Опубликовано в журнале Урал, номер 6, 2002
Де Лепинас, художник
1747. Этим годом архитектор, историк екатеринбургской архитектуры К.Т. Бабыкин датирует широко известную гравюру “Екатеринбург”, исполненную французским художником де Лепинасом:
“Здесь мы видим уже выстроенным здание Главного управления, занимающее доминирующее положение в городе. Мы видим на гравюре де Лепинаса и первую деревянную церковь — Екатерининский собор, открытый 21 ноября 1723 года. С этой даты Екатеринин день сделался горным праздником”. Гравюра резана Нике под наблюдением художника Не по рисунку де Лепинаса; Екатеринбург здесь имеет две церкви: на переднем плане, на левобережной стороне, изображена церковь во имя св. Великомученицы Екатерины, сгоревшая 26 или 28 сентября 1747 года, на втором плане, на Церковной стороне, церковь во имя Явления Господня, поднявшаяся в 1745 году и освященная сразу же после пожара, произошедшего на левобережной стороне.
Удо де Денвиль, миссионер, агент Ватикана
1761—1763, март. В Екатеринбурге несколько раз побывал француз Удо де Денвиль, католический миссионер и агент Ватикана. Ездил он по пропускам от Московского университета “для любопытства и посмотрения заводских действ”. Один из источников рассказывает, что в марте 1763 года Удо де Денвиль побывал на камнерезной фабрике, где заказал несколько поделок. Как говорили очевидцы, получив вещи, он пренебрежительно бросил серебряные монеты на чугунный пол. Мастеровые, едва не поколотив француза, вернули ему деньги и вытолкали с фабрики.
Жан Шапп д’Отерош, аббат, астроном
1761, 4—20 сентября. В Екатеринбурге находился следовавший из Тобольска в С.-Петербург французский ученый-астроном аббат Жан Шапп д’ Отерош. Его впечатления от города изложены на нескольких страницах двухтомного “Путешествия по Сибири”, изданного в Париже в 1768 году.
“Наконец, 4 сентября в 1 час ночи, я прибыл в Екатеринбург. Все так устали, что остаток ночи провели в повозках, ни одну из них не разгрузили. Что до меня, то я велел положить мой матрац прямо на пол маленькой комнатки, в которой находился. Тут же я узнал, что это было жилье, которое комендант города приготовил для меня, и что я не должен льстить себя надеждой получить другое. Между тем оно было настолько мало, что в нем было невозможно жить. Я предполагал остановиться в этом городе на несколько дней и заранее предупредил об этом коменданта через солдата, который всю дорогу ехал впереди меня и вез указы императрицы, которые я ему доверил. В них было сказано, чтобы мне оказывалась всяческая помощь и предоставлялись удобства, какие я пожелаю; и в самом деле до сих пор мне во всем шли навстречу.
Я встал поздно утром с намерением познакомиться с окрестностями, прежде чем приступить к визитам. Послал солдата к коменданту, чтобы узнать, нельзя ли посетить его днем; в ответ было сказано, что его не будет дома. Ответ, которого я совершенно не ожидал, поставил меня в затруднительное положение. У меня были письма для высокопоставленных жителей этого города, но лучше было увидеться с ними после визита к коменданту, а мое положение не позволяло мне ждать того дня, когда у него появится хорошее настроение. И я принял решение идти к нему, чтобы выполнить задачи, которые считал для себя обязательными; затем я нанес остальные визиты в городе, заранее твердо решив сразу же уехать, если жители окажутся столь же необычными, как и комендант; но прием, напротив, был самым благоприятным, со всем возможным политесом.
Вернулся я к себе вполне удовлетворенным. Было два часа пополудни; последний раз я ел в 11 часов утра накануне, так же как и сопровождавшие меня люди, и у нас оставалось только две жареных утки на восемь персон. Я уже собирался послать за провизией в город, когда вдруг получил ее от всех лиц, которым были сделаны визиты; в итоге я оказался в моей маленькой комнатке в десять квадратных футов с двумя баранами, которые блеяли не переставая, гусями, утками, курами.
Все эти животные производили такой страшный шум, что я вынужден был выйти на улицу. Узнав, кому я обязан всеми этими дарами, один из солдат тотчас взял одного барана и отнес его доброй старушке по соседству, — примерно через час он был ободран, изжарен и съеден почти целиком.
После полудня я послал поблагодарить лиц, которым был обязан таким вниманием. А новые приглашения, которые я от них получил, полностью развеяли неблагоприятное впечатление, которое я составил о жителях этого города по прибытии. Месье и мадам Арцыбашевы осыпали меня учтивостью. Месье Арцыбашев, первый советник канцелярии, был весел, образован и очень любезен, хотя и находился в постели по случаю недомогания. Его жене было около пятидесяти лет, но лицо ее хранило следы былой красоты. Ее облик и манеры говорили о том, что она добродетельна и пользуется уважением всего города. Эта дама любила иностранцев и искала во всем быть им полезной. Через переводчика в присутствии мужа и всего общества она дала мне понять, что хотела бы заменить мне мать и вести мое хозяйство во все время моего пребывания в Екатеринбурге.
Я был так тронут этим неожиданным вниманием, последствия которого почувствовал лишь позднее, что ничего не ответил. Но мой вид, как и мое молчание, были для нее несомненным знаком признательности. Ее муж, который немного говорил по-французски, вывел меня из состояния растерянности, в котором я находился: он стал задавать мне разные вопросы по поводу моего путешествия. Его жена, услышав часть нашего разговора, касавшуюся гор, которые можно наблюдать на Луне, на Юпитере и так далее, спросила меня через своего мужа, не смог бы я показать ей их в мою зрительную трубу. Как и следовало ожидать, она была удовлетворена моим ответом. Я почти тотчас ушел, целиком занятый проектом, родившимся в голове в эту минуту.
Мое жилье было настолько мало и неудобно, что в нем нельзя было никого принять, и я предпринял все шаги, какие только были возможны, чтобы получить другое. У меня было письмо от барона Строганова, в котором он предписывал своим приказчикам, чтобы они оказывали мне всяческую помощь, в какой я буду нуждаться. После некоторых поисков я разузнал, что в городе находится один из его приказчиков, и я пригласил его к себе. Он пришел и сказал, что письмо не от его хозяина, а от его родственника, который носит ту же фамилию, тем не менее он предложил мне свои услуги и уверил меня, что сделает приятное своему господину, если будет иметь счастье быть мне в чем-нибудь полезным. Я должен публично выразить признательность семье Строгановых: повсюду, на всех территориях, которые ему принадлежали, я находил у его приказчиков самый учтивый прием.
Любовь к иностранцам является наследственной в этой знаменитой семье. Господин Страленберг и все, кто путешествовал после него в этом крае, тоже испытали на себе проявление этой доброты. (Барон Строганов — сенатор, имеет кабинет натуральной истории). Я попросил интенданта господина Строганова изыскать средства для того, чтобы подобрать мне более удобное и более просторное жилье. Я получил его уже на следующий день и только после отъезда узнал, что он уступил мне свое. Я обосновался там в тот же день и оборудовал небольшую обсерваторию. Я собирался провести астрономические наблюдения в этом городе, чтобы определить его местоположение.
Жители города оказали мне честь, придя с визитом на следующий день; они предложили мне стражу. Хотя меня и тронул этот новый знак внимания, но я упросил их не посылать стражу, — мне достаточно было той, что была со мной, и я уже знал, что большой штат часто несет и большие неудобства.
