Семейная хроника одного купеческого рода
Опубликовано в журнале Урал, номер 8, 2002
Александр Васильевич Дмитриев — родился в 1945 г. в Кургане. Окончил истфак Уральского госуниверситета им. А.М. Горького. После окончания аспирантуры работал в этом же университете, затем — в Институте истории УрО РАН. Сейчас — научный сотрудник Независимого института истории материальной культуры. В соавторстве с А.С. Максяшиным подготовил к изданию книгу “Тагильский поднос”. Публиковался в журнале “Урал”. Живет в Екатеринбурге.
С Плотинки в Екатеринбурге открывается величественная панорама уральской столицы с эмблематичной архитектурной стариной по краям привольно раскинувшегося водного плеса. К сожалению, для многих екатеринбуржцев, даже возраста отнюдь не юного, эти набережные безымянны. А ведь имели они когда-то названия подлинно народные, закрепившиеся (что бывает не так уж часто) и в официальной топонимике. Так, западная именовалась Гимназической: неподалеку от нее разместилась гимназия; восточная — Тарасовской: в особняке, ставшем ныне губернаторской резиденцией, жительствовало несколько поколений Тарасовых, оставивших после себя добрую, но, увы, короткую память.
1
Звезда рода Тарасовых засияла на уральском небосклоне в начале XIX века, при Луке Михайловиче, нажившем состояние торговлей, а торговал он мукой, крупами, маслом, вином и прочим, на что спрос никогда не переводится. За рассудительность свою и благочестие дважды избирался он городским головой, на этой ответственной должности и помер он скоропостижно в январе 1826 года. Свела Луку Тарасова в могилу запущенная болезнь, над которой, истый русак, он подтрунивал и которую все норовил перехитрить без помощи лекарей. Жить бы да жить еще 55-летнему деловитому скородуму, объявившему незадолго до смерти капитал в двадцать тысяч целковых, а это уже давало ему право быть зачисленным из полумужицкой третьей гильдии во вторую, роднившую с купецким сословием, возводившую в почетное гражданство!
Может быть, острее всех воспринял такую утрату Яким Рязанов, ума палата купчина, вожак и защитник екатеринбургской старообрядческой общины, которой он и руководил вместе со старшинами-единоверцами Фомой Казанцевым и Лукой Тарасовым. Уж на что был крепок и силен Яким Меркурьевич, но на этот раз и он пошатнулся духом: мало того, что скончался его ближайший соратник, так и еще одна напасть не обошла его — на сорок девятом году, во цвете лет, подстерегло его банкротство. Да, купеческое счастье переменчиво, а иной раз и скоротечно, как бабье лето. Эвон Лука Михайлович как возвысил свой капитал — троекратно, а вот поди ж ты… Вот и Яким Меркрьевич, судачили воротилы-раскольники, любомудрствовал, просвещал-поучал других, а сам чуть голышом не остался…
И то сказать, придет беда, так тут уж все к одному. По загадочному стечению обстоятельств пошел у Якима ко дну на реке Свирь галиот с товаром, сгорел в Таганроге винный склад, удрал в Константинополь с тугой пачкой екатерининок комиссионер. За невозврат денег кредиторам в установленный срок огласил городовой магистрат Якима Меркурьевича в июле 1824 года несостоятельным должником и назначил над его имуществом конкурсную администрацию. Во избежание позора спешно продал верховод раскольников свой каменный дом. Опомнился, но было поздно: ушла недвижимость к сговорившимся кредиторам за бесценок.
Трудно сказать, как развивались бы события дальше, но тут, как всегда, вмешались непредвиденные события. Вскоре после несчастья, случившегося с Якимом Меркурьевичем, посетил Екатеринбург император Александр I. Вместе с ближайшими членами свиты расположился он в просторном белокаменном дворце почившего Льва Расторгуева, в котором сейчас полновластвовал Григорий Зотов: его сын женился на младшей дочери Льва Ивановича.
Как раз в это время Григорий Зотов наводил порядок на Кыштымских заводах Расторгуева, унаследованных его дочерьми, в замужестве Харитоновой и Зотовой. А до того привел Григорий Федотович в образцовое состояние Верх-Исетские заводы Алексея Яковлева, за что и получил министерскую золотую медаль на алой ленте, а от едва не разорившегося хозяина — вольную для себя и всего семейства. Вольноотпущенником и называли Зотова меж собою родовитые торговцы, хоть и он был раскольником, как и многие из них. Впрочем, Федотыч на болтовню заспинную поплевывал, корней своих тульских, сродни демидовским, не стыдился, держался без низкопоклонства, с достоинством и перед хорохорившейся чиновной мелюзгой, имевшей всегда наготове оттопыренные карманы для взятки, и перед любившими заглянуть в хлебосольное яковлевское имение особами высокопоставленными.
Природа наделила раба божьего Григория и статью молодецкой, и разумом всепроникающим. Чего только не умел башковитый мастер: в доменном ли, кричном ли, плотинном ли деле по округе равного ему не сыскать, рудоискательство знал тоже преизрядно, в малознакомой новинке — паровых машинах — и то сведущ был верх-исетский главноуправляющий. Вот тебе и “черная кость”!..
Под конец службы у Яковлевых зажил Григорий Федотович барином: прорубил от дымного завода просеку к заимке в живописной излучине Исети (впоследствии возникла здесь дача горного ведомства, так называемая “генеральская”). Кроме того, купил в центре города, опять же на бережке, усадьбу. Вот в эти благодатные деньки и породнился он с первостатейным богачом-заводчиком и, само собой, тоже раскольником — Львом Расторгуевым.
Но вернемся к визиту императора. Александр I, восхищенный благоустройством цехов, по-тогдашнему “фабрик”, здоровым видом рабочих Верх-Исетского завода, удостоил Зотова аудиенции. Талантливый самоучка настолько поразил царя толковостью, глубиной познаний, что тот признавался в письме императрице с дороги: “В первый раз встретил я мужика с таким светлым умом и осведомленностью в горном деле!”
В разговоре с человеком, поразившим его знаньем горного дела, естественно, император перво-наперво завел разговор о золоте. Обстановка в империи к тому вынуждала. Супостата Наполеона Россия одолела, но война с полчищами завоевателя Европы расстроила финансы страны. Видимость твердости ассигнаций, создававшаяся их параллельным со звонкой монетой обращением, уже никого не обманывала. Галопировавшая инфляция подрывала доверие к правительству и отечественных, и зарубежных деловых кругов.
Березовские же рудники были малопроизводительны, и золото, необходимое для устойчивости рубля, жизненно важных экспортно-импортных операций, приходилось выменивать на зерно, кожи, пушнину и другое сырье, нередко в ущерб внутренним потребностям. Держава-освободительница, гарант бесконфликтности в рамках Священного союза наций, еле сводила концы с концами, заискивала перед иностранными банкирами.
Поэтому и выспрашивал дотошно император в разговоре с Зотовым о “песчаном” золоте. Рудное-то у Яковлевых разрабатывалось близ Нейво-Рудянского завода еще с 1813 года. Известие Леонтия Брусницына о самородных зернышках воспринималось еще как обманчивая сенсация, так как на березовских квадратах объявилось их не так уж и богато. Царю же, пристально следившему за успехами золотодобычи из россыпей в испанских и британских колониях, нужны были сведения достоверные. Интерес монарха вполне объясним: извлечение самородного металла несравненно экономичнее, так как обходится без дорогостоящих шахт, рудотолчейных, очистительных и прочих устройств.
Растроганный любезностью государя, удивленный его зоркой наблюдательностью, желанием докопаться до сути, выложил Григорий Федотович свое сокровенное без утайки: в разрушистых горных породах знаков благородного металла предостаточно, доказательство тому — шлихи на опробованном в разных местах промывочном станке (вашгерде).
— Недалеко то время, — заключил, как бы читая мысли императора, его кряжистый, прямодушный визави, — когда россыпное золото на Урале займет первенствующее положение, так как добывать его сподручнее и дешевле.
В иной тональности велась государем беседа с раскольничьими старшинами, перво-наперво с закоперщиком, красноречивым толкователем Священного писания Якимом Рязановым. Речь шла главным образом о законопослушности старообрядцев, установлении крестов и звонницы на выстроенном ими храме, о разрешении иметь “огнедействующие заведения”, то бишь кузницы, гончарные, стеклодувные, кирпичеделательные фабрики, заводить которые воспрещалось юридическими актами.
С Якимом Меркурьевичем и его присными Александр I держался холоднее. Фанатичные религиозные сектанты беспокоили его не меньше, чем гнездившиеся у подножья трона масоны. Но актуальную золотую тем затронул и в разговоре с ними. Приверженцы расколоучения выразили готовность потрудиться на благо Отечества и просили только об одном — чтобы торговое сословие уравнялось в золотом промысле с горнозаводчиками. Император обещал предприимчивым купцам содействие.
