Опубликовано в журнале Урал, номер 1, 2003
Анатолий Михайлович Джапаков — родился в 1950 г. в Орловской обл. В 1977г. окончил факультет журналистики УрГУ. Работал в газетах “На смену!”, “Приокская правда”. 16 лет был собкором “Труда” сначала по Туркмении, затем по Свердловской обл. Работает в областном архиве.
Появление на свет в первой четверти ХVIII века завода-крепости Екатеринбург связано с тайной, по поводу которой пока существуют только более или менее обоснованные гипотезы, а полной ясности, по-видимому, уже не наступит никогда. Фактографически это выглядит так. 2 января 1721 г. начальник Уральских казенных горных заводов В.Н. Татищев выбрал на Исети место для строительства нового, самого мощного в крае завода. Он должен был иметь четыре домны и 40 молотов. Годовая производительность планировалась в 150—200 тысяч пудов. Для сравнения скажем, что один из самых крупных тогдашних казенных заводов — Каменский — давал в год чуть больше 20 тысяч пудов металла. В начале февраля чертежи предполагаемого предприятия с подробной объяснительной запиской были направлены в столичную Берг-коллегию. В конце мая оттуда приходит ответ: “Железных заводов вновь до указа строить не велеть…” Дальше пояснение, поражающее своей нелепостью: “Железных заводов везде довольно”. Всего год назад та же Берг-коллегия послала на Урал его, капитана артиллерии Татищева, с задачей “размножать” железоделательные заводы, а теперь “строить не велеть”. И как это: “железных заводов везде довольно”?! А Татищев, совершенно уверенный в правильности своих расчетов, в верности выбора места, уже начал строительство. Он задумал этот завод крупнейшим не просто так, лелеял в связи с ним далеко идущие планы. А тут — на тебе!
Это был не первый удар, нанесенный капитану из столицы. Чиновничье равнодушие, неповоротливость, а нередко и некомпетентность Берг-коллегии приводили 35-летнего, только начинающего свою большую карьеру, Татищева в отчаяние. “Понеже видимо, что государственная коллегия о моем достоинстве или в другом чем имеет сумнение, что я на мои доношения в полгода указа получить не могу, того ради прошу дабы повелели прислать сюда кого иного…” Война против него шла с двух направлений: из столицы и из Невьянска — ставки всемогущих Демидовых, задавшихся целью во что бы то ни стало выжить с Урала беспокойного, хлопотливого горного начальника. Помощь пришла от человека, от которого Татищев ее ожидал менее всего — генерал-майора Виллима Ивановича Геннина.
***
Георг Вильгельм де Геннин, родившийся по одним данным в городе Ганове, по другим — в Нассау-Зигене в 1676 г., поступил на русскую службу 21-летним молодым человеком в 1697 г. Заявление о приеме он подал дома, в Голландии, когда туда явилось российское “великое посольство”, в составе которого был и Петр, тщетно пытавшийся сохранить инкогнито. Прошение это любопытно само по себе, его стоит процитировать. “…От юности своей научен и несколько лет обучался и ныне основательно разумею архитектуру гражданских домов строение, делание всяких потешных огненных вещей, изображение в воску делать, японской олифью крашенные изображения, преизрядно на бумаге вырезать и прочие хитрости”. Так вот чем хотел прельстить русских Георг Вильгельм: “преизрядно на бумаге вырезать”! Знал, наверное, что царь был большой любитель потех. У него и войско было “потешное”. Как бы там ни было, а среди девяти сотен мастеров, завербованных в Голландии, оказался и де Геннин. В Москве при Оружейной палате он получил свою первую должность фейерверкера, а вместе с тем и приступил к обучению дворянских недорослей артиллерийскому делу, которое в перечне его умений не значилось, но оказалось важнее, чем “делание потешных огненных вещей”. Обучал он столь хорошо, что уже в 1700 г. получил звание поручика. Вслед за тем обнаружились и иные его способности. Выяснилось, что он не только гражданский архитектор, но и весьма толковый фортификатор, в 1701 г. укреплял Нижний Новгород. Карьера его движется быстро: в 1702 г. он капитан, в 1706 г. — майор. В 1710 г. под Выборгом на него обращает внимание сам Петр. Он послал старательного и расторопного офицера снять план города Кексгольма, к штурму которого готовился. Город был взят успешно, в чем царь усмотрел заслугу и молодого голландца, — наградил его золотой медалью с алмазами и пожаловал деревней. В этом же году де Геннин становится подполковником, в каковом чине и руководит укреплением Гангута. И наконец в 1713 г. ему поручается работа, ставшая главной в его жизни, прославившая его имя, занесшая его на страницы российской истории. Виллим Иванович Геннин (отныне так его называют) назначается комендантом и начальником Олонецких заводов, что на территории нынешней Карелии. Пост высокий и исключительно важный.
Уже более десяти лет с Урала по ненадежным водным путям тысячи верст плывут караваны с лучшим в Европе (лучше шведского!) металлом. Его много и с каждым годом становится все больше. Но стране, которая веками до того весь металл — от гвоздя и дверного крюка до громадных якорей и пушек — завозила из-за рубежа, мало. Воюющей, строящей флот, поднимающей промышленность стране уральские караваны с железом — “на один зуб”. Мощная металлургическая база нужна вблизи фронта. Кроме того, территория, недавно отбитая у шведов, сама по себе мало что значит. На нее надо стать “твердой ногой”, ее надо индустриально освоить. Там есть кое-какие казенные заводы, но их мало, и они едва дышат, их надо поднять. Для того и направляется туда расторопный офицер и талантливый инженер Геннин.