Едва я расположился на новом месте, как меня посетили с визитом господин Арцыбашев и часть горожан, которых я желал бы посвятить в свои планы.
Молодой граф Воронцов, которому я выражаю глубочайшую признательность, рекомендовал мне своего приказчика, который жил в четверти лье от Екатеринбурга. Он оказался как нельзя более обязательным, очень интеллигентным и к тому же говорил довольно хорошо по-французски. Я попросил его приготовить мне на 6 число сего месяца наилучший ужин на сорок персон, какой только возможен, но потребовал, чтобы во все это была посвящена только его жена. Провизию закупали в разных местах; все делалось не у меня, и даже за два часа до начала ужина ни в ком не зародилось о нем ни малейшего подозрения.
Небо было совершенно ясным уже несколько дней и благоприятствовало моему замыслу. Накануне я послал приглашение г-ну и г-же Арцыбашевым: я просил их придти на следующий день посмотреть Луну и Юпитер, которые можно было видеть в семь часов вечера; я попросил также г-жу Арцыбашеву привести с собою подруг и знакомых. Я намеревался таким образом дать ей понять, что этот маленький праздник был задуман для нее, и в то же время желал, чтобы городская знать тоже явилась, но не хотел никого просить.
В городе Екатеринбурге живет немало иностранцев, по преимуществу немцев; поэтому нравы и обычаи имеют здесь меньше общего с русскими обычаями, чем в других местах Сибири, где такая вечеринка была бы невозможна, так как женщины там чересчур стеснительны. Г-жа Арцыбашева пришла в назначенный час с многочисленной компанией из одних только женщин. Я проводил ее к тому месту, где установил телескоп: оно находилось довольно далеко от дома, чтобы наблюдениям никто не мешал.
Вскоре пришли и
мужчины. Зная о том, что на таких
праздниках всегда нужно иметь
музыкантов, я собрал их в
достаточном количестве. Когда мне
дали знать, что все готово, я
пригласил госпожу Арцыбашеву и всю
компанию к себе в гости. Их
встретила музыка. Все общество
прошло в комнату, где был накрыт
стол, что оказалось для них
сюрпризом, который удалось
подготовить в полной тайне. Так как
я приглашал только г-жу Арцыбашеву,
я оставил ее и поспешил навстречу
остальным гостям из опасения, что
они уйдут
обратно. Однако их оказалось
больше, чем я предполагал, и для
всех за столом не хватило бы места.
Я предложил мужчинам, чтобы они
взяли на себя обслуживание, а
женщины сели бы за стол, как это
бывает в Европе. Сколько бы
странным ни показалось это
предложение в Сибири, где женщины,
наоборот, прислуживают, когда
мужчины за столом, тем не менее оно
было принято. Г-н Клеопе, русский,
человек остроумный и любезный,
взялся помочь мне его разъяснить, и
надежда на его осуществление была
не самым маленьким из удовольствий,
полученных от этого праздника. Я
раздал мужчинам салфетки и
обратился к г-же Арцыбашевой,
сказав, что раз уж она пожелала быть
мне доброй матерью, то ей и
принимать у меня гостей. Она
ответила что-то по-русски; я не
понял, но был весьма удивлен,
увидев, что часть общества
поднялась и стала выходить. Это
была в основном молодежь, которая,
кажется, была не прочь
повеселиться. Так как я счел своим
долгом их удержать, мой переводчик
остановил меня и объяснил, что они
уходят после слов г-жи Арцыбашевой:
“Те, кто остаются, могут сесть за
стол”. Однако общество поредело
настолько сильно, что и мужчины
сели за стол, и еще остались
незанятые приборы. Ужин прошел в
очень приятной обстановке и
заставил забыть о неловкости. Г-жа
Арцыбашева была очень весела, также
как и г-н Клеопе с супругой.
Последняя была молода, подвижна и
отзывчива на радости и
удовольствия. Я предложил
потанцевать после ужина. Все
обрадовались этому, хотя некоторые
из русских мужей, наверняка
приверженцы старых времен,
прислали за своими женами, и мы их
отпустили домой. Танцы
продолжались, несмотря на позднее
время, до четырех часов утра; все
ушли, на мой взгляд, очень
довольные.
Этот небольшой
праздник имел такой успех, какого я
не мог и ожидать. Гости оказались
настолько благодарными, что на
другой день город прислал мне
парадную карету, запряженную
шестеркой лошадей, чтобы я мог
пользоваться ею в течение своего
пребывания в Екатеринбурге.
Управляющий навестил меня и своей
учтивостью заставил забыть о
причинах
неудовольствия, которое могло у
меня возникнуть. Я передал
благодарность городской знати и
попросил, чтобы управляющие
рудниками изыскали способ показать
мне их. Именно это намерение и
определило мое решение
о поездке в Екатеринбург и о
пребывании в нем. Господин Клеопе
оказался одним из главных
управляющих. Он помог мне получить
представление о золотых рудниках,
показав несколько очень богатых
образцов. Рудники расположены в
нескольких верстах от города; мы
отправились туда на следующий день.
Мы выехали рано утром в
сопровождении нескольких экипажей
и верховых. Все утро я осматривал
рудники. В два часа г-н Клеопе повел
меня в небольшой домик, где был
приготовлен роскошный обед. К концу
обеда туда привели всех девушек
деревни: они пришли нарядные, как на
праздник, и пели все время, пока мы
сидели за столом. После обеда был
дан небольшой бал. Увидев, что он
угасает, я стал танцевать с одной из
крестьянок. Сразу же после танца
меня предупредили, что в России
танцевать с крепостной — это верх
неприличия. Я мог исправить свою
ошибку, только сделав ее общей для
всех собравшихся; и вот, после
короткого объяснения, все
общество — мужчины и женщины,
крестьяне и крестьянки, — стали
танцевать все вместе, как это
принято повсюду в подобных
обстоятельствах. Все были так
довольны этим, что проплясали до
ужина.
Музыкальные инструменты у них — это балалайка и скрипка. Балалайка напоминает гитару; на ней играл один из русских. Скрипка представляла собой просто грубо выдолбленный кусок дерева с тремя струнами из конского волоса; вместо смолы используется кусок сосновой коры, привязанный к скрипке веревочкой. Правда, у одного татарина скрипка была получше.
Мне показалось, что русские танцы не имеют ничего общего с европейскими, за исключением немецких. Часто русские танцуют сразу вдесятером, а иногда только вдвоем: мужчина и женщина. Их танцы, чаще всего характерные, показались мне старинными и совершенно не соответствующими порабощению, в котором мужчины держат женщин. В их характерных танцах влюбленный выражает свою любовь возлюбленной и позой, и самыми сладострастными жестами. Возлюбленная отвечает, внося в ответ грацию своего пола; грация эта становится еще пикантнее оттого, что состояние прозябания, в котором они живут, вносит в их движения некую томность, придающую им еще больше выразительности и нежности. Иногда женщина упирает руки в бедра и бросает взгляд на влюбленного своими черными, широко открытыми глазами, отклонив в другую сторону голову и тело: она будто отталкивает возлюбленного этой гордой позой. А он тогда приближается с умоляющим видом, с опущенной головой, сложив руки ладонями на груди: он принимает позу подчинения и огорчения.
Хотя в русских танцах и имеется некоторая общность с немецкими в смысле выразительности и живости, тем не менее они сильно разнятся. Немецкие танцы выражают лишь веселье и удовольствие, они обыкновенно сопровождаются большим количеством прыжков. Русские танцы, напротив, исполняются сдержаннее и выражают скорее желание, чем радость: они нежнее и выразительнее.