С этой поры и вошел Григорий Зотов в невиданную силу: шутка ли, удостоился чести писать на высочайшее имя! Местное горное начальство, естественно, такой поворот дела встревожил. Придет время, и ненавидевший царского наперсника командир Екатеринбургских заводов полковник О. Осипов сведет с ним счеты. Пока же муштровал Зотов за исполнительское небрежение в Кыштыме обленившихся, вороватых приказчиков. Да и у хапожничавших надсмотрщиков, и у расторговавшихся приписных крестьян, которые всячески отлынивали от уроков в рудниках и на лесных куренях, сбил гонор. Воспользовавшись мягкостью Льва Расторгуева и его невежеством в железном деле, кыштымцы, каслинцы, нязепетровцы, поднажившиеся на мелкооптовой торговлишке, запросто выбывали из крепостных “трудников”, нанимая вместо себя на копку руды и углепоставки подзаводскую бедноту.
Словом, Зотов
живенько пресек разгильдяйство и
самоуправство челяди, всыпав
неслухам горячих. Почувствовав
твердую хозяйскую руку,
князьки-приказчики угомонились,
начали наряжать на работу всех
поименно,
не выгораживая откупившихся
зажиточных домохозяев. Урочников
сразу прибавилось, и расходы по
вольному найму тут же сократились.
Расплодившееся маклачество
затаило злобу на
главноуправляющего: от топора,
лопаты и каелки оно уже начало
отвыкать.
И полетели на неподкупного Федотыча анонимки-наветы, но причин для укорота заводоуправителя офицеры Бенкендорфа не находили и с чистой совестью отправляли доносы в архив. Там бы им и пылиться вечно, но кто-то из сановных мздоимцев подумал о том, что грех не воспользоваться при подходящем случае такой бомбой.
Григорий Федотович примечал, что тучи над его головой сгущаются, но здравствовал еще “светлые очи” государь Александр I, в высоких чинах пребывали добропорядочные знакомцы Н. Шленев и А. Булгаков. Так что преждевременно ревностный страж имущества наследников к земле не припадал. Выправив захиревшее чугунолитейное и кричное производство, приставил он смышленого племянника Тита доглядывать за золотодобычей.
И весьма кстати. Был уже распубликован вердикт комиссии сенатора В.Ю. Соймонова. Сам он летом 1823 года объехал Урал и недвусмысленно поддержал частный золотой промысел. Теперь золотишко можно было намывать без опаски, что казна изымет прииски. Почему и не приналечь на многообещающую отрасль.
В 1824 году кыштымские россыпи дали около тридцати пудов драгоценного металла. Правда, принадлежал он дочерям Расторгуева. А норовистому Федотычу хотелось и себя потешить на старости лет, и утереть нос дворянам-белоручкам, равно как и заносчивым их подражателям из гильдейских “аршинников”, которые втерлись-таки в доходную, привилегированную горнопромышленность.
Сам-то он сыздавна соприкасался с рудоискательством, не раз довелось ему к тому же принимать в своем доме многознающего гостя, обер-берггауптмана Шленева, который, кстати, и надоумил Л. Брусницына просеивать отложения реки Березовки ради заветных крупинок. И он не сомневался в том, что “песошное” золото на склонах хребта скоро явит себя. А кое-что нашептали ему по-приятельски и рудознатцы, к коим Федотыч непременно поворачивал, возвращаясь с Ирбитской ярмарки. Под ласковое словцо да знатное угощеньице язык у молчунов-горщиков развязывался запросто.
Главное было — не ошибиться с выбором места. Север края напоминал уже отрезанный ломоть, пронесенный мимо рта. Владения Демидовых подпирали казенные Гороблагодатские заводы, а выше располагались Богословские. Обширное Заозерье перехватили близкие ко Двору Всеволожские. А вот на юге, по беглым рекогносцировкам и слухам тоже золотоносном, было где развернуться. Недрами здешней громадной территории распоряжалась администрация Златоустовских заводов. Но по недостатку средств и людей ей за глаза хватало одних Миасских промыслов.
К тому же за пограничную линию Оренбуржья совершали частые набеги кочевники, пробавлявшиеся работорговлей. Поэтому центральная власть не торопилась с колонизацией южного фланга Зауралья. Она пока предпочитала обходиться био-геологическими экспедициями под прикрытием казачьих сотен. Естественно, медлительность короны только разжигала аппетиты партикулярных золотопромышленников.
2
Едва ли не первым
снарядил своих разведчиков на
поиски богатых россыпей Григорий
Федотович. Отправлял он их в
манящую даль якобы для отыскания
железо- и меднорудных залежей. А
застолбили рудознатцы, согласно
тайной его инструкции, два прииска
в Баратабынской
и Каратабынской волостях.
Оренбургский военный губернатор,
ценивший деловую хватку Зотова и
наведя у владельцев земли, башкир,
справки об условиях кортома
(аренды) месторождения, разработке
золота препятствовать не стал.
Благословил ее поначалу и
Департамент горных и соляных дел.
Но вскоре донельзя чем-то
разгневанный, шеф этого
департамента генерал-лейтенант
Корнеев вдруг безапелляционно в
разработке отказал: ввели, дескать,
в грех столоначальники,
запамятовавшие о том, что
Высочайшим предписанием взяты
окортомленные башкирские прииски в
резерв казны.
Ни бедолаге Федотычу, ни его потомкам, видимо, так и не удалось разузнать причин уклончивости, нерасположения властей. А ларчик, не оставляют сомнения архивные документы, открывался просто. В 1825 году настрочил Яким Рязанов конфиденциальное письмо государю-императору и передал его через верных людей. Обнаружил его послание в бумагах упокоившегося в Таганроге самодержца генерал-адъютант Дибич. Генерал-адъютанту припомнилось гостеприимство екатеринбургского купечества, и он тотчас же ознакомил с содержанием письма короновавшегося брата Александра I. Николаю I, взбешенному выходкой декабристов, всюду мерещилась крамола. С размашистой резолюцией царя записка ушла в горное ведомство для исполнения, и ходатайство наследниц Расторгуева было тотчас же заблокировано.
А что же было в письме? Яким Меркурьевич, наушничая, писал императору о том, что будто бы рассказали ему пустынножители кыштымских скитов. А поведали-де они ему вот что: возгордилось-де семя расторгуевское и устремилось, подстрекаемое Зотовым, в сердцевину золотоносного Оренбуржья, чтобы выхватить там куски пожирнее. Горщики зотовские, добавлял осведомитель, там и сям втихаря били шурфы и прикидывали намолот.
Что же побудило благовоспитанного, воинствующего христианина совершить этакую низость — оболгать Григория Федотыча? Зависть, одна только зависть к худородному выскочке? Нет, не только. Главной причиной извета стало другое. Обанкротившийся кляузник Яким Меркурьевич понимал, что ни торговлей, ни мыловарением потерь ему своих не возместить. Хорошо еще, если лет через пяток из долгов удастся выпутаться. А что потом? Прозябание в гостинодворских лавчонках?
Яким же Меркурьевич привык уже ворочать по-крупному, жить в довольстве и с почестями. Немудрено, что и он примеривался к южноуральскому золотишку: только такая емкая верховая россыпь могла, как сундук червонцев, возвести в богатеи разом, в одночасье. Потому, забыв осторожность, и поставил он все на кон: и собственные, не выгребенные кредиторами деньжонки, и капитал племенника неоперившегося — Аникия. Но прозорливец Зотов опередил раскольничьего наставника. Что же ему оставалось делать? Вот он и саданул по “гробившему казну злоумышленнику” чернильным ядром.
Но будем справедливы: не он обозвал вышвырнутого в ссылку горемыку “кыштымским зверем”. В этой запутанной истории рыльце в пуху, скорей всего, у плутократии. Но именно после якимовского доноса свалилась на расторгуевского управителя беда, и вороньем закружили около него ревизоры да дознаватели. Вот и подтвердилось выведенное еще задолго до всех этих событий и до ареста Григорием Федотычем правило: где золото, там и зло.
Рязанова же теперь не особенно беспокоило, что путь на юг, где уточнялись возможности казенной золотодобычи, закрывался и для него. Наказав местным родичам неусыпно следить за происходящим в Оренбуржье, Яким Меркурьевич поспешил на земли, свободные для изысканий. Ему даже удалось выбить правительственную субсидию на разведки недр Вятской и Тобольской губерний. Удалось ему и с толстосумами скучковаться, соблазнив их щедрыми барышами. Но фарт, сколько ни намекали о нем змейки-ящерицы, ускользал от него. Фунт-другой “крупки” из вогульско-остяцкого Березовского уезда даже издержек не окупал.
Грусть-тоску от пустопорожних затрат развеяла весточка старинного приятеля рязановского — верхотурского купца Ф. Попова. Яким Меркурьевич, поди-ка, понимал, что не только из-за одного дружеского расположения поделился с ним находкой его приятель: сибирских урманов одному ему было не одолеть, вот и зазывал верхотурец себе на подмогу баловавшегося золотишком Якима со товарищи.
