Опубликовано в журнале Урал, номер 6, 2002
Еще два-три года назад имени Франсуа Озона в России не знал никто, кроме десятка кинокритиков, колесящих по международным фестивалям. А за пару лет до этого даже у себя во Франции этот режиссер был известен в довольно узких кругах. Известен как автор короткометражек с фривольным изображением молодежных нравов. Вот, к примеру, сюжет под названием “Девственники”: двое парней, лежа в постели, признаются, что один никогда не спал с мужчиной, а другой — с женщиной.
И вдруг как прорвало. Сразу четыре полнометражных фильма Озона прошумели в Канне, Венеции, Берлине и Сан-Себастьяне (два последних — в конкурсе). Не будет большим преувеличением сказать, что 2000 год прошел под знаком Озона. 33-летнего режиссера стали сравнивать с Бунюэлем и Годаром, а после фильма “Под песком” — с Антониони. Ему удалось поставить сценарий Фассбиндера “Капли дождя на раскаленных скалах”, что породило еще одно лестное сравнение. Заговорили про особую “зону Озона”, которую он успел обжить в современном кино.
Столь же стремительно произошло вторжение Озона в Россию. В модных барах и клубах Москвы (не без творческих усилий российских прокатчиков) на столах появились спички с надписью “Другое кино” и с кадрами из трех фильмов Озона. Еще на этикетках были эпитеты: дерзкий, скандальный, провокационный, сексистский. Народ заинтересовался. Озон тем временем посетил фестиваль в Петербурге и заявился в Москву.
Все три представленные им картины очень разные, но есть и общий мотив. Один из поворотных пунктов “Крысятника” (оригинальное название Sitcom — “Мыльная опера”) — когда юный отпрыск добропорядочного семейства объявляет, что он гомосексуалист. Любовный мужской альянс образует завязку “Капель дождя”. Латентное тяготение к сильному полу открывает в себе и один из “Криминальных любовников” — даром что совершил зверское убийство ради прелестей своей одноклассницы.
Но хотя Озон — участник и лауреат нескольких гей-лесбийских фестивалей, на самом деле совсем не только это определяет особую нишу, которую молодой режиссер всего с тремя полнометражными фильмами успел занять в современном кино. После широко разрекламированной (и прежде всего во Франции, стране cinema d’auteur) Смерти Автора остались единичные, рассеянные по киномиру “проклятые поэты” — экстремальные персонажи, выбивающиеся из ряда вон своим анархизмом, мессианизмом и (или) гомосексуализмом. Впрочем, они были всегда, иногда даже во Франции, породившей Верлена и Рембо, но чаще в менее картезианских странах. Таким был Пазолини, таким был Фассбиндер, таким был Джармен.
Озон — воспитанный молодой человек с благополучной биографией — внешне никак не напоминает этих монстров рока — не в музыкальном, разумеется, смысле слова. И все же он близок к этим “цветам зла”. Фильмы Озона отличаются давно забытым качеством — кричащей искренностью, которая пробивается сквозь стилизаторский холодок и постмодернистскую иронию. Каждый такой фильм — это крик души и содрогание тела, это вопль юношеского одиночества в мире закоснелых правил и политкорректных стереотипов.
Искренность куда более неприлична в наше время, чем однополая любовь. Озон — один из самых обнаженных, самых неприличных режиссеров. Этим он смущает многих критиков, которые не знают, как к этому сомнительному фрукту относится. Во фруктах всегда видится что-то неприличное, не так ли?
В отличие от датских и других “догматиков” Озон не играет в целомудрие, и если прикрывает наготу чьими-то одежками, это, как правило, благородные туники классического авангарда — того же Бунюэля, того же Годара, того же Фассбиндера. Это — рудименты преданного проклятьям модернизма, который еще не обзавелся спасительной приставкой “пост”.
Не очень похож Озон и на свои картины. Почему? Именно это я пытался выяснить, когда мы впервые встретились с режиссером в Канне, потом в Москве, и еще раз в Париже — в офисе кинокомпании Fidelite, что по-русски означает “Верность”. Рабочий стол Озона завален кассетами со старыми французскими фильмами: узнаю на обложках лица Жана Габена, Мишель Морган, Даниэль Дарье и других звезд 50-х годов.
— Неужели это и есть тайная страсть авангардиста Озона? Откуда такая любовь к национальной традиции?
— Просто я готовлюсь к новой картине. Ее действие происходит полвека назад, и я смотрю много фильмов того периода. Сценарий написан по пьесе Робера Тома, популярной в те годы, это комедия с криминальным отливом, она много раз ставилась во Франции и, кажется, даже в вашей стране.
