебаков и щурят. Сергей отвязал швартовочный канат, подал девушке руку, усадил ее в лодку, а сам сел к веслам. Они оттолкнулись от берега, отчалили под провожающие их недружелюбные взгляды юных рыбаков.
— Налегай на весла, шкипер, — засмеялась девушка, брызгая в Сергея водой.
Весла легко входили в воду, плавно, с легким плеском скользили по поверхности, поскрипывали уключинами. Сергей молча греб, а его спутница сидела на корме и поглядывала на него озорными поблескивающими глазами. От уличных фонарей в воде отражались длинные желтые световые тени.
— Во что это тебе обошлось? — спросила она с нахальной улыбкой.
— Что “во что”?
— Прогулка на лодочке?
— Так, пустяки.
— И охота тебе исполнять капризы взбалмошной девки? — спросила она с издевательской интонацией.
Сергей промолчал, работая веслами и глядя в упор ей в глаза.
— Забыла, как тебя зовут, напомни…
— Меня?
— Ну да, не меня же.
— Первый встречный маньяк. Не боишься?
— А ты меня?
— Чего я должен бояться?
— Ну, мало ли, женщин.
Сергей усмехнулся. Она обхватила колени руками и пристально посмотрела на него.
— Сережа, а я, наверное, очень противная?
— Вспомнила, как меня зовут?
— Угадала.
— Очень.
— Зачем же ты тогда со мной остался? Зачем стал катать меня на лодке?
— Сам не знаю.
— Мои знакомые говорят, что у меня мерзкий характер…
— Правильно говорят.
— Еще говорят, что я просто ужасная.
— Да, ты ужасная.
— Я гадкая.
— Ты отвратительная.
— Я нехорошая?
— Ты просто непорядочная.
— Сережа, я красивая?
— Ты безобразная.
— А зачем ты тогда за мной увязался?
— Видишь ли, вид у тебя был очень несчастный, после этой вышки. Как будто тебя укачало…
— Что-о?! — Она сверкнула глазами, выпрямилась на сиденье и гневно посмотрела на него. — А если б я осталась с тем парнем, чтобы ты делал?
— С каким “с тем”?
— С тем, который устроил мне этот аттракцион на вышке. Ты же следил за мной, значит, и его видел.
— С тем парнем, говоришь.
— Да, с тем.
— С этим жлобиной?
— Он не жлобина. Напротив… Оч-чень даже…
— Ага.
— Да. Что замолчал?
— Да вспоминаю.
— Да что вспоминаешь?
— Да вспоминаю, как Отелло прикончил Дездемону. Это было случайно не в лодке? Ты не помнишь?
— Ну надо же, я в одной лодке с мавром! А я все думала, откуда у тебя этот загар?
— Точно, я мавр. А вот это Средиземное море. А эти мазутные круги — кровь турецкой эскадры. А этот стадион — берег Кипра. А вот эти заросли — оазис. Видишь, как пальмы клонятся к воде? Там водятся аллигаторы. Скоро наша галера пристанет к пирсу, и юные бои подадут тебе бамбуковый трап.
— Что за бред? Я была на Кипре. Там нет аллигаторов.
Сильный порыв ветра хлестнул Сергея в спину, всколыхнул лодку. В темной декорации неба ослепительным зигзагом сверкнула молния. Неотвратимая гроза надвигалась и готова была обрушиться на окрестности.
— Опасайтесь молний, — с усмешкой сказал Сергей, глядя в глаза девушке. — Говорят, девицы со скверным характером притягивают смертоносный заряд молнии.
Она пристально затуманенными глазами смотрела на него с кормы лодки.
— Ты меня не боишься? — спросила она.
— С какой стати я должен тебя бояться?
— Тогда пододвинься поближе.
Он закинул весла вдоль бортов, перелез через скамью и сел напротив нее. Она привстала, оперлась руками на края лодки и потянулась к нему. Над их головами в темно-фиолетовом небе сверкнула молния, в наэлектризованном воздухе пахло прохладой, сыростью, одуряющий резкий запах ее духов опьянял Сергея, кружил ему голову. Их губы были сантиметрах в десяти друг от друга. Когда они встретились, волна качнула лодку и подкинула вверх. Сквозь полуоткрытые глаза он видел ее сомкнутые ресницы. Тихо плескалась вода, покачивая лодку. Ветер то затихал, смолкал, то завывал и резкими ожесточенными порывами набрасывался на них, атаковал в спину Сергея. Над ними тревожно кричали чайки. Сергей чувствовал, как его губы словно наливались свинцом. Передние зубы онемели, будто в десны ввели новокаин. Но они по-прежнему не разнимали губ, а дышать становилось все труднее. Это уже ему чем-то напомнило барокамеру флотских времен.
— Сережа, Сереженька… — Она первая отстранила его.
Он открыл глаза и увидел перед собой огни стадиона. Лодку развернуло на воде и вынесло на самую середину. Он снова сел к веслам. Ветер усилился, дул Сергею в грудь, гнал по воде мелкую волну. Чайки тревожно кружили в воздухе, взволнованно кричали, слетались к берегу, искали укрытие, предчувствуя ненастье. “Ваш выход, дождь”, — подумал Сергей и посмотрел на Катю. Она сидела на корме, обхватив колени руками, дрожала, словно ее бил озноб, и грустно улыбалась Сергею. “Только бы успеть до дождя”, — думал он, с яростью, что есть сил, налегая на весла.
Лодка причалила к ступеням набережной, Сергей кинул мальчишкам канат, потом выбрался из шлюпки, схватил за руку девушку и помог ей ступить на каменные плиты сходней. Они поднялись по ступенькам к парапету. Сергей лихорадочно огляделся. Проходящих машин не было. Он крепко сжал в своей руке ее руку, и они быстрым шагом, то и дело переходя на бег, рванулись вдоль парапета набережной к проезжей магистрали. Миновав набережную, им еще предстояло проскочить дикий пляж. Ветер усилился и набрасывался на них резким шквалом. Песок летел им в глаза. Разорванный тент кабинки для переодеваний с треском колыхался на ветру. Бездомная собака жалобно скулила у причала. Ноги Сергея вязли в песке. Встречные порывы ветра били ему в грудь, обжигали лицо. Сердце бешено колотилось… Ливень застал их у лодочной станции. Он сливался с шумом плотины, заглушая все остальные звуки. Сергей чувствовал себя бегущим по краю обрыва, с которого в пропасть срывалось его прошлое, давно ушедшее. Дождь вгонял в этот обрыв сваи, чтобы пробросить ему мостик в будущее. Будущее — оно начнется сейчас за этим поворотом. Он крепко схватил ее за руку. Тушь размазалась на ее ресницах и стекала черными струйками по щекам. Она тяжело дышала, задыхаясь от бега.
Дождь низвергался на город с неистовой холодной яростью, на его площади и аллеи, зеленые рощи и жилые кварталы, на запущенный пустырь пляжа, эти незастроенные пампасы, по которым двое случайно встретившихся людей, до ниточки промокших, бежали по направлению к трассе. Послышались тяжелые раскаты грома. Сверкнула молния, озарив на мгновение яркой вспышкой пустую магистраль, желтые фасады домов, витражи магазинов. Косой дождь крупными тяжелыми каплями молотил по земле, по листве, хлестал в лица Сергея и Кати. Они бежали под проливным дождем в свете сверкающих молний и сами словно стали дождем, ветром и ураганом. Частицами разбушевавшейся стихии.
— Я устала. Все… не могу, — запыхавшись, прохрипела она.
До трассы оставалось еще метров сорок. Сергей перевел дыхание, обнял девушку за плечи и повел ее к одному из тополей, что тянулись вереницей, пытаясь отыскать под ним сомнительное укрытие от дождя. Их ноги вязли на скользкой разбухшей почве, грязь липла к подошвам обуви. Они подошли к кроне дерева, укрылись под его ветвями с густой намокшей листвой, которая, как сито, пропускала капли дождя. Неподалеку от них стоял металлический шкаф, крытый алюминиевым козырьком, с которого стекала вода. Сергей смотрел на плотный мерцающий занавес дождя, крепко прижимал к себе озябшую девушку, чувствовал лихорадочную дрожь ее тела, слышал, как у нее стучат зубы. Продрогшая, она жалась к нему, прятала голову на его груди. Он касался губами ее волос, щеки, виска, тянулся к ее губам. Их губы слились в долгом затяжном поцелуе. Она отняла их, дотронулась губами до мочки его уха, дерзко, болезненно куснула, повела плечами, выскользнула из его объятий с ловкостью змеи и отошла прочь. Сергей изумленно и неотрывно смотрел на нее. Отступая, она встала спиной к металлическому шкафу под алюминиевый козырек, с которого стекали струи воды. Мокрые волосы длинными слипшимися нитями свешивались ей на брови, на ресницы. Рот был вопросительно полуоткрыт. Они стояли друг против друга, глядя глаза в глаза, выжидающе, с вожделением и опаской, хищно и недоверчиво, необузданно. Между ними сеялись косые полоски дождя. Ливневый шквал. В небе вспыхивали пылающие языки молнии, быть может, предвестники грядущего пожара. Потоки воды. Шум дождя… Она сомкнула глаза, запрокинула голову, медленно, истомлено, с грациозной леностью повела ей слева направо и обратно.
А где-то на вершине горы, там, где их взгляды встретились впервые, а пути пересеклись, уже давно сошел снег, и дождь бился о полированные глыбы камней, подтачивая их, зарывался в землю, где его ждали истомившиеся корни деревьев, заваленные гранитом.
Металлический шкаф сотрясался от их движений. Из сборки сыпались искры. Сергей оперся руками о мокрый металлический шкаф и сквозь пробитую изоляцию почувствовал легкие пощипывания током. С каждым движением они становились все сильнее. Резкая, как от иглы, боль пронзила ему руку, прошла по плечу, отдалась в сердце. Его встряхнуло. Она стояла спиной к щиту, кривилась от боли, судорожно вздрагивала, но еще сильнее прижималась к Сергею. Он попытался отстраниться, оттащить ее от щита, но она, вскрикнув, притянула его к себе. Ее гибкое тело то извивалось, то замирало, то сотрясалось, словно в предсмертной агонии. Чтобы хоть как-то заземлить ее, обезопасить, он просунул между ней и щитом свою руку. Но пощипывания уже перешли в настоящие удары. А они двое стояли в намокшей одежде под пробитой изоляцией электрощита, готовые умереть, но только не разъединиться друг с другом.
Сергей сидел за столиком открытого летнего кафе и поджидал Катю. Здесь должно было состояться их первое свидание. Половину той праздничной ночи они прошлялись под дождем; остаток провели, отогреваясь в баре, и лишь под утро он проводил ее к Алене. Когда они прощались, она повела себя так, будто между ними той ночью ничего не было, а то, что было, ее ни к чему не обязывает, и что вообще на нее нашло легкое помутнение, и не стоит обращать на это никакого внимания. Услышав это, Сергей был в шоке. Он упрашивал ее о свидании. Она согласилась, но только через четыре дня, ссылаясь на то, что ей надо утрясти массу неотложных дел.
Сейчас он сидел за столиком кафе, нервничал и волновался, как школьник. Его настораживало то, что в ту первую ночь он о ней почти ничего не узнал. На все вопросы она отвечала уклончиво, как-то нехотя, словно у их начавшихся отношений вряд ли возможно продолжение и потому и знать ему много о ней не следует. К тому же она опаздывала уже на двенадцать минут.
Сергей нарочно выбрал для свидания кафе на набережной, поближе к тому месту, где они встретились в прошлый раз. Оно находилось в тени тополей и представляло собой нечто наподобие открытой террасы, в глубине которой располагался бар. Стены в кафе отсутствовали, а крытый красным парусиновым тентом козырек, укрепленный на алюминиевых вертикальных стойках, прекрасно защищал от дождя и солнца. Круглые красные столики были милы и уютны, а пластмассовые кресла настолько легки, что их, казалось, может унести легкими порывами ветра. В этот жаркий полуденный час в кафе сидело не так много посетителей. Человек шесть или семь лениво прохлаждались в креслах, попивая охлажденные напитки; молоденькая официантка, сверкая белизной своего фартука, протирала столы. В кафе пахло пролитым пивом и дымом сигарет, из глубины бара поносилась музыка. Сергей сидел за крайним угловым столиком, курил, с волнением поджидая девушку. С пруда тянуло влагой, пахло мокрым камнем, ветерок доносил терпкий аромат городских цветов, растущих на гранитных клумбах вдоль набережной. Какой-то бедолага полоскал в пруде пивные бутылки, смывая с них этикетки. По мосту со звоном громыхали трамваи, шелестели шинами машины, по гранитным панелям набережной ходили прохожие, поднимая ногами хлопья тополиного пуха. Сквозь узорчатый чугунный парапет набережной просматривался пруд, в котором плавали взятые напрокат прогулочные лодки.
Сергей смотрел на угол ближнего желтого дома, откуда, по его прикидкам, могла появиться девушка, то водил взглядом по сторонам, и когда на глаза ему показывался силуэт девушки с темными распущенными волосами, у него подскакивало сердце; он цепким взглядом охватывал ее и разочарованно отводил глаза. Какой-то рыжий мальчуган с порцией мороженого уселся за соседний столик и, неаккуратно поедая его, пялился на Сергея. Сергей отвернулся и стал смотреть на пруд. Его внимание привлекла трогательная молодая пара в лодке. Девушка в прозрачном, легком, белоснежном, словно в подвенечном, платье стояла на середине лодки, выпрямившись во весь рост, со счастливым лицом, а обнаженный по пояс парень, сложив вдоль бортов весла, сидел на скамье, обняв ей ноги, уткнувшись лицом в подол ее платья. Их лодка медленно, плавно скользила по течению, а они, как застывшие изваяния, не двигаясь, замерли, словно боялись разрушить идиллию, вспугнуть мечту. Это было похоже на пленительный призрачный мираж, проплывающий по темным угрюмым водам пруда, на фоне заводских корпусов, коптящих гарью труб, среди рева машин, ожесточенного городского шума. Наконец девушка пошевелилась, потрепала парня рукой по волосам, тот поднял голову и обратил к ней лицо. Греза рассеялась, мираж стал явью. Сергей закурил сигарету, поглядел на часы. Рыжий мальчишка за соседним столиком прикончил мороженое и, разложив на столе обертки от жвачек, стал их разглядывать, что-то бормоча себе под нос. Сергей поднялся и направился в бар. Выстояв очередь из трех человек, непрерывно поглядывая по сторонам, он заказал себе двести граммов водки, расплатился, взял пластиковый стаканчик, отошел от стойки и увидел Катю. Она подошла с задней стороны кафе, откуда он ее вовсе и не ждал. От неожиданности Сергей застыл на месте с пластиковым стаканом в руке. Девушка была в черном, тонком, плотно облегающем ее стройную фигуру шифоновом платье на бретелях и в темных очках. Увидев Сергея, она подошла к нему, постукивая шпильками босоножек по тротуару.
— Здравствуй, — произнес он.
— Здравствуй, — сказала она и, сняв очки, как-то рассеянно поглядела на Сергея, в раздумье закусила губу.
У него мелькнула тревожная мысль, что сейчасона начнет искать предлог, чтобы поскорее уйти.
— Что в стакане? — спросила она.
— Минералка.
— Дай глотнуть. Умираю от жажды.
— Пей осторожней, она с градусами. — Он подал ей стакан.
— Пьешь водку по утрам? — Она строго посмотрела ему в глаза. Сергею подумалось, что она сейчас выплеснет водку.
— Дай сюда. — Он забрал у нее стакан. — Это моя компенсация за потраченные нервы. — Он с ухмылкой показал ей пальцем на часы.
— А если б я вообще не пришла?
— Склеил бы вон ту официанточку. — Он провел головой в направлении рыжей официантки, которая, улучив свободную минуту, курила в кресле за столом, закинув ногу на ногу, сверкая полными белыми, не поддающимися загару, ногами.
— Ну и вкус.
— Иди к столу. Я что-нибудь закажу.
По пути к бару он поставил стаканчик с водкой на один из столиков. Пить при девушке ему не хотелось, да уже и не было надобности, но и выливать было жалко. В баре он заказал запеченную в гриле курицу с золотистой кожицей, литровый баллон “Пепси” и пару бутылок пива. С этим заказом он вернулся к столу. Девушка сидела, закинув ногу на ногу, положив сумочку в пустое соседнее кресло. Сергей предложил ей пива, она отказалась, сославшись на то, что у нее с него становится как ватная голова и сразу рубит в сон. Она налила себе пепси и принялась за курицу. Попивая пиво, Сергей посматривал на нее. При ярком дневном свете он видел ее вблизи впервые. В нежных чертах лица девушки было что-то трогательное, кукольное, изумительно-аккуратное и вместе с тем дерзкое. Сергей скользнул взглядом по ее стройным загорелым ногам. На лодыжке левой ноги красовалась бордовая татуировка с изображением снежинки, на щиколотке правой поблескивал тонкий золотистый браслет. Он посмотрел на ее лицо и не смог сдержать улыбки. От жира у нее уже лоснилась щека.
— Не смотри на меня так. Я еще не завтракала.
— Ешь на здоровье. — Он налил себе еще пива.
Она закончила трапезу и капризно повела пальцами в воздухе. Салфеток на столе не было. Сергей протянул ей свой отглаженный чистейший носовой платок. Она вытерла им лицо, руки и вернула ему.
— Спасибо, — улыбнулся он. — Не буду даже стирать, сохраню на память.
— На память о чем? — Она полезла рукой в сумочку, достала пачку сигарет “Данхелл”, выложила на стол, вытащила одну из пачки и сунула себе в рот. Сергей щелкнул зажигалкой, поднес ей огонек, наблюдая, как она лениво прикуривает, втягивая дым. Закурив, она по-хозяйски развалилась в кресле, положив руки на подлокотники.
— Вот теперь можно жить. Спасибо за обед, — сказала она, выпуская изо рта облако дыма.
Сергей снова посмотрел на ее вытянутые загорелые ноги и поблескивающий на одной из них браслет.
— Это у тебя золото или как?
— Золото.
— Не боишься таскать? Потеряешь, или оторвут вместе с ногой.
— А-а, кто знает, что это золото.
— Сама покупала?
— Любовник подарил. — Она небрежно стряхнула пепел на пол.
— И где он сейчас?
— Кто?
— Ну, твой любовник?
Она внимательно поглядела на Сергея, ухмыльнулась и плавно, с ленивой грацией, повела головой справа налево и обратно.
— Сделай еще так же.
— Как?
— Так же, головой.
— Зачем?
— Сделай, мне нравится, когда ты так делаешь.
— Больше ты ничего не хочешь? — Она с усмешкой посмотрела на него.
— Сделай, прошу тебя.
— Да отстань ты…
Сергей допил пиво, рассеянно взял со стола пачку сигарет, вытащил одну и только тут обратил внимание, что это ее сигареты. С виноватым смущенным видом он стал запихивать сигарету в пачку.
— Бери, бери, — запротестовала она.
Он прикурил сигарету, втянул дым и поморщился. Табак ему не понравился: слишком легкий. Девушка откинулась в кресле и, выпуская изо рта клубы дыма, изучающе поглядывала на Сергея.
— Что-то не так? — спросил он.
— Думаю, кого ты мне напоминаешь.
— И кого же?
— Одного артиста. Забыла фамилию. Он все время играл краснокожих… индейцев…
— Вот как? А я и так потомственный индеец, североамериканский. Мой дедушка был вождем племени ацтеков.
— Вспомнила, Гойко Митича.
— Серьезно?
— Правда-правда, похож.
— Вообще-то мне говорили, что я похож на Кевина Костнера.
— Что-о?! — От смеха в ее глазах блеснули слезы. — Не смеши меня.
Сергей взял баллон с “пепси” и плеснул себе в стакан.
— Тебе налить?
— Нет, спасибо. Бурь добр, выкинь мой чинарик. Я объелась. Лень вставать.
Он пожал плечами, неохотно встал, взял из ее рук тлеющий окурок, отнес к урне, которая стояла шагах в восьми, и, выкинув вместе со своим, снова вернулся к столу. Катя смотрела сквозь узоры парапета на поблескивающую в пруде воду и плавающие там лодки. Сергей вновь оглядел ее с головы до ног.
— Где ты так загорела?
— За бугром.
— Где?
— На Кипре.
— Отдыхала?
— И отдыхала, и работала.
— Хорошая, должно быть, у тебя работа.
— Уже нет.
— Чего нет?
— Работы нет.
— Что, уволили?
— Сама ушла.
— Давно?
Вместо ответа она подалась вперед,облокотилась локтями о стол и, подперев руками голову, жалобно поглядела на Сергея.
— Я теперь бомжовка. Будешь меня содержать?
Сергей взял ее руку, хотел погладить, но она со смешком отстранила руку, отпрянула назад.
— Шучу, шучу, ты не думай ничего такого.
— Я и не думаю.
Она потянулась рукой к пачке сигарет, достала одну и помяла ее в пальцах.
— Окурок будешь выкидывать сама. Я тебе не мальчик на побегушках.
— Какой строгий. Ну и выкину. Ты мне не дашь зажигалку?