Пока обрадованный Рязанов уламывал мошнистых напарников, подоспел закон 1828 года, разрешавший частный золотой промысел в Азиатской России дворянам и купцам первой и второй гильдий. Якима, утратившего купецкое звание, эти ограничения не смущали. Он проворно снарядил в Мариинскую тайгу партию во главе с Алексеем Баландиным. Затем его дружина пополнилась Степаном и Диомидом Баландиными, Иваном Верходановым, Владимиром и Гавриилом Казанцевыми, Полиевктом Коробковым, Ермолаем Подвинцевым и еще несколькими заединщиками.
А немного спустя присоединились взявшиеся в складчину финансировать это непредсказуемое предприятие молодые Харитоновы, Блохины, Нуровы.
Дополнял команду народец помельче, третьегильдейский, вместе с прикомандированными от казны шурфовщиками и промывальщиками, не гнушавшимися черной работой, — этих вознаграждали паями, с коих отчислялся дивиденд.
Гремевшие по Сибири имена уральцев, первооткрывателей чудо-россыпей, обросли впоследствии легендами, которые порой до неузнаваемости искажали биографии “таежных наполеонов”. А между тем бесстрашные, искуснейшие разведчики недр Г. Машаров, Е. Жмаев, А. Подвинцев, К. Зотов и другие храбрецы-удальцы им под стать вовсе не промотали упавших с неба миллионов, как об этом с сарказмом витийствовала знать, оттяпавшая у первопроходцев самые лакомые куски.
Конечно, аристократии, кинувшейся на запах поживы, втереться в ряды золотопромышленников удалось не сразу. Екатеринбургская компания, застолбившая неимоверное количество приисков у отрогов Алтая и Саян и в Приангарье, долгонько возвышалась неприступной храминой: паутина дочерних фирм, созданных компанией, нейтрализовала конкурентов.
Отбиваться варягам-золотопромышленникам пришлось и от аборигенов. Спохватившиеся томичи, красноярцы, иркутяне ополчились на пришельцев единой боеспособной фалангой. Перехватывали работных людей, продовольствие, втягивали уральцев в сутяжничество, а если не добивались желаемого через суд, пускались на оспариваемое месторождение врукопашную. Не раз Якиму Меркурьевичу и его порученцам доводилось из-за распрей на Бирюсе, Удерее, Октолике сиживать в кутузке.
В разгар баталий в Канской тайге предложило горное начальство сподвижнику Рязанова Ивану Тарасову должность екатеринбургского бургомистра. Иван Лукич, грезивший бирюсинскими самородками, закочевряжился и дал согласие лишь под нажимом “царька” хребта Уральского — генерала Глинки. Впрочем, нет худа без добра: появилась у зауральских аргонавтов в родном городе рука-владыка, которая могла показать, как налоги скостить и как местечко под заводик свечной или жилой теремок за полцены ухватить.
3
А что же Тарасовы?
Сдерживаемый матерью-наседкой,
большак Тарасов примкнул к
“таежным наполеонам” лишь в 1835
году, когда они были уже на гребне
славы. А коли замешкался да
главного пекла избег, ясно, что
миллионов, которые достались
героям сибирской эпопеи, не огреб.
Но и вложенного на паях с братом
Саввой не закопал впусте. Полагаясь
на чутье Аникия Рязанова, состоял в
двух компаниях под его
водительством и не прогадал.
Не бросали Тарасовы и виноторговли. Особенный разворот торговли — просто море разливанное — приходился на Ирбитскую и Крестовскую ярмарки. Тут уж крутись волчком! Иван меньшой и крутился. Ко всему прочему, сдал глава фамилии в 1839 году в аренду под пивоваренный завод участок на берегу Исети. Генерал Глинка стал энергично противодействовать строительству “огнедействующего заведения” и утвердил аренду лишь после распоряжения министерства финансов. Шибко гневался уральский божок, когда ему перечили, и никогда не забывал поквитаться. Расквитался “вольнодумствующий” ханжа и с Тарасовыми, да так, что и в седьмом колене “законникам” икалось.
Но все же главной статьей доходов тарасовского клана стала золотодобыча. Отпрыск Луки Тарасова, Савва, как и многие другие “золотые короли”, тоже обзавелся дворцом. Кстати сказать, на сверхприбылях золотой добычи необычайно похорошел Екатеринбург в 30—40 годах XIX века. Савва в 1837 году купил дом сгинувшего в кексгольмском заточении Григория Зотова. Принаряженный, издали различимый белокаменный особняк был настоящим украшением набережной и всегда привлекал внимание путешественников как архитектурная достопримечательность города.
Со временем екатеринбургские “фундаторы” охладели к кладовым Азиатской России. Причины такого охлаждения скрупулезно исследованы, и вряд ли стоит все это ворошить. Поверхностные россыпи оказались опустошены, налоговые поборы ужесточились, да и отдаленность сказывалась все больше и больше. Зачем, допытывались у Якима Меркурьевича соратники, лезть к черту на рога, в витимо-олекминские дебри, когда подворачивался шанс с меньшими издержками лущить золотишко на Южном Урале.
А на юге нашего края за то время, когда дружины Рязановых и К╟ разыгрывали свою сибириаду, и в самом деле произошли существенные перемены. Инициативный военный губернатор В.А. Перовский совершил несколько успешных рейдов в глубь степи, возвел дополнительную укрепленную линию, чтоб защитить подведомственную территорию от набегов кочевников. Наступило некое затишье, и казна воспользовалась им, чтобы заняться по-настоящему изучением недр. Но то ли “геогностов” направлялось маловато, то ли навыков им нужных не хватало, но только рекомендовал главноначальствующий уральских заводов Глинка министру финансов Е.Ф. Канкрину изыскания золота и медных руд на средства казны приостановить.
Впрочем, местные жители оказались более проницательными. Наведался однажды в екатеринбургские палаты Якима Меркурьевича дальний его родственник, есаул П. Колбин. Да наведался-то не с пустыми руками — прихватил есаул образцы золотоносных пород. Рязанов, сызнова первой гильдии купчина, без пяти минут коммерции советник, приветил гостя. Яким Меркурьевич помнил, как подбирался еще в 20-е годы к Оренбуржью, да тогда сорвалось. Дотошно осмотрев пробы, воздействуя на них толчением и кислотой, сошлись затворники во мнении, что золото в степном крае водится, искать его только надо умеючи.
А кто же в ремесле
этом мог сравниться с таежными
наполеонами? Вот и просил сотник
дядюшку, не обинуясь, экипировать
молодцов-удальцов. Провернуть
щекотливое дельце при связях и
деньжищах обитателю роскошных
хором ничего не стоило. Но
погрузневший, притомившийся от
странствий Рязанов этакими
перспективами не соблазнился. Ах,
молодость,
молодость, щурился он на
разрумянившегося есаула: кто же
ставит телегу впереди лошади?
Порешили на том, расставаясь, чтобы Павел и впредь бороздил территорию своего полка и фиксировал подходящие места для заявок. А к ноябрю 1842 года, когда последовал царский указ о частном промысле в землях оренбургского казачьего войска, сотник Колбин стал производить разведки, уже не таясь.
Наседал на Акима и Аникия Рязановых и Артамон Подвинцев: не опоздать бы, не упустить наилучших россыпей. Но “аргонавты” не спешили: сибирский опыт сейчас им пригодился, и прежних оплошностей они не допускали. Прииски заявляли не кучно, друг за другом, а вразброс, порознь, теряясь средь наводнивших южноуральское Эльдорадо авантюристов. И лишь после того, как убедились, что мелко залегающие пласты действительно обещают доброе золото, сгуртовались в компанию, ядро которой составили ветераны и их наследники. Руководство же возложили на общего любимца — А.Е. Подвинцева. С названием тоже не мудрствовали — Екатеринбургская. Блюдем, дескать, намекали хорохорившимся конкурентам, традицию.
Но братья Тарасовы под крыло к Артамону Ермолаевичу Подвинцеву не напрашивались и малознакомую ниву прощупывали самостоятельно. С Рязановыми же не только тесную дружбу завели, но даже и породнились. В 1846 году женил Иван Большой сына Алексея на внучке Якима Меркурьевича, Елизавете. Эта свадьба, игравшаяся по прародительскому обряду, была едва ли не последней из старообрядческих в родовитом купечестве, так как правительство замыслило извести раскол напрочь.
Встревоженный революционным брожением в Западной Европе, антимонархическими выступлениями в России, Николай I обрушил на бунтовщиков и диссидентов карательный молот. К “зловреднейшим нарушителям государственного спокойствия” относил император и старообрядцев. Был, кстати, даже учрежден секретный комитет, ведающий ими. С 1845 года отделение такового функционировало в “гнезде сектаторов” — Екатеринбурге.
Стремясь искоренить “лжеучение” и приобщить еретиков к православию или хотя бы компромиссному единоверию, наложили запрет на часовни, скиты, дониконианского письма иконы, книги и другие кержацкие атрибуты. Применительно же к состоятельным раскольником наиболее эффективными посчитали меры, стеснявшие имущественные и гражданские их права: воспрещение приобретать недвижимость, записываться в купеческие гильдии, избираться на административные должности и т.д. Дискриминация настолько ошеломила ревнителей древлего благочестия, что многие его столпы, вроде Якима Меркурьевича, тотчас приняли единоверие.
