Опубликовано в журнале Урал, номер 4, 2003
Об урайской школе иностранных языков и ее классе поэзии и перевода, в частности, наши читатели уже наслышаны. Известен им и Лев Либов, директор этой школы: в десятом и двенадцатом номерах “Урала” за прошлый год увидели свет его мемуары — эссе-реквием “Плачь, сердце, плачь!”, отмеченное премией журнала, вошедшее в список произведений, выдвинутых на получение Бажовской премии, и, кроме того, переведенное в США для издания.
Наша редакция в последнее время стала своего рода шефом этого класса. Предлагаемая подборка стихотворений — это некий итог содружества редакции и юных авторов, а также друзей класса поэзии.
Владислав Шабуров
Отражения
Три часа пополудни,
Точеные лезвия солнц
Отражаются
в лужах,
Открываются двери подъездов
Томительным стоном,
Кружит голову,
кружит
Аромат не воскресшей
земли.
Круговерть тысяч бликов,
Метель отражений…
Кружит голову!
Слышишь:
Что-то древнее, вечное
Будит движенье.
Будит веру
В еще не осмысленный
шанс
Быть собой,
Оставаясь всего лишь собою.
Три часа пополудни.
Быть может, и в нас
Эти солнца однажды
откроют.
***
Я верю в утро, я его придумал,
Я изобрел рассвет, туман, росу,
Зверей и птиц,
И вот я вам несу
Его в руках,
Держа за неба
Купол.
Зимняя элегия
Молчанье. Звуки облаков,
Скребущих телом
Небес прозрачное стекло,
Окаменело
Пространство. Мутной белизной,
Без очертаний
В морозном воздухе одно
Плывет молчанье.
И ты — молчи, будь далеко,
Я не услышу,
Как беспечально и легко
Не здесь — ты дышишь.
Так скоро заметет следы
Колючий ветер.
И — пустота, и стынут льды
Над здешней Летой.
***
Для вышних — музыка. Для сердца — тишина.
Покой — для мук. А радость — в укоризну.
Одно прошу: не дай узнать Отчизны,
Не дай мне эту боль испить до дна.
Я так боюсь оставленных полей,
Где над жнивьем — дыхание Борея.
Мильоны душ и легион теней
В своих ладонях разве я согрею?
Как быть, когда подобьем мотылька,
Мелькнешь, и пыль останется на пальцах,
Невидима, прозрачна и тонка?
Захочешь все забыть, пойти скитаться…
Но выведет в который раз рука:
“Зачем, дурак, души своей бояться?”
Убогие
Бредут безрадостные дни,
Хромают сумрачные годы,
Текут века, а мы — одни,
Все те же пасынки природы.
Но лишь спроси: кто ближе всех —
Без подлых мыслей — ближе к небу?..
И вспыхнет чернозубый смех
Над коркой мраморного хлеба.
Евгений Скрябин
Кумиры
Себе кумира не твори,
Пусть очень трудно удержаться
За светом призрачным не гнаться,
Что принял ты за свет зари.
Кумира не боготвори,
Возможно, так намного легче:
Средь неприятий вера крепче,
Но пустоты не сотвори.
Чтобы в объятьях у зимы
В какой-то миг не оказаться,
Когда придется вдруг признаться
В том, что далек он от мечты.
Не усложняй же простоты.
То, что в другом найти старался
И чем до слез ты восхищался,
В себе найдешь, возможно, ты.
Виталий Дыдыкин
***
Войны минувшей ветераны,
Они — не камень, не гранит,
Их по ночам тревожат раны,
И сердце по ночам болит.
Им снятся взрывы и атаки
И как заело автомат,
А слева — вражеские танки,
И не осталося гранат.
Считай, что, с голыми руками,
Он бьет прикладом по броне…
И сколько раз вот так ночами
Солдат бывает на войне.
Он, победивший в сорок пятом,
Победный водрузивший стяг,
Еще молоденьким солдатом
Пил за поверженный рейхстаг.
И очень часто между снами
Сидит и курит “Беломор”.
Нет, не гранит он и не камень,
А вот воюет до сих пор.