Один за другим он осмотрел заводы Петровские, Повенецкие, Кончеозерские и нашел, что все надо реконструировать, расширять и укреплять. Но делать все это некому. Приписные крестьяне на заводах работать не хотят, согнанный отовсюду люд разбегается. Жесткие меры эффекта почти не дают. Своему начальнику графу Ф.М. Апраксину Геннин писал: “кнутом содержать невозможно, а вешать грех”. Хотя, конечно, и вешал тоже. При Петре в обстоятельства входить было не принято, он требовал успеха любой ценой. И Геннину пришлось обратить свои взоры туда, куда мало кто иной решился бы — на Выговскую пустынь. Эта удивительная, во многом уникальная в российской истории, крупная старообрядческая община процветала. Люди, поставленные официальной церковью вне закона, успешно вели разнообразные промыслы, широко, по всей стране торговали. При этом никто из них не имел никакой собственности — все складывалось в один общий “котел”, откуда и распределялось. И не только для членов общины. Выговцы благотворительствовали и щедро окрестным деревням, кормили и одевали беднейших крестьян. Лучшие во всем крае рудознатцы и металлурги были староверы, живущие в пустыни.
Геннин, рискуя
войти в конфликт с церковными
иерархами, стал привечать
пустынников. Он защищал их от
притеснений архиереев, некоторых
даже и вытащил из узилища. И сообщал
потом царю: “пустынные жители,
которые живут в лесу, руду и известь
на завод ставят без всякого
ослушания и радеют лучше других”.
Здесь и завязались связи Геннина со
старообрядцами, их
лидерами, которые он будет
поддерживать еще долгие годы и
которые очень помогут ему позже на
Урале.
В России тех времен специалисты в “академиях не обучались”. По причине отсутствия оных. Интересно, как удалось архитектору-фортификатору, офицеру-артиллеристу выучиться металлургии? Она, по словам знающих людей, в ХVIII веке требовала целого комплекса обширных и глубоких знаний всего, что связано с поиском и разработкой полезных ископаемых, того, что мы ныне называем геохимией и кристаллографией, а также знаний холодной и горячей обработки металлов. Виллим Иванович на Олонецких заводах стал одним из самых сведущих металлургов России. Наверное, немало в этом ему помогли и выговские пустынники. Кроме того, он не раз для изучения металлургического производства выезжал за рубеж, откуда привозил с собой иностранных мастеров. Были в числе его учителей и пленные шведы, среди которых тоже встречались толковые металлурги. Ныне можно только удивляться энергии и восприимчивости этого человека, всюду, где только можно, жадно впитывающего в себя самые разнообразные знания. Их набралось столько, что он смог заняться и изобретательством, стал автором вододействующей машины, которая сверлила пушку и одновременно обтачивала две других, а обслуживали машину всего три работника. В Олонце он создал первую в России горнозаводскую школу, куда ему на обучение посылали из Москвы “солдатских детей”. Наконец, здесь он сделал и выдающееся, наверное первое такого рода в России, открытие — обнаружил целебные Марциальные минеральные воды, куда не раз приезжал лечиться сам Петр. За это открытие Петр пожаловал Геннину свой портрет с алмазами ценой в 600 рублей. Царь высоко ценил старания Виллима Ивановича. В 1716 г. он ему пожаловал на свадьбе 1800 рублей — очень большая сумма, достаточно сказать, что уральский горный начальник Татищев в начале 20-х годов получал жалованья менее 200 рублей в год.
Было царю за что ценить Геннина. До его приезда на Олонецкие заводы каждая четвертая пушка, изготовленная здесь, разрывалась при испытаниях. После реконструкции, проведенной им, негодными назывались уже только три пушки из тысячи!
В марте 1722 г. В.И. Геннин удостоен звания генерал-майора и получил высочайшее предписание отправляться на Урал.
***
Примерно в те же дни государь дал аудиенцию своему старому знакомцу, к которому питал самые лучшие чувства, Никите Демидову. Последний явился с делом, с которым, строго говоря, к императору не имел права являться. Ибо уже был обнародован указ: “дабы мимо определенных мест не дерзали подавать просьбу самому Его величеству (…), а ежели кто Его императорского величества предерзостно будет просить и прошения подавать и тем Его императорское величество утруждать, и за такое дерзновение наказаны будут жестоко и посланы в каторжную работу”.
Никита пришел жаловаться на Татищева, а с этим по закону он должен был обращаться в Берг-коллегию. Но Демидов хотел не просто защиты себе и наказания Татищеву, ему желалось убрать горного начальника с Урала навсегда, а еще бы лучше и вовсе его уничтожить, для чего Берг-коллегии было маловато. Конфликт Демидовых с Татищевым — полномочным представителем центральной власти на Урале — дошел до высшей точки.