Русский танец подчас становится своеобразной пантомимой, требующей немалой гибкости и проворства.
Молодые люди могут плясать в одиночку и делают это с исключительной ловкостью. Они крутятся на одной ноге, почти сидя, и приподнимаются на мгновение, чтобы принять причудливую и забавную позу, они все время меняют эти позы, приближаются, отступают или кружатся по комнате. Они пляшут часто в одиночку или с женщиной, которая почти не делает движений.
Уезжая из Екатеринбурга, мы и не предполагали, что праздник задержит нас в этой местности на целый день. Я попросил г-на Клеопе показать мне другие рудники, и было решено переночевать в этой хижине, чтобы осмотреть их на другой день. С немалым трудом нашли мы матрацы. Их постелили прямо в комнате, где мы ужинали. Одни из нас спали в избе, другие же провели ночь в повозках. Этот своеобразный беспорядок и хлопоты не доставили обществу никаких неудобств; напротив, явились поводом для нового веселья.
На следующий день мы возвратились в Екатеринбург, где я побывал в гостях у городской знати.
Я остался там на некоторое время, чтобы провести астрономические наблюдения и лучше познакомиться с рудниками. Подробности будут даны в конце этого труда.
Екатеринбург — это небольшой городок, основанный Петром I в 1723 году. Он входит в Тобольскую губернию и является центром всех рудников и литейных заводов Сибири, так что и населен, так сказать, теми, кто имеет отношение к рудникам. Большую часть жителей составляют немцы. Общество там приятнее, чем в любом другом городе Сибири, так как нравы в нем имеют больше общих черт с европейскими.
В городе есть комендант, власть которого распространяется только на военных. Канцелярия вершит все дела, касающиеся рудников, она осуществляет общее руководство теми, которые расположены окрест, а также соликамскими, казанскими и оренбургскими, независимо о того, кому они принадлежат: короне или частным лицам; она подчиняется только государственной горной коллегии, находящейся в Санкт-Петербурге. Рудники Колывани и Нерчинска не имеют отношения к этой канцелярии, у них своя собственная юрисдикция.
Екатеринбургской канцелярии подчинено пять учреждений, называемых конторами. В их ведении находятся правосудие, налоги, эксплуатация рудников, их прибыль и имущество короны.
Государь имеет в этом городе фабрику по обработке мрамора, порфира. На ней полируют также сердолики, сардеры и дымчатый горный хрусталь, находимый в окрестных рудниках. Эта работа выполняется посредством различных машин, приводимых в действие водой.
Гарнизон насчитывает три или четыре сотни людей. Есть госпиталь, аптека и различные помещения для таможни и для продажи водки. Чиновники, управляющие этими учреждениями, входят в так называемое комиссарство, подчиненное канцелярии.
Я остался в Екатеринбурге еще на несколько дней и уехал оттуда 20-го после выполнения различных дел. Мне предстояло пересечь большую горную цепь, что потребовало новых хлопот. Я был вынужден оставить большую повозку, в которой никогда не смог бы подняться в горы, и заменить ее на семь так называемых кибиток…”
Шапп д’Отерош родился во Франции, в городке Морьяк провинции Овернь. Принял религиозный сан, что не помешало ему стать членом французской королевской Академии наук. В 1760 году Академия командировала его в Россию, Сибирь, в Тобольск для наблюдения прохождения Венеры через диск Солнца, которое ожидалось и произошло 5 июня 1761 года. Опоздав к навигации 1760 года, Шапп выехал с громоздким обозом сухим путем через Польшу в С.-Петербург, оттуда в Москву, далее зимнем путем до Соликамска и Верхотурья в Тобольск. Из Тобольска он повернул в сторону дома 28 августа 1761 года в сопровождении военного эскорта (сержанта и трех гренадеров) и многочисленных спутников. Шли днем и ночью, ночуя в повозках, выставляя в ночи для обороны от разбойников повозку с пушкой-спинолью. Шли через Тюмень, Екатеринбург, Ачит, Бирск, Казань и Москву; 1 ноября 1761 года обоз прибыл в С.-Петербург. Во Францию Шапп отправился морским путем весной 1762 года и прибыл в августе, почти через два года со времени отъезда.
Вернувшись из путешествия, он издал в 1768 году в Париже два тома своего фундаментального сочинения “Voyage en Sibиrie fait en 1761”. В 1769 году Шапп предпринял новое астрономическое путешествие для наблюдения второго прохождения Венеры через солнечный диск, на сей раз в Калифорнию, оказался в очаге какой-то эпидемии, подхватил заразу и умер в Сан-Лукаре.
Его книга о путешествии по Сибири пользовалась огромным успехом в Европе, но не в России, где она была запрещена: работа изобиловала острыми, не лишенными наблюдательности и объективности, оценками различных сторон русской провинциальной жизни. Пример тому — описание Екатеринбурга, знакомящее с самыми разными сторонами жизни и быта города, в котором читатель, кстати, не найдет ничего предосудительного, а восхищение автора перед русскими танцами, которые Шапп наблюдал в Березовском заводе, меткое сравнение их с танцами европейскими вообще и немецкими в частности служит прекрасной иллюстрацией самобытности русской танцевальной культуры, увиденной, понятой и блестяще переданной иностранцем. Да и сам Екатеринбург произвел на аббата благоприятное впечатление. Им было замечено, что деятельное времяпрепровождение, достаточно высокие духовные запросы горных чиновников приводили к тому, что екатеринбуржцы быстрее усваивали европейский образ жизни, чем, например, жители сибирских городов. “Людскость” — так определил французский путешественник ту черту, которая в Екатеринбурге сменяет сибирскую застенчивость.
И тем не менее Россия Шаппа была не таковой, какой хотела бы ее подать просвещенной Европе новая императрица, и Екатерина не только запретила самую книгу, но издала в Амстердаме (1771) брошюру с резкими возражениями автору, под заглавием “Antidote ou examen du mauvais livre superbement imprimй, intituй: Voyage de l’abbй Chappe” (антидот — противоядие). На русском языке “Путешествие в Сибирь” не издавалось.
Дополним предложенный читателю перевод комментариями Э.Ф. Емлина и Е.С. Скурыхиной, и Н.С.Корепанова, содержащимися в его книге “Никифор Клеопин”.
Н.С. Корепанов обращает наше внимание на то, что аббат не вполне разобрался в субординации екатеринбургских начальников, что побудило нас выделить в тексте фамилии Арцыбашева и Клеопе. “Клеопе” Шаппа — Никифор Герасимович Клеопин, занимал в бытность Шаппа в Екатеринбурге пост Первого члена Главного заводов правления и ожидал сенатского решения на свою очередную просьбу об оставке; Арцыбашев же был вторым членом.
Э.Ф. Емлин с соавтором обратили внимание еще на одного екатеринбуржца в кругу симпатий Шаппа, опущенного в нашем переводе — в Екатеринбурге аббат встретил своего соотечественника Муиссе, дед которого, капитан французской гвардии, покинул Францию после 1598 г. Муиссе был учителем в Екатеринбургской школе, где аббат “не обнаружил ни школьников, ни учителей”, — это был 60-летний человек, живой, веселый, весьма уважаемый в городе, — встреча с земляком расстрогала его до слез; провожая аббата, он снабдил его овощами, выращенными в собственном саду, уверяя, что таковых тот не найдет по всей России. Нам представляется, что под Муиссе аббата следует видеть Миссета-отца, екатеринбургского библиотекаря, которого сменил сын, — их деятельность сравнительно недавно оказалась в поле зрения историков екатеринбургской библиотеки.