Александр Ребякин
Капины копи
Где Русь исконная жива? Наверно, лишь в деревне. Там, где сиреневой волной цветет средь лета буйная картошка, береза млеет в палисаде и рыжий кот гонят сонных куриц.
Не золотые копи манят человека, а девственная, чистая природа. И дух земного мирозданья, и ощущенье вечного восторга.
Люблю село. Не знаю почему. Кто объяснит доходчиво и четко? К нему привязан я, как тень к струям дождя, как косточка на нитке к старым четкам. Должно, истоки рода моего покоятся в пьянящем разнотравье, или в журчании прозрачных родников, или в тайге, застывшей в ожидании. Но я всегда в мгновения хандры, неясных и мучительных сомнений к ним обращаюсь за советом, ибо там я никогда не встречу возражений.
Вот Мулымья — кондинская глубинка. На карте ей не выделено точки. Но туго выпирает из ложбинки трепещущая, искренняя протечь. И кажется, куда ни посмотри, а здесь и расположен центр земли. Туман клубится, в небе звезды, как в церкви догорающие свечки. Не спится бабе Капе — босиком выходит на прохладное крылечко. И ритмы незатейливых стихов вдруг оживляют это предрассветье, опережая звонких петухов и пробужденье звуков многоцветья.
Не зная жизни для себя иной, Капитолина брезгует покоем. Вот толстая тетрадка предо мной — ее стихи. Страницы пожелтевшие листаю…
Кто в Мулымье не знает бабу Капу? Капитолину знает стар и млад. Ее стихи исполнены любовью. Они — как песня журавлей… Звучат на свадьбах и на вечеринках. И просто на скамейке у калитки, где часто собираются сельчане послушать, как поют златые слитки народной мудрости. Как нескончаемы в тайге людские тропы, так безграничны эти копи. Чуть отведет страда свободный день, спешат к ней гости из соседних деревень.
Душистый чай расходится по кружкам, подхватывают бабоньки частушки из безразмерной Капиной тетрадки.
Не заканчивала Капа институтов. И книжек изданных еще у Капы нету, хотя давным-давно, в 80-х, в районной напечаталась газете. За тридцать лет — не выдержит и гений — написан миллион стихотворений. Бывает, не заметит впопыхах, что даже думать начала в стихах.
— Всю жизнь я посвятила леспромхозу. И как хватило сил? Дивлюсь сама. Бухгалтером трудилась — чин серьезный. При нем нельзя без ясности ума. Ушла на пенсию. Уж внучка подрастает. Все тяжелее пишется частушка. И прошлое частенько вспоминаю: тюменский госпиталь, веселая девчушка…
В палате пахнет йодом и махоркой. Все белое вокруг: бинты, халаты. И Капа в белом платьишке из ситца стихи читает раненым солдатам. А где-то там, в пожаре лихолетья, столбом уходит в небо черный смерч. И слабый лучик солнечного света… Как хочется девчонке уберечь его от дыма, копоти и смерти, увековечить ласковым стихом.
Призы и грамоты покоятся в комоде. Жизнь не прошла, предел еще не близко. Все снова начинается с утра у сельской поэтессы и артистки. И балалайка снова зазвучит, и строки лягут в старую тетрадку. И если кто заметит, то смолчит, как Капа слезы вытрет украдкой.
Анастасия Киняева
Почему-то уходить…
Почему-то уходить
Мне не хочется,
Для чего мне дальше жить?
Одиночество…
Кто же знал, что жизнь моя
Так пленительна,
Кто же знал, что буду я
Расточительна.
Чуть рассветного огня —
И на улицу,
Ветер с небом за меня
Поцелуется.
Почему-то уходить
Мне не хочется,
Значит, надо дальше жить,
Как пророчится.
Для кого? Ни для кого.
Тихой тайною.
Для чего? Ни для чего —
Быть случайною.
Для кого-то, может, стать
Небылицею,
Для кого-то полетать
Синей птицею.
Для кого-то быть дождем,
Плакать тучками,
Или песней ни о чем,
Но не скучною.