Сергей поднес ей огонек, наблюдая, как она медленно и смешно прикуривает. Выпустив изо рта струю рта, она небрежно развалилась в кресле.
— А ты отдыхал где-нибудь за границей?
— Работал.
— Где? — она подалась вперед, заинтересованно посмотрев на него.
— В Югославии.
— Что делал?
— Строил мост, неподалеку от Белграда.
— Сколько там пробыл?
— Четыре месяца.
— Понравилось?
— Очень.
— А как там относятся к русским?
— Как к братьям.
— А девушки?
— Что девушки?
— Девушки понравились?
— Девушки как девушки.
— Хочешь сказать, что у тебя четыре месяца был период воздержания? Что-то не верится. — Она с нахальной усмешкой глядела на него.
— Ну, почему, была одна хорватка.
— Как ее звали?
— Горана.
— Красивая?
— Очень.
— Лучше меня?
— Лучше не лучше, но как человек замечательный.
— Вот как?! И чем она была замечательна?
— Очень многим.
— У тебя с ней было серьезно?
— Еще как.
— А потом ты уехал?
— Представь себе.
— И бросил Горану?
— …
— А бедненькая несчастная Горана обливалась слезами.
— …
— А потом выбросилась с моста.
— Потом у меня с ней был почтовый роман. Мы переписывались.
— С ума сойти! — Она всплеснула руками.
— Да. И перезванивались.
— А она понимала по-русски?
— Не хуже тебя.
— И что сталось с твоей хорваткой?
— Вышла замуж.
— За серба?
— За грека.
— Надо же, за грека. Лучше бы уж за тебя.
— Может, прекратишь?
— Действительно, мне здесь надоело. Сижу, как лохушка, прилипла к креслу. Пойдем куда-нибудь. — Она резко встала и швырнула окурок в пруд.
Они вышли из тенистого летнего кафе на солнцепек, прошли мост, спустились к водному каналу. В отличие от того памятного для них обоих дня, сегодня здесь было тихо и малолюдно. Фонтанчики, расположенные по центру канала, выбрасывали вверх струи воды, и они разбрызгивались, переливались под лучами солнца радужным блеском. Вдоль канала, поближе к освежающей влаге, вяло прогуливались разморенные от жары люди. Кое-где у бережков мальчишки ловили рыбу. А какая-то девица, сидя на гранитных ступеньках, полоскала в воде ноги. Сергей с умыслом повел девушку в этот сквер, полагая, что прогулка по нему будет для нее приятной, освежит в памяти подробности того прежнего вечера. Выражение ее лица оставалось все тем же бесстрастным, холодным и равнодушным. На мостике, соединяющем оба берега канала, она пожелала остановиться. Они стояли у заграждений и молча смотрели на мутную, темно-зеленую, поблескивающую на солнце воду. Позади них шумела плотина, бросая в канал потоки воды.
Сергей искоса поглядывал на девушку. Она пристально, отрешенно смотрела вниз в воду, словно сквозь эту муть хотела что-то разглядеть, отыскать, прочесть на самой глубине. Сергей поежился от палящего солнца, которое припекало его спину и жгло затылок, дотронулся рукой до плеча девушки, предложил ей пройти в сквер. Терзаемый ее молчанием, не решаясь взять девушку за руку, он грустно смотрел на их длинные карикатурные движущиеся тени, отраженные на белых гранитных панелях.
В сквере Сергей усадил девушку на скамейку под тенистой березой, а сам отправился за мороженым. Взбежав по ступенькам длинной лестницы наверх, он отыскал лоток с мороженым, купил две порции эскимо и постоял в раздумье. Его глаза задорно поблескивали, на губах застыла странная улыбка. Он метнулся на противоположную сторону, перебежал дорогу. С каким-то лихим мальчишеским азартом он одолел небольшую аллею, домчался до гастронома. Того, что он там искал, не оказалось. Он помчался к кинотеатру, свернул за угол и увидел усатого мужчину торговавшего воздушными шарами. Рядом с ним стояли баллоны с гелием. Сергей заказал ему три шара. Пока усатый торговец накачивал шары, связывал их ниточкой, Сергей отошел к кинотеатру и отдал тающее размякшее мороженое нищему бродяге (бомж, сшибавший на водку, был явно удивлен таким презентом). Сергей вернулся к продавцу, уплатил за покупку, забрал разноцветные надутые шары и побежал в обратную сторону. Почти без остановок он домчался до перекрестка, проскочил на красный свет, выбежал на тротуар, купил у заторможенной продавщицы еще одну порцию эскимо и по ступенькам шустро спустился в сквер. Девушка сидела на скамейке, надев темные очки. Сергей прошел по газону и, срезав угол, бесшумно прокрался, встав за ее спиной.
— Это я, — произнес он и, перегнувшись через скамейку, подал ей мороженое.
— Я уже думала, ты уехал в Югославию, — ворчливо заметила она.
— А это тебе. — Он протянул ей из-за спины букет ярких трепещущих воздушных шаров.
Она пальцем опустила очки на нос и вопросительно посмотрела на него.
— Я их выловил в небе. Ты выпустила их в прошлый раз.
Он повел ее в парк отдыха и до позднего вечера развлекал на аттракционах. Сам Сергей не любил этих забав и ни на какие ее уговоры кататься вместе с ним не поддавался. Ему доставляло куда большее удовольствие наблюдать за ней в это время, и радовало, что она не желала расставаться с воздушными шарами: брала их всюду, будь то карусель, колесо обозрения или американские горки. После автодрома, где она каталась среди юнцов, сворачивала на встречную полосу, врезалась направо и налево и получала ворчливые замечания от служащего, он повел ее на головокружительную скоростную карусель. Там она блажила, визжала и вдобавок сронила с ноги туфлю. Сергею пришлось ее искать в зарослях густой травы. С американских горок она вышла, как пьяная, споткнулась на ступеньках, чуть не улетела вниз; хорошо, что какой-то парень успел ее вовремя подхватить. Лишь на колесе обозрения все прошло гладко, без фокусов. Стоя у подножия холма, на котором крутилось колесо, Сергей с грустной улыбкой наблюдал, как она в своей кабинке с воздушными шарами над головой медленно уносится ввысь. Хоть у них и была физическая близость, он ничего не знал о ее прошлом и почти ничего о настоящем. Она по-прежнему оставалась для него загадкой. После колеса он повел ее в комнату страха, где не рискнул оставить одну. Они катались по кругу в темной, мрачной, наполненной призраками комнате, а с обеих сторон возникали со светящимися фосфоресцирующими глазами и оскаленными пугающими пастями Франкенштейн, Дракула, Фреди Крюгер, Вий… монстры, чудовища, вампиры. Эти чучела хватали их руками и дико завывали. Один из монстров порвал Кате два шара. От испуга и досады она вскрикивала, прятала голову на груди Сергея. Пользуясь ее боязливостью, быть может, показной, он прижимал ее к себе руками, терся губами о ее волосы, сожалея о том, что она вряд ли согласится на второй круг. Потом они стояли в закусочной и пили пиво с горячими сочными чебуреками. Он с улыбкой наблюдал, как она зубами с аппетитом впивается в чебурек, выпуская из него сок, и подкладывал ей в тарелку добавку. Она заявила, что хотела, чтоб ее так кормили всегда. Сергей обещал взять три дня на раздумье. Когда они вышли из парка, уже стемнело.
— Отвези меня домой, — попросила она.
— Ко мне?
— Ко мне, — передразнила она.
— На чем туда проехать?
— На такси, на чем еще…
— Живешь одна?
— Одна, снимаю квартиру. Я же тебе говорила, что я бомжовка. Живу без прописки.
— А родители?
— Мать в другом городе, я не местная.
— А откуда ты?
— Из пригорода. Здесь недалеко.
— А отец?
— Он умер, когда мне было шестнадцать. Я его очень любила, больше, чем мать.
— А что случилось с твоим отцом?
— Умер, сказала же.
— Отчего?
— От неудач. Не слышал такого диагноза?
— Повесился, что ли?
— Сам ты повесился. Умер. Он был невезучий художник. Целыми днями сидел в сквере, рисовал портреты прохожих; ходил по магазинам, продавщиц там всяких рисовал за деньги. Заработает то трешку, то пятерку, то десятку. Денег вечно не хватало. Мать считала его неудачником, постоянно пилила. Он переживал; чтобы подзаработать, что-то еще выгружал по ночам на овощной базе… Так и умер в грязной спецовке грузчика у ящика с гнилыми помидорами. И жизнь не удалась, и смерть не удалась… Незадолго до смерти он мне как-то сказал, что не хочет встречать старость неудачником. Я тогда ничего не поняла, была глупой, а потом до меня дошло. Он умышленно изнурял себя этими работами, овощными базами, разгрузкой вагонов. Это было медленное самоубийство, точнее, окольный путь к самоубийству. Он стремился к нему, выбрал его. А тут еще со мной история стряслась… В общем, это его доконало. Вон такси.
Сергей жестом сделал знак водителю, но тот, не останавливаясь, проехал дальше. Они подошли к обочине и стали голосовать. Несколько машин промчались мимо, две затормозили, но им оказалось не по пути.
— Это ты всех отпугиваешь. Будь я одна, давно бы уехала, — капризно проговорила девушка.
— Вот и лови здесь одна, а я пойду на ту сторону. Посмотрим, кто раньше поймает.
— Ой, ой, да кто остановится?
— Давай пари.
— На что?
— Если поймаю первым — остаюсь у тебя.
— А если нет?
— Ну, не знаю, что-нибудь придумай.
— Ладно, иди, а я пока буду думать. Но потом не обижайся.
Сергей перешел через дорогу, встал у противоположного бордюра. Машин, идущих навстречу девушке по ее стороне, не было видно, зато у обочины, вдоль которой дежурил Сергей, вдали виднелась вереница надвигающихся попутных огней. Он ухмыльнулся и демонстративно стал потирать руки, предвкушая выигрыш пари. Девушка с усмешкой посматривала на него через дорогу.
“Давайте, родные, ко мне, ко мне”, — молча приговаривал Сергей и стал сигналить руками еще на расстоянии, предусмотрительно и самоуверенно.
Две машины промчались мимо, одна за другой, лишь обдав его легким прохладным ветерком.
— Ты бы лег на дорогу, так проще будет, — съязвила девушка.
— Погоди, вон третья идет.
Идущая ему навстречу в полутьме “восьмерка” или “девятка” сбавила ход, что весьма порадовало Сергея, подъехала и, неожиданно сделав крутой разворот, затормозила возле девушки. Сергей лишь только присвистнул. Девушка нагнулась к открытой дверце и заговорила с водителем, что-то услышав в ответ, улыбнулась и помахала Сергею рукой, подзывая его. “Плакал мой выигрыш”, — огорчился он и направился к машине, но не успел он дойти и до середины дороги, как “девятка” тронулась с места, со скрипом и лязгом развернулась, описав полукруг, и поехала в прежнем направлении. Очевидно, водитель посчитал Сергея лишним.
— Это нечестно, — простонала девушка.
— Честно, еще как честно, — усмехнулся Сергей и встал на исходную позицию у обочины.
Вдали с обеих сторон трассы светились огоньки фар, идущих навстречу друг другу машин. Катя прогуливалась взад-вперед вдоль обочины. Сергей мял в пальцах сигарету, молча поглядывая на девушку. Первым между ними проехал пустой “Икарус” с тускло мерцающими в салоне огнями. Навстречу шла колонна бортовых машин-длинномеров. “МАЗ” с прицепом, доверху груженный тесанымибревнами, с ревом промчался мимо. Следом за ним, слепя мощными фарами, через определенный интервал двигался целый караван лесовозов. “МАЗы”, “КамАЗы” ехали чередой, и в промежутках между ними Сергей смотрел на девушку. Он видел, как она метнулась от остановившегося возле нее такси с подсвечивающим зеленым огоньком. Вновь очередной лесовоз заслонил от него видимость девушки: кабина, бешеный, взрывающий ночную тишину рев мотора; мощные протекторы шин; прицеп, с которого свешивались длинные, обструганные стволы сосен; Катя, тревожно провожающая глазами эти шумные громадины; граница, демаркационная зона двух территорий, развертывающая пропасть… опять лесовоз, вновь ее взгляд какой-то растерянный, ищущий в темноте напротив глаза Сергея. Сейчас она напоминала ему маленькую девочку, затерявшуюся в ночи, беспомощную, тихо, жалобно зовущую на помощь, сбившуюся с пути у обочины ускользающих вдаль дорог. Еще лесовоз. Сергей начинал злиться. Ему казалось, что их разделяет не пятнадцать метров бетонированной дороги и поток ревущих машин, а пустыня, бездна, океан, годы. “Вот так всегда между нами будет что-то стоять, — думал он, — не вереницы машин, так другие преграды: недомолвки, скрытность, призраки и тени, всплывающие из моего и ее прошлого”. Когда замыкающий колонну лесовоз промчался между ними, они, не сговариваясь, шагнули навстречу друг другу. Гул моторов постепенно смолкал, а вскоре и вовсе заглох. С реки доносился тревожный крик чаек. Из окна какого-то дома звучала печальная песня. Сергей взял девушку за руки, но она выхватила их и, обняв его за плечи, повисла у него на шее. Не опуская ее на землю, слегка согнувшись под тяжестью ноши, он понес ее вдоль дороги.
Сергей опустил девушку на землю и они, обнявшись, пританцовывая и дурачась, побрели по дороге к перекрестку и сверкающей вдали огнями шумной магистрали. Луна над их головами тускло светила сквозь какое-то обволакивающее ее плотное дымчатое кольцо, словно это небесное светило поместили в гигантский мутно-матовый серебристый шар.
Возле своего подъезда она порылась в сумочке и достала длинный зубчатый ключ. Сергей наблюдал, как быстро, несмотря на темень, вставила его в отверстие и открыла дверь. Девушка повернула голову и смотрела на Сергея грустным ласковым взглядом.
— Ты меня не пригласишь?
— Нет, Сереженька, я устала, поезжай домой.
Он мрачно улыбнулся, не скрывая своего разочарования. Она закрыла глаза, потянулась к нему лицом, поцеловала в губы и нежно провела пальцами по его щеке. В следующие секунды она стала исчезать в проеме двери. “Просунуть руку? — гадал он, глядя на медленно закрывающуюся дверь и исчезающую вслед за девушкой полоску света, — … а, поздно”. Когда дверь закрылась, он неохотно спустился по ступенькам, достал сигарету и стал по привычке мять ее в пальцах. Ночь окутала город густым непроницаемым мраком, фонари над подъездами не горели, и лишь в отдельных окошках сквозь занавески мерцал свет. Сергея прикурил сигарету и смотрел на багровый огонек зажигалки. “Четвертый этаж… уже, наверное, дошла”. Он поднял голову. В окне у девушки горел свет. Он отнял палец от клавиши зажигалки. “Еще прилетит мотылек, опалит крылышки”…
— Ты еще не ушел?
Он поднял голову. Катя стояла в своем черном платье на ярко освещенном балконе.
— Как видишь. Дожидаюсь трамвая.
Она облокотилась о поручни и, глядя вниз на Сергея, подперла голову ладонями.
— Спой мне серенаду.
Сергей отвернулся и стал рассматривать свой тлеющий окурок. “Сейчас докурю и уйду”.
— Э-эй, Ромео!
“Да пошла ты к черту”.
— Поймаешь?
Сергей посмотрел наверх. В ее рукечто-то поблескивало.
— Кидай.
Она размахнулась раз, другой, он приготовился ловить этот блестящий предмет, но она с легким игривым смешком убрала руку за спину. Сергей отвернулся, щелчком отбросил догорающий окурок, пару секунд понаблюдал, как этот маленький тлеющий фитилек перелетает через тротуар, и направился к углу дома. В это мгновение что-то, забренчав, ударилось об асфальт в двух метрах от него. Он достал зажигалку, подсветил и поднял вещицу. Это был ригельный ключ от входной подъездной двери. Сергей посмотрел на балкон. Там ее уже не было.
7
У друга Сергея, Кости Грачева, была славная жена и, как считал Сергей, образцовая семья. Он им очень завидовал. Костя женился на фигуристке в спортивных танцах Марине. Теперь уже бывшей. После их знакомства Костя частенько наведывался во Дворец спорта на ее тренировки, попроведать возлюбленную, усаживался где-нибудь на трибуне и с замиранием сердца наблюдал, как рослый партнер под музыку и реплики тренерши обкатывал Марину на льду, крутил волчком, подбрасывал вверх, ловил руками. Костя немножко смущался и ревновал, когда во время таких “подкидов” подол ее платьица задирался, выставляя напоказ нижнее белье, но вскоре и к этому привык. “Спорт есть спорт”, — говорил он себе. Ему льстило, что его невеста такая милая, миниатюрная и вдобавок спортивная и целеустремленная.
Марина была стойкой и волевой женщиной. С детства она, простая деревенская девчонка, воспитывавшаяся в многодетной, лишенной достатка семье, рано приучившаяся поить коров и ухаживать за скотом, грезила фигурным катанием, а именно — спортивными танцами. В семь лет ей подарили первые фигурные коньки. В их маленькой деревушке не было ни одного стадиона и хоккейного корта, а потому зимой она расчищала на замерзшем озере лед и каталась там в одиночестве, в свободное от школы и домашних дел время. В двенадцать лет она с ревом настояла, чтобы родители отдали ее в городской спортивный интернат, специализировавшийся на фигурном катании. Она успешно прошла конкурс и была зачислена в группу. С этого момента в ее жизни с детством было покончено, и началась взрослая жизнь.
Постепенно она добивалась успехов и выиграла немало призов в юношеских соревнованиях. В семнадцать лет она вышла замуж за хоккеиста, ненамного постарше ее, которого знала по интернату. Они занимались на одном льду. В восемнадцать родила от него сына, а уже год спустя вернулась на лед. Наверстывая упущенное для спорта время, она стала танцевать еще лучше, оригинальней, а на тренировках работала яростно, с ожесточением, выкладываясь до изнеможения. Она была по натуре лидер и тянула за собой партнеров.
В то время как Марина срывала на соревнованиях аплодисменты и получала призы, ее талантливый, но безвольный муженек утратил место в “основе”, а в запасе центрфорвард начал спиваться. Чтобы избавить супруга от алкогольной зависимости, Марина заставила его вшить капсулу. Опасаясь летального исхода, “зашитый” хоккеист не брал в рот ни капли целый год, стал хмур, меланхоличен, а когда избавился от ненавистной “торпеды”, запил по-черному. Марина повела его кодироваться. “Узкий” специалист, выяснив, что у мастера спорта бывали неоднократные ушибы головы и сотрясения мозга, наотрез отказался кодировать ему мозги, намекнув, что не пришлось бы потом его лечить с еще более худшим диагнозом у другого специалиста.
Марина поняла, что ее супруг безнадежен. Помыкавшись с ним еще год, она разорвала брак. Ей было двадцать четыре, когда она встретила Костю. Костя гордился, что у него жена фигуристка, заботился о ее карьере, освобождал супругу от хлопотливых забот по хозяйству и забирал из детского сада своего пасынка.
В двадцать шесть у Марины стали сдавать легкие. От долгого пребывания на льду у нее начался хронический кашель. Со спортом было покончено. Она родила Косте дочь, а после декретного отпуска устроилась в обычную школу преподавателем физкультуры. Их благосостояние было скромным, а семейный бюджет частенько трещал по швам. Нестабильной, зависящей от заказов и клиентуры зарплаты Кости и мизерного жалованья Марины едва хватало, чтобы одеть и прокормить двоих детей. Трудности их только сплотили. Сергей переживал за своего друга, радовался и считал, что Косте крупно повезло в жизни.
В последнее воскресенье июля чета Грачевых пригласила Сергея и его новую подругу к себе в свой скромный загородный домик на шашлыки. Сергей зашел утром к Кате, и они долго выбирали, что ей одеть на этот пикник. После некоторой сумятицы и сумбура она остановила свой выбор на короткой желтой леопардовой юбке и розовой безрукавной кофточке. Сергей заметил, что им придется идти через лес, а там полно клещей. Она поменяла юбку на широкие спортивные штаны, надела ветровку, обулась в кроссовки. Сергей поморщился. Она обратно надела юбку, заявив ему, что через “клещевник” он ее потащит на руках. На том они и сговорились.
Костя не мог узнать подругу Сергея и глупо моргал глазами, вспоминая, где он ее мог видеть раньше. Катя и Сергей лишь переглядывались, продолжая сохранять тайну. Сергей не распространялся о своих личных связях ни с кем, даже со своим лучшим другом. Из бревенчатого одноэтажного домика вышла худенькая, миловидная и светловолосая Марина с сияющими голубыми глазами и приветливой улыбкой на бледном лице. По-дружески обняв Сергея и познакомившись с его девушкой, она пригласила их к столу. Простецкий стол, сколоченный из листа фанеры и досок, стоял на залитом полуденным солнцем приусадебном участке, обильно засаженном огородной зеленью и огороженном черным покосившимся забором. Неподалеку от стола дымился мангал, похожий на большое ржавое корыто, в котором пасынок Кости — одиннадцатилетний Димка — щурясь от копоти и дыма, жарил приправленные специями, политые сухим “рислингом” дымящиеся кусочки свинины, переворачивая их на шампурах. Кусочки шашлыков лоснились на солнце от жара, слезились, стекали каплями на шипящие угли.
