Опубликовано в журнале Урал, номер 3, 2003
Ия Сотникова
***
Не к добру затею тяжбу
С белым-белым днем!
Восклоняюсь: — Отче, жажду!
Ниспадаю лбом.
Пред насельницею старой,
Сутолочь, умри,
Якоже свещной огарок,
От лица зари!
Вижу: бреши да изъяны,
День мой был — и сплыл.
Жаль на морок безымянный
Положенных сил.
Ни умыться, ни напиться!
По пескам годов —
Бессловесная ослица,
Простираю зов.
***
Темная ночь созиданья —
Рая блистающий день.
А за купелью страданья —
Жизнь. Или смертная сень.
Перед невидимой дверью,
Где невозможно вранье,
Вера твоя и безверье —
Все достоянье твое.
***
Жизнь — только проза и цитатник
Избитого календаря,
В ее до дыр протертый ватник
Душа облечена не зря.
И тело — жертва и скиталец,
А не палач и не тиран,
Невольный мученик, страдалец
Сердечных прихотей и ран.
Душа — средина или крайность —
Вид муки, болевой симптом,
Обыкновенье и случайность,
Парадоксальность и фантом.
Весь мир обегала б трезором
И укротилась в жирных щах,
Но Бог и срамом, и позором
Смирил обожествленный прах,
Чтоб ей, изведав огнь, и воду,
И геростратовую медь,
Отдать лукавую свободу
За иго, и ярмо, и плеть…
Прозрение смежает веки,
Дар Неба коченит персты,
И злато уст целует некий
Священный холод немоты.
***
Катится с неба шальная звезда
Знаменьем будущих мук.
В лед замерзает святая вода,
Валится дело из рук.
Дальние рощи и призрачный лес
В оке бессонном — сучком.
О, неприкаянный жест до небес,
О, простиранье ничком!
Утро торопится, чтобы опять
Без воскрешенья поднять,
Меч погружается по рукоять
Смертное сердце разъять.
Ибо ответят не глаз и не бровь
За неприкаянный жест —
Смертного сердца угрюмая кровь,
Пьяная прежде блаженств…
***
Душа, не шляйся попрошайкою,
Заройся в свежие опилки,
Утешься ледяною шайкою
От знойной слякотной парилки.
И перестань судьбу выпытывать,
О чем звенит тоска измладу,
Зачем ломилась в дверь открытыую
К тому, с которым нету сладу.
Казался он всего бесценнее,
И нежно жалит оскорбленье,
И вежливость пренебрежения,
Уступчивость полупрезрения.
Так тело, жизнью исступленное,
Распластано куском фанеры,
И сердца сонная вселенная
Хулы рождает и химеры,
Когда смычок, игравший гранями,
Скользит желанием угасшим
По пленнице своей израненной —
По струнам скрипки отзвучавшей.
***
Среди ветвей запел отшельник полуночный,
Ему возврата нет — поет до забытья…
Хлад тонкий подступил? Иль ужас позвоночный:
Иного зрелища, иного бытия?
Что сладкопевцу жизнь! Весь мир во мраке тонет…
И, время путая, и рифмы, и слова,
Влюбленная душа гремит, звенит, и стонет,
И медлит в предвкушеньи торжества.
Ей — слезы дивный хлеб, ей камень в изголовье
Нежнее, чем плеча родного плоть.
Безумствует Давид, охваченный любовью:
“Что мне Твой ад и рай? Ты весь во мне, Господь!”
Рина Левинзон
***
Да вот и вся она — росой мелькнула
и закатилась за вороний скат,
как не бывало, так, рукой махнула,
моя смешная жизнь —
восход—закат.
Так коротко, так невозможно мало,
ни счастья не оставила, ни слез.
Да вот и вся — по травам пробежала,
отряхивая дождь с густых волос.
***
Печальтесь о своем,
о будничном,
о птичьем,
о зернах в закромах,
о жарком очаге.
