Опубликовано в журнале Урал, номер 6, 2002
Французская поэзия очень весомая. И если текст — это ткань, стихи французских поэтов нашего века сотканы из плотной ткани.
Их можно пощупать. Они насыщены работой духа и тяжёлой мощью мысли, в отличие, например, от немецкой поэзии эмоций. Мысль эта поэтическая часто религиозная и всё же обращённая к человеческому разуму. Замечая эту особенность французской (в самом широком смысле французской) поэзии, вспоминаешь расхожее обывательское мнение о Франции как самой рационалистической стране Европы. Быть может, оно и не такое уж неверное. Это не хорошо и не плохо, это просто видимая действительность. Настолько видимая, что даже я при своём ужаснейшем плохознании языка не могу не узреть её.
Итак, плотная ткань разума.
Ещё — откровеннейшая любовная лирика, не имеющая прямых аналогов ни у одного народа.
Ещё — музыка звуков, фоносемантика, звукопереложение жизни народа.
Ра-бо-та с о-бра-зом.
А ещё что?
Золотыми нитями в лирику вплетены джаз и море.
Морская франкова душа рождена еще в ХVIII веке Сюркуфом и Лаперузом, нет же, раньше, во времена Шамплейна, нет же, раньше, первым галлом, испившим греческого красного вина у стен Марселиуса и пожелавшим иссадить всю свою страну теми самыми, вкусными, как девичий сосок, овальными ягодами, русская тема в ней отражена залпами легендарного броненосца “Цесаревич”, сотворённого великим французским корабелом Бертеном, лёгким пенным бегом “Нормандии”, спроектированной русским эмигрантом Юркевичем, и отражением мачт французской эскадры на одесском рейде. Одна из самых тяжёлых парусных регат мира в классе яхтсменов-одиночек — “Ромовый путь” — исходит из Франции, яхтсмены, следуя древней дороге пиратов и контрабандистов, пересекают на лёгких судёнышках осеннюю штормующую Атлантику… А джаз без Франции и не появился бы. Джаз расцвёл во Французском квартале Нового Орлеана, а саксофон и вовсе изобретён во Французской Бельгии.
Стихи на французском языке — огромный открытый мир, на нём пишут и говорят не только европейцы, но и вьетнамцы, африканцы, американские индейцы и метисы. Во многих странах, как, например, в дореволюционной России, французский — язык аристократии и интеллигенции, людей культуры и искусства, мореплавателей и торговцев — большой, огромный мир, переполненный океанским ветром!
Для меня поэзия Франции и других стран, где живут народы французской цивилизации (это Южная Бельгия, Квебек, африканские “зона франка” и Магриб, отчасти Швейцария, наконец, разные маленькие страны в Новом Свете и Океании вроде Гвианы и Маврикия) была настоящим открытием. Но прежде всего — самой Франции с её сверхразумом и танцем духа в прыгающих строчках.
Всё-таки надеюсь, что мои переводы — достаточно современные. Они, естественно, “не по технологии”, если иметь ввиду под “технологией” действительно основную на сегодня технологию литературного перевода: сначала критик отмечает кого-то, потом кто-то “творит” “подстрочник”, а уж затем “профессиональный поэт” как-то там его складывает (как выйдет, как ему Бог на душу положит, как он переберёт спиртного и т.д.)… Естественно, что при таком подходе глубина первоначального впечатления и очарования — смазывается, остаётся за переводом. Кроме того, русская (советская на самом деле) традиция убирать из перевода те неровности и ясности и открытости, заложенные автором, чтобы власти или начальники, не дай Бог, не обиделись, — не приближает перевод к оригиналу, настроение к настроению, дух к духу. Я переводил, как в XIX веке переводили: прочитал, увлёкся, перевёл — по строчкам, про звукам, по музам и фонемам, кропотливо, вручную.. Так, наверное, будут переводить и в веке грядущем; такая технология мне более по душе, даже если это и не профессионально и не как принято. Зато Пушкин переводил Мериме точно так же!..
Считаю, что французские стихи содержат общий духовный импульс, очень важный для сегодняшней кризисной России, может быть, вдвойне важный из-за того, что наша родная русская литература ещё не переварила этот пылающий кризис.