Посылая в этой дикий, необжитый край Никиту Демидова, Петр отдавал ему во владение невьянские заводы с тем, чтобы тот наладил на них металлургическое производство. В неэффективности казенного управления этими предприятиями царь уже убедился. Да и европейский опыт подсказывал ему, что энергия частного предпринимателя результативней, нежели централизованная государственная власть. Никита, сразу же приобщивший к делу сына Акинфия, чуть осмотревшись на Урале, сразу возымел намерение стать здесь полным хозяином. Едва только верхотурский воевода, ближайшее к Невьянску должностное лицо, сунул нос в демидовские дела, как Никита попросил главу Сибирского приказа А.А. Виниуса оградить его от всякого вмешательства. Воеводу убрали. На его место прислали зятя Виниуса Алексея Калитина с наказом во всем помогать Демидовым. Но и Калитин им не угодил. Видимо, нелегко чиновнику терпеть, что во вверенном его попечениям крае бесконтрольно распоряжаются некие частные лица. И так досадил воевода Демидовым, что Никита решился даже предъявить Петру ультиматум: либо пусть воевода в заводские дела не лезет, “или вели, государь, те заводы принять в свою, великого государя, казну…”. А чтобы показать, что это не пустые слова, Демидовы из Невьянска уехали. Заводы стали. И тогда воеводе пришел царский указ: “А буде ты, Алексей, на Невьянские заводы к нему, Никите, учнешь без нашего, великого государя, указа (…) с Верхотурья для каких дел посылать или сам ездить (…) на тебя, Алексей, доправлено будет пеня большая и убытки все…”
Произошло это еще в 1703 г. С тех пор никакая местная администрация уже больше не дерзала связываться с Демидовыми. В крае у них было все “схвачено”. В каждой канцелярии имелся свой человек, за отдельную плату поставлявший им какую угодно информацию. Умело избавлялись заводчики и от возможных конкурентов. “Лицензии” на поиск и разработку руд, на выплавку металлов выдавали и другим охотникам до этих дел. Но их тут же запутывали в бюрократических рогатках, запугивали, избивали, и в конце концов они либо убирались восвояси, либо бесследно исчезали. Из года в год Демидовы добивались от столичных властей все новых и новых для себя полномочий. Никита получил чин правительственного комиссара на собственных заводах. К ним приписывается все больше сел и деревень, где заводчики имеют право “чинить суд и расправу”. Наконец промышленники получают разрешение содержать свое войско, оснащенное пушками. Итак, у них есть свои заводы, земли, полиция и тюрьмы, армия. Их власть на Урале соперничает с царской. Они — владыки в созданном ими “горном царстве”, очень мало зависимом от центральной власти.
Конечно, все это им дается не просто так. Невьянские заводы поставляют высококачественный и относительно дешевый, несмотря на трудности дальней транспортировки, металл, вооружение, боеприпасы. В апреле 1715 г. Демидовы получили первый заказ от Адмиралтейства. А уже через три года появляется царский указ: “Никите Демидову с Сибирских Невьянских железных заводов железо к Адмиралтейству ставить по образцам с нынешнего 718 года с июля месяца впредь повсягодно, а с других никаких заводов железа к Адмиралтейству именным его величества указом за негодностью принимать не велено”.
Премного доволен Петр деятельностью Демидовых, готов он им дать все, что ни попросят, лишь бы они и дальше действовали так же успешно. И не только государь покровительствует им в столице. Сам светлейший князь, генерал-губернатор Санкт-Петербурга А.Д. Меншиков, благоволит им. Он, правда, бесплатно, из одних добрых чувств, пальцем не шевельнет, но ведь его поддержка дорогого стоит, никаких денег не жалко. Ф.М. Апраксин взяток не берет, у него другая корысть. Не любит он себя излишне обременять государственными заботами. Демидовы же избавили его от всяких хлопот по поиску железа на нужды Адмиралтейства, которое возглавляет граф Апраксин. Всегда, по первому слову, сколько надо и какого надо металла доставят ему Демидовы. Есть и другие благодетели в самых верхах имперской администрации.
А тут какой-то, никому не известный, невесть откуда взявшийся, капитан! Да ладно бы еще занимался своими казенными заводами, разоренными не без участия Демидовых. Нет, он сует нос, куда люди куда как крупнее его давно уже зареклись соваться. Демидовы никак не могли взять в толк, что Татищев — не просто начальник всех уральских предприятий, он уполномочен центральной властью взять под государственный контроль в том числе и “горное царство” могущественных промышленников. В Берг-коллегии, как и во всех других центральных ведомствах, нет никаких сведений о демидовских заводах. Какова их действительная мощность, производительность, исходя из чего они назначают цену на свою продукцию? Продают они ее только казне или еще кому? Чего ждать от этих заводов в дальнейшем? Берг-коллегия уже пыталась раздобыть эти сведения. Сначала через тобольскую канцелярию Сибирского генерал-губернатора, который тогда находился под следствием. Канцелярия отмолчалась. Затем на Урал был направлен сенатский кабинет-курьер Голенищев-Кутузов. Но Никита Демидов отнесся к нему без всякого почтения, “учинился противен, ведомостей не дал и уехал с заводов в Санкт-Петербурх”.
С весны 1721 г. своих людей в Невьянск начал посылать Татищев. Первому из них Акинфий (Никиты не было на заводах) просто сказал, что ему некогда. Второму заявил, что “ведомостей таких делать у меня некому, подьячих нет…”. На третьего уже раздраженно прикрикнул, объяснив, что “указам из губернии послушен не будет”. Татищев и сам пробовал приехать в Невьянск, но разговора опять не получилось. Обстановка накалялась. Акинфий отбросил всякие приличия и стал открыто противодействовать Татищеву, вплоть до того, что увозил к себе руду, добытую на казенном руднике для казенных заводов, препятствовал отправке каравана с их продукцией. Солдаты демидовского войска избивали крестьян и рудознатцев, посмевших работать на Татищева…
Однако капитан присутствия духа не терял. По каждой “противности” заводчика он наряжал форменное следствие, материалы которого направлял в столицу. Но они туда чаще всего не попадали, а курьеры бесследно исчезали. Татищев выставил по всем дорогам заставы, которые, наряду с охраной их от “лихих людей”, останавливали и описывали товары, следуемые на демидовские заводы и с них, что заводчику никак не могло понравиться, ибо давно уже он вел и свободную торговлю помимо казны. Действия Демидова уже можно было квалифицировать как антигосударственные, ибо он всем, чем мог, вредил казенным заводам. Кроме того, упорно не платил десятину — налог в 10 процентов всего выплавленного металла, который по закону все горнопромышленники обязаны были выплачивать государству. Акинфий, что называется, “закусил удила”, повсюду поносил Татищева, везде стремился ему перейти дорогу. Василий Никитич же тем временем исследовал рудные и лесные богатства края, о которых в центре никто не имел даже приблизительного понятия. Опираясь на результаты, разработал и направил в Берг-коллегию обширную программу промышленного освоения Урала. Главная роль в этом деле отводилась казенным заводам, главным из которых должен был стать тот самый завод на Исети, о котором говорилось вначале.
