Вспоминая М.И. Павермана
Опубликовано в журнале Урал, номер 6, 2003
* Замечу в этой связи, что впоследствии стала модной (применительно не только к нашему, но и к другим оркестрам) длинноватая и, можно сказать, избыточная обойма — “художественный руководитель и главный дирижер”. Такая обойма была бы, как мне кажется, более оправданной, если бы встречались оркестры, где указанные два поста не совмещаются, а их занимают разные люди: один — художественный руководитель, другой — главный дирижер SIZE=2>. Но я что-то не слышал о таких оркестрах.
О рыцаре дирижирования
Вспоминая М.И. Павермана
В июне 2003 года исполняется 10 лет со дня смерти дирижера Марка Павермана (1907—1993). В память о выдающемся музыканте редакция публикует мемуар доктора физико-математических наук, почетного профессора Уральского университета, заслуженного деятеля науки Российской Федерации
Л.Н. Шеврина. (См. также рецензию на книгу воспоминаний М.И. Павермана в разделе “Книжная полка”.)
Я начал посещать симфонические концерты в Свердловской филармонии в 1949 году, когда учился в музыкальной школе № 2 на Уралмаше, и вскоре мои поездки в филармонию стали довольно регулярными. С восприятием музыки в условиях живого исполнения не сравнится прослушивание даже самой совершенной записи. Но в те далекие годы и долгоиграющие-то пластинки еще не получили широкого распространения, не говоря об отсутствии столь характерных для теперешнего времени компакт-дисков, — так что для меня, как и для очень многих любителей музыки, главным источником музыкальных впечатлений тогда были радио- и филармонические концерты. Теперь я могу сказать, что концертный зал нашей филармонии стал на протяжении уже более полувека существенной частью моей “среды обитания” (хотя в свое время я обзавелся и проигрывателем грампластинок, и проигрывателем компакт-дисков). В течение первых двух десятилетий этого периода на большинстве симфонических концертов, которые я посещал, оркестром дирижировал Марк Израилевич Паверман. Как хорошо знают екатеринбургские любители симфонической музыки, Паверман был основателем симфонического оркестра нашей филармонии, созданного в середине 30-х годов, и бессменно руководил оркестром до 1970 года, а впоследствии продолжал выступать с ним время от времени. И именно с Паверманом были главным образом связаны у меня в ту давнюю пору многие счастливые часы погружения в богатейший мир симфонической музыки. Мог ли я тогда предположить, что меня вскоре ждет знакомство с маститым дирижером, общение с ним и его многолетнее дружеское внимание ко мне? Рассказ об этом будет ниже, а пока мне хочется поделиться с читателем некоторыми воспоминаниями о нашем симфоническом оркестре той поры и своими тогдашними впечатлениями о его руководителе.
В те годы оркестр филармонии назывался Свердловским государственным симфоническим оркестром, а его руководитель именовался главным дирижером* . На афишах и в программках концертов указывались титулы Павермана: лауреат Всесоюзного конкурса дирижеров, профессор. Второй из этих титулов мне не нужно было разъяснять: я знал, что М. И. Паверман является профессором Уральской консерватории. Позднее я стал достаточно отчетливо представлять его значение как воспитателя нескольких поколений музыкантов — от многих десятков
симфонических и хоровых дирижеров до многих сотен студентов оркестрового отделения: ведь М. И. руководил и студенческим консерваторским оркестром, участники которого приобретали навыки оркестровой игры. Я несколько раз бывал на концертах упомянутого оркестра. Деятельность Павермана-педагога распространялась и на музыкальную школу-десятилетку при консерватории. В моем личном архиве среди огромного количества программок разных концертов хранится, например, программа шестого отчетного концерта учащихся этой школы, состоявшегося в ее концертном зале 19 мая 1951 года. Во втором отделении выступал оркестр учащихся под руководством профессора М.И. Павермана; исполнялись 1-я часть второй симфонии Бетховена, концерт Баха ре-минор для фортепиано с оркестром (солировала ученица 8-го класса К. Блинова), песня Шостаковича “Пионеры сажают леса” из оратории “Песнь о лесах” и обработки двух уральских народных песен (все песни в сопровождении оркестра пел хор учащихся).