В качестве
заключения приведем мнение о
результатах экспедиции Шаппа
д’Отероша Э.Ф. Емлина и Е.С.
Скурыхиной: “Главная
астрономическая цель была
счастливо достигнута, и это
основной результат путешествия
Шаппа. Прохождение Венеры через
Солнце было столь существенным
событием, что весь научный мир
Европы готовился к наблюдению
этого редкого явления. М.В.
Ломоносов в России способствовал
отправлению специальных
астрономических экспедиций в
Иркутск и Якутск, сразу двух,
“чтобы дурная погода или какие
другие обстоятельства не помешали
успеху дела”. Но именно плохая
погода была причиной провала
сибирских экспедиций. Наблюдения в
обсерватории Академии наук также
были безуспешными. Но Ломоносов
оказался сильнее всех
обстоятельств. Рассорившись со
всеми, он дома “употребил
зрительную трубу о двух стеклах
длиною в
4 1/11 фута” и закопченное
стекло и увидел “встречу” Венеры и
Солнца. Общая длительность
прохождения Венеры через солнечный
диск 26 мая (4 июня) 1761 г. составила
пять часов. “Когда ее передний край
стал приближаться к солнечному
краю и был около десятой доли
Венериного диаметра,
тогда появился на краю Солнца
пупырь, который тем явственнее
учинился, чем ближе Венера к
выступлению подходила” . Этот
пупырь позволил Ломоносову сделать
заключение о том, что “планета
Венера окружена знатною воздушной
атмосферой, таковой (лишь бы не большею), какова
обливается около нашего шара
земного”. Едва ли Ломоносов
захотел встретиться с Шаппом в
Санкт-Петербурге после его
счастливого возвращения из Сибири
(аббат провел в столице целую зиму,
ожидая возвращения во Францию). Уж
очень различались обстоятельства,
которые сопровождали успехи и
неудачи каждого из них: Шапп ни в
чем не нуждался и путешествовал под
особым императорским
покровительством — вся мощь
российской власти оберегала его и
способствовала успеху его
астрономических наблюдений, тогда
как обиженный Ломоносов дома, через
закопченное стекло наблюдал
“пупырь”. Недостаток средств и
преграды способствуют развитию ума
и характера: Ломоносов открыл
атмосферу на Венере и этого
достаточно, чтобы навсегда войти в
историю науки, а Шапп провел
астрономические измерения,
наверное, интересные для своего
времени, значение которых
рассеялось в последующие годы”.
Б.А. Демальи, ученый, художник, предприниматель
1783. Этим годом исследователями датируется проект французского художника, ученого и предпринимателя Б.А. Демальи (“профессора французской науки”) о создании в Екатеринбурге частного камнеобрабатывающего производства, поданный им пермскому и тобольскому генерал-губернатору Е.П. Кашкину. Проект изложен в форме письма, написанного по-французски (сохранилось среди донесений Е.П. Кашкина в С.-Петербург о делах в Пермской и Тобольской губерниях). В шести пунках проекта Б.А. Демальи излагает “намерение к размножению работ из мраморов и крепкого рода каменьев, обретенных в окрестностях Екатеринбургских и в других местах, в пользу общественную, а впоследствие и в выпуске в чужие края”. Автор предлагает создать частную камнерезную фабрику с училищем рисования и скульптуры при ней.
Е.П. Кашкин
отнесся к проекту с вниманием, но,
даже найдя его “полезным для
общества”, не счел возможным
создавать еще одну фабрику из-за
нехватки рабочей силы. Будучи
непосредственным главой уральской
камнеобработки, Е.П. Кашкин
попытался использовать интерес Б.А.
Демальи и его профессионализм,
предполагая “поручить ему ныне
имеющуюся фабрику со всеми
мастеровыми, с таким, однако,
предписанием: чтобы казенные
работы были предпочтительно
выполняемы, а затем остающееся
праздное время мог бы он
употреблять на пользу
общественную”. “Е.П. Кашкин
полагал, — пишет об этом И.В.
Побережников, — что казенное
финансирование шлифовальной и
каменотесной фабрик должно
сохраниться в прежнем объеме (15 тыс.
руб.) и выполнять прежние же
функции: около 7 тыс. руб. должно
идти
на оплату труда мастерам,
подмастерьям, работникам,
смотрителям; остальные средства
должны расходоваться на содержание
строения, добычу, транспортировку
мрамора и готовой продукции в
повеленные места. Как считал
пермский генерал-губернатор, если
доверить предприятия Б.А. Демальи,
то контроль по расходованию
казенных средств на нужды
казенного же производства
по-прежнему должна была
осуществлять казенная палата. Что
касается расширения производства,
то, полагал Е.П. Кашкин, это было бы
возможно при помощи ссуды, которая
впоследствии должна быть
возвращена.
Что же касается учреждения художественного училища в Екатеринбурге, то Е.П. Кашкин считал возможным в уже имеющейся школе определить на то два особых класса. По мнению Е.П. Кашкина, если каменотесная фабрика со временем “получит достаточную знаменитость”, то в ней с удовольствием станут работать выпускники Академии художеств”.
Ни один из пунктов этого проекта так и не был реализован.
Ж.Б.Б. де Лессепс, путешественник
1788. Екатеринбург посетил барон Жан Батист Бартоломео де Лессепс (1766—1834), французский путешественник, дядя известного строителя Суэцкого канала Фердинанда Лессепса. Известен как спутник знаменитой кругосветной экспедиции Лаперуза, посланный последним из Камчатки через Сибирь в Европу с материалами, собранными этой экспедицией, и таким образом избежавший общей гибели ее участников и спасший чрезвычайно важные ее результаты, которые были им обработаны и изданы в двух сочинениях — в 1790 г. (Journal historique du voyage de M. de Lesseps. Paris, 1790) и в 1831 г. (Voyage de Laperouse. Paris, 1831).
В сентябре 1787 г., когда корабли экспедиции Лаперуза подошли к Петропавловску, было решено высадить там Лессепса и отправить с донесениями экспедиции в Париж сухим путем, через Россию.
В феврале 1788 г. в Нижнекамчастке Лессепс встретился с японским капитаном Кодаю, потерпевшим крушение у берегов Алеутских островов, и с ним проделал путешествие через всю Россию.
Шуазель-Гуфье, президент Академии художеств
1797, 9—16 апреля. Экспедиция мраморной ломки и прииска цветных камней выведена из подчинения пермского губернатора и передана под начало президента Академии художеств его императорского величества, которым Павел I назначил эмигрировавшего в Россию француза тайного советника графа Мари Габриэля Огюста Лорана графа Шаузеля-Гуфье. И хотя деятельность графа протекала вне Екатеринбурга и на Урале он не был, следы этой деятельности слишком очевидны, чтобы не включить его в “Екатеринбургский Хронограф”. С именем Шуазеля-Гуфье связаны все распоряжение относительно участия екатеринбургских камнерезов в отделке камнем новостроящегося дворца Павла I — Михайловского замка. Эмиссаром графа в Екатеринбурге был А.В. Раздеришин, назначенный им главноприсутствующим по Экспедиции.
