Пьеса
Опубликовано в журнале Урал, номер 2, 2003
В далекие семидесятые годы даже самый отъявленный театральный радикал не мог себе представить, что в наши дни Екатеринбург окажется второй драматургической столицей. Сегодня это признанный факт, о чем свидетельствуют многие театральные премии и награды, которыми удостоены наши земляки драматурги. Имена наших уральских авторов известны не только в России, но и за ее пределами. Наиболее известны театральной публике Василий Сигарев и Олег Богаев, а имена других молодых авторов еще ждут своего зрителя и читателя. Впрочем, оговоримся, ситуация меняется быстро, уже сейчас пьесы Надежды Колтышевой ставят в театрах Новосибирска, Тюмени, Волгограда, она стала лауреатом престижной премии “Долг. Честь. Достоинство”, сразу два ученика Николая Коляды — Александр Архипов и Злата Демина — вошли в шорт-лист всероссийской премии “Дебют”, киносценарий Анны Богачевой получил первый приз на фестивале “Sib-altera”.
Следует сказать, что успех драматургической школы Коляды играет далеко не последнюю роль в стимулировании интереса к написанию пьес в среде уральских литераторов. Авторы, чьи эстетические воззрения могут и не совпадать с творческим направлением школы Коляды, пытаются создать свой “драматургический мир”, найти собственный голос, свою неповторимую интонацию. Пожелаем им удачи.
Сегодня мы представляем пьесы двух талантливых авторов. Ольга Паутова, более известная екатеринбургскому зрителю как сценограф и режиссер, и Владимир Цыганов с пьесой “Бумеранг”.
Ольга Паутова — художник, сценограф, режиссер, лауреат премии “Золотая маска” (2000). Живет и работает в Екатеринбурге. В нашем журнале публикуется впервые.
ДЖОН — 35 лет, высокий, худощавый, смуглый, темноволосый. Родился в городе Ванкувере (Канада). Закончил Сорбонну, пишет докторскую диссертацию по философии. Приехал в Берлин 3 года назад. Снимался в нескольких короткометражках, играл в театральных постановках, недавно получил приглашение сняться в главной роли в полнометражном художественном фильме начинающего немецкого режиссера. Родной язык — английский, знает также немецкий, французский и китайский (три года работал в Китае в качестве переводчика). Женат не был.
ТАНЯ — 32 года, светловолосая, маленького роста. Родилась в городе Свердловске (Россия). Окончила театральный институт. Поставила несколько спектаклей, один из них в Берлине, год назад. Пишет рассказы. В настоящее время находится в Берлине по приглашению своего друга, Андрея, переводчика, немецкого подданного. Родной язык — русский, по-английски говорит плохо, других языков не знает. Разведена, имеет ребенка 10 лет.
* * *
ДЖОН. Расскажи мне какую-нибудь смешную историю, русскую смешную историю, наподобие тех, что ты мне в прошлом году рассказывала, мне очень нравилось, когда ты их рассказывала…
ТАНЯ. Историю, смешную историю, про что же, какую же… Ну вот, например: двое друзей встречаются, очень давно не виделись, много лет не виделись, они пьют в баре за встречу, они пьяные, они оба пьяные, и один говорит другому: “Пойдем, я что-то тебе покажу!” И они идут, и они подходят к большому красивому дому, и тот, первый, говорит: “Вот, видишь этот большой красивый дом?” — “Да, вижу!” — говорит второй. “Это мой дом! А вон то светящееся окно видишь, окно с красивыми занавесками, на втором этаже?” — “Вижу!” “Это окно моей спальни! А вот ту красивую женщину, красивую раздетую женщину у этого окна видишь?” — “Ну да, конечно вижу!” — “Это — моя жена! А вот этого красивого, стройного мужчину рядом с ней ты видишь? Так вот это — я!”
ДЖОН (подумав). Это был ее любовник?
ТАНЯ. Ну, я не знаю, может быть, это был ее любовник…
ДЖОН. Ну кто же это еще мог быть?
ТАНЯ. Кто… Ну, например, это действительно мог быть тот человек.
ДЖОН. Какой человек?
ТАНЯ. Ну тот, который показывал все это своему другу.
ДЖОН. Ты имеешь в виду — это был не его дом, это все было только в его иллюзиях?
ТАНЯ. Да… Конечно… Это все могли быть его иллюзии… Я не знаю.
ДЖОН (подумав). А ведь это действительно мог быть тот человек! (Смеется.) Действительно, может быть, это он!
ТАНЯ (обрадовано). Ну да, это действительно может быть он! Я еще один анекдот вспомнила, такие истории по-русски называются “анекдоты”…
ДЖОН. А, анекдоты, это интересно, это, наверное, из французского… Рассказывай.
ТАНЯ. Объявление по радио в супермаркете: “Леди и джентльмены! Будьте очень осторожны! В продажу поступили фальшивые игрушки… игрушки для новогоднего дерева…” Это все перед Новым годом происходит… Так вот, “игрушки для новогоднего дерева, фальшивые, будьте осторожны; они выглядят точно так же, как настоящие, они блестят точно так же, как настоящие, они сделаны из тех же материалов, они даже пахнут точно так же, как настоящие… Вот только радости они не приносят!”
Пауза.
ДЖОН. Повтори, пожалуйста, последнюю фразу.
ТАНЯ. Но они никому не приносят радости!
ДЖОН (подумав, начинает смеяться). Да, действительно смешной анекдот, очень смешной! Очень, очень смешной анекдот! И что, в России все друг другу такие анекдоты рассказывают? Очень смешно, да. Хотел бы я побывать в стране, где люди рассказывают друг другу такие хорошие, такие смешные анекдоты! Очень хотел бы. Сейчас, давай я запишу, я их маме отправлю, ей понравится, я знаю…
* * *
ДЖОН. Сегодня на съемках, в перерыве, рассказал твой анекдот про двух друзей, про дом, про жену, ну, ты помнишь, но никто не засмеялся, только одна девушка, Мирен, она у нас костюмерша, засмеялась. Тогда я рассказал еще один твой анекдот, про фальшивые игрушки, и опять никто, кроме Мирен, не засмеялся, даже Мартин, режиссер, и Дороти — она в фильме играет мою любовницу — не засмеялись, а это странно, мы всегда хорошо понимали друг друга. Тогда я подошел к Мирен и спросил: “Может быть, ты знаешь русский?” — “Да, — ответила Мирен, — я закончила университет, факультет славистики”. Тогда я ей сказал: “Мне очень, очень нравится русский язык, я его пока еще не знаю, но он мне очень нравится. Танечка, моя русская подруга, рассказала мне сказку про Иван-дурак (произносит эти слова по-русски), stupet John, ну ты понимаешь, — говорю я Мирен, — Джон — это Иван, Джон, Жан, Иоанн, Иван, мне Танечка все объяснила, ты знаешь эту сказку?” — “Да, конечно, знаю, — говорит Мирен, — моя дипломная работа была по русским сказкам, я писала про Бабу Ягу. Про Достоевского и Толстого неинтересно было писать, все уже написано, а вот про Бабу Ягу никто еще не писал”. И Мирен мне объяснила, кто такая Баба Яга. И еще она сказала, что у Бабы Яги очень странная логика в поведении, то есть одних она сразу съедает, а другим помогает. Так вот, в своей работе Мирен как раз этот вопрос и исследовала, и пришла к выводу, что она съедает слабых, детей например, а помогает героям, у которых есть идея, цель какая-нибудь важная… Да, причем независимо от того, какая цель, может помогать и злым, и добрым. Как ты думаешь, Танечка, нас бы она съела или стала бы нам помогать?
ТАНЯ. Не знаю. А ты как думаешь?
ДЖОН (подумав). Нет, не знаю. Нет никаких идей по этому поводу.
* * *
ТАНЯ. Сегодня утром еще один анекдот вспомнила, весь день старалась не забыть. Слушай. Раскольников приходит к… ну, к этой старой женщине, ты знаешь… Убивает ее, ищет у нее деньги и находит всего 10 копеек. Он везде, везде ищет деньги, все вещи ее смотрит и ничего, кроме этих десяти копеек не находит. Сначала он очень расстраивается, а потом думает: “Что это я так расстроился? Одна старушка — 10 копеек, 10 старушек — уже рубль!”
Молчание.
ТАНЯ. Ну, ты знаешь, в одном рубле 100 копеек.
Пауза.
ТАНЯ. Ты ведь знаешь, кто такой Раскольников?
ДЖОН. Да, конечно, я знаю, кто такой Раскольников, у моей мамы Достоевский всю жизнь был любимым писателем.
ТАНЯ. У моей — тоже…
ДЖОН (оживляясь). Как много у нас общего! Интересно, а какой у тебя был любимый предмет в школе?
ТАНЯ. Математика.
ДЖОН. И у меня — математика! Очень, очень много общего. А нелюбимый предмет какой был?
ТАНЯ. НВП. Да, ты не знаешь, что это такое, это где все маршируют, это такой военный предмет, военное обучение, все маршируют и надевают на лицо… антигазы.
ДЖОН. Что это — антигазы?
ТАНЯ. Маски такие, военные маски с… с хвостами такими от носа, как у слонов… с шлангами!
ДЖОН. А, понимаю, gas-mask!
ТАНЯ. …Единственно, что было хорошего в НВП, так это когда мы стояли зимой на карауле у Вечного огня — как это сказать по-английски? — это такой огонь, который все время горит, в память о солдатах, которые погибли на войне, на второй мировой войне, на войне с немецкими фашистами, немецкими немецкими фашистами…
ДЖОН. Почему ты сказала “немецкими немецкими фашистами”?
ТАНЯ. Не знаю…
ДЖОН. Я анекдот вспомнил… Только не забудь, на чем ты остановилась. Так вот, слушай, это диалог такой: “Куда вы поедете отдыхать следующим летом?” — “В Баден-Баден” — “Не надо повторять, я хорошо слышу”. Да, с немецкими немецкими фашистами…
ТАНЯ. Так вот. Оба мои дедушки погибли на этой войне… Наверное, потому я сказала “немецкими немецкими”, что оба дедушки погибли, дедушек было двое…
ДЖОН. И вы стояли там, как около Мавзолея?
ТАНЯ. Да, как около Мавзолея, примерно… Мы стояли 15 минут, потом нас меняли, и мы шли в специальное помещение, очень теплое помещение, и пили горячий чай из термосов…
ДЖОН. А сколько тебе было лет, когда ты там стояла?
ТАНЯ. 13… или 14.
ДЖОН (подумав). Значит, мне было 17… Это интересно. Значит, может быть, когда ты стояла у Вечного огня, я как раз катался со своей девушкой на яхте!
ТАНЯ (подумав). Нет, этого не может быть. Я же говорю, я стояла зимой, не мог же ты кататься на яхте зимой, Канада ведь не в Южном полушарии! Соловей, соловей, пташечка (поет по-русски)… Это такая специальная песня, чтобы маршировать. А ты знаешь такую песню про яблочко, ты, наверное, знаешь ее, она, кажется, у Эйзенштейна есть в фильме “Броненосец Потемкин”, такая песня про яблочко…
ДЖОН. Про Адама и Еву?
