Рассказ
Опубликовано в журнале Урал, номер 11, 2003
Инна Ожерельева родилась в г. Артемовский Свердловской области. В 1995 г. окончила Уральский государственный университет (филологический факультет). Преподавала в школе, в горно-металлургическом техникуме им. Ползунова, работала корреспондентом в журнале “Деловой квартал”. Последние пять лет — редактор в новостях “Девять с половиной” (Телевизионное Агентство Урала). Рассказы печатались в журналах “Смена”, “Крестьянка”, “Луч” (Ижевск). Живет в Екатеринбурге.
В квартире тихо. До того тихо, что слышна подъездная жизнь — хлопают соседские двери, по лестничным ступенькам цокают не по сезону надетые каблучки, около лифта пищит чей-то мобильный, и кто-то нервно отвечает на звонок. Люди уходят, возвращаются, снова уходят. И снова возвращаются…
По квартире разгуливает толстый рыжий кот. Он только что съел крупную рыбину и теперь желает поспать. Ленивыми движениями он пробирается в гостиную и, несмотря на вес и объемы, грациозно запрыгивает в свое законное кресло. Опоздал. Там уже обосновалась хозяйка. Кот недовольно мурлычет и с оскорбленным чувством покидает гостиную — он любит спать один.
В большом и мягком кресле сидит Анечка, сидит, укутанная пледом из верблюжьей шерсти, в теплой кофте и толстых шерстяных носках. Перед ней, в самом центре комнаты, стоит телевизор. Вернее, это она расположилась перед телевизором, равнодушно глядя на пустой экран. Хотя если пошевелиться и пощелкать пультом — экран оживет. И в комнате не будет такой звенящей тишины, такого пугающего черного одиночества. Обычно по вечерам здесь кипят мексикано-бразильские кинострасти. Но сегодня завидная верность миру хуанов-карлосов сменяется апатией и даже безразличием. Перед глазами прыгают разноцветные точки, и нехорошо кружится голова. “Грипп, наверное…” — думает Анечка и, свернувшись калачиком, начинает дремать.
Мужа дома нет, но он скоро придет. Обычно Анечка встречает его во дворе, смотрит, как он паркует машину, и они вместе поднимаются на четвертый этаж пешком, без лифта. А сегодня она ждет его дома. Ей не хочется вставать с кресла, спускаться на улицу. И вообще, она засыпает. Когда муж вернется, он перенесет ее в спальню, уложит на широкую кровать, укроет теплым одеялом, а сам пойдет на кухню. После тяжелого дня ему надо расслабиться, снять с себя груз накопившихся проблем — что-нибудь выпить, покурить, просто посидеть в тишине. Он всегда так делает. Это словно ритуал какой-то. И даже восемь лет назад, когда Анечка появилась в его жизни, она не посмела нарушить это ежевечернее кухонное действо.
Хотя тогда она вообще ничего не смела требовать — робкая провинциалка, внезапно окунувшаяся в водоворот столичной жизни…
Она приехала из маленького шахтерского городка. Там Анечка жила в малюсенькой двухкомнатной квартире вместе с родителями. Каждое утро она просыпалась в семь часов, делала зарядку и принимала контрастный душ. Потом шла варить кофе и делать бутерброды. Кофе выпивала тут же, на кухне, попутно “рисуя себе глаза”, а бутерброды брала с собой на работу.
Работала Анечка продавцом-консультантом в большом книжном магазине. Он так и назывался — “Центральный развал”. Находился магазин очень далеко от Анечкиного дома, поэтому обедать приходилось там же, в соседней закусочной. Но Анечка к делу подходила продуманно — заказывала только чай или кофе, а бутерброды или пирожки приносила с собой. В закусочной на это не обращали внимания.
В магазин Анечка старалась одеваться нарядно. От одной только мысли, что туда можно запросто прийти в кружевной юбке или полупрозрачной кофте, ей становилось тепло и радостно. И нисколько не обидно было осознавать, что ты часть интерьера, как, например, прилавок или пальма.
До этого Анечка принимала стеклотару в забегаловке, именуемой магазином, на окраине города. Ей до сих пор иногда снились синие рожи местных бомжей, которые, улыбаясь беззубыми ртами, выставляли на прилавок аккуратно отмытые в соседних лужах пивные бутылки… Там Анечка работала в нитяных перчатках и толстой телогрейке. Голову она повязывала шерстяным платком, а на ноги надевала суконные бурки. Такие уже давно не продавались в магазинах, но уборщица тетя Галя откопала где-то одну пару и отдала их Анечке:
— Застудишь ноги, пиши — пропало. Так что — носи на здоровье.
