Опубликовано в журнале Урал, номер 7, 2002
Грань между вторым и третьим тысячелетиями богата юбилеями. Для меня, горного инженера, особенно дороги и памятны два — 300-летие Приказа рудокопных дел и 300-летие уральской металлургии.
Несколько лет назад профессор Александр Григорьевич Баранников подарил мне ксерокопию хранящегося в его семейном архиве пригласительного билета столетней давности, отпечатанного в екатеринбургской типографии С. М. Меклера. На тонком прямоугольнике картона жемчужного цвета каллиграфически выведено:
“Милостивый государь, 1901 года 15 декабря исполнится 200 лет со дня перваго выпуска чугуна в Невьянском заводе и на Урале. Желая отпраздновать это событие, покорнейше прошу Вас пожаловать в Невьянский завода 15 декабря на молебен, имеющий быть в заводе в 11 часов утра, а после молебна в дом управляющего. Управляющий Невьянскими заводами Тибо-Бриньоль”.
Приглашение на молебен и торжественный обед среди прочих было адресовано и Евгению Семеновичу Кириллову — бухгалтеру заводской конторы, внучке которого суждено было стать много лет спустя женой А.Г. Баранникова, а семейной реликвии Кирилловых — единицей хранения в профессорском архиве.
Жернова истории тяжелы, режим помола прихотлив до трагичности. Особенно великим выдумщиком на жестокости был ушедший в прошлое XX век. Поэтому удивительно, как уцелел в прахе перемолотых им людей и событий пригласительный билет, возможно, единственный и последний атрибут юбилея Невьянского завода. Сегодня этот билет — символическое приглашение в прошлое.
Юбилей — это деликатес, который появляется на столе жизни, когда человек, становясь не столько богатым, сколько культурным и образованным, обретает счастливую потребность воздать должное заслугам и деяниям предков. В 1901 году невьянцы впервые официально отметили замечательную дату в истории своего завода. Отметили, правда, очень скромно. Завод к этому времени находился в посессионном владении и отличался от других восьмидесяти четырех частных и казенных металлургических предприятий Урала только почтенным возрастом. Юбилей вряд ли мог улучшить экономическое положение завода, поэтому скуповатые хозяева решили не обременять себя большими тратами. “Само празднование, — писало “Уральское горное обозрение”, — заключалось в молебне, торжественном выпуске из домны чугуна, прочувствованных пожеланиях гостей и радушно предложенной гостям, служащим и рабочим трапезе”, да в обещании открыть народные школы в Невьянске и в поселке Петрокаменского завода.
Чего было в избытке на невьянском празднике, так это поздравительных телеграмм, приветствий, речей, здравиц. В одночасье приливная волна всероссийского внимания накрыла старинный уральский город по самый шпиль его знаменитой наклонной башни; в одночасье о Невьянске вспомнили или узнали во многих городах и весях России. 15 декабря под сводами Спасо-Преображенского собора стогласно гремели “многая лета” здравствующему Государю Императору Николаю II, вечная память великому преобразователю страны Петру I, “многолетия администрации, служащим рабочим и владельцам”. Лица присутствовавших на молебне рдели от радостного возбуждения, взоры, устремленные на лики святых, влажнели и туманились от слез, головы кружились от звуков церковных гимнов, блеска позолоты окладов икон, пламени свечей, благовоний — наступил великий миг душевного и духовного единения. Бог, незримо присутствовавший в храме, объединяя всех, возвышал каждого, и каждый чувствовал себя словно парящим над обыденностью настоящего, теша себя честолюбивой мечтой о том, что и он, как строители Невьянского завода, сможет сделать такое, о чем потомки будут помнить десятилетия спустя.
В тот морозный день 15 декабря, присутствовавшие на богослужении, волнуясь до спазмов в горле, творили хвалу тому, чего фактически уже не было, от чего осталась лишь тень — тень великого прошлого. Его материальными свидетельствами были наклонная башня, собор, часовня, составлявшие архитектурный ансамбль, образцом для строительства которого послужил Соборный комплекс в Пизе; стоявший рядом двухэтажный кирпичный господский дом — “горное гнездо” некоронованных королей Урала Никиты и Акинфия Демидовых, из которого они управляли своим “ведомством”, а после них Савва Яковлев и хищники помельче. С верхнего восьмерика башни открывался вид на пруд, завод и на выбеленную снегом всхолмленную равнину. Она простиралась на многие версты, зябкая и безжизненная, сливаясь на горизонте со свинцовым небом, в котором дымом рассеялись некогда покрывавшие ее леса. Промышленная жизнь вытекла их этих мест каплями вагонеток добытой руды и стволами срубленных деревьев, не породив новой жизни. Через три года после юбилея, в октябре 1904 года, невьянские домны погасли навсегда.
Драма одного из старейших промышленных городов мира никого не взволновала. Патриотический порыв российской общественности, с мнением которой власть никогда не считалась, прошелестев поздравительными телеграммами и зефирами приветственных речей, скоро иссяк. Правительство забыло о юбилее завода, но ему напомнили о нем. Управляющий Невьянскими заводами Иосиф Иосифович Тибо-Бриньоль, вероятно, с ведома владельцев, послал в столицу две телеграммы. Одну — министру земледелия и государственных имуществ А.С. Ермолову, в чьем ведении находился горный департамент, вторую — министру финансов С.Ю. Витте. Ермолов, организовавший годом ранее празднование 200-летия Приказа рудокопных дел, промолчал. Будущий же граф Сахалинский Витте ответил казенной в прямом и переносном смысле телеграммой, текст которой, по-видимому, был написан не им, а его секретарем: “Невьянск. Управляющему заводами. Сердечно благодарю за приветствие, желаю Невьянским заводам и всей уральской горной промышленности успехов и процветания. Статс-секретарь Витте”.
Странная телеграмма. Министр благодарит за приветствие, как будто бы управляющий поздравил его с личным юбилеем. И совсем уж по-фарисейски, а вовсе не сердечно звучит фраза “желаю Невьянским заводам… успехов и процветания”. Сомнительно, чтобы С.Ю. Витте было неведомо состояние завода, когда он диктовал эту сладенькую ложь. Из высоких горных чинов на юбилей в Невьянск приезжал только главный начальник Уральских горных заводов, действительный статский советник П.П. Боклевский, да один из членов Совета съездов уральских горнопромышленников.
История Невьянского завода, печально закончившаяся в начале XX века, в XVIII век влетела пушечным ядром и навсегда застряла в нем граненым штыком-багинетом. Поражение русских войск под Нарвой осенью 1700 года было катастрофическим. Шведы захватили всю артиллерию, лишив армию ее главной ударной силы. Но “сие нещастие” не обескуражило царя Петра. Напротив, “ленность отогнало и ко трудолюбию и искусству день и нощь принудила”. Плодами этого, осознанного царем и его ближайшими сподвижниками, “принуждения”, которое они растолковали подданным кнутом и пряником, стали Невьянский и Каменский заводы.