ТАНЯ (пораженно смотрит на него; смеется). Про Адама и Еву! Да-да, про Адама и Еву, Adam and Eva and apple and God, это такая русская строевая песня, Adam and Eva and apple and God. (Хохочет.) And apple and God, and God! (С трудом успокаивается.) And God. Да, Джон, про Адама и Еву. Именно. Прости, пожалуйста. Пожалуйста, прости! Это действительно очень смешно. Прости.
Молчание.
ТАНЯ. Я видела во сне попугая прошлой ночью. Он был очень большой, и у него была большая грудь, и она была такая же мягкая, как твоя голова… как твои волосы. У него был очень длинный белый хвост. Я схватила его за хвост, и одно перо осталось у меня в руке. Он сначала улетел от меня, но потом перестал сердиться и вернулся… Какой-то мужчина подарил мне этого попугая.
ДЖОН. Какой это был мужчина?
ТАНЯ. Не знаю. Не могу себе представить, кто… У моего прошлого мужа есть попугай.
ДЖОН. У бывшего мужа.
ТАНЯ. Что?
ДЖОН. Надо говорить “бывшего мужа”.
* * *
ТАНЯ. Понимаешь, я просто не могла, не могла там оставаться! Сейчас я расскажу тебе, что случилось, и ты поймешь. Когда ты привел меня за кулисы, на эту сцену, там ведь шел фильм, на экране-то шел фильм, как раз на русском языке, ты заметил?
ДЖОН. Ну да, конечно, заметил, я сразу заметил, что это по-русски. Там, наверное, титры шли немецкие…
ТАНЯ. Наверное… Так вот, ты мне говоришь, шепотом говоришь: “Я не был здесь с тех пор, как играл в твоем спектакле…” А женский голос на экране говорит, тоже очень тихо: “Подойди ко мне, ближе…” А ты говоришь мне: “Помнишь, во время репетиции ты показывала, как нужно повернуться и поднять руку? И ты прикоснулась к моему плечу…” А женский голос на экране: “Ближе, ближе, не бойся…” А ты: “И я несколько дней потом чувствовал это твое прикосновение, как ожог…” Или как ты сказал?
ДЖОН. Я сказал: “как сладкий ожог”…
ТАНЯ. Да, “как сладкий ожог”. А женщина на экране: “Вот видишь, ничего страшного, еще ближе…” А ты: “А вот здесь мы сидели с тобой после премьеры, помнишь, вокруг костюмы лежали, все эти твои конструкции… Все нас потеряли, и мы были одни… А потом Андрей позвал тебя, и ты ушла, а я остался, я плакал, и не мог остановиться, и не хотел выходить отсюда, а потом здесь выключили свет, и я остался в полной темноте…” Потом мы с тобой молчали, и на экране тоже ничего не было слышно. А потом я сказала: “Мы не можем сегодня пойти ко мне. Андрей приезжает сегодня ночью”. Тут же с экрана начали доноситься какие-то громкие звуки, что-то там у них падало, билась посуда, кто-то топал, пыхтел, а потом мужской голос спросил: “Ну, и кто, по-твоему, выиграл?” А женский голос: “Что ты хочешь от меня?” А мужской: “А что ты хочешь от меня?” А ты сказал… Не помню, что ты сказал.
ДЖОН. Я сказал: “Пойдем ко мне!”
ТАНЯ. А, нет, нет, вспомнила, ты сказал: “У нас есть три варианта”, про какие-то три варианта ты сказал, а женский голос с экрана: “Сними с меня свои дурацкие наручники!” Вот тогда-то ты и сказал, что мы можем пойти к тебе. А женский голос: “Я не боюсь твоих игрушечных пистолетов, кожаных штанов и вставных челюстей!” — ну, или что-то в этом роде. А ты говоришь: “Ты ведь знаешь, я живу совсем рядом отсюда…” А женский голос: “Ты просто смешной и жалкий человечек!” Вот тут-то я и начала смеяться. А ты говоришь: “Мы можем выпить кофе…” А мужской голос: “Не смей так со мной разговаривать! Не то я вылью этот кофе прямо тебе на голову!” —”Или чай — говоришь ты, — или мы можем купить вина по дороге…” А женский голос: “И кофе твоего я тоже не боюсь, плюю я на твой кофе, и на чай твой я тоже плюю!” А ты говоришь: “Или тебе нужно встречать Андрея?” А мужской голос: “А вот этих слов я тебе никогда не прощу! Она плюет на мой кофе!” Вот тут-то я и побежала оттуда, теперь-то ты понимаешь, почему?
ДЖОН. Теперь да, теперь понимаю.
Молчание.
ДЖОН. Как ты думаешь, это комедия была?
ТАНЯ. Да, я думаю, это комедия была!
ДЖОН. Давай сходим на нее?
* * *
ТАНЯ. Это очень странно, Джон, очень странно! Я ведь была у тебя в прошлом году всего один раз, а теперь у меня такое чувство, что я жила здесь у тебя долгое время… Я твой дом, твою квартиру все время видела во сне, так странно, я все время видела ее как будто из-под потолка, сверху, и еще в каких-то необычных ракурсах… В обычных ракурсах тоже видела. И тебя я тоже видела во сне много раз, я, наверное, все твои привычки из своих снов выучила. Давай проверим: например, ты разговариваешь сам с собой, когда один в квартире, правильно?
ДЖОН. Правильно!
ТАНЯ. И ты любишь ходить по квартире голый, совсем голый, правильно?
ДЖОН. Правильно!
ТАНЯ. Что еще… И еще ты ставишь чашки и тарелки прямо на книги, на любую книгу можешь поставить!
ДЖОН. Ты очень хороший психолог, Танечка!
ТАНЯ. Я не психолог, я все это видела, просто видела во сне! И у меня такое чувство, что я знаю, где лежат разные вещи, и если ты мне скажешь: “Принеси мне ножницы”, например, я пойду в комнату и принесу…
ДЖОН (смеясь). Принеси мне ножницы, пожалуйста!
ТАНЯ (прикрывает глаза, думает). …Но у тебя в доме нет ножниц!
ДЖОН. А чем же я стригу ногти?
ТАНЯ. Такими специальными… Такой специальной маленькой вещью. (Изображает, как он стрижет ногти щипчиками.)
ДЖОН (смеется). Ты очень наблюдательная, очень!
ТАНЯ. Я говорю тебе, я это видела во сне!
ДЖОН. Конечно, конечно, ты все это видела во сне! Ты все время видела во сне меня и мои ногти!
* * *
ДЖОН. У тебя очень, очень хороший английский!
ТАНЯ. Это неправда, Джони, это… это… (быстро смотрит в словаре, достав его из-под подушки) это лесть!
ДЖОН. Нет, это не лесть, совсем не лесть, это правда!
ТАНЯ. …Я учила его целый год, как сумасшедшая, каждый день, я могла забыть все, что угодно, например… ну, например, почистить зубы, но никогда не забывала повторить неправильные глаголы! Но это все так трудно, в английском совсем другие… совсем все другое, фраза строится по-другому…
ДЖОН. Ну, например?
ТАНЯ. Например… например… Например: “Nobody wants Russian to be in Europe”.
ДЖОН. Ну, Таня, это неправда!
ТАНЯ. Только не говори мне, что я неправильно ее построила!
ДЖОН. Нет, это по смыслу неправда. В Берлине, например, живет очень много русских… Я придумал игру: ты ляжешь на живот, я что-то нарисую на твоей спине, а ты угадаешь, что.
ТАНЯ. А как ты здесь живешь? Я имею в виду — какие у тебя документы? …По-моему, это портрет какой-то…
ДЖОН. Да, портрет, но чей? Сосредоточься! …У меня нет проблем, у меня английский паспорт, Англия — в Европейском содружестве…
ТАНЯ. Я думала, у тебя канадский паспорт… Это портрет какой-то женщины.
ДЖОН. Да, но какой женщины? …Канадский и английский, мой отец — англичанин. С другими паспортами сложно, есть только один надежный способ остаться здесь, если у тебя другой паспорт… Будь внимательна, рисую еще раз. Вот эта деталь очень важная… Помнишь моих друзей, Монику и Дэйва, там, в кафе, они с младенцем были? Моника — немка, а Дэйв — из Австралии. Так вот, им придется пожениться, чтобы быть вместе.
ТАНЯ. Не могу догадаться, еще раз рисуй!
ДЖОН. Вот эта деталь очень важная, вот эта черточка!
ТАНЯ. Это рот у этой женщины?
ДЖОН. Ну да, рот, будь внимательна, это рот, но вот этот маленький крючок, изгиб такой…
ТАНЯ. Мона Лиза!
ДЖОН. Правильно, Мона Лиза! Только один способ, чтобы остаться здесь…
* * *
ДЖОН. Татьяна! Я начал новую жизнь! Я не пил вчера весь день, а сегодня я был в парке и пробежал три круга! Но я должен рассказать тебе, как все это произошло. Позавчера я пришел вечером со съемок и сразу же лег спать. Но я не мог спать, потому что мне было плохо, очень плохо, я думал: как мне плохо, я один — и смотрел на люстру. Я не выдержал, встал, оделся и пошел в пивную, в ту, что на углу, ты помнишь. Я зашел в пивную, сел за стойку и попросил кружку пива. Бармен поставил передо мной кружку пива и сказал: пять марок. Я достал кошелек, и тут оказалось, что у меня всего три марки! Я сказал бармену: “У меня всего три марки!”, и бармен, ни слова не говоря, забрал у меня кружку пива. Тогда я громко произнес: “Леди и джентельмены! В моем кошельке три марки, мне не хватает всего двух марок, помогите мне! Я не могу спать, — сказал я им, — Танечки, моей подруги, нет со мной, и мне не хватает всего двух марок на кружку пива!” И можешь себе представить — никто не дал мне этих двух марок, двух жалких дойчемарок! А бармен сказал: “Иди отсюда, пока я не вызвал полицию!” Но я сказал ему: “Я умею жонглировать, хочешь, я буду жонглировать твоими кружками?! А он, ни слова не говоря, снял трубку и стал медленно набирать телефонный номер. Тогда я вышел и пошел в другой бар, в соседний, и первая же женщина, к которой я обратился, дала мне не две, а целых десять марок! И тогда я вернулся в тот, в первый бар, показал свои десять марок и потребовал две кружки пива, а бармен опять снял трубку и опять стал набирать номер. Тогда я очень, очень громко сказал: “Ну и сидите здесь со своими дурацкими дойчемарками и своим противным пивом, сидите и скучайте здесь одни, без меня, и никто не будет жонглировать для вас кружками!” И я быстро вышел, вернулся во второй бар, отдало женщине ее десять марок и пошел домой. Лег в кровать и решил: так больше продолжаться не может, я начинаю новую жизнь. Вот так вот все и произошло. А сейчас. Если ты не возражаешь, мы пойдем в Тиергартен, и я буду жонглировать для тебя!
Молчание.