— И называлась “Восемь влюбленных женщин”. А по другой пьесе того же драматурга режиссером Аллой Суриковой был поставлен телефильм “Ищите женщину”. Итак, первый исторический фильм в твоем послужном списке?
— Не забывай: “Капли дождя” — это Германия 70-х годов. Но в принципе да: на сей раз я забрался совсем далеко в историю.
— Ты тогда еще не родился. А все фильмы, что лежат на твоем столе, были очень популярны не только во Франции, но и в России. Потом пришли режиссеры “новой волны” и похерили “папино кино”. Неужели ты решил его воскресить?
— Да, деятели “новой волны” заклеймили предков — это считалось хорошим тоном. Как и снимать на улицах, в толпе, использовать непрофессиональных или неизвестных актеров, отображать “поток жизни”. Но пришло новое поколение, свободное от диктата этих установок. Теперь мы можем выбирать, и для нас нет табу. Например, свой новый фильм я буду снимать целиком в интерьере. В нем будет восемь женщин разного возраста и, представь, ни одного мужчины. — Озон смеется: — Я потерял интерес к мужчинам. Теперь я люблю женщин.
— Восемь (или восемь с половиной) — хорошее число для кинематографиста.
— Достаточно восьми. Они соберутся в одном помещении и станут, словно в детективе Агаты Кристи, выяснять, кто из них убийца. Так что единственный мужчина присутствует в картине в виде покойника. В таком фильме обязательно должны играть звезды.
— Например?
— Пока я не готов назвать всех исполнительниц, но так и быть, открою один секрет. Вчера я обедал с Катрин Денев, она прочла сценарий, он ей понравился, и теперь я жду от нее окончательного согласия.
— Но ты же критиковал ее за то, как она сыграла в фильме “Танцующая в темноте”. Сказал, что тебе как французу невозможно поверить, чтобы Катрин Денев изображала работницу завода.
— Но ведь я и приглашаю ее совсем на другую роль. Да и фильм будет не как у Ларса фон Триера, хотя в нем тоже есть что-то от мюзикла. Нечто среднее между старым французским (в основном черно-белым) и цветным голливудским кино, немного в стиле Джорджа Кьюкора и Винсента Минелли. История будет чисто французской, изображение и цвет — американскими.
— В “Крысятнике” с убийственным сарказмом изображена буржуазная семья. Похожа ли она на твою собственную и чувствовал ли ты себя белой овцой в стаде?
— Разумеется, я тот монстр, который убил папу и маму. Еще учась в киношколе — сам не знаю почему, — сделал короткий фильм о мальчике, который убил своих родителей. Мальчика играл мой брат, а родителей — папа и мама. Но если серьезно, мои родители — интеллектуалы из мидл-класса, учителя, преподавали биологию и французский язык. Папа — синефил, любит классические вестерны Джона Форда.
— Как они относятся к твоему творчеству?
— Оба не очень верили в меня как в кинематографиста, но и не мешали. Сегодня родители бывают радостно удивлены, слыша о моих профессиональных успехах. Они не очень понимают тот тип кино, который я делаю, но принимают как должное. А когда папа читает отрицательную рецензию на какой-нибудь мой фильм, то не на шутку сердится.
— Тем не менее ты сломал семейную традицию.
— Выбор профессии был для меня своеобразным протестом. В школе нам задали тему “Портрет моего друга”. Я воспринял это с юмором и изобразил учительницу — довольно уродливое существо. Меня, восьмилетнего, обозвали извращенцем. Позднее посредством кино я научился преодолевать свою замкнутость, выражать то, что называют трансгрессией — отношения молодого человека с уродством окружающего мира. То, что я не мог выразить никаким другим способом. Я научился делать и переживать в кино вещи, запретные в реальной жизни.
— В кино тебя поначалу восприняли как представителя гомосексуальной субкультуры. И все-таки ты заметно меняешься в более традиционную, классическую сторону — даже если это разочарует некоторых поклонников. Разве молодой публике интересно смотреть про шестидесятилетних? И разве ты не перестал быть культовой фигурой гей-кино, перемещая свой интерес в сторону женщин?
— Я никогда не занимался чисто гомосексуальными темами, всегда — бисексуальными. Женщины меня интересуют не меньше, чем мужчины, — смотря какие.
— А считаешь ли ты себя частью французской кинематографической “семьи”? У тебя есть близкие друзья-кинематографисты? Ходите ли вы друг к другу в гости, часто ли встречаетесь?