— Как дела, чумазый? — спросил Димку Сергей и поставил на лавку тяжелую сумку, в которой зазвенели бутылки.
— Сережа, ну куда столько? — ужаснулась Марина, глядя, как он одну за другой выставляет их на стол.
— Ты бы видела, как я это тащил на себе, а заодно и еще кое-что, — усмехнулся он.
За столом мужчины сидели напротив женщин. Костя стал изрядно поддавать, взяв стремительный темп. Сергею показалось, что его друг чувствует себя неловко. Он допытывался у Сергея, что это за девушка с ним, но Сергей лишь отшучивался и заверял его, что он нигде не мог раньше ее видеть. Костя ощетинился на Сергея и после пятой рюмки спросил напрямик:
— Где я тебя видел?
Катя улыбнулась и сказала:
— Угадай.
— Ты в гражданпроекте не работала? — спросил Костя.
— Только мне этого не хватало, — возмутилась девушка.
— По телевизору ты ее видел, в кино, — подшучивала над мужем Марина.
— Последнее танго в Париже смотрел? — с усмешкой спросил Сергей.
— Да ну вас, — осерчал Костя.
— Костя, ты меня видел в лесу, — подсказала Катя.
— В каком лесу? Ты что, там грибы собирала? — недоумевая, спросил он.
— Строительный объект в Большом Истоке помнишь? — спросила Катя, с улыбкой наблюдая за ним. Костя захлопал главами, раскрыл рот, посмотрел на Сергея, закрыл рот, покачал головой.
— Вот черти, а? — произнес он под дружный хохот остальных. — Ух ты, подлец, — он толкнул в бок Сергея, — да как вы нашли-то друг друга?
— Да вот так и нашли, — улыбнулся Сергей.
— И все за моей спиной, Марина! — пожаловался он супруге. — Все за моей спиной!
— Они что, твоего соизволения должны спрашивать? — усмехнулась Марина.
— Нет, какой скрытный! А еще друг называется, — упрекал Сергея Костя. — Катерина, ты прости, но я тебя не признал без очков. Ты же в черных очках была и в каком-то плаще навороченном… Сергей, можно я ее поцелую?.. Впрочем, ладно, — он махнул рукой и метнул взгляд на Марину, которая ответила ему язвительной ухмылкой. — Катерина, давай намахнем, а?
— Хватит уже намахивать, — возмутилась Марина и отстранила от него бутылку. Костя взял другую, распечатал и стал разливать водку мужчинам, а затем дамам сухое вино.
— Под шашлычки за вас, ребята, — приговаривал он, — вы мне, как родные, а Серега мне вообще, как брат, — душевно произнес он и поднял стакан. — Знаешь, какой он парень?
— Знаю, знаю, — улыбнулась Катя.
— Ничего ты не знаешь… За вас, ребята. Какие же вы молодцы, — сказал Костя, держа стакан с водкой. — Как я за вас рад. Оставайтесь всегда вместе.
Марина, помедлив, украдкой поглядев на Сергея и Катю, первая подняла свой стакан, потом Сергей, затем Катя. Они чокнулись. Катя задумчиво посмотрела на Сергея. Он почувствовал себя смущенно и поспешил выпить. К ним подошел Димка, в сандалиях, синих шортах и белой запачканной футболке. Черноволосый и темноглазый, он совершенно не походил на мать.
— Ты где шманался? — спросил его Костя.
— Коз кормил, — ответил пасынок.
— Кого? — удивился Костя.
— Иди сюда, сыночка, — подозвала его Марина. Димка подошел к ней, затем юркнул, обошел вокруг стола и уселся рядом с дядей Сережей. Сергей пододвинулся, обняв его одной рукой, другой стал подкладывать ему в тарелку куски шашлыка.
— Ешь, ешь, — сказал ему Сергей. Он обожал этого паренька. В свои одиннадцать лет Димка отличался редкой общительностью, и у него была добрейшая душа. Он тащил к себе в дом раненых и больных животных, выхаживал их, а потом со слезами умолял родителей оставить их у себя. Так у него дома появлялись голуби, собаки, кошки. Голуби потом, окрепнув, улетали, а собаки и кошки находили здесь свой кров. Животные сами шли за ним по пятам. Одно приобретение было на редкость удачным. Он подобрал затерявшуюся, ухоженную, но жалкую от скитаний афганскую овчарку. Когда Димка привел ее к себе домой, она, слегка освоившись, запрыгнула с грязными лапами на диван и улеглась, проспав так до самого вечера, должно быть, у предыдущих хозяев она привыкла к подобному комфорту. Дав ей возможность выспаться как следует, Димка попытался ее накормить, поднося ей блюда в постель, но прихотливая самка от всего воротила нос. Под вечер Костя пришел с работы, увидел наглую псину на своем диване и завопил от злости. Но собака лишь поджала уши и не подумала слезть с дивана. Они оставили ее у себя и назвали “леди”.
— Тетя Катя, хотите, я вам покажу Мустанга? — спрашивал Димка.
— Какая я тебе тетя? — усмехалась девушка.
Мустанг, большой черный пушистый кот с разбойничьими повадками, был предметом гордости Димки. Он подобрал его израненного, полуживого, окровавленного от собачьих укусов. Димка выходил кота, тот окреп, отъелся, одичал, стал грозой соседских куриц и чемпионом в кошачьих драках. На него жаловались все соседи. Летом Мустанг жил вместе с Димкой и его бабушкой на даче, а осенью, когда у Димки заканчивались каникулы, они забирали кота на квартиру. Но и там он вел себя безобразно и не давал житья Леди.
Они сидели за столом до самого позднего вечера. Жара спала, и полчища комаров заунывно напевали в воздухе писклявые скрипучие трели, летали над столом алчно, досаждая своими укусами. Костя совершенно опьянел и обидчиво выговаривал Сергею относительно его скрытности. Марина с Катей о чем-то доверительно шептались и поглядывали на Сергея. Катя удивленно и загадочно округляла глаза.
— Маринка учит твою, как тебя окрутить, — заговорщически подначивал своего друга Костя, — будь начеку.
— Ты чего там вякаешь, пьяная рожа? — угрожающе спросила Марина. Костя ухмыльнулся и потянулся рукой к бутылке.
— Хватит пить, совсем уже окосел, — выговаривала ему супруга. Катя ежеминутно хлопала ладошкой по голым ногам, отгоняя комаров.
— Сергей, — сказал Костя, — там, на подоконнике, стоит лосьон, принеси его и натри ей ноги.
— Ну все, тебе спать пора, — рявкнула на мужа Марина.
— Мне пора выпить, — он налил себе из бутылки полстакана водки нетвердой рукой, половину расплескав на стол, поднес к губам и залпом выпил.
— Иди, дрыхни, — сказала Марина, морщась. — Алкоголик несчастный. — Она резко встала, покачала головой и пошла в дом.
Костя тупо и добродушно уставился на Катю.
— Ты чего пригорюнилась, кума?
Катя еле сдерживала смех, глядя в его осоловелые глаза.
— Давай споем, кума. Кате-ри-на, Кате-ри-на, где твоя перина?
Она захохотала, закрывая себе ладошкой рот. Сергей усмехнулся, плеснул себе в стакан минералки. Из домика вышла Марина с клетчатым ворсистым пледом в руке.
— Он вас не очень достал? — спросила она, косо поглядев на мужа, и заботливо накинула плед на колени Кати. Катя расправила его, прикрывая ноги от укусов насекомых. Марина с намеком поглядела на Сергея, подмигнула ему и указала взглядом на своего мужа — мол, пора ему “бай-бай”.
Сергей кивнул головой и стал тормошить и приподнимать Костю. Костя вяло, но упрямо сопротивлялся.
— Мустанг, ко мне! — заорал он, когда большой черный кот появился на приусадебном участке. — Ты где шаманил, подлец? Опять курей давил?
Кот замер, навострил уши, исподлобья хмуро посмотрел на Костю и вкрадчиво потрусил к дому.
— Иди, открой дверь коту, — съязвила Марина. Косте эта мысль показалась интересной. Он добродушно ухмыльнулся, приподнялся и, пошатываясь, направился к домику, по пути что-то ласково и назидательно приговаривая коту, журя его за плохое поведение. Открыв дверь, он запустил в дом животное, помедлил в раздумье и зашел сам. Сергей и Катя отказались пить чай с Мариной, сославшись на то, что через час уходит последняя электричка, а им еще идти через лес. Марина проводила их до калитки и тепло попрощалась с ними, расцеловав их обоих в щеки.
Они шли по пыльной деревенской дороге, с обеих сторон которой стояли деревянные и блочные дома.
— Славная у них семья, — сказала Катя, — а Марина так просто прелесть.
— Да, хорошая женщина.
— Как она мне тебя нахваливала, — сказала Катя и, посмотрев на Сергея, изумленно покачала головой.
— Ну, наверное, есть за что, — улыбнулся он.
Она взглянула на него с усмешкой. Он дотронулся своей рукой до ее руки, отыскал ее тонкие длинные пальцы, слегка сжал. По пути к лесу она нарвала в траве желтых полевых цветов, сплела из них венок и, как корону, одела себе на голову.
— Ну как? — спросила она.
— Желтый цвет — плохой цвет, — заметил Сергей. Она поморщилась, сняла венок и швырнула его в траву.
Они все ближе подходили к лесу. Сергей усмехнулся, подумав, что через этот экстремальный участок пути она теперь пойдет своими ногами и откажется от услуг носильщика. Утром, когда он нес ее на руках, то в виде компенсации за услуги позволял себе разного рода шуточки по поводу ее осветленных, непрокрашенных как следует волос и едва заметной ямочки на щеке. Она сердилась и дважды спрыгивала с его рук на землю. “Уж лучше пусть меня жрут клещи”, — капризно заявляла она.
Сергей улыбался, говорил ей: “Иди ко мне” — и опять брал ее на руки. Через какое-то время повторялось все заново: молчание, их улыбающиеся игривые взгляды, его шуточки, ее обидчивое выражение липа.
— Клещевник, — заметил Сергей с тонким намеком, когда они подошли к лесу.
Она посмотрела на него с улыбкой.
— Ну и пусть.
— Как “пусть”?! Одного моего друга парализовало после укуса клещары.
Она остановилась, пристально понаблюдала за ним и, улыбаясь, покачала головой.
— Все ясно без слов, — понимающе произнес он и бережно подхватил ее на руки. Осторожно, нежно, стараясь сильно не трясти, он приподнял ее, прижал к себе и понес в темноту леса.
— И без шуточек, — сказала она, щелкнув его пальцем по лбу. Густой смешанный лес казался в это вечернее сумеречное время мрачным, немым, заколдованным, полным загадок и тайн. Он бережно нес ее на руках, осторожно ступая по тропе, почти не глядя на дорогу.
— Ой, смотри, сова! — вскричала Катя.
Сергей поднял голову и увидел на фоне сумрачного звездного просвета неба между темных верхушек деревьев неслышное величественное парение большой ночной птицы.
— Это филин, дурочка, — ласково сказал он.
Она игриво улыбнулась и потянулась к нему губами. Обняв руками его шею, она трепетно и нежно стала целовать его волосы, лоб, виски, глаза. Он был вынужден остановиться и, закрыв глаза, припал губами к впадинке под ее горлом.
— Ты мой, — шептала она, ласково прижимаясь щекой к его виску.
Почти не слышно, легким шорохом трепетала на деревьях хвоя, кто-то шебуршился в траве, а вокруг них назойливо вился и пищал комар.
Он нес ее на руках по устланной хвоей тропинке, вдоль которой замерли покосившиеся стволы сосен, погнувшиеся, но выстоявшие, не сломленные бурей. Полные глухой немой боли, они жалобно поскрипывали кронами, клонились своими спутанными ветвями и голыми израненными сучьями к двум путникам, идущим по тропе, словно отчаянно и мучительно хотели им что-то прошептать, вымолвить.
Они ехали в полупустом вагоне пригородной электрички. Катя загрустила и отрешенно смотрела в окно, где, кроме полночной сгущающейся мглы, серебристого полумесяца луны на темном небе и изредка мелькавших вдали огоньков, ничего не было видно. Сергей решил ее не беспокоить, не отвлекать разговорами, полагая, что она просто утомилась за день. Электропоезд дал длинный гудок и ворвался в узкий темный коридор туннеля. Катя вздрогнула и испуганно поглядела на Сергея.
— Туннель, — сказала она, хлопая ресницами.
— Да, туннель, — произнес он, — где гигантская пощечина стен рассеивает в кровавой ночи… а дальше хоть убей не помню.
— Что это? Откуда? — удивленно спросила она.
— Не помню, по-моему, где-то вычитал.
— Иногда мне кажется, что вся моя жизнь — это туннель, — задумчиво сказала она. — Я погружаюсь в темноту, куда-то еду, долго нахожусь в ней, затем попадаю на свет… меня выносит на свет, и он меня не радует, слепит, до боли режет глаза. Мне становится непривычно и страшно. Это как лучевая болезнь. Светобоязнь. Меня опять тянет во тьму, во мрак. Мои глаза привыкли к темноте… Там моя жизнь.
— Плохие мысли. Гони их подальше.
— Если бы. Они не уходят.
— Давай прогоним их вместе. — Он обнял ее, прижал к себе и поцеловал в висок.
Электричка вырвалась из узкого кромешного плена туннеля и мчалась в ночи по широкой, окутанной мглой, бледно освещенной сиянием мерцающей небесной иллюминации равнине.
— Вот видишь, и туннель кончился, — произнес он.
— Знаешь, что в моей жизни было самое светлое, самое приятное?
— О самом светлом не принято говорить вслух.
— Можно я тебе все-таки расскажу?
— Конечно, можно. — Он прижал ее к себе и погладил по голове.
— У меня был парень. Но с ним у меня ничего такого не было. Ты не думай…
— Я и не думаю, малыш.
— Мне было семнадцать, я еще училась в школе. Как-то мы с подружкой гуляли в парке, потом допоздна сидели на скамейке. К нам подсели два парня, примерно наши ровесники. Один был разговорчивый, шумный такой. Он подсел к подружке, а другой, который тихий, ко мне. Мы с ним молчали, не знали, о чем говорить… Я стеснялась, он, наверное, тоже. Зато его дружок трепался за троих. Он и подружку развлекал, и нас веселил.
Потом они нас проводили и назначили нам свидание. Мне понравился мой парень: тихий, спокойный, приятный. На другой день мы с подружкой накрасились, принарядились, пришли на свидание — а их нет. Мы прождали минут двадцать и разошлись по домам. Я расстроилась, подумала, что я ему не понравилась. В общем, какое-то время после этого я переживала, чувствовала себя неинтересной для парней…
Прошел месяц, а может, и больше, и как-то в полночь — представляешь, в полночь — раздался звонок в дверь. Мы с мамой перепугались, долго не открывали, но звонок не умолкал. Я решилась и открыла дверь. И вижу — стоит Антон, тот самый тихий парень. Он извинился и сказал, что его через день забирают в армию, и пригласил меня к себе на проводы. Ни ночью, конечно, а на другой день, вечером. Он смотрел на меня так, как будто от моего ответа зависела вся его дальнейшая судьба. Я, конечно, не могла ему отказать и согласилась. Мы даже не поговорили как следует. Я ничего не понимала. Я гадала, где он был целый месяц? Почему не пришел тогда на свидание?
В общем, на другой день, вечером, я пришла к нему сама. Он обрадовался, провел меня в дом. За столом было полно народу. И друзья, и родственники. Он усадил меня рядом с собой. Я сидела, как дура, и все пялились на меня. Наверное, считали меня его девчонкой. Мать его как-то на меня странно смотрела, по-доброму, как на родную. А мне хотелось спрятаться под стол. Антон, как и в первый раз, молчал, подкладывал мне еду в тарелку, улыбался как-то застенчиво, смущался; мы обменялись за весь вечер всего несколькими фразами. Там, за столом, я, кажется, поняла, почему он тогда не пришел на свидание. Его друг, тот самый общительный и шустрый, сидел с девушкой. Такое впечатление, что он с этой девушкой уже давно был знаком. Они целовались при всех. В общем, я подумала, что раз у приятеля Антона уже была девушка, то он не захотел встречаться с моей подругой. А один Антон прийти постеснялся. И решился лишь в самый последний момент, перед армией, когда уже терять больше нечего.
Потом, после застолья, он проводил меня до дома. Мы немножко поговорили. Он сказал, что будет меня ждать утром, перед отправкой. Я все ждала, когда он меня поцелует, но он меня так и не поцеловал, лишь улыбнулся и сказал: “До завтра”. Я не спала всю ночь, лежала в темноте и гадала, раз он меня даже не поцеловал, то спрашивается, зачем он меня вообще приглашал? Я подумала, что, может, ему было неприятно и неудобно перед собравшимися — что, мол, он уходит в армию, а у него даже девчонки нет, подружки, которая ему письма писать будет… И он решил выставить меня. Думаю, что за маскарад? Что за показуха? Я даже обиделась. Чувствовала себя какой-то подставой. В общем, всю ночь гадала: идти — не идти? И все-таки пришла утром.
Он обрадовался, хоть и был грустным. Мы вчетвером пошли на этот участок в лесу. Как его? Ну, где забирают… Я, он, его мать — отца у него не было — и еще какой-то родственник. Больше никого. Друзья, видно, перебрали на проводах и утром не пришли. Мне было жалко Антона, обидно, что у него такие ненадежные друзья, и, вместе с тем, проще без них, как-то легче на душе… Идем. Антон молчит, я молчу. А когда уже посадку объявили, он подошел ко мне, посмотрел на меня так… не грустно, а ласково-ласково, да так пронзительно. Ой, я чуть не сдурела. На меня еще так никто не смотрел… И поцеловал меня в щеку. Да как-то неумело — просто ткнулся губами, и все.. А я стою как заторможенная. Мне бы его обнять за шею, поцеловать напоследок, а я пошевелиться не могу. Он к автобусу побежал, уселся у окна и рукой нам машет. А когда автобус тронулся, его прощальный взгляд не на мать был обращен, а на меня. Он смотрел на меня и махал мне рукой. И смотрел на меня не так чтоб печально, а с сожалением, виновато, и губы кусал, будто корил себя за упущенное, за то, что не успел, не решился высказать мне словами…
Меня как током шибануло. Вот она, думаю, моя первая любовь. Дождалась и уже прощаюсь с ней. Только тут все и поняла… почувствовала… и такая досада. Почему?.. Стою сама не своя, а внутри крик нарастает, думаю, вот-вот прорвется, завою… Мы обратно через лес пошли. Его мать ревет, меня дочкой называет, спрашивает, давно ли я с Антоном знакома? А я, чтоб не расстраивать ее, солгала, сказала, что уже полгода. Тут она и вовсе меня чуть ли не за его невесту посчитала. Ты, говорит, дочка, заходи, навещай меня, вместе ждать его будем. Я пообещала, а потом пришла домой, завалилась на кровать, смотрю в окно и думаю: какая же я счастливая!
— А потом?
— Он мне письма писал, я ему тоже отвечала. Там не было ни строчки про любовь, но они были искренними, теплыми…
— Ты ждала его?
— Я не хотела думать о том, что будет через два года, даже боялась загадывать; я не люблю смотреть вперед. Но я постоянно думала о нем и была счастлива; только и заглядывала в почтовый ящик.
— Вы встретились?
— Нет. Я его больше не видела никогда.
— А что произошло?
— Я проболталась целый год после школы. В общем, никуда не поступила, перебивалась временными заработками. А уже в восемнадцать сюда приехала и в техникум поступила. Жила в общаге. Мы продолжали переписываться. Но наши письма уже стали не такими, как в первый год. Более скупыми, что ли… Просто весточки. К тому же меня начал пугать тот день, когда он вернется из армии, мне становилось страшно… ведь все наши отношения были только на бумаге, в письмах, а как все сложится потом… Да и новая жизнь в этом городе меня захлестнула. Позже я уже поняла, что это была самая светлая полоса в моей жизни. Это был свет, а дальше пошел туннель.
— И сейчас туннель?
— Нет, Сереженька, сейчас свет, снова свет. Он еще ярче, чем тот, но он какой-то багряный, закатный. Я боюсь, что он догорит…
— Мы не дадим ему догореть.
— Мне страшно, Сереженька.
— Ну, ну, успокойся.
Она всхлипывала на его плече. Обняв ее, он прижался щекой к ее голове и гладил рукой ее волосы.
Деревянные мостки, сооруженные от самого берега реки, были длинными, узкими, тесноватыми и уходили над поверхностью воды вертикально вдаль метров на сто. Они крепились на бетонных сваях, которые почти до самого настила утопали в воде. Во время приливов, паводка или половодья их частенько затопляло, оттого доски почернели, скрипели под ногами, играли, пошатывались. На мостках не было заграждений, и прогуливаться по ним вдоль краев следовало с предельной осторожностью. Метрах в десяти от конца помоста в воде был установлен сигнальный маячок с красным плафоном, чтобы катер или баркас не врезался в него во время тумана или ночной мглы. Когда-то мостки вместе с примыкающим к ним вдоль береговым бетонным волнорезом служили сооружением, защищающим акваторию лодочной станции от затоплений.
