Опубликовано в журнале Урал, номер 7, 2002
Владимир Сибирев был, что
называется, человек поступка. И
вряд ли сейчас кто-либо из тех, кто
его помнит, мог бы попенять,
вспоминая поэта, что-де не сдержал
слова, не выполнил обещания,
отмолчался в принципиальном споре.
Прямота и точность суждений,
бескомпромиссность,
неуступчивость, верность
исповедуемым принципам — все это,
свойственное натуре Владимира
Петровича, присутствует и в его
стихах.
Сказалось в лирике Владимира
Сибирева и то обстоятельство, что в
молодости он служил на
Краснознаменном Черноморском
флоте. Отсюда — многие реалии в
сюжетах стихов и особенности
образного строя. Но, коренной
уралец, поэт всю жизнь оставался
верен также и родному краю. И эти
две любви поэта, их органическое
слияние и единение, выделяли его
лирику в уральской поэзии как
явление своеобычное и приметное.
Владимир Сибирев издал более
десяти сборников стихов для
взрослых и детей, публиковался во
многих журналах и газетах страны и
различных коллективных изданиях,
был членом Союза писателей. В
течение многих лет был он и автором
нашего журнала.
В этом году Владимиру Петровичу
Сибиреву исполнилось бы семьдесят
пять лет.
Ночной пейзаж
В рекламном
блеске
Сумрак хрупок.
Антенн продрогшие леса
Напоминают мачты шлюпок,
С которых сняли паруса.
И позывные дальних раций
Томят их тягой колдовской.
И, словно компас,
Серебрятся
Часы на башне городской.
На мысе Сарыч
Когда встает
туман береговой
И Сарыч красным от бессонниц оком
Просматривает на ночь
Сектор свой,
Я словно бы у Греции под боком.
Хоть говорят на русском языке
Здесь и рыбак, и водолаз, и стропаль,
Но что ни поворот на большаке,
То Херсонес, Фарос или Кастрополь.
Двенадцать миль
От каменистых гор.
Всего двенадцать под моим дозором,
А там уже нейтральный коридор
И рандеву с есенинским Босфором.
…Крым,
Запустивший пальцы скал
В прибой,
Мне показался обрусевшим греком,
Задумавшимся над своей судьбой
И над грядущим
Двадцать первым веком.
Монолог защитника Севастополя
Когда под обвалом
сырой темноты
Акации клонятся низко,
Мне голос доносится
Из-под плиты
Заброшенного обелиска:
— Придавленный камнем,
Лежу с тех времен,
Как кровь мою выпила речка.
Себе оставлял я последний патрон.
И зря.
Оказалась осечка.
А тут уж и фрицы.
Я ткнулся в песок,
Горячей шрапнелью ошпарен.
Эсэсовец
Пнул
Мой простреленный бок,
Добил меня крымский татарин!
Потом он карманы мои обыскал,
Разжился расческою медной
И, плюнув в глаза мне,
Легко зашагал
За немцем походкой победной.
… Конечно, второй раз в могилу не
лечь.
Но вновь над собой, как когда-то,
Я слышу гортанную злобную речь.
Опять
добивают
солдата.
После дальних дорог
Здесь лавр
тоскует
Под горою
В плену цветочной мишуры.
Там кипарис
С такой корою,
Как будто вовсе без коры.
И я спускаюсь в подземелье,
Туда,
Вдоль запотевших стен,
Где леденящие коктейли
Взбивает местный супермен.
Где капитаны дальних линий,
Уткнув соломинку в фужер,
Толкуют в сигаретной сини
Про Барселону и Танжер.
Текут спокойно разговоры
О грузах, выписке фактур…
Точь-в-точь как бийские шоферы,
Устроившие перекур.
***
Самоотверженно
рискуя
Ожечься росчерком стрижа,
Смотрю на даль, почти морскую,
С двенадцатого этажа.
Роняет сад листы сухие.
Столбится пыль от колеса.
И входят в душу три стихии:
Земля, вода и небеса.
А где-то, струями шальными
Шлифуя чуткие рули,
Названьями, насквозь земными,
Смущают чаек корабли.
Неся руду, бросая тралы,
Во всю ивановскую прыть
Плывут “Сибири” и “Уралы”
Через моря.
И будут плыть!
Публикация Веры Сибиревой