Опубликовано в журнале Урал, номер 9, 2003
Его смерть поразила меня. Я женщина, которая скоро перемахнет не только бальзаковский, но и пенсионный возраст, с костями, перебитыми и собранными вновь искусством врачей в корсет и протезы, с вырезанными частями тела, изо всех сил хватаюсь за существование, не хочу отпустить от себя эту госпожу-удачу — жизнь! А он, красивый, здоровый и сильный мужчина, в расцвете лет наложил на себя руки. В одну из пятниц декабря состоялись похороны Нины, моей хорошей знакомой, а в субботу ушел из жизни он. Но все по порядку.
Илья с женой в этот день под вечер должны были быть в гостях. Там их очень ждали.
— Ты иди, Вера, я тебя догоню, только поставлю машину в гараж.
— Хорошо.
Напевая, Вера одевалась. Зеркало отражало неплохо сохранившуюся женщину, конечно, не девочку, но умевшую держать себя в форме. Год от года она становится все полней, но это заметно, только когда они вместе с Ильей. Он сухопарый, нервный и подвижный. Выбрала блестящее, струящееся черное платье, которое оттеняло ее былую красоту: “Да, молодость прошла!”
В гостях ей почему-то было неуютно, она все время смотрела на часы. Илья не приходил. Беспокойство охватывало ее все сильней и заставило уйти. Она бежала в расстегнутой дохе, не ощущая мороза, волосы развевались на ветру. Ей было жарко от страха. Вспомнился уход из жизни сына. Как он страдал от неразделенной любви, как они, мать и отец, переживали за него, когда он пустился во все тяжкие: пьянка, наркотики…
Уф, она дома! Не раздеваясь, прошла в комнаты. На самом видном месте, на столе в центре гостиной, белел листок бумаги, прижатый отверткой. Сердце ухнуло куда-то вниз, она присела к столу, прочитала и уронила голову на эту записку: “Я в гараже. Откроете его отверткой”. Дальше следовали распоряжения по наследству.
Да, он был там. Лежал на подостланной им же клеенке с простреленной головой. Даже перед смертью он думал о порядке и аккуратности.
Только что отпраздновали Старый новый год. Сегодня 34 дня со дня смерти Нины и 30 дней, как застрелился Илья Александрович, автор книги, которую я сейчас держу в руках. Очень хорошая и искренняя книга, но в ней нет ни единого слова о Нине.
Их знакомство состоялось в купе скорого поезда. На полустанке, где Нина с сыном появились в вагоне, поезд стоял всего одну минуту. Начавшийся с прошлого вечера буран все еще продолжался. Купе занимали трое представительных мужчин. Они сразу же засуетились, стали освобождать место для новых пассажиров, на что Нина только рассмеялась:
— Думаете, мой сын даст мне посидеть! К тому же укладывать его спать не имеет смысла, он только разоспится, и я не смогу в нужный момент его разбудить. Ну вот, посмотрите на этого непоседу. Я еще не успела его раскутать, а он уже убежал… Извините меня, я за ним.
Димуле было четыре годика, а Нине 25 лет. Волнение, связанное с поездкой, снежными заносами, радость, что все это наконец позади, очень красили молодую женщину. Она как будто привнесла в купе частичку стихии, которая бушевала там, за стенами и окнами вагона, и зарядила атмосферу. Несколько часов пути пролетели незаметно. Мужчины смотрели на нее с восторгом, особенно один — Илья Александрович.
Позднее их пути снова пересеклись. Были какие-то праздники, Нина с мужем оказались в гостях у нашей общей знакомой, Вероники. С открытой душой Нина обрадовалась встрече с мужем Вероники, Ильей Александровичем. Его же сердце застучало неровно. Прошло время, и этот зрелый мужчина понял, что без Нины у него не будет жизни. Какой-то угар нахлынул и на Нину, безбрежная страсть этого удивительного человека могла смести не только Нину, ее семью, но и разрушить дружбу нескольких семей, сломать его собственную карьеру.
Его командировка за границу на несколько лет была спасением для всех. Страсти утихли, осталась умиротворенность и благодарность судьбе за эту встречу. Каждый из них жил своей судьбой. У Нины появился еще сыночек, трое мужчин требовали много внимания, любви и сосредоточенности на семейных делах.
Только вот небольшая трещинка между Вероникой и Ниной все же наметилась, а со временем переросла в большую пропасть. Они потеряли доверие друг к другу. Нина стала толстеть, болеть и только глаза ее, карие, огромные, напоминали о той молодой женщине, неожиданно вошедшей в жизнь Ильи Александровича. Может быть, это правда, что все мы любим наши воспоминания. Иначе почему же этот серьезный и зрелый человек почти каждый день рождения Нины сидел в машине и ждал ее выхода из дома для того только, чтобы ее поздравить, подарить цветы? И так много лет. Он застрелился через четыре дня после ее смерти.
Моя история
Моя история до обидного проста. Я среднестатистическая женщина, имеющая семью, работу, двухкомнатную квартиру и машину отечественной марки. Мой возраст приближался к пенсионному, когда я надумала побывать на юге — хватануть солнышка. Самолет доставил меня до Сочи, а дальше я ехала на экскурсионном автобусе. Как мне было весело и вольготно! Все меня развлекало и радовало. В тот день мы были на пляже. Я, конечно, перегрелась и, оказавшись в автобусе, вскоре уснула.
Проснулась в больнице. Мне уже сделали две операции. Руки и ноги были в гипсе, спина в корсете. Закончилось мое последнее путешествие в жизни. С работой пришлось расстаться. На семейном совете решили купить готовый домик с садом и огородом, где-нибудь около города, и поселить меня там. Удачным оказалось это решение или нет — пока трудно судить
И вот мы обживаем этот уголок сельского Урала. Я обитаю в деревне и вижу мужа только зимой и на выходные. Сколько же это получается дней? Не буду считать. Это очень грустно.
Я соорудила возле бани широкую скамью. Здесь всегда тень, и даже в самую жаркую погоду я могу оставаться здесь долго, часами, так как на солнце мне появляться нельзя. Я сижу и читаю, лежу, смотрю вокруг, обзор полный, но чаще взгляд упирается в небо. Каждый день оно разное, то синее-синее, то вдруг посерело, через некоторое время поголубело. Облака белые-белые, причудливой формы и кажутся настолько осязаемыми, что представляешь себя перепрыгивающей с одного на другое. (Это я, которая и по земле хожу, шатаясь, моя дорожка — скорее, синусоида, чем прямая, чтобы встать, нужно усилие и время для того, чтобы сделать следующее усилие и начать передвигаться!) При таком небе дни стоят солнечные, теплые и безводные. Но вот появились перистые облака, на манер хвостов павлинов, кучевые облака с серым отливом, к вечеру поднимается ветер и проливается бурный, но кратковременный дождь, который так же быстро уносится, как и налетает. После него свежо, а лето не убегает вместе с дождем, а остается с нами.
Сегодня наши скворцы улетели. Они живут в скворечниках, сделанных руками наших мужчин. У скворцов все, как у людей: счастье и радость не зависят от благоустройства жилища. В этом году от семьи скворцов, которые поселились в лучшем скворечнике, песен мы совсем не слышали. Затем что-то произошло с детками. Скворец вдруг перестал летать за кормом, а вскоре оба скворца сидели без дела, один на ветке, другой — у входа в домик, или оба на дереве, молча. Другая пара вела себя совсем по-другому: скворец заливался с утра до вечера, особым звуком, как будто щелкал клювом, вызывал свою подругу из гнезда. Она подлетала к нему, он пел, топтал ее и улетал, а скворчиха отправлялась обратно в гнездо, но изредка выглядывала из домика, как бы проверяя своего мужа. И, между прочим, не зря! Я часто наблюдала, как этот весельчак крутился у другого скворечника, садился на ветку и изображал те же звуки, которыми вызывал к себе свою подругу. Муж со смехом говорил: “В ветхой лачужке всегда селятся беззаботные певуны!”. У весельчака скворечник был не из досок сделан, а из древесного картона.
В наших местах кружат и коршуны. В одиночку, кругами, по спирали, высматривают добычу. Я сама не однажды кричала, словно курица, когда коршун пикировал на вольер с цыплятами.