Прошли годы, и станцию закрыли, лодки убрали, а мостки сохранились как ветхий памятник о тех временах, когда в жаркий зной здесь толпились сотни людей, слышались щебет голосов, визг, смех, а весла гребцов вспенивали серебрящиеся на солнце брызги воды. В этот поздний час на деревянном настиле помоста собралось не так много народу — с десяток рыбаков сидели по краям с обеих сторон настила и равнодушно рыбачили. Сергей и Катя стояли у самого края помоста, неподалеку от тускло светящегося красным светом маяка, и смотрели вдаль на темнеющую полоску горизонта и простирающиеся над ней отблески заката. Сергей и раньше частенько наведывался на этот помост, когда тот еще был причалом, бывал здесь и в дождливую погоду, чтобы навестить лодочника, отца своего друга, и распить в будке с этим потрепанным жизнью стариком поллитру водки. Иногда они пьянствовали до самого утра. Обычно в дождь старик обеспокоено ходил по настилу, осматривал лодки, с хозяйской заботой вычерпывая из них воду. Сергей издали замечал его сутулую фигуру в длинной зеленой штормовке с натянутым капюшоном, видел, как он отчаянно борется со стихией, орудуя черпаком.
Приходу Сергея старик радовался, как ребенок. Он бросал свою постылую работу, вел гостя в сырую тесную будку, где они под шум ливня, плеск воды, отогреваясь, пили водку. На красном добродушном морщинистом лице лодочника играла усталая улыбка. Измученный жизнью, разморенный от водки, уставший, он становился сентиментальным после третьей стопки, ласково называя Сергея “сынок”. Его собственный бесшабашный сын, приятель Сергея, однажды отважился пуститься в плавание на катамаране в неласковую ветреную погоду. Мало того, он прихватил с собой и своего шестилетнего сына. Их водный велосипед перевернулся на самой середине реки. Все это произошло быстро, мгновенно, прямо на глазах ошеломленного ужасом старика.
Целые сутки поисковая команда безнадежно искала пропавших. Утопленники всплыли лишь на вторые сутки. Разбухшие от долгого пребывания под водой, с бесчисленными травмами и следами увечий от ударов перевернувшегося катамарана, они, отец и сын, словно навеки скрепленные в агонии узами родства, держали друг друга в цепких объятиях, не желая даже мертвыми расставаться под водой. Быть может, сжимая из последних сил сына в предсмертных судорогах, отец, захлебываясь, просил у него запоздалое “прости” за свой роковой поступок.
Потеряв сына и внука, старик почти не покидал лодочной станции, коря себя за ту тогдашнюю уступку сыну. Даже в зимнюю стужу он частенько наведывался на причал и бросал в обледенелую воду букеты искусственных цветов, которые ветер растаскивал по кромке, заносил в проталины.
Прошли годы, и старик куда-то исчез. Сергей его больше не встречал. Быть может, всевышний услышал его мольбы и воссоединил навеки с утраченными близкими.
Сергей смотрел на багровеющее, словно израненное, небо, исчезающее вдали за линией горизонта, и думал о том, что с этим причалом у него связаны скорее мрачные, чем приятные воспоминания. Когда-то мальчишкой, лет пятнадцать назад, он в этой реке возле этого причала чуть не простился с жизнью. Они с друзьями решили искупаться ночью. Он заплыл почти до середины, а навстречу ему мчался катер. Сергей растерялся, замешкался, вместо того, чтобы плыть к берегу — стал махать катеру рукой, сигналить, кричать, чтобы он свернул. Но рев мотора заглушал его крики, а в темноте пловца не было видно. Катер неуклонно приближался, шел прямо на него. Когда между ними оставалось метров пять, Сергей изо всех сил нырнул в воду. Да неглубоко. Вода была тяжелой, его выталкивало наверх. К тому же он никогда не был хорошим ныряльщиком. Он слышал прямо над собой рев мотора, чувствовал, как вскипела и запенилась вода, всплывал и боялся, что ему снесет голову или раздробит спину. Он еще подумал тогда, что лучше пусть оторвет голову, чем на всю жизнь остаться прикованным в инвалидной коляске. Но миновало. Он всплыл, когда уходящий катер окатил его кильватерной струей. В ту ночь он познал, что такое ужас смерти. Он преодолел этот страх и с тех пор перестал чего-либо бояться. Страх жизни в сравнении со страхом смерти казался ему и вовсе ничтожным. Он был в этом уверен. Но перестал бояться лишь за себя, но не за других, близких ему. Страх не был преодолен окончательно и проявлялся в дальнейшем в форме заботы. Заботы о ближних. Страх иного свойства — менее возвышенный и кошмарный, чем ужас смерти, но более тревожный, не проходящий и не выпускающий его из своего плена.
Сергей обнял девушку, ткнулся губами в ее висок и поймал себя на мысли, что он теперь всегда будет бояться ее потерять. Надолго ли? До тех пор, пока она с ним. Значит, и этот страх непреодолим. Пока она с ним. Потеряв, утратив “что-то”, мы излечиваемся от страха. Под их ногами тихо плескалась вода. Весь день простоял жаркий, изнуряющий, в теплом прогретом воздухе парило, как перед грозой, и даже здесь, возле воды, почти не чувствовалось свежести и прохлады. Солнце уже скрылось, и сквозь зыбкую дымку тумана в бескрайней дали была видна линия горизонта. Легкая обволакивающая пелена затянула реку, но и в ней сквозь этот пар приглушенно отражались густо-красные отблески вечерней зари. В небе пылало багровое зарево. Отдельные участки неба блестели позолотой, высвечивая очертания дремлющих облаков. Кое-где на небе серебрились просветы, а прямо над ними небо приняло зловещую йодисто-красную окраску. Вдали на небе виднелись расплывчатые фиолетовые пятна, словно какой-то нерадивый клерк в небесной канцелярии расплескал тонны чернил. Ночь постепенно окутывала город синей мглой.
Сергей стоял на помосте, молча, в обнимку с девушкой и смотрел на увядающую позолоту на небе — неуловимую гибель дня. Чем больше он раздумывал, тем пейзаж и сам причал казались ему все более мрачными во всех смыслах. Зачем же он тогда привел сюда Катю? Чтобы сказать ей нечто важное? И связать себя с ней (если получится) узами тревоги, заботы, а проще — страха. Страха потерять ее. Потерять друг друга, если этот страх взаимный. Почему здесь? Мало ли на земле мест… Каким бы ни был мрачным этот уголок и горестными воспоминания, связанные с ним, этот причал был самым “искренним” уголком в его жизни.
…Год 1979-й. Школьный выпускной вечер. Они всем классом сбежали из школы и устроили паломничество на этот причал. Их потеряли все: учителя, родители, нанятый из филармонии оркестр музыкантов. А они сидели здесь, пили дешевое вино, клялись друг другу в дружбе и обещали каждый год в этот день встречаться на этом месте. Но так больше и ни разу не встретились. С того дня Сергей многих не видел, а двоих из класса уже не было в живых. Они не дожили и до тридцати. Год 1980-й. Сергея забирали в армию. Он с друзьями пришел ночью на этот причал. Ему было тоскливо, он напился пьяный и в одежде свалился в воду. Неплохо освежился, но чуть не утонул. Так уж вышло, что каждый раз на этом причале у него завершался какой-то отрезок жизни и начинался новый этап, веха. Начало, старт, точка отсчета. Словом, причал стал для него заветным уголком. Только вот он не совсем уяснил себе: действительно ли этот уголок становился для него точкой нового отсчета, нового периода или его просто-напросто швыряло сюда всякий раз, отбрасывало, словно на мель, течение жизни? Но нет — возвращение сюда каждый раз через много лет было не ностальгией, не откатом назад и не вращением, не беготней по кругу, а чем-то вроде поиска миража — призрачного, неясного, который виделся ему сквозь пелену тумана, сквозь дым над водой, как карта будущих действий, как конечная цель… Ему захотелось разорвать со всем этим, никогда больше сюда не возвращаться, как к разбитому корыту, чтобы “начало всех начал” стало раз и навсегда последней, отправной исходной точкой.
— Катя, — проговорил он после долгого молчания и почувствовал, как дрогнуло ее тело под его рукой. — Катя, родители у меня живут отдельно. У меня однокомнатная квартира. Мы живем вдвоем с котом. Он у меня очень грустный, совсем не игривый. Все больше сидит на подоконнике и глядит в окно. Иногда прихожу под вечер, смотрю на него, и берет такая тоска… Катя, перебирайся ко мне. Мы могли бы жить вместе…
Он прислушался, как коряво и неуклюже прозвучали его последние слова, повисли не то намеком, не то бестолковым вопросом в сумеречном, прогретом воздухе. Ему стало неловко. Хотелось прокрутить все заново и начать сначала, но уже по-другому.
— Ты мне предлагаешь пожить у тебя? — неуверенно проговорила она, глядя перед собой в багровеющие темные пустоты неба.
— Я предлагаю быть вместе… всегда, — как-то неловко пояснил он.
— Как это, оформить отношения или просто сожительствовать?
Его начинала злить ее непонятливость. Он подумал, что она, скорее всего, нарочно притворяется.
— Лучше оформить. Знаешь ли, я старомоден. Предпочел бы иметь штамп в паспорте. Одним словом, как это?.. Свить гнездо. Обзавестись семьей. — Сергей почувствовал некоторое удовлетворение оттого, что наконец-то нашел подходящие для такого торжественного момента слова. Но его тут же покоробило, передернуло, бросило в жар. “Штамп в паспорте”. Он припомнил, как один его приятель сделал своей девушке предложение руки и сердца, упомянув про штамп в паспорте. Девица не отказала, но колко заметила, что ей все равно, как раздвинуть ноги в постели. “Со штампом или без штампа…” Приятеля Сергея этот ответ разозлил, а сейчас Сергей подумал о том, как просто все опошлить. Он поглядел на Катю, ожидая, что, услышав это признание, она обратит к нему лицо, поглядит в глаза… Но она не двигалась, словно окаменевшая, устремив взгляд вдаль. Томясь в мучительном ожидании, Сергей уставился на тускло мерцающую в красном плафоне сигнальную лампочку маяка. Ему подумалось, что весь мир — это темная огромная лаборатория под открытым небом, а красный плафон маяка — фотоувеличитель. Цепенея от волнения, он ждал ее ответа, своей участи. Если скажет “нет” — то черный засвеченный негатив, если “да” — яркий красочный снимок.
— Вряд ли ты будешь со мной счастлив, — отозвалась она.
— Зачем гадать? Давай попробуем.
— Семья — это ты, я и твой кот? — спросила она внимательно, чуточку удивленно поглядев ему в глаза.
На ее губах промелькнула едва заметная усмешка, в интонации ее голоса Сергей и вовсе почувствовал что-то издевательское.
— Ну, почему? Со временем ты мне кого-нибудь родишь. Мальчика, девочку… мне все равно.
Она поежилась, нервно повела плечами и отошла на несколько шагов в сторону. Он в растерянности смотрел на ее профиль.
— Наверное, я что-то не так говорю… Знаешь, я это в первый раз, — произнес он извиняющимся тоном.
Она пронзительно посмотрела на него нежным, лучистым, поблескивающим в полутьме взглядом, не то в раздумье, не то в отчаянии покачала головой. Сергей рассеянно пожал плечами, ничего не понимая. Она скользнула взглядом по деревянному настилу, по воде, снова посмотрела ему в глаза, захлопала ресницами, прикусила губу, отвела взгляд, словно что-то взвешивала, прикидывала в уме, на что-то решалась или, напротив, никак не могла решиться.
— Катя, — позвал Сергей тихо и неуверенно, как когда-то на набережной. Она не обернулась, лишь спина ее резко дернулась, словно по ней пробежала судорога. Он схватил ее за плечи и повернул к себе лицом. В ее глазах блестели слезы.
В ее заплаканных глазах он увидел, прочел не что-то сближающее, а навеки отталкивающее. Она решительно, но с каким-то сожалением посмотрела в глаза Сергею. Он снова отвел взгляд и стал смотреть поверх ее плеча на девочку с собакой. Кто-то из рыбаков окликнул девчушку, подозвал к себе. Девочка подошла к нему. Собака, виляя хвостом, боязливо и недоверчиво плелась сзади. Сергей вдруг подумал, что не хочет выслушивать никаких объяснений, что на сегодня хватит, пусть остается все как есть…
— Меня изнасиловали, когда мне было пятнадцать, — выговорила она, словно взрывая полночную тишину. — Ты слышишь меня?
Оглушенный ее признанием, Сергей опустошенно смотрел через ее плечо на сиротливую девочку. Рыбак ей что-то добродушно говорил, девочка выразительно, но тщетно отвечала ему жестами и знаками. “Глухонемая”, — подумал Сергей.
— Три мерзавца, — проговорила она, словно выплюнула, — три твари, три мрази.
— Ну и что? — глупо произнес он, глядя на ее искаженное от черных подтеков лицо, брезгливо поблескивающие глаза, на скошенную влево ухмылку.
— Что?! Нет, тебе лучше это знать. Меня напоили, быть может, что-то подсыпали… а потом затащили в подвал. Я была глупая… Там стоял стол… теннисный. Меня завалили на него. Один держал меня за ноги, другой за волосы. Я кричала, я умоляла, я просила. Мне затыкали рот потными ладонями. Они смеялись. Им было весело.
Сергей почувствовал, как у него скакнуло сердце.
— …Все трое. Сквозь слезы я видела потолок, белый такой, на нем висели какие-то жженые обгоревшие спички, в черных кругах. Никогда не забуду… Когда они менялись по очереди… я знала, была уверена, что после покончу с собой, и уже не сопротивлялась. Потом они убили на моих глазах кошку. Они запугивали меня, чтобы я не заявила. Кошку держали за хвост и с размаху били об стену. Меня заставляли смотреть. Хлестали по щекам. С силой открывали глаза и орали в ухо. “Смотри, сука, смотри!” Кошка была как пьяная, вытянулась в судороге… стала длинной-длинной. Она еще была жива… Они били ее головой об стену. — Захлебываясь от слез, истерично вздрагивая, она пятилась назад, отстраняясь от Сергея. Он, оторопев, смотрел на нее, потом метнулся к ней и успел обхватить ее руками в тот момент, когда одна нога у нее зависла в воздухе над самым краем настила.
— Пусти меня, пусти! — закричала она, вырываясь из его цепкого захвата.
После недолгой борьбы на глазах ошарашенных рыбаков он наконец усадил ее на настил, продолжая крепко держать руками. Она немного успокоилась, лишь судорожно всхлипывала от плача. Сергей зачерпнул руками пригоршню воды, поднес к ее лицу, стал обтирать ей лоб, щеки.
— Прикури мне, — глухо сказала она.
Он достал из пачки две сигареты, обе сунул себе в рот, щелкнул зажигалкой, по отдельности прикурил, одну подал девушке. Она взяла ее нервно трясущимися пальцами, поднесла к губам, жадно затянулась.
— А теперь самое худшее, Сережа, — тихо сказала она, стряхивая трепещущимися пальцами пепел с сигареты, затягивая мучительную паузу перед неизбежным откровением. — Я не смогу иметь детей.
Сергей почувствовал, как кровь отхлынула от его сердца, как спало напряжение и не то чтобы отлегло — просто внутри разлился какой-то холодок. Он сидел в оцепенении и бездумно смотрел на тускло размалеванное, в багровых разводах небо.
— Я знала об этом с пятнадцати лет, — вымолвила она этот суровый приговор, глядя в темную гладь воды. — Представляешь, как мне жилось все эти годы?
Сергей бессмысленно смотрел на кончик ее тлеющей сигареты.
— Знаешь, а я до сих пор не могу с этим смириться, — с каким-то внезапным порывом произнесла она. — Иногда просыпаюсь по утрам, вижу свет, считаю себя такой же, как все нормальные женщины, а потом пробуждаюсь… и хочется кидаться на стены, только не признавать неизбежное. — Она произнесла это резко, непокорно, не то проклиная свой удел, не то пытаясь бросить судьбе бессмысленный вызов. — Да, я не могу с этим свыкнуться… — резким порывистым движением она обхватила колени руками, уткнулась в них лицом и стала нервно покачиваться взад-вперед.
Сергей крепко обнял ее, прижал к себе, опасаясь, что вновь повторится истерика, и не находил нужных успокоительных слов. Он почувствовал, как внутри него закипает и клокочет ярость, жажда мщения, злоба, направленная вовнутрь, опустошающая его.
— Если бы ты знал, как я ненавижу порой своих подруг, — снова заговорила она, подняв голову. — Они взахлеб хвастаются мне о своих малышах, а я готова бежать сломя голову… А иногда вижу какого-нибудь калеку, слепого, безногого, жалкого, и прямо душа поет. Даже завидую себе. Ведь есть же люди, которым еще хуже меня! Какая же я злая, господи…
Сергей потерянно смотрел в темноту ночи, перед его мысленным взором мелькнул корабль, гигантский лайнер с огромными устрашающими винтами, и они, двое несчастных, потерпевшие бедствие в пучине, угодившие под эти адские лопасти, перемолотые, искалеченные, окровавленные…
— Я боялась тебе об этом говорить. Как могла, пыталась отдалить этот момент. Думала, что до этого вообще может не дойдет… Но это оказалось неизбежным. — Она помолчала. — Твое предложение остается в силе? Ты еще не передумал брать меня в жены? — спросила она и, грустно улыбнувшись, поглядела на него покрасневшими глазами. Сергей хотел сказать: “Это ничего не меняет”, но передумал, посчитав, что это прозвучит с долей показного самоотречения, а других слов он подыскать не сумел.
— Впрочем, не торопись, не отвечай, подумай как следует… А сейчас посади меня в такси и не провожай. Хочу побыть одна. Я позвоню тебе сама, ладно?
Сергей настороженно поглядывал на нее.
— Обязательно позвоню, — проговорила она и утвердительно кивнула головой, словно хотела развеять его сомнения, прогнать опасения.
— Да, конечно, обязательно звони. — Он приподнялся, подал ей руку и помог встать.
Они шли по скрипучим доскам помоста к берегу. Он держал в руке ее ладонь: вялую, мягкую, сжимал ее не сильно, чтобы не причинить боль, но так, чтобы вселить уверенность крепким пожатием, согреть своим теплом. Рыбаки украдкой доглядывали на странную ночную парочку, разыгравшую на их глазах полчаса назад бурную сцену. Глухонемая девочка сидела на корточках и грустно смотрела вдаль, обретя на этом причале временное пристанище. “Где твой парусник, Ассоль?” — подумал Сергей. Утомившаяся за день дворняжка дремала возле ее ног.
Ступив на песчаный берег и увидев вдали светящиеся фары легковушки, Сергей почувствовал смутную тревогу. Мрачные догадки, навязчивые мысли лезли ему в голову.
— Ты поедешь со мной, — заявил он, изо всех сил сжимая ее руку.
— Пусти, Сережа, ты с ума сошел, — запротестовала она.
— Мы оба сошли с ума и должны быть вместе, как двое больных.
— Не сейчас, Сережа, потом. — Она отстранялась, мотала головой, пытаясь освободить свою руку. — Дай я приду в себя.
— Именно сейчас, — твердил он, сгребая ее в охапку.
— Да пусти, Сергей. Не надо со мной нянчиться. Меня лечит одиночество. Как ты не понимаешь?!
Он призадумался, вяло отнял свои руки.
— Ну вот, пропустили тачку. На чем я теперь поеду?
Из-за ближайшего поворота не спеша вырулила большая грузовая машина. Она с черепашьей скоростью ползла им навстречу, поливала трассу струями воды, вращала и подмигивала во тьме оранжевой сигнальной мигалкой.
— Останови мне эту поливочную, — попросила Катя, — может, подбросит.
Сергею эта мысль показалась забавной, она даже вытеснила в его сознании тревожные мысли, придала для этой мрачной ночи какой-то колорит, романтику, вселяла надежды на будущее. Он подошел к обочине и вытянул руку, поглядывая то на девушку, то на машину, которая приближалась к ним, поливая трассу освежающими серебристыми струями. Водитель затормозил и открыл дверцу.
— Дожили, — сказал он, добродушно улыбаясь, — уже такие комбайны тормозят. Садитесь, подвезу.
Они молча переглянулись, улыбнулись друг другу, подошли к открытой дверце. Сергей прижал к себе девушку. Она обвила руками его шею, ткнулась губами в его щеку.
— Эй, влюбленные, вы едете?
Сергей неохотно выпустил из своих рук ее руки, помог ей взобраться в кабину.
— А ваш приятель не едет? — спросил пожилой водитель.
— Нет, он остается, — улыбнулась девушка и, прежде чем захлопнуть дверцу, помахала рукой Сергею.
— Я буду ждать, — как заклинание, запоздало произнес он, когда машина уже тронулась с места. Он постоял у обочины, глядя вслед удаляющейся в ночи, рассеивающей влагу машине, повернулся и побрел в обратную сторону. Его переполняли только два чувства: нежность и любовь, или одно — любовь, нежность.