Граф Шуазель-Гуфье (1752—1817), французский дипломат, археолог, член французской академии, ученик выдающегося знатока классических древностей аббата Бартелеми; с юности пристрастился к изучению античного мира и в 1776 году отправился в Грецию в обществе нескольких художников и ученых, срисовывал памятники, изучал народный быт, собирал предания и написал “Voyage pittoresque de la Grйce” (1-й том вышел в 1782 году, два следующих — в 1809 и 1820 годах); около 1784 года назначен посланником в Константинополь, в это время он исследовал Троаду и места, воспетые Гомером, и собрал много надписей. К Французской революции он отнесся враждебно: отказавшись признать республику, он послал дипломатические ноты братьям казненного Людовика XVI и, несмотря на полученное назначение в Лондон, остался в Константинополе. Опасаясь ареста, выехал в Россию и был с почетом принят Екатериной II. Павел I назначил его директором Академии художеств и императорским библиотекарем. Вернулся во Францию в 1802 году. В эпоху Реставрации был сделан пэром. Его коллекция древностей присоединена в музею в Лувре.
Будучи во Франции, покровительствовал механикам, занимавшимся созданием камнеобрабатывающих машин, и привез в С.-Петербург их чертежи и разработки, которые, возможно, сыграли определенную роль в становлении техники обработки камня в России.
Неизвестный путешественник, по Ж.-Б.-Б. Эйрие
1825, ноябрь. В Екатеринбурге давался бал в честь восшествия на престол императора Николая I. Воспоминания об этом бале неизвестного путешественника опубликованы в книге Жана-Батиста-Бенуа Эйрие “Живописное путешествие по Азии” (М., 1839), если не предположить, что Ж.-Б.-Б. Эйрие сам является автором этих мемуаров и побывал в городе на Исети. О времени написания мемуаров можно судить по реплике: “Вечером, перед отъездом из Екатеринбурга, мы успели побывать на бале, данном по случаю дня восшествия на престол”. Событие это происходило 19 ноября 1825 года, тогда как коронация состоялась в 1826 году.
Мемуарист
внимателен к рынку цветного камня в
Екатеринбурге, к особенностям
местной геммологической лексики,
высоко оценивает искусство
фабричных камнерезов. С большим
тактом судит о горожанах — их быте
и внешности, восхищается
европейским обликом городской
застройки,
регулярностью планировки.
Подмечает благотворное влияние на
город образованной прослойки
горных инженеров, подчеркивая при
этом роль обрусевших немцев.
“При въезде в Екатеринбург мужчины, женщины и дети навязывают вам драгоценные и простые цветные камни, шлифованные и резные. Многие из них получили здесь местные названия; так, например, топазы, которые отличаются от светло-желтых бразильских и немецких совершенно безцветностью, известны под именем тяжеловесов. Из числа горных кристаллов один аметист называется по-европейски, прочие виды несправедливо слывут топазами.
Единственное зрелище представляют казенные шлифовальные фабрики на берегу Исети. Приготовляемые здесь колонны, капители и вазы превосходят чистотою отделки все, что древность оставила нам в этом роде самого изящного, и нельзя надивиться хитрой простоте, с какою механизм точильного станка приспособлен к обработке огромных масс разноцветного агата, яшмы, порфира.
Скромные деревянные домики екатеринбургских мастеровых отличаются большой опрятностью. Эти люди все почти вольные, и несмотря на избыток, строго соблюдают старинную простоту в одежде и в образе жизни. Между женскими лицами заметили мы много пригожих и правильных.
Раскольники с давних пор искали приюта на Урале. Здешние мастеровые, равно как и многие богатые купцы, принадлежат к секте староверцев…
Наружность города очень красива и приятна, и несмотря на некоторые странности, напоминает богатые мануфактурные города европейского запада. Великолепные каменные палаты многих здешних купцов не испортили бы иной европейской столицы, и внешняя красота жилищ соответствует их внутренности и образу жизни хозяев. Надобно заметить, что из них многие еще несвободного состояния и платят господам славный оброк; но, по-видимому, это им не в тягость.
Множество служащих по горной части и по другим отраслям управления составляют прочную населенность Екатеринбурга. Они разнятся от коренных жителей новизною мнений и обычаев, однакож довольно сблизились с ними по долгом пребывании в той стороне. Многие семейства горнослужащих водворились на Урале за несколько поколений, и большая часть из них родом немцы; но как в последнее время мужчин с малолетства отправляли учиться в Петербург, в них изгладились почти все следы природного их быта.
Равнина около юго-восточных берегов озера и около реки Исети усеяна домами. На реке построен красивый мост в том месте, где она перепружена плотиною для приведения в ход заводских машин. На правом берегу Исети возвышается монетный двор, шлифовальные фабрики, магазины для хранения руд и снарядов. Все эти здания, очень хорошо выстроенные, окружают квадратную рыночную площадь.
На противоположном берегу, который немного выше, тянется длинный ряд деревянных домов, занимаемых рабочими; кое-где мелькают каменные, — это дома служащих. Но город несравненно обширнее на правом берегу, где простираются широкие улицы с каменными, многоярусными домами. Здесь примечателен еще большой гостиный двор и хлебные амбары. Богатый монастырь и несколько каменных церквей украшают эту часть города.
Улицы все по шнурку, и хотя не вымощены, однакож с деревянными мостками по обеим сторонам; главнейшая идет параллельно с правым берегом Исети; другие пересекают ее под прямым углом и оканчиваются береговыми крутизнами, которые, впрочем, не более четырех сажен в вышину и во многих местах так отлоги, что дозволяют пользоваться необходимым доступом к воде.
На северо-западной оконечности города видны остатки прежних укреплений, и тут же стояла прежде военная команда для надзора за ссыльными, которые, отдохнув после дальнего пути, препровождаются отсюда на уральские рудники или на восток во внутренность Сибири.
Довольно редкий еловый лес обнимает город с этой стороны и расчищен только по дороге, идущей на север. В версте отсюда вверх по Исети достигает каменистых берегов озера. В средине города находится сад, открытый для публики. Здесь угрюмое однообразие хвойного леса сменяется густым и роскошным листьем других дерев, аллеи обсажены высокою черемухой.
Вечером, перед отъездом из Екатеринбурга, мы успели побывать на бале, данном по случаю дня восшествия на престол. Залы собрания и все подробности соответствовали требованиям европейского вкуса. Мелькали, правда, старушки с платками на головах, но танцующие решительно были одеты по моде, и француз-танцмейстер, недавно поселившийся в городе, мог бы порадоваться от души успешности своих стараний”.
Ж.-Б.-Б. Эйрие (Eyrius) (1767—1846), французский географ и писатель. Родился в Марселе, умер в Гравилле. После долгих путешествий по Северной Европе и нескольких коммерческих экпедиций в разные части света вернулся в Париж, чтобы освободить своего отца, оказавшегося под судебным преследованием. Обстоятельства заставили его поселиться в Париже, где он вскоре выдвинулся в число ведущих географов Франции. Он был одним из основателей географического общества, его почетным президентом, членом азиатского общества, Академии надписей. Обладал великолепной памятью и владел несколькими иностранными языками. Парижане вспоминали его как чудаковатого старика, одевавшегося в “античном стиле”, в шляпе с пером и с неизменной тростью прогуливавшимся вдоль набережных. Владел превосходной библиотекой. В 1844 он был парализован. Эйрие — автор нескольких крупных научных трудов, среди которых есть книга, посвященная России. Это — “Voyage en Asie et en Afrique” (Paris, 1834), “азиатская” часть которого переведена на русский язык.
