I фестиваль кинематографических дебютов “Дух огня”
Опубликовано в журнале Урал, номер 4, 2003
I Международный фестиваль кинематографических дебютов “Дух огня” (Ханты-Мансийск—2003)
Этот фестиваль — по нестоличным меркам непривычно большой, шумный, размашистый — был обречен на внимание. Как и на снисходительно-небрежные комментарии, кои не преминули явиться и в кулуарах, и на страницах московских газет. Догадливая кинообщественность успела поговорить и о реванше, который берет таким образом президент и главный зачинщик фестиваля Сергей Соловьев, лишенный в свое время светлых радостей Московского феста, и об отмывании денег (которым в России, надо полагать, больше негде мыться), и просто о бессмысленном пускании денег на ветер и, соответственно, — пыли в глаза. Да мало ли чего можно нагородить вокруг всякого крупного начинания — тем более такого, что ли, пафосного. Впрочем, быть адвокатом фестиваля в мой замысел не входит. Я только думаю, он заслужил того, чтобы говорить о нем и его кинопрограммах, а не о скрытых побудительных мотивах его устроителей; о недочетах его обустройства, но никак не о провале на уровне самой идеи.
Что до самой идеи, то широкую огласку она получила в мае прошлого года, когда первая презентация будущего кинофорума была устроена на Каннском фестивале. Видавшая виды публика с набережной Круазетт перебрасывалась вопросом: Ханты-Мансийск? Кто это, арабы? Месяцем позже, на презентации в рамках Московского кинофестиваля, вопрос заключался в том, не новые ли это Нью-Васюки. Теперь, когда Первый международный фестиваль кинодебютов “Дух огня” состоялся, подобные вопросы не столь актуальны. И громкие слова о том, что на мировой фестивальной карте появляется новый фестиваль, уже не выглядят авансом, выданным под сомнительную забаву. Появился. Пока еще немного кособокий и неотесанный, он не только наделал шума, но и стал действительно незаурядным событием, тем более для Уральского федерального округа, где кинофестивалей совсем не так уж много. Фестивалей сопоставимого масштаба, кроме фирменной екатеринбургской “России”, — ни одного. И на вопрос, зачем он тут, собственно, нужен, мне только и приходит ответ: а почему бы ему тут не быть?
— Наконец-то я научился произносить название вашего города! — радовался почетный гость фестиваля Пьер Ришар 27 января на церемонии открытия фестиваля. Он и впрямь оказался в комичном, под стать своим былым персонажам, положении: не только был не в силах объяснить своим знакомым, где притаилось место, куда он едет, но не мог даже облечь географию в звуки. Но это как раз понятно, — француз, с него взятки гладки. Забавней, что и президент фестиваля Сергей Соловьев признался журналистам, что еще год назад хоть и не испытывал фонетических проблем с Ханты-Мансийском, однако наполнить слово конкретным содержанием был не в силах, довольствуясь абстракцией: некий городок в Сибири. Но год назад судьба забросила мэтра с премьерой “Нежного возраста” в Ханты-Мансийск. Вместо тьмутаракани взыскательный глаз Соловьева обнаружил современный красивый город, похожий на произведение искусства, где то и дело разворачиваются смотры, конкурсы и фестивали разных видов искусств, где есть и Центр искусств, какой не стыдно иметь европейским столицам. Дальнейшее общение с губернатором Александром Филиппенко привело к идее создания крупного международного кинофорума на югорской земле, фестиваля, где все как у взрослых: основной конкурс, конкурс студенческий, спецпоказы, спецпрограммы, ретроспективы и проч. Сам же Сергей Соловьев знает теперь о югорской земле весьма немало, чему порукой — пространный историко-культурно-экономический очерк о Ханты-Мансийском автономном округе, вышедший из-под его пера накануне фестиваля. Что ж, это, как минимум, удобно — всякий участник фестиваля, собираясь на край Ойкумены, мог получить необходимые сведения, заглянув на сайт “Духа огня” и не утруждая себя поисками вадемекума от вездесущего Ле Пти Фюте.