Чем ярче свет, тем гуще тень. Харизма Петра I столь же ослепительно ярка, сколь и угольно-черна. В ее блеске померкли, а в тени потонули многие люди, творившие вместе с царем “Россию молодую”. И среди них Андрей Андреевич Виниус — автор стратегического плана промышленного освоения природных ресурсов Урала. Демидовы, Татищев, де Геннин, — личности, несомненно, выдающиеся,— были только талантливыми исполнителями царской воли по воплощению этого плана в жизнь. Кто же такой Андрей Андреевич Виниус?
В истории России, пожалуй в большей мере, чем в историях других стран, немалую роль играли иноземцы. Дед Андрея Андреевича, Денис Теркинс, и отец, Андрей Денисович, были амстердамскими купцами. В начале XVII века торговля России с заморскими странами была ничтожной и вели ее почти исключительно голландские купцы через Архангельск. Водным путем обогнув Скандинавский и Кольский полуострова, Андрей Денисович впервые приплыл в Россию в 1627 году. Было ему тогда около 30 лет. Инфантилизм в купеческой среде никогда не был в чести, и Денис Теркинс, отправляя сына к московитам, был уверен в его зрелости и мудрости. И не ошибся.
Виниусу-младшему предстояло жить и работать в стране, которая по уровню развития, социальной и политической системам была антиподом его родины. Обе страны, и Нидерланды, и Россия, вступили в XVII век, пройдя через тяжелейшие испытания. Антифеодальная борьба и национально-освободительная война с Испанией, начатые в Нидерландах в 1566 году, завершились в 1609 году образованием буржуазной Республики Соединенных провинций (Россия стала буржуазной республикой лишь в феврале 1917 года). “Смута”, поднявшаяся в России после смерти Ивана Грозного в 1584 году, улеглась спустя 29 лет с воцарением династии Романовых. А.Д. Виниус, вероятно, учел различие исторических путей двух стран, верно рассудив, что в России ему будет комфортно только в том случае, если его деятельность будет прибыльна первому лицу в государстве — самодержцу. Поэтому кредо своей российской жизни он сформулировал так: “Чтобы государю служить и себе вечную славу учинить”. И был ему верен, как Пенелопа Одиссею.
Спустя два года после приезда в Россию, А.Д. Виниус был пожалован “гостинным именем за прибыль хлебныя покупки”, а еще через четыре года за одну торговую хлебную сделку его удостоили таких привилегий, о которых иной купец мог мечтать всю жизнь. Вспоминая много позже об этой истории, Андрей Денисович написал: “В 1631 году при Голландских послах договорился (я) принять у Архангельского города сто тысяч чети ржи самою большою ценою без всякой хитрости и без прибыли, а за всякую четь в Московскую меру платил я в приказ Государевы большие казны по сороку по шести алтын по четыре деньги, а платил те деньги ефимками, и в той хлебной покупке и в ефимках учинил я Государю прибыль больше ста тысяч рублей”. За это царь Михаил Федорович по совету руководивших им бояр щедро одарил бескорыстного голландца: 31 марта 1633 года ему обменяли прежнюю торговую грамоту на новую, и он получил право свободно торговать в России любыми привозными товарами, строить себе дома везде, где вел торговые сделки, получать в Посольском приказе беспрепятственно грамоты на выезд из страны и въезд в нее; его судебные дела “за исключением дел по душегубству и татьбе” (разбою. — В. Ф.) вершил один Посольский приказ, и в этих делах только “крестным целованием верились его люди”. Как после этого не вспомнить великого грузинского мудреца Руставели, сказавшего: “Что ты спрятал, то пропало, что ты отдал, то твое”.
Хлеб, бывший в России всему головой, в XVII веке стало теснить железо. И само железо, и изделия из него: пушки, ядра, ружейные стволы и многое другое голландские купцы привозили из Швеции, поэтому то железо называли свейским или свицким. Стоило оно очень дорого, и основным его потребителем была казна. Пыталась ли она снять с себя это бремя, заведя собственное металлургическое производство? Да, пыталась. В сентябре 1628 года царю донесли, что на Урале, в Верхотурском уезде, недалеко от Невьянского острога, найдена железная руда. Правительство распорядилось послать на Урал кузнецов, чтобы они стали “на Невье железную руду варить и железо плавить и в том железе в сибирские города пушки и всякое железное дело делати”. В 1631 году на берегу реки Ницы были задуты домницы казенного завода, железо в них плавили сыродутным способом, было оно невысокого качества, имело только местное значение, и хотя завод проработал около полувека, существенного влияния на импорт свейского железа он не оказал. Не стал он и первенцем металлургической промышленности страны. Этой чести история удостоила другое предприятие — Городищенский “мельнишный завод”, построенный А.Д. Винусом в 1632 году на реке Тулице. “Этот год должен быть памятен каждому нашему горному инженеру”,— так эмоционально написал член Общества содействия русской промышленности и торговли В.В. Белов в 1901 году в очерке о возникновении горнозаводской промышленности на Урале.
Памятен должен быть не только “этот год”, но и этот человек — Виниус, который “выискал своею головою в Российском Государстве… самую добрую железную руду” и стал в компании с братом Абрамом и Елисеем Вилькенсоном заводить “заводы своим умом” по иностранному способу, получив на то 29 февраля 1632 года царскую грамоту:
“Божиею милостию Мы Великий Государь Царь и Великий Князь Михайло Федорович всеа Руси Самодержец и Отец Наш Великий Государь Святейший Филарет Никитич, Божиею милостию Патриарх Московский и всеа Руси, пожаловали есмя Галанские земли гостя Ондрея Денисьева сына Виниюса, да торговых людей Аврама Денисьева сына Виниюса, да Елисея Ульянова сына Вылкенса, что били челом… велели им… на десять лет безоброчно… железо на всякие статьи плавить и лить и ковать пушки и ядра и котлы и доски и разное прутье и всякое железное дело делать…”.
Царская грамота — это почти счастье, если только бледный оттиск сургучной печати Сибирского обер-бергамта на клочке бумаги обеспечивал спокойную жизнь беглым крестьянам на Урале. Виниус был горд благорасположением к нему верховной власти. Не случайно, будучи в том же 1632 году на родине, он заказал в Гааге у гравера Корнелия Фишера свой портрет с надписью: “Его царского величества российского государства комиссар и московский гость Андрей Денисов сын Виниус”.
Дьяк Степан
Кудрявсков, составлявший текст
грамоты, был точен до деньги — до
полукопейки в определении прав
царя и обязанностей Виниуса. Но и
он, и Виниус плохо представляли, что
заработать эту самую деньгу,
выращивая хлеб и плавя железо, не
одно и то же. Уральский помощник
В.Н. Татищева
саксонский обер-бергмейстер Иоганн
Блюэр писал о горном деле, что
“сколь велика польза от онаго
происходит, столь же требует оное
иждивения, пока приведется в
совершенство”. Начав
строительство Городищенских
заводов, Виниус скоро убедился в
справедливости блюэровских слов.
