Опубликовано в журнале Урал, номер 1, 2003
Настанет день, и тебе придется решать, куда идти. И сразу нужно идти туда, куда ты решил. Немедленно. Ты не имеешь права терять ни минуты. Тебе это нельзя.
Дж. Сэлинджер. “Над пропастью во ржи”
Нечасто, но случается, прихожу я в редакцию очень рано или задерживаюсь допоздна. И в первом и втором случаях на журнальной территории стоит полная тишина, никто не шумит, не ходит, не стучит дверью, не донимает телефонными звонками по делу и просто так, от нечего дела поболтать. В эти мертвые часы можно поработать, подобрать материалы для очередного “Полезного приложения” к журналу, которое выходит вот уже два года и пользуется успехом у читателей, кто имеет сад, огород, занимается хозяйством, интересуется жизнью природы и ее обитателей. Да и вообще подготовиться к новому рабочему дню, сделать несколько важных звонков…
Утро. На дворе осень. Я стою перед большим и единственным окном моего рабочего кабинета, оно смотрит своим стеклянным глазом с высоты четвертого этажа на юго-западную часть города. За окном обыкновенная наша уральская осень, как всегда, неожиданная, но и обязательно с долгим по времени сеющим дождичком, почти незаметным, потому-то больше он угадывается сверху по мокрому асфальту. Да ещё невесть откуда набежавший порыв ветра, собрав на лету капельки в невидимую ладошку, подлетит к окну и бросит с лету горсточку дождя в оконный глазок. Легкий звук, похожий скорее на шуршание, размажется по стеклу и медленно стечет вниз, а следом летит, шуршит очередная горсточка дождевых капель…
Здание нашей редакции почти сорок лет стоит в самом центре города, на углу улиц Малышева и Хохрякова. Но главной приметой (для тех, кто, может быть, не знает, где мы находимся) являетсяё остановка “Центральный рынок”.
Рынок, рынок… Впервые я познакомился с нашим колхозным рынком очень давно, еще пацаном, сразу после окончания Отечественной войны, осенью того года, когда наша семья переезжала из северного городка Краснотурьинска (после того как тамошний Богословский алюминиевый завод дал родине первые тонны крылатого металла). Отец как парторг ЦК ВКП(б), курирующий данную стройку в течение нескольких лет, получил новое назначение.
В ту пору колхозный рынок произвел на меня впечатление необычное — было время золотой осени, сбора урожая. От осенних даров ломились прилавки, овощи, овощи в ведрах, ящиках, мешках, кузовах ЗиСов, полуторок, на телегах… И все это было наше, уральское, собранное с полей совхозов и колхозов, начиная от картофеля, моркови, свеклы, капусты и кончая яблоками, хотя и не такими крупными, как южные, но такими же сладкими.
Помню, мама купила тогда свежих огурчиков, зелени для салата и еще каких-то овощей. Но меня среди всего обилия садово-огородного товара больше всего удивили ягоды малины, лежащие горкой на громадном блюде. Ягоды были одна к одной и отличались от такой же малины других хозяев тем, что были собраны с плодоножкой. Крупная, спелая, целенькая, не мятая, ягодка к ягодке, одна к одной, будто отлитая из воска. С какой любовью собирал её хозяин, перед тем как отправиться на рынок. Собирал так, чтобы малина не дала в дороге сок, чтобы здесь, на рынке, покорить покупателей, заставить, так сказать, раскошелиться.
Колхозы и совхозы не только Свердловской области, а со всего Большого Урала везли свой товар, и не случайно в то далекое теперь время рынок имел не только статус, но и название “Колхозный”, а не “Центральный”, как теперь.
Рынок, его главный корпус, хорошо виден из окна моего кабинета. Он и сегодня остается главным кормильцем городского жителя. И здесь все вроде бы закономерно, рынок есть рынок, тут можно купить продукт подороже, он качественный, и есть подешевле, он поплоше. Все как обычно — один продает, другой покупает.
В начале девяностых годов теперь уже прошлого столетия вся Россия принялась торговать всем, что лежит глубоко под землей и на ее поверхности, всем, что растилось, создавалось природой десятками тысяч лет. Все это можно было бы понять, как-то пережить, если бы на этот огромный рынок, где шла торговля нефтью, газом, полезными ископаемыми, электроэнергией, не попала бы и культурная жизнь России. Та самая, которую создавали целое тысячелетие россияне со времен Древней Руси до наших дней.