Для кого-то, может быть,
Детской сказкою,
Или просто жизнь облить
Рыжей краскою…
Жизнь смешная, что сказать?
Наваждение.
Жить — и в стеклах разбивать
Отражения,
Чтоб опять слова плести
Паутинкою
И разбиться по пути
Звонкой льдинкою,
Нет, из жизни уходить
Не захочется,
Просто есть кого любить —
Одиночество…
Денис Белоусов
Гроза
Гроза. Все разлетается налево и направо.
Гроза. Весь лес в огне —
не справиться дождю.
Гроза, скажи, какое ты имела право
Меня оставить и сказать мне “Не люблю”?
Гроза. И молния ударит прямо вниз.
Гроза. Ударит молния — под нею я стоял.
Гроза, скажи, что это за каприз,
Из-за которого все в жизни потерял?
Гроза. Все плачет дождь —
он плачет о тебе.
Гроза. Вдохну и свежестью
наполню тут же грудь.
Гроза. Я знаю, ты не вспомнишь обо мне,
Теперь я знаю, что тебя уж не вернуть.
Татьяна Захаренко
***
Я отодвину сломанный магнитофон,
В зеленый цвет покрашу серый фон
И молча дверь закрою на засов.
Нарушит тишину лишь тиканье часов.
И, посмотрев в открытое окно,
Увижу четко в темноте небесной
Ярчайший свет звезды таинственной и
неизвестной,
Прорвавшей темной ночи полотно.
То светит мне Полярная звезда,
Лучами прикасается к ресницам.
Мне в этот миг как будто что-то снится
И забывается о жизни навсегда.
Вновь чувствую кому-то нужной я себя,
И губы расплываются в улыбке,
А сердце вновь хранит любовь в избытке,
И я вдыхаю эту ночь, весь свет любя.
Я тихо отключаю телефон
И продолжаю тишину и вечер,
Дыханием я задуваю свечи
И слышу, как молчат она и он.
Ксения Галкина
Жена с Мужем и Кулик
Переложение сказки Еремея Айпина
Жена вся в делах, по хозяйству в работе.
Черкан муж проверил — он был на охоте.
Поймал кулика — и жене подает:
— Вари-ка пока, а твой муж отдохнет.
Жена с послушаньем варить начала,
Жир в чашу сдувает… — она уж полна!
Гляди, уже льется, течет через край:
— Спускайся же с нар — и скорей помогай!
— Устал на охоте. Нет силы мне встать.
Есть чашки и плошки? Продолжи сдувать!
Жена продолжает. Все полно уже.
— Котлов не хватает! Поможешь ли мне?
— Да что раскричалась?! Сдувай, не ленись!
Котлов не осталось — сдуй на пол. Трудись!
— Ну что ж. — Согласилась и стала сдувать.
И жир начал с полу все выше всплывать.
— Мой милый, вставай же! Не справлюсь одна!
Жир мне уж по плечи! — взмолилась жена.
А муж как не слышит. Заладил свое:
— Сдувай — да сильнее! Сильней — ё-мое!.
Я бу… Я — буль-буль! — закричал что есть сил.
Поднявшийся жир и его подхватил.
Жена утонула в кипящем жиру.
И вместе с женой их нашли поутру.
Татьяна Дребушевская
Три молчуна
Жили-били три молчуна.
Вот сидят они, и один из них говорит:
“Схожу-ка я на футбол” — и ушел.
Прошло три месяца — заговорил второй:
“Схожу-ка я в кинотеатр” — и ушел.
Прошло три года — подал голос и третий:
“Сильно вы болтливые, и я от вас ухожу”.
Екатерина Ижик
Странная детвора
Иду, смотрю: со всех сторон гуляет детвора,
Смеется, улыбается, играет и катается.
Играют в салки, в жмурки,
в прятки, в классики еще,
Но грустно малышу лишь одному.
Он плачет и сидит на лавочке,
Он смотрит: все играют в салочки.
Он плачет, он сидит и дуется:
Ну, почему его скамеечка не арендуется?
Ну, почему со мною, Ванечкой,
Никто играть не хочет в салочки?