Никита Демидов все это время был в центре. Хлопот у него там было полон рот. Он добивался присоединения к своему “горному царству” Алапаевских и Каменских заводов с приписанными к ним крестьянами, земель по рекам Чусовой, Полевой, Пышме, Ревде, большой части Кунгурского уезда с лесами и рудами. И уже сдвинулось дело с места, скоро должно было решиться, а тут Татищев со своей программой… Никита спешно выехал на Урал, где начал хлопотать о “замирении” с излишне активным горным начальником. В декабре 1721 г. состоялась их встреча, на которой они попытались прийти к соглашению. Демидов подал “сказку” о том, сколько металла поставлено за год в Петербург и сколько лежит готового к отправке. Пообещал выплатить десятину — впервые за 20 лет! Это было немного, но уже кое-что, по крайней мере, наметились пути к сближению.
Но это был лишь хитрый ход, рассчитанный на то, чтобы усыпить бдительность Татищева, выиграть время, чтобы покрепче нанести ему удар. Убедившись, что Василий Никитич поверил обещаниям, Никита уже в начале следующего, 1722 г. выехал в столицу. Там он обошел своих влиятельнейших покровителей, в очередной раз заручился их поддержкой и направился к Петру. Жалобы на Татищева упали на благодатную почву. Император был недоволен работой казенных заводов на Урале и винил в этом, конечно, мало ему известного артиллерийского капитана.
Он был тут же отстранен от дел, над ним наряжено следствие, а на Урал послан хорошо знакомый Петру и высоко им чтимый генерал-майор В.И. Геннин. В указе, выданном ему, предписывалось “разыскать между Демидовым и Татищевым, также и о всем деле Татищева, ни маня ни на кого”. Генерал, без сомнения, видел, на чьей стороне царь, и не думал, что его командировка затянется. Знал он и позицию своего высокого покровителя графа Ф.М. Апраксина, которого в письмах называл не иначе, как своим “вторым отцом”. Словом, вряд ли будет преувеличением сказать, что Геннин ехал на Урал с предубеждением против Татищева. Об этом в столице просто не могли не постараться. Но, прибыв на место, Виллим Иванович понял, что дело совсем не так просто, как казалось. Во-первых, Акинфий наотрез отказался подать генералу письменную жалобу: “я де писать не могу, и как писать — не знаю, и не ябедник”. Геннин тут же заподозрил, что Акинфий просто боится ответственности, которая ведь выше, если жалоба изложена письменно, оформлена в документ. Генерал настоял на своем, и Демидов взялся за перо, из-под которого против Татищева вышло всего два обвинения, да и те весьма хлипкие. Во-вторых, Геннин быстро прознал про очень многие демидовские “художества”.
46-летний генерал был в этот момент “на взлете”. Петр к нему милостив, заслуги его признаны, впереди самые радужные карьерные перспективы. Честный служака никак не мог врать государю. Однако и ссориться с высокопоставленными столичными покровителями Демидовых тоже не хотелось. И Геннин выбрал следующую мудрую линию поведения: Татищева он стал оправдывать, но и от расследования демидовских “противностей” уклонился. Но без объяснения мотивов вражды Демидовых к Татищеву обойтись никак не мог. Виллим Иванович писал Петру: “Демидов — мужик упрям, видя, что ему другие стали в карты смотреть, не справясь, поверив мужицкой злобе, жаловался для того; до сего времени никто не смел ему, боялся его, слова выговорить, и он здесь поворачивал, как хотел”. До Татищева казенными заводами ведали комиссары, но они “бездельничали много и от заводов плода, почитай, не было”. Почему комиссары “бездельничали”, Геннин не сообщает, но и без того понятно: потому что так угодно было Демидовым. “Ему (Демидову. — А.Д.) не очень мило, что вашего величества заводы здесь станут цвесть, для того что он мог больше своего железа продавать и цену наложить, как хотея, и работники б воне все к нему на заводы шли, а не ваши”. Кроме того: “как паче Татищев показался ему горд, то старик не залюбил с там соседом жить и искал, как бы его от своего рубежа выжить, понеже и деньгами он не мог Татищева укупить, чтоб вашего величества заводам не быть”. Знающий инженер и опытный администратор, генерал-майор Геннин не мог не одобрить грамотные действия Татищева на казенных заводах. “…Я оного Татищева представляю без пристрастия, не из любви или какой интриги, или б чьей ради просьбы; я и сам его рожи калмыцкой не люблю, но видя его в деле весьма права и к строению завводов смышленна, рассудительна и прилежна…”.