Во двор часто приходит чужая кошка, всегда очень голодная, поэтому я ее не гоню, а подкармливаю. Однажды куры вышли за ворота, и эта кошка схватила моего куренка. Этого стерпеть я никак не могла — бросилась за ней в погоню, нога подвернулась, слетел протез, и я шлепнулась на мягкое место. Единственное, что я еще могла сделать, это бросить в кошку протез, часто меня подводивший. И я попала! Кошка сбежала, куренок отправился через ворота во двор, а я сидела, хлопала в ладоши от радости и смеялась. И все это перед окнами соседки. Она уже спешила ко мне на помощь.
Да, скворцы улетели. Осталась кукушка. В нашем лесочке она поселилась два года назад. Голос кукушки весной радовал, летом восхищал, а осенью стал почему-то нагонять тоску, так монотонно и подолгу она куковала. В ее голосе слышалось человеческое отчаянье, словно она кого-то потеряла и все время звала. Это настроение было созвучно моему. Я себя стыдила: “Чего тебе еще не хватает?!” Но тосковала вместе с кукушкой.
Скучновато мне здесь одной, без мужа, но огородные дела меня увлекли, а когда совсем становится невмоготу, берусь за свое новое хобби: мастерю кукол.
В дождь
Дождь, которого очень ждали, затянулся на несколько дней. Он лил и лил, словно пел русскую старинную протяжную песню, где слова, конечно, что-то значат, но они как бы нехотя сплетаются с мелодией, главное в которой — мотив бесконечной жалобы, тоски по несбывшейся мечте, о тяжелой женской доле.
Я в деревне. Одна. Земля уже не впитывает влагу, везде лужи. Месить грязь не хочется. Сижу в доме. Меня не веселят мысли вроде этой: маленький дождишко, а все лентяю отдышка. Какая-то печаль начинает давить на сердце. Хотя прикидываться несчастной и жаловаться на судьбу смешно. Это всего лишь дождик. Одиннадцать часов утра. Одиннадцатое число первого летнего месяца этого года. Решила растопить печь.
Запел огонь в печи, захотелось чаю. Сходила за коробкой конфет на холодную веранду. Теперь эти конфеты лежат в вазочке из зеленого стекла и возвышаются над чашкой крепкого чая и тремя тарелками. Одна — с черным хлебом, другая с зеленым огурцом, нарезанным тонкими ломтиками и присыпанным солью, а на третьей развалился кусок жареного леща. Лещ был очень большим, почти четыре с половиной килограмма. Мы его жарили, варили уху в минувшие выходные, когда здесь в очередной раз собралась наша семья. От такой красоты у меня потекли слюнки, хотя в одиночестве есть совсем не люблю. Но как хорошо у печки! Дрова заготовлены и сложены маленькой поленицей моими дорогими гостями.
Живой огонь добавил мне жизни, но опять не дает покоя сверлящая мысль: “Из такой передряги я вышла живой! Зачем-то это надо было. Кому? Не знаю”. А ведь Вероника, моя давняя сослуживица и подруга, попала в такую же беду, что и я. Авария, в которую я попала, случилась на том же вираже горной дороги, где свалился в пропасть автобус с моей подругой, только это произошло на двадцать лет раньше. Она была гораздо моложе меня и вышла из беды с меньшими потерями, чем я. Как не любила она вспоминать это! Теперь я ее понимаю.
Начинала она работать аппаратчиком на заводе пластмасс, заочно училась в УПИ. Это была девушка редкостной красоты. От такой красоты нельзя было отвернуться, и охотников завладеть ей было предостаточно. Сердце Веронички не устояло: красавец, артист драмтеатра, не однажды просил ее руки, стоя на коленях. К сожалению, угар страсти рассеялся очень быстро. Вероника попала в богемную среду, где не признавалось время суток — день и ночь были предназначены театру. Девушка разрывалась между заводом, учебой, домом, театром. Часто вместо занятий в институте сидела на репетициях, после бессонной ночи заступала на смену, где условия работы определялись как особо опасные. Молодость творит чудеса — ее хватало на все.
Сколько терпения и кротости было в Веронике! Пять лет замужества, в это же время — работа по сменам, учеба и театр. Точку в этом беге с препятствиями поставила болезнь дочки. У мужа гастроли, а у нее на руках больной ребенок. Диплом получен, должности нет. Из одного южного города приехали сватать специалистов, там пускали новый завод. Решение готово — Вероника едет с дочкой в Ставрополье. Три года там. Что это дало? У дочки к прежним болезням добавилась еще и аллергия. Сама Вероника после падения автобуса два месяца провела в больнице. (Только теперь, когда я прошла те же муки, что и Вероника, поняла, что вся ее жизнь — это подвиг.)
Захотелось на родину. Что встретило ее здесь? Развод, тяжба с бывшим мужем о разделе жилплощади, сложный характер ребенка из-за перенесенных болезней и влияния свекрови. Девизом Вероники становится: “Я и лошадь, я и бык, я и баба, и мужик”. Ее с радостью приняли на родном заводе. Тогда-то мы и подружились. И вот она заместитель начальника отдела, затем начальник ОТК, заместитель главного инженера. Сколько воли в ней, сколько самоотверженности в борьбе с недугом дочери, — и сколько радости было, когда родился внук!
Мне хочется сравнить ее жизнь со старинной протяжной русской песней, где красота мотива, простота слова сплетаются в пронзительно трогательную песнь человеческого сердца. Мысли текут, а руки делают. Появляется новая кукла, облик которой постепенно приобретает черты Вероники.
Окно в жизнь
У меня уйма свободного времени и я вспоминаю. Вспоминаю город, в котором я родилась. Город Березники. Я здесь ходила в садик. Меня там кормили, но не любили. Потом я пошла в школу. Здесь меня не кормили, но любили. В школе у меня появились подружки.
Здесь, в моем родном городе, я впервые поняла, что есть люди самые разные. И большинство думает только о себе. Им одинаково легко сорвать цветок, обидеть ребенка. Я наблюдала за людьми вокруг себя и начинала сердиться на город.
Вот сосед сам живет впроголодь, голодает его семья, но приводит в дом бродячую собаку. Он ее пожалел. Назавтра они все идут побираться. Я смотрю на них и не понимаю, почему он так поступает. Проще было до изнурения работать и накормить хотя бы семью. Ведь с голоду может умереть твой ребенок. Но нет, ребенок умер, сосед сказал: “Его прибрал Бог”. Потом ушла жена, сосед сказал: “Скатертью дорожка”. Теперь с ним рядом только собака. Он с ней говорит. Теперь ему не надо никого слушать, только себя. Мне удивительно это и многое другое. Я хотела понять, почему мы так живем, зачем мы живем.
Доброты вокруг меня явно не хватало. Я видела, как трудно моей маме, какой изнуряющей была ее жизнь. Мое сердце ныло от любви к ней, и я не хотела так жить. Я уходила из дома и бродила по городу. Я полюбила дождь, непогоду. Я бегала по лужам босиком во время дождя. Я бродила в дождь, снег и ненастье. И была счастлива.
Мой город. Я хотела полюбить тебя. Правда, хотела, но не полюбила. Я не захотела остаться с тобой. Я пошла искать свой город. И я его нашла. Признав за Свердловском право считаться тем городом, в котором я хочу жить, любить, нянчить своих детей, растить их и даже умереть, я успокоилась. Простила свой родной город, город моего детства, юности. Я, кажется, перестала его ненавидеть за все зло, которое претерпела наша семья там.
Сегодня я решила попрощаться с родным городом. Я думаю о подруге, которую я уже потеряла. Я, наконец, набралась храбрости и решилась открыть ее дневник. Его мне прислали по почте родственники Людмилы, как она завещала перед смертью. Я открыла наугад, в середине, и уже не могла оторваться, пока его не прочитала.
Впервые в Троицк Мила приехала после пятого класса к бабушке. Дом бабушки стоял в ряду старинных домов, как раз напротив хорошо сохранившегося двухэтажного особняка. Там жила семья потомственного врача Уварова. Уже четвертое поколение мужчин этой семьи становятся врачами. Учатся в Москве, в первом медицинском, возвращаются в свой город и практикуют здесь.
Алеша, последний отпрыск этой семьи, тоже учился в первом медицинском и приехал на каникулы домой. Он загорал за домом на раскладушке. Загорал, загорал и заснул. Разбудил его смех. За забором стояла рыжая девчонка с толстой косой, хихикала и бросала в него камушки: “Эй, разиня, сгоришь! У тебя уже плавки расплавились!”