— Нет, мы, французы, — индивидуалисты, у нас это не принято. Кроме того, если говорить о молодежи, она была парализована успехами “новой волны”. Только сейчас можно сказать, что новое поколение расправилось с “папой” Годаром. Особенно много во французском кино талантливых женщин-режиссеров. Правда, иногда они делают чересчур политизированное феминистское кино и готовы вместе с “папой” уничтожить всех остальных мужчин.
— Как ты достаешь деньги на свои проекты?
— Я делаю по фильму в год — и многие во Франции не понимают, как мне это удается. Завидуют, считая меня баловнем судьбы. На самом деле я собираю деньги в Канаде или Японии, где мои фильмы гораздо более широко прокатываются. Во Франции же их не очень понимают. Здешние финансисты чрезвычайно консервативны. И когда я предлагаю сценарий типа “Под песком”, они говорят: нет, это не фильм Озона.
— Их консерватизм в том, что они ждут от тебя чего-то более авангардного?
— Парадоксально, но это так.
— Что ты делаешь, когда не работаешь? Или такого не бывает?
— У меня довольно странный образ жизни. Каждый месяц в какой-то стране происходит премьера моей очередной картины, и я еду туда для рекламной кампании. Например, в прошлом году я был — Боже мой — в Токио, Монреале, Нью-Йорке, Сан-Франциско, Мадриде, Лондоне, Вене, Мехико, Петербурге и Москве (дважды). Но это не значит, что я работаю двадцать четыре часа в сутки. Ездил отдыхать в деревню во Франции, летал в Кению. Больше всего как “латинская натура” люблю лежать на диване и ничего не делать. Но если бы позволяли средства, снимал бы даже по два фильма в год.
Со времени этого разговора прошел ровно год. Двух фильмов Озон не сделал, зато “8 женщин” уже гремят в Париже, повсюду продается саундтрек картины, сплошь состоящий из шлягеров. Картина уже награждена в Берлине и обещает стать сенсацией Московского фестиваля. Режиссер словно решил подкрепить подозрения в том, что он предал свою публику и окончательно ушел в мейнстрим. Восемь женщин в замкнутом пространстве богатого дома. Взаимные подозрения, интриги и скелеты в шкафу каждой из героинь. Словом, рутина. Однако фаны Озона в итоге останутся довольны и воспримут фильм как Sitcom-2, только со звездами. Прекрасно зная, что помесь фарса и детектива натужна, режиссер использовал канву пьесы Тома, но резко усилил саркастический элемент (в духе “Скромного обаяния буржуазии” Луиса Бунюэля) и элемент синефильский.
Получилась живая энциклопедия всего мирового кинематографа середины прошлого века. Вспоминаются как самые классические фильмы (“Двенадцать разгневанных мужчин” с триединством времени, места и образа действия), так и самые новаторские: ведь “8 женщин” для Озона столь же откровенное авторское высказывание, как “8 1/2” для Феллини.
Высказаться о себе Озону помогают актрисы. Мать убитого играет 85-летняя Даниэль Дарье, некогда блиставшая в мелодрамах и детективах; один из них под названием “Мари-Октябрь” тоже разыгрывался в одном помещении. В роли вдовы — Катрин Денев, которая во многом унаследовала меланхоличный романтизм Дарье и уже в третий раз за свою карьеру выступает в роли ее экранной дочери. Сестру вдовы, старую деву, играет Изабель Юппер, а богемную сестру убитого, паршивую овцу в семейном стаде, — Фанни Ардан. Эмманюэль Беар появляется в роли горничной. Кроме того, в фильме участвуют Вирджини Ледойен и Людивин Санье (обе — дочери героини Денев), а также Фирмин Ришар, играющая чернокожую домоправительницу мадам Шанель.
Здесь-то и начинается самое интересное. Озон превращает рутинную пьесу в “стихотворение в музыке и цвете”, как назвали в свое время не менее рутинные по сюжету и столь же смелые по существу “Шербурские зонтики”. У каждой из героинь — свой цвет и фирменный наряд, свой символический цветок (от орхидеи до подсолнуха), свой песенно-танцевальный номер и свой “звездный код” в истории кино. Например, Фанни Ардан стилизована под Аву Гарднер, а ее вызывающе эротический танец имитирует образ Риты Хейуорт в “Джильде”. Эмманюэль Беар затянута в корсет и облачена в “скромное” платье горничной, которое, однако, наводит на самые грешные мысли. Привет от Жанны Моро из бунюэлевского “Дневника горничной” (единственная французская актриса-легенда, не попавшая в фильм Озона).