Все чудеса чудес сбываются в обычном,
все расписал Господь на радуге-дуге.
Заботьтесь о своем —
о городе, о мире,
пусть чистое окно горит голубизной.
И солнечный ковер пусть стелется все шире,
волнуйтесь о своем — о музыке земной.
Прошли бы стороной и войны, и разрухи!
Молитесь о дождях в разгар сухой зимы,
молитесь о своем —
о Космосе, о Духе,
о праведных словах,
о свете в море тьмы.
***
Валентине Синкевич
О, этот дождь благословенный
пронесся над моей вселенной,
над личным садом сентября.
И показалось, что не зря
я в этих переулках малых,
в горах горячих, в белых скалах
живу. И сонная заря
мне улыбается, как будто
вовек не кончится ни утро,
ни жизнь, ни песня снегиря.
***
Я знаю, как я буду умирать —
Последний воздух медленно вбирать,
О чем-то неслучившемся жалея.
И ангел мой, раскрыв свою тетрадь,
Вдруг примется в ней что-то проверять,
Все буквы в имени моем начнет стирать,
Чтоб к свету проводить в конце аллеи.
***
Время собирать и собираться,
Нет, не уходить, а оставаться,
Даже если ангелы скупы.
Слов не оставлять, не расставаться,
Нет, не остывать и не сдаваться,
Нет, не умирать, а растворяться
В драгоценном воздухе судьбы.
Лариса Сонина
***
Молли Ф. — летающая пташка,
Молли Ф. — летящая пичужка,
Или пчелка, или — я не знаю —
Только нежный-нежный голосок…
Жалкая тщета барбантских кружев,
Что украли в прошлом поколенье.
(Всплеск колониальной ностальгии,
Городская спесь кровосмешенья…)
…Унесенных, не пошедших впрок.
Молли, Молли, Молли, Молли, Молли,
Доедай лимонное варенье,
Поправляй свой полотняный чепчик,
Заложи молитвенник вербеной
И чем хочешь украшай корсаж.
Ты, конечно, Молли, просто пчелка,
Не пичужка, Молли, и не роза;
Жалишь, оставляя каплю меда,
Жизней только больше у тебя.
Но она порхает, как колибри,
Да и вянет в точности, как роза,
Не желает чепчик полотняный,
А желает чепчик кружевной…
Полно, Молли, не надейся больше
На негромкий смех континентальный,
На спокойный сон колониальный,
На туман забытый островной!..
Ты не знаешь, розой иль вербеной
Будет пахнуть ветер на рассвете,
Ты не знаешь — и без злобы жалишь
Только жизней десять или сто…
***
Нет, не поправить: исчезнув, Тупейный Художник
не возвратится, а станет иным воплощеньем!..
…Всякое имя на “А” слышится, будто Аркадий,
если окликнешь сквозь сон, тонкую грань перейду.
В няньках, крутя фуэте в полушелковой юбке, —
лучше бы птичник: там тише и как-то добрей…
В няньках, крутя фуэте, я стараюсь не вспомнить метели,
между стеклом и безумием тонкую грань перейдя.
Старость скользит в полушелковой юбке —
гляссе, фуэте или змейкой — мне не понять…
Не разобрать на картинке, утратившей глянец,
этот рассказ балерины, любившей гримера,
краткую повесть увянувшей розы,
насмерть закрытой в часах…
***
Если бы кто-то здесь произнес имена
Женевьева, Жильберта или даже Ута, Улита, Прага,
Чтобы удлинилось мерцание зимнего дня
На длину неспешного птичьего шага,
Если бы вдруг в окне появился воздушный шар,
Ненастоящий, в продольных полосках, малиновых и зеленых,
К которому был бы прицеплен бумажный Икар,
Чуть колеблемый ветром среди снежного звона,
И небольших облаков, как бы замерших не дыша,
И невысоких сугробов с калейдоскопным намеком,
Чтобы можно было, захлебываясь и спеша,
Беличьи сказки запить
согревшимся яблочным соком.