Алеша вскочил:
— Я тебя сейчас отшлепаю!
— А ты сначала догони.
— И догоню.
— Ты хотя бы майку натяни на себя. Ведь и вправду сгоришь. Я купаться на речку пошла, приходи, сосед.
И убежала. Алеша пришел на речку. Нашел рыженькую, уселся рядом:
— Так ты соседка?
— Да, напротив вас бабушкин дом.
— Ну, ладно, мир. Давай знакомиться. Я Алеша.
Он протянул руку, Мила вложила в нее свою ладошку. Рука была мягкая. Он зажал длинными и чуткими пальцами руку девочки и грозным голосом предупредил:
— Клянись, что будешь мне верным другом и соседом, а то не выпущу.
Девочка серьезно ответила:
— Клянусь! Но с одним условием. На всю жизнь!
— Клянусь!
Мила облегченно вздохнула и сказала:
— Ну, теперь я тебя не боюсь. Рассказывай, кто ты, что ты делаешь, Алеша.
— Хорошо! Но с одним условием.
— Каким?
— Ты даешь мне потрогать твою косу. Хочу проверить, настоящая ли она.
Новая знакомая засмеялась:
— Условие принимается!
Так они подружились. Двенадцатилетняя девочка и восемнадцатилетний парнишка.
Она слушала о Москве, об институте, раскрыв рот, а ему нравилось ее удивлять. С этого дня они везде были вместе. Мила за ним ходила, как ниточка за иголочкой. Домашние Алеши посмеивались, но дружбу эту не порицали. На вызовы к больным во время каникул вместе с отцом ходил и Алеша. Девчонка увязывалась за ними, ждала их на улице. Слушала их разговоры на медицинские темы. Ей было все равно, о чем они говорили, лишь бы быть рядом.
Когда настало время ехать домой, Мила удивилась: “Как, уже прошло два месяца? Так быстро пробежало время!”
Вам знакомо это чувство? Гонишь зиму со двора, ожидая, когда наступит лето, и ты сможешь снова оказаться у бабушки. И уже там ждать его. Думать о нем, сидеть у окна, ждать его появления с московского поезда. Вот он идет по улице. Вот он остановился у ворот, повернулся и помахал рукой: “Я тут, я приехал!” День тянется утомительно долго. Он не может сбежать от семьи, его там тоже очень ждали. Мила ждала. Она умела ждать.
На следующий день, рано утром, они повстречались у речки. Мила бежала — она проспала, она запыхалась. Коса ее растрепалась, золотые завитки прилипли к разгоряченному лицу. Белое, в веснушках лицо сияло. За год она еще подросла, и уже голова ее была на уровне его плеча.
Алеша с улыбкой встал с пенька, взял ее за талию и поднял до уровня своих глаз. Восторг и восхищение читались на его лице. Он нежно расцеловал свою подружку в обе щеки, потерся носом об ее нос. Мила охнула, стала на его носки, чуть не упала, ухватилась за него. Он снова обхватил ее за талию и закружил по поляне, поставил ее на ноги и спросил:
— Надолго приехала?
— Да, на два месяца.
— После завтрака на пляже! Не проспи! Он взял в одну руку сетку с банками:
— Ну, я побежал к Егоровне за молоком и сметаной. Смотри, не проспи!
Глаза его смеялись, он махнул рукой и ушел.
Его довольная подружка стояла посреди поляны. Она сладко зевнула и потянулась. Только теперь она поняла, что ноги промокли от росы, ей стало зябко. “Надо бежать, переодеть обувь, опять заболею!” Вместо этого она развела руки в стороны и пустилась в пляс. Она летела по поляне, как птица. Потом резко остановилась, подняла голову к небу и от избытка переполнявших ее сил засмеялась.
Прибежала в дом. Бабушка увидела ее такой веселой и не стала ругать: “Иди поешь, доченька”. Она так ее всегда звала, оправдываясь: “Пусть будет так. В тебе я вижу свою дочку, так ты на нее похожа. Ее я, видимо, не дождусь”.
И это было правдой. Илья Ильич, отец Милы, не отпускал Лидию Гавриловну к матери. Он говорил: “Больно горда! Пусть сама к нам приезжает да и живет с нами. Жалко, видите ли, ей дом свой бросать!”
Суровый отец отпускал внучку, и за то спасибо. Сам-то он вернулся с войны в 1945 году безногим, поэтому поездок не любил.Сделал своими руками оба протеза и начал сапожничать. Шил он все подряд. И сапоги, и тапочки, и модельные туфли. Я все время завидовала Милке, такие у нее всегда были красивые туфельки. Мила ими гордилась и берегла. Отец научил ее такой походке, что ее туфли были всегда как новые. Он придавал обуви огромное значение. Он говорил: “По обуви и походке судят о человеке, о его характере, о его благосостоянии”. Жили они очень бедно. Хозяйство их только создавалось. Сразу пошли дети. За старшей, Милой, появились два брата и сестренка, поэтому мать Милы не работала, занималась семьей.
Мы с Милой учились в одном классе и вместе ходили в балетную школу при Доме пионеров. Уходить из дома она могла только с разрешения отца. Илья Ильич работал на дому и завел строгий распорядок дня, который никто не смел нарушать. Я тоже старалась не попадаться на глаза желчного, высокого “скелета”. Но поскольку Мила часто болела, то я приносила ей домашние задания. Он всегда меня благодарил и даже гладил по голове: “Спасибо, моей дочке надо учиться, ей надо выйти в люди!”
Мила ждала этих каникул целый год и не собиралась упускать ни одной минутки. Алеша принимал эту дружбу с большим тактом и нежностью. Ему очень нравилось это летнее приключение. Большую часть времени он проводил с отцом и его больными, искать дружбы вне дома было затруднительно. Мила со своей непосредственностью была для него находкой. Она скорее для него была товарищем, чем подружкой, но товарищем, который не скрывал восхищения и обожания. Им было хорошо вместе. Теперь часто ее приглашали к обеду или ужину в дом, где были устоявшийся быт, порядок и традиции. Здесь она училась многому, тому, чего не могла видеть у себя дома. Бабушка радовалась за внучку.
Так проходили годы. Мила заканчивала десятилетку и каждое лето уезжала в Троицк. Однажды она проговорилась, что неделю провела на Черном море. Это было после девятого класса. Больше она ничего не захотела говорить, а я не лезла с расспросами. И все последние годы Мила считала дни до летних каникул. Вот как она описывает свои последние каникулы:
“…Но в этом году ожидание было каким-то особенным. Мне было тревожно. Сердце томительно и сладко ныло, когда я вспоминала и думала об Алеше. Я стала задумываться о том, что он взрослый, а я девчонка, еще школьница. Мои страхи были совсем не напрасны. Когда я приехала в этот раз к бабушке, то не сидела у окна, не поджидала Алешу. Я боялась, сама не знаю чего. Я копалась в бабушкином огороде и старалась не думать о его приезде. И когда он перемахнул через забор и оказался у нас, я даже была рада, что он увидел меня в таком виде. Грязной и с тяпкой в руках. Но это ничего не изменило.
Мы стояли и молчали, застыли, как статуи. На следующий день он появился к обеду и прошел сразу к бабушке. Алеша попросил отпустить меня с собой. Он показал бабушке билеты на поезд, самолет. Он объяснял ей, что в этом году не может так долго отдыхать дома.
Вечером мы с ним были уже в поезде, держались за руки. Говорили только по необходимости, куда едем, где остановимся. С поезда пересели на самолет. Все было как в тумане. Нас била нервная дрожь. И вот мы в гостинице, взяли купальники, полотенца, вышли к Черному морю. Мы смотрели друг на друга. Моя беспомощность, его страсть мужчины, мое отрицание, его желание, мой вопрос: “Что будет потом?” Его упрек, мое непонимание девчонки, страх и наша общая бесконечная нежность. Чувства победили. Мы бросились друг другу в объятия, мы любимы. Мы смеялись, барахтались в волнах. Нам было так хорошо… Я так была счастлива, что мне даже стало страшно.
О будущем мы поговорили уже в самолете. Мы договорились пожениться следующим летом. Он закончит ординатуру, приедет в Троицк, а там… Мы разъехались. Он в Москву, я в свой город. Этот год мы много и часто переписывались. Все, что не успели рассказать в эти короткие каникулы, мы излагали в письмах. Они получались многостраничными и толстыми. Приходилось наклеивать дополнительные марки.