Холод в магазине был просто неистребимым. Ни батареи, ни электрообогреватели уже не спасали. Сменщица Катя приносила в термосе горячий чай и несколько сворованных в кондитерском отделе шоколадных конфет. Анечка — бутерброды с сыром и стограммовый аптечный пузырек с настойкой боярышника. Они выпивали семидесятиградусную вонючую жидкость, не отходя от прилавка, и занюхивали хлебом.
— Теплеет, — морщилась Катя и шумно выдыхала.
— Теплеет, — соглашалась Анечка.
— Мы-то еще ничего, а вот девки в ларьках и вовсе вымерзают. Там же у них — ни туалетов, ни печки. А куда деваться? Работать-то больше негде…
— Негде, — опять соглашалась Анечка и, вздохнув, начинала скучать. Потому что скучное это дело — жить в маленьком городишке.
Но потом у Анечки появилась мечта. Нет, мечтала она и раньше, но всё как-то так, по мелочи — то колготки новые хотела, то в отпуск летом пойти. А тут вдруг поняла, чего ей хочется — ДРУГОГО. Всего ДРУГОГО — и работы, и города, и жизни, и даже себя другой, новой, легкой, без мыслей этих вечных, дурацких — о получке, неоплаченных квитанциях, наступающей зиме… И мечта не пропадала, она жила в ней, даже росла, крепла, набирала силу, пробивалась, как цветок из-под асфальта.
— Не мечта, а причуда какая-то, — говорила сама себе Анечка и грустно улыбалась. Потому что не знала, что с ней делать, с мечтой-то. Как поставить ее на стартовую прямую? Как реализовать ее?..
Под Новый год Анечка загадала желание. Загадала “по-честному”, как и полагалось — записала желание на листочке, сожгла его, пепел проглотила и запила бокалом шампанского. Все это надо было сделать быстро, пока бьют куранты. Поэтому желание получилось одно — “чтобы жизнь изменилась”. И подписалась — Анна Павл. Перевалова.
И стала ждать.
А в середине февраля, через полтора месяца после Нового года, к отцу Анечки Переваловой пришел в гости бывший одноклассник. Вернее, встретились они на рынке, где Анечкин отец торговал пирожками, которые стряпала Анечкина мама. Пирожки были с капустой, луком и иногда — с мясом. Лепились они из покупного теста, зато жарились на хорошем подсолнечном масле.
Бывший одноклассник купил у отца два пирожка, тут же их съел, потом решил купить еще и тогда-то узнал в испитом торговце своего бывшего дружка. Одноклассник дождался, пока отец закончит торговлю, усадил его вместе с пустыми уже контейнерами в свою машину и довез до дому. В машине они разговорились, порадовались неожиданной встрече и договорились, что завтра одноклассник придет в гости.
На следующий день Анечкин отец заставил Анечкину мать прибраться в квартире, приготовить праздничный салат “оливье” и купить пол-литру. Когда пришел одноклассник, квартира Переваловых сияла чистотой и новой скатертью. Гость был не с пустыми руками, а с громадной сумкой, набитой продуктами.
В самый разгар дружеской встречи с работы пришла Анечка. У нее болела спина, ноги отекли, а руки были красными и шершавыми от постоянного холода. Она отстояла двенадцать часов за прилавком и хотела нырнуть в горячую ванну. Но Анечке было всего девятнадцать, а в этом возрасте усталость еще не сказывается на внешности. Поэтому гость (которого звали Гарик Костельский) был приятно удивлен, что у его дружка Пашки Перевалова такая взрослая красивая дочь.
— Вы ее, наверное, в карты выиграли, — заржал Гарик и в упор уставился на Анечку.
Был он невысокий, сероглазый, на голове — “площадка”. Так тогда стриглись — на макушке ровный ежик волос, словно голова под ним плоская, как блин. Одет в дорогой костюм, на безымянном пальце — крупная золотая “печатка”, на ногах — черные лакированные ботинки; в прихожей валялось небрежно брошенное драповое пальто.
Через пару часов он уже знал о Переваловых все — где работают, на что пьют и как живут.
А еще через день явился на работу к Анечке, постучался в окошко, через которое она принимала бутылки, и сказал: “Собирайся”. Вообще-то Анечка за словом в карман не полезет, но тут что-то стушевалась, даже растерялась и от неожиданности такой собрала вещички и, ничего не объясняя сменщице Кате, вышла к Гарику Костельскому.
В грязном дворике магазина стояли переливающийся на солнце “мерседес” и два пьяных грузчика с открытыми от удивления ртами. (Тогда Анечка еще не разбиралась в моделях — для нее все импортные машины были “мерседесами”.)
— Садись, — Костельский распахнул дверцу и красивым жестом пригласил Анечку.