Что касается первого из упомянутых выше титулов Павермана — лауреатского, то его происхождение я также знал, еще будучи учеником музыкальной школы: наш педагог по теории музыки и сольфеджио Виктор Павлович Соснин, игравший в те годы в оркестре филармонии на флейте и флейте-пикколо, рассказал, что в 1938 году состоялся 1-й Всесоюзный конкурс дирижеров, лауреатами которого стали Мравинский, Иванов, Мелик-Пашаев, Рахлин и Паверман. Помню испытываемое мною тогда некое чувство гордости за родной город, в котором работает такой замечательный музыкант “всесоюзного уровня”. Позднее я смог представить подлинный масштаб широкой всесоюзной известности Марка Израилевича и размах его гастрольной деятельности дирижера, как приглашаемого другими оркестрами, так и гастролирующего со своим оркестром. В 1955 году звание лауреата Всесоюзного конкурса сменилось на афишах и программках полученным тогда Паверманом почетным званием заслуженного деятеля искусств РСФСР, а последнее в 1962 году сменилось званием народного артиста РСФСР.
Сколько раз я видел Марка Израилевича за дирижерским пультом? Грубая прикидка, учитывающая частоту моих посещений филармонии и долю концертов, на которых оркестром дирижировал он, показывает, что никак не менее 250 раз. Значит, позади в общей сложности не менее пятисот часов наслаждения музыкой, рождавшейся под взмахом дирижерской палочки Марка Павермана. До сих пор я могу без труда вызвать в зрительной памяти облик Павермана-дирижера, его стройную (с годами, впрочем, несколько погрузневшую, но не утратившую элегантности) фигуру. Мне нравилась его манера дирижирования; я охарактеризовал бы ее словом “гармоничная”. На дирижирующего Павермана было приятно смотреть, его четкие, выразительные и красивые жесты всегда соответствовали характеру звучащей музыки, и ему были чужды встречающиеся подчас крайности, когда дирижер либо неоправданно размахивает руками, либо чересчур аскетичен в жестах (каким, например, был Евгений Мравинский в последние годы своей деятельности). Было видно, что и оркестрантам удобно играть с таким дирижером* . Я не касаюсь здесь вопросов интерпретации исполняемых произведений, хотя и с этой
точки зрения о творчестве Павермана можно сказать много добрых слов. На протяжении нескольких десятилетий мне довелось видеть за дирижерским пультом не менее шестидесяти различных дирижеров на концертной эстраде в разных городах нашей страны и за рубежом, а также, полагаю, еще не менее сорока — по телевизору. Сравнивая их разнообразные манеры дирижирования и обращая, в частности, внимание на мануальную технику, я в большинстве случаев отдаю предпочтение той классической манере, какая была свойственна М.И. Паверману; он в моем представлении остается в значительной мере эталоном дирижера.
Кстати, немало хороших дирижеров мне пришлось увидеть именно в зале нашей филармонии за время, когда оркестром руководил Марк Паверман: Курта Зандерлинга, Кирилла Кондрашина, Натана Рахлина, Геннадия Рождественского, Абрама Стасевича, Карла Элиасберга и других. Регулярное приглашение других дирижеров, как известно, свидетельствует о мудрости руководителя оркестра, заботящегося о том, чтобы его оркестранты обладали должной профессиональной гибкостью и способностью успешно выполнять творческие задачи в самых разных стилях исполнения. Стоит отметить также, что многие крупнейшие советские композиторы приезжали в Свердловск и дирижировали оркестром на своих авторских концертах; я вспоминаю, например, такие концерты Р. М. Глиэра, А. И. Хачатуряна, Д. Б. Кабалевского, Н. П. Ракова, О. В. Тактакишвили. Хранится у меня, среди многих других, программка авторского концерта Д. Д. Шостаковича 6 октября 1957 года, на котором оркестром дирижировали М.И. Паверман и А.Г. Фридлендер (долгие годы бывший вторым дирижером нашего филармонического оркестра), а автор выступил в качестве солиста: исполнялся его второй концерт для фортепиано с оркестром. Солистами с оркестром выступали многие выдающиеся исполнители, и пытаться привести здесь какой-нибудь “звездный” список я не вижу резона, тем более что наилучшее представление о том, какие музыканты приезжали “к Паверману” в Свердловск, читатель может получить, ознакомившись с книгой воспоминаний самого М.И. Павермана “Войти в музыкальный мир” (Екатеринбург, 1999). Выступления с нашим оркестром многочисленных именитых музыкантов безусловно свидетельствовали о высоком авторитете оркестра и его руководителя, которого мне хочется назвать рыцарем дирижирования.