Я заканчивала десятый класс и очень хотела до свадьбы успеть поступить в институт. Наступила весна. Я сдала на аттестат зрелости. Подала документы в иняз. Поехала в Свердловск. Меня напутствовал отец. Я знала, как для него важно, чтобы я поступила в институт. Если бы не это обстоятельство, я уже давно бы летела на крыльях любви в Троицк.
Экзамены я сдавала все лучше и лучше: 3, 4, 5, 5. Остался последний экзамен, когда пришла телеграмма от Алеши. Он сообщил, что уже в Троицке. Я побежала на переговорный пункт. Разговор состоялся трудный, Алеша хотел, чтобы я бросила экзамены и приехала. С большим трудом мне удалось успокоить его. Остался один экзамен. Мы условились, он поедет отдыхать на недельку на море, на наше место, тем временем у меня будет все известно с поступлением и я приеду к его родным. Экзамен я сдала на отлично. Балл был проходной, и через день я уже звонила родителям Алеши о том, что сажусь на поезд.
В этот раз что-то долго меня не соединяли, наконец, я услышала женский голос. Он был таким усталым, монотонным, даже безжизненным: “Говорить не хочу, простите, я кладу трубку”. С трудом я узнала голос матери Алеши. Я кричала:
— Мария Федоровна, это я, Мила!
— Да, я слышу, Мила, Алеши больше нет, он утонул…
Затем зазвучали короткие гудки. Очнулась я в больнице. Все вспомнила. Неделю копила таблетки. Потом все их, выпила, Откачали”.
В это время я уже жила в Свердловске. Забрала Милу к себе. Объяснений от нее не получила, но я их и не просила. Милкина тень уехала на сентябрь к родителям, а в октябре приступила к учебе в институте иностранных языков. Цель достигнута, а настоящее горе бессловесно.
Пути Господни неисповедимы
Сейчас, когда я так малоподвижна, все, что связано с родным городом, для меня очень важно. И школа, и техникум.
Мы: я, Мария, и ее муж Олег — ученики одного учителя, Василия Исаковича. В школе было много хороших учителей, но физика и математика были нашими любимыми предметами, а самым любимым моим учителем — физик Василий Исакович. Слушала я его как завороженная. Мне казалось, что он мне, именно мне рассказывает. Я вступала в разговор с ним, совершенно забывая о том, что идет урок и учитель объясняет новый материал. Спорила с ним, не соглашалась. И все было просто и понятно. Когда я открывала учебник дома, чтобы подготовится к уроку, читала, и такая меня одолевала скука… И я удивлялась: “Как интересно об этом рассказывает “Васька”! Так мы, ученики, называли его за глаза. Я — белоручка, неумеха — пошла в его кружок. Работала на токарном станке. Результатом моих стараний стал прибор — электрический звонок огромных размеров. При включении в электрическую сеть он пронзительно трезвонил. Это был мой первый экспонат в школе, которую мне не довелось окончить, хотя после седьмого класса я была отличницей. Когда мои одноклассницы подходили к учителю и просили еще раз объяснить непонятный материал, он отсылал их ко мне: “У меня урок, идите к Людке, она вам объяснит”.
Но мне пришлось думать о хлебе насущном. Василий Исакович был огорчен, когда узнал, что я после седьмого класса поступаю в техникум. Он кричал, ругался:
— Никто тебе не отдаст документы! Ты с ума сошла. Зарыть талант в землю!
А потом, услышав мою историю, утихомирился, только глаза его излучали такую боль за меня, какой я больше ни у кого за всю свою жизнь не видела. После разговора со мной, он сказал:
— Выдать ей документы! Она знает, что делает!
И настолько непререкаемым был его авторитет, что меня ни о чем не расспрашивали. Выдали документы и все. Спасибо тебе, добрый и великий учитель!
А Мария с Олегом бредили математикой. Закончив школу, они вместе поступили в университет. Она стала преподавать любимый предмет в школе, а он погрузился в теорию чисел, оставшись на кафедре. И, по словам Марии, совсем свихнулся на теореме Ферма. Я сначала не придала этим словам особого значения, но оказалось, что все действительно очень серьезно. Олег не хотел разговаривать, потом перестал даже ходить и целыми сутками сидел в своем кресле на колесиках.
С Марией и Олегом мои пути разошлись после того, как я поступила в техникум, но судьба нас снова столкнула. Городок наш небольшой, и вновь появляясь на родине, хочется пройтись по главным улицам, а там тебя может ожидать встреча. Приятная или не очень — это уж как повезет. Марию я узнала сама. Она шла, опустив голову, смотрела себе под ноги. Явно куда-то торопилась. Когда я ее окликнула, то она даже испугалась, суетливо стала поправлять что-то в одежде. Я видела, что она рада мне, но что-то ей мешало показать свою радость.
— Ты давно приехала?
— Нет, вчера. Послезавтра снова уезжаю.
— Давай встретимся у школы, в двенадцать, там есть кафе. У меня уроки завтра только вечером. Тебе подойдет?
— Конечно!
И мы разбежались.
Кафе “Школьные годы” располагалось в доме напротив школы. Мы сидели с Марией в кафе и молчали, разговора не получалось. Потом Мария тряхнула кудряшками и сказала:
— Помнишь, как мы хотели все знать? Вокруг столько тайн! Мечтали и надеялись, что каждый живущий на земле человек должен разгадать свою тайну. Ты разгадала свою?
— Думаю, да. Мне к ней пришлось идти много-много лет, и я теперь счастлива.
— Ты счастлива?
— Да, я освободилась от прежнего груза, я поняла, что шла не той дорогой. Раньше я терзалась от того, что не очень образована и не давала воли своему воображению. Говорила себе: “куда уж тебе” — и делала то, что попроще, занималась не своим делом.
Маша вдруг засуетилась, засобиралась:
— Знаешь, я надумала перед занятиями еще забежать домой!
Она убежала. Позвонила вечером уже поздно:
— Люда, спасибо тебе!
— За что?
— Я сегодня сделала то, что давно хотела сделать. Я рассказала своим ученикам о теореме Ферма! Я переложила свой груз на их плечи. Пусть они решают задачи, которые нам уже не под силу. Я им сказала: “Как хочется все знать! Вокруг столько тайн, но каждый живущий на земле человек разгадывает свою тайну. Обратимся к стародавним временам. Халиф Аль-Мамун, который жил еще в восемьсот пятнадцатом году, был весь в заботах, он искал ответ на вопрос: “Что есть благо?” Для него образцом служил Аристотель, хотя уже в те времена невозможно было найти некоторые труды этого великого мыслителя. Аристотель был образцом не только для халифа Аль-Мамуна. Его долго считали непогрешимым, великим мудрецом и в последующие века, в том числе знаменитые алхимики Теофраст Парацельс и Ван-Гельмут. При этом создавались сказки одна нелепее другой, проходили годы, десятки и сотни лет, а количество желающих знать все, открывать тайны не сокращалось, а загадки были везде. Открытия следовали за открытиями, некоторые, правда, человеку давали больше горя, чем пользы. Но есть задачки, которые до сих пор не решены, например, теорема Ферма.
Эта нерешенная задача отошла в разряд старых, но не забытых, задач. Сто тысяч немецких марок были положены в банк еще в 1907 году. Положены доктором Вольфстекелем на имя Геттингенской академии наук в качестве премии тому, кто первый (но с условием не позднее, чем через сто лет, то есть до тринадцатого сентября 2007 года) докажет теорему Ферма. Уже тогда этой теореме было более двухсот лет, и она все еще не была доказана. Не доказана она и по сей день.
В чем состоит сама задача? Француз, юрист по образованию, советник парламента, математикой занимался как любитель. В письме к своему другу написал, что решил эту задачу. Казалось бы, простая арифметическая задача… Но увы!
Какое доказательство имел в виду сам Пьер Ферма, неизвестно, нашли его пометку на полях сочинения Диофанта, где он написал о том, что здесь мало места для того, чтобы написать самое доказательство, а научных журналов в те времена еще не издавали. Может быть, он ошибся. Не знаю. Знаю, что таких загадок очень много, и они ждут вашего решения, ребята!..”
Мою речь прервал звонок. Я и оглянуться не успела, как пролетело сорок минут. Впервые я сама была нарушительницей. Это был последний урок, дети разбежались, а я сидела на стуле, смотрела на пустой класс и поняла, что очень устала. Я не люблю вечернюю смену.