Геннин застал Василия Никитича удрученным, уставшим от борьбы с Демидовыми и столичных интриг против него. Он так и сказал Виллиму Ивановичу, что не видит ничего хорошего в дальнейшем своем пребывании на Урале, он чувствует царский “гнев и подозрение”, опасаясь которых, не может действовать как надлежит. “Ежели он не увидит вашей к себе милости, то нет надежды уповать за труд награждения, и особливо в таком отдалении, где и великого труда видеть не можно, ежели не через представительство других получить”. “Он, Татищев, здесь быть охоты не имеет”. В конце же своего пространного послания Геннин советует Петру: “Пожалуй, не имей на него, Татищева, гневу и выведи его из печали, и прикажи ему здесь быть обер-директором или обер-советником”.
Император не выполнил этой рекомендации. Он вызвал Василия Никитича в Петербург и напрямую спросил его, берет ли он взятки? “Беру, — ответил Татищев, — но в этом ни перед богом, ни перед вашим величеством не погрешаю”. И объяснил свою позицию, весьма характерную для чиновничьих нравов того, да и не только того, времени. Если, дескать, судья решит дело по справедливости, то он вполне заслуживает “благодарности” и противиться тому не следует, ибо, не получая ее, судья станет меньше стараться. Петру такое рассуждение понравиться не могло, и он сурово отчитал Татищева: “Ты забыл, что для доброго судьи служба есть священный долг, причем ему и в мысль не приходит временная корысть, и что ты делаешь из мзды, то он делает из добродетели”. Но как бы там ни было, а Татищев становится известным при дворе, прежде всего из-за его конфликта с Демидовыми. И могла бы боком ему выйти эта известность, если бы не Геннин, не его лестная оценка таланта и знаний артиллерийского капитана. Петр не оставил ее без внимания и направил Татищева с ответственным поручением в Швецию. Так что шанс для в дальнейшем большой карьеры Татищев получил из рук Геннина.
“Вышний” суд в Петербурге рассмотрел результаты его расследования. Татищев был полностью оправдан, а Демидов за ложный донос приговорен к огромному штрафу в 30 тысяч рублей, который, впрочем, так никогда и не был уплачен. Ф.М. Апраксин жестоко обиделся на Геннина и два года не писал ему и не желал его видеть. Петру, однако, понравилась беспристрастность генерала, который в государевых глазах приобрел теперь еще больший вес. После всей этой истории В.И. Геннин остается управлять Уральским горнопромышленным округом.
***
Познакомившись хорошенько с делами, изучив татищевскую документацию, результаты его исследований края, генерал еще раз убедился в его правоте. Малоизведанный край таит в себе громадные богатства, и недопустимо отдавать их в монопольное владение одним Демидовым. Геннин, как и Татищев, — государственник, он убежден, что над всем должен превалировать государственный интерес и частные предприятия должны находиться под неусыпным государственным контролем.
До сих пор работа казенных заводов едва позволяла покрывать затраты на их строительство, много убыточных, и это все единственно по причине нерадивого управления. “И где такая богатая железная руда есть, что на Алапаевских заводах? Половина железа из нее выходит, а на Олонце пятая доля выходит, то великая разность!” — пишет Петру Геннин. И далее: “Пожалуй, послушай меня и не реши в горных здешних делах и положи на меня, как я прикажу. Я тебе желаю добра, а не себе, хочу прежде всего убытки тебе возвратить, что в 25 лет издержаны на горное дело. И ты ныне не отдавай тех шахт и штолат при Полевой и Яйве-реке, где я на тебя добываю руду, для того что очень богато и без труда добываем, а возле тех мест есть довольно и других таких рудных мест (…), а коли положишь сие дело на Берг-коллегию рассмотреть, то они истинно здешнего дела не знают каково, и никто, кроме самовидца, и кто трудится здесь”.
Приведенный отрывок богат содержанием. В нем Виллим Иванович убеждает царя сохранить за казной наиболее рудные места. Не слушать ничьих советов по поводу уральских дел, не доверять их решение даже Берг-коллегии, далекой от здешних мест и, добавим от себя, весьма подверженной коррупции. Наконец, замечателен и сам стиль письма Геннина императору — эмоционально-взволнованный, энергичный, с обращением к государю на “ты”. Так писали Петру только самые близкие ему люди, которым он доверял, в чьей безусловной преданности был уверен.
Нападки на Берг-коллегию в геннинских письмах встречаются постоянно. “…Не вели меня Берг-коллегии трогать”, — заклинал Петра генерал. Его, конечно, возмутила резолюция некого чиновника сего почтенного учреждения на донесение Татищева о начале строительства завода на Исети: “Железных заводов везде довольно”. Геннин вполне согласился с предложением Татищева поставить на выбранном им месте самый крупный в крае завод. И не только завод, а и крепость-город выстроить здесь. Уралу нужна своя столица, ей тут и быть.
Не обращая внимания на запрещение Берг-коллегии, Виллим Иванович продолжает дело, начатое Татищевым. Скорее всего, прав исследователь Игорь Шакинко, который в своей книге “Невьянская башня” (Свердловск, 1989) высказал предположение, что запрещение это явилось по указке Никиты Демидова, стремящегося избавиться от любых конкурентов, а тем более такого могущественного, каковым могло бы стать государственное присутствие на Урале. Геннин же считает необходимым всячески упрочивать это присутствие. Он сам дает название новому заводскому поселению — Екатеринбург и сообщает об этом Петру и Екатерине, на что получает следующий ответ.
“В 15 день августа 1723 г.
Из Петербурха.
Благородный господин генерал-майор.
