Музыкальные штрихи к портрету П.П. Бажова
Опубликовано в журнале Урал, номер 1, 2004
Сергей Егорович Беляев — родился в 1955 г. Профессор Уральской государственной консерватории им. М.П. Мусоргского, доктор педагогических наук. В “Урале” пуликуется с 1996 г. Живет в Екатеринбурге.
В очерке использованы опубликованные и неопубликованные материалы из фонда П.П. Бажова, хранящегося в Объединенном музее писателей Урала (Екатеринбург). Пользуясь случаем, автор выражает глубокую признательность главному хранителю музея Е.К. Полевичек за помощь в поиске необходимых материалов.
В долговекой судьбе сказов П.П. Бажова есть множество примеров их “перевода” на язык музыкального искусства. Сказы легли в основу опер К.В. Молчанова, Л.Б. Никольской, музыкальной комедии К.А. Кацман, мюзикла Е.С. Щекалева, балетов С.С. Прокофьева, А.Г. Фридлендера, В.И. Горячих, Д.В. Суворова, оркестровых произведений А.А. Муравлева, Г.С. Фрида, М.А. Кесаревой, С.И. Сиротина, А.Н. Поповича. И это далеко не всё. Есть еще хоровые сочинения, музыка к кинофильмам, драматическим спектаклям и радиопостановкам, камерные произведения Б.Д. Гибалина, О.Я. Ниренбурга, Л.Б. Никольской, посвященные памяти П.П. Бажова.
Примечательно, что количество музыкальных “переводов” бажовских сказов постоянно растет. Новые поколения композиторов пополняют копилку музыкальной бажовианы, которая, уверен, заслуживает отдельного обстоятельного исследования. Но это — дело музыковедов.
Мне же хотелось выяснить, как сам Павел Петрович относился к появлению музыки, созданной на основе его сказов. Ведь многое из того, что было написано композиторами в 1940-е годы, буквально сразу после выхода “Малахитовой шкатулки”, Бажов слышал. Свидетельства тому — многочисленные пригласительные билеты, филармонические и театральные программки из его архива. Кроме того, известно, что авторы музыки обращались к писателю за советом, помощью; именно его мнение о своих сочинениях хотели они услышать.
А что же Бажов? Он, отговариваясь своей “тугоухостью” и музыкальной необразованностью, предпочитал не вторгаться в вотчину композиторов (такого же стиля отношений он придерживался с художниками, скульпторами, сценаристами, не оставляя без внимания разве что допущенные ими исторические или бытовые неточности).
“Музыка мне понравилась, но судить о ней не берусь по причине моей музыкальной подготовки. Уверен лишь, что музыкальная иллюстрация сказов нелегка, так как в них исключительно зрительный ряд”, — писал Бажов в начале 1948 года в связи с первой радиокомпозицией по сказу “Хозяйка Медной горы”, прозвучавшей по всесоюзному радио. И, надо заметить, так или примерно так он высказывался практически всегда, когда речь заходила о музыке.
В. Федоров, вспоминая об одной из встреч с Павлом Петровичем, приводит его слова, сказанные по поводу книги Д.Д. Нагишкина “Амурские сказки”, проиллюстрированной самим автором: “А я вот ни рисовать, ни стихов писать, ни петь не могу к великому сожалению. Хотя я все эти виды искусства люблю, но совершенно в них беспомощен”.
Складывается впечатление, что такими высказываниями Бажов сознательно подкреплял созданный им же имидж немузыкального человека.
Согласимся, что, учась в заведениях духовного ведомства, он, конечно, не мог получить серьезную профессиональную музыкальную подготовку. Хотя не будем отрицать: общение с церковно-хоровой музыкой в стенах духовного училища и духовной семинарии сыграло определенную роль в его воспитании.
В семинарские же годы Бажов полюбил оперу и оставался верен ей всю жизнь. На склоне лет в письме к известному оперному режиссеру и либреттисту И.И. Келлеру он писал о Пермском оперном: “…Этот театр для меня самый близкий, так как я связан был с ним в юношеские годы. Там слышал таких изумительно богатых певцов, как А.Н. Круглов, А.Д. Городцов, смотрел молодого Лепковского и многих других. Эта точка для меня не менее дорога, чем высокий камский берег…”.