Речь пойдет о литературе, о тех толстых литературных журналах, которых до объявленного в России рынка было несколько десятков — от центральных до региональных. Все толстые журналы, где бы их ни собирали под одну обложку — на Востоке или на Западе, — всегда были стартовой площадкой для начинающих, делающих первые, пусть и робкие, шаги молодых писателей, готовых в будущем выпустить свою отдельную книгу, найти своих читателей и почитателей, занять свою нишу в огромном мире литературы.
Все было бы хорошо, если бы не рыночный нож, а лучше сказать, огромная гильотина, под которую попали сразу все толстые журналы России, среди них и наш “Урал”.
Журнал “Урал” и историю его жизни я знаю досконально, особенно за последние десять лет, так как он стал за эти годы мне не только родным, но частицей моей судьбы. А жизнь в журнале была, особенно в середине девяностых годов, так грустна, что врагу не пожелаешь…
Немного истории — всё, как в той сказке. Жили-были, не тужили на Урале, в тогдашнем Свердловске, три могучих богатыря. И казалось, что этих богатырей никакой даже самый сильный враг не сможет одолеть. Все три богатыря крепко держались в седлах: Средне-Уральское книжное издательство, журналы “Урал” и “Уральский следопыт”. Жили и взаправду вместе, в одном, так сказать, “финансовом стойле”. И выпускали они весьма добротную литературу, которая шла огромным валом в народные массы, к своим читателям.
“Урал” и “Уральский следопыт” встречал я в киосках Союзпечати в самых отдаленных районах страны, и там, где вечная мерзлота, и там, где нет зимы и собирают по три урожая в год. Журналы жили, не тужили, как и их творческие коллективы, катались как сыр в масле. Не сравнишь с днем сегодняшним. Все шло по графику, скажу даже больше: государство заботилось, чтобы журналы выходили в срок, для них стояли в “Уральском рабочем” отдельные печатные машины, на которых бригада печатников “молотила” многотысячные тиражи с утра до вечера и с вечера до утра. И не надо было думать о том, сколько бумаги и на сколько номеров хватит. Не было проблем и с зарплатой сотрудникам и гонорарами авторам и, естественно, с портфелем редакции, он был всегда толст. Но грянул как гром среди ясного, безоблачного неба Р-Ы-Н-О-К.
…Как-то я стоял, как и все автолюбители России, на бензоколонке в долгой многочасовой очереди. В ту пору нам давали норму топлива, по двадцать литров на одно авто. Если хочешь получить бензина больше, либо хитри, либо занимай очередь повторно в хвосте. В часы этого бензинового мучения водители собирались группами, крыли самыми крепкими словами этот самый “рынок”. В этот день, помню, подошел молодой человек, разговорились, он узнал меня, в то время я служил в редакции журнала “Уральский следопыт”, а он оказался печатником, на своей печатной машине многие годы обрабатывал журнал. Он посетовал на то, что тираж “Следопыта” упал и что если так пойдет и дальше, то его уволят, как и его коллег. Что я мог ему ответить? Рынок, дорогой мой!
Как показал первый год рынка, выживают только хитрые, оборотистые да ловкие. Но это обычные торгаши, их приемы не годились для дел журнальных.
Вот и три наших могучих богатыря, как показало время, оказались не былинными богатырями, а обыкновенными слабаками. Они начали упрекать друг друга в различных грехах, после чего решили разбежаться и жить дальше каждый по-своему.
Теперь по прошествии немалых лет время показало, кто есть кто, рынок все расставил по своим местам. За короткое время все три богатыря вначале остались без коней, потом растеряли оружие. И оказались беззащитными перед главным своим врагом — рынком, который давил и бил со всех четырех сторон. Это означало, что издательствам и редакциям продолжать жить по-старому, со старым багажом мыслей, не годится.
Валентин Петрович Лукьянин, тогдашний главный редактор “Урала”, надо отдать ему должное, выбрал один, пусть и непростой, путь. Во-первых, вытянуть, вызволить журнал из рыночной пропасти, а затем сделать журнал государственным.
В то самое непростое для журнала время, когда рынок понес его, как щепку по бурной реке, чтобы на середине утопить, почти случайно, а может и нет, я оказался как бы спасательным кругом для тонущего журнала. Валентин Петрович просил меня помочь “Уралу”. Он говорил так:
— Поработайте, Олег Петрович, месяц-два, а потом видно будет.
Так вот, это “видно” длится до сей поры.
