Интервью
Опубликовано в журнале Урал, номер 12, 2003
Бытует мнение, что каждому времени — свои кумиры. Это так. Но всегда были и будут художники, которые, выражая взгляды своего поколения, тем не менее остаются на века. Их творчество, их осмысление происходящего, возможно, вызывает споры у современников, но никогда их взгляды не теряются в пустословии эпохи. Именно к таким людям, как бы дерзко или смело это ни показалось, я и отношу уральского прозаика Николая Григорьевича Никонова, книги которого — всегда событие в литературной жизни. Событие, потому что этому автору свойственна и сочность языка, и колоритность характеров, и обнаженная правда истории. Немногие из читателей знают, что почти каждый роман или повесть писателя: “След рыси”, “Старикова гора”, “Весталка”, — чтобы быть изданными, выдерживали мощную завесу обкомовской картечи. Сегодня Никонов вообще не издается, потому что у него нет денег для издания своих книг, а обращаться за помощью к толстосумам писатель не хочет. Но работать продолжает, ведь он из поколения “шестидесятников” — тех, кого война закалила с детства.
— Литература — точно отражает сегодняшний день. В обществе — безвременье, оно живет без юридической, экономической, без какой-либо вообще идеи и напоминает телегу, которая сама по себе катится. И неудивительно поэтому, что в искусстве процветает культ “звезд” — “звезды” эстрады, кино, конкурсов красоты. На мой взгляд, это как раз показатель деградации общества, это низовая часть культуры, достаточно пошлая. Ну а книжные прилавки задавил кич. Весь печатный хлам, который копился за рубежом, вылился на нас. Наше российское национальное искусство оказалось не защищено законом. А настоящая, подлинная литература есть. Другое дело, что сейчас она, как вода, ушла куда-то в подземные слои. Я абсолютно уверен, что уважающие себя писатели не могут не писать. Они пишут, только пока в стол.
— Вы ведь тоже пишете роман из серии, касающейся и темы войны?
— Цикл, в который вошли “Весталка” и “Чаша Афродиты”, я задумал еще в 60-е годы. Но если бы я стал писать их в те времена, меня бы просто посадили. Время действия — сталинская эпоха, и показываю я ее критически. Конечно, меня бы посадили или взяли бы на заметку. И так всегда было тяжело. Вы ведь знаете, что за “Старикову гору” писали в бюро обкома, за “Весталку” — в ЦК, были предложения исключить меня из Союза писателей, а роман сжечь. Хотя “Весталка” выдержала уже четыре издания и в Москве публиковалась. Вот так. Поводом было якобы неверное изображение женщины-героини на войне.
— Сегодня мы любим оглядываться на Запад. Как же там живут писатели?
— В любом случае нам копировать Запад нельзя по одной простой причине: на Западе культура складывалась тысячелетиями и сложилась в такую форму, какая там есть сейчас. Кроме того, там огромная система всевозможных “грантов”, стипендий, премий, стимулирующих развитие прежде всего национального искусства. Вот представьте, вы во французском книжном магазине, а он весь завален, скажем, английской или русской литературой. Этого по закону там быть не может. Приоритет — национальной литературе, а иностранная облагается акцизным налогом, который идет опять же на развитие национального искусства. Все же очень просто. У нас ничего этого нет. Пиратством заняты все издательства. Весь грязевой поток, выпускаемый с коммерческой целью — убийства, грабежи, насилия, — сегодня в значительной степени подавил русскую литературу. К сожалению, свободу мы поняли как анархию. Но, я думаю, это временное явление.
— Как долго такая ситуация может продлиться?
— Я не пророк, но могу сказать, что в истории подобное уже было. Даже Великая Октябрьская революция повторила события, которые происходили две тысячи пятьсот лет до нашей эры в Египте. Рабы и крестьяне свергли фараона, истребили знать. Потом из своей среды выбрали крестьянина, которого сделали фараоном, и все пошло по-старому. Как говорится, за что боролись, на то и напоролись. Конечно, с течением времени через боль, через муки все встанет на свои места. В любом случае разум должен победить, чтобы жизнь нормализовалась. Уже сегодня ясно, что нет прежнего упоения так называемой демократией, общество начинает выздоравливать, трезвее смотреть на мир. Демократия, кстати, по Платону, тоже одна из непродуктивных форм человеческой жизни. Я, например, считаю, что социализм не исчерпал своих возможностей, его принципы прекрасны, если их действительно соблюдать. Пока же у нас действует уголовный принцип: “Кто больше украл, тот и прав”. Но воровством долго не прожить. Я вижу будущее России в конституционной монархии. Во всяком случае, в Англии мне она нравится.
— Многие сейчас духовное спасение свое видят в религии.
— Я всю жизнь интересовался религией, хотя и не считаю себя религиозным человеком. Но я верующий человек. Если кто-то взывает к Богу, это свидетельствует о том, что душа этого человека открыта для боли и для совершенствования. Это важно. Потому что неизбежно после перенесенного потрясения наступает как бы духовное очищение. Такое должен каждый испытать. А нынешняя жизнь для большинства людей представляет собой сплошное страдание, отсюда и массовое обращение к религии. В той серии романов, над которой я сейчас работаю, есть объединяющее название “Ледниковый период” — это то, что случилось с нами, начиная с 1917 года. Думаю, мы сейчас живем в конце этого периода. Льды начали таять, но жизнь еще тяжелая.
— Николай Григорьевич, вас вот уже пять лет не издают, меценатство у нас не развито. Хорошо, если вы не ошибаетесь в своих прогнозах. Ну а если льды все же не растают, вы не хотели бы совсем покинуть эту страну?
— Я никогда не собирался жить за границей. Я был в Европе, мне нравится тот жизненный уклад, но остаться там и стать иностранным писателем никогда не хотел. В Европе я всегда мечтал только об одном: скорее бы вернуться сюда, домой, именно в этот город. Я патриот этого города, этой земли. Там мне не то чтобы не хватало русской речи — я просто не ищу другой жизни. Мне тут надо жить, как бы здесь ни жилось.
Интервью записано в 1997 году, в канун Дня Победы.
Беседовала Варвара Кудрявцева.
Опубликовано в газете “Главный проспект”