Я шла домой, почти бежала. Все во мне ликовало: “Я сделала это! Своим маленьким экскурсом в историю теории чисел я заронила сомнение, бросила семечко в благодатную почву умов этих мальчишек и девчонок”.
Открывая своим ключом, разделась, вошла в комнату, увидела Олега и стала ему все это рассказывать. В его глазах был вопрос, но я весело его убеждала:
— Там целых двадцать пять умных голов, додумаются! А тебе надо заняться чем-нибудь другим. Нам по 33 года. Мы еще молоды!
Я говорила, а сама толкала кресло на колесиках на кухню. Там быстро накрыла на стол, и мы стали ужинать. Он плохо меня понимал, но чувствовал, что я весела, что меня оставило беспокойство. Такой тихой и умиротворенной он давно меня не видел. Я ела с таким аппетитом, что и он стал есть с удовольствием. Обычной раздражительности как не бывало, мы друг другу улыбались, передавали хлеб, сыр, масло. Он попросил налить ему чаю. Он не говорил уже полгода! Я была счастлива.
Да, дело было во мне. Это я не могла побороть беспокойства по поводу болезни своего мужа. Я возненавидела эту теорему Ферма, этого проклятого француза, из-за невозможности решения которой и тронулся умом мой муж. Бросив запал своим ученикам, я освободилась от этой ненависти. С облегчением поняла, что своим беспокойством давила на мужа, а не помогала ему выкарабкаться! Пять лет пропало!
Как порой мы бываем агрессивны. Агрессия — это война, а зачем нам воевать, мне нужно поддерживать мужа! Сегодня у меня все получалось легко и весело: помогла мужу совершить вечерний туалет, уложила его в постель, сама с удовольствием приняла душ, прилегла рядом, включила свет в изголовье, взяла книгу, начатую уже давно, и стала читать вслух. Муж уткнулся в мое теплое плечо и вскоре засопел.
Я тихонько выползла и пошла звонить тебе. Конечно, до полного выздоровления далеко, но теперь Олег хотя бы заговорил…
Она положила трубку, не попрощавшись, а я раздумалась и долго не могла уснуть. С Марией меня связывала давняя дружба.
Мечты
Как вы уже поняли, мы с мужем живем на два дома. Такая жизнь довольно утомительна, особенно для него. Возраст его почти такой же, что и у меня. Напряженная неделя с ненормированным рабочим днем действует на него изматывающе. Порой ему хочется просто отоспаться, посидеть с газетой или книгой перед телевизором, побыть дома. Но нет, в пятницу — магазины и обязательная поездка в деревню, ко мне. Здесь, в деревне, его ждут другие дела. Он обязательно должен помочь мне. Это слово — обязательно — становится вязким, отупляющим и грозным оружием против меня. Я стараюсь его нейтрализовать. Обычно это довольно жалкие потуги доказать, что его приезды не всегда необходимы. Продукты у меня есть, дожди идут, поливают наши посадки, электричество есть, газ завозится регулярно — все в порядке. Но как же мне одиноко и как мне хочется видеть мою семью! А моя семья — это мой муж. Семья дочери живет своей жизнью, обязательств передо мной они не ощущают. И меня это радует. Меньше всего мне хотелось бы, чтобы меня навещали по обязанности.
Как хочется красоты, бурлящих красок, чувств, музыки, выхода эмоций! Не зря в южных странах существуют карнавалы. Наша северная страна для них не подходит, но как хочется праздника, красок и простоты общения!
Маскарад и танцы! Что-то такое, непременно с танцами, необходимо организовать здесь, в деревне. Цыплята так выщипали лужок, что получилась прекрасная площадка для танцев. Необходимо пригласить гостей, благо, лето пока сухое и теплое, спать можно даже на веранде, а любителям — и под звездами.
От этих мыслей я вскочила, как ужаленная. Я спала или не спала? Так у меня часто бывает на границе сна и бодрствования. Но каждый раз пугает это состояние. Как оно не соответствует состоянию бренного тела! Я вздыхаю, но не огорчаюсь. Я просто мечтаю. В мечтах я полноценный человек. А такие мысли и сны заставляют меня придумывать себе занятия. И я начинаю сооружать украшения для двора, дома и сада. Мастерю фонарики, гирлянды, драконов и змей. Их мне поможет развесить муж к приезду дочери. У внучки день рождения! Машенька, я тебя жду!
Мои куклы
Я стала видеть удивительные сны. В них я попадаю в приключения, встречаюсь с фантастически интересными людьми. Порой мне кажется, что я живу не наяву, а во сне. Там исполняются мои мечты о богатой, насыщенной событиями жизни.
Нынче лето нас не балует. Муж назвал его “суровое лето 200… года”. Резкие перепады температуры. Два-три дня жарит солнце, на термометре в теплице до сорока пяти градусов, затем резко падает температура до десяти-тринадцати градусов. И так стоит неделю. Потом без передыха льет дождь, и снова холод в одну ночь сменяется жарой. Солнце в зените, на небе ни облачка. Жжет неделю, другую… Дует суховей. Опять похолодание и ежедневный мелкий, моросящий, капельно-взвешенного состояния дождик, при этом воздух пропитывается влагой так, что становится осязаемым.
Отчаянно скучаю. Перечитала всю огородную литературу, приобретенную за последние годы. Что-то в этом году меня и радио не очень радует. Очень редко хочется оставлять его включенным. Боюсь, и телевизор мне тоже не поможет. Завтра попробую поискать грибы. Лес рядом. Только бы нога не подвела!
После двадцатого июля почти каждую ночь сверкают и гремят грозы. Я лежу и слушаю грозу. От страха молюсь и считаю секунды, определяя примерное расстояние от ударившей молнии. В этот раз я не успевала досчитать и до трех, как начинал греметь гром, оглушительно и раскатисто. Молнии снова вспыхивали и расчерчивали небо, а гром продолжал звучать, его догоняли и повторяли следующие раскаты. Гроза началась в два тридцать ночи, продолжалась полтора часа. Потом зачастил дождик, уже мерно, монотонно, успокаивающе. Я уснула очень крепко. Так крепко, что не почувствовала, как в кровь искусали мой нос комары. Проснулась от стекающих струек крови. Вместе с грозами пришло тепло, совсем как летом — жарко днем, тепло ночью.
Будни мне напоминают время, проведенное в больнице. Третьей по счету. Там я тоже все время чего-то ожидала. Самое удивительное, что и там, среди такого количества больных, я чувствовала себя одинокой. Смотреть телевизор я не ходила, передачи, интересные нашему этажу, меня совершенно не устраивали. Чтение — вот что меня спасало. В вестибюле больницы был книжный киоск, для меня он тогда много значил. Сейчас, находясь здесь, в деревне, я как бы тоже нахожусь на реабилитации. Свежий воздух, хорошая вода, ягоды — все это лечит.
Лечат меня и занятия куклами. Да, я делаю кукол. Сегодня у меня в работе Вероника. Я решила дать жизнь куклам, образцами которых служат люди, которых я знала и любила. Мне хотелось вдохнуть в кукол их душу, снова оказаться в их обществе. Задача непростая, но простая у меня уже была — копать и обустраивать землю усадьбы.
Итак, куклы должны быть похожи на своих прототипов. Очень интересно самой наблюдать, как кукла мало-помалу преображается и начинает приобретать черты определенного человека. Мои домашние с прототипами чаще всего не знакомы, поэтому я не боюсь насмешек и неудач.
Это третья кукла. Две первые очень долго вызывали недоумение у моей внучки. Я их не давала ей для игр:
— Ты что, бабушка, сама ими играешь?
— Да, милая.
— Вот я бы не пожалела для тебя своих кукол, хочешь, я привезу тебе?
Мне пришлось поделиться секретом с внучкой. Она поняла, что это мои подружки из детства, и когда мне очень скучно, я играю в детство. Это ей было понятно. А мне смешно. Я никогда в детстве не играла куклами.
Сегодня закончила Веронику. Я с ней поговорила и понесла в комнату, где жили еще две куклы, в их компанию. Я с ними поздоровалась, познакомила с новой персоной. И тут мне показалось, что Мила отвернулась, а Мария опустила голову. Я онемела. Подошла к зеркалу и через него посмотрела на кукол. Все было нормально. Я решила продолжить свою игру:
— Вам не скучно в обществе друг друга! Я понимаю. Но Веронике одной даже поговорить не с кем. И потом, когда вы познакомитесь, то измените свое отношение к ней. И, вы уж извините, но вам придется считаться с моими вкусами.