Вспоминая то далекое время, пытаюсь сосчитать, сколько же раз Валентин Петрович встречался с премьер-министром Свердловской области Алексеем Петровичем Воробьевым. Сколько было написано писем, просьб! Наверное, сотни, а может, больше. Лед уже начал трескаться, но о подвижках не было и речи.
О тогдашней жизни в “Урале” можно рассказывать много, было всякое, чего греха таить. Случалось, стоял вопрос: быть или не быть “Уралу”. Хотелось бросить все, уйти и больше никогда не подниматься на этот четвертый этаж, и гори все синим пламенем. Что скрывать, жили мы скромно, если не сказать — нищей жизнью, иногда были какие-то копейки, большей частью из “черной кассы”, добытые Валентином Петровичем или мной — полученные от продажи журналов в салонах рейсовых автобусов на автовокзале.
А где были “мощные” писатели? Они в ту пору от случая к случаю появлялись в редакции. Одна, правда, из “мощных” писателей — лично я такого случая не помню — якобы добыла для журнала огромный рулон бумаги и при разгрузке чуть не погибла под огромным весом. Я свидетель всего, что тогда в журнале было, могу сказать с уверенностью: писательница не погибла не потому, что успела отскочить, а потому, что не было того самого рулона бумаги, а это лишь нелепый вымысел…
Мои воспоминания прервал телефонный звонок, необычайно громкий в эти тихие минуты. Незнакомый голос:
— Это редакция журнала “Урал”? Мне бы того, кто занимается стихами.
— Рано позвонили!
Затем долго пытаюсь объяснить, что так рано в редакцию редко кто приходит, что это не завод “Уралмаш”, а творческая организация…
Опять тишина, опять слышу по стеклу стучат капли дождя. На дворе осень. Хотя и грустная пора увядания природы, но я люблю это время за обилие красок, за то, что наступило время сбора урожая в собственном огороде, где нынешним летом пришлось буквально бороться за него.
Ах, лето, лето. Было оно особенным во всех отношениях. Даже огромный тополь под моим окном — в областном центре таких гигантов немного, — будто предчувствуя что-то неладное, не цвел, как обычно. Это верный признак прохладного лета, а значит, и неурожая овощей и грибов.
Худое лето — это как худая посуда. Но все же мне удалось собрать почти рекордный урожай картофеля — чуть ли не тонну отборных клубней. Картофелины одна лучше другой, будто там, под землей, их кто-то отливал в специальной форме. Два-три куста — и полно ведро. И сено мы с моим братишкой убрать успели, словно украли у погоды. Уловили промежуток времени в трое суток, “окно” между дождливыми облаками, обеспечили на долгую зиму кормом козлиное стадо в полтора десятка голов.
Вот и наш главный редактор Николай Коляда много чего собрал со своего земельного участка. Порадовал его урожай малины и смородины, прямо чуть ли не каждый день ведром, ведром ягоды черпал. По моей рекомендации морозил ягоды, чтобы сохранить витамины. Дома все свои морозильные камеры загрузил, а что не вошло, принес в редакцию.
Но вот сколько ни учу его, ни наставляю, как вырастить хороший урожай картофеля, не получается у него. И не потому, что не может или не желает — времени не хватает. Журналом заниматься надо. Нынче он много картофеля накопал, но мелковат он у него, не вырос.
Опять режет тишину громкий телефонный звонок. Беру трубку:
— Это журнал “Урал”? Понимаете, я написал повесть, хочу принести ее вам. Сколько вы за нее заплатите?
— Приносите, посмотрим сначала…
И все же, несмотря на урожай на отдельные садово-огородные культуры, лето для журнала и его коллектива было испорчено. Испорчено не пасмурной и прохладной погодой.
Группа не то от писателей, не то от поэтов, а может, от крупных прозаиков затеяла вокруг журнала скандал. Мы так и не поняли, откуда и из-за чего он разгорелся. Сведущие люди говорили, что вся эта мышиная возня затеяна не просто так, а за кресло главного редактора.
Позвольте теперь, по истечении времени, уважаемые, дорогие литераторы от инфантерии, сказать вам: ведь было время для вас самое что ни на есть золотое, когда можно было занять это кресло, но никто ведь не захотел воспользоваться моментом. Почему? Да по одной простой причине. У журнала была огромная куча долгов — 360 тысяч рублей (начиная от аренды помещения и кончая зарплатой сотрудникам). Крыша (почти 200 кв. м) текла, как доброе решето, штукатурка валилась с потолка, полтора компьютера на всю редакцию дышали на ладан. Журнал не выходил, подписка резко падала…
Не секрет, когда Валентин Петрович собрался уходить, я сам лично искал главного редактора среди все тех же писателей, но они шарахались от редакторского кресла как черт от ладана.