Галина Метелева
***
В городе с напудренным фасадом
Виснет свет — китайская лапша.
Косточкой сухого винограда
Брошена прозрачная душа.
И живет, как муха на балконе,
Пробуя не жить и не дышать.
Плюнет, дунет, хлопнет раз в ладони
И опять попробует летать.
***
И волшебство, и ужас расстояний!
И серебро, и грусть воспоминаний
Несу лечить к ненастному пруду
У городских строений на виду.
Недавнее, казавшееся милым,
Затеплилось и дымом застелилось.
С вечерней думой встану поутру —
Сама себе пришлась не ко двору.
Не умирать — мне жить не по плечу.
Как эту душу Господу вручу?
***
Милый друг, мне с тобой ненадежно.
Ты случаен, как мартовский дождь.
Прикасаясь к рукам осторожно,
Сеешь смуту и зыбкую дрожь.
Ты приходишь речною прохладой,
Ты нелегок и сыр, как туман.
Чем же я пред тобой виновата,
Что живу в забытьи и нема?
Я тебя не гоню, не сметаю.
Как когда-то дареную брошь,
Отколю, когда снежною стаей
Мой тоскующий рот занесешь…
***
Безнадежный, пустой,
Лес стоял
И стволов толпой
Замирал.
Солнце встанет
из-за горы —
Я погладить приду
стволы.
Отогреть, подышать
на них,
Посвятить им, безмолвным,
стих.
А они на детей похожи
И целуют шершавой кожей.
Елена Зорина
***
Подойти, отпрянуть и отринуть —
Вот прощанье. Утром у окна,
Усмехнувшись, черный вечер вынуть,
Как испуг младенческого сна,
Из души. Свернуться осторожно
Змейкой на некрашеном полу.
Сон, как гриб, наколотый тревожно
Солнцем на ежиную иглу.
Что же дальше? Благостна пустыня
Вымысла и замысла тропа.
Сон иссох и выдохся. Отныне
Я улитка, значит, я слепа.
Этот мир — моя трава смиренья.
Сон иссякнет. Но после всего
Будет утро. Облачные звенья —
Новых превращений вещество.
***
Мне будущего не хватит.
Я вижу его пределы.
Я знаю, какие стрелы
Вмещает его колчан.
Мгновенье себя растратит,
Со смертью играя в прятки,
И кинется без оглядки
В небесный бездонный чан.
И станет звездою больше
В безвременье том вариться.
Я знаю, какие птицы
Меня известят о том,
Что время не длится дольше,
Чем жизнь, суета и слава,
Что мы не имели права
Надеяться на потом.
***
Весь дым, целительный и кроткий.
Сквозь дымку дня так ясно мне,
Что облака — обломки лодки —
Лежат на небе, как на дне.
Потерянное канет в воду,
И жизнь уменьшится на треть.
За выстраданную свободу
В посмертном пламени гореть
Не дай нам Бог. И глухо, редко,
Невнятно, клятвенно давно
Любовь — заснеженная ветка —
Стучит в окно.
***
Бездонные думы не грели, а рвали,
Но вдруг воплотились и стали ветвями
Деревьев, которые нас укрывали —
от нас,
Открывали — для нас.
Это юность-отрава в листве.
Как вышить вину по канве?
Как выжить, чтоб пестовать солнце и луны?
Как выжечь деревья с корнями, как струны?
Как спрятать фиалку во рву
Для веры, которой живу?
Ольга Грегер
***
В тамбуре, заплеванном парнями,
Чуть горит расшатанный фонарь,
И за разноцветными полями
Прячется потерянная даль.
А в вагоне сумрачном дышало
Лето из открытого окна.
И в поту горячем пробежала
Между нас июньская жара.
***
Перламутровый глаз
Из-под рыжих бровей
Ищет спрятанный лаз,
Смотрит в щелку дверей.