“Когда наступит конец мира, мы ничего не узнаем о нашей любви.
Она искала мои губы тихими и ласковыми движениями головы.
В ту ночь я действительно поверил, что снова верну ее дню.
И так всегда — то же признание, та же юность, те же чистые глаза, то же наивное движение рук на моей шее, та же ласка, то же откровение.
Но никогда — та же женщина”.
Сергей отшвырнул книгу и вскочил с дивана. Книгу, открытую наугад, некстати, а быть может очень кстати. Он снова взял ее в руки, полистал сборник, отыскал текст и фамилию автора. Поль Элюар.
“То ли это горячечный бред отчаявшегося сюрреалиста, — думал он, — то ли перлы гения”. Впрочем, как гений, так и безумец одинаково непонятны для среднего заурядного человека. Из прочитанного текста он извлек лишь тоску, к которой примешивалась его тревога. Ее и без того хватало. Тоска, тревога и отчаяние увеличивались и разрастались до чудовищных размеров по мере молчания его телефона. Этот бездушный аппарат помалкивал. Иногда, каждые два-три часа, Сергей хватал трубку, подносил к уху, чтобы выяснить, а жив ли он? Длинный, нудный сплошной гудок был ему холодным, немым ответом. Издевающийся зуммер.
За двое суток лишь один звонок. Обезумевший от надежды, он бежал к аппарату, опрокинув на пути стол, бежал, как истосковавшаяся собачонка, надолго оставленная одна без присмотра, услышавшая в замочной скважине долгожданный поворот ключа. Какого было его разочарование, вся мера его отчаяния, когда грубый женский голос на другом конце провода попросил позвать некого Скурихина?
Шли третьи сутки его предварительного заключения. Он не мог больше добровольно отматывать срок. Сергей оделся быстро, со сноровкой вышколенного солдата, и, хлопнув дверью, выскочил в подъезд, а оттуда вскоре на улицу. День был не жаркий. Грустный август под арбузными корками: зелеными, полосатыми, оренбургскими, астраханскими. Таким он его и запомнит. А еще он запомнит оранжево-бордовый пышный букет гладиолусов в мусорной урне возле метро. Что за расточительство? Что за печальный знак? Он бежал по эскалатору, ехал с двумя пересадками из конца в конец. Спешил как на пожар, как врач к больному с одной только мыслью: успеть, застать, помочь.
Перед входом в подъезд он взглянул на четвертый этаж. Зеленый невзрачный балкон, наглухо закрытые окна. Дурное предзнаменование. Пришпориваемый нетерпением, он на одном дыхании одолел четыре пыльных солнечных зигзага лестничных клеток, метнулся к закрытой двери и до одури, до хрипа насиловал визгливую кнопку звонка, не доверив ей, стал стучать кулаком по двери. В ответ ему были молчание и глухой лай собаки этажом ниже.
— Сережа, когда вам по жизни не везет, что вы делаете? — Сергей отвел взгляд от кульмана, повернулся вполоборота и поглядел на Рановича, который сидел за своим заваленным бумагами столом и, ожидая ответ, внимательно смотрел на Сергея. “Что это на него нашло?”
— Вы хотите узнать, как я заглушаю тоску?
— Вот именно, — сказал Ранович. Он был грустно задумчив.
— Читаю Ницше.
— Да-а? — протянул Ранович, удивленно вскидывая вверх седые брови. –Помогает?
— Иногда. А вы? Вы что делаете в таких случаях?
— Читаю Карнеги или пью водку.
В кабинете послышался дружный, организованный, но фальшивый смех сотрудниц. Как-никак начальник острил.
— Слабые средства, — заметил Сергей и повернулся к чертежу.
— Испробую ваши.
Сергей представил, как этот любвеобильный, трижды разведенный стареющий человек, любитель мексиканских мыльных сериалов, будет читать сурового Ницше, и усмехнулся.
Прозрачная дверь просторного стеклянного кабинета распахнулась, в нее вошла сногсшибательная девушка с густыми цвета спелой пшеницы волосами и громадными, ищущими кого-то, серо-голубыми глазами. Минимум косметики на миловидном лице, максимум здоровья на чудесной коже. На ней был свитер песочного оттенка, оранжевая юбка в крупную клетку, на ногах босоножки. Стройна, элегантна, привлекательна. Уже не столь привлекательные из-за возраста проектировщицы настороженно и враждебно поглядывали на нее. Любвеобильный Ранович, вспомнив про свои былые подвиги, позабыв о грусти, приосанился, как-то липко поглядывая на гостью. Девица без малейшего интереса окинула взглядом присутствующих, остановила взгляд на Сергее.
— Вы Ледягин? — спросила она. Очарование ее внешности было несколько подпорчено суховатым, чуточку грубым, не звучным голосом.
— Девушка, у нас принято здороваться, — вкрадчиво заметил Ранович, с улыбочкой поглядывая на нее.
— Здравствуйте, — сухо сказала незнакомка, исправившись.
— Здравствуйте, — с медовой интонацией в голосе протянул Ранович, не забыв при этом кивнуть головой.
— Так вы Ледягин? — снова спросила посетительница, обратившись к Сергею.
“Какая проницательность”, — подумал Сергей с нарастающим волнением.
— Точно, я — Ледягин, — сказал Сергей, поднимаясь и поправляя пиджак на спинке стула, предчувствуя что-то тревожное в визите незнакомки, неприятное в ее сухом официальном тоне. — А вы, должно быть, Шерон Стоун? — спросил он с мрачной иронией.
— Мне не до шуток, — заметила незнакомка. — У меня к вам дело.
Его опасения оправдывались. Он направился по узкому проходу к дверям. Утративший интерес к посетительнице Ранович, обиженный ее сухостью и невниманием, озабоченный Ранович, уткнулся в дамски журнал “Космополитен”. Глянцевый, красочный снимок на всю страницу. Ева во всем блеске своей сексапильной ослепительной наготы. Силиконовые груди. Высший класс! Проходя мимо, Сергею захотелось стряхнуть перхоть с его воротника. Поборов это дикое желание, он вышел вслед за незнакомкой в коридор.
— Что у вас ко мне за дело? — спросил он, когда они подошли к подоконнику.
— Моя знакомая… наша знакомая просила вам передать. — Она достала из сумочки конверт, запечатанный, с почтовой маркой.
— Что с ней? — спросил Сергей, взяв конверт в руки, почувствовав, как у него от волнения подпрыгнуло сердце.
— Я думаю, жива и невредима, — с улыбкой глядя на него, сказала девушка.
Сергей бегло взглянул на конверт. Белый, неподписанный, с почтовой маркой Аэрофлота. Конверт жег ему руки, но вскрывать при девушке его не хотелось.
— Что здесь? — спросил он, глядя ей в глаза.
— Откуда мне знать? — воскликнула она, с усмешкой посматривая на Сергея, разглядывая его, словно изучая.
— Что-то не так? — спросил он, помахав конвертом в воздухе.
— Жутко интересно… — загадочно начала она.
— Что “жутко”? — вспылил он. — Жутко, что она во мне нашла. Так?
— Нет, что вы?! Наоборот. — Она смущенно улыбнулась и развела руками в воздухе, словно рассеивая какой-то туман. — Ну, я пошла. — Она повернулась и стремительно направилась по длинному, ярко освещенному полуденным солнцем коридору к выходу;
— Эй, постойте, — крикнул ей вдогонку Сергей.
Она обернулась.
— Спасибо.
— Не за что. — Девушка пожала плечами и пошла прочь.
Трясущимися от волнения руками, он вскрыл белоснежный конверт, у которого был самый невинный вид, извлек свернутый пополам лист бумаги, развернул его.
Единственный.
Не ищи меня. Когда ты получишь это письмо, меня уже не будет в нашем городе.
“Что за идиотская шутка, злая ирония? Что за розыгрыш?” — недоверчиво пронеслось у него в мозгу. Он ощетинился, насторожился и продолжил читать дальше:
Если бы тогда, на причале, я сказала тебе “да”, то сделала тебя навеки несчастным.
“Это не розыгрыш”, — понял он. Строчки плыли у него перед глазами, сливались… Он стал лихорадочно читать дальше:
А теперь мой ответ — нет. Знаю, что ты бы взял меня в жены, никогда не отрекся от меня, но прошли годы, и любовь ко мне ты бы подменил жалостью, долгом, преданностью, чем еще, не знаю? Прости, но я этого не хочу.
Но куда от этого деться? Пойми, я не смогу больше ходить по этому городу, где мы бродили с тобой, зная, что где-то рядом ты, быть может, на соседнем перекрестке. Каждая улочка, каждая вывеска, даже дождь, каждое воспоминание о тебе, о нас будет ранить меня и болью отзываться в моем сердце. Да, я бегу отсюда сломя голову. На всех парах. От тебя, от себя, от нашего с тобой “вчера”. Там, где мне было однажды хорошо, дважды уже не будет.
Прости, я, кажется, пьяна. Да, я совсем пьяная. А как же иначе? Сереженька, моя жизнь покалечена. Мое вчерашнее прошлое — ты, а до тебя руины и пепелище. С таким наследием нам не свить гнезда. Какое красноречие. С ума сойти! Я становлюсь высокопарной, ха-ха! Вот уж чего раньше никак за собой не замечала. Я много чего не замечала до встречи с тобой, Се-ре-жа.
У меня в сумочке на столе плацкартный билет. Купе не было. Представляешь? Может, верхняя полка? Четные — это верхняя?.. Я бегу от тебя. Поезд. Вокзал. Прости. Прощай. Вперед, к трагической развязке! Какого цвета твои глаза? Синего? Нет, в прошлый раз они были черного. Ох, я совсем пьяная. Подожди, я сейчас еще немного выпью. Уже наливаю… Ты не думай, Сереженька, я совсем одна… Слышишь, как звенит мой стакан?.. Я пью. За то, что было!.. Ну и мерзость.
Представляю, как бы (опять это проклятое “бы”!) дождливыми вечерами или в зимнюю стужу мы сидели в твоей квартире (где я так ни разу и не была), грелись в тепле, гладили кота за ушами, который заменил бы нам сына. Какое зрелище! А может, нам взять из приюта ребеночка?.. Эрзац, заменитель, сур-ро-гат… Я злая, Сережа, я знаю это. Что из того? Нет, что навеки отнято, того не восполнить, не заменить. Я бегу от всего. Моя жизнь покалечена, и связывать ее я ни с кем не хочу, не собираюсь. И уж тем более не собираюсь калечить твою жизнь. Не все ли равно, как и где мне прожечь остаток жизни? У меня слишком беспокойная кровь…
Единственный мой, я пью, чтобы не расплакаться. Мне кажется, мне кажется…
Все или ничего — вот что с детства было девизом моей жизни. Но поскольку в моей жизни уже давно не дано, чтобы было “все”, то и половина мне не нужна. Уж лучше — ничего. У меня останется память о тебе, память о нас. И это все… Это даже больше чем “все”. Старею. Начинаю жить воспоминаниями. Посмотрим, как будет дальше…
Прощай, мой любимый.
Знаешь, а я богата. Грустно это сознавать. Богата тем, что Это у нас с тобой было. Вот уж чему я не буду подыскивать замену, чтобы обрести Это вновь с кем-то другим.
Прощай, мой единственный.
Р. С. Я буду думать о тебе в поезде.
Дочитав эту похоронку, он побледнел, аккуратно свернул пополам лист бумаги; в уголках его губ дрогнула и затаилась непонятная улыбка, а глаза бессмысленно поблескивали, уставясь в одну точку, на алюминиевую ручку оконного витража.
“Было. Нечто подобное уже однажды было. Может, в прежней жизни?”
Когда-то юношей он увлекался боксом. Четырнадцать боев и всего два поражения: одно по очкам и один нокаут. В мозгу раздавались оглушительные звонки; все плыло перед глазами: огни зала, канаты ринга, взбудораженные, затаившиеся в ожидании лица зрителей, узкие как щелочки глаза хакасского боксера, его натянутый по самые брови красный шлем. Рефери отсчитывал до десяти. Он невзлюбил с того раза эту гуманную восстановительную процедуру. Лучше бы уж добили сразу. “Вот так всегда. Рефери будет считать до десяти. В морге”, — подумал он.
Он сидел за столиком летнего кафе, где они еще совсем недавно обедали вдвоем. Посетителей, как и в прошлый раз, было немного. Все та же веснушчатая официантка в красной униформе и белом фартуке вяло и лениво протирала тряпкой столы. В баре играла музыка. День был жаркий, солнце стояло низко, легкий ветерок доносил кисловатый запах и дым шашлыков. Машинально, а может, вполне осознанно Сергей уселся за тот же столик, что и в прошлый раз. Перед ним стоял граненый, наполненный до краев стакан с водкой, белый пластиковый стаканчик с минералкой, а напротив него сиротливо пустовало красное кресло. Он не чувствовал ни отчаяния, ни раздирающей сердце боли, а лишь какое-то сонливое оцепенение и даже успокоение, будто последние дни только и ждал этого известия, со страхом готовился к нему, и вот настал час, когда его опасения оправдались и худшее уже было позади.
Отхлебывая водку, запивая ее минералкой, он тупо смотрел на пустующее напротив кресло, а в его сознании отчетливо звучал ее насмешливый голос, перед глазами вставали ее глаза, которые однажды пленили его, и в этом плену он хотел бы пребывать всегда…
Он посмотрел по сторонам и увидел, что молодежь за соседним столиком настороженно косится на него. Сергей уставился на красную спинку пустующего кресла, полез в карман за сигаретами и наткнулся на ее прощальное письмо. Прочитав его во второй раз, он убрал в карман этот ставший для него теперь уже отрывок прошлого.
Он стоял у окна в квартире своего дома и с высоты четырнадцатого этажа смотрел на распростертую вокруг панораму. Сгустившиеся сумерки, ночные огни, в темном пустом небе забастовка звезд. Ветер то шумел, с ожесточением набрасывался на стекла, клонил ветви деревьев за окном, то жалобно и тоскливо завывал, словно кого-то потерял и никак не мог отыскать. На соседней стройке, отгороженной бетонным забором, пылали языки пламени. Возле костра копошились какие-то люди, что-то подбрасывая в огонь. “Верно, сжигают ненужный хлам”, — решил Сергей.
Он встал, подошел к серванту, взял с полки иллюстрированный ветхий журнал, уселся в кресло и включил бра. Это был любительский малотиражный журнальчик, отпечатанный в одной из немецких типографий. Переводился просто: “Спорт и туризм”. Она подарила его Сергею в их предпоследнюю встречу. Ее снимок оказался на страницах журнала случайно, как уверяла она. “Упрямый фотограф настоял” в тот зимний день, когда она отдыхала на лыжной базе в австрийских Альпах. На снимке она стояла почти в полный рост на фоне заснеженных гор и не тающих снегов, в краях, где средство связи — радиостанция, а способ передвижения — упряжка с собаками или лыжи. На ней были белые брюки и черная, отливающая синевой водолазка. Черная норковая шапочка с завязками плотно облегала ее голову, открывала лоб. Фотограф-ас умело сфокусировал снимок. Она стояла на фоне долины, покрытой бело-голубым снегом, на котором не было никаких следов, за исключением маленьких, просевших от солнца впадин. Ее плечи были на уровне дымчатых гор с отвесными зубчатыми гранями, где не мог удержаться снег, а лицо красовалось на фоне темно-синего неба. Глаза внимательно и цепко смотрели куда-то вдаль. Быть может, услышав стрекот лопастей вертолета, она высматривала его глазами среди окрестных гор или ее встревожил шум падающей лавины? Несмотря на хрупкость ее стройной фигуры и выразительную нежность лица, в ее облике было что-то стальное, твердое, решительное и величественное. Встревоженные чем-то глаза не выдавали испуга. Она не нуждалась в защищенности. Девушка смотрела вдаль взглядом королевы пристально и повелительно, чуточку встревожено, будто кто-то непрошеный посмел вторгнуться в ее владения. Она и впрямь была как царица в этой бескрайней заснеженной пустыне, среди мерзлоты и глухого безмолвия.
8
Два дня его никто не видел. На работе он взял отгулы, а на третий день пришел похудевший, осунувшийся, небритый. Когда любопытные сотрудницы спросили его, почему у него такой запущенный вид, он ответил, что решил поменять имидж и что щетина придает мужчинам суровое выражение лица. Сотрудницы лишь пожимали плечами.
По пути на работу его удивило огромное скопление людей на главной площади города, а также пламенные ораторы, расклеенные листовки… Он подметил, что массы какие-то взбудораженные, торжествующие, подавленные — но только не равнодушные. Наблюдая за людьми, он поймал себя на мысли, что за эти три дня напрочь отстал от жизни, словно был вычеркнут из нее. Сергей спросил у сотрудников “Что стряслось? Подорожала соль, а может, на улице демонстрация сексуальных меньшинств?”
— Дурак ты, Ледягин, первобытный человек, — сказала самая молоденькая проектировщица. — Живешь, как в пещере. Ничего не знаешь. — Она протянула ему экземпляр свежей утренней газеты.
Сергей прочел заголовки: “Баррикады у белого дома”. “Таманская дивизия вошла в Москву”. “Отстоим завоевания демократии”. “Путч не пройдет”. “Горбачев в Форосе”. Сергей призадумался. “Так вот почему народ тусовался на площади?” Он стал читать газетные столбцы сначала бегло, недоверчиво, затем с любопытством, а вскоре и сам не заметил, как был захвачен этим чтением, описанием полных драматизма событий тех трех дней, которые потрясли мир. Читая газету, Сергей позабыл о своей печали, почувствовал себя вновь пробудившимся к жизни, но и почувствовал грусть. “За эти три дня не только все изменилось в моей жизни, но и изменился сам мир”.
— Пожалуй, я побреюсь, — произнес он. — У кого-нибудь найдется бритвенный станок?
— Достойный вклад в защиту демократии, — съязвила хорошенькая проектантка. — Как это на тебя подействовало!
— Откуда ты знаешь, может, я сам в эти дни пережил ГКЧП.
— Не знаю уж, что у него был за ГКЧП, но если он уже способен острить, следовательно, он спасен, — заметил Ранович.
Через два дня он получил заказ на проектировку крупного делового центра в небольшом провинциальном городке. Это был первый по-настоящему солидный заказ для Сергея за время его работы в фирме. Сергей с ожесточением ухватился за работу. Он расчерчивал листы ватмана, с остервенением рвал их на части, по новой набрасывал эскизы, то и дело затачивал карандаши. Если в первые дни он работал нервно и упрямо, вхолостую, пытался заполнить работой ту образовавшуюся нишу, тот вакуум пустоты — как внутри, так и вокруг себя, — то постепенно он за работой обрел покой, а сосредоточенность и отрешенность стали руководящей нитью его жизни.
Неделю спустя с утвержденным и согласованным проектом он прибыл в незнакомый маленький городок, поселился в скромно и непритязательно обставленном номере гостиницы. Сергей не стал тратить время на ознакомление с городом и с ходу, не мешкая, погрузился в работу. С утра до позднего вечера он находился на строительной площадке, наблюдал за вращением бетономешалки, за работой строителей, которые покрывали расчищенную площадку слоями керамзита, вязали из металлических прутьев сетки для опалубки, заливали их монолитом, возводили нулевой цикл, за установкой башенного крана. Он проверял состояние завезенных материалов: панелей, плит, опор, свай. За первый день он успел поцапаться со склочным и прижимистым на материалы прорабом, подружиться с работягами и распить с ними на жаре несколько бутылок водки. К вечеру, совершенно обессиленный, он сидел на ящике, прислонившись головой к забору, и смотрел, как искры сварки, сверкая, отражаются синими вспышками на белых бетонных панелях. Через десятки метров от него на противоположной стороне сидел ночной сторож возле своей каптерки и ужинал. Строители называли его Хоттабыч. Он был худой, носил густую седую бороду и вдобавок хромал. Весь день старик выполнял подсобные работы, а ночью остался сторожить площадку и оборудование. Сергей вспомнил, что днем к нему приходил мальчик и помогал старику таскать раствор. Дед повернулся лицом к Сергею и, щурясь от сварки, прикрывая рукой глаза, другой рукой, в которой держал ложку, подзывал к себе Сергея, предлагая поужинать. Сергей устало улыбнулся и отрицательно покачал головой. Он настолько вымотался за день, что не было сил ни ужинать, ни идти к себе в гостиничный номер. Сергей сложил вплотную друг к другу несколько пустых ящиков, застелил их мешковиной, подложил под голову свою кожаную куртку и улегся, глядя на звездное небо. “Где иной раз не приземлишься?” — подумал он, зевнул и закрыл глаза.
Он настолько устал, что ни жесткие ящики под спиной, ни лай собак в соседнем дворе, ни отдаленный шум машин вряд ли бы помешали ему заснуть. Вновь, как и много лет назад, он засыпал под открытым звездным небом.