Как-то, сидя вечером в своей лесной избушке, я подумал о журнале “Урал” и тех нападках на него, что происходили этим летом. Они были похожи на клев — да простят меня рыболовы-любители за такое сравнение (к слову, о клеве рыбы мы еще поговорим в “Полезном приложении”, которое бесплатно могут получить подписчики журнала — извините за такую почти вот телевизионную рекламу-вставку). Видимо, пришло время клевать журнал, и не в открытую, а вот так, из-за угла, и главным образом с помощью тех, кто так далек от литературы.
Как тут не вспомнить советскую цензуру, Комитет по охране государственных тайн в печати, который изымал из текстов газет, журналов, книг не только государственные тайны, но и вообще все подозрительное.
Во время моей работы в разных газетах были случаи, когда кроме цензуры вмешивалось в работу и КГБ. Писателям, журналистам часто доводилось со своими статьями ходить не по одному дню по разным инстанциям, чтобы получить разрешение на публикацию. И мне приходилось, заполучив прямо на поля своей рукописи круглые гербовые печати, радостно бежать в редакцию.
Но какой бы грозной ни была государственная цензура, она выглядела жалкой и беспомощной перед цензурой партийной.
Вот только один пример. Работал я в областной газете “Уральский рабочий”, тогда это был орган обкома КПСС. Подготовил как-то статью на экологическую тему, в которой выступал в защиту небольшой речушки, в гибели которой был замешан один из руководителей районного масштаба. В статье была чистая правда, проверенная не на один раз не только мной, но и специальной комиссией.
Главный редактор газеты, прочитав статью, поспешил с ней в обком. Вернувшись, вызвал меня и сказал, что мы печатать это не будем: “Товарищи в обкоме против”.
В ту далекую пору я был молод и горяч, мне хотелось все рвать и метать, да к тому же правда была на моей стороне, и я должен был высветить виновных через прессу. И все же моя статья увидела свет, но уже не в областной газете, а в “Советской России”. Я был рад, но радость была недолгой. меня уличили во всех мыслимых и немыслимых грехах. Вскоре за мной закрылась дверь редакции, которой я честно отдал восемь лет творческой жизни, был уволен я отнюдь не по собственному желанию, а выдворен по статье. Пострадал за правду.
Вспомнил я обо всем этом не случайно. Подумал, может быть, вернуть хотя бы одну из тех цензур? Может быть, не появлялось бы в печати непроверенных фактов, а иногда откровенной лжи. Да нет, проживем без нее. Самой лучшей у пишущего журналиста была и остается самоцензура, или просто совесть. И вообще, на журфаках, мне думается, надо бы читать целую серию лекций под названием “Не навреди!”.
Сам я лично, если кого-то это интересует, университетов не кончал. Свои университеты я проходил на необъятных просторах бывшего Советского Союза: на островах Ледовитого океана, на землях Ямала, в тундре, тайге, в отрогах Восточных Саян, на Байкале, в казахских степях, на Чукотке… Учился у людей, умудренных опытом, они мои учителя, они учили писать только правду. Тому же учили меня и родители, царство им небесное.
…Лето шло. Журнал продолжала “клевать” одна из “мощных” газет Екатеринбурга. Газета требовала разобраться с журналом и непосредственно с главным редактором и его заместителем, выяснить, на что и куда они девают государственные деньги…
В рассказе М.А. Шолохова “Судьба человека” есть такой эпизод: герой бежит из фашистского плена, полуживым добирается до линии фронта, где натыкается на наших молодых солдатиков, которые усмотрели в нем немца. И он им кричит: “Милый ты мой губошлеп! Какой же я фриц…”
Так вот, милые наши губошлепы, недовольные писатели! Где ж вы были, мои дорогие, когда журнал был весь в долгах, как новогодняя елка в игрушках, и лежал на боку?