Аллори и Бержье, инженеры-топографы
1854. В канцелярии главного начальника горных заводов хребта Уральского заключен контракт с французскими инженерами-топографами Аллори и Бержье на проведение поквартальной съемки Екатеринбурга, включая территорию Горно-Уральского Ново-Тихвинского девичьего монастыря, и создания на их основе подробного сводного плана города вместе с выгоном (в Государственном архиве Свердловской области хранится полное собрание этих планов, выполненных в цветной кодировке); временный штаб топографов размещался в комнатах Уральского горного училища (контракт расторгнут в 1862 году из-за ошибок и небрежностей, допущенных в документации). Работа была инициирована проектом главного горного начальника В.А. Глинки 1851 года составить точные топографические, геологические и лесные карты Урала. Проект был утвержден в Департаменте горных и соляных дел Министерства финансов, и В.А. Глинка пригласил для его исполнения Аллори и Бержье, работавших в эту пору в Нижнем Тагиле по приглашению Демидовых.
Элизе Реклю, географ
1875—1894. Издано в
русском переводе сочинение
Жака-Элизе Реклю “Земля и люди” в 19
томах, российская часть которого
составлена при участии известных
русских эмигрантов Кропоткина и
Драгоманова. Кропоткин бывал в
Екатеринбурге, возможно, с его слов
в книге знаменитого географа
появился сочувственный отзыв об
Уральском обществе любителей
естествознания, “которое издает
интересный сборник, содержащий
статьи на русском и даже на
французском языке по геологии,
зоологии, ботанике и этнографии
уральских стран”. О Екатеринбурге
в книге Ж.-Э. Реклю говорится
следующее:
“Екатеринбург, лежащий у восточного основания Уральских гор (порог которых, впрочем, находится всего только на 656 футов выше местоположения этого города), не пользуется такими же временными выгодами, как Тюмень, для речного судоходства; но он поставлен в столь же благоприятные условия в отношении сухопутных сообщений и покамест (до устройства сибирского рельсового пути) составляет конечный пункт железных дорог из Европы в Азию; он занимает центральное положение между двумя горнозаводскими областями, между северным и южным Уралом…
Екатеринбург, который величается тем, что он еще европейский город, есть один из красивейших городов России. Он расположен наклонно, на отлогой покатости, спускающейся к берегу р. Исети, которая в этом месте расширяется и образует судоходное озеро, окруженное деревьями. Высокие каменные белые дома с зелеными крышами из листового железа, похожего на плиты малахита, поднимаются над живописными деревянными домами, и над всей массой строений господствуют колокольни и позолоченные куполы церквей; вдали на горизонте виднеются волнообразные очертания Уральских гор. Промышленность этой азиатской столицы, резиденции горнозаводских властей, составляющих своего рода правительство (главное управление Уральских горных заводов), зависит, как и прежде, от богатств, заключающихся в недрах земли. Екатеринбургская гранильная фабрика пользуется большой известностью”.
Предприниматели, торговцы ювелирным камнем
1896. В Екатеринбург прибыли представители французских и бельгийских фирм для закупки ювелирных камней и скупили большое количество горного хрусталя (по-екатеринбургски топаза), который в Брюсселе гранился под стразы (Екатеринбургская неделя. 1896, 24 ноября). Апетиты их были велики: они желали купить все, что предложат, и в неограниченном количестве.
И.А. де Бай, археолог
1896, 4 июля. В Уральском обществе любителей естествознания (УОЛЕ) читает лекцию прибывший из Франции барон Иосиф Августович де Бай. В дни своего пребывания в Екатеринурге он выезжает на шарташские Каменные палатки и на археологические памятники у деревни Палкино и Шигирских торфяниках. В одной из своих книг он оставил несколько теплых строк в память о встречах в Екатеринбурге.
“Господин Клер, ученый секретарь Уральского общества любителей естествознания, выехал встретить меня на станцию Верх-Нейвинск, и с ним я приехал в Екатеринбург.
Это удивительно, мм. гг., проехавши земли татарские, вотякские, черемисские, пермяцкие, населенные народами финского, тюркского, монгольского происхождения, — встретить прелестный русский город, чисто русский; однако какое большое расстояние отделяет его от столиц! Только русские и американцы способны совершить такой подвиг!
Насмотревшись на Азию в Европе, полюбуемся на Европу в Азии. Приезжая туда, первый город, какой вы встретите, — русский, можно даже сказать, западный.
Было бы трудно изобразить тот энтузиазм от встречи, который вызвала наша национальность. При нашем прибытии станция была полна народом, собравшимся, чтобы встретить нас криками: Vive la France!
Первое Уральское общество любителей естествознания устроило торжественное заседание, а город дал обед. Самые разнообразные и горячие тосты были произнесены в честь Франции. Среди всех знаков сочувствия, которые мы видели в продолжении всего нашего пути, ни одни не были более сердечны и более величественны.
Уральское общество любителей естествознания, которое, между прочим, недавно праздновало 25-ю годовщину своего основания, публиковало несколько томов Записок и краткое изложение своих других работ на нашем языке. Это заслуживает быть отмеченным. Это ученое общество, владеющее прекрасным музеем, не имело еще случая принимать торжественно французов. В 1887 г., во время выставки в Екатеринбурге, оно имело чрезвычайное заседание в честь представителей от правительств германского и итальянского. Ранее этого оно принимало Норденшельда. Прошлым летом оно с большим удовольствием приветствовало делегатов дружественной нации.
Екатеринбург составляет центр заводской страны, почва которой, беспрестанно раскапываемая с промышленной целью, открывает случайно присутствие археологических месторождений. Эти признаки могли бы привести к прекрасным открытиям. <…>
Впечатления моего путешествия слишком многочисленны, чтобы я мог их перечислить. Страны, которые я объехал, заслуживают того, чтобы их лучше узнали, лучше изучили. Они еще новы и берегут для этнографов и археологов бесчисленные открытия по изучению народностей и цивилизаций, которые распространились по центральной и западной Европе. Министерство народного просвещения, давшее мне поручение, которое я только что исполнил, предоставило мне случай также узнать или, скорее, осмотреть огромные пространства земли, где при помощи России французская наука может умножить свои завоевания”.
И. А. де Бай, барон (1853—1931), французский археолог, член Парижского географического общества, почетный член Уральского общества любителей естествознания. По поручению министерства народного образования Франции совершил поездку на восток России для ознакомления со степенью его археологической изученности и выяснения возможностей совместной работы русских и французских ученых в области изучения древних культур. 4 июля 1896 года выступил с публичной лекцией в Екатеринбурге на собрании Уральского общества любителей естествознания.
Екатеринбург на парижских выставках
1867. Императорская екатеринбургская гранильная фабрика принимает участие на Парижской всемирной выставке.
Экспозиция фабрики получает бронзовую медаль, исправляющий должность директора фабрики, академик А.И. Лютин — ценный подарок в 400 руб., мастера и мастеровые — денежную премию в размере 750 руб. на всех.
Над изделиями для Парижской международной выставки 1867 г. фабрика начала работать уже в 1864 г. Центральными здесь были две парные мозаичные малахитовые вазы высотой 1 м 6 см (1 арш. 8 верш.), диаметром 88 см (1 арш. 4 верш.), — они стали последними малахитовыми вазами в истории старой фабрики). Работа над ними началась 1 июля 1864 г., закончилась в ноябре 1865 г. Затраты составили 9725 руб.
1900. На Всемирной парижской выставке Екатеринбургская гранильная фабрика экспонирует мозаичную карту Франции.