Что-то из изложенного выше могли бы, наверное, вспомнить и другие люди (хотя число тех, чье знакомство с оркестром Свердловской филармонии началось в 40-х годах прошлого века, теперь уже, пожалуй, невелико). Но есть одно обстоятельство, которое придает моему отношению к Марку Израилевичу особый характер и наделяет предлагаемые воспоминания некоторыми индивидуальными чертами: оркестр под управлением М.И. Павермана играл мою музыку!
С 1953 года мои музыкальные занятия в большой степени сместились в сторону сочинения музыки. За три-четыре года я сочинил несколько романсов и песен, пьесу для виолончели, две пьесы для университетского оркестра. Часть этих произведений исполнялась в концертах в университете и на смотрах вузовской самодеятельности города. Был и весьма заметный официальный успех: в 1958 году на конкурсе песен, посвященном 25-летию Уралмашзавода, из 35 песен, представленных профессиональными и самодеятельными композиторами, в качестве лучшей была отмечена моя маршеобразная песня “Уралмашем Родина гордится” наряду с шуточной песней Б.Д. Гибалина “Саша с Уралмаша”. Обе эти песни были исполнены в торжественном концерте 17 июля 1958 года в оперном театре, первая — сводным хором Дворца культуры Уралмашзавода (который спел также песню “Да здравствует наша держава” Александрова и “Славься” Глинки), вторая — Уральским народным хором. Моя песня в записи звучала затем много лет по заводскому радио. А 10 декабря 1958 года она была исполнена ансамблем студентов консерватории в телевизионной передаче, посвященной двум самодеятельным композиторам. Между прочим, в той же передаче один мой романс спела выпускница консерватории Вера Баева, будущая народная артистка СССР.
Но более всего меня привлекало сочинение симфонической музыки: в 1955 году я написал довольно большую симфоническую поэму, а в течение 1956—1959 годов — будучи в конце этого периода уже аспирантом-математиком — потратил много месяцев на сочинение симфонии в четырех частях для большого симфонического оркестра. Это была отнюдь не дилетантская работа. Готовясь к ней, я, помимо всего прочего, проштудировал все основные доступные в то время труды по оркестровке и инструментоведению: Н.А. Римского-Корсакова, С.Н. Василенко, Дм. Рогаль-Левицкого, М.И. Чулаки, А. Модра. Знакомился я и с партитурными отрывками из “Практического руководства по чтению симфонических партитур” Н.П. Аносова. Но особенно эффективным было непосредственное изучение многочисленных партитур симфонических произведений разных авторов. Одним из вдохновляющих моментов перед сочинением симфонии были одобрительные слова, высказанные Р.М. Глиэром после ознакомления с партитурой упомянутой выше симфонической поэмы, написанной ранее; мне удалось показать ему эту партитуру во время его приезда в Свердловск в 1955 году. Я не считал целесообразным ставить вопрос об исполнении поэмы. Но вот симфонию-то мне определенно хотелось услышать в живом звучании.
Зимой сезона 1959—1960 годов на одном из концертов в филармонии, где М.И. Паверман находился в зале в качестве слушателя, я набрался смелости, подошел к нему, представился и сказал, что хотел бы показать ему партитуру написанной мною симфонии. И здесь можно повторить то, что отмечают все вспоминающие Марка Израилевича: я встретил с его стороны заинтересованное, доброжелательное и, более того, какое-то теплое отношение. Мы договорились о том, когда и где я передам ему партитуру. При встрече, состоявшейся после его ознакомления с партитурой, М. И. сказал мне, что, как он обнаружил, симфония написана вполне профессионально, музыка ему нравится и он готов поиграть симфонию на репетиции, чтобы можно было реально услышать, как звучит эта музыка и, в частности, чтобы автор услышал, в какой мере получилось то, чего он хотел достичь.
Для исполнения симфонии надо было расписать оркестровые партии. Оплатить работу переписчика было непростым делом для только начавшего работать вузовского преподавателя, и поначалу удалось приготовить голоса лишь для двух частей симфонии; я выбрал 3-ю и 4-ю части, так как в это время занялся небольшой переработкой 1-й части. Марк Израилевич снова взял у меня партитуру, на этот раз для более тщательного изучения и подготовки к исполнению. Разглядывая потом партитуру, я с интересом рассматривал в ней сделанные кое-где красным карандашом дирижерские пометки, фиксирующие внимание дирижера на тех или иных важных для него моментах, чаще всего связанных с вступлениями каких-либо инструментов или их групп.
