Опубликовано в журнале Урал, номер 3, 2003
Герман Метелев — фигура в уральской художественной “тусовке” знаковая.
Родился в Eкатеринбурге. Выпускник Санкт-Петербургской академии художеств. Живописец. График. Монументалист. Скульптор. Ювелир. Философ. Лирик. Учитель. Артист. Мастеровой. Изобретатель. Интерактивист. Отшельник. Мастер слова. Эстет…
Цельность восприятия творчества художника всегда предполагает разговор длительный, поэтому сейчас есть смысл ограничиться тем самым существенным, что, собственно, и дает основание считать Г. Метелева не только своеобразным мастером, а претендентом на исключительное место в иерархии современных творцов.
На мой взгляд, главное — это потрясающая работа Метелева в области формы.
Об аналогичном в поэзии Андрей Вознесенский сказал: “Есть роли более пьедестальные, но надо кому-то за истопника”. Г. Метелев “разогрел” форму до состояния, за которым угадываются очертания, вполне возможно, большого стиля. Того стиля, ожиданием и предчувствием которого напитан весь период “постмодернизма”? Того стиля, который объединит усилия художников многих поколений?
Чтобы как-то прояснить достигнутое Метелевым, сделаем экскурс в морфологию.
Морфологию изобразительного языка “выдали” художники неолита.
Точки, линии, контуры, пятна, плоскости, поверхности пещерных и наскальных изображений знакомы всем. Тассили… Альтамира… Урало-сибирские писанцы… Это был фантастический по простоте, доступности, выразительности, информативности язык. Но говорить на нем цивилизованный мир решился далеко не сразу. Тысячелетия прошли в поисках художниками форм, адекватно отражающих реальность. Официоз настойчиво требовал от изображающих “окрестную жизнь” неукоснительного сходства, достоверности, иллюзии, канона…
Новый эволюционный виток возвратил забытое.
Импрессионисты и неоимпрессионисты обозначили “новую мифологию” точки; Ван Гог — линии; Сезанн — плоскости, пятна; Пикассо — объема; авангардисты работу в открытой мифологии — абсолютизировали…
Набрал силу новый язык искусства. Его бесчисленные морфологические комбинации актуальны и живы по сей день.
Язык этот необходим и интересен многим. В нем генерирована концептуальная и пластическая органика, но он далеко не всеохватен. В нем не находит выхода феномен европейской школы реалистического изображения, без которого в искусстве нет тех высот и завораживающих глубин, которые явлены Античностью, Ренессансом, Классицизмом, Новым временем…
Получив основательную подготовку в европейской академической традиции, Метелев завершил эту линию своего развития серией “иллюзорных” натюрмортов, создав обаятельные образцы закрытой формы. Почувствовав определенную ограниченность иллюзорной оболочки закрытой формы, он начал постепенно раскрывать ее элементы. Точка, линия, плоскость, поверхность, объем, контур, силуэт, пятно, фон, “взорвав” форму-оболочку, проявились в живописи и графике Г. Метелева открыто. Лишь пластика (авторская интерпретация реальной формы) — самый главный элемент формы, тот элемент, который наиболее значим для самовыражения художника, осталась в какой-то степени в границах традиционной реалистической образности. Раскрыв мифологию, художник не разорвал сопряженности изображения и подлинного объекта, методологически осознав, что первородность пластики несовместима со вторичным (культуротворческим) материалом.
По сути Метелев обозначил полный открытый морфологичекий синтез на основе европейской школы реалистического изображения. Наиболее декларативно он “зашифровал” этот принцип в работе “Суд Париса”
То, что открытый морфологический синтез Г. Метелева выходит за пределы авторского стиля, — очевидно. Насколько уникален этот опыт — покажет время. Во всяком случае, я пока аналогов не нахожу…