Среди ночи он проснулся и увидел мерцающие звезды на бескрайней панораме неба. Казалось, это они его разбудили своим светящимся подмигиванием. Он не сразу сообразил, где он. Какое-то тревожное ощущение всполошило его и прогнало сон. Ощущение, а может быть, впечатление, давно забытое, погребенное в его подсознании, которое вновь всплыло со всей ужасающей яркостью и точностью в его памяти. Да, это было очень давно, южной тропической ночью в матросском кубрике. Они тогда все перепились. Отмечали день военного флота. А когда перепились, решили устроить забаву, которая могла кончиться смертельным исходом. Салоян держал пари, что он привяжет канат к кнехту, зацепится за него, прыгнет за борт и пробудет за кормой десять минут. Корабль делал ход двадцать узлов, и прыгать при такой скорости за борт было безумием само по себе. Вдобавок можно было стать живцом для акул. А в Сейшельском районе водились и безобидные серые рифовые акулы, и пугливая до поры до времени акула-мадемуазель, и черноперые, и хищные акулы-молоты, и самые свирепые — большие белые. Сергей помнил, что в тот день на его глазах, за бортом, акулы сожрали двух неуклюжих черных альбатросов — птиц с величественными гордыми крыльями. Одно из этих печальных пернатых созданий ловило рыбешку на поверхности воды в какой-то четверти мили от идущего по тропическим водам крейсера, опоясывающего своей пеной земной шар. Акулу даже не вспугнул шум корабельных винтов. Ее тупая разинутая пасть с глухим всплеском высунулась из воды, сомкнулись адские челюсти, но она промахнулась на какие-то полметра, и альбатрос вспарил вверх и полетел по ветру, невысоко над водой. Черный плавник акулы, рассекающий воду, преследовал его. Инстинкт ей подсказывал, что альбатрос скоро выдохнется. Так оно и вышло. Эта странная птица не способна на длительные беспосадочные перелеты. Альбатрос сел на пенные гребешки волн, покачиваясь на них. Акула была тут как тут. “Хи-и”, — хрипло вскричал альбатрос и исчез в ее пасти.
— Кто мнэ составит компаныю? Кто рэшится? — Салоян расхаживал по кубрику, сверкая своими пьяными кавказскими очами, с чувством превосходства поглядывал на других матросов.
Салояна боялись многие. Полкорабля. Одна половина боялась и ненавидела, другая заискивала перед ним и тоже ненавидела. Даже офицеры предпочитали с ним дружить и закрывали глаза на многие его зверства. Командир Б. Ч. нередко ставил его в пример сослуживцам, потакая бесчинствам свирепого горца. Он говорил: “Салоян наведет порядок. На таких, как он, держится дисциплина”. И Салоян наводил.
Сферы влияния поделились. Капитан осуществлял руководство крейсером, офицеры следили за его живучестью и боеспособностью, матросы несли вахты, а Салоян взял паханство в этом издерганном, подолгу не бывающем на суше плавучем обществе. Службу он нес исправно, но и не забывал о развлечениях. Его любимой забавой, средством от хандры и скуки, навеянным угрюмыми морскими широтами и тоскливыми, крашенными в зеленый цвет корабельными переборками, было избиение матросов-первогодков. Один циничный юморист (мичман) назвал Салояна “Паганини избиения” за его виртуозность и навыки в этом деле. Кличка так и прилипла к нему. Паганини! Салояну это льстило. Он строил в кубрике по ночам молодых новобранцев и аккуратно избивал их. Без синяков и следов, бил преимущественно по почкам и в область живота. Взамен за это воспитательное одолжение он требовал от них одного — молчания вообще и в частности — во время самой процедуры. Если первогодок нарушал зловещую тишину, этот неписаный устав Салояна, своими воплями и стонами, то разъяренный горец обрушивался на него градом ударов и лупил уже без разбора. Молчание ягнят доставляло этому волку огромное наслаждение. Варфоломеевы ночи вошли в обиход.
Не то чтобы Салояна никогда не останавливали. Останавливали, и не раз, его же матросы-одногодки, заламывали руки, оттаскивали назад. Но, по сути, это мало что меняло. Салоянов много. На каждом корабле, в каждой роте… Они часть системы, армейской, флотский… На таких, как они, и держится эта система. Насквозь прогнившая.
— Ну, кто смэлый? — расхаживая по кубрику, сверкая золотыми зубами, твердил Салоян. — Валисян, ты? Ну, ты же мой зэмляк. А может, ты, Хаценко? Давай, хохол, нэ срами свою Одэссу… Эй, кубань, может, ты?..
Валисян, Хаценко и “кубань” лишь отнекивались, отшучивались и качали своими нетрезвыми головами.
— Плюто, ты? — подначивал Салоян. — А, ты же прибалт… Что скажэш, Лэдягин?
Андрей сидел на рундуке и перебирал пальцами расстроенную гитару, даже не подняв головы, не удостоив Салояна ответом.
Салоян настойчиво не отходил. Сергей поднял голову и поглядел на него пьяными глазами. Салоян, прищурившись, усмехался ему в лицо. Сергей помедлил и отложил гитару. Они оба пришли на корабль почти одновременно, с разницей в два дня, ненавидели друг друга вот уже почти три года, но ни разу у них не доходило до драки. Холодная война продолжалась. И вот теперь Салоян бросал ему вызов.
— Идет, — сказал Сергей. Он принимал брошенную перчатку.
Они пришли на ют всей толпой, взяли с собой швартовочный канат, не забыли прихватить и выпивку. Пропитанный солью и морской романтикой йодистый воздух был свеж и прохладен. Тропическая ночь бархатным сумраком повисла над обманчиво спокойным океаном. Устойчивый, но слабый пассат поддувал с северо-востока. Сергей вытянул короткую спичку — его очередь была первой. Он скинул сандалии, снял тропическую форму, оставшись в одних плавках. Двое из их компании набросили канат на кнехт, завязали на тумбе узел, протянули петлю и подали ее Сергею. Он прокинул ее себе подмышки.
— Эй, парни, кончайте! Здесь полно акул, — пытался вразумить их один из матросов.
Но дуэлянты не стали его слушать.
Сергей направился к корме, поглядел на бурлящий пенный водоворот за бортом и стал спускаться по веревочному трапу. Последняя ступень кончалась в двух метрах от ватерлинии. Внизу пенилась струя кильватера, захлестывая его водой до пояса. Он старался не смотреть вниз. Левой рукой он задел что-то острое. Это был забытый боцманами подвязанный к леерам металлический трос. Проволока на нем разорвалась и местами торчала наружу.
— Этот камикадзэ сэйчас обсэрэтся, — съязвил на юте Салоян.
Сергея словно полоснули по сердцу. Он, недолго думая, полоснул себя проволокой по плечу, разодрав кожу до крови. “Вот так-то лучше, — подумал он. — Так, по крайней мере, я не обманываю акул”. Алкоголь притуплял страх. Да и отступать было некуда: с юта на него смотрела ненавистная наглая физиономия Салояна. “Нет, тварь, я тебе не доставлю такого удовольствия”. Он оттолкнулся от борта. Пенная вода подхватила его, захлестнула, унося от корабля.
— Пьяному морэ по колэно! — хохотал на корме Салоян.
Парни на юте быстро разматывали канат, и Сергей удалялся от крейсера. Его тащило за кораблем. Он видел вспененную воду, звезды на ночном небе и сигнальные огни с ходовой рубки. Никогда корабль не казался ему таким огромным, как в эту минуту. Натянутая петля причиняла боль. Из последних сил Сергей старался выше поднять голову, чтобы не захлебнуться в пенном соленом водовороте.
Когда он справился с первым потрясением, вызванным осознанием схватки с пучиной, то почувствовал, как его сковал ужас, парализовал волю, свел судорогой податливое тело. Хотя его жизнь висела сейчас не на волоске, а на канате, но… Что, если он перетрется? В мутившемся от ужаса сознании вспыхивали картины то в огненно-красных, то в темно-фиолетовых тонах: свирепая пасть акулы, с шумным вулканическим всплеском появляющаяся из воды; рвущийся канат, исчезающая вдали громада авианосца, мерзкий, затихающий вдали смех Салояна… Он мечтал лишь об одном: потерять сознание раньше, чем погрузится в пучину и наступит смерть.
Тут его стало мотать из стороны в сторону, и он понял, что его друзья на юте подтягивают канат к борту. Когда его полуживого втащили на ют, он повалился на палубу. Его подняли и усадили на кнехт.
Настала очередь Салояна. Но на него нельзя было смотреть без жалости: подавленный, разом протрезвевший, он накинул на плечи петлю, как самоубийца — удавку, и понуро побрел к трапу. Там он остановился.
— Господа! Давайте стреляться и дело с концом! — съязвил один из матросов, который ненавидел и боялся Салояна. Тот резко обернулся и с лютой ненавистью поглядел на Сергея. Сергей с холодной усмешкой выдержал его взгляд. Это остудило южный темперамент кавказца. Взгляд Салояна потух, он сосредоточился, повернулся спиной и стал спускаться по веревочному трапу.
Матросы выжидающе смотрели на Сергея. Только он один мог прекратить эту бессмысленную игру в орлянку. Но он не захотел этого делать. Потому что был жестоким? Да нет, не был он жестоким — он просто не хотел унижать Салояна.
Салоян пробыл в воде на три минуты меньше Сергея. Но никто об этом не сказал армянину…
Потом они допивали теплый спирт в кубрике. Над койкой Салояна висел пейзаж города Сухуми, фотография усатой девушки с гроздьями винограда и триптих пролетарского рэкетира Камо. Уж очень им гордился Салоян!
Салоян захмелел, хлопал Сергея по спине, клялся в дружбе и даже сам сделал ему перевязку. Но друзьями они от этого не стали. А на плече у Сергея остался шрам.
“К чему бы это?” — думал он, лежа на жестких ящиках и глядя в звездное небо. Странно, жизнь потерять в широтах Индийского океана он тогда не боялся. Может, он ей не очень-то дорожил. Дорожил, не дорожил… Его не так пугала смерть утопленника в морской пучине или гибель в свирепой пасти акулы, сколько пустота устрашающих пространств неба и океана. Вечность, как он тогда ее определил для себя. “Катя, — подумал он. — Видела бы она меня в эту минуту. Быть может, я буду жить долго. Но жить без тебя. Вечность и пустота…”
Он лежал на ящиках, глядел в бескрайнюю панораму неба и вновь почувствовал себя, как и тогда, много лет назад, выброшенным в бездушные пустоты Индийского океана.
Весь следующий день он провел в хлопотливых заботах на стройке. А вечером, приняв душ в своем одноместном гостиничном номере, вышел на балкон. Прямо перед ним, через дорогу, зеленел скверик с незатейливым фонтанчиком. Справа от гостиницы стояло блеклое, обшарпанное здание собеса, за ним виднелись наводящие своей безликостью тоску кирпичные корпуса заводов и давно не крашенные фасады домов.
Вдоволь налюбовавшись зрелищем справа, Сергей взглянул налево, где открывался более красочный вид. Вдали, в лучах вечернего солнца, поблескивал плес, за ним темнел густой хвойный лес. Вдоль дороги, ведущей к водоему, высились белые девятиэтажки.
Сергей сходил в свой номер и вернулся на балкон с единственным имеющимся в его апартаментах креслом. Сидеть на воздухе было приятней, чем в душном номере. В течение часа он наблюдал за коровами, которые без присмотра разгуливали по газонам центра города и, звеня колокольчиками, пощипывали травку, за пьяными мужчинами, прогуливающимися замысловатыми зигзагами… Однако больше всего Сергея поразили местные девушки. Он готов был за ними наблюдать часами.
Нарядные, накрашенные, с сумочками на плечах, они прогуливались парами, тройками и целыми табунами, большей частью без парней. Многие из них уже сделали по центру не один круг, так что Сергей их визуально изучил и по памяти отличал. У большинства из них были потрясающие фигуры. “В нашем городе все больше как коровы, отъелись, — сопоставлял Сергей,— а эти стройненькие, хоть на подиум выпускай. Чем их здесь кормят?” Сергей вспомнил, что это маленький шахтерский городок и люди тут живут небогато. Он слышал также, что в эту провинцию еще не дошло ни кабельное телевидение, ни дециметровые антенны. Не было в городе ни ночных клубов, ни рулеток, ни казино, ни прочих буржуазных штучек, порожденных горбачевской перестройкой. В городе имелось всего два кинотеатра и одна субботняя дискотека, а потому главным удовольствием для местных девчат были прогулки по родным улицам.
Но даже если б все это имелось в достатке, вряд ли бы эти блага отвратили простых девчонок из шахтерских семей от любимых вечерних улиц. Сергей сравнивал свой огромный мегаполис с этим провинциальным тихим городком и находил, что здесь больше преимуществ, чем там. Глядя на трио девчат, которые, по его подсчетам, совершали уже пятый крюк по городу, он подумал, что не будь в этом городе совсем мужчин, они все равно бы красились, пудрились, прихорашивались и бродили по бульварам, очаровывая мертвые камни, бездушные деревья, вот этот памятник, фонтан…
Когда окончательно стемнело, Сергей ушел с балкона и завалился спать. Утром ему предстояло оформлять интерьер парфюмерного магазина. Это была параллельная с возведением делового центра работа. В этом городе Сергей был просто нарасхват. Впервые в жизни он осознавал себя стильным и нужным архитектором.
Он лежал с открытыми глазами, смотрел на проникающую сквозь не задернутую штору полоску лунного света на стене, на паука под потолком, скользящего по тонкой невидимой нити, и слушал задушевную песню, которую распевали за окном подвыпившие женские голоса. “На не-е-м заши-ита ги-и-мнас-терка, она с ума-а меня-я свед-е-т”. Нет, я определенно попал в сказочный город, подумал он.
На стеклянной двери парфюмерно-косметического магазина была скотчем приклеена вывеска “Оксана”. Должно быть, любвеобильный малый, владелец сети парфюмерных магазинчиков, не в силах посвятить своей любимой элегию, посвятил ей магазин. Сергей подумал, что остальные пять магазинов этой сети так же названы женскими именами, но уже другими.
Он зашел в небольшой зал, где ему сразу ударила в носневообразимая мешанина ароматов, а в глаза бросилось полное отсутствие покупателей. Две молоденькие продавщицы в синих халатиках и пилотках, скучающие за своими кассами; яркая зрелищная пестрота зеркальной витрины, заставленной всевозможными флаконами; полная безвкусица интерьера и переизбыток белого цвета. Белый, точнее, сероватый от пыли потолок, белые в едва заметную крапинку стены, белый кафельный пол, как в общественном туалете, на котором гулко отдавались шаги Сергея. Прямо над головой висели гирлянды синих выцветших блеклых флажков с надписями: “Оксана”, должно быть, оставленные еще с Нового года.
“Будто носки развесили сушить”, — подумал Сергей. Он подошел к одной из двух молоденьких продавщиц, показавшейся ему наиболее привлекательной. Девица красила перед зеркальцем густые длинные ресницы. Ее напарница разгадывала кроссворд.
— Здравствуйте, — сказал Сергей девице, наводящей марафет.
— Здравствуйте, — приятным нежным голоском проворковала девушка. — Что желаете? — Поверх зеркальца она поглядела на посетителя большими темно-серыми, чуточку раскосыми глазами.
— Я вообще-то желал бы видеть вашего директора или кого-нибудь из администрации.
Девушки насторожились. Любительница кроссвордов припрятала газету.
— Зачем он вам? — спросила сероглазая своим нежным мелодичным голоском.
— Надо. — Сергей облокотился о прилавок и прочитал пластиковый бэйдж на халате девушки: “Миронова Оксана, старший кассир”.
— Вы из санэпидстанции? — спросила она.
— Точно. Я пришел морить тараканов и крыс, — улыбнулся Сергей. — Кстати, их у вас много?
— Что-то непохоже, что вы из СЭС, — недоверчиво сказала девушка.
— Я из ОБХСС. Пришел проверить ваши сертификаты.
— Молодой человек, не морочьте мне голову, — спокойно сказала продавщица. — Такой организации уже нет. Она теперь называется ОБЭП, к вашему сведению. Вы отстали от времени.
— Верно, я мамонт и прибыл из ледникового периода.
— Хорошо, что хоть не неандерталец, — хмыкнула любительница кроссвордов и снова уставилась в газету.
“Умная”, подумал Сергей. Ее более словоохотливая коллега достала из косметички поблескивающее зеркальное металлическое приспособление, сощурила один глаз, поднесла к нему эту штуковину и защелкнула на ресницах.
— Черт,— воскликнул Сергей.— Неужели вы их состригнете?
Щурясь одним глазом, девушка с улыбкой поглядела на Сергея.
— Настя, опера Рихарда Вагнера? — спросила вторая продавщица, подняв голову от газеты. — Семь букв…
— Зигфрид, — подсказал Сергей.
— Зигфрид, — с усмешкой передразнила Оксана. Она находила это забавным. — Какой у нас умный посетитель. Может, вы и в духах так же разбираетесь? Или вам что-нибудь подсказать?
— А вам идет пилотка, — сказал Сергей. — Вы в ней очень воинственны.
Девушка стрельнула на него гневным взглядом.
— Вы долго будете здесь стоять?
— Вообще-то я здесь затем, чтобы оформлять ваш интерьер.
— Вы дизайнер? — удаленно спросила она, закончив свою косметическую процедуру.
— Нет, я Иванов.
Девушка хмыкнула и стала складывать принадлежности в косметичку. Ее темно-русые, блестящие от лака волосы косой челкой выглядывали из-под пилотки, а сзади были уложены в хвост. Большие серые глаза поблескивали из-под пушистых ресниц. Длиннющие ресницы придавали ее хорошенькому личику наивное, чуть глуповатое выражение. Нос был курносый, но аккуратный. Губы полноватые, а рот, когда она кривила губы в усмешке, приоткрывал белоснежные зубы. Верхний ряд зубов был заметно крупнее нижнего, чуть-чуть выпирал вперед, если смотреть сбоку, но, в общем, это не портило ее миловидную внешность.
— Так с кем я могу поговорить насчет дизайна? — спросил Сергей.
— Езжайте в офис, там и говорите.
— А адрес я могу узнать?
Девушка с недовольством взглянула на Сергея, что-то черкнула на листочке бумаги и протянула его ему.
— Спасибо, я могу взглянуть на подсобку? Она тоже нуждается в реставрации.
— С какой стати?! Почему я вас должна пускать в подсобку?
— Вас что, не предупредили?
— О чем?
— Ксанка, успокойся, — посоветовала любительница кроссвордов. — Пропусти человека, раз ему надо. А то нам влепят выговор за грубое обращение с дизайнером.
“Две торгашки”, — поморщился Сергей.
— Ваня! — громко позвала Оксана. — Проведи товарища в подсобку.
— И не спускай с него глаз, — добавил Сергей, глядя в упор на нее в упор.
Несколько секунд они недружелюбно поглядывали друг на друга. Оксана не выдержала и первая отвела глаза. Тут в проходе между стеной и витриной появился вялый Ваня — неопределенного возраста, с мутными, красными глазами и опухшим лицом. “Ой, Вань, умру от акробатиков, — с усмешкой подумал Сергей, — наверняка хлещет парфюм”. Ваня махнул рукой, приглашая посетителя следовать за собою.
Они прошли в подсобку, по пути заглянув в комнату отдыха персонала. Едва очутившись в этом помещеньице, Сергей с горечью подумал, что его проектировал отъявленный человеконенавистник. Маленькая клетушка. Три на два метра. Добрую половину которой загромождал вентиляционный короб. “Здесь не только отдохнуть, тут и развернуться негде. Теперь ясно, почему Оксана такая злая”, — подумал Сергей.
— Вентиляция работает? — спросил он у Вани.
— А вы пожарник? — дыхнув крепчайшим стойким перегаром, поинтересовался Ваня.
— Я строитель, — проговорил Сергей и отошел подальше от Вани, опасаясь, что тот вновь откроет рот.
Он осмотрел подсобку и вернулся в зал. Оксана метнула на него дерзкий насмешливый взгляд и уставилась в свой кассовый аппарат “Самсунг”. Она сидела за ним, словно за пулеметом. Ее эрудированная напарница настойчиво добивала кроссворд.
— Спасибо, я все осмотрел, — сказал Сергей, вышел из-за прилавка и встал возле Оксаны.
— Не за что, всегда рады. — Не поднимая глаз на Сергея, она достала из-под прилавка яблоко, спелое и красное, сочно надкусила его.
Сергей медлил, хотел распрощаться и уйти, но не решался, не торопился. Он наблюдал за Оксаной, за ее смущением, за растерянностью, плохо прикрытой равнодушным видом. Что-то притягивало его и не отпускало от этой молоденькой хорошенькой продавщицы. Ее молодость и “свежесть”, подумал он, толком и не определив для себя значение этого слова. Он лишь с горечью засомневался, что для нее, пожалуй, слишком староват. Она сидела и грызла яблоко, а он стоял напротив нее. Между ними как демаркационная запретная зона граничил прилавок.
— Я приезжий, город не знаю. Вы не подскажете, где здесь можно пообедать? — спросил он;
— Чебуречная за углом, — ответила Оксана, продолжая грызть яблоко.
Сергей задумался. “Пригласить ее за компанию на обед или не стоит? Терять нечего. Откажет так откажет”.
— А вы мне не составите компанию? У вас, наверное, тоже должен быть обед?
Она перестала жевать яблоко, пристально поглядела на Сергея и заморгала глазами. Ее подруга отвлеклась от кроссворда и с ухмылкой взглянула на посетителя.