Она послушно села на переднее сиденье и аккуратно натянула на колени полы дубленки, чтобы не было видно старых, заштопанных гамаш. В салоне пахло дорогим одеколоном. И Анечка с тоской подумала, что такой одеколон стоит, наверное, три ее зарплаты…
— Больше в этом гадюшатнике работать не будешь, — Гарик уверенно вел машину, не обращая внимания на светофоры.
— Так ведь больше негде, — Анечка пожала плечиками. До нее вдруг дошло, что едет она в машине с практически незнакомым человеком, что без спроса ушла с работы, с которой наверняка попрут, и что едут они неизвестно куда и зачем. “Мама дорогая…” — вздохнула Анечка.
Гарик же привез ее домой, высадил у подъезда и на прощанье протянул визитку:
— Чтобы завтра в 9.00 была по этому адресу. Как штык. Усекла?
Анечка кивнула и с облегчением подумала, что вроде бы все обошлось. И даже решила вернуться на работу. Ну, поорут, ну оштрафуют. Так ведь, может, не выгонят…
— Валяй домой. Папке привет, — Гарик кивнул головой, и машина рванула с места.
Анечка помахала ему вслед. А потом взглянула на визитку. И ахнула. Там, черным по белому, под золотым двуглавым орлом, было выведено — “Костельский Игорь Иванович, генеральный директор ООО “Фита”. Даже Анечке, обычной приемщице стеклотары из продуктового магазина, было известно, что “Фита” держит под контролем всю книжную торговлю в городе и районе и что ей принадлежит сеть книжных магазинов, в том числе и самый крупный — “Центральный развал”.
А работать в “Развале” было золотой мечтой любой местной девочки-ларечницы…
Неужели — сбылось? — прошептала Анечка и осторожно поцеловала визитку. Выходит, пепел был съеден не зря.
Анечка наблюдает за покупательницей. Та ходит между стендов, равнодушно разглядывая книги. Анечка прикрывает глаза, чтобы не видеть сей демарш — посетительница дает уже десятый круг по отделу. Еще пару месяцев назад Анечка ринулась бы в бой и стала допытывать насчет “что вас интересует?” Но теперь она подуспокоилась, научилась различать потенциального покупателя от просто зрителя, научилась “ловить момент”, когда покупатель готов и его можно брать в оборот.
А гуляющую здесь даму она знает.
Это Таня Ржанникова.
Таню знает весь район.
Тане далеко за 40, но все ее зовут не иначе, как по имени. Когда-то Таня закончила институт, работала в школе и обучала детей русскому языку и литературе. Но потом что-то с ней случилось (правда, было это оч-ч-ень давно!) — то ли Таня упала и ударилась головой, то ли загрипповала с осложнениями, только в итоге попала она в клинику “Зеленый бор”, что в областном центре. А в клинике той лечат всякие нервные болезни. В общем, дали Тане “пэнсию” и возможность отдыхать на зеленоборских просторах четыре раза в год.
Детей у Тани не было. Зато была мама и такса Эсмеральда. И проживали они все вместе в самом центре городка в громадной квартире, что досталась от папы — партийного работника, среди пальм и фикусов. Таня не была дурочкой (ну что вы, какая дурочка закончит институт!) — она даже давала частные уроки, помогала некоторым детям делать домашние задания и повторяла с ними орфографию. Еще Таня любила читать. А читала она много, очень много! Иногда даже писала отзывы в литературные журналы, которые с завидной регулярностью брала в библиотеке.
И если бы не мама, то всю бы свою “пэнсию” Таня тратила бы на книги.
Вот почему продавщица Анечка знала Таню в лицо. И знала, когда Таня только приценивается и выбирает, а когда собирается что-то купить. Например, сегодня Таня только “думает”, а вот в конце недели обязательно придет. Причем придет как на праздник — в шляпе, с таксой и громадной сумкой (в нее она будет складывать покупки). И расскажет всему магазину, что вот, мол, получила за уроки, до пенсии далеко, но на хлеб хватит, а книга — хоть и духовная, но пища, поэтому с голоду они с мамой не умрут.
— Боже, какой ужас! — услышала Анечка Танин голос. Голос у Тани томный и какой-то чарующий, обволакивающий, нежный. Таким голосом говорили звезды кинематографа 30-х годов. “Неужели что-то выбрала?” Анечка обнаружила Таню около прилавка с газетами. Был у них в магазине такой отдельчик. Гарик сдавал небольшое место торговцам прессой. И только с одним жестким условием — чтобы были глянцевые журналы “для всех слоев”, без порнухи и “чернухи”. “Желтая” пресса не возбранялась. Именно такую газету сейчас и разглядывала Таня. А там на первой странице во всей красе — любимец женщин, кутила и ловелас, известный московский актер Андрей Диванов.
— Что случилось? — спросила Анечка. Газету эту она уже видела, пролистала даже, но ничего сверхинтересного не обнаружила. Но судя по Таниному разгневанному лицу, там были собраны все грехи мира.