Тарасовы держались мужественнее, в вере не шатались. С гонениями на них власти не замедлили. Иван Большой к этой поре умер, и лихая година задела его лишь краешком. А вот семьи младших братьев натерпелись всяческих бед до изнеможения. В 1855 году полиция города Егорьевска Рязанской губернии перехватила письма некоего бродячего инока Трефилия. Часть из них была адресована жене А.Т. Рязанова Анне Семеновне, а также Савве и меньшому Ивану Тарасовым.
Вот тут-то и решил поквитаться с “ябедниками” Владимир Глинка. Пришел его час. Получив депешу МВД, он распорядился немедленно произвести у Рязановых и Тарасовых обыск. Впрочем, над законопослушной, примерной благотворительницей Анной Семеновной якшавшийся в молодости с декабристами ренегат смилостивился, дипломатично ее выгораживал. Зато упорствовавшим Тарасовым, у коих в доме Саввы обнаружили следователи моленную и письма, изобличавшие хозяев в “совращении православных”, отвесил сполна: приговорили братьев к ссылке в Богословские заводы.
Хозяйство их не секвестировалось, двойной данью, как при Петре Великом, не облагалось, но урон понесло немалый, ибо застолбили к тому времени Иван и Савва около десятка россыпей в Кочкарской золотоносной провинции. Согласно законодательству, надлежало им явиться для вымежевания приисков лично или уполномочить для этого доверенных. Куда же подевались неразлучные братья, расспрашивал заявителей оренбургский берг-инспектор, пока не был уведомлен о том, что пребывают вероотступники в ссылке и отлучиться никуда не имеют права.
Вероятней всего, подобной акцией устрашения достигалось не только укрепление официальной церкви, подпирающей самодержавие. Если вдуматься, могут возникнуть предположения и иного свойства. Похоже, что целили прятавшиеся за спину полиции инквизиторы не в еретиков, а скорее в организаторов триумфально шествовавшей купеческой золотопромышленности, которая, в отличие от государственной, развивалась на вольном труде.
Горнозаводчики-дворяне видели, как вознеслось купечество, как швырялись миллионы. А между тем их доходы от экспорта железа с переводом западноевропейской металлургии на кокс неуклонно сокращались. Вот и решили власти по их, верно, наущению выхватить из рядов золотопромышленников самые колоритные фигуры. Аникия Терентьевича, который после смерти Якима Меркурьевича становится вожаком екатеринбургских золотодобытчиков, травили подметными письмами. Стреножили и Т.П. Зотова. Уважали его компаньоны за грамотность и смекалку поразительнейшую: в ложках и распадках, ничем как будто не примечательных, Тит будто сквозь землю узревал золотишко. А по инженерной части так навострился, эдакие водоспуски и промывальни сооружал, что и демидовские механики-задавки одобрительно хмыкали.
Стоило, однако, баловню фортуны расправить плечи в Оренбуржье, мигом лишился кредита: золото, добываемое на притоках Ангары, оказалось под арестом. Мотивировался сей арест тем, что двоюродный брат Тита, с которым они совместно разрабатывали Удерейские прииски, промотал свою долю и стал должником конкурсного управления. Напрасно Тит Поликарпович доказывал по судам, что загодя размежевался с непутевым родственничком: сибирские дивиденды конфисковали в уплату кредиторам. И тотчас шарахнулись от него, будто от прокаженного, вчерашние лизоблюды, захлопнулись перед ним и двери сиятельных компаньонов. Поликарпыч молил о выручке, а его подталкивали к банкротству, чтобы завладеть отысканными им чудо-россыпями.
Под этот каток угодили и Тарасовы, не гнавшиеся за славой Поповых, Рязановых, Зотовых. Упекли их в ссылку, по-видимому, не только в назидание фанатикам старой веры, но и потому, что и они, находясь в свите “королей, мешали Адлербергам, Волконским, Нессельроде, Ростопчиным и прочим сановным аристократам, которые ухищрялись обогащаться трудами низкородного купечества.
Не исключено также и еще одно обстоятельство. Козни мог строить и генерал Глинка. Это ведь он убеждал Канкрина в бесплодности недр Оренбуржья. А дерзкие “сальники” предсказанье главного начальника опровергли. Тот, спасая свою репутацию, и строил удачливым купцам всяческие козни. Впрочем, эпоха армейского регламента в горной промышленности клонилась к закату, и разбуженный Южный Урал частенько сравнивали с охваченной золотой лихорадкой Калифорнией. О чем говорить, если даже кочкарско-суундукские россыпи, жалкое подобие необозримых сибирских, все же давали золота больше, нежели казенные Березовские и Миасские прииски.
Но вернемся к
Савве и Ивану Тарасовым. Местом
жительства им определили
полузаброшенный
Николае-Павдинский завод — у черта
на куличках. Вскоре к ним
присоединились жены и дети. Режим
ссыльным установили прямо-таки
чугунный: им воспрещалось даже
посещать Богословск, имевший связь
с внешним миром. В 1855 году браться испрашивали у
министра финансов разрешения
вернуться в Екатеринбург или хотя
бы на деловые поездки в
горнопромышленную столицу. С
ведома Глинки, охарактеризовавшего
Тарасовых как злостных сектантов,
им было отказано. Тогда узники
призвали на помощь Сенат. Но
многомудрые сенаторы представили
их ходатайство на благоусмотрение
все того же главного начальника, и
круг замкнулся. Надежда вновь
возродилась, когда ретивого
муштровика В. Глинку сменил генерал
корпуса горных инженеров Ф.
Фелькнер.
Жена Ивана Лукича, Ефимия Ананьевна (в девичестве Нурова), выхлопотала у него аудиенцию и без всяких экивоков обвинила в заточении мужа и деверя немилосердного Глинку. Участливо-корректный Фелькнер разрешил Тарасовым перебраться из Павды в Богословский завод, поближе к цивилизации. А весной 1858 года МВД известило начальника горного края о непричастности подозреваемых братьев к делу инока Трефилия. Шокированные либеральной развязкой члены секретного комитета возмущались: как же так, ежели закоренелых раскольников не исправила и ссылка! Но дни николаевского трибунала были уже сочтены. Политический климат в России с воцарением Александра II мягчал, гонения на старообрядцев прекращались. В феврале 1859 года осужденным братьям наконец разрешили вернуться в родной город.
4
Вернувшись на старое место, навестили браться прежде всего овдовевшую Анну Семеновну: летом 1857 года умер А.Т. Рязанов, их всегдашний советчик и покровитель. Всплакнули, да и принялись за работу. Набрали у родственников и друзей кредит и развернули торговлю. В коммерческие операции включили возмужавшего сына Саввы Лукича — Ванюшу, приписанного к тульскому купечеству. Мотался он и по ярмаркам, и в первопрестольную, и в Таганрог, где закупал винцо импортное. Но торговля шла вяло, и Савва Лукич с характерной для него решимостью снова решил попытать счастья в золотодобыче.
Нужда в золоте ощущалась в стране большая. Крымская война вконец расстроила финансы. Укрощая инфляцию, стягивая опустошенные валютные ресурсы, правительство всемерно поощряло частнопредпринимательскую золотодобычу. Но случилось это уже после того, как уступила нуждавшаяся вдова Ивана-старшего Фекла Полиевктовна оренбургские прииски ватажке, предводительствуемой Иваном и Александром Рязановыми.
Заявки Ивана младшего и Саввы уцелели благодаря родственнику Михаилу Нурову. Когда братья отбывали ссылку, Нуров через компаньонов и подставных лиц заявил на деньги Тарасовых несколько россыпей. К тому времени, когда Тарасовы освободились, компания фундаторов в Оренбуржье уже распалась на несколько семейно-клановых товариществ. Уяснив что к чему, братья воссоединились с горсткой прежнего экипажа, боровшихся за спасение тонущего корабля. Так весной 1861 года родилось товарищество, опять-таки Екатеринбургское, пайщиками которого стали Г.Ф. Казанцев, С.И. Баландин, А.Я. Харитонов и С.Л. Тарасов. Состав учредителей менялся, но сама фирма оказалась удивительно спаянной: Екатеринбургское товарищество просуществовало более полувека — случай в отрасли редчайший.
Отмене крепостного права предшествовал чрезвычайно ее усугубивший экономический кризис. Частная золотопромышленность, использовавшая вольнонаемный труд, пострадала в меньшей степени, нежели, к примеру, уральская металлургия. Но дороговизна банковского кредита, рабочих рук, продовольствия, безусловно, отягощала ее развитие. К тому же выяснилось, что на Южном Урале преобладают коренные месторождения. А избалованные жирными барышами мариинской и енисейской тайги фундаторы привыкли хозяйничать по старинке: вскроют торфа, наладят промывку и ссыпают блекло-желтую крупку.