…Когда я увлекся жонглированием, мои родители не поддержали меня, они даже не поняли, как это для меня важно! И я совсем ушел из дома, я много путешествовал по Канаде, Америке, я выступал на улицах, на площадях, и люди давали мне деньги за мое искусство…
ТАНЯ. Это уже после твоей работы в Китае?
ДЖОН. Да, после, но перед тем, как я поступил в Сорбонну… И с тех пор я никогда не брал у родителей деньги, даже в самые тяжелые времена, даже когда я заболел, попал в больницу и остался без работы на несколько месяцев.
ТАНЯ. А твоя сестра и твой брат тебя понимали?
ДЖОН. Да, сестра всегда меня хорошо понимала, а брат… Вот еще одно, что нас объединяет: в нашей семье было трое детей, и вас ведь у родителей тоже трое?
ТАНЯ (задумчиво). Да, нас тоже в семье трое…
ДЖОН (резко оборачиваясь к Тане). Я почему-то сейчас вспомнил: зима, я совсем еще маленький, тепло укутанный, стою на краю нашего сада, передо мной — большая, ровная снеговая пустыня, и где-то вдалеке — наш дом, я вижу только его крышу и третий этаж. На самом-то деле это была просто лужайка, но тогда мне казалось — пустыня. И я решаюсь идти через эту пустыню к дому, один, без няни, и тут же падаю, и дом становится кверху ногами… Не знаю, почему я сейчас об этом вспомнил. Да, кстати, я не буду пить вино, водку, ничего спиртное не буду пить, но это не значит, что и ты ничего не должна пить! Ты можешь пить сколько хочешь, в этом нет ничего плохого, вот моя мать, например, была алкоголичка! А в твоей семье были алкоголики?
ТАНЯ. Были. Мой отец.
ДЖОН. …А мы даже и не знали, что мать алкоголичка, она сажала нас в машину, смело отвозила в школу, всегда веселая, возвращалась домой, занималась хозяйством, а вечерами, уложив нас спать, писала свои рассказы… Потом она обратилась в общество анонимных алкоголиков и теперь совсем не пьет.
ТАНЯ. Что, и ваш отец тоже не знал, что она алкоголичка?
ДЖОН. Не знаю, может, и знал. А может, и не знал. Он всегда был занят, всегда сидел в своем кабинете, он очень известный адвокат у нас там, в Ванкувере… Нет-нет, я понимаю, о чем ты подумала, нет, мой отец честный человек, он всегда защищал права индейцев…
ТАНЯ. Каких индейцев?
ДЖОН. Ну как каких индейцев, Танечка?
ТАНЯ. Ах да, индейцев, права индейцев, понимаю!
ДЖОН. Ну вот, мы пришли, лови шарики, смотри, как это делается, так, теперь тремя… У тебя очень неплохо получается, ты никогда раньше не пробовала?
ТАНЯ. Нет, не пробовала… А когда я в первый раз пробовала кидать в цель дротики, мой учитель, я имею в виду — человек, который учил меня это делать, сказал: “Представь себе, что десятка — это сердце твоего врага!” И я попала в десятку всеми шестью дротиками! Больше никогда у меня так не получалось…
ДЖОН. Да, это известный феномен, у новичка получается лучше всех…
Пауза.
ТАНЯ. Джони, я думаю, наша проблема в том, что нам все очень легко дается… Все, кроме денег.
ДЖОН. Ну, Таня, если бы мы хотели иметь деньги, мы бы их имели. Я бы стал адвокатом, как мой отец, а ты бы — инженером, как твои родители…
* * *
ДЖОН. …Помнишь, ты сказала мне о своей проблеме?
Молчание.
Ты сказала: “Джон, я не могу больше оставаться у Андрея, подумай, пожалуйста, где я могла бы жить”. Мы вот так же сидели здесь в этой комнате…
Пауза.
Так вот, я подумал.
Пауза.
Я много думал над этим.
Пауза.
ТАНЯ. И что ты надумал?
Молчание.
Так что ты придумал, Джони?
ДЖОН. Ты действительно не можешь больше оставаться у Андрея?
ТАНЯ. Да, я действительно не могу больше у него оставаться.
ДЖОН. Почему?
Молчание.
Ну да, понимаю.
Пауза.
Я много думал над этой проблемой.
ТАНЯ. И..?
ДЖОН. Представляешь, несколько дней назад, когда я опять был вечером один дома, я выпил бутылку вина и стал смотреть на люстру. Я смотрел на нее, смотрел, смотрел и думал — как ты думаешь, о чем? Я думал о самоубийстве! И мне становилось все хуже и хуже. И так я смотрел на нее минут пятнадцать…
ТАНЯ. Что случилось потом?
ДЖОН. Потом я уснул.
Пауза.
Где мои сигареты?
ТАНЯ. Вот твои сигареты!
Пауза.
ДЖОН. А у тебя самой есть какие-нибудь варианты?
ТАНЯ. У меня самой нет никаких вариантов!
Пауза.
ДЖОН. Где зажигалка?
ТАНЯ. Вот зажигалка!
ДЖОН (закуривая). Ты же знаешь, Таня, я был бы счастлив, если бы ты переехала сюда, я был бы счастлив, если бы ты жила у меня, сколько хочешь жила бы, но раз это для тебя не вариант… Я понимаю, тебе нужна совсем не такая квартира, как у меня, у меня ведь даже ванны нет…
ТАНЯ. Джон!
ДЖОН. Что?
Пауза.
ДЖОН (Быстро встает). Вот здесь будет висеть твоя одежда, а вот здесь ты будешь писать свои рассказы, вот здесь я поставлю твой чемодан, и я сейчас освобожу твое любимое кресло… Вот здесь ты будешь сидеть! И ты можешь делать здесь все, что ты хочешь, это твой дом, и приглашать гостей, которых хочешь, твоих друзей можешь приглашать, я буду рад, очень рад с ними познакомиться, и вот тебе ключ, я дарю тебе этот ключ, навсегда! И пойдем, я покажу тебе, как здесь можно душ принимать, пойдем, да, на кухню… Вот, садись… Подожди, я стул немного подвину, чтобы тебя не забрызгать… Садись, будешь смотреть… Вот, включаешь нагреватель воды, ставишь вот эту детскую ванночку прямо на пол около раковины, раздеваешься… Да, вот так вот… Стоишь при этом вот здесь, а то через верхнюю часть окна все соседям видно… Раздеваешься, одежду кидаешь прямо на подоконник… Так… Вода как раз нагрелась… Встаешь в ванночку, переключаешь воду на этот вот шланг, чуть-чуть поливаешь себя, намыливаешься… Так… Теперь нужно очень быстро смыть мыло, пока нагретая вода не кончилась… Вот… Ой, горячевато! Вот, хорошо… Ну, вот и все! Берешь полотенце… Спасибо, спасибо тебе за твои аплодисменты!
* * *
ТАНЯ. …И эти два кролика в человеческий рост спокойно переходили улицу на зеленый свет, и никто даже не обращал на них внимания, можешь себе представить?
ДЖОН. Это ты анекдот рассказываешь?
ТАНЯ. Да нет же, Джон, это на самом деле было, это вчера было! Два кролика, белых, в человеческий рост, с ушами… И я подумала: “Сейчас я дойду до того здания, откуда они вышли, прочитаю вывеску и может быть что-нибудь пойму”. Я дошла до того здания, и знаешь, что это оказалось?
ДЖОН. Что?
ТАНЯ. Церковь!
ДЖОН. Церковь?
ТАНЯ. Церковь!
ДЖОН. Одну минуточку, одну минуточку… По какой улице ты шла?
ТАНЯ. По Потсдамерштрассе…
ДЖОН. Одну минуточку, одну минуточку, дай-ка мне твою карту… Все правильно, там протестантская церковь!
ТАНЯ. Какая церковь?
ДЖОН. Протестантская. Одну минуточку, дай, пожалуйста, твой словарь… Вот, видишь, “протестантская”!
ТАНЯ. Протестантская церковь.
ДЖОН. Ну да, протестантская церковь!
ТАНЯ. Ну и что, что протестантская?
ДЖОН. Ну как что, а какое, по-твоему, сегодня число?
* * *
ТАНЯ. …Представляешь, Джон, звонит телефон, я беру трубку, — мне должны были позвонить как раз в это время, — а там какой-то очень красивый, мелодичный голос говорит: “Это сестра Джона, я бы хотела поговорить с Джоном”. Я почему-то очень растерялась — я-то ожидала, что это мне звонят, что я по-русски сейчас буду разговаривать, — от волнения все слова перепутала и говорю примерно следующее: “Джона нет, я сейчас перестану с тобой разговаривать, положу телефон, и ты тогда сможешь поговорить с автоответчиком”. А она говорит: “O’key, o’key, конечно, клади телефон!” Я положила трубку, она что-то наговорила на автоответчик, и сразу же снова звонок. “Ну уж теперь-то точно мне!” — думаю я, беру трубку, а там другой приятный женский голос по-английски говорит: “Это Барбара, мама Джона, могу я с ним поговорить?” Я уже немножко более правильно говорю ей: “Его нет сейчас дома, вы можете передать для него информацию через автоответчик, я сейчас положу трубку…” А она очень поспешно говорит мне: “Нет-нет-нет, спасибо-спасибо, я только хотела задать несколько вопросов… Джон здоров?” — “Да,” — отвечаю я. — “Он сейчас на съемках?” — “Да”. “С ним все в порядке?” — “Да”. — “Ты уверена?” — “Да!” — “А как тебя зову-у-ут?” — спрашивает она мелодичным голосом…
ДЖОН (смеясь). Да, да, узнаю, это моя мама!
ТАНЯ. “Как тебя зовут?” — спрашивает она. “Татьяна” — отвечаю я. “Не могла бы ты повторить по буквам?” — спрашивает она. “Т-а-т-ь-я-н-а, — говорю я. — Это официальное имя, а обычно — Таня или Танечка”. Она молчит.
ДЖОН. Это она в свой блокнотик записывает! Сидит, откинувшись на спинку кресла около телефона, и записывает…
ТАНЯ. Тогда я говорю: “Я русская”. — “О-о?!” — говорит она. “Да,” — говорю я. А она спрашивает с надеждой: “А по-немецки ты говоришь… так же, как по-английски, или?..” “По-немецки я совсем не говорю”. — “Боже! — говорит она. — Нет-нет, — потом говорит она, — ничего страшного, многие не говорят по-немецки… да и по-английски… Передайте, пожалуйста, Джону, что звонила его мама и что она, то есть мама, то есть я, очень надеется услышать его в самое ближайшее время. Ты сможешь передать ему это?” — “Я попробую” — сказала я, смеясь, и она тоже засмеялась. “Я знаю, у тебя получится, — сказала она, — всего доброго, Танечка”. А потом еще сказала: “Будь счастлива, Танечка!” — “И ты будь счастлива, Барбара!” — ответила я. Она снова засмеялась и повесила трубку. Вот, Джон, что произошло сегодня! Я надеюсь, ничего не случилось плохого, это несколько тревожно, все-таки два звонка в один и тот же день! Но голоса у обеих были веселые…
ДЖОН. Нет, Танечка, нет, я уверен — ничего не случилось, ничего плохого не случилось…
ТАНЯ. Но не могли же они случайно позвонить почти в одно и то же время!