— Да как они смеют! — уже во весь голос закричала Таня и ткнула пальцем в заголовок. “Жена застукала Диванова с дочерью нефтяного магната”. И чуть ниже — “Очередной брак российского секс-символа потерпел очередной крах”.
Анечка взяла Таню за руку и осторожно потянула в сторону своего отдела:
— Пойдемте-пойдемте, не надо так реагировать. Это же “желтая газетка”.
Таня попыталась еще что-то выкрикнуть, но потом успокоилась и послушно побрела за Анечкой. По Таниному лицу текли самые настоящие слезы. Она плакала. Потому что сейчас обидели не того, о ком написали, а Таню — обидели больно и несправедливо. Буквально плюнули в душу и посмеялись над ней, Таней, и над ее Большой Любовью…
Потому что Большую Танину Любовь звали Андрей Диванов.
Актера Диванова Таня Ржанникова полюбила внезапно.
Началось все три года назад.
Была осень. За окном лил дождь, а по телевизору показывали фильм из жизни средневековых рыцарей. Златокудрые герои отстаивали честь своих златокудрых дам, звенели мечи, ломались копья, дамы одаривали своих любимых поцелуями, а Таня откровенно скучала. Раньше, когда кинематограф был удовольствием дешевым, Таня ходила в местный кинотеатр на все премьеры. Теперь билеты туда были ей не по карману, поэтому приходилось довольствоваться телевизором.
Накануне Таня подвернула ногу и сидела дома. А ночью ветер снес на крыше все антенны, и Танин телевизор с грехом пополам показывал полторы программы. По одной из них и бряцали доспехи. Таня зевнула, поправила на ноге фиксирующую повязку и… вдруг увидела ЕГО! ОН улыбнулся, устало откинул со взмокшего лба длинную прядь и послал Тане воздушный поцелуй…
Так в Таниной жизни появился актер Диванов.
О Таниной любви Анечка узнала случайно.
В тот день она работала во вторую смену и ей досталось разбирать только что привезенный товар — подарочные издания альбомов с репродукциями. Альбомы были дорогие, и каждая книга запечатана в тонкую пленку. Анечка залезла на стремянку и аккуратно расставляла их на высоких стеллажах.
— Извините, не могли бы вы мне помочь, — прошуршал откуда-то снизу томный голос. Анечка на секунду отвлеклась и увидела рядом со стремянкой Таню Ржанникову — в шляпе и с таксой.
— Я бы хотела какой-нибудь шикарный альбом с уральской тематикой. Подскажите, что у вас есть…
— У нас много чего есть. Вы на какую сумму ориентируетесь? — Анечка всегда задавала такой вопрос. Должна же она знать, что предлагать покупателю.
— Ах, милочка, при чем тут деньги? Важна суть… — ответила Таня и обреченно вздохнула. Шляпа на ее голове колыхнулась, словно от дуновения ветра, и замерла.
— Сейчас, — сказала Анечка и слезла с лесенки. Мыслительный процесс заработал вовсю — Анечка судорожно вспоминала, что есть в наличии. Конечно, она могла бы “зайти” в компьютер и посмотреть там, но она совсем забыла, где находится файл с прайс-листом. Она даже забыла, как называется этот файл. И вообще, с компьютером Анечка пока была “на Вы”. Но об этом она никому не рассказывала.
Таня терпеливо ждала, и даже такса Эсмеральда смирно сидела у Таниных ног, не издавая ни единого звука. Анечка старалась не суетиться. Главная ее задача была — найти слово “Урал”, применительно к любой отрасли или науке.
— Вот! — спустя двадцать минут счастливая Анечка торжественно протянула Тане большую книгу в суперобложке. — “Сказы Бажова”, подарочное издание. Но очень дорогое.
Таня встрепенулась, словно ото сна, и взяла книгу в руки:
— Боже, какая прелесть!
Затем, не выпуская книгу, шепотом спросила Анечку:
— Как вы думаете, это хороший подарок?
— Замечательный! — отчеканила Анечка и брякнула на всякий случай: — Книга — лучший подарок.
Таня еще минут пять находилась в прострации — то ли раздумывая, брать ли ей книгу, то ли подсчитывая, во сколько ей это обойдется. Потом, видимо, решившись, подошла к Анечке:
— Спасибо, милочка.
И манерно пропела:
— Я же к Андрюше еду. У него премьера, знаете ли…
Через полчаса продавщица Анечка Перевалова уже знала всю историю любви Тани Ржанниковой к актеру Диванову.
“Бред какой-то”, — думала Анечка, слушая складный рассказ Тани.
— Я увидела его, и у меня появилась мечта… — шуршал Танин голос: — полюбить этого человека и быть любимой им. Любовь — это счастье. А исполнение мечты — счастье вдвойне…
“А кто же спорит”, — думала Анечка. Она-то знала, что такое мечтать.