Мне показалось, что куклы заулыбались.
— Вот и хорошо. К тому же я еще не определила, кого сделать в пару к Веронике. И с вашего позволения я все же останусь при своем мнении и буду мастерить ту куклу, которую сердце захочет! Ну, хорошего дня вам, мои куклы. Пошла поливать огурцы.
Игра в куклы
Когда-то, очень давно, мы трое — Мила, Мария и я — были не разлей вода. Однажды моя блажь — срубить настоящую елку в настоящем лесу — как мне казалось, вовсе неосуществимая, под напором Марии обрела реальность. Она, выросшая в деревне, вокруг которой была тайга, считала эту идею вполне выполнимой. И мы, одиннадцатилетние девчонки, втроем отправились в лес. Елку мы срубили и тащили ее к нам домой. Это была моя первая домашняя елка. Помню, игрушек у нас не было, и на елку водрузили все, что было под рукой: пряники с дырочками, конфеты, грецкие орехи, мандарины… Мандарины я заворачивала в золотинки от конфет, которые собирали мои младшие сестренки, и привязывала нитку, на которой они потом и висели на елке.
Но на самом празднике подруги у нас дома не были. Вот теперь я и устраивала лично для них Новый год. Каждый раз я придумывала различные сценарии и разыгрывала их, представляя на месте кукол своих подруг. Порой я заигрывалась до самого утра. В пять тридцать из-за горизонта поднималось солнце, и я засыпала. Сон был глубокий, и трех часов мне вполне хватало. Утром завтрак доставлял мне удовольствие, и работа в огороде не казалась тяжелой.
С появлением Вероники что-то в моих играх изменилось. Веселья не получалось, и разыгрывать сценки мне не хотелось. Она как будто была зрителем, и зрителем очень придирчивым. Однажды она даже упала с полки, где я ее примостила. Я испугалась, но сказала себе: “Господи, что же это я! Это же куклы, а не люди!”
Но играть расхотелось. С расстройства я убрала Веронику в буфет за стекло, посадила среди рюмок, фужеров и стаканов. Ей там понравилось! Она улыбалась! Я совсем сошла с ума? Но за очередную куклу мне приниматься не хотелось. Я перебирала лоскуты, рисовала лица кукол, на рисунках подбирала им одежду. Все напрасно. Ничего не получалось. Надо отвлечься. Я убрала подальше все эти причиндалы — и на время забыла про кукол.
Прошло две недели. Как-то внучка подходит ко мне и говорит:
— Кукла Мила плачет, а кукла Маша ее успокаивает!
— Что ты, внученька, это же куклы, а не люди!
— Но ты давно с ними не играла, они думают, что ты на них обиделась. Ты бы хотя бы подошла к ним и все объяснила. Они поймут.
— Хорошо, моя милая, дорогая девочка. Завтра же я с ними поговорю.
Свобода, с чем ее едят?
Однажды в жаркий день я плакала навзрыд. Поводом стало сообщение по радио. За обедом я слушаю новости или последние известия, или, как мы еще стали называть, “известия происшествий”. И вот в рубрике “Разное” рассказали быль из современной английской жизни. Фермер не захотел усыпить свою любимую лошадь после того, как у нее отняли сломанную ногу. Хозяин лошади попытался смастерить ей протез, но у него ничего не получилось. Тогда он заказал этот протез на заводе, заказ выполнили, и теперь лошадь не просто передвигается, но и играет. А мне уже три с половиной года не могут сделать удобный протез!
Там же сообщили, что один француз сейчас путешествует по одной из параллелей земного шара, так как на ней находится его родной город. И сейчас он оказался в Красноярском крае. Вот это свобода! Меня это сообщение совершенно добило! Я плакала и долго не могла успокоиться. Меньше всего думала, что буду так рыдать от каких-то баек, услышанных по радио. Доела свой обед и “побежала” в огород. Поливать. Погода в этот день стояла жаркая и ветреная.
Готовила грядку под землянику, так земля как зола. В тот день жара выгнала меня с огорода. Очень жарко. Мне противопоказано солнце. Какой парадокс! Я всегда любила солнце, воду и воздух. Теперь для меня остался только воздух в любых количествах, вода — вовнутрь и из душа. Даже парной баней пользоваться нельзя.
Но солнце оно и есть солнце! И как от него спрячешься? Наоборот, радостно, что оно светит и греет! Вот к вечеру можно уже поливать капусту, кабачки, цветы и все остальное.
После девяти уже ничего делать не могу, устаю. Сегодня посчитала свой рабочий день и стало смешно. С семи утра до часу дня в жаркие дни занимаюсь огородом, прополкой, поливом, копкой грядок, пересадкой… Это шесть часов. Завтрак у меня короткий, полчаса. Утром, пока есть земляника на грядках, обязательно собираю большую кружку ягод, чтобы съесть их натощак. В половине второго я заканчиваю обед, отдыхаю, читаю, слушаю радио, иногда засыпаю. Если посплю минут сорок, то встаю очень энергичной и готовой к новым “подвигам” в огороде. Поливаю после пяти вечера, это еще четыре часа. Итого: весь рабочий день составляет десять часов.
Вот так инвалидка! Свободы хоть отбавляй! И главное — от посадок выгоды практически никакой, зона рискованного земледелия. И этим все сказано. Те силы, которые я затрачиваю, мой труд — экономически невыгоден. Но я работаю совсем не для этого. Я хочу занять себя, иначе от безделья и одиночества полезешь на стенку. Да и растения жалко. Раз их посадил, то надо ухаживать. “Мы в ответе за тех, кого приручили”. Сент-Экзюпери нет в живых почти столько, сколько мне лет, а его мысли меня греют. Вообще я люблю читать, и если попадается хорошая книга, я счастлива.
О хороших и скверных днях
Для меня лето в деревне начинается с конца апреля и продолжается до конца сентября. Весной среди забот о земле, о рассаде, о необходимости войти в ритм физических нагрузок, от которых отвыкла за зиму, усталость накатывает такая, что никаких других мыслей, кроме как об отдыхе, не возникает.
Правда мешают спать страхи, известная на Руси боязнь лихих людей. Со временем эти страхи притупляются, я вхожу в ритм, начинают мучить другие эмоциональные сполохи. Одиночество, безынтересность существования… Хоть сколько тверди о своей самодостаточности, горечь появляется в мыслях, их трудно, а порой и совершенно невозможно подсластить. В конце концов, привыкаешь, настраиваешь себя на два дня предстоящей радости — пятницу и субботу. Если дни приходят с ненастьем, то добавляется некоторая толика горечи, не успела выполнить задуманное к главным дням — к пятнице и субботе.
А самый скверный день — пусть даже он был солнечным и прекрасным — воскресенье. Сколько умения я накопила, чтобы первую половину этого скверного дня быть радостной и счастливой, не думать, что он уже наступил. Противный день, когда я говорю молитвы своим отъезжающим родственникам. Да, расставанье хуже смерти.
Только два дня в неделю я люблю, и мне совершенно неважно, какая на дворе погода. Я жду своих родных в пятницу, прибираю в доме, готовлю еду, топлю баню, стараюсь закончить огородные дела, чтобы ими не заниматься в субботу. Иногда наезжает родни столько, что за стол усаживается от тринадцати до пятнадцати человек. Иногда приезжает только муж. Часто гости появляются уже к ночи — но для меня это неважно. В этот день я словно сама в дороге, тороплюсь на встречу с близкими и родными. Я живу! Полной жизнью! Шестьдесят прекрасных часов. Это тридцать пять процентов времени календарной недели. И это немало, это я вам говорю, особа, скорее всего уже среднего рода, но жаждущая жить и наслаждаться тем, что послал Господь! Каждый вечер, закрывая глаза на ночь, я возношу две молитвы: “Господи, спасибо тебе за все, что я имею” и “Господи, спаси и сохрани моих дорогих” — и перечисляю всех по именам. И еще одну молитву я возношу достаточно часто: “Господи, помоги мне справиться и не показать мои недуги, боль души на время присутствия моих родных и близких. Я не хочу огорчать их. Аминь, аминь, аминь”.
Куклы
Кукол, которых я мастерила все эти годы, всего три. Возможно, из-за того, что я наделила их чертами хорошо мне знакомых людей, они стали приносить мне не только радость, но и печаль.