Екатеринбургский сувенир
1785. В С.-Петербург
из Горнощитского мраморного завода
Экспедиии мраморной ломки и
прииска цветного камня в числе 994
предметов
отправлены 22 столовые доски из
разного мрамора для “профессора
Демальи французской науки”. Доски
предназначались для убранство его
дома. Всего императрица подарила
Демальи 6 ваз, 10 столешниц и 22 доски
из разных уральских мраморов
екатеринбургской работы.
1786, июль. Пермский и тобольский генерал-губернатор Е.П. Кашкин отправил в адрес императрице пирамиду, сделанную в подведомственной ему Экспедиции мраморной ломки из цветных камней по рисунку побывавшего в Екатеринбурге француза-художника Демальи. Сопровождающим ценный груз генерал-губернатор отправил “наилучшего художника в шлифовании крепкого рода камней при Екатеринбургской фабрике”, который, не имея возможности прежде сего выехать из Сибири, не мог видеть “отличные работы своего художества”. Е.П. Кашкин предоставлял ему такую возможность. В сопроводительном письме А.А. Безбородко он просил удостоить художника своим высоким покровительством и помочь ему в организации поездки по шлифовальным фабрикам и в осмотре тех художественных изделий, которые могут стать образцами для его последующей деятельности, — речь шла о Василии Остафьевиче Коковине.
1841. Герцогу Насаусскому подарены две мозаичные малахитовые вазы.
1856. В Париж, в адрес “девицы Гобе”, отправлена мозаичная малахитовая чаша на пьедестале из невьянского мрамора (лиственита).
1875, 19 июня. Круглая чаша из орлеца с пьедестальчиком из калканской яшмы работы Екатеринбургской гранильной фабрики, сделанная по рисунку с литерным обозначением C, высотой 2 аршина 8 вершков, диаметром 1 аршин 1 7/8 вершков работы 1863 года, отправлена от имени императрицы Марии Александровны в Париж в дар президенту Франции герцогу Маджентскому маршалу М.-П.-М. Мак-Магону.
1893. Ювелиру Буржье в Париж в дар отправлен яшмовый чернильный прибор екатеринбургской работы; это был ответный дар императора за подаренное ему пасхальное яйцо.
1895, 28 ноября.
Городу Парижу в благодарность за
радушный прием, оказанный русской
эскадре, посетившей в 1893 году Тулон,
от имени императора Александра III
подарена яшмовая ваза на мраморном
пьедестале с золоченой бронзой
работы 1893—1895 годов. Несколько
мастеров Екатеринбургской
гранильной фабрики и Горнощитского
мраморного завода откомандированы
в С.-Петербург для монтажа большой
яшмовой вазы на мраморном
пьедестале, подаренной городу
Парижу. Материалом вазы очевидцы
считали уральскую зеленую яшму.
Между тем им была алтайская
ревневская яшма. И только участие
уральских мастеров в монтаже этой
работы дает некоторое основание
удерживать вазу в екатеринбургском
лапидарии. “Всемирная
иллюстрация” писала об этой вазе:
“Подарок Александра III городу
Парижу доставлен туда из Гавра на
пароходе “Est” 27-го минувшего
октября. Тотчас было приступлено к
выгрузке громадной вазы,
потребовавшей особой осторожности
и особых приспособлений; ваза
доставлена на место в разобранном
виде, в десяти отдельных ящиках.
Местом постановки в парижской
городской управе была избрана так
называемая Зала Кариатид,
расположенная в первом этаже
городского дома рядом с парадной
залою. Вес великолепной вазы не
менее 4 тыс. килограммов (более 240
пудов); при ее постановке на место
пришлось обратить внимание на
укрепление под нею пола залы. Она
имеет в вышину три метра. Яшма, из
которой она сделана, добыта из
Уральских гор, а работа
производилась в петергофской
гранильной мастерской (здесь автор
статьи допускает сразу две ошибки:
материалом и работой ваза обязана
Колывани. — Л.З., В.С.). Бронзовые
украшения отлиты по моделям г.
Чижова бронзовщиком Берто.
Прямоугольный нижний цоколь сделан
из красной яшмы (мрамора. — Л.З.,
В.С.), а колонна и верхняя чаша из
зеленой. На чаше с одной стороны —
герб Парижа,
а с другой — русский
государственный герб, оба отлиты из
бронзы. На вершинах бронзовых ручек
вазы поставлены две аллегорические
фигуры Франции и России — одна в
фригийской шапке, другая в
кокошнике. На колонне надпись
бронзовыми буквами Cronstadt-Tulon. По
фасадам цоколя укреплены бронзовые
гербы Кронштадта и Тулона и годы
визитов эскадр французской в
Кронштадт (1891 г.) и русской в Тулон
(1893 г.). Полагают, что эта ваза должна
стоить не менее 250 тысяч франков”.
К сказанному
остается добавить: подобрать вазу в
дар Парижу в фондах каменной
кладовой Кабинета и подготовить
проект новых бронзовых украшений к
ней было поручено директору
рисовальной школы Общества
поощрения художеств при Академии
художеств Е. А. Сабанееву. В январе
1894 года Сабанеев посетил кладовую,
выбор его остановился на яшмовой
вазе колыванской работы высотой 3,06
м (4 арш. 5 верш.), диаметром 1,15 м
(1 арш. 10 верш.). Вскоре им был
приготовлен эскиз бронзы. Отливали
ее в мастерской К. Берто, преемника
знаменитой столичной фирмы Ф.
Шопена, по гипсовым моделям,
сделанным академиком скульптуры М.
И. Чижовым. Ваза была установлена на
крупном пьедестале красного
французского мрамора (портора).
Работы велись в манеже
Аничковского дворца близ кладовой.
Демонтаж, упаковку и доставку вазы
в Кронштадт вела
известная с 1849 года петербургская
фирма гранильщика камней И. В.
Сумина. В августе ваза была принята
на борт корабля “Владимир”,
отбывавшего в Гавр.
1900. Правительству Франции подарена мозаичная административная карта Франции екатеринбургской работы, экспонировавшаяся на Всемирной парижской выставке 1900 года. Работа над картой велась в 1897-1900 годах.
Живые подробности о работе над картой и акте дарения дошли до нас в мемуарах директора Екатеринбургской гранильной фабрики горного инженера Василия Васильевича Мостовенко, написанных в 1911 году: “Летом 1897 года Управляющий Кабинетом спросил, что я буду делать для выставки 1900 года в Париже. Я ответил: вазы и все подобные изделия уже набили оскомину, предлагаю сделать из разных камней карту, но какой страны, не сказал. Управляющий предложил мне подать о том рапорт, который я и писал ему, кажется в июле, из Ялты. Просматривая карту России, я не нашел возможности исполнить ее целиком. Контуры выходили безобразными, ибо Сибирь далеко распространилась на восток, да и средне-азиатские владения портили фигуру. Получалось что-то вроде Пифагорова костюма. Сделать же одну Европейскую Россию, по фигуре подходящую к фигуре Франции, считал недопустимым, потому и остановился на карте Франции, ведь оно и прилично, предполагая, что это изделие останется во Франции, и еще потому, что тогда было увлечение этим государством, ожидались от союза с этой страной великие и богатые милости.
По возвращении из Крыма я не получил ответа на мой рапорт, но все же, зная порядки, начал резать камни и вообще подготовляться к карте.
Прошло пять месяцев, и вот 1 января 1898 года получил телеграмму от Управляющего: приступить к работе карты, во всем согласно моего рапорта, вести работы усиленно, дабы карта была окончена к открытию Выставки. Выписал из Парижа разных карт и, выбрав подходящую, написал о присылке еще пяти таковых же. В полученном же экземпляре раскрасил акварелью департаменты под цвет яшм, наклеил на картон и разрезал на части, отделив конечно, каждый департамент один от другого. Чтобы избежать пестроты, пришлось несколько раз перекрашивать карту, да и заменять одну яшму другою, более подходящую к соседней.