И никто не поймет,
Почему в вышине
Он нахально мигнет
И исчезнет во мне.
Черт
Затянет туман поднебесье,
Сольется с холодной водой,
В таинственном сумраке бесьем
Появится черт молодой.
Он сбросит былые тревоги
С усеянных дымкою плеч,
Разыщет людские дороги,
Подслушает русскую речь.
Присядет на камень дорожный,
Закурит, погромче вздохнет,
Он знает: не каждый прохожий
Его стороной обойдет.
***
Бетонные стены, звенящий трамвай,
И холод растянутой ночи.
Тебя я прошу об одном:
— Улетай!
Хоть в Лондон, в Париж или Сочи.
Уйди без оглядки, уйди навсегда,
Из жизни моей испарись.
И пусть между нами растут города
И звездами светится высь.
***
Я на чужом, измученном вокзале,
Распяты тени на сыром полу.
Часы шататься в сумерках устали,
И кто-то спит на корточках в углу.
Вот поезд на платформу прибывает,
И надпись на табло: “Последний путь”.
Меня уже никто не провожает,
А я кричу до хрипа:
— Не забудь!
Ольга Розум
***
Лица падали
Мимо памяти,
Слеза капали
Мимо строк —
Уходила ли,
Оставалась ли,
Отмеряла ли
Жизни срок.
В белой скатерти,
В белом инее,
Как без имени, —
Без души.
Слезы высохли,
Лица сгинули.
Больше нечего
Ворошить.
***
Приляг, усни, и сны обманут.
Ни лжи, ни слез, ни суеты.
Какими наши лица станут,
Наверно, знаешь только ты.
Теперь есть повод и причина
Бездумно двигаться к концу.
Прочертят новый след морщины
От сердца к боли по лицу.
Слова нас больше не поранят,
А взглядам нашим нет преград.
Приляг, усни, любовь обманет,
Но ты обманываться рад…
***
Поверь мне, все это уже ничего не меняет.
С востока на запад уходят мои поезда.
Секунды, которые только разъединяют,
Спешат обратиться в часы, месяца и года.
Поверь мне, так легче и проще смириться с потерей.
Поверь просто так, без любых доказательств и схем.
Ты слишком спокоен, ты слишком силен и уверен.
Ты думаешь: нет нерешенных задач и проблем.
Поверь. Это все, что ты можешь, — простить и поверить.
Нам нечем друг друга согреть, мы раздали тепло.
Отправится поезд, захлопнутся в тамбуре двери.
Поверь. Ты поймешь, как же крупно тебе повезло.
Ты просто не знаешь, наверно, что это такое —
Смириться с потерей ушедшего в прошлое дня.
Не надо менять устоявшихся правил покоя.
Поверь — и начни еще раз, но уже без меня.
Зоя Шепелева
***
Осень ранняя —
дорога дальняя,
заря туманная,
печаль желанная,
тревога светлая,
мечта заветная,
улыбка кроткая,
любовь короткая.
***
— Спасибо, корова! —
душа говорит. —
Любовно вскормила
ты племя дитячье.
Ты слышишь? Восторгом
здоровье горит —
телячье, щенячье,
цыплячье, ребячье.
От милой забавы
наряднее мир,
и детки деревьев
кружат по полянам —
на них молоко
от коровы-зари
лилось на рассвете
румяным туманом.
***
Любо мне стать травою,
которую съест корова
и молоко парное
детям веселым отдаст.
Резвые дети знают
истин румяное слово,
и оттого им солнце
радо, как в первый раз!
***
Земляки мои чистые —
искры звонкой росы,
шуткой, присказкой быстрые.
Небывалой красы
ваши души нездешние —
золотая вода!
Очи — свет неба вешнего,
хоть еда — лебеда!
Ты, Россия веселая, —
нежной тайны печаль,
вечно древняя — новая,
облеченная в даль,
пела, празднично плакала,
коротала года,
плодородила злаково
и — исчезла.
Куда?
— На телегах уехала.