Но жилы — это тебе не песочек хрупкий. Чтобы к ним подобраться, требовались капитальные шахты с водоотливом, толчейные механизмы, химические аппараты. Эвон какие издержки, причем с весьма нескорой и даже непредсказуемой отдачей. До копейки надо было расходы просчитывать, чтобы в трубу не вылететь. Стекавшихся за заработками людей в Оренбуржье хватало. Плохо было в безлесных, знойных степях с водой и горючим. Непрерывности золотодобычи нельзя достичь, если не соорудить искусственные водоемы. Паровые машины нередко отапливались… сеном! Какая уж тут энергетика! Да и казаки возмущались: уничтожают-де корма для скота.
А между тем золото Оренбуржья все еще было неосязаемо и лишь манило, как причудливый мираж. Бывало, обнажат поисковики головку россыпи, а через сотню шагов та круто низвергается вниз и превращается россыпь в жилу, закованную в гранитный панцирь. Вот на этом и споткнулась рязановская дружина: обременительной подземной добычей утруждать себя она не пожелала. И вообще разрабатывать эти карликовые, по сравнению с алтайскими или енисейскими, пласты надо было не гурьбой, а небольшими артелями.
Коренные же месторождения никто из предпринимателей даже скопом трогать не отваживался. Слишком рискованной выглядела ортовая эксплуатация недр в условиях, созданных непоследовательными преобразованиями. За примерами далеко ходить было не надо: крахи, обнищание почтеннейших фамилий были у всех на слуху. К тому же еще очень дороги и малорезультативны были и технические средства. Раскошеливались иные поклонники новаций на локомобили, паровые грохота или насосы, с величайшими предосторожностями транспортировали их на прииски и… немели от досады. Производительность мастодонтов, беспрестанно ломавшихся, пожиравших несметное количество топлива, была ничтожна.
А тут как раз — шел, напомним, 1861 год — объявило правительство свободными для частной золотопромышленности Гороблагодатский, Верхотурский и Чердынский уезды Пермской губернии. Многие тогда, разочаровавшись в тощих дивидендах степного края, повернули оглобли на север. Не избежал искушения и С. Тарасов и тоже застолбил косячок приисков в Кушвинской и Вагранской дачах. Но жатва и здесь выдалась скудной, так как россыпи, что получше, давным-давно опустошила казна, борта же и отвалы длинным рублем не вознаграждали.
Сказался и природно-климатический фактор. Хмурые таежные урочища — не людное, изрезанное дорогами Оренбуржье. Инструмент, припасы зачастую невозможно было сплавить к приискам на лодках, и приходилось вьючить все на лошадей и продираться сквозь чащобу. Да и работников истых кругом шаром покати — сплошь пьяницы-зимогоры. Выклянчит такой шатун задаток — и след простыл. В общем, затраты пудами, а больше двух-трех фунтиков золотишка к снегопаду не набегало.
Многие здесь, в бассейне Лозьвы, Ваграна и Сосьвы, увязли надолго, а безрасчетно азартные разорились до нитки. Савва Лукич с компаньонами на удочку не попались, вовремя раскумекав министерскую хитрость. Да и безрассудно было тягаться с компаниями-агромадами, которые штурмовали Северное Зауралье во главе с отставными генералами Огаревым, Ушаковым и прочими аристократами со связями.
Расстался Савва Лукич с верхотурскими межгорьями без сожаления, хотя и не по доброй воле: проиграл он иск о спорных участках жене действительного статского советника Елизавете Переяславцевой. Взыграло у него напоследок ретивое, да где ж было превзойти его доверенным языкастых адвокатов Переяславцевой. Он наказал сыну Ивану продать малодоходные прииски и ретировался снова в Оренбуржье. Там он и золотарничал потихоньку-помаленьку до скончания веку. А со смертью Саввы в 1872 году его паи в Екатеринбургском товариществе унаследовал Иван Саввич.
5
Многолетние, нередко бесплодные изыскания убеждали Тарасовых в том, что вожделенные россыпи чаще всего либо опустошены, либо испорчены хитниками. Будущее Урала, приходили они к мысли, за коренными месторождениями. Убеждали в этом и удачливые добытчики, пришедшие к такому выводу раньше. Так, группировавшиеся вокруг Артамоши Подвинцева компаньоны ухватили сердцевину знаменитого Кочкарского пласта. Решили и партнеры Екатеринбургского товарищества приступить к шахтной золотодобыче. Выбрали место для рудника, построили толчейную и химическую фабрики. Жильное золото, которое поначалу отпугивало на первых порах большими издержками, стало и впрямь приносить устойчивый, весомый доход. Верность подобной стратегии вскоре подтвердилась: на заре XX века отрасль заполонили акционерные компании. И паевые товарищества, сыгравшие свою роль, передали эстафету именно таким интернациональным, щедро финансировавшимся гигантам.
Отмена крепостного права покончила с диктатом горного ведомства. Настало время интенсивного развития мукомолья, винокурения, кожевенного, химического производства, разнообразных кустарных промыслов, которые прежде всячески ущемлялись железозаводчиками. Ломку монокультурного хозяйственного уклада довершила соединившая Пермь с Екатеринбургом через Нижнетагильск железнодорожная магистраль, которая быстро взбодрила оборот капитала.
Промышленный бум не замедлил обнажить анемичность кредитной системы. Банки в пореформенный период росли как грибы, но промышленные предприятия ссужались ими крайне неохотно. Возомнившие себя банкирами дельцы предпочитали скупку и перепродажу ценных бумаг. Такие квазибанки, служившие лишь обогащению аферистов, лопались, как мыльные пузыри. Чтобы не угодить впросак и иметь гарантированный кредит, урало-сибирское купечество, и прежде всего золотодобытчики, решили учредить свой корпоративный банк.
Канцелярские хлопоты, переговоры с денежными мешками взял на себя родственник Тарасовых, екатеринбургский городской голова М.А. Нуров. Казалось бы, скромного надворного советника должны были заслонить возглавлявшие Сибирский торговый банк генералы Дурново, Шувалов, владельцы старейших банкирских домов Гинцбург и Розенталь. Но не зря инициаторы остановили свой выбор на умнице Нурове. Отстоял Михаил Ананьевич интересы уральцев и не дал-таки зарегистрировать банк на Невском проспекте, чего так добивались вальяжные соучредители. Банк был зарегистрирован в центре золотопромышленности.
Правда, три десятилетия спустя обладатели контрольного пакета акций все же добились перевода Сибирского банка в Петербург, но основатели-уральцы неизменно избирались в его центральное правление. В Екатеринбургском же отделении, головном из провинциальных, среди заслуженных кормчих, таких, как А. Дрозжилов, В. Поклевский-Козелл, братья Ошурковы, нашлось местечко отпрыску Саввы Лукича Петру Ивановичу Тарасову. Похож он был на деда своей целеустремленностью, нерушимостью слова, но к тому же обладал и утонченной культурой. Именно такую молодежь, образованную да работящую и пекшуюся о сословных интересах, купечество и двигало вверх.
Петр Иванович, как и все в его окружении, всегда чутко внимал слухам о россыпном золоте. Тем более что в Кочкарском районе уже яблоку было негде упасть, так его наводнили промысловики. И когда весной 1884 года Каменскую казенную дачу объявили частично свободной для предпринимательства, он не замедлил там объявиться.
Объяснение такой щедрости со стороны казны довольно простое. Бывший пушечный Каменский завод перебивался случайными заказами: лесные массивы вокруг истощились, а артиллерийское производство развернулось на Каме, в Мотовилихе. Лишившийся средств к существованию трудовой люд пил горькую и варначил, то бишь крал что ни попадя. Чтобы рассосать безработицу, правительство и санкционировало вольнопредпринимательскую эксплуатацию ископаемых дачи. Территорию ее, особенно граничившую с Монетной дачей, справедливо называли геологическим чудом. Это была воистину сокровищница, наполненная изумрудами, александритами, золотом, полиметаллами, хризотил-асбестом. Залегал в ее недрах и каменный уголь, правда, низкосортный.
Впрочем, благословенный уголок предусмотрительно получили в аренду Поклевские-Козелл и Ошурковы. Непосредственно же в самой Каменской даче золото встречалось редкими гнездовыми вкраплениями. Россыпи, конечно, были уже выпотрошены, а одиночные, коротюсенькие жилки и в подметки не годились кочкарским. Так что широко развернутые разведки Иван Тарасов вскоре свернул и наказал сыну крепче держаться за кочкарский пласт.
6
В общем, если бы надо было найти иллюстрацию того, как повлияло развитие капитализма на весь уклад предпринимателей, их философию и практику, лучше, чем эта, пришлось бы поискать. Вовсе не от беспробудных, смакуемых литераторами кутежей разлетелись дымом миллионы прежних хозяев жизни, а от инертной приверженности одной и той же колее. Канули в Лету и те, кто грезил сверхприбылями, и те, что тряслись перед конкурентами. Терпели фиаско предводители семейных кланов, бессильные совладать с громадинами, покорить которые можно было лишь немыслимыми капиталовложениями, которых не находилось у кровнородственных ячеек.