Карту решили
сделать так; департаменты из разных
яшм, прилегающие государства —
Бельгию, Германию, Италию и
Испанию — из калканской яшмы, море
из волнистого мрамора, реки из
платины, города —
из драгоценных камней, надписи —
из золота и раму — с угловатым
украшением из Николаевской яшмы.
Размер карты: один метр в свету, то есть, кроме карты, ширина брусьев рамы четырнадцать сантиметров, так что вся карта имела один метр и двадцать сантиметров. Карта квадратная. Вес — сорок девять пудов.
Тогда сделали фацеты, теперь департаменты резко разграничивались. Карта стала живее и имела плоский вид. Громадный труд был в пришлифовке департаментов, особенно — пришлифовывать границы Германии, длинные и фигуристые. Хотя все прилегающие к Франции государства исполнены из целых кусков калканской яшмы, но все же я рискнул отделить фацетами Эльзас и Лотарингию от остальной Германии. Теперь это кстати, а тогда я получил от генералов с немецкими фамилиями несколько замечаний и даже упреков в незнании географии. Хотя я рискнул отделить Эльзас и Лотарингию от остальной Германии фацетом, французам уже на выставке этого показалось мало, они писали мне и печатали открытые письма, требовали объяснений, зачем я Эльзас и Лотарингию сделал из черного мрамора. Эти ведь корреспонденты по простоте душевной думали, что вся карта собрана из мрамора, а надо бы сделать Эльзас и Лотарингию из цветных камней Франции. Зачем я на этих государствах поместил буквы A и G, входящие в состав слова ALLEMAGNE. Просили заменить этот обижающий их камень другим.
Изрезав много мрамора, я добился того, что получил иллюзию волн.
Для сборки карты был устроен особенный стол, допускавший наклон столешницы во все стороны, что значительно облегчало сборку. Основанием карты служила мраморная доска, двух вершков толщиною, на которой вырублены борозды, а к частям карты (департаменты) были прикреплены на зубной цемент скобки. В борозды (замки) помещались скобки департаментов и заливали легкоплавким сплавом. Для укрепления надписей, рек, вставок драгоценных камней, обозначающих названия городов, высверливались дырки в яшме, а к платине и золоту припаивались золотые штифтики, и все это укреплялось сплавом.
При сборке постигла неудача: прикрепив три департамента на северо-западе, мы собрали всю карту, и оказалось, что Испания отошла на целый дюйм от Франции. Тогда на эти департаменты поставили электрические утюги, вытопили легкосплавный сплав и собрали всю карту, но не заливали сплавом. Затем вынули два департамента и приставили (прилили) Атлантический океан и снова вставили два департамента. Вышло удачно. После сборка пошла легче: вынимали по очереди департаменты и приливали соседние.
Для прочности к нижней поверхности мраморной доски приделаны две массивные стальные полосы, на которых высверлены дыры с винтовою нарезкою для крюков при подъеме карты и для прикрепления ее к укупорочному ящику. Между этою доскою и ящиком была проложена толстая резина.
Драгоценные камни выбирались особо тщательно. Припомню некоторые: Париж обозначен сиберитом (красный турмалин). Сиберит этот принимают за рубин, настолько он хорош. Шербур — александритом. Марсель -великолепным изумрудом, который я купил у мастера-гранильщика, а тот его приобрел у башкира, работавшего на Изумрудных копях. Сей башкир, видимо, украл камень, проглотив его, и носил в утробе пять суток; кристалл оказался настолько велик, что вторичное появление его на свет божий произошло при помощи доктора. Из кристалла выгранено две большие вставки и много малых. Не помню, какой город изображен гиацинтом. С этим камнем мы повозились: укрепили в карту, и он лопнул, пришлось искать новые камни. Из найденных лучшим заменили лопнувший, наконец этот устоял. Гиацинты мастера проваривают в масле, поэтому они часто и лопаются.
Работа карты производилась на три смены, при сверхурочных работах, оплачиваемых не скупо: рабочие получали много, и материальное положение их заметно улучшилось. Я же повредил себе глаза, наблюдая за разными пришлифовками, которые вышли настолько плотными, что трудно было заметить соединения. В продолжении работы карты мы праздновали только пятнадцать дней.
Один из департаментов лопнул, но счастливо, ибо я потом и не нашел который. В середине одного департамента оказался маленький департамент, названия которого я так и не узнал, но мне сказали, что в этом департаменте родился президент Лубэ (Лубе. — Л.З., В.С.).
Ко дню открытия выставки карта не была готова, а в отделе, в котором карта должна была стоять, был полнейший хаос. Посему и мне повелено было передать карту президенту, как подарок царя французскому народу в день открытия выставки. Задача.
Стал подыскивать помещение. Нашел в Русском отделе зало в царских теремах. Зал большой и совершенно пустой, да и отдел почти полный, так что президент хотел его осматривать. Опять притча: высота зала пять с половиной аршин, а витрина семь аршин. Решил соорудить мольберт, декорировать его шкурами белого медведя, благо даром дали на подержание, и на них положить карту. Вышло очень красиво. Как ассистентов, по бокам поставили двух русских матросов-адонисов.
После ухода Лубэ из отдела нахлынула публика. Тут я в первый раз услыхал, как восторгаются южане, и наслушался разных похвал.
Предполагал тотчас же увезти карту в отдел около Инвалидов (площадь Инвалидов. — Л.З., В.С.), но публика не допустила, и только вечером я с трудом ее снял и перевез. Поместив карту в витрину, я наконец окончательно сдал ее французскому правительству.
Оригинальное отношение к карте: привезя ее в Париж, я не знал, куда ее положить. Мне предложили поместить ее в конюшне князя Тенишева, главного комиссара выставки. Не имея другого помещения, я оставил карту там. Князь Тенишев потом требовал, чтобы я карту убрал, ибо он боится, что она может сгореть. Я тогда обратился к послу, прося его взять карту в свой дворец, но он замахал руками и наотрез отказался. Поместить же ее в отделе я не мог. Там шла усиленная работа, таскали тяжелые экспонаты, и карту наверное бы изломали. Так она и пролежала в конюшне.
Французское правительство, получив от меня карту, немедленно поставило охрану из трех гвардейцев (гардиенов). Оценили ее французы в шесть миллионов франков и после Выставки поставили в Лувр, в залу Людовика XIII. О карте издано несколько брошюр, особенно интересна одна на английском языке и со многими рисунками. За карту я получил командорский крест Почетного Легиона, а фабрика — высшую награду”.
В настоящее время работа хранится в музее города Компьена.
1900-1915. На протяжении этих лет Франция является монопольным распорядителем уральского изумруда на мировом ювелирном рынке. Произошло это благодаря контракту, заключенному ювелирной фирмой Бурдье с английским акционерным обществом с ограниченной ответственностью “Новой компанией изумрудов”, взявшей в аренду уральские изумрудные копи и удерживавшуюся на них до начала Первой мировой войны. “Торговля изумрудами в Париже” была записана во всех уставных документах компании. Да и в Екатеринбурге эту компанию называли не иначе как “франузская”, а копи времен ее хозяйствования — “французскими работами”. Подробно с работой акционерного общества читатель “Урала” мог познакомится в историческом очерке В.Б. Семенова “Роман с изумрудом” (Урал. 2001. № 12).