Мой муж часто, сидя за столом, вдруг замирал и, не мигая, начинал смотреть на Веронику. Когда же этот столбняк у него проходил, то был он задумчив, словно вернулся откуда-то издалека. Разговаривая с Марией и Милой, я замечала, что у меня вдруг начинало портиться настроение, как будто я вклиниваюсь в чью-то ссору. Это случилось один раз, другой, третий — и я забеспокоилась. Не тронулась ли я умом? Решила провести эксперимент. Рассадила их в разные места. С милой стала беседовать на кухне, а с Марией на веранде. Все встало на свои места…
Неожиданно муж стал интересоваться моей бывшей приятельницей Вероникой. Я не видела в этом ничего плохого, рассказывала. Однажды он сообщил, что нашел мою приятельницу, они встретились, познакомились, сходили в кафе:
— Знаешь, твоя новая кукла значительно красивее, чем оригинал. Моложе и ухоженнее.
В следующий приезд муж сказал, что помог Веронике с работой. Прошел еще месяц.
В одну из любимых мною суббот обедали в гостиной. Внучка уже убежала во двор, дочь с зятем потягивали красное вино, которое цедили из картонной коробки через специальный краник. Вино виноградное, молдавское, терпкое и вкусное, кроме того, всех забавляла возможность подойти к этой трехлитровой коробке и, нажав на хитрое приспособление, нацедить в стакан вина.
Муж снова впал в транс, а потом сказал:
— Ты знаешь, когда я встречаюсь с Вероникой, то вместо ее лица вижу твою куклу. Странно, правда?
— Ты что, Алеша, влюбился?
— Похоже на то. Только вот в толк не возьму, в кого — в твою куклу или в живую Веронику…
Сидящие за столом с недоумением переглянулись, но развивать эту тему не стали.
Уходя на ночь, я вернулась в гостиную, достала коробку, аккуратно уложила в нее куклу и убрала в самый дальний ящик.
На следующий день за завтраком Алексей стал оглядываться, как будто что-то потерял, потом успокоился и весь оставшийся день был весел и жизнерадостен.
Через неделю, в очередной приезд мужа, я спросила о Веронике. Он удивленно на меня посмотрел и сказал:
— А я почем знаю! Она же твоя подруга, а не моя.
— Она не собиралась сюда в гости приехать?
— Если и пожелала, то что это меняет? Вы ведь много лет не виделись?
— Да, много.
— Она, наверное, совсем не тем стала, что ты запомнила и воплотила в своей кукле.
— Это наверняка.
Он ушел к зятю. Я сидела у стола, перебирала вишню и думала о том, что больше не буду делать кукол. Какое-нибудь другое себе занятие придумаю.
Для внучки Машеньки куклы оставались куклами. Бывая на даче, она с большим удовольствием возилась с ними. Они становились ее гостями и даже ночевали в их семейной комнате. Я успокоилась. Но однажды утром разгневанная внучка принесла кукол к нам с мужем в комнату. Она их тащила, как охапку дров. Куклы с нее ростом, поэтому Машенька сложила их на одну руку, а другой придерживала сверху. Не постучав, она вошла к нам и свалила кукол на мою постель:
— Они злые, я не хочу их больше видеть!
— Что случилось, Машенька?
— Они все втроем сегодня во сне напали на меня! Одна дергала меня за косички, другая шлепала по спине, а третья дразнилась. Я так испугалась! А потом пригрозила им, сказала, что бабушка их сожжет. Они меня тогда отпустили, и я проснулась.
Я не стала спорить с внучкой, а просто при ней же сложила всех троих в коробку и пообещала отослать в музей кукол. Через несколько дней муж повез меня на почту. Там кукол хорошо упаковали и они отправились в свое новое путешествие. В конце следующего месяца из музея пришло уведомление об их благополучном прибытии. В письме меня благодарили за подарок и приглашали посетить музей.
Фаддеев день и следующие дни
Вот и кукушка замолчала. Я несколько дней прислушивалась, а потом поняла: наступает осень! В начале сентября стояли погожие деньки. Третьего сентября — Фаддей. По народному календарю, если день ясный, то, вероятно, хорошая погода простоит до конца сентября. Я столько в этот день успела сделать! Удивлялась и радовалась. Особенно красивым овощам, которые на меня глядят уже из банок, огурцам, помидорам, цветной капусте. Я привыкла к причудам погоды. На один погожий денек приходится два-три тоскливых, без солнышка, под моросящий дождик. И я стараюсь находить в этом хорошее: капуста ждет водички и дождик ее радует! Весь день третьего сентября каркали вороны:
— Ну, чего раскаркались? Что вы там нашли такого, что сзываете всю стаю?
Еще летом в такие моменты я выходила за ограду и высматривала, над чем так кричали вороны. Все хотела увидеть какую-нибудь падаль. Но нет! Они просто каркали к дождю, к ненастью.
Занималась консервированием. Сразу дали о себе знать все мои болячки, постель звала меня полежать. Кофе, завтрак, печка… Растопила — весело зажурчал огонь — села за стол и взяла в руки ручку. Вдруг захотелось чаю, поставила чайник на печку. Какой вкусный чай с печки! Посмотрела на часы: полдень. Пишу письма, а значит — я победила свои хвори, не поддалась уюту постели, и вот уже половина второго, время обеда.
Как часто у нас отключается электричество! Сейчас вот тоже отключили. Сначала я думала, что это происходит от непогоды, но теперь знаю: если отключили надолго, на несколько часов — значит, в деревне случилось несчастье.
В первый раз сгорела конюшня, от пожара свалился столб линии электропередач. Ремонтники отключили электричество и выехали на место происшествия. Следующий случай оказался таким же невеселым. Мы узнали о нем вечером следующего дня, когда приехали с мужем за молоком, сметаной и творогом к своим знакомым, у которых покупаем молочные продукты.
Ольга Васильевна, еще красивая пожилая женщина, вела себя как-то необычно, ее движения были неуверенны, она то бралась за что-то, то снова откладывала. Я спросила:
— Вас что-то беспокоит?
Она заплакала:
— У сына беда. Взорвался баллон с газом, он как раз его закрывал — и все это хлынуло на него. Дом сгорел дотла.
— А сам-то он как? Жив?
— Жив. Только весь обгорел, особенно руки.
— Вот почему электричество отключили!
Уже пятый раз отключается электричество. Какая беда теперь приключилась? Так и не узнала. Света не было в этот раз два часа.
Письмо
“Уважаемая Людмила Егоровна. Я сотрудник музея кукол Кира Моисеевна. Это письмо я решила вам отправить, не посоветовавшись с моими сослуживцами. Все дело в том, что в музее происходят странные события. Мы стали ссориться, обижаемся по пустякам, чувство юмора испарилось, словно его у нас и не было. Такое положение дел нас сначала расстроило, а затем насторожило. Мы обсуждаем, рассуждаем, удивляемся. Мы все очень преданные делу люди, работаем не за деньги, а за то удовольствие, которое мы получаем от своей работы. Сегодня я зашла в нашу мастерскую. Там у нас работает швея и мастер по ремонту кукол, Василиса Петровна. Она уже много лет у нас в музее, с самого его открытия. Обшивает кукол и нас тоже. Так вот, зашла я и вижу: сидит Василиса Петровна вся красная и сердитая и держит в руках вашу куклу по имени Мария. Это меня удивило, ведь Василиса Петровна сама доброта. Я спросила ее:
— Что с вами?
— Да вот, кукла ерундит. Я мерку сняла, одежду пошила, она сидела рядом не шелохнувшись, но только я стала ее раздевать, чтобы переодеть, она как стукнет меня по лбу. Ну, я засмеялась, обозвала себя неуклюжей, думала — сама себя стукнула, продолжила работу. А кукла-то, как маленькое дитя, изворачивается, — я уже вся вспотела, а она никак мне не дается.
— Да вы шутите!
— Ну, не знаю. На сегодня хватит. Сиди тут, — швея усадила куклу в кресло, — у меня и без тебя дел хватает.
Я задумалась. Вы знаете, есть много сказок, особенно за рубежом их любят, об оживших куклах. Мне стало интересно, и я решила написать вам. Мы ведь вас приглашали в гости к нам, в музей. Все, кого мы приглашаем, сразу же с большим энтузиазмом откликаются, а вы молчите. Почему? Почему мне пришлось писать это письмо по этому адресу? Вы живете в деревне? Вам трудно оттуда выбраться? Напишите, пожалуйста, мне. Я буду очень ждать от вас ответа.