Были у Бажова свои любимые певцы и в Свердловском театре оперы и балета. Его восхищал Василий Герасимович Ухов, особенно в партии Онегина. По словам Ариадны Павловны, дочери Бажова, писатель считал, что “голос певца был так силен, а тембр так хорош, что он намного превосходил всех известных певцов”. Другим кумиром Павла Петровича была Дарья Трофимовна Спришевская. По поводу исполнения оперной арии какой-нибудь прославленной певицей он мог заявить: “Хорошо, а все-таки куда до Спришевской!”.
С легкой руки Павла Петровича появилась первая опера, написанная по произведению Д.Н. Мамина-Сибиряка. По признанию композитора Г.Н. Белоглазова, именно бажовская мысль об “оперном колорите” исторической повести “Охонины брови”, переданная ему свердловскими литераторами, послужила толчком для музыкально-драматического воплощения сюжета этого произведения (премьера оперы Г.Н. Белоглазова “Охоня” состоялась в Свердловске в феврале 1956 года).
Личные музыкальные пристрастия Бажова не ограничивались оперным жанром. Ему нравились симфонические и камерные произведения М.И. Глинки, П.И. Чайковского, М.П. Мусоргского, А.К. Глазунова, некоторых западных классиков. Из музыкальных инструментов он предпочитал гитару, с большим удовольствием слушал ее задушевный голос и дома, и на концертах, и по радио. На гитаре играла, аккомпанируя себе, жена Бажова — Валентина Александровна, но с годами, как она рассказывала, “забросила музыку”, за что выслушивала сердитые нарекания Павла Петровича. Среди близких друзей писателя был известный краевед и библиограф Андрей Андреевич Анфиногенов. Бажова с ним связывали не только общие интересы в области истории Урала, но и музыка: Анфиногенов хорошо играл на гитаре и пел. Семейные вечера Бажовых и Анфиногеновых с пением под гитару всегда доставляли Павлу Петровичу большое удовольствие.
Сошлюсь и на воспоминания Е.А. Пермяка, еще раз убеждающие в том, что за имиджем “тугоухого”, не способного к пению Бажова скрывался человек, тонко чувствующий музыку. Рассказ Е.А. Пермяка относится к 1920-м годам — времени его работы в “Живой театрализованной газете”, к сотрудничеству в которой он привлек и Павла Петровича. “Товарищ Бажов ко всем прочим его достоинствам оказался еще и музыкальным человеком, — писал Е.А. Пермяк. — Дело в том, что театрализованный материал, предназначаемый для исполнения коллективов живых газет, не только читался, но и пелся. Пелся на широко известные мелодии: мелодии русских песен, арий, опереточных куплетов, романсов и т.д. В тексте мы указывали в скобках: на мотив такой-то. И не всегда этот мотив соответствовал тому, какое действующее лицо и что исполняет. Бажов не упускал и этой подробности. “Зачем петь такие серьезные слова на пошлый мотив “Пыжика”, разве мало мелодий на этот размер? Вот послушайте…” И он принимался тихо напевать написанное на иную, более или вполне соответствующую мелодию”.
Бажовская музыкальность — природная, прораставшая в атмосфере народной песенности. Она неотделима от развитой с детства общей способности писателя чутко подмечать прекрасное во всем — в слове, в форме, в звуке, от его умения ценить подлинно творческое начало в человеке, сочиняющего ли стихи, музыку или создающего удивительные изделия из камня. Музыкальность Бажова ярко проявилась в его сказах, и именно поэтому они так привлекают внимание композиторов.
Вот, например, настоящая лесная симфония: “Смешались и звуки. К торжественному полнозвучному звуку ворона на лету, какой можно услышать только в сосновом бору, примешиваются посвистыванье иволги и писк пичужек, не видных в густой зелени. И это смешение звуков красиво в своей пестроте, как узор восточной ткани. Не всегда разберешь рисунок, а чувствуешь в нем бодрость и радость”.
А здесь импровизирует на рожке Данилко Недокормыш: “И песни всё незнакомые. Не то лес шумит, не то ручей журчит, пташки на всякие голоса перекликаются, а хорошо выходит”.