Еще сильнее работают ссылки на собственные легенды каждой из актрис. Изабель Юппер в гротескной роли стареющей дурнушки уморительно пародирует свою скандальную “пианистку” из одноименного фильма. Молодящаяся Катрин Денев с комичной искренностью интересуется, не стала ли она выглядеть старше через час после известия о гибели мужа. Но самую острую киноманскую штучку Озон приготовил в эпизоде, где Денев выясняет отношения с Фанни Ардан, дело доходит до драки и валяния на полу, неожиданно завершаясь страстными поцелуями. Здесь Озон потревожил тень другого Франсуа — Трюффо. Денев в свое время жила с ним, а Ардан даже родила от него ребенка. Считалось, что актрисы антагонистичны. Как говорит Озон, если бы Трюффо увидел эту рискованную сцену, он перевернулся бы гробу, но при этом явно бы возбудился.
Столь органично сыграть любовь-ненависть могли лишь старые соперницы с характером, привыкшие использовать как оружие и возраст, и костюм, и острый ум. На вопрос о том, как было сниматься в сцене с Денев, Ардан ответила вопросом: “В какой: где мы целуемся или деремся? Драться трудно, ибо я не спортсменка, да и Катрин Денев не каскадер. Я боялась сделать ей больно. Мне нравится эта женщина, с которой мы говорим об одном и том же любовнике. В сцене с Денев я не чувствую себя ни гетеросексуальной, ни гомосексуальной. Эти определения слишком ограничивают человека. Обычно мы так и судим о “голубых” — по одежде, даже по парфюмерному запаху, но в жизни все сложнее, все запахи и цвета смешиваются”. В другом интервью Ардан уверяла репортеров, что боготворила Денев, будучи “еще девочкой”, и теперь целовала ее, как икону. Фильм Озона полон подобных уколов и приколов, столь характерных для женского сообщества, но также для сообщества кинематографического.
Когда-то тот же Трюффо рассказал об этом в “Американской ночи”. Но он не уходил в прошлое. Озон же задумал воскресить полувековой давности “саммит гламура”: костюмы под Кристиана Диора, голливудский цвет Technicolor из фильмов Хичкока и Дугласа Серка, декорации, освещение и музыкальный дизайн тех лет, выглядящих, как ни странно, вполне современно. Озон сделал еще один фильм, полный любви и нежности к кинематографу, к его живым легендам и не менее интригующим теням прошлого.
Опыт работы Озона с легендарными актрисами оказался полезен для обеих сторон. И партнеры оценили друг друга. Все актрисы наперебой говорят, как тщательно был организован съемочный процесс, подготовлены костюмы и декорации, как энергичен, решителен и по-своему хитер Озон на съемочной площадке. Каждая из женщин убеждена, что именно ее режиссер выделяет из всего прекрасного пола. Теперь его сравнивают с Альмодоваром. Катрин Денев говорит: “Он совершает ловкую подмену: ему не столько нравятся женщины, сколько актрисы”.
Вот свидетельство Эмманюэль Беар: “Могу похвастаться: он к самой первой именно ко мне обратился. Сказал, что хочет снять фильм с Денев, Юппер, Ардан, и я подумала, что передо мной какой-то безумец, мегаломан. Ну, предположим, я соглашусь, но чтобы все — нет, это невозможно. А когда мы встретились через месяц, он сказал, что со всеми уже есть договоренность. Я подумала: либо он врет, либо…”
Либо остается признать, что Озон перестал быть мальчиком и превратился в зрелого мужа французского кино.
Основной актер
Жан-Луи Трентиньян пожаловал в Москву. И мне предстоит провести с ним пресс-конференцию. Раскладываю бумажки со старыми записями, делаю новые.
Одна из самых больших артистических репутаций в европейском кино. Работал с такими выдающимися мастерами, как Трюффо, Скола, Ромер, Дзурлини, Кесьлевский. Но снимался и в так называемой средней продукции: криминальных лентах, мелодрамах, комедиях французских режиссеров второго ряда.
Был партнером Роми Шнайдер, Стефании Сандрелли, Доминик Санда, Катрин Денев, Фанни Ардан. И, разумеется, Анук Эме: их дуэт с Трентиньяном в фильме “Мужчина и женщина” Клода Лелуша остался в иконографии мирового кино как классический гимн любви.