ДЖОН. Нет, конечно, случайно не могли…
* * *
ДЖОН. Почему ты сидишь в темноте?
ТАНЯ. Я не знаю… Что-то случилось вот с этим… Вот с этой электрической вещью.
ДЖОН. Шипенко еще не приходил?
ТАНЯ. Он уже ушел! Это длинная история. Он позвонил мне утром и сказал: “Ну так я иду к тебе?” Я спросила: “Может быть, вечером? Я с Джоном тебя познакомлю…” А он: “Нет, вечером я не могу, вечером я занят. Кроме того, ты ведь обещала накормить меня жареной картошкой, а я уже голоден, так что сейчас приду”. Что я могла ему сказать? “Ну конечно, приезжай!” — сказала я. Я начала жарить картошку, и тут произошло ужасное — электричество отключилось. Я очень расстроилась, — чем я буду кормить Шипенко? Он обидится, уйдет и не будет читать моих рассказов. И ты представляешь, он пришел и починил!
ДЖОН. Он вот это починил?
ТАНЯ. Да.
ДЖОН. И ты приготовила ему картошку?
ТАНЯ. Да.
ДЖОН. И где она?
ТАНЯ. Он все съел…
ДЖОН. И что было потом?
ТАНЯ. Потом он прочитал мои рассказы, подарил книгу и ушел, и свет снова погас.
ДЖОН. И свет снова погас?
ТАНЯ. Да, снова погас…
ДЖОН. А это когда ты купила?
ТАНЯ. Когда я поняла, что ничего не смогу для тебя приготовить, я побежала в это турецкое кафе за углом и купила! Представляешь, я никак не могла вспомнить, как это называется, и показывала продавцу пальцами!
ДЖОН. А я купил еды и вина для Шипенко… Ничего-ничего, мы и сами выпьем это вино! Я решил снова пить вино, мне же надо расслабляться после съемок… Да, сегодня уже ничего не сделать, сейчас я найду свечи.
Пауза.
ТАНЯ. Что было сегодня на съемках?
Молчание.
ДЖОН. Пожалуй, ничего, что было бы тебе интересно.
Пауза.
Так Шипенко прочитал твои рассказы?
ТАНЯ (оживляясь). И они ему понравились! Да, да, понравились, он сказал: “Это хорошая проза, наступает время для такой прозы, именно для такой, но все-таки не до такой же степени…” Боже, как это сказать?
ДЖОН. Я понимаю, о чем он говорит.
ТАНЯ. Да, я знаю, ты понимаешь… Так вот, он сказал: “Ты можешь так писать. Но если ты хочешь, чтоб тебя печатали, тебе нужно что-то менять. Никто не напечатает твои истории, по крайней мере, здесь, на Западе. А если вдруг напечатают, — сказал он, — то все здешние феминистки станут твоими личными врагами!”
ДЖОН. Ну, насколько я знаю Шипенко по твоим рассказам, это комплимент, это очень большой комплимент! Я думаю, у него самого очень много врагов, он их охотно заводит и заботливо выращивает!
ТАНЯ (смеясь). Да, да… Он рассказал мне очень смешную историю… У него была встреча с читателями здесь, в Берлине, и ему задали вопрос… Не важно, какой вопрос… а он на него ответил: “Потому, что я верю в Бога!”, а реакция публики была такая, как будто бы он сказал: “Я только что убил пятерых младенцев!” — это Шипенко сказал так про реакцию публики, это я его цитирую… И никто не задавал больше никаких вопросов, и все начали молча расходиться…
ДЖОН (очень заинтересованно). Я могу себе представить такую реакцию, очень хорошо могу представить! В Париже, например, вообще не могло быть разговоров о Боге, с ними даже про привидения нельзя было разговаривать! Представляешь, в Сорбонне, на философском отделении, я вдруг заговорил бы о привидениях?! (Еще более оживляясь.) А ты знаешь какие-нибудь достоверные истории про привидения? Вот, например, в нашем старом доме, который построил мой дедушка, мой немецкий дедушка, когда приехал в Канаду и организовал коммуну, — так там были привидения. Когда коммуна распалась, дедушка с бабушкой стали просто сдавать комнаты в этом доме, и жильцы говорили, что привидения двигают там мебель, скрипят дверьми по ночам… А ты знаешь эту историю про Белую Леди здесь, в Берлине?.. Это было после войны, было много полуразрушенных зданий, и насчет одного здания — это в центре где-то, там, где Остров Музеев, если я ничего не путаю, — так вот, насчет одного здания никак не могли решить, реставрировать его или уничтожить… В конце концов решили: уничтожить. И когда его взорвали, оказалось, что внутри в это время была одна женщина. И с тех пор эта женщина бродит вокруг этого места, вся в белом, и кто встретит ее ночью, тот умрет… Рано или поздно. …У меня есть своя Белая Леди. Если отодвинуть компьютер… Вот, смотри — глаза. Видишь? Вот, иди сюда, когда ложишься в постель — очень хорошо видно. Они иногда целыми ночами смотрят, эти глаза! Сейчас, задвину обратно, не хочу, чтобы они на нас смотрели…
ТАНЯ. Разве они злые?
ДЖОН (подумав). Нет, пожалуй, не злые, но они замкнутые, замурованные, они не могут отсюда вырваться, поэтому они все время… чем-то недовольные. А что ты знаешь о призраках?
ТАНЯ. …Что же… о призраках… Да, вспомнила одну историю, это у меня в квартире было. Я была дома одна, дочь была в школе, — а это была новая квартира, только что дом был построен, — и я пошла в туалет, а дверь закрыта изнутри! Представляешь? Я спросила: “Кто здесь? Пожалуйста, выйдите, мне нужно в туалет!” — Никакого ответа. “В конце концов, это моя квартира, это мой туалет, в конце концов! Выходите!” Снова никакого ответа. Я стала стучать, пинать в дверь ногами, — ничего! К счастью, мой отец пришел ко мне в гости, посмотрел на все это и сказал: “Что ж, Таня, это домовой завелся у тебя!” Мой папа вырос в деревне, он знает много историй про всяких домовых — по-русски это называется “домовой”, — и он сказал: “Оставляй для него кусочек хлеба на столе каждый вечер”.
ДЖОН. Зачем кусочек хлеба?
ТАНЯ. Потому что все хотят есть!
Пауза.
ДЖОН. Как ты думаешь, какой хлеб лучше?
ТАНЯ. Я думаю, белый…
ДЖОН. Пойдем на кухню, ты подержишь свечу, а я отрежу ей хлеба!
Пауза.
ТАНЯ. Ну вот, видишь, свет-то и загорелся, свет-то и загорелся!
ДЖОН. Да, свет-то и загорелся!.. Танечка, тебе надо продлить визу! Тебе обязательно надо продлить визу! Ну на месяц-то еще ты ведь можешь ее продлить? Продлишь на месяц, а там мало ли еще что произойдет!
ТАНЯ. Да, мало ли еще что потом произойдет! Я хочу тебе что-то сказать, Джони… Нет, не сейчас, потом, нужно выбрать какое-нибудь подходящее время… Какое-нибудь очень подходящее время… Самое подходящее время!
* * *
ДЖОН. …Может, я наконец-то писать начну, это ведь мечта всей моей жизни, может, еще чем-нибудь займусь. Политикой, например. Представь, как это может быть интересно!
ТАНЯ. А если тебе еще в каком-нибудь фильме главную роль предложат?
ДЖОН. Ну, наверное, я соглашусь… Смотря какой фильм. И кто режиссер. А может, и не соглашусь… Вчера Жан-Филипп звонил… Жан-Филипп Тюссо, тот писатель, книгу которого я на английский переводил, я тебе рассказывал… Он теперь очень знаменитый стал, они будут делать фильм по его книге. Помнишь, ты еще в постели была, я принес тебе завтрак, и тут как раз зазвонил телефон, помнишь, я по-французски разговаривал? Он мне сказал: “Давай, Джон, работай со мной, это хорошая работа, тебе даже ничего делать не надо будет, только вдохновлять меня на мое творчество, и денег много платить будут”.
ТАНЯ. Ты согласился?
ДЖОН. Я ничего ему не сказал, но, наверное, откажусь.
ТАНЯ. Почему?
ДЖОН. Ну, во-первых, мне надо мою докторскую закончить, у меня уже срок заканчивается, а только самое начало еще написано… А во-вторых — вот, смотри как получается: родился я в Ванкувере, потом учился в Монреале, это восточнее. Потом приехал в Париж, это еще восточнее, и сейчас я в Берлине. Я думаю, что следующей должна быть Москва, а потом, наверное, Екатеринбург.
ТАНЯ. А как же Китай?
ДЖОН. Китай был исключением. Это была как бы такая шутка в моей жизни.
* * *
ДЖОН. Нам нужно как можно скорее лечь спать, срочно лечь спать! Мы с тобой не высыпаемся уже целые две недели! Мартин сегодня сказал мне: “Если так пойдет дальше, то скоро ты будешь выглядеть старше актеров, которые играют твоих родителей”. Я не хотел никуда идти, я пришел домой, я хотел только спать, но тебя не было, и я пошел тебя искать!
ТАНЯ. …И ты меня нашел! Прямо посреди города, посреди Берлина, ты меня нашел! Я сначала пошла по Лейпцигерштрассе, я шла, и шла, и шла, и никого не было вокруг, я дошла до какого-то забора, высокого забора, за ним стояли строительные краны, а на них светились фонари, а других фонарей не было… Я пошла налево — забор все не кончался и не кончался. Тогда я пошла направо и шла очень долго, улица была пуста, никто не мог бы мне что-нибудь сказать… Забор повернул, потом еще раз повернул, я даже не помню, сколько раз он повернул, а фонари по-прежнему были только там, высоко, на кранах… Я искала указатели — но их нигде не было, странно, здесь везде есть указатели, и даже часов нигде не было, странно, здесь везде есть часы… И наконец я увидела улицу, похожую на жилую, но людей тоже не было, и свет в окнах не горел, и только ветер шуршал афишами… И я пошла по ней, и вышла на другую улицу, там уже были светящиеся окна, и я увидела одного человека вдалеке, и он крикнул: “Танечка!”, и это был ты! Мы с тобой встретились, заметь, не около дома, и не около галереи, а как бы случайно, ведь ты даже не знал, куда я пошла. Но на самом деле это не случайно, ты понимаешь?
ДЖОН. …Даже умываться сил нет, не буду умываться! И еще тоже приятное совпадение — встретили по дороге Монику и Дэйва с ребенком… Помнишь, они нас приглашали на ланч, а мы не смогли прийти, у меня как раз съемки были? А сегодня просто на улице их встретили… Заметила? — у них, наоборот, Моника такая темная, смуглая, с черными волосами, а Дэйв — блондин… А у девочки — заметила? — глазки точь-в-точь как у мамы, как у Моники, черные, яркие…
ТАНЯ. Да, точь-в-точь как у Моники… А вот на Дэйва она совсем не похожа!