Письмо ваше июня 12 дня через адъютанта Шкадера до нас дошло, купно с чертежами новопоставленного заводу на реке Исети и с подносом медным, сделанном на оном заводе. И оный чертеж, и поднос, и письма ваши Его Императорское величество изволили смотреть и угодно оное Его Величеству явилось. За что к вам Его Величество позволили писать с благодарением, и при том указал давать солдатам за работу сверх их жалованья по 3 деньги в день; а о прочих делах указ от Его Величества прислан будет впредь. Что же вы писали, что построенный на Исете завод именовать до указу Катеринбург, и оное тако ж Его Величеству угодно. И мы вам, как за исправление положенного на вас дела, так и за название во имя наше завода новостроенного, благодарствуем.
Впрочем, пребываем:
Екатерина”.
В апреле следующего, 1724 г. Геннин писал Петру: “Екатеринбургские заводы и все фабрики в действе. В Екатеринбургской крепости и на Уктусе уже выплавлено 1500 пуд чистой меди и отправлено к пристани для посылки к Москве…”, а чуть ниже: “надеюсь, что в малых летах тот убыток, во что заводы Екатеринбургские стали, все заплатится и потом великая прибыль пойдет”.
Не ставь Берг-коллегия Татищеву подножку, те заводы и крепость появились бы полутора-двумя годами раньше и честь их основания принадлежала бы единственно ему. Правда, в таком случае неизвестно, как бы назывался новый город: Татищев не был столь свободно вхож к императорской чете и вряд ли бы осмелился дать своему детищу имя Екатерины.
Геннин немедленно приступил и к благоустройству нового города. Он строил здесь казенные здания, жилье для мастеров, наиболее ценных специалистов. По его указу были возведены школы, церковь, а госпиталь, открывшийся здесь, был тогда единственным медицинским учреждением на всем пространстве от Урала до Тихого океана. Уже одно это говорит об особом значении, которое генерал придавал Екатеринбургу. Он должен был стать цитаделью центральной государственной власти в регионе в противовес Невьянску, бывшему столицей демидовского “горного царства”.
С началом деятельности Геннина на Урале дни этого “царства” были сочтены. Причем сделано это без всякой конфронтации. Виллиму Ивановичу, несмотря на ту роль, которую он сыграл в исходе конфликта Демидовых с Татищевым, удалось найти общий язык с заводчиками. Конечно, в этом сказались незаурядные дипломатические способности генерала. Но произошло так главным образом потому, что в этом было веление самой жизни. Петровские реформы, военные победы значительно увеличили государственную мощь, утвердили в умах российских подданных саму идею сильной государственности. Демидовы, да и никто другой, уже не могли игнорировать предписания центра, как раньше. Для успеха любого предприятия с центральной властью стало необходимо сотрудничать.
Главной бедой уральских казенных заводов, как и в Олонецком крае, была отчаянная нехватка людей. В сентябре 1723 г. Геннин писал Петру: “Хотя я в трудах разорвуся, однако заводы новые, железные и медные, не могу скорее устроить и умножить; остановка истинно не от меня, то ты поверь мне, но остановка есть, что у меня немного искусных людей в горном и заводском деле, а везде сам для дальнего расстояния быть и указать не могу, и плотники здесь не так, как олонецкие, но пачкуны…” Лучшие специалисты края работали на демидовских заводах. Промышленные магнаты хорошо знали цену умным, умелым рукам, искали их по всей стране — переманивали, покупали и выкрадывали их отовсюду. Еще Татищев жаловался в Берг-коллегию: “От Демидова нам остановка, что работникам за работу над, потребностью, чего ради мы не можем никакого доброго порядка учредить… Здешние многие хотят к нему иттить, а другие и ушли…” На казенных заводах за работу платили по казенным расценкам, а заводчики так, как считали нужным и полезным для дела. Для строительства Екатеринбурга Геннин привлекал солдат Тобольского полка. А чтобы они лучше старались, работали с охотой, генерал счел необходимым увеличить их дневное жалованье на три деньги. Дозволения на это пришлось просить у самого Петра. Геннину удалось договориться с Акинфием об использовании его лучших специалистов на наиболее ответственных участках казенных работ. Так, например, плотину на Исети для Екатеринбургского завода строил невьянский плотинный мастер Леонтий Злобин с помощниками. По тем временам это было крупное гидротехническое сооружение, оснащенное полусотней колес шестиметрового диаметра, целой системой ларей — с этим мог справиться только большой специалист, каковым был Леонтий Злобин. Позже Геннин открыл в Екатеринбурге несколько горнозаводских школ, которые до него начинал создавать Татищев. В этих школах учились и демидовские работники. Ныне широко известно, что заводчики привечали у себя, прятали старообрядцев, в том числе и с Выговской пустыни, так что Геннин, несомненно, встречался на Урале со многими своими старыми олонецкими знакомцами. По долгу службы генерал должен бы преследовать их. Но он не только закрывал на них глаза, а и помогал Демидову скрывать их, когда это было надо. И конечно, привлекал их для работы и на казенных заводах.
При всех своих добрых отношениях с Демидовыми Геннин всеми силами заботился о появлении на Урале и других крупных индустриальных магнатов. При нем здесь появились промышленные хозяйства знаменитых в будущем Турчаниновых и братьев Осокиных. И они, и другие предприниматели не раз обращались за помощью к государственному чиновнику генералу Геннину, и он эту помощь им оказывал. Говоря современным языком, он заботился о создании в крае конкурентной среды, что было, конечно же, в интересах центральной власти.