— У меня обед с часу, — произнесла Оксана и нерешительно поднесла оставшуюся половину яблока ко рту.
— А если в час? — Сергей внимательно, напористо смотрел на нее.
— Боюсь, к тому времени вы умрете с голоду, — сказала Оксана, с улыбкой, нахально поглядев ему в глаза. Ее взгляд лишь поощрил, раззадорил его.
— Наоборот, аппетит только разыграется, — заявил он.
Оксана надкусила яблоко, замерла, поглядела на Сергея, перевела взгляд на свою напарницу по прилавку.
— Лен, этот молодой человек хочет накормить меня обедом. Ты меня отпустишь на полчасика?
— Иди, кто тебе не дает, — с ехидной улыбочкой ответила напарница.
— Вам что-нибудь принести из чебуречной? — спросил Сергей, обращаясь ко второй продавщице.
— Да, если можно, пару коржиков смаком, — посленекоторой паузы сказала она.
Сергею подумалось, что она сказала это с издевкой. Он еще в жизни не слышал, что бывают коржики с маком. “Наверное, разозлилась, что я пригласил не ее”.
— Хорошо, поищем. До часу. — Сергей бросил взгляд на Оксану, которая с равнодушным видом приканчивала яблоко, и направился к выходу.
В чебуречной фирменное блюдо отсутствовало. Слегка огорченный Сергей поломал голову над небогатым меню и заказал сосиски, котлеты по-киевски, жареный картофель и салат — все в двух порциях, а также бутылку сухого вина. Он выбрал столик возле окна.
В десять минут второго он через окно увидел Оксану. К его удовольствию, она поменяла халат на коричневое, замшевое, все в молниях платье, плотно облегающее ее слегка полноватую, но вполне стройную фигуру. Она вошла в павильон и направилась к столу, за которым ее поджидал Сергей.
— Вот это размах, — сказала она, деловито усаживаясь к столу. — Вы что, решили меня закормить?
— Чебуреков не было. Коржиков для вашей подруги тоже. — Сергей открыл бутылку и наполнил стаканы.
— А-а, перебьется, — она махнула рукой, взяла вилку, принялась за салат. — Как вас зовут?
— Сергей. Простите, забыл сразу представиться.
— Ничего, бывает.
— За знакомство. — Он поднял стакан.
— За знакомство. — Девушка отпила глоток и поморщилась. — Кислятина.
— Другого ничего не было в этой харчевне, — сказал Сергей и отломил ломтик хлеба.
— И не надо. Я на работе. Да и вы, по-моему, тоже. Вы из областного центра?
— Да.
— Как вам наш город? Наверное, кажется дикими пампасами?
— Да нет, хороший городок: тихий, уютный. И люди хорошие: спокойные, а у нас все издерганные, нервные; и собаки культурные, на меня еще ни одна не кинулась, не залаяла.
— А у вас в городе кидаются?
— Бывает. Они меня почему-то терпеть не могут.
— Вы, наверное, не любите животных?
— С чего вы взяли?
— Просто спросила.
Сергей медленно отпивал из стакана вино, наблюдая, как девушка торопливо расправляется с салатом, помнил о том, что у нее не так много времени.
— Название магазина к вам имеет какое-то отношение? — спросил он.
— Самое прямое. — Девушка подцепила на вилку котлету. — Директор хотел затащить меня в постель, да ничего у него не вышло. Тогда он назвал магазин моим именем и сказал, что мне это аванс на будущее. Он решил взять меня измором. Я все ждала, что он меня уволит за несговорчивость. Выкинет на улицу. — Она улыбнулась. — А его самого сняли. Вместо него назначили какого-то бывшего партийного босса. Выкинули из райкома после путча. Вот и вся история.
— А он что, был такой противный?
— Кто, директор?
— Ну да, тот терпеливый, который измором…
Девушка облокотилась локтями о стол и приблизила лицо к лицу Сергея.
— Представляете себе, монстр. Протезная челюсть, лютый шрам, вставные мозги. — Она хихикнула и откинулась на спинку кресла.
— Представляю. — Сергей улыбнулся, воткнул вилку в разваренную сосиску и поднес ее ко рту.
— Вкусно, — сказала девушка, отстраняя пустую тарелку, — но я, при желании, могу сготовить лучше.
— Котлеты по-киевски?
— Да, я знаю в этом толк. Закончила техникум — общепит.
— Пригодилась профессия?
— Да, только я скорее с голоду подохну, чем стану себе готовить.
— Не любите это занятие?
— Ненавижу.
— Выйдете замуж, все равно придется.
Настя отпила несколько глотков вина из стакана, поставила его на стол и вытерла губы салфеткой.
— А вот замуж я хочу, честно признаюсь.
Сергей улыбнулся.
— Сколько вам лет?
— Девятнадцать.
— И уже хотите замуж? Так скоро?
— Да. Я вообще такая домашняя. Поверите, ни разу в жизни не была на дискотеке.
— Как же вы хотите познакомиться со своим будущим женихом, если никуда не ходите?
— А-а, они сами толпами валят. Только и ошиваются в магазине.
— Кто, женихи?
— Ну да.
— И вполне достойные?
— Да как вам сказать?.. Один актер с местной драмы. Уже достал своими контрамарками. Другой — хачик.
— Хачик, это кто?
— Джафар, директор рынка.
— Ага. — Сергей подлил ей и себе вина в стаканы.
— Стоп, стоп, мне много не лейте. — Она отстранила его руку. — У меня уже полеты начались.
— Какие полеты?
— В голове полеты. — Она качнула головой, закатила глаза, присвистнула и провела навстречу друг другу указательными пальцами. Сергей улыбнулся.
— За мягкую посадку ваших самолетов. — Он поднял стакан и отпил вина.
— Пейте, пейте, — проговорила она.
— У вас красивая улыбка, — сказал Сергей.
— Вы издеваетесь?
— Помилуйте.
— У меня выпирает верхняя челюсть. Вы сами видите.
— Ничего я не вижу.
— Я несколько лет даже носила скобы. В школе один мальчик меня дразнил — челюсти.
— Он, наверное, был к вам неравнодушен.
Оксана поглядела на часы.
— Ой, Ленка меня убьет. Я уже сижу с вами тридцать минут.
— Давайте еще посидим. А ей мы купим книжку кроссвордов. Чаю хотите?
— Лучше кофе.
Сергей быстро сбегал к прилавку, заказал два стакана кофе, который показался ему остывшим и уж чересчур черным, но ничем другим в этом заведении он угостить девушку уже не мог. Выбор не позволял. Он поставил стаканы с сомнительным кофе на стол, один пододвинул девушке.
— Значит, говорите, вам никто здесь не нравится? — спросил он, наблюдая, как она мелкими глотками отпивает из стакана кофе.
— Никто. — Она покачала головой.
— А какого бы вы хотели жениха? Красивого, молодого, богатого? С машиной, без?
— Богатого не обязательно. Если человек мне нравится, то мне не важно, есть у него машина или нет.
— Ага. А за такого, как я, вы бы пошли замуж?
Девушка перестала пить кофе и, не отнимая губ от стакана, внимательно посмотрела на Сергея.
— За такого, как вы… А какой вы?
— Такой, какой есть: небогатый, командировочный, неженатый.
— Простите, я вас не понимаю.
— За меня вы бы пошли замуж?
— Вы спрашиваете или предлагаете?
— И спрашиваю, и предлагаю.
— Выбирайте что-нибудь одно.
— Предлагаю. Предлагаю руку и сердце.
— Вы шутите?
— Ничуть.
— Предлагаете руку и сердце? — Ее глаза становились все больше и круглее.
— Ну да.
— Без дураков?
— Какие уж дураки.
— Вы насмехаетесь?
— И вовсе нет!
— На полном серьезе?
— На полном. Абсолютно на полном.
— Прямо так, сразу?
— А чего тянуть?
— Да вы с ума сошли.
— Правильно, сошел.
Оксана сощурила глаза и лукаво поглядела на Сергея;
— Это как бы из-за меня?
— Не “как бы”, а из-за вас.
— Ну, не знаю, что вам и сказать. — Она развела руками и недоверчиво покачала головой.
— Скажите прямо.
— Да я вас совсем не знаю, — усмехнулась девушка. — Вижу в первый раз.
— Так в чем дело? Узнавайте.
— Тогда расскажите о себе.
— Хорошо, что я должен рассказать?
— Все.
— Например?
— Сколько вам лет?
— Двадцать девять.
— И до сих пор не были женаты?
— Не был.
— Почему?
— Должен признаться, я вообще по жизни человек не очень удачливый.
— А я вообще невезучая. Меня недавно цыганка на двести рублей обманула. Выманила.
— Вот видите?! — Он хотел сказать: “два сапога — пара”, но сказал другое: — Нельзя доверять цыганам.
— А с кем вы живете?
— Один… с котом.
— И квартира есть?
— Однокомнатная.
— А родители ваши живы?
— Да, оба, но они живут отдельно.
— А девушек у вас было много?
— Я не считал.
— Ну а все-таки?
— Правда, не считал. Не так уж много.
— А какую-нибудь из них вы любили по-настоящему?
— По-настоящему?.. Один раз. Пожалуй, один всего раз.
— Как это закончилось?
— Печально, как и у всех.
— Она вас бросила или вы ее?
— Ни то, ни другое.
— Расстались по взаимному согласию?
— Тоже нет. — Сергей потянулся к бутылке и налил себе в стакан вина.
— Вам неприятно?
— Да нет. — Он отпил несколько глотков и поставил стакан на стол. — А что мы все обо мне? Давайте поговорим о вас. У вас, наверное, тоже была любовь?
— Была.
— Кто он был?
— Мой одноклассник.
— Который вас дразнил “челюсти”?
— Нет, другой.
— Чем у вас с ним закончилось?
— Печально, как и у вас.
— Что с ним стало?
— Он попал в дурную компанию и очень плохо кончил…
— Его что, посадили?..
— Да, в эту, как ее?.. В колонию.
— Понятно. — Сергей вздохнул.
— Что вам понятно!? Если бы вы знали, какие он письма мне писал оттуда. Боже, что это были за письма! А на конверте стоял тюремный штемпель.
— Лихо. А потом?
— А потом, когда отсидел, то сразу заявился ко мне.
— И что?
— Стал меня домогаться.
— А вы?
— А я сказала, что между нами уже все давно кончено.
— А он?
— Стал мне грозить. Обещал даже меня зарезать, если я буду с кем-то другим.
— Это что, ни себе, ни людям?
— Наверное, он меня по-прежнему любил…
— Вы испугались?
— Чего?
— Того, что он обещал зарезать?
— Нет. Мне стало его жаль.
— Жаль?
— Да. Он был очень несчастен.
— А потом?
— А потом я познакомилась с одним мужчиной.
— С мужчиной?
— Да, он был женат. Ему было тридцать шесть лет. Впрочем, он не выглядел на тридцать шесть, а гораздо моложе.
— И как вы его называли, тридцатишестилетнего, папочка?
— Веня.
— А с этим Веней у вас были близкие отношения?
— Иногда.
— Г-м…
— А вы уже ревнуете?
— К этому ветерану — да.
— Черт возьми. Я вам столько наговорила о себе, что теперь вы передумаете брать меня замуж, — спохватилась девушка.
— Напротив, теперь нам нечего скрывать друг от друга. С Веней, надеюсь, покончено?
— Да, все позади. Я с ним порвала сама.
— Правильно сделали.
— Ой, я совсем пьяная. Зачем вы меня так напоили?
— Опять полеты?
— Да, что-то голова…
— Это с непривычки, пройдет.
— Вы думаете?
— Уверен.
— А как ваша фамилия?
— Ледягин.
— Какая странная.
— Что тут странного, от слова лед.
— Ни разу не слышала.
— Можете сохранить свою звучную фамилию. А хотите, я стану Мироновым?
— Да нет, зачем… Значит, с Толиком мне больше не встречаться?
— Это еще кто?
— Наш второй грузчик. Учится на журналиста. Он мне иногда дарит цветы.
— Ни в коем случае. И с хачиком тоже. Ни с актером, ни с хачиком, ни с журналистом.
— Я с ними и не встречалась.
— Верю.
— Что я скажу Ленке?
— Скажите, что выходите замуж.
— Она не поверит.
— А вы согласны?
— … Почти.
— Можно я вас поцелую?
— Прямо здесь?
— Конечно.
Девушка закрыла глаза и, рассеянно, не выпуская из рук стакан с кофе, потянулась к Сергею. Он поцеловал ее в губы под позвякивание посуды в зале и шум голосов посетителей. Сергей отметил про себя, что ее парфюмерия пахнет ароматом земляники или малины.
— Я вам нравлюсь? — спросила Оксана.
— Очень.
— А вы не обманываете?
— Правда.
— Давайте еще повторим.
— Давайте.
Они поцеловались вновь и медленно, неохотно отняли губы.
— И часто с вами это бывало? — спросила Оксана.
— Что?
— Вот так, с первого раза?
— Очертя голову?
— Да, очертя голову.
— Один раз? Только один раз.
— Теперь второй?
— Да.
— Я не ревную к тому первому разу.
— Это ты правильно…
— Ты? Наконец-то! Мне так проще.
— Мне тоже.
Сергей провел беспокойную бессонную ночь. Он чувствовал себя взбудораженным, полным надежд, сладостных предчувствий, приятных ожиданий, а также тревоги и страха. Беспокойство возникало оттого, что, предложив Оксане руку и сердце, он обрек себя на массу забот и хлопот. Он брал на себя ответственность как за свое, так и за ее будущее. Приятное же заключалось в том, что он познакомился с молоденькой хорошенькой продавщицей. И вот сегодня вечером возле памятника у него назначено с ней первое свидание. Оксана предлагала ему встретить ее после работы у магазина и проводить домой.
Но Сергей находил в этом что-то бытовое, рутинное, житейское. Он не хотел с первых дней их знакомства уже быть задавленным обстоятельствами быта. В свидании же на нейтральной полосе он предвкушал какое-то туманное поэтическое вдохновение, блуждание в обнимку под звездами в незнакомом городе, ожидание близости где-нибудь на скамейке в глухой и темной аллее. А там, глядишь, и ночь, проведенную с ней в гостиничном номере. Чем больше он думал о конечной стадии этого предстоящего свидания, о его вполне логичном завершении, тем сильнее его начинали одолевать сомнения и страхи. Не сочтет ли Оксана в этом случае его поведение за бестактность? Не посчитает ли она его залетным командировочным соблазнителем, который, чтобы переспать с девушкой и скрасить свое будничное пребывание в этой глухомани, придумал всю эту историю с женитьбой. “А вдруг заподозрит неладное? Почувствует ловушку, подвох? Не поверит в искренность моих намерений? Да, дело серьезное. Тут главное — не переторопить, — вспомнил он слова Штирлица. — Намерения намерениями, — терзался он, — но ведь должен же я знать, какая она в постели, черт побери. Не кота же в мешке выбираю, а жену. Чтобы вот так, вслепую…”
Он совсем извелся от своих дум, но на всякий случай решил приукрасить свою гостиничную комнату, привести казенную обстановку в более божеский подходящий вид на случай визита гостьи. Сергей смотался на рынок, купил букетик гвоздик и пару цветных плакатов-календарей с видами Афинского акрополя и Лондонского Тауэра. По пути он забежал в продуктовый и купил бутылку шампанского. Вернувшись в гостиничный номер, он поставил букет в вазу, хорошенько прибрался, припрятал под кровать чемодан, который, как ему казалось, будет вызывать в воображении гостьи мрачные дурные предчувствия и лишь возбудит ее подозрительность. Затем он стал развешивать плакаты. Один из них, светлый, яркий, с видом залитого солнцем акрополя, он приклеил скотчем на самое видное место возле балкона. Другой, где над темными водами Темзы на фоне свинцовых грозовых туч величаво стоял таинственный печальный тауэрский мост, показался ему на редкость мрачным, отпугивающим своей феодальной средневековой архитектурой. “Ох уж этот мне туманный Альбион”. Плакат нагонял хандру. Сергей решил повесить его над койкой. “Хоть мрачно, зато создает какой-то интим. А интим без мрака невозможен”. Он остался вполне доволен обстановкой. Комната похорошела.
Пока Сергей приводил в надлежащий порядок свой номер, ему то и дело вспоминался мопассановский герой из романа “Милый друг”. Как и Жорж Дюруа в той книге, он украшал свое жилище перед визитом желанной дамы. “Впрочем, в отличие от того французика, мне нет нужды заклеивать дыры в обоях различными картинками. Мне нечего стыдиться. Берлога, слава богу, не моя, а казенная”. Он принял душ и вышел на балкон. Было жарко, солнечно. Улица тонула в зелени. Мимо его балкона виражами пролетали реактивные стрижи. Один из них, очень любопытный, уселся на карниз балкона. Сергей замер, не шевелился, опасаясь вспугнуть птицу. Стриж что-то прощебетал, словно хотел пожелать Сергею приятного вечера, затем вспорхнул и улетел ввысь.
Он вышел на улицу за час до свидания, взволнованный предстоящей встречей с Оксаной и несколько нервозным от долгих раздумий. И все-таки счастливым. Словно он опять был юным и впервые в жизни шел на свидание с девушкой. Его состояние можно было определить двумя словами: предчувствие, предвкушение чего-то… Ему хотелось поиграть в любовь, целиком, без остатка отдаться этому чувству, наполнить им свою жизнь до краев. А самое главное, сбросить груз прожитых лет, избавиться, излечиться от накопившихся ранений прошлого. Оксана оставила в его сознании и душе дивный образ. Он был чуточку опьянен ею.
Сергей пробегал по городу в поисках достойных ее цветов. Он хотел подарить ей розы, но их в этом провинциальном городке не нашлось. А дарить ей пышный букет гладиолусов или георгинов ему не хотелось. Эти цветы всегда навевали на него уныние, напоминали об уходящем лете. “Она будет держать в руке букет осени, когда на сердце у нее должна быть если не весна, то хотя бы лето. Не пойдет. Уж лучше ничего”. С этими мыслями он уселся на скамеечку в сквере, поблизости от двух достопримечательностей города: памятника и фонтана. Эта маленькая площадочка была для здешних жителей все равно, что Крещатик для киевлян, Невский для питерцев или Арбат для москвичей. Родной, милый сердцам горожан священный уголок. Сюда приезжали счастливые молодожены, чтобы сфотографироваться после загса, здесь собирались ветераны-фронтовики в день победы, сюда же толпами валили выпускники школ после последнего звонка. Сергей слышал это от гостиничной кастелянши. “Какую малость надо жителям этого городка, чтобы почувствовать себя счастливыми?”
Оксана до утра не могла сомкнуть глаз. Думала о Сергее, вломившемся в ее жизнь, и о своем бывшем любовнике Вене. Думала вперемешку, вперехлест, так что одно наслаивалось на другое; но навести порядок в собственной голове, в своем взбудораженном сознании так и не смогла.
Сергей затмевал Веню, вытеснял его образ, но Веня сопротивлялся, не уходил, не хотел быть только ее памятью, ее прошлым. Впервые в жизни она подумала, что память — это какое-то кладбище в нашем сознании. Но в том-то и беда, что Веня не желал быть погребенным, восставал из завалов, из пепла и праха. Он взывал к ней: “Оксана” вкрадчиво, любезно, как он умел.
…Ей было семнадцать, а ему тридцать шесть. Он был ее первый и до сей поры единственный мужчина. Высокий смуглый брюнет с проседью на висках, крупным носом, пышными усами и темно-карими глазами. Таким он предстал перед ней в день их знакомства. Вальяжный, самоуверенный, рассекающий по городу на новенькой алой девятке — куратор первых в городке “комков”. Она считала его уродом. Но именно его уродство вместе с его надменностью, высокомерием как отталкивало, так и притягивало ее к нему. Привлекало, завораживало, гипнотизировало, как взгляд удава гипнотизирует кролика.
Она отдалась ему послушно, не переча, не возникая, как-то торопливо и весьма тривиально — на заднем сиденье его машины. Он овладел ею очень грубо, без намека на ласки, вдобавок теснота салона причиняла ей массу неудобств. “Утрись, — после, брезгливо поглядев на нее, сказал он, подсовывая ей свой носовой платок. — И заодно протри сиденье”. Она послушно выполнила его поручение и в растерянности замешкалась, соображая, куда деть платок. Он взглянул на нее в зеркало с ледяной усмешкой. “Выкинь в окно”, — подсказал он и завел мотор. Она избавилась от следов срама, но остался стыд, который еще долго не покидал ее. Стыд за то, что ее вот так пошло… в первый раз и на заднем сиденье.