ДЖОН (улыбаясь). Да, ты опять обо всем правильно догадалась! Ты очень, очень умная девушка, Танечка!
ТАНЯ. О чем догадалась?
ДЖОН. Ты опять, наверное, скажешь, что ты это во сне видела. Одну минутку, одну минутку… вот здесь, у меня в бумажнике… смотри, фотография. Вот этот ребенок, девочка, ее Катрин зовут. Видишь? Она не похожа на Дэйва, потому что она похожа на меня. Это мой ребенок.
Молчание.
ДЖОН. А твоя дочь похожа на тебя или на отца?
Пауза.
ТАНЯ. На меня…
ДЖОН. Хотел бы я иметь такого беленького ребеночка!
* * *
ТАНЯ. Да, слушай. Мы с тобой идем по тропинке по сумеречному лесу, везде — тень, и твое лицо все время в тени, кругом — заросли какие-то, мрачно. И я знаю, ты — убийца! Да-да, ты убийца, убийца, убийца, настоящий убийца, ты убил человека!
Молчание.
ТАНЯ. Но ты не виноват, там, во сне, ты не виноват, так получилось, просто — так получилось… Мы оба идем очень мрачные, ну сам понимаешь… И тут я вижу — кролик перебегает тропинку! Я хотела развеселить тебя, побежала за ним, обернулась — а тебя нет, я одна в лесу! Я ищу тебя, но тебя нет нигде! Я иду, все дальше иду по лесу, кричу: “Джон! Джон!”, продираюсь сквозь ветки и вдруг выхожу на поляну и вижу домик, маленький старый деревянный домик.
ДЖОН. Как у Бабы Яги?
ТАНЯ. Как у Бабы Яги… Нет, не как у Бабы Яги, без куриных ног. Я стучусь в дверь, и выходит большой, страшный, лохматый мужчина, — “мужик” по-русски, — наставляет на меня ружье, говорит “Пошли!”, и мы идем в глубь леса. Он привел меня к какой-то дыре в земле, — как это сказать? — как лисий дом, место, где лиса живет, дом лисы, и говорит: “Стреляй туда, иначе тебе будет очень плохо!” — и дал мне в руки свое ружье. Я выстрелила. Тогда он стал хохотать, он хохотал и хохотал, очень плохо, очень зло хохотал и говорил при этом: “Там был человек, ты убила его! Там был человек, ты убила его!” И он схватил свое ружье, схватил красно-белые браслеты с моей руки и побежал прочь, не переставая смеяться… А я пошла дальше, и дошла до края леса, и вышла из леса, и увидела реку, и увидела тебя на берегу реки, и даже издалека было видно, что на твоей руке — красно-белые браслеты.
ДЖОН. Как ты думаешь, как они ко мне попали?
ТАНЯ. Я думаю, тот мужик как-нибудь хитростью заставил тебя их надеть…
ДЖОН. А зачем?
ТАНЯ. Не знаю, у него какая-нибудь своя цель была, наверное… Так вот. И тут я слышу шаги за спиной, два человека идут и разговаривают. Я прислушалась — а это два полицейских, и один говорит другому: “Одно мы знаем точно — стрелял человек с красно-белыми браслетами на руке!” Тогда я бросилась к тебе, схватила тебя за руку, ты сразу все понял, и мы побежали оттуда, очень быстро побежали, мы бежали очень, очень быстро, все быстрей и быстрей, и ветки били нас по лицам, плечам и рукам… А конец истории был такой: мы поселились в очень маленькой и темной квартирке… Нет-нет, совсем не такой, как эта, совсем маленькой и совсем темной. Тебе нельзя было выходить из нее, потому что все искали тебя. Я пошла в магазин, чтобы купить какой-нибудь еды, и встретила там свою подругу, Ирину, я тебе о ней рассказывала. Она спрашивает у меня: “Зачем ты помогаешь ему? Все знают — он убийца!” А я отвечаю: “Но я тоже убийца, Ирина, тоже убийца!”
ДЖОН. Очень, очень интересно! Очень интересная история! Я думаю, тебе надо написать такой рассказ. Как ты думаешь, почему это — красно-белые браслеты?
ТАНЯ. Не знаю… Может быть, эти ленты. Эти полосатые красно-белые ленты по всему Берлину, ограждения, вокруг строек, вокруг старых зданий, там, где опасно… Весь Берлин в таких лентах, они все время шевелятся, они… одну минутку… (ищет в словаре, находит) …трепещут, когда ветер, а здесь всегда ветер! Весь Берлин трепещет своими лентами, своей тканью, которой они обтягивают свои здания, этими смешными блестящими украшениями над стоянками автомобилей… У меня такое чувство, что скоро он улетит. Не весь, конечно, самые тяжелые вещи останутся, а вот легкие… Конечно, эти тяжелые серые дома, эти мосты с массивными опорами, эти стены без окон, огромные супермаркеты, — все это останется, а вот яркие рисунки со стен, разноцветные кафе или такие вот сквоты, как тот, где мы были, или, например, ты и я — вот это все улетит…
ДЖОН. Обязательно нужно написать такой рассказ! А интересно, ты в детстве собиралась стать писателем?
ТАНЯ. Нет, никогда…
ДЖОН. А я был уверен, что стану писателем, ни о чем другом и не думал… Особенно когда сестра тоже стала публиковаться… И вот результат: ты пишешь, два твоих рассказа уже взяли в журнал, а я никогда даже и не пробовал.
ТАНЯ. Представь себе такое будущее: мы оба — писатели, наши столы стоят рядом, ты пишешь на английском, и тебя переводят на французский, немецкий… да на любой другой, кроме русского. А я пишу на русском, и переводят меня… ну, скажем, на испанский, польский, венгерский, еще на какой-нибудь… И мы сидим каждый день за этими столами, которые стоят рядом, сидим и пишем, пишем, но никогда не читаем того, что написал другой… Можешь себе представить?
ДЖОН (смеясь). Могу… Но скорее всего, я бы все-таки выучил русский…
* * *
ТАНЯ. Джон, Джони, вставай скорее, мы проспали… Джончик, скорее вставай, ты можешь опоздать!
ДЖОН. Который час? О-о! Нет-нет, ты лежи, тебе не нужно вставать так рано, я сам сделаю кофе… Что тебе снилось?
ТАНЯ. Я вечером расскажу.
ДЖОН. Нет, пожалуйста, сейчас, я не смогу работать!
ТАНЯ. Мне снилось: я приезжаю домой, но никто не встречает меня на вокзале, и я одна иду со своим чемоданом. Я прихожу на трамвайную остановку, и трамвай тоже приходит, и тут я понимаю: я не помню, где я живу! Я помню, где я жила в детстве, я помню, где мы жили с мужем, но я не помню, где я живу сейчас! Я даже район не могу вспомнить. И я думаю: “Боже, как же я найду свою дочь?” А потом думаю: “Ах да, ничего страшного, она же сейчас у своего отца!”
ДЖОН (очень серьезно). Я думаю, каждый знает, о чем он видит сны.
ТАНЯ. Да, да, каждый знает! Как у Томаса Манна, помнишь, в “Иосиф и его братья”, там к фараону приходят разные умные старые люди и говорят ему разное про его сон — ну ты помнишь, про семь жирных коров и семь костлявых, — а он раз за разом говорит: “нет, нет, нет, мой сон не об этом!” И только когда приходит Иосиф и говорит ему свою версию, он радостно кричит: “Да, да! Именно об этом был мой сон!”
ДЖОН. Да, и если тебе скажут: “Таня, этот сон о твоей любви к твоему отцу”, ты ответишь: “Нет!”, если они скажут: “А, это о том, что ты скучаешь без своей дочери!”, ты опять ответишь: “Нет!” А вот если скажут: “Этот сон, Танечка, о том, что ты не знаешь, где ты живешь!”, ты ответишь: “Да. Этот сон о том, что я не знаю, где я живу”.
* * *
ДЖОН. …Это очень, очень важно, какие подарки тебе дарят и как, это очень важно. Вот ты подарила мне кольцо, и это у тебя очень хорошо получилось, ты сняла все три кольца со своей руки и спросила: “какое тебе больше нравится?”, а когда я показал, ты просто отдала его мне и все! Очень, очень хорошо это у тебя получилось! Вот там, в углу — видишь? — стоит большая сумка, — так это все подарки, которые мне дарили девушки, я их храню. Сейчас покажу тебе что-то… Вот топорик, видишь?
ТАНЯ. Это сувенирный топорик?
ДЖОН. Да, сувенирный… Хотя он по-настоящему заточен! Мне его Лиз подарила, моя девушка, с которой я в Париже дружил. Она так смеялась, когда я узнала, что один сезон я работал лесорубом, так смеялась и тут же пообещала подарить мне топорик. А это вот, наверное, будет тебе интересно. Открывай эту папку, да, можно! Это тоже Лиз рисовала, это все ее рисунки, она мне их иногда сама приносила, иногда по почте присылала, видишь, тут и конверты все сложены.
ТАНЯ. Боже, сколько их!
ДЖОН. Не знаю, может быть, 200, может быть, 300…
ТАНЯ. Боже мой, какие рисунки! Она художник?
ДЖОН. Нет, она певица, это у нее от природы такой талант.
ТАНЯ. Очень большой талант! Композиция, цвет… Она правда нигде не училась?
ДЖОН. Нигде…
ТАНЯ. И она все это тебе рисовала?
ДЖОН. Да, мне. Ты сама увидишь, тут почти в каждой картинке я нарисован.. Давай, я тебе буду показывать и рассказывать все по порядку, так будет интереснее… Вот, смотри, это Джон и Лиз сидят в театре “Комеди Франсез”. Ложи, позолота, красный занавес — все как в реальности. Джон — в профиль, а Лиз — со спины, посмотри, какие красивые рыжие волосы у нее… И шея… Она себя прекрасно рисует со спины — правда, это интересно? А вот — Месяц и Солнце. Месяц с широко раскрытыми глазами — это Лиз, а Солнце с улыбкой — это Джон. А вот, посмотри — цветы. Лиз все время дарила мне цветы, разные цветы, много цветов. Розы, лилии, гвоздики, ирисы — разные цветы дарила мне Лиз. Здесь — тюльпаны. А это — видишь? — трусики рядом лежат, она забыла их у меня тогда и прислала вот такой рисунок на следующий день… Ну, это можно не комментировать, это просто какая-то рыба с позолоченными жабрами… А, вот, снова Месяц и Солнце, только тут наоборот, Солнце — Лиз, а месяц — Джон…
ТАНЯ. Точь-в-точь твой профиль! Как это ей удается? Ведь нет же никакого портретного сходства, а понятно, что это ты.
ДЖОН. Да, она очень талантлива, она и поет очень хорошо… А тут — Лиз, одна в постели. Видишь, как покрывало красиво выглядит рядом с рыжими волосами? И тут еще надпись: “Я сплю, а вторая подушка покинута!” — это по-французски. А вот — Лиз, у нее на шее змея, а в руке — яблоко. Какой-то мужчина положил ей руку на грудь, как ты думаешь, это кто? (Смеется.)
ТАНЯ. Ты!