Вообще, Виллим Иванович терпеть не мог заниматься “несносными приказными делами”. Он, прежде всего, был инженер-металлург и главную свою заботу видел в устроении и умножении заводов. В Олонецком крае он все административные дела передал в ведение специально для того созданного органа — ландрата. На Урале так не получалось. Геннину пришлось создавать свой административный аппарат с развитой инфраструктурой, что, впрочем, не могло избавить его от дел по управлению краем.
Одним из наиболее важных таких дел была колониальная политика. На Урале и по его рубежам жило множество башкир, татар, “киргиз-кайсаков” и других “инородцев”. На притеснения местной администрации они отвечали вооруженными выступлениями. Отношения с ними были предметом особой заботы горного начальника. Он защищал инородцев от притеснений и решительно пресекал чиновничьи злоупотребления. Их было много. Скажем, башкиры жаловались на уфимских судей, которые заставляют их ездить в чаянии правого суда за сотни верст, а тяжбы решают за взятки. Табачный откупщик Белопашинцев вынуждает покупать гнилой табак и при этом обвешивает. В Вятской провинции фискал поставил заставу, у которой берут с вотяков по 20 копеек с возу хлеба, а расписок не дают. Там же с воза соли берут по 12 копеек сверх пошлины и расписок тоже не дают. Обо всех таких случаях Геннин неизменно сообщал в столицу, предостерегая центр: “Тайная искра, которая под пеплом тлеет, может со временем огненное пламя родить”.
Генерал был жестким, чуждым всяким сантиментам администратором. Любой бунт, бегство с заводов, нерадивость карал нещадно. Оковы, телесные наказания и штрафы при нем были в полном ходу. Но при этом он и заботился о том, чтобы жалованье людям выдавали бесперебойно, в положенных размерах. Чиновников, виновных в неисполнении этих требований, немедленно привлекал к суду.
12 лет его правления на Урале (1722—1734 гг.) были временем бурного промышленного развития. Появилось множество новых заводов и поселений, которые потом выросли в крупные города. Например, на месте Егошихинского завода, построенного Генниным, стоит нынешний город Пермь.
***
В начале 1725 г. умер великий Петр. И сразу здание, возведенное его деспотической волей, показало свою непрочность. Различные придворные клики ринулись друг на друга, силясь как можно больше оттяпать для себя от того, что Петр оставил наследникам. В России стало не до державного величия и славы, не до промышленности, ни до чего. Геннин это сразу почувствовал на себе.
Весной 1725 г. он был в столице и вот что написал кабинет-секретарю А.В. Макарову: “Я принужден напоминать вам, что мне стыдно так здесь шататься за мою государству радетельную через 26 лет службу; я обруган и обижен, мой чин генерал-майорский в Военной коллегии и в артиллерии не вспоминается и не числится, живу без караульщиков, денщиков и без жалования и не знаю, откуда получать, чем питаться в таком здешнем дорогом месте, ежели долго волочиться за резолюцией…” В конце же этого письма оскорбленный в столичных канцеляриях Виллим Иванович просит “о отпуске во отечество мое с милостью, а не с гневом”.
Обида заслуженного генерала была понята, ему помогли завершить дела и оставили на прежнем посту. Вернувшись в Екатеринбург, Геннин стал хлопотать о передаче части казенных заводов частным промышленным компаниям. Несколькими годами ранее такой проект обсуждался в окружении Петра, причем предлагалось после передачи с новых владельцев заводов десятину не брать 20 лет. Тогда Виллим Иванович был категорически против, а теперь сам стал об этом просить. Что же произошло?
Сам Геннин в письме Екатерине перемену своей позиции объясняет тем, что руды на Урале залегают “ненадежно”, могут “пресечься” и тогда заводы начнут терпеть убытки, вина за которые ляжет, конечно, на него. Однако есть основания полагать, что эта причина далеко не главная. Уральские, трудами Геннина хорошо устроенные и высокорентабельные заводы (они приносили тогда казне около 114 тысяч рублей дохода в год) всегда были лакомым куском для толпившихся у трона вельмож, постоянно старавшихся отломить от него и для себя толику. Пока был жив Петр, казенные заводы удавалось уберечь от расстащиловки. Но теперь…
Вельможам государственные предприятия нужны были вовсе не за тем, чтобы лучше развивать их, укрепляя тем самым державную мощь. Потому и счел Геннин наиболее полезным в данной ситуации передать их в руки частных компаний, владельцы которых более, чем кто-либо, будут заинтересованы в процветании заводов. За последние годы исчез былой антагонизм в интересах казенных, государственных, и частнопредпринимательских. Теперь эти интересы срослись и государственник Геннин увидел прямой резон в осуществлении ранее им резко отвергнутого проекта.
Но теперь мнение Виллима Ивановича не имело той силы, что раньше. К тому же императрица Екатерина I в делах заводских, как и вообще в государственных, была сведуща очень мало, да и не до них ей было. Вернулись к этому вопросу только в 1739 г., когда была учреждена специальная комиссия, чтобы решить старый вопрос: на казенном ли коште содержать металлургические заводы или отдать их в частные руки, и если отдать, то на каких условиях? Вновь поставить этот вопрос заставил Геннин своими многочисленными обращениями в правительство. Он по-прежнему был как будто в фаворе. Во всяком случае, в 1727 г. его произвели в генерал-лейтенанты, а в 1733 г. Анна Ивановна наградила его орденом Александра Невского.
Виллим Иванович продолжал заниматься теми же делами, что и раньше — “исправлением и размножением” заводов. Но теперь уже его деятельность была лишена прежней энергии и решительности, прежнего размаха. Времена переменились — будто что-то сломалось в империи, не стало в ней несокрушимой воли Петра, которая как тугая пружина держала в напряжении весь государственный механизм, заставляла его производительно работать.