Если серьезно, президент немного пережал с пафосом: в его описании вышел сказочный край, словно бы огороженный волшебным таежным лесом от окружающей страны. Но Ханты-Мансийск, чье население лишь недавно перевалило за пятьдесят тысяч и чья история насчитывает лишь полвека (прежде он был поселком), и впрямь приятно поражает приезжего затворника мегаполисов. Мы как-то привыкли к той унылой мысли, что малые провинциальные города постсоветской России заняты исключительно тем, что хиреют. В Ханты-Мансийске ровно наоборот. Гостям фестиваля охотно объясняли, что какой-нибудь десяток лет назад здесь почти не было тротуаров и в городской застройке превалировал типовой барак. Следы былой советской жизни в городе еще остаются, но, глядя, как резво растут здесь образцы архитектурного постмодерна и хай-тека, как лихо разматывается лента автострады под колесами снующих там и сям джипов, понимаешь, что это уже именно остатки. У города и его жителей хватает своих каждодневных проблем, но, похоже, ностальгия по старым добрым временам здесь не находит питательной почвы. И фестиваль с официальным бюджетом в полтора миллиона долларов не выглядит здесь пиром во время чумы, но способен органично вписаться в концепцию развития автономного округа, готового сегодня стать зоной международного туризма. Другое дело, что на будущее устроителям стоит подумать о большей экономической включенности города в фестиваль: вряд ли, к примеру, была крайняя нужда привозить из Москвы поваров, да и с охраной фестиваля здесь, пожалуй, справились бы своими силами. И хотя по официальным сводкам за дни фестиваля в одном только Ханты-Мансийске кино посмотрело аж 25 тысяч зрителей, у меня нет ощущения, что город уже безоговорочно принял фестиваль. Зато есть четкое ощущение: фестиваль имеет реальные шансы прижиться на этой земле, стоит лишь создать то, что скучно называется “экономическими и социальными предпосылками”. Что до предпосылок культурных — они в Ханты-Мансийске были созданы на протяжении минувших лет, когда местные власти окончательно поняли: жить одними нефтью и газом — нерасчетливо и бесперспективно.
На поверхности фестиваля было то, что в основном и видели зрители центральных каналов: Ришар и Мишель Мерсье, которых катают на оленях и показывают им реставрированные обряды народностей ханты и манси, толпа отечественных кинозвезд, выступающих по звездной ледяной дорожке, концерты Долиной, Казарновской, Бутмана, Сукачева, “Агаты Кристи” и прочие радости светской жизни, обустроенные стараниями руководителя культурной программы Стаса Намина. При этом важно, что кино сумело остаться главной составляющей новорожденного фестиваля. Это ведь только на первый взгляд вещь разумеющаяся. В России, где преобладает тип тусовочного кинофестиваля, так бывает далеко не всегда. Если “Духу огня” суждено быть постоянным (об этом — ниже), то, думаю, в последующем устроители придадут ему форму рабочего по преимуществу фестиваля, тем более что фестивалей, отданных именно кинодебютам, не так уж много. Он и сейчас хотя бы отчасти был близок к рабочему формату, — и довольно странно читать теперь в том же “Коммерсанте”, что олени не вывезли кино, вдобавок кино и вовсе ушло в тень экзотического гульбища. Свидетельствую: олени были отдельно, кино — отдельно. Фильмы шли с 11 утра и до часу ночи, всякий день исправно проводились пресс-конференции с режиссерами, продюсерами и устроителями, олени при этом не заглядывали в залы и не склоняли киноманов к совместному досугу, каждый сам мог выбрать для себя оптимальный режим пребывания.
Едва ли не самым трудным было собрать приличный конкурс для еще не стартовавшего фестиваля. Опять же иные обозреватели столичных изданий поспешили уведомить, что программа получилась из рук вон плохой. Но стоило воочию познакомиться с этой самой программой, чтобы убедиться: она не так плоха, как того хотелось записным ценителям прекрасного. Изрядная часть этих фильмов говорила о том уровне молодого кино, который имеется на сегодня — фестиваля шедевров мирового кино никто и не обещал.
12 фильмов из Англии, Италии, Германии, Франции, Индии, Словении, Чехии, Финляндии, Нидерландов, США и, разумеется, России состязались в основном конкурсе. Им было за что состязаться — призовой фонд составил порядка 200 тысяч долларов, 150 из которых достаются обладателю Гран-при и его будущей новой картине. При этом фестивалю удалось собрать довольно представительное жюри (вполне под стать среднестатистическому жюри Московского, допустим, фестиваля): “сам” Кшиштоф Занусси в роли председателя, режиссер Сергей Бодров, итальянский продюсер Розанна Серени, влиятельный немецкий киновед Клаус Эдер, американский сценарист и писатель Роджер Саймон.