Помню хорошо одно из многих писем, написанное В.П. Лукьяниным губернатору области Э.Э. Росселю с просьбой помочь журналу. Эдуард Эргартович коротко отписал премьер-министру области А.П. Воробьеву: “Урал” нам нужен”. И подул свежий ветер в наши журнальные паруса все сильнее и сильнее…
В начале июля 1999 года в редакции появился новый главный редактор. Хорошо помню, как мы вышли всей редакцией в День города на Плотинку с призывом “Подпишись на журнал “Урал!”. И подписались в тот августовский день семь человек. Так был сделан первый шаг к подписчику, читателю журнала. Сколько было таких подписных кампаний за последние годы…
Как-то летом прошлого года появилась очередная гнусная статейка некоего бойкого журналюги. Достала она меня так, что решил я сходить к месту, обладающему большой природной силой — к Камню, живущему в тайге, за горами и болотами, пробиться непросто, нет к нему торных дорог, а есть лишь еле видимая лосиная тропа. Отправился я к нему, чтобы рассказать о той черни, что окружила журнал, и получить совета, как с ней бороться, и вообще, стоит ли? Не сочтите это за чудачество, я всегда обращаюсь к природе за помощью и советом.
Высокий, чуть ли не в рост, папоротник, густая трава, частый осинник, жара и тучи комаров, полчища оводов и слепней встретили меня на подходе. Вот и он. Тишина.
— Здравствуй, мой дорогой! — сказал я Камню, приложив к нему свою ладонь.
Он был прохладен. Я присел рядом с ним на огромный пень и, отдышавшись от многокилометрового безостановочного перехода, стал рассказывать подробно ситуацию, сложившуюся вокруг журнала. Во время моего рассказа не качнулся ни один листочек на осинах, ни один комар не пропищал, ни одна птичка не пролетела. Все вокруг замерло. Камень слушал…
Я закончил говорить. Повелитель природы, думал долго, обстоятельно.
Вдруг разом побежал по осиннику ветерок, задрожали, заговорили листочки на деревьях и стихли. Камень вздохнул и произнес громко:
— Не обращайте на них внимания. Это все пепел и не более. Все будет хорошо. Если потребуется совет — приходи.
Можете мне верить, а можете — нет, но так было.
На обратной дороге в бестравных сосновых посадках нарезал я молоденьких кульбиков, один к одному, с нераспустившимися шляпками, так похожих на шарики. Скупое на урожай лето подарило мне эти скромные грибы.
С собранными грибами я решил заглянуть в свою лесную избушку, там у меня с прошлого раза была оставлена кое-какая посуда, соль, сахар, спички да мешочек сухарей. Здесь же решил отварить грибы и припрятать до холодов в речном омуте. Так делали наши предки, так делаю я.
В широком емком казане бурно кипела вода, в ней свободно плавали, крутились грибочки, с каждой минутой теряя свою природную горечь.
Пока грибы проходили термообработку, я, сидя на огромной широкой чурке, всматривался в яркие языки пламени, опять думал о тех людях, которые развязали скандал вокруг журнала. Какие же они бедные, не деньгами, а своими мелкими склочными душонками.
Тут я вспомнил, что захватил с собой несколько этих газетных публикаций, в которых журнал поливался грязью. Ведь думал зачитать их Камню, да вот забыл. Куда их теперь? В костер…
Огонь охватил горячим языком газетенки, и они разом вспыхнули. Бумага сгорела, но пепел от нее не осел в костре. Костер выплюнул скрученный в комок пепел. Набежавший ветерок подхватил, вначале понес по покосной поляне, а потом поднял высоко-высоко над лесом, над увалом…
Прав был Камень. Они все — пепел. Даже обычная лесная земля не приняла в себя этот продукт горения.
… Опять звонок.
— Журнал “Урал” — радостный женский голос в трубке. — Понимаете, моя внучка перевела Гете так, как еще никто не переводил. Ей всего пятнадцать лет.
— Хорошо, — говорю, — приходите, приносите ваш перевод.
Положил трубку, глянул в окно. На улице не шел, а прямо валил сплошной стеной снег. Впереди нас ждала очередная уральская зима. Какой она будет? Какими были лето и осень, мы знаем.
Печаль ушла. И чистым стало небо
Моей души. Печаль ушла.
И стороной гроза прошла, без гнева.
И рухнул гром, не причинив мне зла.
(Муса Гали)
Вместо эпилога
Журнал, как тот огромный тополь, что растет за окном редакции. Тополь мотают холодные ветры, палит жаркое солнце, засуха, холодно ему в морозные зимы, а он вопреки всему растет, тянутся его ветви к солнцу, а по весне распускаются листья, чтобы осенью разлететься.
Вот и наш “Урал” живет, растет, собирая под свою обложку страницы, и разлетается регулярно каждый месяц к свои верным подписчикам-читателям.