Хотя казна выделяла ему
заимообразно ежегодно по 3 тысячи
рублей, денег не хватало, он влез в
долги и отчаялся в благополучном
завершении затеянного дела. Ему
пришлось искать новых компаньонов.
В 1639 году его ссудили деньгами
соотечественники — комиссар
датского короля Петр
Марселис с зятем Филимоном Акемой,
и Виниус взял их к себе в товарищи.
Компаньоны оказались расторопными.
Обратившись в правительство с
челобитной, они добились, чтобы к
заводам были приписаны крестьяне
Соломенской
дворцовой волости, пообещав не
скрывать секреты плавильного
ремесла от русских.
Союз Виниуса с Марселисом и Акемой был вынужденным и потому недолговечным и драматичным. Партнеры не доверяли друг другу, писали доносы, судились; Марселис и Акема называли Виниуса “бездушником, бездельником и шельмом”. Виниус упрекал их в том, что они повсюду поносят и “лают” его; масло в огонь подлило правительство, нарушив договор с Виниусом, дав большие привилегии Марселису; в конфликт были втянуты царь Алексей Михайлович, правительство Нидерландских Генеральных Штатов и датский король Христиан. За что шла борьба? За монополию в “железном промысле”. Виниус борьбу проиграл, с 1 марта 1648 года право монопольного производства железа и изделий из него перешло к Марселису и Акеме.
Андрей Денисович очень переживал свое поражение. В записке, приложенной к одной из челобитных, он перечислил, скорее в утешение себе, чем для адресата, свои заслуги перед Россией: и хлебную торговлю, и металлургические заводы, и принятие русского подданства и православия в 1646 году, и корабль, снаряженный им в Голландии для посла Григория Алябьева, и четыре изумруда, выгодно купленных им для царя, и найденную им в Варшаве “храмину”, в которой хранились мощи царя Василия Шуйского. Добавлю сюда еще проект укрепления Архангельска от нападения и тайного прохода в Двину иностранных кораблей и повышение пошлин на заморские товары. Поэтому небезосновательно иностранцы пеняли ему, что он “предан более русским, чем немцам”.
В чем мог найти утешение обиженный Виниус? Если бы он дожил до XIX века, то прочитал бы о себе в одном из сочинений выдающегося историка С.М. Соловьева, что был первым иностранцем, имевшим влияние на деятельность русского правительства. К этому утверждению Виниус, вероятно, отнесся бы спокойно, как к констатации хорошо известного ему факта. Он не хуже историка знал, что его мнение ценили люди, окружавшие московских царей, особенно царя Алексея Михайловича. Одно из последних поручений правительства он выполнил в Голландии с послом Иваном Морсовым в 1652 году. Виниус был бы удивлен и обрадован другим. Тем, что его имя не потерялось в многолюдье сумбурно-противоречивой и драматичной истории России. Несмотря на субъективность ее трактовки, историк выделил не удачливого соперника Марселиса, а его, Виниуса. Он почти добился того, о чем мечтал, ради чего приехал в Россию,— “себе вечную славу учинить”.
“В лице Андрея Денисовича Виниуса мы имеем дело с человеком предприимчивым, умным и ловким, — писал в 1909 году историк И.П. Козловский. — Он сумел акклиматизироваться в России, проложить себе путь к обогащению и карьере. Такой человек мог дать хорошее образование своему сыну и… создать для него возможность хорошей карьеры…” Не только “мог дать”, но и дал, потому что был чадолюбивым отцом и мудрым человеком и оказал сыну Андрею такую поддержку, что тот “своею деятельностью далеко превзошел отца и приобрел право на значительно более важное место в русской истории”.
Андрей Андреевич
Виниус родился в 1641 году, в 14 лет был
крещен, в 23, будучи по происхождению
“гостинной сотни торговым
человеком”, взят на государеву
службу в Посольский приказ
переводчиком при голландском
посланнике Бореле. Так началась его
чиновничья карьера. Она была
неспешной, ее вершин он достиг
почти в 60 лет, в ней не было звездных
взлетов и катастрофа всего одна;
каждый его шаг по служебной
лестнице был нетороплив и выверен;
он избегал опрометчивости в словах
и поступках, расчетливо тратя
капитал и авторитет отца. Получив
хорошее образование, обладая живым
и подвижным умом, он, работая с
иностранными специалистами —
авторами проектов строительства
флота и путей сообщения,
профессионально вникал в их суть,
предложил свой проект
строительства галерного флота,
написал сочинение по географии с
зело длиннющим названием
“Описание расстоянию столиц,
нарочитых градов, славных
государств и земель, такоже и
знатных островов и проливов, водным
и сухим путям, по размеру книги,
именуемые Водный Мир, и иных
принадлежащих к тому описании
Российскаго государства от
первопрестольнаго его царскаго
величества града Москвы, сколь до
катораго града и проливы верст, по
алфавиту яко принадлежащий лист
предъявляет”, чертил карты,
подавал различные предложения в
соответствующие приказы. Князь Б. И.
Куракин, видный дипломат
петровского времени, работавший в
Посольском приказе много позже
Виниуса, характеризовал его как
“человека умного и состояния
доброго”, то есть такого, которому
можно безбоязненно поручить дело
деликатного свойства.
Именно с таким поручением правительство послало Виниуса в 1672 году в Европу — в Англию, Францию и Испанию, дабы королевские дворы оных государств “сделали польскому королю противу турок помощь, дав знать, где, сколько и когда оная помощь явитца в поле”, наказав ему вести дела так, “чтоб государеву имени было к чести и к повышению”, а лишнего не болтать. В Лондоне Андрей Андреевич вел переговоры с “зело смутным” Карлом II, в Менеине — с Людовиком XIV, тем самым, который дал формулу ортодоксального абсолютизма — “Государство — это я”, в Мадриде — с тезкой английского короля, тоже Карлом II. Замечу попутно, что среди европейских королей имя Карл было так же широко распространено, как имя Иван среди российских крестьян. Только в Швеции это имя имели более десятка монархов, и один из них, Карл XI, возвел в дворянское достоинство предков первого ректора Уральского горного института П.П. фон Веймарна.