По понятным причинам в конкурс попало далеко не все, что хотел бы в нем видеть опытнейший Андрей Плахов, в едином лице составивший отборочную комиссию фестиваля и проведший, что называется, огромную работу. Не всякий западный продюсер готов послать фильм на снежные просторы загадочной России, и некоторые, уже сказав “да”, сочли разумным отозвать свое согласие. Кроме того, и самому А. Плахову не хотелось тащить на конкурс слишком засвеченные работы. Поскольку каждый уважающий себя фестиваль обзавелся нынче собственной программой дебютов, одни и те же фильмы кочуют по мировым фестивальным площадкам. Идеальным было отсечь слишком очевидных кочевников, добившись в то же время приличного уровня, способного отразить реальное положение дел. В итоге, несмотря на пару-тройку откровенно проходных картин, конкурс вышел вполне достойный. Фильмы смогли составить друг другу реальную конкуренцию, так что высокое жюри присовокупило к обязательной триаде золото—серебро—бронза еще и два Специальных приза. Впрочем, как приватно признался чуть позже Кшиштоф Занусси, жюри таким образом разделило спецприз, негласно зафиксировав, что оба фильма как бы оказались достойны лишь половины награды. Этими половинами (вдобавок и двумя сторонами медали европейского кино) стали финский “Умур” (реж. Кай Лехтинен) и нидерландский “Чужая земля” (реж. Евгения Янсен). “Умур” — чувственная любовная баллада, визуально красивая, обманчиво безоблачная в середине, все более фатальная ближе к финишу. Странный финский парень, пограничник Пойка, во время обхода территории встретил вечно ускользающую, манящую Умур. Как водится, границы мира для героя с этой минуты раздвинулись, он готов оставить государственную границу ради любви. Добрая половина фильма выстроена как современная идиллия: герои наконец вместе, и рай находится где-то рядом с их финским шалашом. И когда Умур узнает о своей неизлечимой болезни, она предпочтет уйти в смерть, скрывшись от своего пограничника. “Чужая земля” характерна для сегодняшнего нидерландского кино, где тема сложного взаимопонимания между коренным населением и нелегальными иммигрантами востребована уже потому, что является реальной повседневной проблемой. Иммигрант из Судана юный Майок обездолен и неприкаян на чужой голландской земле, как и тысячи ему подобных. Но по внутреннему душевному состоянию столь же неприкаян на земле своих предков несносный одинокий старик Якоб. Юный негр и дряхлый европеец все же найдут общий язык, выйдут к чему-то общечеловеческому, что поверх барьеров, лишний раз опровергнут расхожую цитату из Киплинга о Западе и Востоке. Фильм сделан в сугубо документальной манере (до сих пор режиссер снимала документальные фильмы о беженцах и нелегалах), и нетрудно догадаться, что большинство исполнителей — непрофессиональные актеры, проживающие на экране роли самих себя, но (и тут дают себя знать пределы жанра и границы режиссерских возможностей) неспособные предстать обобщенными типажами мультикультурного мира.
Другой, более изощренный образец документальной манеры представлен в чешском фильме “Год дьявола”, снискавшем золото фестиваля. Режиссер Петр Зеленка уже знаком Европе своим первым полнометражным фильмом пятилетней давности “Пуговички”. И хотя фестиваль “Дух огня” отдан дебютам, формального противоречия тут нет — по регламенту фестиваля в основном конкурсе могут участвовать первые и вторые полнометражные ленты. Новый фильм Зеленки — работа не новичка, но поднаторевшего мастера, еще до открытия фестиваля бывшая одним из основных негласных претендентов на Гран-при. Известный чешский бард и рок-музыкант Яромир Ногавица играет опять же самого себя, из чего не следует, будто режиссер стремится тщательно зафиксировать реальную жизнь героя. По сюжету фильма Ногавица собирает фолк-группу из музыкантов похоронного оркестра и отправляется в турне, надеясь вновь вернуть любовь неблагодарной публики. Но не просто понять, где именно в этом фильме реальная почва уходит из-под ног зрителей и персонажей, уступая место мистификациям и чудесам; где документальные кадры перетекают в игровые, и наоборот. “Год дьявола” без натуги располагается на границах жанров и стилей, выводя повествование на уровень притчи и почти не оставляя шансов разобраться, что же на самом деле происходило с реальным музыкантом Ногавицой, зато давая возможность увидеть все еще неисчерпанные ресурсы искусства кино, поверх дотошных отражений реальности возводящего свою мифологию.