ДЖОН. Ну, конечно же, это я! А вот смешной случай: нарисована маска северных народов, и написано: “Может быть, ты уехал на Аляску?” Это потому, что я долго не приходил к ней. Так, это интерьер ее квартиры, это тоже… А это мы с Лиз в Гранд-Опера, посмотри, каких она сердитых кариатид нарисовала… О, нет, нет, это как раз не мы с Лиз, это я с другой девушкой, поэтому кариатиды такие сердитые, у них, видишь, лица Лиз… И надпись сбоку: “Фантом оперы”, а внизу — “Lisa Furiosa!”, это понятно, это не надо переводить… О, а это — посмотри — цветы на полу, разбитая ваза и ноги. Это мои ноги! Это очень смешная история: Лиз приходит ко мне как-то раз, а у меня стоят цветы, которые мне другая девушка подарила. Я говорил, Лиз все время дарила мне цветы, а тут — другие цветы. Лиз сказала: “Я не буду есть, пока эти цветы не умрут”, — и ушла. А на следующий день прислала мне эту вот картинку, тут написано: “Как там они? Я уже проголодалась!” Вот два клоуна-жонглера, летят, у одного лицо как у Лиз, но волосы почему-то фиолетовые. А тут интерьер какой-то, и Лиз — видишь? — обнимает пустоту, нет у нее ничего в руках, а она как будто обнимает кого-то, надпись: “Только браслет на моей руке…”, этот браслет мы с ней вместе выбирали, видишь, он нарисован. А здесь, смотри, Джон — вода, Лиз — огонь. И занавес, как в театре. Видишь — Джон уходит, покидает Лиз, утекает, а она, вся в огне, смотрит ему вслед. А вместе с Джоном уходят какие-то зверьки с рыльцами и копытцами, а другие, в общем-то такие же, недобро смотрят ему вслед, остаются с Лиз… А это улица в Париже, на которой я жил. Интересно: стоят люди, силуэты, а один силуэт зайца, но такой же величины, прямо как-то, что ты видела! А это — Лиз с птицами. Прозрачная круглая юбка с ветками, на ней птицы — по-моему, неплохая идея для сценического костюма, ты подумай, — а под ней, видишь, чулки-сетки с подвязками, очень сексуально. И белые животные кругом… А тут — смотри, очень красиво! — человек-бог с лицом лисы и о-о-очень знакомой улыбкой — интересно, чья это у нас опять улыбка? — тащит куда-то длинную женщину с ультрамариновым телом в золотых звездах, а сзади — пирамида, правда, очень красиво?
ТАНЯ. Да, очень красиво…
ДЖОН. …И написано: “Зачем ты схватил эту женщину? Лучше проведи свое свободное время в лабиринте!” А здесь — смешно: белая курица в больших зеленых сапогах или даже — как это вы называете? — валиниках — жонглирует яйцами. А это — у меня на кухне. Видишь на плите кофейник? Это тот, из которого мы пьем теперь с тобой кофе. Рядом какое-то большое животное с длинными ушами и в очках, сидит на тыкве, читает письмо, а на коленях у него еж. И надпись: “Даже животные!”, это странно, это я не помню… О-о! А это длинная история! Видишь, акробат в красном трико стоит на руках и ногах, улыбается и смотрит в пол — это Джон, а Лиз в цирковой юбке перепрыгивает через него, лица не видно, только рыжие волосы, а внизу нарисована девушка, улыбается. Было так. Лиз пришла ко мне рано утром, а мы с Каролин пили кофе. Лиз увидела Каролин и выбежала, хлопнув дверью. Она пришла снова через два часа, а мы с Каролин все еще пили кофе. А прическа у Лиз была как у индейца, черные прямые волосы, ей очень шло, и ведь это был не парик, она свои волосы так изменила! И она метнула на кровать топорик, который давно уже обещала мне подарить, вот этот самый топорик, и снова выскочила, хлопнув дверью. И посмотри — Каролин здесь нарисована точь-в-точь как в жизни, а ведь Лиз видела ее только дважды, по полминуты, не больше. Надписи никакой нет. А это Лиз лежит на кровати, спит, рядом конверт открытый, из него зверьки какие-то разбегаются. И посмотри, видна ее маленькая грудь. У нее она такая и была. Маленькая грудь и большой нос. А это — Лиз на лыжах. Горы, снег… Рядом стоит снеговик, видишь, с таким же большим носом… А это Лиз свалилась. Шарф, очки, перчатки, палки — все летит в разные стороны! Просто в разные стороны все разлетается… Звери разбегаются… А тут — Джон, к нему летят серебряные рыбы, все целуют его… А это — большое красивое красное сердце, на нем пляшет веселый Джон, вокруг летают хвостатые смеющиеся существа, пляшут курицы, и написано только: “Нет!” А видишь этого чертика с лицом Джона, жонглирует звездами; а тут три Лиз, лиц не видно из-за больших букетов, но узнать можно по браслетам, в браслетах много поэзии, я в этом все больше и больше убеждаюсь, у одной Лиз — букет из павлинов, у другой — из рыб и осьминогов, у третьей — из огня и радуги, очень красиво! А это — Лиз лежит лицом на столе, недорисованная картинка перед ней, браслет прикован к цветочному горшку, а все цветы в горшке распустились в виде пухлых губ, и тут еще стакан с чем-то желтым нарисован, но это не вода, чтобы кисточку ополаскивать, да, ты опять правильно догадалась, это очень грустная картинка, и колорит такой темный, это Лиз тогда яд выпила, в стакане — это яд, она его тогда уже отпила и рисовала, как это будет выглядеть, когда он подействует… Здесь — опять Джон в постели, улыбается, спит, один, у подушки — цветы, много раскрытых книг, открытки, тапочки, большая тарелка с фруктами — персики, сливы, виноград, яблоки и груша — это хорошо, что я так все перечисляю, это очень тебе полезно для изучения языка — конверт и скомканное письмо; опять стихи идут по-французски, хочешь, я тебе переведу?
ТАНЯ. Нет, не надо…
ДЖОН. …Спектакль какой-то, не помню… Опять египетская синяя женщина, внизу — аккуратными рядами плывут золотые рыбы, у каждой — знакомая улыбка… Да, много, очень много рисунков, ты уже устала… Давай, я тебе лучше конверты покажу. Вот эти вот она покупала, а вот эти делала сама. Эти, наверное, раскрашивала, видишь, как смешно адрес написан? Нарисован велосипедист, он везет письмо, а уже на этом письме — адрес, и все равно письмо дошло! А этот конверт, посмотри, сделан в виде книги: на обложке — мое имя, как будто имя автора, а адрес — как название, сзади — как выходные данные — это обратный адрес. Я даже не вскрывал этот конверт, такой он красивый. Тут есть еще один, который я не вскрывал, потому что на конверте Лиз написала: “Не открывать и не читать!”, сейчас я найду и покажу. Где же он? А этот — видишь — на нем топорик летящий нарисован, как вилка в фильме Кустурицы… В нем пришла та картинка с Каролин. …Ну где же он? Ох, посмотри, вот еще одно невскрытое письмо, а вот еще… Надо проверить! Вот еще… Всего семь невскрытых, оказывается. А вот и то, с надписью, видишь: “Не читай его никогда!” Да, всего семь невскрытых конвертов! Мы с тобой можем сейчас вскрыть один, выбирай, подожди, я угадаю, который ты выбрала, этот? Или этот? Со второго раза угадал! Сейчас посмотрим… Ага, видишь, снова Луна и Солнце, здесь Луна — это Лиз, и у нее волосы черные, это как раз когда она прическу поменяла, а глаза обведены красным. Солнце ярко-оранжевое, большие лучи, улыбается… Здесь вот эту строчку действительно сложно перевести, мы потом в словаре посмотрим, сначала в франко-английском, потом — англо-русском… а дальше написано: “Твои лучи попадают мне в глаза, это очень современно, очень интересно и увлекательно, но это не очень эстетично”. Она имеет в виду красные глаза… Да, действительно не очень. Остальные шесть мы можем вскрывать по одному в день, ты будешь выбирать, а я угадывать, а когда конвертов не останется, мы поймем, что прошла неделя, ведь их было семь! Да, ты устала, ты очень устала, Танечка! Давай, ложись, вот тебе подушка… А завтра ты еще сможешь посмотреть эти рисунки, раз они тебе так понравились! Я не буду убирать папку, вот она, здесь лежит…
* * *
ДЖОН. Я тебя понимаю, очень хорошо понимаю, иногда разговаривать совсем не хочется. Это ничего, если не хочется — не разговаривай, я не обижусь. Со мной такое было, я как-то с родителями целый день не разговаривал. Не потому, что я был на них обижен или что-то им показать хотел… Просто понял — мне им нечего сегодня сказать! И потом, уже в Париже, ни с кем не разговаривал четыре месяца! Это потом я там ко всему привык, а сначала мне там все не понравилось. Город, конечно, хороший, я имею в виду — красивый, но люди мне сначала очень не понравились… Здесь лучше, здесь намного лучше, интереснее. Когда одна моя канадская подруга в прошлом году приезжала сюда, — я тебе о ней рассказывал, — я все время знакомил ее со своими друзьями. А на пятый день возвращаемся мы к ней в гостиницу, а она говорит: “Все! У меня нет больше сил знакомиться с интересными людьми!” А в Париже не так, совсем не так! Это потом у меня уже друзья появились, я многих хороших людей узнал, того же Жан-Филиппа Тюссо, да, это тот писатель, который звонил… Кстати, сейчас покажу — вот, вот та книга, которую я перевел, тут написано… А это его последняя, новая книга, он мне ее подарил с дарственной надписью. Видишь? Тут написано, что я — прототип одного из главных героев, причем, понимаешь, что интересно, — в этой книге вообще нет положительных героев, а этот — довольно положительный, один, на всю книгу! …Так что вот, я прекрасно понимаю, что это такое, когда не хочется разговаривать…
Молчание.
ДЖОН. А помнишь, ты мне как-то обещала рассказать анекдот про мужчину, который плакал? Может, все-таки расскажешь?
Пауза.
ТАНЯ. Встречаются два интеллигентных человека на Кузнецком мосту, и один говорит другому: “Ты знаешь, где я сейчас был? В публичном доме я сейчас был! И знаешь, с кем я там познакомился? С прекрасной девушкой я познакомился там! Она мне рассказала очень печальную историю: один мужчина бросил ее с ребенком, ей нечего было есть, нечем кормить своего ребенка… Вот так она оказалась в публичном доме. И вот — трахаю я ее, трахаю, а сам все плачу, плачу…”
ДЖОН. Смешной анекдот, смешной! Да, действительно… Очень смешно! А где это — Кузнецкий мост?
ТАНЯ. В Ленинграде… В Санкт-Петербурге. Кажется. Или в Москве…
ДЖОН. А почему — на Кузнецком мосту?
ТАНЯ. Не знаю, мне так рассказывали.
* * *
ТАНЯ. Ты уверен, что Лиз не была бы против?
ДЖОН. Конечно, уверен, она была бы только рада!
ТАНЯ. Даже если имена оставить как есть?