— И вот — сбылось. Мы любим друг друга. Но между нами расстояния, да и много других препон. Но без преодоления нет полноты счастья обладания…
Половину того, что говорила Таня, Анечка не слышала. Она с трудом переваривала уже услышанное. А в мыслях, подгоняемые богатой фантазией, проносились кадры. Красавец Диванов и Таня Ржанникова с обведенными синим карандашом глазами… Таня в широкополой шляпе на премьере в московском театре… Таня и Диванов о чем-то разговаривают, и Таня, смеясь, кладет ему на плечо руку… Финальный кадр — поцелуй, такой, как на экране. И тихое Танино хихиканье…
Еще недавно Анечка могла бы смело обозвать Таню дурой и прервать поток ее неправдоподобных воспоминаний. Но Анечка, несмотря на юный возраст и сравнительно короткий срок работы в “приличном месте”, уже поняла, что самое невероятное в этой жизни и оказывается в конечном итоге правдой. “Не может быть”, — удивлялась про себя Анечка, разглядывая Таню, и в мечтах ставила на Танино место себя — себя и Андрея Диванова.
Хотя, если честно, фильмы с Дивановым Анечка не смотрела. Романтические герои со сладкой внешностью не были в почете у провинциальной девочки. Ей больше нравился актер Сидихин — мужественное лицо и холодный взгляд.
Но актер есть актер — он где-то далеко, в другой жизни. Он ходит по другим улицам, пьет дорогое вино и знакомится с другими женщинами. Нормальные девушки о нем не мечтают. Потому что он — картинка, кадр, он не осязаем и бестелесен, в общем, полнейшая виртуальность. Мечтать надо о том, что сбудется. Или может сбыться.
А вот Таня Ржанникова, несмотря на свои 40 с большим хвостиком, нарушила неписаный закон, сотворила себе мечту и наглейшим образом воплотила ее в жизнь — познакомилась с актером Дивановым.
— Слушай, у меня сегодня чуть крыша не съехала, — сказала Анечка в тот вечер Гарику. Они мирно пили пиво и смотрели телевизор. Вообще-то Анечка жила с родителями, но иногда оставалась ночевать здесь.
— Ты насчет чего?
— Да покупательница одна голову заморочила. Представляешь, до того достала, что я даже ей поверила…
И Анечка подробно, в цвете и красках, пересказала весь разговор с Таней Ржанниковой. Гарик слушал молча, не перебивая.
— Нет, ну надо же, — закончила Анечка, — и чего я рот раскрыла, как дура, ей-Богу! Вижу же, что ненормальная… Как соловей — врет-заливается.
Гарик еще помолчал пару минут, потом поставил на пол пустую кружку, потянулся, пощелкал пультом каналы и сказал:
— А-а-а. Не, не врет.
И добавил:
— Сгоняй за пивком.
Анечка пошлепала на кухню, вытащила из холодильника две бутылки и вернулась в комнату.
— А ты откуда знаешь, что не врет?
— Откуда? — Гарик зубами открыл очередную бутылку, кинул крышку в пепельницу и засмеялся: — Живу давно.
Потом добавил:
— Я сам ей билет в Москву покупал. Туда и обратно. Еще когда она в первый раз к нему ездила.
— Ты-ы-ы? — Анечка вытаращила глаза. — С чего это вдруг?
— Спонсорская помощь для хорошего человека.
— Спонсорская… для кого?.. — Анечка икнула, потом вдохнула в себя побольше воздуха и спросила: — Вы что, с ней знакомы?
— Были. Когда-то.
— Вы встречались?
“Если он скажет “да”, то я упаду с дивана”, — подумала Анечка.
Гарик засмеялся, притянул Анечку к себе и чмокнул в висок — по-братски:
— Это было сто лет назад, в другой жизни. Мы с ней учились в одной школе.
— Ты и с папаней моим вместе учился…
— Батя твой мне друг. А Таня… она из другой параллели была.
— А потом?
— Что “потом”? Ничего.
— Ну, вы учились, встречались… — осторожно начала Анечка. — Потом-то что было? Ну, между вами?..
Гарик опять улыбнулся:
— Потом приключилась грустная история.
— Она забеременела?..
— Почти. Она влюбилась.
Таня влюбилась. Значит, когда-то Таня была нормальной и совершала нормальные адекватные поступки.
— И?..
— Все, отвали. Спать хочу. — Гарик, картинно зевая, пошел в ванную. А Анечка осталась сидеть на диване.
— …и?
— Говорят, что-то там у них не срослось. Только кто сейчас правду узнает?