В жизни каждого человека бывают дни, в которые происходят какие-то особо знаменательные для него события и которые остаются потом в памяти навсегда. Для меня одним из таких дней стала суббота 14 мая 1960 года. Именно в этот день я впервые услышал свою симфоническую музыку в живом звучании: вторую половину очередной репетиции оркестра Паверман отдал исполнению двух частей моей симфонии. Трудно передать словами волнение и радость, испытываемые автором в такие минуты. К моему большому удовлетворению, я услышал именно то, что при сочинении представлял “внутренным слухом”, — но насколько в реальном звучании это было ярче! Оркестр играл хорошо; предварительных пробных проигрываний некоторых
фрагментов исполняемых частей было немного, и я смог, в частности, оценить
мастерство оркестрантов, способных играть с листа и не совсем простую музыку. Когда прозвучали последние ноты коды финала, оркестр устроил взволнованному автору овацию; как обычно бывает в таких случаях, струнники стучали смычками по пюпитрам. Дирижер был доволен: оркестр, впервые встретившийся с композитором-математиком и вполне имевший право априори относиться с настороженностью к предложенной работе, совершенно одобрил прозвучавшие части симфонии. Я поднялся на эстраду, чтобы поблагодарить оркестр и его руководителя. Помню, как Марк Израилевич демонстрировал окружившей нас с ним группе оркестрантов необычный облик партитуры, с пафосом говоря о кропотливом дополнительном труде автора по ее написанию: дело в том, что мне не удалось достать партитурной бумаги (ее продавали только в Свердловском отделении Союза композиторов, и мне там было отказано в ее приобретении), и партитура была написана в двух толстых конторских книгах, нотные станы в которых я страницу за страницей (всего 423 страницы) расчертил карандашом.
Через год удалось приготовить оркестровые партии и для первых двух частей симфонии. Конечно, меня не оставляла мечта услышать теперь симфонию в концерте. Марк Израилевич считал это возможным. Но я сознавал всю нетривиальность такого мероприятия. Действительно, включение в план какого-то сезона большой симфонии композитора-любителя было бы беспрецедентным делом для филармонии и, по всей видимости, потребовало бы от ее руководства определенной оглядки и немалой решимости. Вместе с тем я тогда уже, как говорится, с головой погрузился в мир профессиональной научно-педагогической деятельности: защита кандидатской диссертации, подготовка лекционных курсов, интенсивная исследовательская работа, приведшая вскоре к защите докторской диссертации, начало заведования кафедрой и многое-многое другое. Так или иначе, вопрос об исполнении симфонии в концерте оказался надолго отложенным. Когда я в 70-х годах решил вернуться к нему, М. И. Паверман уже оставил пост главного дирижера. Но как раз тогда я узнал о симфоническом оркестре Московского Дома ученых — созданном в 30-х годах и довольно известном в Москве коллективе. Через несколько лет именно этот оркестр под управлением Павла Ландо впервые исполнил мою симфонию публично; в том концерте, состоявшемся в Доме ученых в марте 1981 года, были сыграны 3-я и 4-я части. А целиком симфония прозвучала впервые все-таки в Свердловске: информация о московском исполнении дошла до руководства нашей филармонии — и в результате тогдашний главный дирижер оркестра Андрей Чистяков, ознакомившись с партитурой симфонии, принял решение исполнить симфонию в концерте в одном из ближайших сезонов. Это исполнение состоялось 20 декабря 1984 года, оркестром дирижировал Александр Канторов (случилось так, что сам Чистяков не смог принять участие в том концерте). В зале филармонии среди многочисленных слушателей находился и Марк Израилевич. Его теплое поздравление после концерта было мне особенно приятно; мы вместе вспомнили столь памятную для меня давнюю репетицию в том же зале…