Не стало для меня сюрпризом и присуждение “Серебряной тайги” немецкому фильму “Марта может все” (реж. Сандра Неттельбек), уже снискавшему несколько наград, включая приз Европейской киноакадемии исполнителю главной мужской роли Сержио Кастеллито. Это почти идеальный фильм для не главных, но существенных призов. Казалось бы, незатейливая история об импульсивной женщине, шеф-поваре ресторана, находящей смысл жизни в деле приготовления еды. Но вот погибает сестра в автокатастрофе, и на попечении Марты (ее играет Мартина Гедек) оказывается восьмилетняя племянница, тяжело травмированная смертью матери. Вдобавок хозяйка ресторана нанимает еще одного повара-итальянца, в котором Марта видит ненавистного соперника. Но социальная драма плавно перетекает в мелодраму, обратной стороной трагедии оказывается счастье в личной жизни, и конец у истории не просто счастливый, но счастливый на удивление. Надо видеть фильм, чтобы оценить точность режиссерской работы — не так-то просто взяться за этакую историю и рассказать ее почти без фальши, придать ей естественное дыхание. От фильма веет каким-то деятельным, созидательным, что ли, оптимизмом, какой не часто встретишь в нынешнем европейском кино, и, встретив его в подаче начинающей Сандры Неттельбек, не кривишь губы в иронической усмешке. У нее неплохо получилось, и тот же пресловутый финал, в котором всем-всем-всем хорошо, выстроен на сознательном и демонстративном разрыве с мейнстримом.
Трудно представить большую противоположность “Марте”, чем “Гололед” Михаила Брашинского, режиссерский дебют известного российского кинокритика, удостоенный фестивальной бронзы. Сам режиссер объясняет свою задачу как желание создать у зрителя чувство предельного дискомфорта, всем строем фильма выбить почву у него из-под ног. Надо признать, что это ему как раз удается. Очень нелегко наблюдать за все более тяжко протекающим сумасшествием героя (Илья Шакунов), испытывающего жизненный кризис и кризис своей сексуальной ориентации после роковой встречи с девушкой (Виктория Толстоганова). Девушкой режиссер распорядился на манер Хичкока, который в “Психозе”, вопреки всем правилам, убил главную героиню на двадцатой минуте фильма. У М. Брашинского, разумеется, все не так просто, как у старого доброго Хича: с ходу и не скажешь, где живые, где мертвые; да и жизнь есть сон, как известно. Попытки решить ребус (в основе которого много и от Линча, и от “Головокружения” того же Хичкока), предложенный режиссером, заканчиваются у зрителей “Гололеда” с разной степенью успеха. В фильме, начиненном скрытыми цитатами из множества киноисточников, присутствуют игры со временем и пространством, явью и зазеркальным мороком. И отсутствует хоть какая-нибудь лазейка, с помощью которой удалось бы добиться эмоциональной вовлеченности в мир “Гололеда” с его сплошными сверхкрупными планами, слепящими глаза, и огромным количеством монтажных склеек. Так что во время просмотра мучает даже не сам дискомфорт, входивший в задачи автора, сколько вопрос, чего ради этот дискомфорт создан.
На правах хозяина Россия была представлена в конкурсе двумя фильмами. Вторым был “В движении” — режиссерский дебют актера и клипмейкера Филиппа Янковского, уже получивший “Золотого орла” за лихой монтаж. Изначально было понятно, что жюри (хотя бы из вежливости) не сможет оставить Россию вовсе без внимания, так что интрига заключалась в том, кого из двух дебютантов предпочтут. Мне, признаться, казалось, что при таком выборе логичней проскользнуть “Гололед” и остановиться на “В движении”. Формально еще одна работа о жизни внутри московского кольца, однако фильм выгодно отличается от своих соседей попыткой вырваться из накатанной, но вязкой глянцевой колеи, пусть даже опустошенному герою (удачно найденная роль для Константина Хабенского) в символичном финале, отсылающем к “Сладкой жизни” Феллини, так никуда и не суждено убежать в пригородной электричке. История про скандально известного журналиста, запутавшегося как в собственных сетях, так и в силках обстоятельств, выстроена далеко не идеально, но вполне динамично и внятно. На протяжении полутора часов фильм борется с анемичностью, свойственной фильмам московского кольца, что в результате ему, в общем, удается. Жюри, однако, не пленилось “хорошо сделанным фильмом” (на Западе, мол, этим стандартом мало кого удивишь), предпочтя откровенный, но, по-моему, натужный эксперимент.