Тетя Света, младшая сестра Анечкиной матери, жила через два дома, в соседнем дворе, в старой четырехэтажной “хрущобе”. Племянницу она любила и иногда подбрасывала ей деньжат. А еще со Светой можно было поговорить по душам, и она ничего не рассказывала родителям.
Анечка зашла к ней поболтать. Они пили чай с конфетами, сплетничали, и в какой-то момент разговор сам собой плавно перетек на общую знакомую — Таню Ржанникову.
Анечка тут же выложила Свете про Танину любовь к Диванову, про их якобы московское знакомство, поездки на спектакли, письма и прочее и про версию Гарика, что “все, мол, это правда”.
— И как ты думаешь — правда?
Света задумчиво постучала пальцами по столу:
— Кто его знает? От Тани чего угодно ожидать можно. Скорее всего, правда…
Оказалось, и Света помнила ту давнюю историю Таниной любви.
…В их маленьком шахтерском городке Таня была девушкой видной. Папа — партийный, мама — домохозяйка. Квартира из четырех комнат в центре в доме с высокими потолками. Под окнами — персональный папин автомобиль “Волга”. За городом — дача. Шуба — только натуральная, туфли обязательно итальянские или французские. Это теперь они в каждом магазине, а тогда — только по великому блату и “нужным” людям.
После школы Таня поступила в педагогический институт. Правда, хотела в театральный, но туда не получилось, пришлось идти “на педагога”. Тоже, кстати, не каждому дано. И все у нее было хорошо и распрекрасно, и все благополучно распланировано на двадцать лет вперед, что даже мечтать о чем-то смешно было. Говорят, когда кругом один позитив, человек расслабляется, теряет связь с реальностью, забывает, что он такой же, как и все. Вот и Таня расслабилась — взяла и влюбилась. Этого, конечно, ожидали. Даже приданое готовили. Но чтобы такое!..
Света замолкает.
Анечка не выдерживает:
— Какое такое?
Света тянет время, потом выразительно произносит:
— Фарцовщик!
Анечка теряется:
— Что?
Слово “фарцовщик” из какого-то далекого далека, из лексикона ее папаши. Что оно обозначает — Анечка представляет с трудом. Хотя ассоциируется с чем-то бандитским — карманник, например, или форточник.
— Да спекулянт, — поясняет Света. — Только рангом повыше.
Это был, ни дать ни взять, скандал чистой воды. Чтобы дочь уважаемых родителей, партийного папы взяла и связалась с фарцовщиком?.. И не просто связалась, а влюбилась? Нет, скандал-скандал… А кавалер при всех подобающих ему регалиях — бывший зэк, потомственный уголовник, на левой руке синяя наколка, за столом вести себя не умеет, книжек не читает и даже в кино не ходит. Но, говорили, тоже влюбился. По самое не могу.
— И что потом?
— А потом… Потом хуже всего. Они уже день свадьбы назначили — родителям пришлось смириться, позвали гостей, купили кольца. Таня вместо фаты решила белую шляпу надеть — огр-р-р-омную такую. Ну, шляпу тоже купили… А потом, перед самой свадьбой, мать взяла и увезла Таню в Крым, на море…
Вечером Анечка не выдерживает и начинает еще один разговор про Таню. Какая-то зыбкая темка, и очень уж хочется ее развить… Гарик долго отнекивается, но вдруг неожиданно соглашается и рассказывает Анечке уже услышанную от Светы историю.
— …а потом, перед самой свадьбой, мать взяла и увезла Таню в Крым, на море…
Гарик замолчал, открыл очередную бутылку пива, сделал пару глотков и, глядя поверх Анечкиной головы, добавил:
— Только Таня, наверное, в Крыму этом всё думала-думала о нем…
— О… ком?
Гарик сделал вид, что не услышал:
— Короче, додумалась до психушки. В общем, привезли Таню домой, определили в “Зеленый бор”, пенсию оформили. Так и живет теперь. Одна.
— А с женихом как же? Он-то где?
— Да нигде. Живет, как жил.
Анечка посидела несколько минут молча, переваривая услышанное. Эфемерная Таня вдруг материализовалась во плоти, как Царевна-Лебедь из озера. Вроде только что ничего не было, и вдруг оказалось, что есть! Есть она, Таня! Не в шляпе, не с таксой, а живая, нормальная Таня.
— Гарик, а кто в этом виноват? — спросила Анечка очень тихо, почти шепотом. Она уже давно поняла, откуда у этой истории растут ноги и кто в ней главные фигуранты. Но все как-то не могла поверить в это.
Гарик удивился:
— А почему ты решила, что кто-то должен быть виноват?
— Потому что в любой ситуации есть виноватый. Как в ДТП — кто-то кого-то “подрезал” или дорогу не уступил. Ну ничего же на ровном месте просто так не происходит!
— Ну, если как в ДТП, — подумал Гарик, — то, наверное, жених виноват.