С тех пор она ненавидела его, страшилась, но еще больше боялась его потерять. Она любила его по-своему. Таким, каков он есть, каким был для нее. Ведь женщины любят мужчин не за какие-то там заслуги и достоинства, не за что-то, а просто потому, что любят. Порой глядишь; идет красивая, бесподобная, а он рядом невзрачный, серенький. Что к чему? Это “что к чему” все-таки беспокоило Оксану. Она старалась на всякий случай не показываться с ним в людных общественных местах. Их роман был скорее романом автомобильным, а нешуточные страсти дискомфортно кипели на заднем сиденье машины. То и понятно. Она молодая, хорошенькая. А он хоть лощеный, холеный, весь в золоте, но староват, да вдобавок женатый. Их союз был тайный, роман скрытный. Не было разве что паролей, явок и конспиративных квартир, но соблюдалась строжайшая секретность. Тайна, тайна…
Как-то через полгода самовлюбленный стареющий Дон Жуан, страдающим нарциссовым комплексом (стригся в лучших парикмахерских, мазал лицо спермацетовыми кремами от увядания, тщательно следил за наружностью) заявил любовнице: “Почему ты мне никогда ничего не даришь?” Оксана было восприняла это как забавную шутку, но эгоист взглянул на нее хмуро, обидчиво и с укором присовокупил, что она его не ценит, в грош не ставит, а вот ранее была у него любовница, нынешняя эмигрантка, которая аж из Венгрии от мужа сбегала, чтобы с ним потрахаться. “За что его только бабы любят?” — гадала Оксана наивным девичьим умом, но так и не находила ответа.
Она все-таки поразмыслила над сказанным и на другой день подарила ему одеколон “Арамис”. Прошло еще какое-то время, и уставший от скрытности любовник в сердцах заявил подруге: “Потратил я на тебя полтора года, и все без толку”. Она расценила это как необоснованный упрек и в ответ произнесла: “Так в чем дело? Разводись, и женись на мне. Я согласна”. Он меланхолично посмотрел на нее своими темно-карими глазами, завел мотор и поехал. Оксана стала жалеть любовника, сочувствовать ему и по-прежнему продолжала отдаваться ему в машине.
Как-то он решил облагородить обстановку и пригласил ее с ночевкой к другу на дачу. Друг был в отъезде, дача пустовала, и спальня предоставлялась в их полнейшее распоряжение. Там, в спальне, пылкий любовник распалился, взял видеокамеру и потребовал от Оксаны очень медленно, игриво и соблазняюще раздеться. Она отнекивалась, отбрыкивалась (что за дикая фантазия!), но любовник настоял. Оксана снимала белье под музыку, пританцовывала, высовывала язык, облизывала верхнюю губу, в истоме закатывала глаза, поворачивалась задом, нахально водила им перед камерой. Любовник недоснял, швырнул камеру, скорехонько разделся и набросился на славную натурщицу.
В ту ночь они любили друг друга пылко, как никогда раньше, будь то в автомобиле или урывками, опасаясь быть застуканными, в его квартире. Фантазия разгулялась, чувства обострились, а позы выбирались самые непристойные. Часам к двум ночи любовник подустал, выдохся, сник, но хорошенько покушал, подкрепился, восстановил прыть. Оксана уплела целую вареную курицу. После чего они опять продолжили соитие, но уже более сдержанно, вяло. Любовник халтурно улегся снизу, предоставляя Насте действовать, напрягаться, а сам прохлаждался и покуривал папироску. Вскоре ее все это разозлило, и она потребовала поменяться позами. Оксана улеглась снизу, закинула партнеру ноги на плечи и, пока он лез из кожи, стараясь доставить ей удовольствие, как аристократка, полуприкрыв веки, лениво и томно попивала апельсиновый сок.
Ее холодная надменность и ленивая грация так подействовали на него, что он слез с партнерши и вновь схватил камеру. Режиссер-порнограф потребовал от Оксаны повторить дубль. Но сил у нее уже не было. Совершенно измученные любовники повалились спать.
Утром они плотно позавтракали, просмотрели отснятый материал, после чего съехали с дачи. Всю дорогу, пока они ехали до города, Оксана умиленно смотрела на своего любовника, с нежностью гладила его седые виски и чувствовала, как у нее от тоски сжимается сердце. Впервые за полтора года их связей она не хотела отдавать Веню его собственной, законной жене. Та ночь на даче, единственная ночь, которую они провели вместе и не таясь, стала концом их отношений, последним аккордом их “незаконной” и вороватой любви. Еще на даче Оксана потребовала от любовника стереть запись. Он пообещал, заверил, но впопыхах и в предотъездной суматохе позабыл это сделать. А быть может, не захотел. Это и послужило причиной разрыва.
Прошло несколько дней, и к ней в магазин заглянул их общий знакомый Миша, хозяин дачи. Нахальный тип, которого она не любила. Он был под мухой и долго выбирал себе одеколон. Миша острил в меру своего скудного интеллекта, высказал Оксане пару неуклюжих комплиментов в адрес ее фигуры, вскользь поблагодарил за какой-то оставленный сувенир. “Кайф, кайф и вообще…” — загадочно не договорил он. “Что, вообще?” — насторожилась Оксана. Он засуетился, стушевался и вскоре ушел, оставив ее в полном недоумении.
У Оксаны закрались тревожные сомнения. Она позвонила Вене и расспросила про пленку. Тот помолчал в трубку, потом сказал: “Да, забыл стереть… ничего страшного, подумаешь, попалась на глаза?.. Он же друг, никому не расскажет…” Оксана швырнула трубку. От стыда она была готова провалиться сквозь землю. Ей хотелось найти укромную нору и забиться, спрятаться туда до скончания своих дней. Она твердо решила порвать с Веней.
На другой день она привела приговор в исполнение. Он пришел, как обычно, к закрытию магазина. Неторопливо вошел с ухмылочкой на губах, деловито прошествовал к прилавку и сказал по традиции: “Привет, малыш”. Оксана сидела за кассовым аппаратом и подсчитывала дневную выручку. Он ждал. Она подняла голову и холодно поглядела на него. “Я с тобой не поеду”, — заявила она. “Из-за этого?” — полюбопытствовал он. “Нет, не только”. — “А из-за чего?” — “Просто все кончено”, — сказала она, продолжая считать деньги. Он усмехнулся, в раздумье поморгал глазами и покачал головой. “Ну, ну, смотри, тебе жить”, — сказал он наставительным тоном и удалился. Едва он только вышел, Оксана разрыдалась.
Два дня он не показывался, не звонил, но на третий день все-таки не выдержал и явился в магазин. Оксана не пожелала с ним разговаривать. Он потребовал объяснений самым непререкаемым тоном; в ответ она демонстративно встала и ушла в подсобку. Отставной любовник не рискнул проникнуть туда, в эту святая святых каждого магазина. Он постоял немного и вскоре ушел, а на следующий вечер заявился пьяный. Оксана ужаснулась. Таким она еще его не видела. На всякий случай, опасаясь скандала и пьяных дебоширских выходок, она тайно ушла через черный ход. “Довела”, — ехидно шепнула ей по пути Ленка.
С того дня визиты прекратились, но телефонные звонки нет-нет да раздавались, давили Оксане на психику. Едва заслышав в аппарате его грубый голос, она, бросив что-нибудь резкое, тут же бросала трубку. Во время одного ее такого резкого выпада Ленка странно посмотрела на подругу и заметила: “Ксанка, ты стала женщиной”. Оксана удивленно заморгала, сразу не сообразив, что это — комплимент или признак преждевременного старения?
Ей не спалось. Комната наполнилась ранними предрассветными теневыми сумерками. Она взглянула на часы. Половина шестого. До открытия магазина оставалось еще три с половиной часа. А вечером у нее свидание с Сергеем. “Надо бы заснуть. Хоть на пару часов. Иначе приду на свидание с мешками под глазами”. Он высокий, темноволосый, чуточку мрачный, в протертой кожаной куртке, поблекших голубых джинсах, с грустной улыбкой на лице и внимательными, какими-то настороженными темно-синими глазами. “Он смотрел на меня как-то деликатно, не в упор. Даже когда мне дерзил в магазине… Он и в кафе потом все время отводил глаза, смотрел то на стол, то по сторонам, то на мои губы… И как-то не нахально, а задумчиво…” Оксана опять улыбнулась, лелея, оберегая в памяти это воспоминание. Но тут новый кадр отчетливо всплыл в ее воображении. Сергей в полный рост в своей черной кожаной куртке, а возле белой стены, скрючившись, притаившись, сидел Веня. Ее бывший любовник изгалялся, кривил рот, высовывал язык, дразнился.
Она открыла глаза поглядела в потолок. Чем больше она думала о Сергее, тем он становился для нее менее загадочным, более понятным, простым, а оттого казался еще привлекательнее. Она мысленно набросала недостающие штрихи к его портрету, что-то приукрасила, дорисовала образ в своем воображении. Ее охватившее чувство к Сергею можно было назвать разгорающейся любовью заочно.
“О-ой, только бы он пришел…”
За прилавком она работала до обеда, а после двух в сильнейшем волнении стала готовиться к свиданию. Ее собирали, как Наташу Ростову на первый бал. Ленка вызвала из салона красоты знакомую парикмахершу, и они втроем совещались, какую ей сделать прическу, какой макияж, какого цвета подобрать лак для ногтей…
Начали с прически. Когда она была готова, Оксана тщательно отполировала свои ноготки. Ужасно много времени у нее отнял макияж: от бессонницы у нее припухло лицо, а под глазами набухли мешки. Она заштукатурила их несколькими слоями пудры. Затем щипчиками удалила лишние волоски на бровях и накрасила глаза.
— Ну все, я готова, — сказала Оксана, взглянула на часы и поднялась со стула. — Ну как, Лен?
Худосочная Лена внимательно и строго оглядела свою подругу. Ее славное личико, хорошенькую, но полноватую фигуру, прикид: плотное приталенное платье из черного бархата, все в молниях, черные колготки и босоножки на высоком каблуке такого же цвета. “Черный цвет — ее стиль”.
— Сними колготки, жара, — посоветовала Лена.
— Никогда, — бойко ответила Оксана.
— Все равно, ты в своем туалете выглядишь как черная ворона на фоне… даже сама не знаю кого?
— А я и так ворона, — рассмеялась Оксана, опрыскивая себя духами. — Я ворона по гороскопу, ты что, не знала?
— Сумочку не забудь, трещотка, — напутственно сказала Лена.
Оксана спешила на свидание, мчалась на всех парах. У нее в запасе оставалось еще минут тридцать. Времени достаточно, чтобы посомневаться, все переиграть и даже дать обратный ход. Но она не хотела об этом думать. Гнала куда подальше такие мысли. Она спешила как на пожар, постукивая каблучками по тротуару. Под слоем пудры на ее щеках от быстрой ходьбы выступил румянец.
Вот и зеленый скверик, желтая акация, журчание фонтана, легкая освежающая прохлада. Оксана остановилась. Ей оставалось свернуть сквозь густые заросли акации к фонтану. Она помедлила, глубоко вздохнула, сказала себе “с богом” и сделала первый шаг.
В первое мгновений Сергей не узнал Оксану. В поле его зрения попала девушка в черном. Впрочем, в отдалении, и к тому же сбоку. Сердце ничего не подсказало ему. Он лишь краем глаза рассеянно взглянул на нее и подумал: “гимнастка”. Ее плотное, облегающее и черное не по жаре одеяние навело его на мысль о чем-то гимнастическом, спортивном. Он смотрел перед собой на вспененные серебристо-белые струи фонтана, поблескивающие в лучах солнца, на плотную водяную завесу рассыпающихся брызг. Боковым зрением он видел, что силуэт девушки в черном приближается. Сергей заморгал глазами, вздрогнул и вскочил с места. “Оксана!”
Он шел ей навстречу совершенно обескураженный. Ему казалась, что Оксану подменили. Он узнавал и не узнавал ее. Вместо вчерашней молоденькой продавщицы, девочки-подростка, перед ним предстала элегантная женщина. Он не мог с ходу определить, понять для себя: то ли она со вчера утратила что-то — юность, девичью привлекательность, то ли, наоборот, преобразилась в эффектную женщину. В ней появилась какая-то загадка, шарм…
Он подошел к ней если не в растерянности, то в замешательстве. Его рот был приоткрыт, во взгляде застыло изумление. Оксана смутилась, потупила глаза, еле слышно прошептав “здрасьте”. Этого мгновения Сергею хватило, чтобы оправиться от волнения. Его изумленный взгляд сменился на нежный, а затем на восторженный. Он разглядывал гладкую кожу ее лица, полноватые щеки, курносый плосковатый нос, трепещущие ресницы, темно-серые, опущенные книзу, немного узкие глаза.
“Китаяночка, — отметил про себя Сергей. — Ты теперь принадлежишь мне, китаяночка”.
В тенистом городском парке было не менее жарко, чем на улицах города, зато не так душно. Неподвижные сосны и березы с желтеющей листвой, уже тронутой августовским предосенним увяданием, настраивали на лирический лад.
— Какие у тебя руки ласковые, — нежно прошептала она.
Сергей улыбнулся и поглядел поверх ее головы на ветки сосны, откуда только что вспорхнул лесной серый дрозд. В ветвях темнело гнездо. Сергей понаблюдал и вскоре заметил, что птиц было двое: самец и самка. Они поочередно покидали гнездо в поисках корма для птенцов. Вот дрозд приземлился на траву, совершил несколько маленьких перелетов, что-то отыскал в траве, ухватил клювом и вспорхнул к гнезду. Едва он достиг гнезда, как вторая птица моментально покинула его. Теперь они поменялись ролями. Одна птица кормила птенцов, другая добывала корм.
Ветки на две ниже гнезда уселась ласточка. Дрозд, почуяв угрозу своим птенцам, разъяренный, набросился на нее, стал отгонять от своих детенышей. Ласточка плавно и легко улетала, порхая с ветки на ветку. Дрозд гнался за ней неуклюже, не летел, а скорее прыгал какими-то скачками по ветвям и, в конце концов, ее упустил.
Сергей поежился. От уличной жары и тепла тела девушки у него взмокла рубашка, прилипла к телу. Он не мог припомнить другого такого лета в этих краях. Жара преследовала его неотступно во всех городах, всюду, где бы он ни был. Точно такая же жара стояла и месяц и полтора назад, когда он встречался в другом городе с другой женщиной. Теперь той, другой, уже не было в его жизни, а лето продолжалось. Жизнь продолжалась, и его жизнь была наполнена до краев. Все имело смысл. Он ощущал жизнь не как свое вялое пребывание на этой планете — он обостренно чувствовал пульсацию жизни в своей крови, ее биение, ростки во всем, что его окружало: в полете ласточки, в заботе дроздов о своем потомстве, в деревьях с вечнозеленой хвоей, в нежной теплоте Оксаны, прижавшейся к его груди…. Он погладил девушку по голове и снова поцеловал ее волосы.
— Ты меня поцеловал в голову двенадцать раз, — отозвалась она.
— Я думал, ты спишь.
Она подняла голову, вяло посмотрела на него ласковыми, красными от бессонной ночи глазами. На ее припухшей щеке отпечаталось кругленькое крошечное пятнышко от пуговицы его рубашки.
— Жарко, — капризно простонала она.
— Надо было полегче одеться.
— Танька тоже считает, что у меня какой-то траурный наряд. А тебе нравится? — Пальцами она расправила подол платья, вытянула ноги, посмотрела на них.
— Что, твой наряд?
— Да, и вообще…
— Сними колготки, — посоветовал Сергей, — испаришься.
— Еще чего? — усмехнулась она. — К тому же не хочу показывать тебе свои ноги.
— Это почему? — насторожился Сергей.
— Они у меня белые, совершенно не загорают, и, вдобавок, на них появились какие-то сеточки, паутинки. Наверное, предрасположенность к варикозу. Это от работы за прилавком. Все время стоя, — пожаловалась она.
— Бедняжка, — посочувствовал Сергей.
— Сережа, а в твоем городе мы найдем мне другую работу? Не хочу стоять за прилавком.
— Обязательно. Что-нибудь подыщем. Быть может, технологом по приготовлению пищи. У тебя же диплом.
— Ну и что? Терпеть не могу эту работу. Да и она тоже все время на ногах. Варикоз — профессиональная болезнь продавцов, поваров и парикмахеров.
— Да, плохи дела, ты попадаешь под две категории из этих трех.
— А у архитекторов бывают профессиональные болезни?
— Бывают. Еще какие. Алкоголизм… и, быть может, сомнения. Впрочем, некоторые от этого ударяются в стихотворчество. Тоже своего рода болезнь.
Они сидели молча, неподвижно, и она опять прикорнула на его плече. Наконец он пошевелился, чтобы размять затекшую руку. Она подняла голову и сонно улыбнулась ему.
— Давай взбодримся, — предложил он.
— Вином?
— Да.
Он достал из пакета прикупленную им по дороге бутылку дорогого вина, чтобы отметить их первое свидание. Сергей помнил, что девушка почти не пьет, поэтому купил легкое полусухое “Каберне-Совиньон”. Слабенькое вино, да и на жаре самое то. Он распечатал золотистую фольгу на горлышке бутылки и с досадой обнаружил, что пробка не пластмассовая, как он ожидал, а из коры пробкового дерева, внутренняя.
— У тебя есть штопор? — спросил Сергей.
— Откуда?!
— Плохо. Плохо, что ты на первое свидание пришла без штопора.
Она с ухмылкой поглядела на него. Сергей взял бутылку, поднялся со скамьи, походил между сосен, остановился возле одной, у которой была наиболее толстая слоистая кора, и стал донышком бутылки резко ударять по сосне.
— С ума сошел. Разобьешь! — воскликнула Оксана.
Сергей усмехнулся.
— Как ты запереживала. А говорила, не пьешь…
Он стучал дном бутылки по коре дерева, жидкость бултыхалась и под давлением выпирала пробку наружу. Когда она высунулась наполовину, Сергей прекратил постукивания и глухим хлопком вскрыл бутылку
— Ура! — вскричала Оксана и захлопала в ладоши. — Какой ты умелец.
— Да, я алкоголик со стажем, — с усмешкой произнес Сергей, уселся на скамейку и подал ей бутылку. — Давай, за первое свидание.
— Дай бог, чтоб не последнее, — лукаво улыбнулась Оксана и пригубила вино. Отпив несколько глотков, она поморщилась и отстранила бутылку.
— Только не говори мне, что опять кислятина. Ты ничего не понимаешь в винах.
— Зато ты, я вижу, много в них понимаешь.
— А как же. Мужчина должен знать толк в хороших винах, если, конечно, он не алкаш и не пьет все подряд.
— Терпеть не могу алкашей, — с раздражением проговорила Оксана.
Сергей отпил глоток и поглядел ей в глаза.
— Я тоже, — произнес он.
— Я достаточно на них насмотрелась.
— Где?
— В своем магазине.
— Это в парфюмерном-то?
— Вот именно. Знаешь, как грузчик Ваня пьет одеколон?
Сергей поставил бутылку на лавку и внимательно посмотрел на девушку.
— Любопытно послушать.
— Он берет яйцо… Нет, он сначала берет стакан, льет туда одеколон: красный, синий, любой. Затем разбивает яйцо, отделяет желток и кидает его в стакан.
— Коктейль какой-то, — усмехнулся Сергей.
— Потом Ваня ждет, когда желток впитает в себя всю краску. Он у него вроде фильтра.
— А дальше?
— А дальше Ваня вытаскивает ложкой желток, а одеколон выпивает.
— А желтком закусывает?
Сергей отпил несколько глотков вина и протянул Оксане бутылку. Она хорошенько приложилась к ней и, уже не морщась, вернула бутылку Сергею;
— А среди покупателей тоже попадаются алкаши-одеколонщики? — спросил он. — Постоянные клиенты.
— Только один. Он мне объясняется в любви.
— Не удивительно, после одеколона…
— Не смейся. Он хороший, но несчастный дядька. Дарит мне шоколадки, говорит: “Оксаночка, вы самая красивая” — и покупает одеколон. Ленку это злит. Что не ей, а мне он такое говорит.
— А почему он несчастный?
— Он больной. У него эпилепсия. Однажды он напился одеколона, уселся возле нашего магазина, а его всего трясет, и пена изо рта идет. Припадок.
Сергей хмыкнул и отпил вина.
— А Ленка меня прикалывает. Смотри, говорит, Ксанка, твой жених пену для бритья рекламирует.
Сергей улыбнулся и протянул Оксане бутылку.
— Нет, Сережа, допивай, и пойдем ко мне. Заночуешь у меня. Нечего тебе по гостиницам шляться.
Он удивленно поглядел на нее.
— Познакомишься с моими родителями.
На его языке вертелась фраза: “А удобно ли?”, но он молчал, и, глядя на нее, задумчиво хлопал глазами.
— Если, конечно, ты не передумал брать меня в жены… — неуверенно произнесла она.
— Все решено, Оксана, — заговорил он. — Все решено еще вчера.
Она как-то сразу обмякла, разомлела, склонила голову на его плечо.
— Скажи мне что-нибудь приятное, пожалуйста… — жалобно попросила она.
Он погладил ее по голове, уставил взгляд на сплетенные корни деревьев.
— Где ты пропадала? Зачем скрывалась от меня? Я искал тебя… Я проехал полтысячи миль, чтобы отыскать тебя здесь, в другом городе.
Она улыбнулась.
— Это все случайность, Сережа. Случайность, что ты приехал в наш город, случайность, что заглянул в мой магазин. Ведь тебя бы могли и не послать сюда…
Он прижался головой к ее виску, погладил ее волосы.
— Я не верю в случайности. Я верю в судьбу.
Конец первой части
(Продолжение следует)