Жюль Сюпервьель
(1884—1960), родился в Монтевидео, в
Уругвае, у родителей-французов
(папа — банкир из Беарна, мама — из
Страны басков) и долгие годы жизни
буквально разрывался между
Францией и Уругваем, например, в
Уругвае его застала Вторая мировая
война. Прекрасный, нежнейший,
грустный и волшебный поэт,
романтик, один из лучших в мире
маринистов и сказочник
андерсеновского уровня. В России,
похоже, выходила только одна из его
книг, книга сказок, частично для
взрослых, “Дитя прилива” (“Дитя
высокого моря”) + немного стихов во
“Всемирке”, в томике
“Западноевропейская поэзия ХХ
века”. Стихи Жюля Сюпервьеля
наполнены оленями и тропическими
птицами. “Тихий” или “чистый”
лирик. Райнер Мария Рильке,
отзываясь на книгу “Пристани”,
писал Сюпервьелю: “Вы — великий
строитель мостов через космос,
через пространство”.
В 1956-м получил Гран-при литературы
Академи Франсэз. Лежит на кладбище
Олорон-Сен-Мари.
Лошади времени
Когда эти лошади
Времени остановятся у двери моей,
Я забоюсь посмотреть, дать ли им
пить,
Потому что знаю, что только моя
кровь остановит их жажду.
Обратят они к моему лицу око
всезнающее,
Держать их поводья длинные совсем
обессилит меня.
И бросят они меня вот так, усталого
ли, и только,
Пока не опустится ночь веки мои
смежить,
Заполнить собою глаза и разом мои
все силы
во мне воскресить,
А всё для того же дня — приезда
упряжки жаждущей,
И я могу ещё жить, и вновь напоить
собой.
(“Эти незнакомые друзья”)
Аллея
— Не касайтесь
плеча
Проходящего кавалера,
Потому что вернётся он
И устроит Вам ночь
Без звёзд и капли
облаков.
— А что тогда
станет
Со всем небесным,
Шествием луны
И жаром солнца?
— Подождут,
пока другой
рыцарь также всемогущий
Согласится здесь пройти.
(“Эти незнакомые друзья”)
Альтер эго
Мышка сбежала
(И не только в ней дело)
Женщина проснулась
(Как вы об этом узнали?)
Дверь скрипит
(Утром намажут)
В стене ограды
(Стены больше нет)
Нечего мне сказать
(И хорошо, что заткнётесь!)
Не шелохнуться мне
(Скатертью вам пути!)
Кстати, куда мы пойдём?
(Я это первый сказал!)
Я, только Я на Земле,
(я перед Вами стою)
Раз только я — значит, я
(Я — это больше, чем вы,
Я вижу ваше лицо,
Вы же моё — никогда)
(“Эти незнакомые друзья”)
Франсис Пикабиа (1879—1953). Крупная фигура артистического авангарда посткубисткого периода, основатель журнала “391” (1917—1924, всего вышло 17 номеров). Друг Гийома Аполлинера, эксцентрик по характеру, мог выйти из кабака и уплыть в Англию, курильщик опиума, он был единственным из кубистов (а начинал он кубистом), кого ругал Аполлинер. Позднее — сторонник Марселя Дюшампа, “отца сюрреализма”, пририсовавшего Джоконде усы. Поэт, художник, одним из первых стал известен за океаном, в Новом Свете, оказал определённое влияние на развитие искусства в Америке..
Кувырком
Распад мёртвой
воды
Фасолины
Опиум
Взрыв
Ба — бух
Следы нежных вёсел
Моих ног
Бесформенные в складках своей
загадки
иероглифа
Забор
Штакетник
Дом
Волшебные полуденные места
всеми горизонтальными сторонами
Рождающие
Способ объять
Небытиё.
