На приморской веранде, в грозу, с вездесущим плющом,

Нам, притихшим, уютно под ветхим ахейским плащом…

Прикорни же ко мне,

извиняя себя и не куксясь,

Чтоб оттиснуться в памяти юным, прохладным плечом.

На приморской веранде, вблизи исполинских зыбей,

Под отчетливый шелест истлевших великих теней…

На свету их, любовь, уязвимее жизнь,

в изложенье

Неизменных лишений и кукольных, пылких страстей.

Ливень выдохся,

и спеленала, слепа, тишина

Облетевшее лето с полнощной подкладкою сна…

Меднолатый атлет,

в полносочных объятьях Медеи,

Горячо засыпает счастливый владелец руна.

На приморской веранде…

А дело, любимая, в том,

Что душа, прилепившись к твоим инвективам в былом,

Так и тянется к ним — из постылого уединенья

И, как встарь, не находит опоры в них, и — поделом…

Жизнь у моря чужого, в эпической лени песка, —

“смерть при жизни…”, умопомраченью, по сути, близка.

Эту близость предрек, за добычею мидий, Овидий,

И коробится боль в оглушенных глубинах виска.

Кто мне скажет, что ты обмираешь в разлуке — в глуши,

Неизменная,

на отстоянье души от души,

В нарастании скепсиса?

Время — не лучший ходатай

Перед волей отшельника, не принимающей лжи.

Жизнь у моря…

Не требуя всю тебя, не теребя,

Бог иронии здесь, в захолустье, находит тебя.

И ты вновь оживаешь, воспрянув, в своих экивоках,

Но — обильная всеми, раскаянье не торопя.

В приживалках у музы,

недавние слезы тая,

Что щебечешь ты, радость, за пазухой у бытия?

Как при виде отчизны, во мне прозревает Овидий,

Но душе тяжела помраченная легкость твоя…