— А жених при чем?
— Не заступился. Не стал бороться за нее. Решил, что если поддалась уговорам матери — значит, не любит.
— Света, а кто виноват? — спрашивает Анечка, в очередной раз допытываясь у тетки насчет Тани.
— Виноват? — Света достает из морозилки мясо и собирается варить суп. Мясо — кусок льда. Его трудно разрубить. Поэтому Света, немного подумав, кладет его в кастрюлю с водой — пусть оттает.
— Виноват? — переспрашивает еще раз она. Затем отвечает: — Мать, наверное. Зачем сунулась, куда не просили. Жила бы Таня со своим уголовником… — Света замолкает, осторожно смотрит на Анечку и продолжает: — как у Христа за пазухой…
Анечка молчит.
— Мама, а ты знаешь Таню Ржанникову?
— А кто ж ее, дурочку, не знает?
Мать катала из теста длинные колбаски, потом разрезала их и делала маленькие лепешки. Сегодня был “выходной”, и пирожки стряпались только “для дому”.
— Мам, а правда, она нормальная была?
— Может, и была.
— Мам, а правда, у нее какая-то романтическая история приключилась…
— Че-е-его?
— Ну, говорят, у нее был любовный роман, ей не разрешили замуж…
Мать вдруг громко захохотала:
— Это тебе твой хахаль рассказал? Ему бы только книжки писать, Самуилу Маршаку… Таня — как дурой была, так дура и есть. Любого спроси.
Первая партия пирожков аппетитно шипит на сковородке. Мать осторожно переворачивает их и, не глядя на Анечку, бросает ей через плечо:
— Завязывай ты с ним. Он же в отцы тебе годится.
— Слушай, Нюська, а может — поженимся?
Анечка давно ждала этой фразы. И когда он произнес ее, среагировала спокойно:
— Может, и поженимся.
— Ну-у, тады давай, что ли, нах Москау?
В Москву — разогнать тоску. В предсвадебное путешествие, за покупками, тряпками и прочей дребеденью. Купили путевки “По Золотому Кольцу”.
— Страну хоть посмотрим, среднюю, так сказать, полосу России. На поезде — туда и обратно. Согласна? Я на поезде уже сто лет не ездил.
А она вообще никуда не ездила. У нее и деньги появились только с Гариком. Он никогда не жадничал, покупал все, что она хотела, и одевал с ног до головы. И родителям ее денег давал. “С деньгами-то хорошо”, — думала Анечка и вспоминала, почему-то Таню Ржанникову. Таню было жаль — одинокую, живущую в своем безумном мирке, заблудившуюся среди вымысла и реальности. И ведь на месте Анечки могла быть Таня — жить рядом со своим Гариком, любить его и в беде и в радости, и в богатстве и бедности. Анечка же была с ним только в радости и богатстве. И не ее это вина. И не было ей стыдно за это — у жизни, как у человека, свои причуды.
Было это восемь лет назад. Сели они тогда в поезд и поехали. Доехали до Москвы. А там — клубы всякие ночные, казино, рестораны. Правда, и в музеи тоже ходили. И даже в театр один купили билеты. Хороший был спектакль. Анечке понравился…
А потом закрутила-завертела нелегкая, Анечка даже опомниться не успела. В общем, решила она тогда в Москве остаться. Гарик на прощанье залепил ей пощечину и оставил в первопрестольной без денег; документы, правда, отдал, а вещи — нет. Думал, наверное, что одумается и сама на вокзал прибежит. А Анечка не побежала. В общем, уехал он без нее в мягком купейном вагоне с Казанского вокзала на далекий теперь и холодный Урал.
Сегодня Анечка не пошла встречать мужа. И не из-за температуры. В три часа дня она спустилась к почтовому ящику и обнаружила там письмо от матери. Сначала Анечка испугалась — матери она звонит по нескольку раз в неделю. А тут письмо. Но ничего страшного не случилось. Мать рассказывала, что живут они хорошо, благодарила за деньги, которые Анечка выслала ей накануне, передавала привет от отца, Светы, от бабушки с дедом.
Письмо было длинное, обстоятельное, на нескольких страницах, и Анечка не могла понять — зачем мать его написала? Но вздохнула и стала дочитывать до конца мелкие материнские каракули. Потом аккуратно свернула его и положила в конверт. Все, конец. Когда-то в детстве у нее была присказка — “конец-кончик, читателю поклончик”. Вот и сейчас — поклончик читателю, ей то есть.
