Опубликовано в журнале Урал, номер 7, 2003
Хлыстикова Антонина Михайловна родилась в 1948 г. в деревне Каменный Ключ в Пермской области. В 1967 г. закончила педагогическое училище в Камышлове. С 1979 г. живет в Богдановиче. Работала школьным библиотекарем.
Занимаясь с учащимися, своими читателями, литературным поиском, всерьёз увлеклась творческой судьбой Степана Щипачёва. В 1994 г. открыла литературный музей поэта-земляка. Лауреат премии Онисима Клера.
Бывалыцины много раз слышала в детстве от своей мамы — Ксеньи Григорьевны Черновой. Записала лет десять назад.
Мамины бывальщины
Посвящается Наталье Колосовой
Тоска-кручина
Женщины в войну сильно тосковали. И вот от тоски к Марфе Кориной повадился бес ходить в обличье мужа. Как вечер, так он стучит в ворота. Она его пустит. Полушубок на нем чернёный, за стол садится, шапки не снимает. Марфа утром весёлая, глаза блестят. Одна знаткая женщина заметила это, все выспросила у нее и дала ей трехгодовалого мака углы избы обсыпать.
Отвадили нечистого. А другая так и погибла. Никому не говорила. Женщины по утрам соберутся в конюховке, мешки опочинивать, а то прядут шерсть, вяжут носки, перчатки, варежки для фронта. А Настя Корепанова как не в себе. Истомленная вся, губы искусаны, глаза провалились. Бабы ее спрашивают, а она как не слышит.
— Да что с тобой? — тормошат ее.
— А мой Егор ко мне вернулся…
— Ты что! Дезертировал, что ли?
Не знаю. В какой одежде парнем ходил, в такой и сейчас. А утром, на другой день и на работу не пришла. Нашли ее: стоит на коленях у кровати, на шее мужнина рубаха. Задавил ее лешак. Говорили потом, что видели, как над ее избой пролетело и рассыпалось что-то искрами. И мама моя рассказывала:
— Уже на Ивана, мужа, похоронку получила. А одинова, ребята уже спали, слышу: топ-топ-топ! Совсем как Иван. Он до войны все бригадирствовал, а на сапогах подковки носил. Бегал круто. На крыльце по ступенькам как есть его шаги, и двери сбрякали. Я бросилась открывать, да опамятовалась. Давай молитву читать. Отступился.
Сваты
Одна дочь у родителей была — и собой красива, и работяща, а засиделась в девках. Сначала гордилась да величалась, а потом рада бы замуж,, да никто не сватал. Откажут — дак позорно. Вот она однажды в сердцах и сказала:
— За первого встречного пошла бы, хоть за черта лысого!
И в тот же вечер кони вороные завернули к воротам. Гости прямо в дом. Шапки не снимают. В горницу вошли, сватаются. Девка смотрит: жених
красивый, высокий, чернявый. Она согласилась. Сваты условие поставили: “Невесту увозим сейчас”. Родители туда-сюда, как без свадьбы да без святого венчания? Сваты на своём стоят. А девка уже согласна.
Вот мать икону вынесла из светелки и хотела благословить, с жениха шапка и спала, а у него рога на лбу. Девка как заорет, и все гости в прах рассыпались.
Роженица
А в другой раз было так. Мать вдовицей жила с дочерью. Дочь на выданье была. А жили бедновато, и женихов не было, хоть девка миловидна была и работяща. Вот однажды — дело к ночи было — у ворот кони захоркали, мать пошла ворота отпирать.
Жених оказался. Тоже забрал без свадьбы и в ту же ночь увез. И ни слуху ни духу целый год не было. Мать сколь слез пролила. А рядом у них жила дальняя родственница Степанида — повитухою она была. Вот одинова она уже лампу задула и спать легла. Слышит: конь подкатил к самым окнам и мужик стукает кнутовищем в раму. Она вышла, открыла ворота, в дом вошел мужик в чернёном полушубке, шапке мохнатой, бородатый. Она ничо, не испугалась. Всяко бывало и раньше.
— К роженице надо? — только и спросила. — Далеко ли? Видит, мужик незнакомый. Он ей:
— Далеко.
Она забеспокоилась: как дом оставить надолго без присмотра, соседям надо сказаться. Кошчонку кто накормит? Гость как отчеканил:
—За домом присмотрено будет!
Вот села она в кошеву, там собачья доха большущая, как на печь залезла, тепло. Он и погнал. По деревне проскочили, не видала. Дальше поля знакомые, овраги, ночь месячная — далеко видно. Потом вдруг темно стало, ветер поднялся, завьюжило. Гонит он, свету белого не видно. Гнал, наверное, с час, а может, всю ночь. Вот, наконец, остановились. Она из дохи выглянула.