ДЖОН. Да конечно, можно оставить! Ну, давай, рассказывай…
ТАНЯ. Вот, Джон, ты смотрел когда-нибудь какие-нибудь телесериалы?
ДЖОН. Ну, конечно, смотрел, но только очень мало…
ТАНЯ. Там, знаешь, такие вещи есть… Они там такие вещи используют… Как бы это сказать? Абсолютные, абсолютные вещи! Например, ребенок вырастает и узнает, что у него родители — приемные, а кто его настоящие родители — неизвестно. Или, например, — сумасшествие, или — потеря памяти… Ты понимаешь? Так вот, рассказ будет называться “Сюжет для телесериала”, там будет дочь, которая выросла и хочет узнать, кто ее отец, и она приходит в сумасшедший дом к своей матери — у нее мать сидит в сумасшедшем доме — и спрашивает: “Кто мой отец?”..
ДЖОН. Это что, все будет в рассказе про эти картинки?
ТАНЯ. Да, подожди, я тебе дальше расскажу… А мать рассказывает ей всю эту историю про картинки… Да, это все в России происходит 16 лет спустя, — и, конечно, выясняется, что ее отец — тот, кто про картинки ее матери рассказывал, то есть Джон. Не понимаешь? Таня — это ее мать, 16 лет спустя сидит в сумасшедшем доме, в России, а отец — Джон. И вот, Таня рассказывает всю эту историю с картинками, а дочь спрашивает: “А дальше что было?” А мать — она ведь сумасшедшая, — начинает ей всевозможные варианты предлагать. “Я убила его, — говорит она. — Он отвернулся, стал рисунки в папку складывать, тут я его топориком-то и…” Или, например, что Джон стал знаменитым летчиком и физиком-ядерщиком одновременно… Это в России одно время матери-одиночки своим детям обязательно говорили, что их отец или летчик, или физик-ядерщик, — и что погиб в авиакатастрофе при проведении ядерного эксперимента. Или что Джон поехал со съемочной группой в Югославию, в “горячую точку”, и там погиб… Много вариантов всяких рассказывает, и, главное, совершенно непонятно, который из них — правда, понимаешь? А потом говорит: “Нет, это я пошутила, на самом деле он стал знаменитым актером, живет в Голливуде… Опять пошутила! Что-то я все шучу да шучу сегодня… Все было не так. Через три дня после всей этой истории я вернулась в Россию, и больше я его не видела. Но пять лет назад, в свой день рождения, я от него получила письмо, — а она как раз пять лет и сидит в воем дурдоме, — уж не знаю, где он взял мой адрес… Письмо из Канады, с фотографией, на ней — он в центре, рядом -молодая красивая женщина, двое маленьких детей и большая черная собака, все сидят на лужайке перед большим красивым домом, все улыбаются, кругом клумбы какие-то — зачем мне эти его клумбы? — машина какая-то дурацкая на заднем плане, солнце светит… И надпись: “happy birthday to you!” “Нет, — говорит она дочери, — не могу показать, я ее сразу же выбросила, от нее в доме пожар мог начаться… Но и это неправда, доченька. На самом деле все было совсем по-другому. Мы поженились с Джоном на следующий день. Никого не было счастливее нас. Вскоре у нас родилась дочь — это ты. Как мы тебя любили! Всю жизнь мы прожили вместе, не разлучаясь ни на минуту. Потом родились внуки, — твои дети, доченька, — мы и их очень любили. Умерли мы с Джоном в один день, в глубокой старости, и вы похоронили нас под одним деревом. И Лиз была на наших похоронах, в трауре, в черной вуали на рыжих волосах, принесла розы, гвоздики, лилии, ирисы…” Вот, Джон, какую я историю придумала, как тебе?
Молчание.
ДЖОН. Не знаю… Не знаю… Это от многого зависит…
Пауза.
ДЖОН. Не могу себе представить, как это будет по-русски… Не знаю. А когда у тебя день рожденья?
ТАНЯ. В июне… А у тебя?
ДЖОН. В начале ноября.
ТАНЯ. Плохо, очень плохо! Очень, очень плохо!
ДЖОН. Почему?
ТАНЯ. Скорпионы с близнецами очень плохо живут вместе… Как кошки с собаками… Жаль, очень жаль! …А что было с Лиз после того, как она яд выпила? Ох, нет, Джон, не надо, не рассказывай!
* * *
ДЖОН. Прекрасный день был сегодня, Танечка! Давно я так хорошо не праздновал Пасху. А сейчас — смотри-ка, что у меня есть: это специальные краски и кисти, чтобы раскрашивать яйца, на вот, раскрашивай! Я тоже буду, я очень хочу, в последний раз я делал это лет 20 назад, еще дома, с братом и сестрой. Вместе будем раскрашивать! Вот эту кисточку возьми, она лучше…
Молчание.
ДЖОН. Ты помнишь, ты задавала мне очень важный вопрос?
Молчание.
ДЖОН. А я не ответил на него, сказал, что отвечу на него позже.
ТАНЯ. Да, помню. Конечно, помню, Джоничка.
Пауза.
ДЖОН (откладывая кисть). Недавно мы ехали в машине с Дороти и Мартином. Было поздно — мы после съемок ехали. И я сказал им: “Вчера Таня сказала мне: “Я люблю тебя, Джон, будь моим мужем”. А Дороти спросила у меня: “А ты что ответил?” А я сказал Дороти: “Ничего”. А Дороти спросила: “А что сказала Таня?” А я сказал: “Таня спросила у меня: “Сколько женщин просили у тебя стать их мужем?” А Дороти: “А ты что?” А я говорю: “А я ответил Тане: 20 или 30”.
ТАНЯ. Ты сказал: “25 или 30”!
ДЖОН. Нет, “20 или 30”, я еще и на пальцах показал, вот так… Но это не важно… А Дороти спрашивает меня: “А Таня что?” А я говорю Дороти: “Таня спросила у меня: “Джон, может быть, ты садист?” А Дороти говорит мне: “Да, Джон, может быть, ты садист?” А я говорю: “Нет, я не садист!” А Дороти говорит мне: “Так может быть, ты ее не любишь?” А я говорю Дороти: “Нет, Дороти, я ее люблю!” А Дороти говорит мне: “Ну, Джон, это не серьезно!” А я говорю ей: “Нет, это очень, очень серьезно!”
Пауза.
ТАНЯ. А что сказал Мартин?
ДЖОН. Ничего не сказал. Он, наверное, думал о своем…
Пауза.
ТАНЯ. Джон, телефон звонит.
ДЖОН. Да-да, я слышу… Алло! Да, мама, здравствуй, да, все хорошо, да, я здоров… О, сегодня мы с Танечкой весь день готовили еду и весь день ели! …Нет-нет, гостей не было, только мы вдвоем, да, Танечка прекрасно готовит, очень хорошо готовит, все время что-нибудь очень вкусное… Бльини? Танечка, ты умеешь готовить “бльини”?.. Да, мама, она умеет. А сейчас мы красим яйца, Таня рисует прекрасного кролика… Представляешь, она не знала, что кролик — это символ Пасхи, в России нет такой традиции… Да, да… Здравствуй, отец, да, я рад за тебя, да, все в порядке, раскрашиваем яйца с Танечкой… Да, целую, с праздником! (Тане.) Тебе привет от Барбары… От моей мамы.
Пауза.
Ни разу еще за последние несколько лет я не говорил так сердечно со своими родителями!
* * *
ДЖОН. Ты дома, как я рад! Я думал: вот, приду, а Танечки нет, и дом мой пуст… Ну, Танечка, что случилось, перестань, перестань, отпусти руку, мне же больно! (Смеется.) Мне больно! Ну вот, ну вот, видишь — кровь, завтра приду на съемки забинтованный, Мартин спросит: “Джон, что это с тобой?!”, а я скажу: “Это Танечка укусила меня!” Нет-нет, придется наврать что-нибудь, не могу же я так сказать, все равно никто не поверит… Ну, перестань, перестань плакать, не плачь, пойдем, я хочу пригласить тебя в ресторан, я расскажу тебе, что случилось сегодня днем… Ну, давай не пойдем в ресторан, в другой раз пойдем в ресторан… Да, действительно, тебе лучше лечь. Ложись, я укрою тебя, вот так… Вот, слушай. Сегодня на съемках произошел ужасный случай, ужасный. Мы с Дороти долго репетировали эпизод, где я должен ударить ее по лицу, и все шло хорошо, но во время самой съемки я действительно ударил ее по лицу! И она выдержала эту сцену до конца, а потом заплакала, и плакала, очень сильно и долго плакала… прямо как ты. Это так ужасно, когда из-за тебя кто-то плачет!
ТАНЯ. Бедный Джон!
ДЖОН (смеясь). Вот, видишь, вот тебе уже и лучше, вот ты уже и повеселела! Давай, я тебе покажу смешной фокус. Видишь, вот монетка, вот, вот она, она еще есть, и вот ее уже нет… Ой, не получилось, не получилось, сейчас снова, одну минуточку, одну минуточку… Ой, опять не получилось! Нет-нет, не беспокойся, сейчас обязательно получится… Что-то я сегодня не в форме… Вот точно так же Мартин сегодня успокаивал Дороти!
ТАНЯ (резко). Ты мне много интересного рассказал о сегодняшнем дне!
ДЖОН. Сегодня Танечка устала, ей нужно спать, мы поговорим завтра…
Молчание.
ДЖОН. Сейчас я принесу Танечке что-нибудь вкусное, а завтра я расскажу, где я был прошлой ночью…
Пауза.
ДЖОН (четко выговаривая слова). Я всю ночь просидел на берегу реки с красно-белыми браслетами на руках!
Пауза.
ТАНЯ. Ну вот видишь, Джон, ты сказал — и нет проблем, проблемы исчезли; и я могу спокойно спать!
Пауза.
ДЖОН. Танечка, завтра я приду поздно.
Молчание.
Ты слышишь меня? У нас ночная съемка, я приду поздно. Ты меня слышишь?
Молчание.
Ты что, и вправду уснула?
* * *
ДЖОН. Боже мой, Боже, Танечка, что ты здесь делаешь, такой дождь со снегом! Пойдем, пойдем скорее, я же говорил тебе, что этот сигаретный автомат не работает… Пойдем, я купил сигарет, у нас есть сигареты! Заходи скорее, вот… Боже мой, почему у тебя пальто прямо на белье надето?! Туфли на босую ногу… Стой, я сейчас вытру тебя… Ты вся мокрая!
ТАНЯ. Я ключ забыла, стояла, ждала тебя…
ДЖОН. Да ты совсем пьяная! Ничего-ничего, это не страшно, общество анонимных алкоголиков… Сейчас, чай горячий… На, пей скорее!
Молчание.
ДЖОН. Что у тебя с визой?
ТАНЯ. Все в порядке. Андрей договорился. Завтра идем. Он уже письмо написал… Вот мой паспорт!
ДЖОН. Я очень, очень рад… Твой паспорт вкусно пахнет!
ТАНЯ (улыбаясь). Он пахнет бумагой!