Геннин писал канцлеру А.И. Остерману: “По возможности труждаюсь при казенных заводах, чтобы к государственной славе и интересу привесть, и того ради на все стороны ссориться понужден, чтобы губернаторы и провинциальные воеводы вымышленно помешательства не чинили… Ныне опасен более Кабинет и Сенат утруждать моими частыми докуками, не знаю, что делать: докукою скучать ли или не требовать и молчать, и буде так делать, то заводы могут остановиться, а на мне того спрашивают… Я живу воистину в великой печали”. Нормальной работе казенных заводов мешают даже те, кто о них должен бы иметь попечение более других. Например, горная экспедиция Коммерц-коллегии. Эта сугубо бюрократическая контора видела смысл своей деятельности в том, чтобы донимать руководителей горнозаводской промышленности на местах многочисленными требованиями отчетов, справок, самых разнообразных бумаг. Причем все под угрозой больших штрафов. У Геннина в аппарате для этих дел было 130 подьячих, но и они не в силах были справиться с бумажной лавиной.
В конце концов в июле 1733 г. Виллим Иванович отправляет канцлеру прошение: “Припадая к ногам вашим, прошу, чтобы я отсюда уволен был, а быть бы мне при артиллерии, понеже мне такие великие дела одному более управить несносно, и вижу, что я в делах оставлен и никакой помощи нет, но более помешательства, дабы мне здесь напрасно, будто неисправление, в чем я не виноват, не пропасть за мои верные России (труды. — А.Д.) через тридцать три года службы”.
В следующем году просьба Геннина была удовлетворена, а на его место прислали все того же В.Н. Татищева, но и ему долго продержаться на Урале не удалось, в 1737 г. его перевели в Оренбург. Перед этим Василий Никитич успел, толком не разобравшись, обвинить Геннина ни много, ни мало — в вымогательстве и взяточничестве. Генерал, возмутившись, потребовал тщательного расследования, строгого допроса и очных ставок. Но ничего этого сделано не было, все дело как-то само собой сошло на нет.
Уехав с Урала, Геннин написал крупный труд, который сам назвал “Абрисы”, а историкам он более известен как “Описание Уральских и Сибирских заводов”. В нем подробнейшим образом рассказано об истории предприятий и о том, что они представляют собой в середине 30-х годов, о том, как складывалось управление ими и всем краем. Изложены технологические процессы в горном деле и металлургии да так, что эта работа стала своего рода учебником для российских инженеров ХVIII в. Кроме того, дано этнографическое описание края, его природных и климатических особенностей, содержатся сведения о флоре и фауне. В этой работе Геннин предстает добросовестным исследователем, ученым, умеющим наблюдать и делать выводы. Его зоркий глаз подмечал все. Такое, например: “…И удивительно, что в тех реках, которые исхождение свое имеют от Уральских гор и прошли в Сибирь… раков и рыбы торпиков, которая по германски зовется форель, и лещей не находитца, а кои реки от Уралу прошли в Русь, в тех раки и форель имеются”. Мелочь как будто, и к металлургии никакого отношения не имеет, но кто знает, какие сведения могут понадобиться будущим освоителям края? “Абрисы”, в разных своих частях, не раз переписывались в качестве справочника, источника ценных сведений, но напечатан был этот труд, да и то в отрывках, только во второй половине ХIХ века.
Работа очень не понравилась Анне Ивановне, вернее, ее фавориту Бирону. Геннин показал там высокий потенциал казенных заводов, а Бирону нужны были доказательства их убыточности, ибо он собирался нагреть руки на передаче их в частную собственность. И нагрел-таки. В 1736 г. вместо Берг-коллегии был учрежден Берг-директориум, во главе которого поставили вызванного для того из Саксонии некоего Шемберга. В заводских делах он мало что смыслил, зато хорошо умел с них стричь доходы. По свидетельству В.Н. Татищева, Бирон и Шемберг в свою пользу за два года состригли с заводов 400 тысяч рублей, приведя их в крайнее разорение и надолго сделав убыточными.
Геннин после Урала некоторое время был членом Военной коллегии и начальником Главной артиллерийской канцелярии. Затем управлял Тульскими и Сестрорецкими заводами. Однако с каждым годом его карьера все более клонилась к упадку. Во времена бироновщины его радение прежде всего за государственные интересы вызывало стойкое неприятие у правящей клики. И потом, в царствование Елизаветы Петровны, для него не нашлось настоящего дела. Елизавета, при всех ее достоинствах, как известно, от всяких государственных дел бегала, деловых бумаг видеть не могла. Смысл всякой учености она понимала весьма своеобразно. Ее современники писали о том, что Академию наук она считала учреждением, которое должно прежде всего изощряться в изобретении всяческих забав для нее и ее веселого двора. До наших дней дошел анекдот, а может быть и быль, о том, что ее так и не смогли убедить, что Англия располагается на острове. “Нешто англичане дикари какие — на острове жить?” — искренне возмущалась она. При ней для В.И. Геннина не смогли подыскать иного применения, кроме как устраивать фейерверки и иные “огненные потехи”. Вот так: при Петре Геннин приехал в Россию фейерверкером и стал генералом, организатором и строителем российской промышленности, а во времена Елизаветы из генерал-лейтенанта, обладающего громадными знаниями и опытом, сделали фейерверкера…
12 апреля 1750 г. Виллим Иванович Геннин умер, отдав служению России 53 года.