“Антант кардиналь” Виниусу заключить не удалось, и в январе 1674 года он ни с чем вернулся в Москву. Но его вины в том не было, просто у европейских королей были дела поважнее войны с турками. Это в Москве поняли и отблагодарили Виниуса за понесенные труды, пожаловав в московские дворяне, а еще через год дав чин дьяка. И все же служба в Посольком приказе чем-то его не устраивала. Может быть, ее малая прибыльность, может быть, новый руководитель приказа боярин А.С. Матвеев, педант и буквоед, сменивший на этом посту в 1671 году знаменитого А.Л. Ордина-Нащекина. Кто доподлинно знает истинную причину неудовлетворенности? Только решил Виниус оставить работу в приказе и заняться по примеру отца горным промыслом. Но каждое мгновение жизни ветвится истоками многих дорог, и человек постоянно стоит перед выбором: куда идти и что делать. Почти одновременно Виниус получил жалованную грамоту на право искать любые руды и предложение правительства заняться организацией почтовой службы. Выбор, каким бы он ни был, большим или малым,— всегда момент истины. Виниус положил грамоту в резной ларец, в котором хранились самые важные семейные бумаги, и принял предложение правительства, ступив на почтовый тракт, выведший его через знакомство со многими именитыми людьми и, прежде всего с царем Петром, к вершине уготованной ему судьбой карьеры и месту в российской истории.
До 1675 года российская почта была на подряде у частных лиц, сначала у некоего фон Сведена, потом у сына и отца Марселисов. Подрядчики плохо справлялись с делом, письма доставлялись с большими опозданиями, терялись, особенно при старике Марселисе, бывшем компаньоне А.Д. Виниуса. Вот и решено было передать почтовую службу в Посольский приказ, поскольку в то время она в основном обеспечивала сношение с европейскими странами, а почтмейстером назначить А.А. Виниуса.
Более четверти века он возглавлял почтовое ведомство. Это он обрядил ямщиков, гонявших почту, в цветные суконные кафтаны с нашитыми на них орлами. При нем в 1690 году была введена перлюстрация писем, посылаемых за границу, чтобы известие о заговоре против царя Петра, случившемся в 1689 году, не дошло до Европы. Он прокладывал новые почтовые линии туда, куда устремлялся царь и его интересы: в Азов, Воронеж, Архангельск, за границу, в Якутск и Нерчинск. Зная характер русского человека, для которого первая указка, слышь-ка, кулак, а не ласка, Виниус велел наказывать нерадивых ямщиков батогами. Мера эта была очень действенной: приятель Виниуса Патрик Гордон получал московские письма в Архангельске на седьмой день. Из Европы по почте приходили не только письма, но и “куранты” — газеты. Виниус, зная несколько языков, переводил газетные тексты и составлял для царя и его окружения аналитические обзоры о европейских событиях.
Почтмейстер Виниус не получал жалованья, но зато все почтовые сборы были его, а это составляло немалый доход, если такса за золотник веса письма от Москвы до границы составляла 8 копеек, а за пересылку денег — 3% от пересылаемой суммы. Стоит ли удивляться тому, что российское чиновничество спокон веку погрязло в грехе воровства и мздоимства. Ходить возле воды да не замочиться — это какую ж надо силу воли иметь!
Служба в Посольском приказе, заведование почтой и множество других дел волей-неволей заставляли искать себе помощника, человека надежного и преданного, лучше всего свойственника. Поэтому испокон веку чадолюбивые отцы стремились пристраивать своих детей у хлебных мест. Виниус поступил так же. С 1695 г. под его началом стал служить стольником и почтмейстером сын Матвей. Но в отличие от предков потомок ничем себя не проявил, ибо был ленив, вел беспутный образ жизни, не радуя, а огорчая отца и родственников в Голландии, среди которых один был амстердамским судьей, а второй — “Государственный Казначей”. Из множества других дел, которыми занимался Андрей Андреевич, назову только одно. С 1677 года его назначили дьяком Аптекарского приказа, и руководил он царскими аптеками так же хорошо, как и почтой, за что царь Федор Алексеевич, старший брат Петра I, пожаловал его старинной и очень ценной иконой Нерукотворного Спаса.
Чин приказного дьяка невелик; в чиновничьей иерархии он занимал место после московских дворян, выше были дьяки думные, дворяне думные, окольничьи и бояре. В приказах дьяки исполняли должности начальников и письмоводителей канцелярий, в Боярской думе они были секретарями, пользовались правом голоса, но в присутствии царя не имели права сидеть. Будучи худородными по происхождению, только выдающиеся из них, стерегшие денно и нощно счастливый случай, могли приблизиться к царскому окружению и войти в него.
Невольным сводником Виниуса и царя Петра стал окольничий и фаворит царевны Софьи, глава Стрелецкого приказа и вождь неудавшегося стрелецкого бунта Федор Шакловитый, по поручению которого Виниус заказал в 1687 году через амстердамского бургомистра Витзена портрет царевны с “преувеличенным ея титулом”. Царь узнал об этом во время суда над Шакловитым. Виниуса привезли в Тайный приказ и допросили, но никакого злого умысла в его действиях не обнаружили. Из многих сотен людей, проходивших по делу стрельцов, царь заметил, выделил и приблизил к себе лишь Виниуса. Это ли не удача? В 1691 году Андрей Андреевич был пожалован в думные дьяки и получил возможность в церковные праздники “пресветлых государей царей пресветлыя очи” видеть. Дальше — больше. С 1694 года между царем и Виниусом установилась переписка. Как писал И.П. Козловский, во время Азовских походов “царь имел в лице Виниуса постоянного важнаго и сведующаго корреспондента. Через него он делал заказы за границей, военные заготовки у себя дома; через него получал сведения о заграничных и московских новостях, куранты; через него передавал известия и поручения”. Взятие Азова было первой крупной “викторией” Петра, и он захотел ее отметить с русской широтой и европейской атрибутикой, повелев Виниусу организовать торжества. 30 сентября 1696 года Москва встретила победителей: впереди войсковой колонны в раззолоченных санях ехал адмирал Франц Лефорт, за ним шагал “капитал Петр Алексеев”, а на триумфальной арке сидел Виниус и выкрикивал в трубу вирши.
Азовские походы стали прелюдией к Великому Посольству России в Европу с марта 1697 по апрель 1698 года. И хотя Виниус не состоял в свите “Великих послов”, царь вряд ли имел в эти годы в России еще одного такого конфидента. Царь писал ему часто, писал тайнописью о делах, которые доверяют только абсолютно надежным людям. Чтобы соблюсти инкогнито, оба прибегали в письмах к фамильярностям, перебивая новости “политическия и научныя” тривиальными сплетнями; царь присал о приемах, оказываемых Посольству, Виниус — о почте, металлургии и делах Сибирского приказа, думным дьяком которого он стал около 1697 года.
Слова М.В. Ломоносова о том, что могущество России будет прирастать Сибирью, неоригинальны. Открытие истины, заключенной в этих словах, принадлежит не ему. Он лишь выразил в афористичной форме то, что было понято задолго до него и стало политикой российских царей, начиная с Ивана IV Грозного. Для этого и был учрежден в 1637 году Сибирский приказ.