С уважением, ваша Кира Моисеевна”.
Письмо заставило меня задуматься. Лето кончается, особого урожая у нас нет. С большим нетерпением я ожидала мужа. Как ему все это рассказать? А может быть, просто сказать, что я хочу принять приглашение музея и лично побывать там, ведь куклы меня очень интересуют. Сможет ли он меня сопровождать? Захочет ли? В пятницу все будет ясно. Приехал муж, приехала и семья дочери. Доченька, целуя и обнимая меня, тараторила:
— Мы, мама, поживем у тебя недельку, ты не возражаешь? Такая удача, Сергей свободен и меня отпустили. Поможем тебе убрать овощи!
— Да-да, конечно.
Мы все расположились в гостиной. Кто газеты просматривает, кто читает, дочка вяжет, а я, отложив книгу, сказала:
— Знаете, я ведь хочу с вами поговорить.
Все внимательно на меня посмотрели.
— Я снова получила приглашение из музея кукол. Я хочу туда поехать. Вот и дети как раз здесь побудут, а ты, Алексей, сможешь меня сопровождать?
В комнате повисло молчание. Сергей не выдержал первым и сказал:
— Мы как раз побудем здесь.
— Думаю, ты тоже имеешь право на отдых!
Это сказал Алексей, мой муж.
— Собирайся и поедем.
Я сидела ни жива ни мертва. Не знала — радоваться мне или огорчаться. Но отступать было поздно.
Сомнения
За всеми этими событиями я как бы позабыла, что скоро снова увижу своих кукол. Скучала ли я по ним? Нет, скорее чувствовала досаду, ведь теперь я боялась мастерить куклу. А ведь мечтала сделать куклу моей любимой и строгой учительницы Клавдии Григорьевны Тур.
Строга она была ко мне — и поделом! Ведь именно ее предмет, литература, был одним из любимых, но другой, ему сопутствующий, русский язык, был, может быть, единственным предметом, которым мне приходилось заниматься по-настоящему. За содержание пять, за орфографию — два. А по остальным предметам пятерки. Каково? Как же это получалось, почему я была так неграмотна, может, правда, что это от того, что мне “медведь на ухо наступил”? Я шла на свидетельство с отличием, но русский мог со мной сотворить все, что угодно.
Сдержанная, всегда спокойная и выдержанная, Клавдия Григорьевна за меня очень переживала. Это было заметно только мне по тому, как часто она обращала свой взгляд в мою сторону. А я изо всех сил сокращала и обуздывала свою фантазию. Делала предложения короткими и обрубленными, заменяя трудные слова на простые. Перечитывала свое изложение по десять раз. Я впервые написала работу на стольких страницах, меньше которых нельзя было представить на экзамене. Я оставила себе время на проверку орфографии и пунктуации. Результат — 5/4. Я выдержала экзамен! Сколько радости я прочла в глазах моей учительницы!
Я и сейчас ее вижу. Высокая, стройная, всегда в строгом платье с белым воротничком. Мне порой казалось, что платье у нее одно и то же, а вот воротнички самые разные. Карие глаза с поволокой, густые черные брови, плотно сжатые губы без помады, темные, гладко зачесанные волосы. Всегда одинакова и аккуратна. Когда я узнала, что она живет в доме рядом, то иногда по вечерам, если ее урок был у нас последним, предлагала сопровождать ее. После второй смены было темно, особенно осенью. А дорога к нашим домам шла через огромный пустырь. Я без удержу болтала, она же ни разу меня не оборвала, не остановила, молча слушала. Только теперь, когда мне самой больше лет, чем было Клавдии Григорьевне, я поняла, как она уставала за день. Но воспитание не позволяло ей меня приструнить, она чувствовала мою потребность высказаться, наверное, она понимала, что мне больше некому все это рассказать.
Я восторгалась своей учительницей. Пожалуй, она была моим единственным кумиром, в том понимании, как это сейчас понимают недопески-фанаты. И вот теперь я в затруднении. Смогу ли я сделать куклу, похожую на эту замечательную женщину, доставило бы ей это удовольствие, если бы, конечно, она об этом узнала? Жива ли она теперь?
Куклам я не нужна
Я увидела их. Они узнали меня. Но они не хотели ко мне возвращаться. В доме кукол им было интереснее. На Веронику даже обиделся мой муж:
— Она сделала вид, что меня не узнает!
Как хорошо нас с мужем встретили сотрудники музея! Директор музея поделилась историей об одной кукле из их коллекции. Ее передали в музей после смерти девочки, которой принадлежала эта кукла. Привез ее отец своей любимице из далекой Камбоджи. Его удивила эта кукла. Она была настолько непохожа на всех остальных, до того была чужестранкой среди прочих игрушек, что он не удержался и купил ее для своей дочери, хотя при этом потратил почти все свободные деньги. Она и здесь, в музее, была чужестранкой. Как и в чем это выражалось, трудно объяснить, но только ее всегда выбирали для показов в других странах. Вот и сейчас она находилась в очередной поездке.
Однажды музей посетил известный детский писатель из Великобритании. Он часто пишет об игрушках, куклах, и поэтому его интерес к музею был естественен. Ему показали эту куклу уже после его знакомства с музеем. Он задумался, а потом сказал:
— Я тоже обратил особое внимание на эту куклу, хотя более интересными считаю совсем других ваших кукол. И вообще, ваша коллекция — это здорово.
Он развел руками, так и не найдя более выразительных слов. А это слово сказал по-русски: “Здорово!” Он повторил его еще раз.
— Я вообще-то француз, но всю жизнь прожил в Англии, о французских игрушках мне рассказывала мама. Она у меня была артисткой театра марионеток. И к куклам у нее было особое отношение. Можно мне побеседовать с вашей чужестранкой?
— Конечно.
— Когда он уходил, то был очень задумчив, и не захотел ничего объяснять, — заметила директриса. — Так что странности тут есть.
— Я тоже хочу побеседовать с моими бывшими куклами. Я хочу им сказать, что заберу их из музея и они станут как шелковые.
— Как так?
— А так! Я поняла, что им здесь очень даже нравится.
Прощание с прошлым
Еще одно лето убежало, перешло в осень. Октябрь на дворе. Я этот месяц очень люблю, для меня это месяц перемен. А все перемены, которые меня продвигают вперед — мне по сердцу. Мой девиз: “Только вперед!”
Но, не оглянувшись назад, не осмыслив прошедшее, бывает невозможно идти дальше…
Последние недели сентября мне пришлось поволноваться. Погода портилась, стал сыпать снег, а муж не приехал меня навестить ни в первую, ни во вторую неделю после нашей поездки на встречу с моими куклами. Мы и раньше из-за его работы и командировок не виделись месяцами. Моя жизнь в деревне была налажена достаточно хорошо. В доме можно было прожить любую, даже самую суровую зиму, поэтому переезд в город на неделю раньше или позже не особенно меня огорчал. Но все же поведение моего мужа меня удивило. Он прислал телеграмму, в которой велел быть готовой к отъезду без задержки, он-де очень занят.
И вот я снова в своей городской квартире. Мы с мужем распаковали вещи, пообедали, устроились в креслах, и он мне показал письмо. Прочитав его, я узнала причину, по которой Алексей не мог приехать в деревню.
Письмо пришло через неделю после его нечаянной встречи с моей бывшей приятельницей Вероникой Валентиновной. Алексей прямо, без всяких уверток, дал ей объяснение своей влюбленности в куклу, сделанную моими руками. Эта влюбленность перешла и на живой образ, но он оказался далеким от придуманного. Женщина была очень огорчена, не верила его объяснению. Тогда он предложил ей совершить поездку в музей.
В следующую пятницу ему пришло это письмо от имени куклы. Кукла угрожала. Она ставила условия. Она хотела, чтобы Алексей связал свою жизнь с Вероникой Валентиновной и забрал к себе ее, куклу, отражение этой женщины.
Это письмо заставило моего мужа снова ехать в музей. Но куклу он там не застал, ему сообщили, что ее похитили. Эта история его очень огорчила. Он закричал на меня:
— Зачем ты мастеришь этих кукол?! Займись чем-нибудь другим!
Вот я и занялась тем, что рассказываю эту историю.