Хрестоматийный пример — Спасское медное дело Рязановых в Акмолинской области. Низкая рентабельность, обусловленная удаленностью от рынков сбыта и дорогостоящими гужевыми перевозками, вынудила сыновей зачинателя, Аникия Терентьевича, сокращать, а то и приостанавливать выплавку красного металла. В конце концов обедневшие Рязановы уступили непосильный комплекс агентам иностранного бизнеса. Но вернемся к Тарасовым. В Екатеринбургском товариществе со смертью С. Баландина и А. Харитонова позиции молодых Казанцевых и Гавриила Гаврииловича и Петра Ивановича Тарасовых окрепли: отцовское богатство у них, как у большинства наследников, не разошлось по многим рукам. К тому же в товарищество был принят купец А.М. Соколов, преданный соратник их родителей.
Кроме
наследственной доли в паевом
сообществе завещал сыну почивший
Иван Саввич три прииска,
оформленные на его имя в 1884 году.
Разрабатывались они Петром
Ивановичем в Миасском и
Верхнеуральском округах
самостоятельно, без партнеров, хотя
для укрепления тылов
зарегистрировал он, помимо
Екатеринбургского, еще одно
товарищество с инициатором
Василием Комельковым и неразлучным
Александром Соколовым.
И кстати, надо сказать. Замечательные кочкарские жилы, самороднозолотые в верхних слоях, на глубине перерождались в мышьяковые колчеданы, расслаивавшие гранитнодиоритовую твердь, которая поддавалась лишь взрывчатке. На откачку воды, растирание кварцитов в бегунных чашах уходила масса топлива, а грубообогащенная порода нуждалась еще в химической обработке.
Амальгамация (улавливание золота ртутью) стоила большой потери металла и вела к вторичной утилизации отвалов (эфелей). Практичные американцы использовали вместо ртути хлор и цианиды. Доработанный хлорциановый метод получил едва ли не повсеместное распространение на Урале. Первым внедрил его в 1886 году для переработки отвалов инженер Зеленков, а через два года хлорциановым заводом обзавелось и Екатеринбургское товарищество. Г.Г. Казанцев, дипломированный химик, преуспел в усовершенствовании новой технологии.
Согласно наклонностям, распределили друзья-компаньоны и обязанности. Петр Тарасов стал ведать административно-финансовой, а Гавриил Казанцев — инженерно-технической частью. Новаторски видоизмененная учеником Д.И. Менделеева система химической золотоочистки характеризовалась специалистами как образцовая. Самозабвенный работоголик, Казанцев блистал до самой своей внезапной кончины в 1902 году и на общественном поприще: избирался городским головой, содержал популярный у екатеринбуржцев театр, даже сам недурно в нем играл и сочинял для него пьесы.
После угасания Гавриила Гаврииловича ни с кем больше уже не сходился так близко Петр Иванович. Очень не хватало ему в трудные минуты высокообразованного, находчивого Гаврюши. В семье Тарасовых находила утешение вдова его Вера Яковлевна. Дивиденды, унаследованные от мужа, помогали ей сохранять наполненную ценнейшими реликвиями казанцевскую усадьбу.
Дуэт Казанцев—Тарасов олицетворял собой Россию, набиравшую ход, устремленную к экономическому и социальному прогрессу. Курс С.Ю. Витте на индустриализацию страны вспомоществования заскорузлым аутсайдерам не предусматривал, в фаворе у правительства были рационалисты, не скупившиеся на модернизацию, целенаправленно осваивавшие производство локомотивов, дизелей, электромоторов, станков. Ведь от разорительного импорта защищали не таможенные барьеры, а умение создавать ввозимые с Запада машины и агрегаты в родном Отечестве. Побеждали в нелегкой конкурентной борьбе те, кто имел передовую технику и вышколенные кадры.
К таким
технократам относились, бесспорно,
и внуки учредителей
Екатеринбургского товарищества.
Именно они раньше других заменили
конный ворот паровыми лебедками, с
лету оценили преимущества
керосиновых двигателей,
центробежных насосов и других
неапробированных новинок. К 1904 году
прииски компаньонов были
электрифицированы. Облик
рудничного поселка увековечила
старая любительская фотография:
добротные, под железом,
хозяйственные и жилые здания, и
среди них выделяющаяся своими
размерами школа. На одном из
снимков коллектив центрального
рудника запечатлен в праздничный
летний, очевидно, Троицын день.
Смущенно улыбающихся хозяев
обступили щеголяющие форменными
тужурками служащие, принаряженные
рабочие в картузах набекрень
по-казачьи. Идиллия, само собой,
призрачная. Случались в будничных
взаимоотношениях работодателей с
нанимаемыми и шероховатости, и
конфликты. И все же от Тарасова,
распорядителя мягкого,
доброжелательного, горняки в
поисках лучшей доли не уходили,
ценя и заработки справедливые, и
квартиры дешевые,
и бесплатное обучение детей.
Благополучие зиждилось на
результативности общих усилий.
Ежегодно товариществом добывалось
18—20 пудов золота, металла чрезвычайно ходового с
введением в империи золотого
стандарта.
Угнетало производство бездорожье, и угнетало все более, потому что доля тяжеловесного оборудования все возрастала. Поэтому, едва железная дорога Екатеринбург—Челябинск сомкнулась с Великосибирской, руководство съезда уральских золотопромышленников направило правительству ходатайство о прокладке рельсовой колеи до Кочкара от станции Бишкиль. Сооружение такой ветки промышленники обосновывали удешевлением транспортировки грузов и необходимостью разработки местных залежей каменного угля.
Железнодорожный департамент известил ходатаев, что уже санкционировал постройку захватывающей район магистрали Челябинск—Царицын. Однако исполнитель проекта, Урало-Волжское АО, бойко рекламировавшее свои услуги, вскоре лопнуло. Возлагали свои надежды золотодобытчики затем на акционеров Троицкой железной дороги, но грянула мировая война, и паровозных гудков кочкарские обитатели так и не дождались.
7
На рубеже XIX—XX столетий образовались настолько мощные монополистические объединения, что уже могли влиять на политическую “кухню”. Российский денежный рынок оставался по-прежнему скудным, и правительству приходилось привлекать финансовые ресурсы Запада. Ведущим инвестором России стала Франция, располагавшая значительной свободной наличностью. Поддержка союзницы не ограничивалась государственными займами — французские деловые круги внедрялись в многообещающие сферы российской экономики. Приглядывались французы и к золото-платиновой промышленности Урала. Они и основали два крупнейших предприятия: платиново-промышленную компанию анонимного общества, единым махом скупившую прииски несостоятельных владельцев в междуречье Иса и Туры, и Кочкарское золотопромышленное АО. Свою фамильную жемчужину уступили этому АО Подвинцевы, которые к этому времени к производству охладели и отдавали предпочтение стрижке купонов.
Расстаться с золотодобычей парижские администраторы предложили и соседнему Екатеринбургскому товариществу, но Петр Тарасов, директор товарищества, предложение вежливо отклонил. Участь Подвинцевых его не привлекала, а надежды свои он возлагал на модернизацию производства. Но переоснащение рудников, на его беду, совпало с тяжелейшим кризисом, усугубленным бестолковой войной с Японией и революцией 1905 года.
Российское правительство в такой ситуации действовало по принципу: “Лес рубят — щепки летят!” Так, закупочная цена на золото оставалась неизменной, фиксированной, а налоги в отрасли росли, банки взвинтили ссудный процент. Доходность золотопромышленности упала до проблематичной отметки, шлейф посткризисной депрессии накрыл многие процветающие компании. Что уж в такой ситуации говорить об индивидуальных промысловиках!
Левацкие и прозападные издания предсказывали гибель и Екатеринбургскому товариществу. Но оно выстояло. Тарасов убедил партнеров не изымать дивиденды, а всю прибыль вкладывать в обновление фондов. Приходилось полагаться лишь на собственные силы и средства, так как банк урало-сибирского купечества оказался на мели. Поговаривали даже о его слиянии с банком заграничным, а то и вообще о скором крахе.
Помощь золотодобытчики получили, откуда и не ожидали ее — из Екатеринбургского отделения госбанка, который обслуживал преимущественно металлургические заводы. На этот раз в виде исключения правление банка выделило в 1904 году маститой фирме стотысячный кредит, а затем даже увеличило его до пятисот тысяч рублей.
Компаньоны ввели в действие новейше оснащенную капитальную шахту, расширили старательские работы в карьерах и под землей, и положение на какое-то время стабилизировалось. Ношу Петра Ивановича облегчили подросшие уже сыновья. Вениамин закончил Московское техническое училище, а на него равнялся и младший брат, названный в честь деда Ванюшей. У обоих, склонных к точным наукам, рано проявилась и коммерческая жилка. Втайне гордясь сыновьями, отец тем не менее устраивал им экзамены в присутствии штейгеров и механиков. Впрочем, самолюбие отпрысков щадил и нравоучениями старался их не изводить. После того, как Вениамин постажировался на руднике, предложил ему карьеру делать самостоятельно и не в тепличных условиях. Начитавшегося же революционных книжек Ивана, чтобы не арестовали, держал пока около себя.