До Виниуса Москва неважно управляла Сибирью, отдав ее на откуп воеводам, которые, как клопы, рассевшись по немногим городам, заботились не о развитии края, благополучии населявших его людей и не о пополнении казны, а о толщине собственной мошны. Австрийский дипломат Иоганн Корб, живший в Москве в 1698—1699 годах и близко знавший Виниуса, с похвалой писал в своем “Дневнике путешествия в Московию”, что Андрей Андреевич был умным, образованным и изворотливым человеком, что он установил через своих тайных агентов строгий надзор за воеводами, грозя им за злоупотребления наказанием кнутом, лишением имущества и жизни; князь Черкасский, изобличенный во взятках, был возведен на эшафот, бит кнутом и сослан на галеры; с одной из сибирских местностей после перемены в ней воеводы казна стала получать вместо 600 рублей в год 10 тысяч.
Думный дьяк Виниус не получал жалованья, более того, он ежегодно платил царю тысячу рублей, но зато имел право назначать воевод и делал это небескорыстно. Поэтому его личные доходы, даже после того, как царь отобрал у него в 1701 году почтовую службу за нераспорядительность, были огромными. Одним из богатейших был и Сибирский приказ, в кладовых которого хранились товары, “мягкая рухлядь” — сибирские меха, имущество, конфискованное у проштрафившихся воевод. Виниус разумно и дальновидно управлял приказными деньгами, тратя их на осторожно-дипломатическое распространение православия, на миссионерство, для чего в Пекине в 1698 году была построена церковь и крещено 20 китайцев, на исправление народной нравственности, на воспитание детей и обучение их грамоте, на помощь русским переселенцам, торговцам и инородцам, на смягчение народных бедствий, на изучение Сибири и Урала в географическом, минералогическом и других отношениях. В 1701 году высокомерный и амбициозный тоболяк, боярский сын Семен Ульянович Ремезов, завершил начатую еще в 1696 году по распоряжению Виниуса работу по составлению первого русского географического атласа из 23 карт большого формата, получившего название “Чертежной книги Сибири”. Тогда же, в 1701 году, Владимир Васильевич Атласов, устюжский крестьянин по происхождению, казак по призванию, пятидесятник по чину, приказчик Анадырского острога по должности, авантюрист и забубенная головушка по складу ума и характера, “объясачил” камчадалов и составил “скаски” — описание природы и народов “Камчадальской земли”. За это Виниус сделал его казацким головою в Якутске, собственноручно написав приговор: “…за тое его службу, и за прииск… и за раны его, и чтоб впредь ему великому государю свою службу в тех приисках новых землиц и дальних народов показать — дать ему… денег 50 рублев, да товарами… на 50 же рублев”. Правда, недолго носил свою голову казацкий голова Атласов. Через десять лет он был убит в драке то ли камчадалами, то ли сослуживцами.
Свою жалованную грамоту на право искать руды Виниус так и не вынул из ларца. Встав во главе Сибирского приказа, он сам стал выдавать таковые охотникам до приисков руд, планировать поисковые работы и направлять партии рудознатцев на Урал и в Сибирь. И хотя деятельность его на этом поприще продолжалась недолго, до лета 1703 года, и делил он ее с работой в почтовом ведомстве, Аптекарском и Артиллерийском приказах, выполнял еще множество личных поручений неуемного и нетерпеливого царя и уже был стар годами, все же сделать он успел так много, что историк М.Д. Хмыров не без основания написал о нем в 1875 году следующее: “…в бескорыстном и разумном служении делу с Виниусом не могли равняться ни Марселисы и Акемы времен царя Михаила и Алексея, ни даже пресловутый Никита Демидович Антуфьев”.
Азовские походы, строительство флота и создание регулярной армии заставили правительство резко увеличить импорт железа из Швеции, а короля Карла XII насторожиться: ему не нужен был сильный сосед, он не намерен был делить Балтийское море с Россией. Честолюбие монархов обеих стран было гипертрофированным и укладывалось в известную формулу М.Е. Салтыкова-Щедрина: тащить и не пущать. Стремление Петра I “тащить” Россию в Европу натолкнулось на упорство Карла XII “не пущать” ее туда. Война была неизбежной, и готовиться к ней следовало загодя, смягчив неизбежную потерю шведского рынка железа.
В России лишь сказка скоро сказывается, а мужик не перекрестится до тех пор, пока не грянет гром. Виниус увлек царя Петра проектом освоения природных ресурсов Урала, писал ему об этом даже за границу, послав с одной из почт чертеж горы Магнитной, что возле реки Тагил. Но царь, только вернувшись из “Великаго Посольства”, принял решение о строительстве уральских заводов. “…сентября в 11 день (1698 год. — В. Ф.) великий государь, слушав выписки, указал по именному своему в. г. указу в тех… местах, где пристойнее и к железным рудам ближе и дров больше не в дальнем расстоянии от магнитной руды… завод завесть”. Вы думаете, что после этого указа дело пошло споро? Ничуть того не бывало. 23 апреля следующего года опять “по именному в. г. указу… велено на реках Тагиле и Нейве, где сыскана железная руда, завесть вновь железныя заводы”. И только “…в 1700 году генваря в 19 день в. г. указал мастеров з женами и з детьми для железных заводов послать на Верхотурье, а с Верхотурья в те места, где железным заводам быть пристойно”. 5 марта того же года Виниус приписал к грамоте, посланной тобольскому воеводе, чтобы Каменский “завод заводить исподволь… а мастеров взять по рассмотрению ис тех, как ныне в Сибирь посланы, по самой нужде, без которых быть не можно, чтоб Верхотурских (Невьянских. — В. Ф.) заводов не остановить” постройку.
Она не была остановлена, но едва-едва теплилась. Плотинный мастер с Каменского завода приехал только в конце лета. Посмотрев “окрест”, он сказал, что “заводы завесть некоторыми меры невозможно и некогда, и полотины сего лета у Верхотурских железных заводов зделать не успеть”. Несравненно лучше обстояло дело со строительством Каменского завода. Известие об этом, как спасительный компресс, легло на голову царя, пылавшую от шока, вызванного нарвской катастрофой: “…донесено нам в. г., — говорилось в указе тобольскому воеводе, — какое крайнее вы имеете и прилежное радение о устроении великих заводов железных, каковых в Сибири никогда не бывало, ко многой пользе и утвердждению в случайную оборонь против всякаго наступающего неприятеля”.
Поражение русской армии под Нарвой грянуло “долгожданным” громом. Уже в январе 1701 года таможня сообщила, что шведского железа “в явке не явилось” и торговать нечем. Виниус писал Никите Демидову: “…ныне в случае настоящей со шведами войны оттоль железа не возят, и на Москве которое сыскалось… в цене зело поднялось и сыскать ево… кроме малого числа было трудно”. А пушек нет, и лить их не из чего, и потому вопиет царь в письме к Виниусу: “Ради Бога, поспешайте с артиллериею, как возможно: время яко смерть”.