В самом конце письма, уже после “целую, до встречи, звони чаще и пр.” — мелкая и якобы незначительная приписка: “Да, говорят, Гарик распродал свои магазины и уехал за границу. И кикимора эта болотная, Таня, с ним…”
Анечка сидит в кресле и тупо смотрит в телевизор. Все-таки это произошло, и жизнь не перестает ее удивлять. Гарик Костельский и Таня Ржанникова. Из разных параллелей. Бизнесмен и дурочка. Бывший фарцовщик и девочка из благополучной семьи. Им обоим далеко за пятьдесят. В таком возрасте люди уезжают в деревню, заводят кур, а по вечерам смотрят сериалы. В таком возрасте даже не разводятся — бежать некуда, позади жизнь, впереди — старость.
А они? Наверное, снова купят белую шляпу. Старую Таня заносила до дыр. А может, Таню вылечат? Вернут в мир реальный — она же не дурочка, просто странная немного. В таком случае в Крым они больше не поедут. Что им теперь-то в Крыму делать?
Анечка засыпает, свернувшись клубочком, и не слышит, как возвращается муж. Он открывает дверь своим ключом, заглядывает в гостиную и, увидев спящую Анечку, улыбается. Все-таки это здорово, когда дома тебя ждут.
Он идет на кухню, стараясь не шуметь — моет руки, достает из холодильника бутылку красного вина, из шкафчика — прозрачный бокал на тонкой ножке. Распахивает форточку и, вдохнув полными легкими прохладный осенний воздух, вытягивает из пачки сигарету.
Актер Диванов курит у открытого окна. Спать совсем не хочется. Хотя и устал невероятно. Но сон не идет, и Диванов с тоской смотрит на затихшую ночную улицу.
Ему одиноко. Когда-то, наверное в другой жизни, он вообще не переносил одиночество. Но тогда была мама, первая жена Зойка и дочка Манюня. Потом Зойка забрала Манюню и уехала в Канаду, потом Манюня перестала звонить из Канады, потом женщины стали для него предметом более физиологическим, нежели духовным, и одиночество зарезервировало в его квартире вечернее время. Близкие люди разлетелись кто куда — кто в мир иной, кто в мир далекий. Испарилось душевное тепло, и по вечерам в квартире актера Диванова сидел одинокий человек.
Но потом в его жизни появилась нежная девочка Аня. Восемь лет назад чувство, налетевшее ураганом, разрушило все прежние связи, мысли, желания. Теперь хотелось только одного — чтобы девочка Аня была с ним, жила рядом, просыпалась рядом и никуда не исчезала. И она жила. Только ему иногда казалось, что живет она с ним больше по привычке, нежели по желанию.
— Анализируй каждый свой день, — говорила когда-то мама, заставляя его вести дневник. — Это прекрасная возможность контролировать свою жизнь. И, кстати, неплохое лекарство от бессонницы…
Она оказалась права. Правда, на переписку с самим собой у него не хватает ни сил, ни времени. Зато мысли о прожитом дне с сигаретой и бокальчиком вина действительно были замечательным средством от бессонницы. Только Диванов старался не грузить себя всеми прожитыми проблемами — он вспоминал лишь хорошее. И это было своеобразным аутотренингом.
Вот и сегодня — что-то хорошее сегодня было.
И он вспоминает — смешная женщина в широкополой шляпе! Она ждала его у выхода из театра, скромно стояла в сторонке и смущенно улыбалась. Он сам подошел к ней, потому что вспомнил — она приезжала к нему много лет назад, поздравляла с днем рождения, привозила кучу варений-солений. Зовут ее, кажется, Таня. Она издалека — то ли с Урала, то ли из Сибири. Сегодня они долго разговаривали, сейчас он и не вспомнит — о чем. Помнит только, как она совершенно неожиданно произнесла:
— Что ж ты, Андрюшенька, куришь так много?..
И протянула красиво упакованную коробку какого-то заморского шоколада.
Господи, как мама когда-то!
Анечке без разницы — курит он или нет. “У каждого — свое право на личную жизнь”. Она интересная, Анечка. И добрая. Иногда Диванову кажется, что до нее он никого не любил. А иногда, что просто заполнил ею пустующее пространство… Хотя нет, глупости — конечно же, любит ее! И никого уже не надо… Вот ведь причуда! Правда, интересно было бы заглянуть в душу к Анечке и включить там специальную печку, которая отвечает за душевное тепло. Включить на полную мощность и никуда Анечку от себя не отпускать!.. Пусть греет его одного. Если сможет…
Он ставит пустой бокал на край стола, выглядывает в окно и с высоты четвертого этажа смотрит на затихающий двор. Мир погружается в ночь. Диванов погружается в тоску. В соседней комнате спит жена Анечка, в подъезде громыхают чьи-то двери, на столе — пустой бокал. Так было сегодня — так будет и завтра…
Наконец к Диванову приходит сон — он осторожно наваливается на веки и чуть-чуть дует ему в лицо, разгоняя ненужные мысли. Диванов закрывает форточку и идет в спальню. Спать.