Снова все светло от месяца, и усадьба перед нею богатющая. Высоким тыном обнесена. Ворота сами раскрылись. Он ведет ее к хоромам. Крыльцо высокое. Ну прямо терем. В горнице светло, тихо, тепло, дальше по комнатам повёл, везде ковры, лавки широкие, печи изразцовые. В светлице роженица мается. Едва дышит уже. И никого в доме. Тишина кругом. Боязно стало.
Степанида подошла к роженице и ахнула: девка-то своя, уж и не дышит. Она все свои страхи забыла. Тут вода появилась в медных тазах, полотно белёное. Долго она с ней билась. Когда-некогда та ожила и рожать снова начала. Родила мальчонку чернявенького, басенького. Он на весь дом заголосил. И роженица уснула.
Степанида ребенка прибрала, запеленала, на кровати рядом положила. Сама с ног валится. Отец не знает, чем ей угодить. Отвел в соседнюю комнату, она прилегла, а сам ни на минуточку не отошел от жены и сына.
Повитуха отдохнула с часок и снова к роженице. Говорили раньше, что роженица до родов две недели и после родов две недели по краю могилы ходит. Но тут всё благополучно вышло. Повитуха домой просится. О доме своем беспокоится. Хозяин ее успокаивает:
— За домом досмотрено будет.
Роженицу Катей звали. Вот ей полегче стало, и муж отлучился. Степанида и давай ее спрашивать, чо да как. Та ей отвечает, что живут хорошо, хоть и не венчанные и в доме икон нет. В достатке, согласии, только никого она ни разу с той поры, как из дому уехала, не видала. Одни живут. Тоскливо поначалу казалось. Муж по хозяйству управлялся. Её не допущал. Только у печи да рукоделие. Грамоте еще выучилась, книг в доме много. Поговорить много не удалось — муж Катин их одних почти не оставлял.
Вот день, другой, неделя уже прокатила. Степанида домой да домой просится. Ребеночек здоровый. Катя поправилась. Ну, он и повез ее домой. Едут, ночь светлая, места незнакомые, бездорожье, сани летят, земли не касаясь. Опять завьюжило. Потемнело все кругом. Света божьего не видать. Опять без времени ехали.
Но вот дорога стала различима. Смотрит: знакомый угор, за ним деревня. Вот уж и дом близко. Подъехали. Остановились. В дом вошла, в нем все как было. Тепло, кошка с шестка спрыгнула, печь тёплая. Провожатый мешок занес, поблагодарил, поклонился и вышел. Только его и видела. В мешке пряники, конфеты, платок, дорогой отрез на платье и всяка всячина.
Рассвело, она к соседке пошла, к Катиной матери. Хочет узнать у нее, сколько она проездила. А та ей говорит:
— Ты чо! Вечор рано легла, я к тебе ходила за солью.
Она ей всё рассказала, чо с ней было. …
Так вот, кто он — Катин муж? И пошто живёт так?
Подменка
Раньше, после третьего жара, в баню не ходили, боялись. А однажды парни поспорили и один вызвался: схожу, мол. Баньки у нас в деревне на задах вдоль речки стояли. Договорились, что он в бане ковшик возьмёт и черпнёт воды из котла.
Вот он двери распахнул, порот переступил, а двери сами за ним и закрылись. В бане светло, как днём. Он так и обомлел. На полке и на лавках девки сидят, простоволосые, в белых рубахах. Он испужался и в двери, а они не поддаются. И тут одна девка говорит:
— Ты не выйдешь отсюда, пока какую-нибудь не выберешь и не пообещаешь взять за себя замуж. Посмотри и выбери. Да гляди, не обмани. Житья тебе не будет.
Парень взглянул на девок и на одну пальцем ткнул: вот эта.
— Через две недели приходи за невестой.
Парень головой кивнул, и двери сами раскрылись. А дружки его ждут, двери дергают.
— Что с тобой? — спрашивают.
А на нем лица нет. Ничего не сказал им и домой зашагал. А он был один сын у матери, она давно вдовствовала. Жили справно. Парень пришел, пал низ лицом на лавку и пролежал до утра. Мать его стала спрашивать, что случилось. Он сперва отмалчивался. Она его увещевать стала:
— Скажи — что? Что бы ни случилось, мать всегда на твоей стороне будет и добрый совет даст.
Он и рассказал. Так и так. Пообещал девку из бани замуж за себя взять. Мать тогда и говорит:
— Ну, дак что. Время жениться. Бери, раз пообещал. А людям скажем, из дальней деревни сиротка.
Стали к свадьбе готовиться. Парень видный, всем интересно, что за невеста. Вот и срок настал. Жених за невестой уехал. Колокольчик за деревней подвязал. И в логу простоял часа два. В сумерках к бане подъехал. Зашёл. Там те же девки в белых рубахах, все простоволосые, а им выбранная разодета в подвенечное платье, в волосах восковые цветы. Они ее убирают, и у всех по щекам слезы текут. Старшая говорит:
— Хорошо, что пришел. Мы тебя ждали. Молитву в бане не твори, а выведешь, там как знаешь.