И талантливые песенники среди героев Бажова — не редкость. Вспомним хотя бы Устю Шаврину: “Ровно с утра до ночи девка в работе, одежонка у нее сиротская, а всё с песней. Веселей этой девки по заводу нет. На гулянках первое запевало. Так ее и звали — Устя-Соловьишна”.
Мне кажется излишним как-то комментировать эти отрывки из сказов “Надпись на камне”, “Каменный цветок” и “Травяная западенка”. Отмечу лишь то, что не может не восхитить любого читающего бажовские сказы: их язык уникален своей музыкальностью. Безыскусная мелодия фраз, особый ритм, характерная звуковая окрашенность слов, уверен, завораживают каждого.
Обладавший таким своеобразным омузыкаленным мировосприятием человек, известный писатель, казалось бы, вправе был прямо говорить о своей оценке того или иного музыкального сочинения, что-то советовать автору, тем более если речь шла о произведении, написанном на основе его, бажовского, сказа. Но такого не было. В этом проявлялся Бажов — человек и художник. Скромность, тактичность и убежденность в невозможности вмешиваться в творческие дела коллег по искусству из другого цеха составляли его жизненное и писательское кредо.
Небезынтересно вспомнить в связи с этим историю создания первого балета по сюжетам сказов Бажова.
Это было в годы войны. Павел Петрович, услышав от пришедших к нему композитора А.Г. Фридлендера и либреттиста И.И. Келлера об их замысле, долго и заразительно смеялся: “Ох, уморили! Данила запляшет по-балетному! Ох и здорово! Как принц в “Лебедином озере”! Мудруете чего-то, ребята!”
“В то суровое время нам часто приходилось бывать у Павла Петровича, — много лет спустя вспоминал А.Г. Фридлендер. — Он всегда с готовностью помогал нам, разрешал наши с либреттистом сомнения, но упорно уклонялся от постоянного сотрудничества”. И только после постановки в Свердловске второй редакции балета “Каменный цветок”, в 1947 году, Бажов в статье, опубликованной в газете “Театр и зритель”, открыл подлинную причину своего нежелания сотрудничать с создателями балета. “…Для меня, принадлежавшего к группе отрицателей балета, желание А.Г. Фридлендера написать музыку балета, построенного на мотивах уральских сказов, показалось по меньшей мере странным, — писал он. — Только большой энтузиазм композитора смог убедить меня, что я не имею права отказываться от перевода части сказов в эту форму искусства”. Бажов признавался, что первая постановка балета (в 1944 году) не вполне устранила его сомнения, зато, посмотрев вторую, он оказался “полностью побежденным”. “…И музыка, и танцы приобрели ту силу, которая властно захватывает даже старых отрицателей балета”, — писал он. Вероятно, к тому же времени относится и краткий отзыв Павла Петровича о спектакле в целом. На небольшом тетрадном листке, хранящимся в архиве писателя, бажовским почерком написано: “Спектакль балета “Каменный цветок” в постановке коллектива Свердловского театра оперы и балета мной всегда оценивался как патриотический, народный, несущий те же идеи, что и в сказе, который послужил основой для моей работы”.
О другом, тоже весьма характерном, случае вспоминает К.Г. Мурзиди. Бажов был приглашен к свердловским композиторам, обсуждавшим на своем собрании воплощение темы Урала в музыке. О том, как проходило это собрание, К.Г. Мурзиди пишет следующее: “Композиторы познакомили Павла Петровича с новыми своими произведениями, которые были навеяны образами его сказов. Им всем не терпелось узнать, что скажет уважаемый гость. А Павел Петрович, сидя у стола и забирая в кулак седую свою бороду, раздумывал над тем, с чего начать. (…) После короткого раздумья Павел Петрович заговорил о музыке уральского леса, о том, что каждое дерево в этом лесу “звучит по-своему” и надо учиться различать их звучание. И начался настоящий разговор об искусстве, об индивидуальности художника в любом жанре”.
Таким был один из истинно бажовских вариантов разговора о музыке. Не изменяя себе и своим принципам, не вторгаясь в иную сферу искусства, Павел Петрович делился со слушателями мыслями о том, что важно для каждого художника — об истоках творчества, об индивидуальности, о красоте природы, всматриваясь и вслушиваясь в которую можно писать сказы, картины, симфонии.