Джо Бускэ (1897—1956), ранен в 1918 г. пулей в спину и остался парализован. Жил в Каркассоне. Сотрудничал с “Южной тетрадкой”, полулегальным легендарным органом Сопротивления (П.Элюар, Жан Польан и др. Французская антология рассказывает о нём: “Аскетический путь, мистическое видение. Он превратил свою беду в богатство, охотился за бунтом, пытался жить противоречиями, освобождал тайную мощь изобразительных сил, искал везде Бога”. История и сила духа Джо Бускэ служили мне примером и путеводной звездой в тяжёлое для меня и моей страны время. Враг может разрушить твоё тело, оккупировать твою страну — но дух всё ещё может бороться. Сломить Настоящий Дух — нельзя. Живое слово, метафора, движение духа, ветер — всё это ткёт иную реальность завтрашнего дня, творение свободы, света — счастье.
Отблеск
Море движется
вокруг земли,
и это дерево и тень его пришли
Очаровать пальцы неузнавае-
мые и страсть-подделка в глубине
сверкает.
Сестра тень
Если в этой ночи безбрежной
Ты не придёшь ты
не та
Память забвение вытащит нежно
Лицо из сердца где лишь пустота
Останется и также из тени тишь
Появится всё в этом небе вечное
Наполнит любовью в которой ты спишь
Парами рук дважды вечными
встречными
и растворит тебя там за вуалями
Ночи цветочной цветок украдётся
Дарится той чьими звёздными далями
глаз призрак твой в это сердце
крадётся
(“Исследование вечера”)
Жео Норж (1898—1990), прожил (и “отсидел”, как гласит легенда) долгие годы в Бельгии, перед тем как переехал на Лазурный берег. Интересно, если легенда права, за какие преступления он был осуждён и сколько же он имел наличности, чтобы купить жильё на Лазурном берегу, самом дорогом месте во Франции?..
Хорошая девочка
И каждую ночь
прелестная дочь тюремщика
проходит вся голая мимо решёток
наших камер
и дарит величайшее наслаждение
всем за-
ключённым. Какой хлеб любви, эта
пацанка,
хлеб любви с добрым стаканом, я
говорю.
О невыразимая теплота,
так хорошо нам знакомая. О поэзия,
О тюремный цветок на замке.
(“Зелёным языком”)
Люк Беримон (1915—1983). Автор более чем 20 сборников стихов, член (с 1941 г.) Школы (Садовничества) Рошфор вместе с Каду и Руссело, романист, радиоведущий (“человек радио”), родился в Маньяне-на-Тувре, в Шаранте, но по-настоящему происходит от родителей-арденнцев, наверное, для Франции это примерно то же самое, что для России — сибиряк, родившийся от одесситов или донских казаков: смесь характеров, оттенки души. 15-томная Антология вот что говорит о нём: “Музыка его, традиционная для той эпохи, тянулась, распространялась на картины сильные, часто грубые…”
Ночь на заре
Роза пробилась
сквозь камень снежный —
Снежный наст, через холод
смертный —
Прямо к небу, дикий конь неверный
Белый скачет через ветер снежный.
Роза трепещет средь соломы старой
Во дворе забегаловки, ангел чёрный
Из под лап еловых дует мимо бара
И качает розу, розу иллюзорную,
Как свечу хрупкую, даже больше,
только
Исчеркала роза краской небо, наст,
Нежной, как ребёнок, не сказать,
насколько
Тонкой краской роза — утренняя
слеза.
Поцелуй растопит снег зари скорей,
И наша роза нас сожжёт зарёй твоей.
Ален Боскэ (настоящее имя Анатоль Бриск), родился в 1918 г. в Одессе, рос в Бельгии, в Брюсселе, сражался с немцами сначала в рядах бельгийской армии, затем — французской, отступил в Англию, высадился вместе с де Голлем и американцами в Нормандии. Антология рассказывает: “…Он также деятель культуры, критик, эссеист, переводчик, романист — но прежде всего — поэт”. Гран-при поэзии Академи Франсэз. Участник борьбы за мир (лагеря на пепелище Хиросимы). Французский Клуб поэтов в Интернете регулярно печатает его тексты, стихи, статьи о современной поэзии… Ещё и прозаик, очень известный, написал легендарный роман “Русская мама”, кажется, роман получил Гонкуровскую премию. Если исходить из широко известных идей о востребованности Поэта Обществом, об Актульности Поэта — Ален Боске на гребне волны. Признавая сегодняшнего Евгения Евтушенко хорошим поэтом, можно назвать Алена Боске “французским Евтушенко”.