Почему царь именно Виниуса просит “поспешать с артиллериею”? Потому, что под Нарвой шведы захватили не только пушки, но пленили также главу Пушкарского приказа генерал-фельдцехмейстера царевича Александра Арчилловича Имеретинского, и Петр назначил “надзирателем артиллерии” Виниуса. От царских предложений не принято отказываться, хотя в то время престарелый Андрей Андреевич и так был сверх меры обременен работой. Однако новая должность сулила немалые деньги, которые вельможа Виниус зело любил, и он согласился на царское предложение и стал, как позже писали историки, “творцом новой артиллерии”: не только ее материальной части — пушек, гаубиц и мортир, но и артиллеристов, открыв в Москве на Новом Пушечном дворе артиллерийскую школу, в которой на полном пансионе учились “словесной и письменной грамоте, цифири и инженерным наукам” около трехсот учеников. Воссозданная русская артиллерия уже в ноябре 1702 года под Нотебургом показала себя вполне зрелой.
Победа над шведами ковалась в прямом, а не в переносном смысле не на “берегу пустынных волн”, а за тысячу верст от него на Урале, куда из Москвы почтовым трактом, проложенным Виниусом, везли ямщики в суконных кафтанах с орлами, нещадно погоняя лошадей, грамоты с указами “великаго государя”, запечатанными в ящиках из белого железа. Автором тех указов был тоже Виниус. Чем меньше оставалось времени до пуска заводов, тем нетерпеливее звучал в указах рефрен требований: “…на Каменских и Верхотурских железных заводах для опыта пушек и фузей и железа и уклад, сколько возможно наделать и по осеннему и зимнему путям прислать к нам, великому государю, в Москву”. А в черновиках грамот Виниус вписывал, словно подвешивая дамоклов меч, фразу: “за нынешним воинским случаем со Швецией… железа в привозе нет”, гудевшую, как набатный колокол: “Нет! Нет! Нет!”
И вот наконец свершилось: “Милостию божию и твоим в. г. …счастием, а нашею, холопей твоих, к тебе, в. г., службою и всеусердным радением твои, в. г., Верхотурские железные заводы в совершенство приведены и руда в домну засыпана декабря 11 числа и мехи дуть почали, а из домны чугун пошел декабря в 15 день”. Через 15 дней чугун пошел и из домны Каменского завода.
Невьянский завод принадлежал казне менее трех месяцев. 10 февраля 1702 года “…бил челом великому государю… а в Сибирском приказе перед думным дьяком Андреем Андреевичем Виниюсом с товарищи в словесном челобитье”, ибо был неграмотен богатейший тульский оружейник и железных дел мастер Никита Демидов, о передаче ему уральского завода. Сразу ответ именитому “туленину” даден не был не потому, что у Виниуса были сомнения: передавать — не передавать завод. Просто предложение Демидова следовало не торопясь и всесторонне обдумать и уже после этого принять решение, выгодное для обеих сторон. Еще в марте 1697 года, когда Виниус впервые высказал царю идею о строительстве заводов на Урале, Демидову предложили переехать на Каменный пояс либо для того, чтобы самому строить там завод, либо чтобы получить в собственность завод, который будет строить казна. В то время Демидов отказался от предложения, сославшись на то, что “у него на Туле дом и деревни и железных и мельнишных заводов и снастей железных и оружейных заведено не малое число и многие заводы не довершены”. Его оставили в покое и приглашали в приказ от случая до случая лишь в качестве эксперта.
Виниус-экономист исповедовал меркантилизм и протекционизм, и потому заводы на Урале строил для того, “чтобы из других государств не покупать (железо. — В. Ф.) и на то деньги истощать было не надобно”, чтобы развивалась отечественная казенная и частная промышленность и богатела страна. Являясь инициатором передачи Невьянского завода Демидову, он резонно считал, что это позволит быстро и недорого обеспечить страну металлом, а армию вооружением. Было и еще несколько причин, заставивших казну расстаться именно с Невьянским заводом. “…Те заводы Верхотурския ему, Никите, для того мы, в. г. отдать указали, что нерадением и многими сварами и крамолами приставников чинилось тому доброму и полезному делу остановка и уездным людям премногая тягость”, а самому заводу грозило “совершенное разорение, потому что говорить учали, что и плотину переносить на иное место” необходимо, то есть завод находился не в образцовом состоянии и требовал больших трудов и радения для окончательного устройства. Права и обязанности, изложенные со слов Демидова в “скаске”, долго и скрупулезно изучали в приказе; 3 марта он был еще раз допрошен Виниусом, а на следующий день ему прочитали царский указ о пожаловании Невьянского завода.
Инерция российской жизни колоссальна. Русская телега собирается долго. Оба уральских завода не смогли быстро улучшить обеспечение армии пушками и артиллерийскими припасами. Поэтому в конце мая 1702 года “…Великий государь указал послать немедленно свои в. г. грамоты в Тобольск к боярину и воеводе и к дьякам и на Верхотурье… и приготовить литье к августу месяцу в малых пушках, или в бомбах или гранатах литье, а кованое в прутьях и стволах…”; в июне генерал Я.В. Брюс пожаловался царю на Виниуса за нерасторопность в доставке пороха на Ладогу; в июле Виниус в связи с этим ездил в Псков; 14 июля верхотурский воевода Козьма Козлов сообщил в приказ, что на Невьянском заводе из-за отсутствия угля остановлена домна. Это донесение Андрей Андреевич не получил, ибо накануне, 12 июля, выехал по именному указу “в Сибирь, в Тобольск, на Верхотурье, и с тех городов в уезды для досмотру новопостроенных… заводов и установления в литье пушечных и мортирных и иных полковых припасов”.
“Корыстолюбивый
и ловкий сановник” Виниус, как его
характеризовал советский историк
Б.Б. Кафенгауз, впервые ехал в
Сибирь, которой управлял уже пятый
год. Ехал не по своей воле, по воле
Помазанника Божия — царя, сам в
какой-то мере спровоцировав
причину поездки, и, вероятно, хорошо
понимал, что ее последствия прямо
повлияют на его судьбу. Царские
слова: “Время яко смерть” — таили
в себе нешуточную угрозу. Русские
солдаты уже стояли “на топких
невских берегах”, в шуме леса,
“неведомого лучам”, они различали
плеск волн Балтийского моря, еще
напор — и они “тяжкой твердостью”
ступят на его берег. Царь уже видел
в устье Невы город, которого пока не
было, крепость, верфи, гавань,
полную кораблей
со всего света. Чтобы все это обрело
вес, цвет, запах, стало реальностью,
нужны пушки. А старик Виниус медлит.
Почему? Не может? Не хочет? Впрочем,
для царя это одно и то же. Его,
“Великаго государя”, воля должна
быть исполнена безусловно и
беспрекословно. Иначе плаха,
ссылка, бесчестье. Примерял ли
Виниус мысленно на себя платье
арестанта? Вероятно, да. Он хорошо
знал, что поговорка “от тюрьмы, да
от сумы не отрекайся” — это не
абстракция, она рождена
трагическим опытом многих
поколений русских людей.