ДЖОН. Он пахнет русской бумагой, очень хороший запах!
ТАНЯ. Пахнет русской бумагой…
ДЖОН. Да, очень хороший запах… Посмотри-ка, тут стоит “30 дней”, что это значит?
ТАНЯ. Да нет же, посмотри внимательно, там стоит “2 месяца”, вот я и живу здесь 2 месяца!
ДЖОН. Тут написано: “в течение двух месяцев”, но “30 дней”, понимаешь? Только 30 дней! Ты могла тут жить только 30 дней. Ты уже месяц живешь нелегально!
Пауза.
ДЖОН. Таня, с тобой все в порядке?
ТАНЯ (очень быстро). Они выпнут меня отсюда в 24 часа, они посадят меня в тюрьму, они больше никогда не пустят меня сюда, во всю Европу больше не пустят. Никогда, никогда, я никогда больше не увижу тебя, я умру там, у себя, от голода и тоски я там умру, они пустят меня к тебе потом, когда я буду старой, очень старой, я приду к тебе, беззубая и горбатая, и скажу: “Здравствуй, любовь моя!”, как у Пушкина, как в “Руслане и Людмиле”, там был такой герой, седой старый мужчина, он всю жизнь любил одну красавицу, а она сначала говорила ему: “Ковбой, я не люблю тебя!” Потом, когда он стал героем: “Герой, я не люблю тебя!”, а потом, когда он долго-долго учился, понимаешь, очень долго учился и наконец стал волшебником, она предстала перед ним и сказала дрожащим голосом: “Милый, твоя весна закончилась, моя весна закончилась тоже, да, у меня сегодня день рождения, 70 лет, может быть я немного седая, может быть, я немного горбатая, может быть, я не такая подвижная, как раньше, но зато, мой друг… Зато я поняла: мое сердце рождено для нежной любви, обними меня, милый, скорее…” Да, они не пустят меня сюда больше, я никогда больше тебя не увижу…
ДЖОН. Таня, Таня, подожди, еще ничего не случилось, вы пойдете завтра с Андреем, он все объяснит, у него очень хороший немецкий, он говорит, как немец, даже безо всякого акцента, это очень важно, он все как следует им объяснит, скажет, что произошла ошибка, ты извинишься, может быть, все обойдется, все будет хорошо… Всегда, всегда есть какой-нибудь выход из любой ситуации, даже если они плохо к тебе отнесутся, разные могут быть выходы из ситуации, у тебя есть я, например… А что там было дальше?
ТАНЯ. Где?
ДЖОН. У Пушкина.
ТАНЯ. Ну, что было дальше… Она подмигивала ему глазом, она стала его обнимать, он не выдержал, вырвался и побежал — ее, кстати, Наиной звали, как жену нашего президента. …А она кричала: “Ты обманул меня, невинную девушку! Все мужчины такие, все могут изменить в самый неожиданный момент! Но я сама виновата, что полюбила такого, какой позор, я отдала свою любовь такому плохому мужчине! Но ты еще пожалеешь об этом!” С тех пор они были врагами… А знаешь такое стихотворение у Пушкина, оно начинается словами “Я тебя любил”? Сейчас попробую перевести для тебя. “Я тебя любил. Может быть, любовь еще осталась в моей душе. Но не беспокойся, я не хочу тебя ничем расстраивать. Я любил тебя без всякой надежды, не говоря ни слова, иногда я боялся, иногда ревновал… Я любил тебя так искренне, так нежно, и пусть Бог даст тебе… пусть Бог позволит…” Нет, все-таки будет лучше, если я найду у Андрея перевод для тебя, у него наверняка есть… Да, так будет лучше…
ДЖОН. Хорошее стихотворение.
* * *
ДЖОН. Подвигайся ко мне, ближе… Что ты видела во сне?
ТАНЯ. Я стояла около дороги, мне надо было перейти улицу, но на светофоре был красный свет. Я подумала: “Нужно подождать зеленого!” Я не сказала себе: “Зеленого света”, я просто сказала: “Нужно подождать зеленого”, и тут же на дороге появился большой открытый грузовик с зеленым горошком!
Оба смеются.
ТАНЯ. Все-таки это очень хорошо, что они дали хотя бы три дня на сборы! Обычно только 24 часа…
ДЖОН. Я бы просто умер, если бы они заставили тебя уехать в 24 часа… Просто умер бы!
ТАНЯ. Я шла вчера по городу и увидела такую витрину, в ней пластмассовые кролики стояли рядами, они были довольно большие, они стояли колонной, как солдаты, а за плечами у всех были вещмешки. Я приблизила свое лицо к витрине — и они, конечно, увеличились, и у них оказались такие страшные лица с такими большими зубами… Джон, я хочу услышать твой ответ.
ДЖОН. Какой ответ?
ТАНЯ. Ты знаешь, какой ответ!
ДЖОН. Но ты ведь и так знаешь мой ответ!
ТАНЯ. Но я хочу его услышать, я хочу его услышать ушами!
Пауза.
ДЖОН. Недавно я разговаривал с одной своей подругой, ты ее не знаешь, она француженка… Я рассказал ей о тебе и о том, что ты сказала мне “Будь моим мужем!” И она спросила меня: “Так ты любишь Татьяну?” Я сказал: “Да, я люблю Татьяну!” Она спросила: “Может быть, ты любишь ее немного, чуть-чуть?” Но я ответил: “Нет, я люблю ее очень, я люблю все ее существо (existance), всю ее люблю!”
ТАНЯ. Что такое “existance”?
ДЖОН. Ну, Таня, ты знаешь это слово — Сартр, Камю…
ТАНЯ. А, да, экзистенциализм… да, “existance”…
ДЖОН. …всю ее люблю! А она спросила у меня: “Так ты женишься на ней?” И я ответил: “Нет.”
Пауза.
ТАНЯ. Почему?
ДЖОН. Но она не спросила у меня: “Почему?”
Пауза.
ТАНЯ. А я спрашиваю…
Пауза.
ДЖОН. Танечка, ты ведь знаешь меня…
Молчание.
ТАНЯ. Нет, я не знаю тебя.
Пауза.
ДЖОН. Ну, Таня, горевать мы будем после, ты ведь уезжаешь завтра — не сегодня. Я знаю, мне будет плохо, очень плохо, когда ты уедешь, но это будет потом, не нужно сейчас, Танечка… Ну вот, мне уже пора… И вот что, Танечка: я получил деньги, раздал долги, выкупил твой билет, и у меня кое-что еще осталось… Правда, меньше, чем я предполагал. Я решил: мы с тобой разделим эти деньги пополам, ты поедешь через Москву, они тебе еще понадобятся… Или вот что, даже большую половину возьми себе. Я приду очень поздно сегодня, не жди меня, ложись спать…
* * *
Здравствуй, Танечка!
Две недели назад закончились съемки, и только сейчас я смог сесть за стол, чтобы написать тебе письмо. Все эти две недели я только ел и спал, спал и ел, и больше ничего не мог делать, даже думать не мог. Полгода напряженной работы — мы начали, когда на улицах лежал снег, а сейчас цветут вишни — работы без выходных и праздников, да еще с такими событиями! Как, например, твой приезд. Бум-бум-бум. Иногда было очень тяжело. Две недели я провалялся в кровати, чувствовал себя, как последнее дерьмо, и размышлял только о том, что: “Почему же это все так устроено в мире, что чем больше времени, сил и эмоций ты вкладываешь в какое-нибудь дело и чем меньше денег ты потом за него получаешь, тем больше депрессия, в которую ты потом впадаешь? Вот такая вот у меня получилась формула… И только любовь, эта ни от кого не зависящая бабочка, перепархивает из числителя в знаменатель и обратно, когда ей заблагорассудится…” Вот о чем я только и мог размышлять все эти две недели! Цепочку, что ты мне подарила, я ношу не снимая, и я заметил, у меня появилась такая привычка — прикасаться к ней во все сложные моменты моей жизни. То есть я хочу сказать, прикасаться к кресту, который на ней висит. А недавно я видел сон: я нахожусь в большом, большом доме, большом здании с множеством пустых комнат, балконов и длинных коридоров, — как, помнишь, когда мы бродили по тому сквоту и вышли на ту часть здания, которую уже начали ремонтировать, — и я знаю — ты тоже в этом здании. Я иду по коридорам и вижу тебя, ты где-то вдалеке, в одной из комнат, я иду туда, но тебя уже нет там, я иду дальше и вижу тебя на балконе, я кричу, зову тебя, но ты не слышишь из-за ветра… Я хочу выйти на этот балкон, но пол в комнате разобран, там нет пола, там пустота… Я ищу обход, выбегаю на балкон — но ты уже ушла. Я бегу обратно, я слышу твои шаги на лестнице, я поднимаюсь по лестнице, очень быстро, задыхаясь, поднимаюсь, — и оказываюсь на крыше. И ты тоже на крыше, но на другом конце, и ты не видишь меня, потому что смотришь в другую сторону, и ты стоишь на самом краю, и даже не замечаешь этого! Я бегу по крыше, скользя ногами по черепице, срываюсь, падаю, чудом спасаюсь, подтягиваясь из последних сил, снова бегу, добегаю — но тебя нет уже там, ты — улетела! Я медленно иду вниз, спускаюсь по лестнице, я даже плакать не могу. Я дохожу до самого нижнего этажа и думаю: “Куда мне теперь идти? Пойду-ка я еще ниже, пойду-ка я в подвал!”, и вдруг вижу — ты сидишь на ступеньках, смеешься и говоришь: “Эх, Джони, Джони, где же ты так перепачкался? Посмотри: штаны у тебя грязные, рубашка грязная, и руки грязные, и щеки грязные, и даже уши у тебя грязные!”
Такой вот мне приснился сон. Как смогу, напишу тебе длинное письмо, все расскажу о себе в подробностях.
С любовью твой Джон.
* * *
Дорогой Джон!
Я уже давно дома, все пишу, пишу целыми днями… А сегодня мне приснился сон, будто я умерла, и гроб мой увозят куда-то на поезде, я даже знаю куда — в Берлин его увозят; только меня забыли положить в этот гроб, и вот я бегу, бегу за этим поездом, а он все набирает скорость, и мне тоже приходится бежать все быстрее и быстрее, а ноги у меня уже закоченели — я ведь труп все-таки — и стали как будто искусственные, как в фильме “Форест Гамп”, в начале, где герой со специальными шинами бегает… Еще ты снился… Но об этом я не буду в письме рассказывать. Вот и все мои новости. Да, забыла написать о самом главном: мне снилось дерьмо, много дерьма, мне даже есть его приходилось, а в России считается, что это к деньгам, главная примета насчет денег, да и Фрейд то же самое пишет; и если сон окажется вещим и у меня появятся деньги, то я приеду к тебе. А визу я куплю, я ее просто куплю, это можно будет сделать, если будут деньги. А может, и не приеду.
Что ж, будь здоров, крест не снимай, на люстру не смотри, ешь побольше овощей и фруктов.
Приветы Мартину с Дороти, Монике с Дэйвом и Катрин, ну и, конечно, сестре и маме.
С любовью твоя Таня.