Я кричу
Я кричу о
потерянных детях.
Я пишу.
Я кричу о женщине разлюбившей.
Я пишу.
Я кричу о том, как солнце затмилось.
Я пишу.
Я кричу о дереве убитом.
Я пишу.
Я кричу о планете сумасшедшей.
Я пишу
О невозможности кричать.
(“Порыв Бога” )
Жан Оризэ, родился (1937 г.) в Марселе, рос в Бургундии, был американским студентом, как об этом говорит Антология, “всегда путешествовал и воспринимал путешествие как измерение чистоты, крен тревоги, преддверие неизвестного. Стихи его — записная книжка странника, но такого, который видел и знает наши беды, несчастья, голод и потери…” Призвал появление Человека Будущего, наполненного “приручённой загадкой”, “или же ищущего Бога, внезапно появившегося из Неизвестного”. Поэт, который изобрёл “межвременье”, место, где время не определено, такую эпоху между веками, “где нет ни башенных, ни стенных часов”. Гран-при поэзии Академи Франсэз. Французы его считают мистиком.
* * *
В литургии
смутной знамениты боги,
На их засаленных жертвенниках не
хватает парабол.
Букеты-приношения сухие, пищи дары
заплесневелые,
превратившиеся в причащение
последнего
неподвижного путешествия.
Небытие
домашнее становится помошником
своего же бессмертия, завязнувшего
в неверии.
Дышите крепко, глаза раскройте,
за маслом лампы следите. Ночь
из других ночей
вестников посылает.
(“Шкура Мира”)
* * *
Есть у Вас мел,
чтобы рисовать бегства мои
на пыльном горизонте, что всадника
сжигает;
Этого жду я от Вас;
Пена у Вас есть, чтобы заполнить
полости в дырах моего мозга,
полного спячки зимней;
Этого жду я от Вас;
Есть у Вас облако, где небо
закуталось,
чтобы не жарило бешено солнце
чёрной работы;
Жду я от Вас,
Что вы придёте в компании
единорогов
добрых, домашних, пегасов обычных, и
что мы пойдём
охотиться вместе на злого дракона
или блоху;
Этого жду я от Вас.
(“Шкура Мира”)
Робер Деснос (1900—1945). Четырнадцатититомная Антология рассказывает о нём: “…Приглашённый в круг дадаистов, он оказался лучшим медиумом — на гипнотических сеансах, организованных Бретоном. Этот парижанин имел вкус хорошего языка; он участовал в Сопротивлении и не мог не быть арестован”. Робер Деснос умер в концлагере Терезин в Чехословакии уже после освобождения лагеря Красной Армией, во время эпидемии тифа, начавшейся среди бывших узников.
Жирафа
Жирафа и жирафика,
Ветер южный, западный ветер, —
Шею — в сторону жаворонка,
Северному ветру, восточному ветру.
Обе под небом, и красоту —
— Ветру южному,
западному ветру,
Во всю свою ласточкину высоту,
Во весь северный ветер, восточный
ветер.
И ласточка — дикие кувырки
Ветра южного, западного ветра
Всё лето для юной жирафики,
Ветра северного, восточного ветра,
Пишет на небе, и росчерки
Ветра южного и западного ветра —
— Всю зиму — жирафе и жирафике —
Ветру северному, восточному ветру.
Ги Шамбейян. Родился в 1927 г. Учитель французского языка, стал издателем и критиком поэзии первоначально в Гаре, затем в Париже. Редактировал журнал “Мост Шпаги”, журнал критический и полемический (1957-1983), позднее, до 1988 года, альманахи “Мост под водой”. “Если я влюбляюсь в слово, — говорил Шамбейян, — то в такое, что ведёт и к предметам, и к людям”. По Шамбейяну, поэзия — “место равноудалённое, эквидистантное — по отношению и к сознанию, и к чувствам”. Г.Ш. считает, что поэт может высказать только истину всеобщую — освещённую личной точкой зрения. Женщина для него — “противоядие скверны, затемняющей мир. Она разнообразие”. Прекрасное, отверженное, деревня, вечер — вот о чём пишет поэт. О волшебных вспышках эроса. Язык у Шамбейяна в оригинале — хороший, чистый, сильный, сложный и метафоричный. Разве мне по силам передать его — или хотя бы о щ у щ е н и е? Принимал участие в Сопротивлении.