Пока же он ехал в Сибирь знатным вельможей с большой свитой подьячих и провожатых, взяв себе в помощники своего зятя — стольника Алексея Калитина; от Москвы до Казани на трех стругах, далее — на лошадях. Ямской приказ и Ратуша обеспечили его кормщиками, гребцами, подводами. По дороге он принимал челобитчиков; на реке Чусовой местный крестьянин Михаил Сидоров донес ему о залежах магнитной руды у Волчьей горы, что возле реки Ревды; Виниус послал туда Калитина с рудознатцами, чтобы осмотреть место, снять чертеж и взять на пробу два пуда руды. В конце сентября думный дьяк прибыл в Арамильскую слободу, куда загодя из Москвы было прислано распоряжение о подготовке 250 подвод с проводниками и о ремонте дорог и мостов и устройстве гатей через топкие места в сторону Каменского и Невьянского заводов.
Отдохнув, Виниус поехал на казенный Каменский завод. Ехать на Невьянский завод было преждевременно, поскольку туда еще не прибыл его владелец Никита Демидов, хотя ему предписывалось быть на заводе “за многое время” до Виниуса. Но Демидова задержали дела в Москве и Туле. Отправив на Урал 13 июля сына Акинфия, сам он выехал только в первых числах августа.
На Каменский завод Виниус приехал около 30 сентября. Здесь его ждали, кто с тревогой, кто с надеждой; приезд думного дьяка был подобен падению камня в водоем со стоячей водой, круги потом долго расходились, волнуя заводскую жизнь. Виниус начал с допросов мастеров, рабочих и крестьян, приписанных к заводу. Все жаловались: мастера и рабочие на низкую зарплату — “кормовые”, на ее нерегулярную выплату, на плохое жилье, крестьяне — на неимоверные повинности, все вместе — на бесправие; заводское начальство не церемонилось даже с плотинным мастером. Потом, со 2 по 8 сентября, были пробные стрельбы. Стреляли на расстояние в 114 саженей, стреляли неплохо, и пушки были хороши, из 47 разорвало только три. Виниус был доволен и состоянием завода, и его продукцией, поскольку сам был хорошим знатоком литейного дела. Распорядившись расширить поиски железных и особенно медных руд и удобных мест для будущих заводов, он поехал в Тобольск, а из Тобольска — в Невьянский завод.
Здесь было худо. “И ныне, — писал Виниус, — на те Невьянские заводы Демидова приехав и слыша многие споры с прежними людьми, которые те Невьянские заводы заводили, усмотрел, что противно желанию в. г. пушек, мортиров и гаубиц лить не почато и прутового железа изготовлено малое число. И за непослушанием слободских к тем заводам облежащих крестьян и много их ради затейного и лживого челобитья те Невьянские заводы… учили приходить в крайний упадок и разорение”.
Виниус допросил
Демидова 30 ноября, задав ему десять
вопросов и ночь времени на
обдумывание ответов. Демидов
держался уверенно, отвечал устно,
без суесловия, подробно и по
существу дела, ответствовал не
только о состоянии завода, но и
просил о новых пожалованиях
землями и крестьянами. Виниус
удовлетворил почти все просьбы
заводчика. Демидов получил земли в
30-верстной округе Невьянского
завода, и на него должны были
работать “без всякого
прекословия” крестьяне Аятской и
Краснопольской слобод. Позже царь
указал передать заводу еще и
монастырское село
Покровское. За это Демидов
обязывался расширить завод и в
непродолжительное время отправить
в Москву пушки и железо. Перед
отъездом Виниус оставил Демидову
“память” о договоренностях.
Последним уральским городом, где побывал Виниус, стало Верхотурье, куда он приехал вечером 7 ноября, чтобы провести местную административную реформу, заменить престарелого воеводу на своего человека — стольника Калитина. Новому воеводе он написал “наказ”, а царю — последнее с дороги письмо о планах на будущее, о строительстве на Урале десяти домен, “которые в год чугуну дадут, буде помешек не явится, с 1 400 000 пудов”.
Тяжелый обоз думного дьяка осторожно сполз с крутого берега Калачика, пересек скованную льдом реку и стал медленно втягиваться в опушенную снегом уральскую тайгу. Вослед уезжавшим, обгоняя их, торжественно плыл в морозном воздухе перезвон колоколов верхотурских церквей. Последний взгляд на город, на сверкавшие позолотой кресты; степенно перекрестившись, Виниус поглубже запахнул соболью шубу и погрузился в пуховую перину. Слуга плотно прикрыл дверцу кареты, и она, скрипнув полозьями, плавно закачалась на снежных волнах дороги. Прощай, Урал! Ты запомнился Виниусу, разбудив в нем лирика. “А те заводы,— написал Андрей Андреевич в одной из официальных грамот, — у таких построены добрых руд, каковы во всей вселенной лутче быть возможно, и при тех заводах какие воды, леса, земли, хлебы, живности всякие, что ни в чем за помощью божиею скудности быть не мочно”.
Первого января, обогнав Виниуса на несколько дней, в Москву с Каменского завода пришел обоз с двумя пушками, 33 пудами прутового железа и 20 фунтами стали — весомый аргумент к предстоящему разговору с царем. На девятый день нового 1703 года “Великий государь… слушал доношения о сибирских железных заводах и о деле на тех заводах пушек и мортиров и фузей и всякого ружья…”, а 22 января на Пушечном дворе разгружали уже новый обоз с 33 орудиями, 66 ядрами и 200 пудами разного железа. И пошел обоз за обозом: 9 февраля с Невьянского завода, 9 марта с обоих сразу, еще через неделю московские мастера получили невьянское железо, каменские пушки и тобольские фузеи; 18 июля в Москву за двенадцать недель без одного дня на сорока дощаниках привезли 350 орудий; это был первый уральский “железный караван”.
Неплохо, если бы не война. Ведь пушки и припасы надо еще везти за сотни верст в войска, а “время яко смерть”, а Виниус уже стар и нерасторопен и обременен множеством дел, а добрых помощников у него нет. 19 марта 1703 года грянуло для него пушечным выстрелом из Шлиссельбурга царское письмо князю-кесарю Ф.Ю. Ромодановскому:
“Sir. Извествую, что здесь великая недовозка артиллерии есть… О чем я сам многожды говорил Виниусу, который отпотчевал меня московским тотчасом… изволь его допросить, для чего так делается такое главное дело с таким небрежением, которое тысячи его голов дороже…”.