За годы моего знакомства с М.И. Паверманом мы встречались более или менее регулярно, хотя и нечасто (я имею в виду, разумеется, встречи лицом к лицу, и речь сейчас не идет о случаях, когда я видел Марка Израилевича за дирижерским пультом). Происходило это чаще всего в филармонии, когда Паверман приходил на концерты в качестве слушателя, а иногда в консерватории, которую я изредка посещал; случались встречи и в других местах. Темы возникавших между нами разговоров были самые разные и касались отнюдь не только музыки. Не раз при встречах Марк Израилевич спрашивал о здоровье моих близких, об успехах детей, интересовался моими профессиональными достижениями; помню, например, как в 1969 году он тепло поздравил меня, узнав о том, что я утвержден в ученом звании профессора. Он всегда был не просто внимательным и приветливым, при общении с ним я — как, знаю, и многие другие — испытывал некое неизменно исходящее от него излучение доброты. Каждый раз после встречи с Паверманом повышалось настроение. Если разговор происходил в присутствии третьих лиц, Марк Израилевич обычно обращался ко мне по имени и отчеству, при разговоре же “без посторонних” он частенько называл меня ласково Лёвушкой. Могу признаться, что у меня для М.И. тоже было ласковое имя, заимствованное у Дмитрия Борисовича Кабалевского, с которым, замечу, мне посчастливилось общаться в течение трех десятилетий: встречаться, переписываться и многократно испытывать его дружеское внимание. Однажды я услышал, как в разговоре с Паверманом Дмитрий Борисович называет его “Мара”; позднее я узнал, что и некоторые другие друзья-ровесники Марка Израилевича, обращаясь к нему, называли его так же. И я стал употреблять изредка это имя, о чем Марк Израилевич, конечно, не подозревал: ведь, годясь ему в сыновья, я позволял себе называть его Марой только за глаза — в домашних разговорах о каких-нибудь связанных с ним событиях. Это имя с теплым звучанием кажется мне хорошо соответствующим образу теплого человека, каким воспринимали Павермана, по-видимому, все, кому довелось с ним общаться.
Последняя моя встреча с М.И. Паверманом — с одной стороны, случайная, а с другой, думаю, вовсе не случайная! — произошла в конце 80-х годов в Москве. Я был там в командировке и, увидев афишу концерта в зале имени П.И. Чайковского, где в качестве дирижера фигурировал Андрей Чистяков (переехавший к тому времени в Москву и работавший в Большом театре), непременно решил пойти на тот концерт. У меня хранится его программка; это был абонементный концерт цикла “Воскресные дневные концерты для старших школьников”, состоялся он 7 февраля 1988 года. Войдя в зал, я увидел Марка Израилевича. Это не очень удивило меня, так как я знал, что Паверман, ставший в 1984 году вдовцом, не так давно переехал в Москву и женился на вдове своего старого московского друга. Я сразу подошел к Марку Израилевичу, чтобы поприветствовать его. Он взволнованно отреагировал на неожиданную встречу, предложил мне сесть рядом с ним и до начала концерта расспрашивал о свердловских новостях и моих делах, говорил о себе. В антракте мы пошли за кулисы к дирижеру. Андрей Николаевич, с немалым удивлением увидевший меня (судя по всему, с Паверманом-то он уже не раз встречался в Москве), был очень рад нашему визиту. Детали возникшего тогда разговора не сохранились в моей памяти, но хорошо помню приподнятую атмосферу тех минут. После концерта Марк Израилевич продиктовал мне свой московский адрес и телефон и попросил звонить и заходить, когда я снова окажусь в Москве, сказав, что всегда будет рад меня видеть. Во время последующих приездов в Москву мне, к большому сожалению, никак не удавалось воспользоваться этим добрым приглашением: пребывание в столице каждый раз оказывалось кратковременным и отличалось чрезвычайной напряженностью графика; один-два дневных звонка как-то остались без ответа, а звонить ранним утром или поздним вечером я не решался. Однако я не терял надежды, что наконец смогу в очередной приезд в Москву дозвониться до Марка Израилевича и даже зайти к нему.
…Но однажды из Москвы пришла печальная весть о его кончине. Через 40 дней, в июльский день 1993 года, я был в Свердловской филармонии, когда она провожала в последний путь урну с прахом М.И. Павермана и оркестр на сцене играл грустную музыку в память о своем основателе. А его дух в это время, вероятно, еще витал в том зале, который в былые годы рукоплескал прекрасному дирижеру сотни раз.
Вспоминая Марка Израилевича Павермана, я неизменно испытываю чувства благодарного слушателя, к которым добавляются и чувства благодарного автора: ведь из памяти никогда не уйдет, что в далеком прошлом он первый заставил звучать мою музыку для симфонического оркестра. И одной из удач своей жизни я считаю то, что мне довелось встретиться и долгие годы общаться с этим замечательным музыкантом и светлым человеком.