Она пришла поздно
Она пришла так,
скажем, не рано,
положила запылённые очки (глаза),
сигаретным дымом несёт (от глаз),
сказала:
— Я была в кино.
И перед уходом, чёткости ради,
наготовила псу поесть и всё время,
пока варилась
похлёбка, стояла,
задом обернувшись к кухне.
А на
столе краснел литрище в бутылке,
стакан стоял, было возможно
увидеть меж них — с великой
печалью,
что почти уже радость, — как сквозь
ма-
ленькую корону газа, растущую всё
время,
окрашенную в фиолетовый пылающий
цвет,
словно проклятый заколдованный
замок,
отражаются длинные ноги,
затянутые в лёгкий шёлк колгот,
предназначенные
другому.
(“Глаз циклона”)
Ив Бержере. 15-томная Антология о нём повествует: “Поэт может быть одновременно и мечтателем, и человеком действия”, смотреть на мир спортивно, страстно любить горы. В Анти-Атласе, например, Вале — это горы Центральной Европы, Ив Бержере карабкался на них, чтобы рассмотреть истоки горных потоков — тайные места, где они зарождаются. Преодолевая пустоту, он путешествовал — как не путешествовать? Летать на планерах, разводить костёр перед тем, как лечь спать на голой земле, находить хижины хлипкие под облаками, и всё это не подвига ради, и не мизантропии; нет, ради медитативного одиночества и вдохновения. Поэт преследует “мир бегущий”, “мир ускользающий”, и только так можно удержать “немного пены мира”… Он находит сильные души — но также и “настоящую человеческую нежность”. Сам путешествуя по Чехо-Словакии, он рассказал нам о мужестве народа Праги “увидеть могилу старого мира на дне своих глаз” (1988—1996). Такой вот поэт.
Кровать разбросана
Хребет далёко под
самой тучей
и склон задумчивый, на склоне
трепещут лиственицы, и холмы
соседние, и кипарисы, и тополя
спешат штрихами нежными переложить
свою любовь живую, неживую,
свою же безнадёжную любовь,
свою истому, негу — на бумагу;
так птиц полёт и песни насекомых
струятся тонко, чисто, в лепестках
и листьях;
и этот видимый невидимый пейзаж
придёт и сядет на колени мира
молчащего, безмолвного, верней,
но он вернётся, убежит обратно,
сбежит с колен на ясность лепестка,
на цвет листа; так бросим этот вид,
рисунок, зарисовку ли пейзажа;
кровать разбросана, как затянулся
сон
вселенной, переполненной рассветом
внезапно озарившейся земли
(“Пражские стихи”)
Моаммед Диб. Французский современный яркий поэт и прозаик арабского происхождения. Стихи Моаммеда Диба есть в Интернете. Современные критики Франции, к сожалению, на мой посторонний нефранцузский взгляд, несерьезно относятся к Моаммеду Дибу именно из-за его арабского происхождения. Книги Диба выходят достаточно часто, есть в Париже, в VI арондисмане, на улице Жакоб, 27, такое издательство, и имя его примерно переводится как “Порубежье” — так вот, в “Порубежье” часто печатаются арабо-французские поэты.
огнь кто так зовется
быть соломинкой
перед огнем
добрым огнем
и вспитать огонь
время от времени
вживаться в роль тени
прилипнуть к пяткам
разделить их веру
время от времени
переползать на колени
убегать ночами
нахвататься маков
будет ещё
вот имя
первое из прибежавших
век и сердце
поищите-ка там
предел нежить
черту возле ока
и всё время
словом и мыслью
растекаться по древу
и всё трепетать
заполниться
лёгкой дрожью