В движении по замкнутому кругу пребывают и герои фильма Якоба Бергера “Отец и сын” — французского перепева movie road, осложненного психологическими традициями европейского кино. Всемирно известный писатель, живущий деревенским затворником и вдруг удостоенный Нобелевской премии, отправляется на церемонию в Стокгольм на мотоцикле. При таком невольно комичном зачине режиссеру только и остается, что всеми силами демонстрировать не на шутку драматичный градус рассказываемой истории. По дороге лауреат встретит своего некогда отвергнутого, сломленного сына, и в его компании, по сути дела похищенный им, совершит нелегкое путешествие по закоулкам своей темной, неприютной души. Все осложняется тем, что, пытаясь уклониться от разговора с сыном, он попадет в аварию и мир сочтет его погибшим. И поскольку лауреат пребывает в глубоком творческом кризисе, то есть как писатель он уже умер, то в конце концов он сочтет такое положение вещей оптимальным и удалится куда-то в сторону Северного полюса, оставив миру возможность считать его гением, погибшим физически, но не творчески. Теперь он как бы жив и как бы мертв. Только находясь в этом пограничном состоянии, он и сможет разобраться в своих отношениях с близкими, чью жизнь он разбил по пути к своей славе… Очень патетично и взволнованно звучит музыка композитора Жана-Клода Пети, призванная досказать о драматизме отношений отцов и детей то, что не выразило изображение. Отца и сына играют Жерар Депардье и его сын Гийом — дуэт добавочно интересный за счет того, что и в жизни их отношения складывались непросто. Нельзя не отметить и игры Сильви Тести; дочь в ее исполнении создает еще одну точку напряжения в фильме, так что образуется своеобразный треугольник. Но неестественность этой истории все же оказывается непреодолима — в том числе и потому, что выдающийся актер Жерар Депардье, вполне представимый в роли, например, Бальзака, решительно не походит на выдающегося французского писателя современности. Возможно, из-за этого неполного попадания в образ фильм прохладно был встречен во Франции, однако более благосклонно — в соседних странах. Сейчас “Отец и сын” добрался и до России, где весной он выходит в прокат.
Пытается удалиться из мира и герой индийского фильма “Самсара” (реж. Пал Налин). Фильма о том, как трудно быть Буддой — по крайней мере, еще одним. Это то индийское кино, которое меньше всего знает отечественной зритель: с национальным колоритом, но без песен и плясок, без красивых соплей и кинжальных страстей. Время до поры застыло в этом фильме-притче: покуда в кадре не появится автобус, не поймешь, какое тысячелетье на дворе. Герой (Шон Ку) хотел посвятить свою жизнь отрешению, но покинул монастырь, влекомый любовной страстью. Постепенно время разжимается, пространство фильма вбирает в себя реалии сегодняшнего дня, повествование пытается обрести дыхание семейной саги — и порой кажется, что вот-вот припадет к истокам народного индийского кино, чье место в благодарных сердцах миллионов, но не на фестивальных площадках. В финале герой бросит семью и снова пойдет в свой храм искать спасения души вдали от грешной земной жизни. Но будет остановлен вопросом своей праведной жены: можно ли отдавать в жертву божественному просветлению свою земную жизнь? Однако жюри не впечатлилось этим стильным, но местами провисающим под тяжестью собственной конструкции фильмом — к негодованию той части профессиональных зрителей, кто был пленен пространным полотном, взявшим на себя задачу говорить о главных вопросах бытия в их буддистском преломлении.