С 1903 года в России узаконивалось свободное обращение золота. Бегства валютного металла за границу, предрекавшегося скептиками, не наблюдалось. Петр Иванович, пользуясь ситуацией, заключил контракт с известным торговым домом в Москве об аффинаже золота, которое он предполагал скупать на Урале. С этой целью в одном из флигелей усадьбы разместил он золотосплавочную лабораторию. До масштабов золотоплавилен местных отделений Сибирского или Волжско-Камского банков ей, конечно, было далековато, но затраты на аффинаж окупались с лихвой.
Так же успешно действовал Петр Иванович и на общественном поприще. Кем только не избирался добросовестный аккуратист: гласным думы, в комитет вспомоществования бедным, церковным старостой. Будучи вместе с Г.Г. Казанцевым неколебимым сторонником открытия в Екатеринбурге высшего технического учебного заведения, пожертвовал Тарасов на строительство здания три тысячи рублей. Не их с тогдашним городским головой вина в том, что проволокитило чиновничество с вузом долгих 15 лет.
Не оплошал Петр Иванович и как коллекционер. Пристрастился он к нумизматике, когда в 1885 году впервые купил горсть монет, давным-давно вышедших из употребления. К ним вскоре добавились приносимые родственниками и друзьями раритеты. Иной раз они отпускали, правда, в его адрес саркастические реплики. Но этакие подковырки возымели обратное действие: Петр Иванович углубился в литературу, списался с корифеями, стал активным посетителем нумизматических выставок.
В 1890 году прослышал Тарасов о медной монете, привезенной из Барнаула на переплавку в колокола. Разглядел нумизмат в колокольном сырье и малотиражные, очень редкие пятаки царствования Александра I. Купил, не торгуясь, аж пять пудов! Часть из приобретенных момент выгодно поменял, часть раздарил, а большую часть продал. На вырученные от александровских пятаков деньги, кстати весьма приличные, в дальнейшем пополнял свою коллекцию.
В 1907 году свою обширную коллекцию Петр Иванович подарил музею Уральского общества любителей естествознания, в котором, кстати, он тоже принимал деятельное участие со дня его основания. Коллеги возвели дарителя в почетные члены общества — и по заслугам! Тарасовская коллекция — около 2400 монет чеканки 1700—1900 годов (в том числе и из благородных металлов) — слыла у знатоков отборнейше полной. Собирателю повезло на уникумы, каких не имел даже Эрмитаж!
Баян художественных талантов Отчизны Владимир Стасов воспел поклонявшееся музам старомосковское купечество. К. Солдатенков, С. Мамонтов, братья Третьяковы, Щукины, Бахрушины действительно внесли неоценимую лепту в развитие национального, да и мирового искусства. Но так уж повелось, что дух, своеобразный колорит Руси исстари выражала провинция. К легиону подвижников российской глубинки, сеявших разумное, доброе, вечное, бесспорно, относились и Тарасовы.
Но вернемся от предмета коллекционирования к предмету золотодобычи. Экономное существование надежд пайщиков не оправдало. Устав ждать обещанных дивидендов, многие из них, особенно гонористая молодежь, требовали продать бездоходные прииски. Об этом радикальном варианте стал подумывать и глава дела. Тем более что содержание золота на углубляемых горизонтах, вопреки прогнозам, уменьшалось. Да и сотрудничество с банками, предоставлявшими лишь краткосрочные кредиты, оказалось не столь выгодным.
Урезанное финансирование с неизбежностью влекло к авариям и конфликтам. Дружное снеготаяние весны 1912 года привело к затоплению шахты на Аннинском прииске. Воду откачали, но из-за вывалов слабых пород шахту пришлось законсервировать, а рабочих уволить. Летом того же года произошел инцидент на центральном прииске — Екатеринбургском. Артель старателей, в нарушение техники безопасности, подрубила целики близ шахтного ствола. Деревянная крепь не выдержала, и шахта обрушилась. Никто из забойщиков не пострадал, но штраф горного надзора усугубил понесенный ущерб.
Пришлось администрации товарищества в конце 1912 года заменить повременную оплату труда горняков на сдельную. Мера эта законодательству не противоречила, однако инициаторы слишком занизили расценки, и это вызвало протест рабочих. Чтобы не растерять квалифицированные кадры, правление товарищества пошло на уступки. После компромиссных согласований сдельная оплата все же прижилась.
Но фондоемкость по-прежнему росла, несмотря на все принимаемые меры, банковская задолженность становилась хронической. Чтобы избежать банкротства, директор-распорядитель наконец отозвался не предложения Кочкарского АО о продаже приисков. Сделка состоялась в июле 1913 года. Иван Тарасов, комментируя ее в печати и ностальгически обозревая 50-летнюю эпопею товарищества, констатировал, что поглотившее его Кочкарское АО превратилось в одно из крупнейших золоторудных предприятий страны.
Не забудем и о старшем сыне фундатора — Вениамине. Судьба забросила его на прииски “Монголор” в Забайкалье, у китайской границы. Перед тем как расстаться с Екатеринбургским товариществом, отец вызвал сына поближе к родному краю. Вениамин Петрович устроился заведующим Конюховским рудником Кыштымского АО, но так как горным инженером по образованию он не был, вскоре перешел главным механиком на Пышмино-Ключевской медный рудник Верх-Исетского округа.
Глава семейства получил от продажи своей доли около тридцати тысяч рублей наличными и примерно на такую же сумму акций Кочкарской компании. Сыновьям досталось по шесть тысяч рублей. Вениамин, кроме того, будучи старшим в роде, наследовал еще два прииска в Верхне-Уральском уезде. Петр Иванович, в связи с чрезмерностью издержек, под напором акционированных тяжеловесов-конкурентов, распрощался с золотодобычей бесповоротно и сыновьям своим зацикливаться на ней не советовал. Отцовскую прозорливость подтвердила и разразившаяся война, к смущению кабинетных теоретиков затянувшаяся. Мобилизация рабочих, взлет цен при фиксированной стоимости золота, дорожающий кредит осложнили существование даже вынянченных банками лидеров золотопромышленности. Разорение же артельно-паевой мелюзги воспринималось как нечто естественное и неотвратимое.
Вениамин,
служивший на оборонном
предприятии, равно как и функционер
Земгора и местного
военно-промышленного комитета Иван
Петрович, имели бронь. Заканчивая
оборудование Пышмино-Ключевского
рудника, Вениамин Тарасов
примеривался к строительству новой
электростанции, но контракт
получили более расторопные. Тогда
братья учредили в 1916 году контору
по поставкам металлоизделий и
станков. Набиравшая темпы
модернизация горнозаводской
промышленности способствовала
успеху коммерсантов. Для непосредственных
контактов с экспортно-импортными
фирмами и крупнооптовыми
заказчиками Вениамин перебрался в
Петроград, где работу на
Металлическом заводе совмещал с
оформлением договоров конторой,
пробивал транспортировку грузов на
Урал, застревавших в череде
воинских эшелонов.
В Питере и застал Вениамина февраль 1917 года. Наступивший хозяйственный развал, претензии клиентов, непредсказуемость грядущего заставили его вернуться на Урал. И весьма кстати! Здесь он с головой уходит в политику, и управление конторой всецело легло на плечи старшего брата.
Иван Тарасов оставался верен юношеским идеалам и не порывал связей с эсерами. Эсеровская программа, как известно, провозглашала демократизацию общественного строя, глубинные реформы, в том числе и социализацию земли. Любопытно, что оборончество, то есть лозунг о войне до победного конца, сочетался в ней, как и у пораженцев-большевиков, с требованием мира без аннексий и контрибуций.
В тогдашнем малонаселенном и сравнительно бедном интеллигенцией Екатеринбурге Иван Тарасов стал фигурой заметной, недаром его избрали в обновленный состав городского комитета партии эсеров. На политическом ристалище ощутил Тарасов крепкий локоть единомышленника, сдружившись с таким же, как и он, принципиальным и деловым Н.Н. Барабошкиным, управляющим новорожденным аффинажным заводом Николае-Павдинской компании.
В июне-июле 1917 года их обоих делегировали товарищи на областную партконференцию. Иван Петрович выступил на ней с докладом по муниципальному вопросу и предложил компромиссную резолюцию, призвав уральских руководителей партий и союзов социалистической направленности объединиться в коалицию, лояльную Петроградскому Совету и Временному правительству. Но понимания не достиг: большевики игнорировали обращение эсеров и меньшевиков и гнули линию на захват власти и установление диктатуры.
Сторонники В. Ульянова-Ленина вели себя все агрессивнее, хотя и не имели численного перевеса в Екатеринбургском совете рабочих и солдатских депутатов, да и выборы в городскую думу они эсерам проиграли. Уступая оппонентам на пропагандистской арене, они не брезговали клеветой и фальсификацией, подстрекали тыловое воинство к расправе с приверженцами демократии.