Он невесту взял за руку, вышел вместе с ней из бани. Девки оставшиеся слезами умывались, прощаясь с ней.В предбаннике он её в тулуп завернул, отвязал колокольчик и на дорогу да к дому. Мать с иконой их встретила, благословила. За стол жених с невестой сели. Невеста-красавица, нарядная такая, все глядят. Посадили с ее стороны соседа с соседкой, за крестных отца и мать, раз родни у нее нет. :
Свадьбу отгуляли. Все честь по чести. На другой день молодые пошли к названным крестным. А у них в горнице ребенок в зыбке орёт. Уродец. Голова да ноги. Толстый, как чурка. Ребенку уже восемнадцать лет, а он все время орет и орет. Замолкает только, когда его кормят или на руках трясут.
Вот молодая и попросилась с ним поводиться. Взяла его на руки, он и замолк. Мать с отцом диву дались. А крестница и спрашивает:
— Есть у вас осиновое корыто?
Крёсна в окно в ограде указала, молодуха выскочила вместе с ребенком в чём была. Все к окну. Она ребенка под корыто турнула и обухом по корыту как базнет. Мать с отцом выбежали, корыто отхватили, а там вместо ребенка — полено. Все так и ахнули. Крестница-то и говорит:
— Вот, мама, — обращается к крёсне, — с кем вы водились. С подменкой. Ты меня некрещёную в бане без молитвы оставила. Бесы и подменили меня. Нас в банях, таких, как я, много, и вот я вернулась оттуда.
Потом парни не раз в баню эту ходили, но никого там не было. Видать, черти уволокли их в другое место.
Дурное слово
Есть такая в сутках роковая минута, дурное слово, сказанное в это время, может стать пророческим. Всяко рассказывали раньше. Вот одна девка выскочила за чем-то в сенки и не возвращается. Отцу долго показалось, он в сердцах и сказал:
— Лешак, чо ли, её уволок!
Вот уж время много прошло, вышли в сени, нет никого. Двери на крючке, а в клети окошко растворено. Подумали, что к девкам убежала. :
Но и к ночи не вернулась. Утром пошли ее искать. А вечером, видно, снег выпал, и от окошка клети, прямо через крышу и по огороду, к задам, шаги саженьи. Пошли по следам. Нашли в логу: между двух осин протащенная, тут и замерзла. В одном платье и босиком была. Родительское слово — оно большую силу имеет. Сказанное в неурочный час может сбыться.
Девка-статуй
А вот какой случай в Пильве был. Молодняк на вечёрки все у Агаши
Савиной собирался. Изба у ей большая была и на самом краю деревни, у оврага. Агаша бобылкой жила, молодёжь привечала. Парни дров ей наготовят. Девки избу вымоют к кажному празднику. Горница у ей агромадная была.
И вот одинова молодёжь танцевать стала. Все парами, по-городскому. А Гурьяновой Олье пары не досталось. Сама виновата. Все величалась перед парнями.
А тут ей обидно стало, она и скочила на лавку, к божнице. Взяла икону Николая-Чудотворца и говорит громко так:
— Вот мой кавалер! С ним буду танцевать!
Все расступились, притихли, глядят на нее. А она соскочила с лавки, икона в руках, крутанулась раз и остановилась. Агаша охнула:
— Господи, прости!
К ей подошла, перекрестилась и икону-то взяла из рук.
А Олья стоит как статуй, руки не опускает. Девки завизжали да по домам разбежались. Парни пытались стурнуть её с места, не могли. Так она осталась стоять посреди горницы. Изба выстыла вся. А Олья стоит, глядит, не мигат даже. Живая. Только не говорит.
Мужики на другой день решили её вырубить да домой снести. Вот рубанул один, а из-под топора кровь как брызнет во все стороны. Всем жутко стало. Агаша и домом попустилась. Уехала в дальнюю деревню к своей крёсне.
А летом избу всю крапивой, чертополохом затянуло. Ребятишки, кто побойчее, бегали смотреть в окна на статуй. На другу весну и избы не стало, может, в овраг сползла. Водополье тогда сильно большое случилось.
Ягушка
Однажды чистакановский мужик с поля возвращался. Уж солнышко закатилось и скотину давно прогнали. Смотрит, на дороге ягушечка маленькая. Он выругался, лошадь остановил, слез с телеги и подхватил ягушку. Она вся дрожит. Он её на телеге зипуном прикрыл.
Ну и поехал дальше. А лошадь его как переменилась, будто воз тяжёлый — тащит. Пена с ее клочьями, сейчас падет. Он обернулся к ягушечке, а у той ноги уже по земле волокутся. Выросла она. Он как ее турнет с телеги, лошадь словно с цепи сорвалась, а он:
— Господи, прости!
И погнал. А по лесу покатило: “А-га-га, дога-дался-я!” Это бес к нему подсел.