И все же Восток взял свое золото на этом фестивале. Взял не “Самсарой”, так “Санжирой”. Именно “Санжира” киргиза Нурбека Эгена получила Золотой приз Студенческого форума. Фильм о киргизском мальчике, которому предстоит пройти обряд обрезания, настоян на ориентальной поэтике, но как и всякий киргизский режиссер, Эген — питомец ВГИКа, и картина его шла во ВГИКовской программе — так что золото осталось за Россией. Вообще, получив лишь утешительную бронзу в основном конкурсе, российский кинематограф частично отыгрался на Студенческом форуме, который, собрав 85 студенческих короткометражек из 20 стран, шел параллельно с основным конкурсом и имел собственное международное жюри во главе с Наной Джорджадзе. Специальными призами были отмечены “Он и она” (реж. Максим Дроздов, Петербургский государственный университет кино и телевидения) и “Мясо” (реж. Вячеслав Росс, ВГИК). Да и фильм “Вдох и выдох”, представленный Нью-Йоркской университетом и школой искусств “Тиш” и получивший еще один Спецприз, сделан русским студентом Кириллом Михановским и посвящен жизни русских в Америке.
Наличие двух конкурсов добавило фестивалю концептуальности и некой целенаправленности: ведь в идеале эти студенты и могут стать будущими участниками основного конкурса, это им завтра делать свои полнометражные дебютные фильмы. Но одним из досадных обстоятельств было то, что студенческий конкурс шел ровно в те же часы, что и конкурс основной, так что тем, кто смотрел основную программу, удавалось лишь урывками заглянуть на студентов. И наоборот. Разведи устроители две программы по времени — зрителей прибавилось бы и там, и там.
Что и говорить — с первого захода у фестиваля “Дух огня” не все получилось. Скажем, не доехала до Ханты-Мансийска добрая половина фильмов, объявленных во внеконкурсной программе “Российские дебюты: 1991—2002”, — в результате скомканной оказалась хорошая идея ретроспективно взглянуть на молодой кинематограф ушедшего десятилетия, новыми глазами посмотреть на удачные или, во всяком случае, знаковые дебюты недавних лет. Почти безупречно прошла процедура открытия фестиваля — и почти на грани фола балансировало его торжественное закрытие, когда казалось, что перед тем, как приглашать людей на сцену, о таких словах, как мизансцена и режиссер, не вспомнили ни разу. Но, уверен, все это вещи поправимые — дайте только срок.
Новый “чеховский” фильм Сергея Соловьева “О любви” был обещан на открытие, затем на закрытие, но, увы, не поспел. Между тем его премьера не где-нибудь, а в Ханты-Мансийске была бы символична и лишний раз сказала бы о любви режиссера к этому краю. Недаром именно во время фестиваля поделился Соловьев сенсационной новостью: свой следующий фильм он будет делать на производственной базе окружной телекомпании “Югра”. Именно здесь мастер впервые рискнет отказаться от пленки и снимет на цифру в новейшей системе Hi Definition (“Югра”, к слову сказать, оснащена на порядок выше, чем Останкино). Называться будет “Про то, что не хотят знать женщины”, и тот, кто видел моноспектакль Евгения Гришковца “Дредноуты”, взятый за основу… впрочем, и тот не вполне пока представит, что именно задумал гораздый на выдумку Соловьев, взявшийся высечь искру кино из статичного жанра моноспектакля, противоположного киноискусству.
Но кроме творческих планов президента фестиваля всех интересовали еще и планы собственно фестиваля. Не одноразовый ли он? Слова губернатора А. Филиппенко о том, что судьба фестиваля зависит от нас самих (мол, если все мы решим, что фестиваль нам нужен, значит, быть ему), оставляли зазор для двусмысленных толкований: а вдруг эти “мы” решат: не нужен. Но уже 2 февраля на церемонии закрытия твердо прозвучала дата проведения Второго фестиваля “Дух огня” — последняя декада февраля 2004 года.
Сроки сместили, чтобы не толкаться с Роттердамским фестивалем, с которым в этом году совпали практически день в день. Чтобы не налезать на Берлинский фестиваль, традиционно разместившийся в первой половине февраля… Это важно — найти свое время и место. И, похоже, у этой целеустремленной команды получится. И тогда будущим устроителям какого-нибудь нового международного фестиваля придется, выбирая сроки, учитывать не только дни Роттердама и Берлина, но и Ханты-Мансийска. Кажется, кино готово на долгий роман с этим городом. Мне хочется верить, что и город готов на долгий роман с кино.