Следом еще один удар:
“Из аптеки ни золотника лекарств не прислано; того для принуждены будем мы тех лечить, которые презирают…”
Князь-кесарь учинил допрос Виниусу и его помощникам, но объяснениями остался недоволен. Что дальше? Отставка? Ссылка? Царь, занеся руку, медлил, а замах хуже удара. Нервы у Виниуса не выдержали, и он бросился искать помощи у всесильного царского фаворита Александра Даниловича Меншикова. Ошибся и тем усугубил тяжесть своего положения. Сразу же после свидания с Виниусом Меншиков написал царю письмо:
“Господине, господине капитан, всерадостно и благополучно здравствуй о Господе. Извествую вашей милости: Андрей Виниюс, приехав сюда, никакова в делах своих оправдания не принес (хотя он от меня к тому не малое принуждение имел), оприч того, что розными во всем виды выкручивался. И я, отправя его в настоящий ему путь, отпустил его отсюды сего нижеподписанного числа (29 июля 1703 года. — В. Ф.)… А здесь будучи, поднес он мне три коробочки золота, 150 золотых червонных, 300 рублев денег, да в 7 коробочках золота ж и в 5000 рублех денег письмо своею рукою дал…”
Выдающийся казнокрад и мздоимец, не единожды уличавшийся в воровстве и нещадно битый за это самим царем, будущий светлейший князь и генералиссимус Меншиков в этот раз не польстился на взятку. Посчитал ее чересчур малой? Нет. По его мнению, а толк во взятках он понимал, взятка Виниуса была “великой”. Так в чем же дело? Дело в том, что Александр Данилович захотел заработать на драме Виниуса значительно больше. То, что невозможно купить ни за какие деньги, — доверие царя, показав ему, сколь огромна его честность и как он неподкупен, чтобы потом, пользуясь этим доверием, воровать еще больше.
“Зело я удивляюсь, — самозабвенно лицемерил далее в письме Меншиков, — как те люди не познают себя и хотят меня скупить за твою милость деньгами… А вышеописанную большую дачу дал мне Виниюс и за то, чтоб Пушкарский приказ и Аптеку хотя у него и взять, только б Сибирский приказ удержать за ним, завещая, чтоб о той даче никто не ведал… А при той даче, по многому его прошению, написал я к милости твоей письмо об нем по его желанию; и то письмо чел он сам, которое я, запечатав при подписании руки своей, ему отдал; и с того письма список для ведома послал я к милости твоей с сим письмом…”.
Известие о том, что царь гневен на Виниуса, о допросе последнего князем-кесарем скоро стало достоянием всех. В Москве нехорошо заговорили о ссылке Виниуса с женой и сыном в Сибирь. Прусский посланник поспешил сообщить эту новость своему королю. Австрийский резидент уверял, что Виниуса либо казнят, либо высекут кнутом. Царь распорядился иначе. Свое решение о судьбе Виниуса он изложил в письме Ф.Ю. Ромодановскому: “…приказы Сибирской и Аптекарской извольте ведать вы до времени… Андрея Виниуса, не мешкав, прислать, а что велено готовить, чтоб и без него готовили”. Пушкарский приказ, по-видимому, был оставлен за Виниусом, во всяком случае, он по-прежнему наблюдал за литьем пушек. Пострадал и Калитин. Без поддержки тестя он вскоре, не поладив с Демидовым, лишился места воеводы.
Объяснение с царем было тяжелым. Тот не захотел вспоминать о былых заслугах Андрея Андреевича, поступив с ним, как женщина с надоевшим любовником: “разлюбила, и стал ей чужой”. Лишенный должностей, но сохранивший жизнь, Виниус должен был заплатить в казну 13 тыс. рублей. Для этого ему пришлось продать один двор, заложить другой и занять денег. Что его ждало впереди? Избежавшему тюрьмы, ему, возможно, была уготована сума — нищая старость.
Душевная боль от случившейся катастрофы была нестерпимой. Ее не в состоянии были успокоить даже такие великие лекари, как время и работа. Виниус был в отчаянии, которое толкнуло его еще на один опрометчивый поступок. Летом 1706 года, находясь в войсках под Гродно, он тайно, без паспорта бежал через Кенигсберг в Голландию. Там, на родине предков, он думал найти покой, переменил веру. Русское правительство потребовало его выдачи, голландцы воспротивились. Царь, узнав об этом, велел отобрать в казну все его имущество. Виниус этого не мог перенести и бил царю челом о прощении, был прощен, ему вернули чин думного дьяка, деревни, дом. Еще раз переменив веру (чего она после этого стоит!), он в 1708 году вернулся через Архангельск в Москву. Теперь уже навсегда.
Жизнь Виниуса
после катастрофы, которую можно
уподобить землетрясению, так и не
пришла больше в состояние
устойчивого равновесия.
До самой смерти судьба сотрясала
его большими и малыми ударами.
После возвращения из Голландии он
по поручению царя занялся
переводами книг по механике,
фортификации, артиллерии,
составлением русско-голландского
словаря. Царь знал, кому можно
поручить исполнение такого дела.
Виниус был одним из
образованнейших людей России, знал
несколько европейских языков,
занимался коллекционированием, в
его библиотеке было 363 книги на
латинском, немецком, французском,
польском и голландском языках.
Академик А.С. Лаппо-Данилевский
писал в 1914 году, что библиотека
Виниуса “представляла редкое
собрание довольно разнообразных
сочинений, хотя и составлена была
не без некоторого выбора; она
содержала, например, книги,
касавшиеся религии, философии,
литературы, права и т. п.; среди
произведений по юриспруденции и
политики преобладали те, которые
относились… к голландской и
немецкой литературе XVI и XVII вв.”. В
середине 20-х годов минувшего века в
Кабинете инкунабул, редких книг,
рукописей и гравюр библиотеки
Академии наук был обнаружен альбом,
названный историками “Книгой
Виниуса”, в котором на листах
наклеено более 300 рисунков и гравюр
голландских и русских художников.
М.В. Добровольский, впервые
описавший альбом, охарактеризовал
его как памятник “русского
собирательства и притом редчайший,
так как он относится к эпохе, следов которой в
области коллекционирования
сохранилось чрезвычайно мало”.
В сентябре 1710 года Петр I послал А.А. Виниуса вместе со стольником Ф. Протасьевым на Украину к гетману И.И. Скоропадскому “для советов о государевых делах”. Там он заболел и через год вернулся в Москву, застав в своем доме две сотни пленных шведов. Только он с трудом освободился от постоя, как должен был по приговору Сената от 4 августа 1712 года переезжать с сыном Матвеем в числе других чиновников на остров Котлин и жить там “по окончании сей войны” (Северной войны. — В. Ф.). В конце 1715 года умер Матвей — единственная опора Виниуса, и он обратился к царю с прошением, чтобы “царское величество указал зятю его Алексею Калитину, для его старости, быть при нем”. Царь “за его службы над ним умилосердился” и велел полковому стольнику Калитину быть при тесте и строить себе дом в новой столице. Отсюда уже недалеко и до печального финала. Андрей Андреевич Виниус завершил свой земной путь предположительно в начале 1717 года в Петербурге.
Вот мы и закончили путешествие в прошлое, в знаменательный для Урала год, год 300-летия уральской металлургии и 360-летия Андрея Андреевича Виниуса, поводом для которого послужил всего лишь старый пригласительный билет.