Изматывающая, нервозная текучка, инертность и наивная доверчивость тех, чьи интересы они защищали, давали знать себя все более основательно, и друзья решили делом, а не пропагандистской суетой помочь кабинету министров-социалистов и впряглись в хозяйственную работу. Кабинет же как раз объявил незадолго до большевистского переворота курс на фундаментальные реформы. Барабошкина, остававшегося директором сверхнеобходимого аффинажного завода, коллеги упросили заняться также реорганизацией краевого союза инженеров и техников. А Иван Тарасов за месяц до восстания в Петрограде получил назначение в Омское отделение всесибирского “Закупбыта”, чтобы наладить куплю-продажу импортных сельхозмашин.
Дальнейшая судьба
младшего из Тарасовых с этого
момента теряется в неизвестности.
Скорее всего, Иван Петрович
разделил участь изгоев-эмигрантов.
Вениамин, которого впоследствии
допрашивали чекисты, ничего
не мог сообщить о местонахождении
брата, хотя вряд ли бы стал скрывать
факт его гибели, если бы знал об
этом.
Сам же Вениамин Петрович не порывал с конторой, хотя и ее не пощадила послеоктябрьская анархия. Он обратился за помощью к Ф. Сыромолотову, вознесенному большевиками на пост областного комиссара финансов. Тот обещал при малейшей возможности затраты конторы на оборудование, подвергшейся национализации, компенсировать. Но где там!
Несладко жилось и самому Вениамину Петровичу, как, впрочем, и всем “буржуям”. В эти черные дни распалась у него семья. Избалованной, претенциозной жене словно было бы невдомек, что от конторы мужа уцелела лишь вывеска. Даже мебель и инвентарь Тарасовы распродали, чтобы не навлечь задолженностью по налогам причитающейся в таком случае отсидки в тюрьме или полной экспроприации. Бодрившийся отец уповал, правда, на шаткость совдепии. Его как секретаря УОЛЕ пока не трогали и в контрреволюционности не обвиняли.
Вскоре и впрямь красным пришлось покинуть город, так как кольцо белогвардейцев и чешских легионеров сжималось. Но на прощанье они решили хлопнуть дверью. Расстрела в отместку за гибель комиссара И. Малышева десятков заложников им показалось мало, и угроза расправы нависла над всеми мало-мальски оппозиционными непролетарскими элементами. Нарушил эти их планы вожак местных анархистов Жебутнев, ультимативно заявивший, что кровопролития не допустит. Ссориться с единственным, да еще колеблющимся союзником большевикам было не с руки: его бравым хлопцам ничего не стоило отбить “золотой эшелон”, перерезать железнодорожную магистраль и захлопнуть ловушку.
Казалось, что опасность для социальной верхушки позади и безмятежная жизнь возвращается, но это были лишь наивные иллюзии. Одержав ряд побед, колчаковские войска устлали поля сражений кадровым, идейно непримиримым к большевикам офицерством. Разбавленные крестьянскими юнцами, которые при первой опасности скопом дезертировали, они покатились на восток.
Вениамина Петровича, непригодного к строевой службе, забрили в инженерно-строительный отряд. Прихварывавший, общипанный национализаторами Петр Иванович содержать усадьбу уже не мог. Ютясь во флигельке, он договорился с сыном о сдаче особняка в аренду Кушвинскому лесничеству. Благо, что у арендаторов имелись в избытке баснословно вздорожавшие дрова. Самое ценное: книги, справочники, кое-что из платья новобранец Тарасов отдал на хранение своему знакомому, бывшему химику Качкарского АО Вячеславу Доменнову. Прощаясь с отцом, Вениамин Петрович не думал, не гадал, что видится с ним в последний раз: обострившаяся от разлуки с сыновьями болезнь в одночасье скрутила радетеля УОЛЕ.
8
Оборонительный рубеж белых по Тоболу и Ишиму, разрекламированный неприступным, красные взяли походя, с минимальными потерями. Среди деморализованного, таявшего воинства отступал и батальон Тарасова. Настигнут красными он был между Ачинском и Красноярском. Вениамина Петровича, как не участвовавшего в боевых действиях, к тому же и квалифицированного специалиста, пощадили и направили трудиться в Ачинский совнархоз. Затем В.А. Доменнов, возглавивший, по рекомендации обучавшегося, как и Вячеслав Александрович, в Уральском горном училище Ф. Сыромолова, технический аппарат “Уралзолото”, вызвал его в Екатеринбург.
Как же встретил Вениамина Петровича родной город? Родительский дом власти реквизировали под клуб им. Малышева. Неприкаянный, терзаемый болезнью и опасениями за сыновей, отец скончался, множество людей одного с Тарасовыми круга братоубийственная война вышвырнула на чужбину, а оставшиеся в подавляющей массе бедствовали, пребывая в разряде лишенцев. Процветала лишь горстка спецов, устроенная милостивым пока к ним режимом на хорошо оплачиваемые должности в трестах и заводоуправлениях.
Бездомного Вениамина Петровича приютила невестка брата Ивана, а в 1921 году он женился на вдовствующей О.А. Барминой. Тогда же Доменнов, назначенный техдиректором треста “Уралплатина”, привлек к себе и Тарасова. Революционное прошлое, близость к ответработнику ВСНХ Ф. Сыромолотову позволили техруку сплотить вокруг себя цвет отрасли. Тарасов, в частности, стал главным механиком престижного объединения.
Должность ему выпала хлопотливая. Промысловая зона треста простиралась от Кытлыма до Сысерти. Изношенные драги постоянно ломались, а наиболее сложные запчасти к ним на отечественных заводах не выпускались. Так что с мая по октябрь Вениамин Петрович редко когда живал дома, а мотался по приискам и командировкам.
Основополагающая, хотя и не афишируемая, цель создания треста состояла в намерении правительства СССР монополизировать экспортный рынок металла, сконцентрированного в недрах Урала и широко применявшегося в химии, электротехнике, приборостроении. Но навязать свою волю евро-американским потребителям платины и ее спутников (иридия, осмия, палладия и др.), однако, не удалось. Замахнувшиеся на диктат, “красные купцы” не учли, во-первых, роста платинодобычи вне России: в Колумбии, Южной Африке, во-вторых, того, что дорогостоящие платиноиды стали заметно теснить сплавы из неблагородных металлов.
Разочаровали Внешторг и геологи, подтвердившие выводы дореволюционных исследователей относительно истощения уральской платиновой кладовой. Покорители мирового рынка, правда, упрямились: дескать, бурить надо больше. Но и фронтальная разведка оптимизма не прибавила. С половины 20-х добыча платины гособъединением, как ни напрягался коллектив, поползла вниз. Аффинажный завод, где кудесничал в лаборатории неутомимый его основатель Н.Н. Барабошкин, работал с хронической недогрузкой.
К тому времени изыскатели открыли емкое платиносодержащее месторождение на Таймыре, но не скоро еще вырос индустриальный форпост Заполярья — Норильск. Пока же коллегия ВСНХ, не углубляясь в анализ причин сокращения платинодобычи, усмотрела в нисходящей динамике… вредительство. Живехонько подключились органы ГПУ и слепили по модели небезызвестного “шахтинского дела” новое, отличавшееся от своего образца лишь закрытостью.
На исходе лета 1928 года карательная дубинка обрушилась на руководство “Уралплатины”. У арестованного вместе с коллегами Тарасова выбили показания в “дезорганизации платиновой промышленности”. Но острие удара было направлено, впрочем, по В.А. Доменнову, который всегда противился нереальным заданиям. Главного же механика сочли рядовым исполнителем и приговорили лишь к пятилетней отсидке за колючей проволокой.
Административные должности политзаключенным тогда в лагерях еще не воспрещались, и Тарасова приставили заведовать лесопильным заводом. Как-то, услышав объявление, Вениамин Петрович на пару с А. Дрозжиловым вызвался очистить территорию Ленинградского монетного двора от нагромождений шлаков. Экспериментировали доставленные в Питер зеки сравнительно недолго и предложили оригинальную технологию выделения из разубоживаемых отвалов золота и серебра. Лавры изобретателей, правда, присвоили себе чиновные соглядатаи, но и отличившимся узникам лесоповал или загазованные рудники не грозили. Толковых организаторов, на которых держался план, в ГУЛАГе чтили и заключенные, и надсмотрщики.
Весной 1930 года Тарасова неожиданно этапировали из беломорской Сороки в подмосковную трудовую коммуну ОГПУ. Ее завод, оказывается, нуждался в грамотном, умелом “тягаче”. Он оперативно наладил планирование и попросился поближе к производству — в техотдел, где и блеснул инженерным мышлением. За добросовестную работу и целый ворох изобретений освободили Тарасова в 1933 году досрочно.
Выбор местожительства у него, как и у всех, ему подобных, был весьма скуден, ограничения не касались лишь удаленного от центров захолустья. Вениамин Петрович остался в колонии вольнонаемным. Конечно, шансы на тихое доживание, да еще под надзором ГПУ, были ничтожно малы. И все же Вениамин Петрович растил дочь, видимо, не заметенную в лагеря и испытавшую счастье материнства. Но по мужской линии род Тарасовых пресекся. И напоминает о них теперь лишь дом и набережная перед ним. Может быть, завоевания демократии станут когда-нибудь столь существенны, что набережная обретет свое первоначальное имя. Как знать?