В течение сорока лет он не выходит из поля зрения тех, кто следит за кинематографом. Начиная с середины 50-х годов, с фильма “И бог создал женщину”. На нем разразился скандал: режиссер картины Роже Вадим (русский по происхождению и по фамилии Племянников) якобы предложил юному актеру “взаправду” разыграть любовные сцены с Брижитт Бардо — женой и музой Вадима. В результате между партнерами прямо на съемочной площадке разразился бурный роман. Это стало первой трещиной и причиной развода Вадима с Б.Б., как называли тогда становившуюся культовой фигурой Бардо.
Не так давно бывшая актриса, а ныне рьяная защитница животных, весьма скептически относящаяся к двуногим, издала мемуары. В которых без особого пиетета вывела всех участников бракоразводной коллизии, ставшей в свое время “поворотной в истории морали”. В жизни же Трентиньяна этот эпизод сыграл роль предупредительного сигнала. Побывав — очень недолго — в роли возлюбленного Б.Б., он понял, сколь опасна и чревата публичность существования у всех на виду. После этого даже призыв в армию на алжирскую войну показался актеру спасительным — хотя и в казарме приходилось отбиваться от любителей посмаковать “национальный роман”, что стоило ему суток отсидки на гауптвахте.
С тех пор Трентиньян стал одним из самых закрытых и герметичных актеров — “человеком в себе”, быть может, даже — человеком в футляре. Он не любит откровенничать, давать интервью и предпочитает выражать свое “эго” исключительно через фильмы. Вот, пожалуй, самый поразительный пример такого косвенного, но беспроигрышного самовыражения.
Лучшей ролью Трентиньяна стал Марчелло Клеричи в “Конформисте” Бернардо Бертолуччи. Тип во всех отношениях омерзительный, но при этом гипнотический. Актер использовал для этой работы все свои технические накопления, свою странную пластику, которая создает иллюзию покачивания на месте, мучительное впечатление физической и моральной неустойчивости.
Но самое главное — использовать пришлось то, что вовсе не было предназначено для роли, что возникло в силу ужасных обстоятельств. Во время съемок “Конформиста” в Риме непостижимым образом погибла, задохнувшись ночью в своей кроватке, восьмимесячная дочь Трентиньяна — Поль. Мало того, что невозможно примириться со смертью ребенка. Второй раз в жизни (после истории с Бардо) он почувствовал себя словно под рентгеном: дом, где знаменитый актер жил с женой, режиссером Надин Трентиньян, буквально осадили вампиры-репортеры.
Все свое отчаянье и гнев Жан-Луи вложил в работу над “Конформистом”, которая не была прекращена ни на минуту. Бертолуччи, выводя своего актера на исследование психических сдвигов, “черных дыр” больного подсознания, опирался на тот человеческий материал, который волею судьбы попал ему в руки. Для финальной сцены, где герой, ставший орудием и жертвой фашизма, сходит с ума, режиссер отпустил бразды руководства и предоставил Трентиньяну импровизировать. Это была игра с явным риском для психики, она, по признанию актера, его буквально растерзала.
Можно еще много говорить об этой и других ролях Трентиньяна, но пора на пресс-конференцию в гостиницу “Рэдисон”. Журналисты (или те, кто так себя называет) сделали все, чтобы разозлить гостя, напомнив ему о болезнях его возраста, о “неяркой внешности”, непонятно чем привлекающей самых роскошных женщин, и о мемуарах Бардо, где она описывает Трентиньяна юного, застенчивого и обнаженного.
Сегодня, однако, он совсем другой: застегнут на все пуговицы, почти не раздражается и не реагирует ни на бестактность, ни на дурной вкус. Он иронично сдержан (его любимая фраза принадлежит Борису Виану: “Юмор — это вежливость отчаяния”), и только иногда взгляд исподлобья выражает усталое удивление. Нужно было доехать до России, чтобы убедиться, что люди всюду так же глупы.
После пресс-конференции мы едем обедать в ресторан Дома кино. Сначала чужака (не Борис Хмельницкий!) пытаются задержать на входе. Я объясняю вахтерше, что это знаменитый артист, играл в “Мужчине и женщине”.
— Будете мне говорить, — слышу в ответ. — Совсем не похож!
Действительно, не похож: с того времени прошло, слава Богу, тридцать с лишним лет.
Обед в Доме кино выдался экзотичным. Гостя развлекали стриптизом, заказанным, как выяснилось, вовсе не в его честь, а по случаю юбилея одного из транспортных магнатов. В то время как министр культуры произносил тосты за Трентиньяна, над нашим столом взлетали ножки стриптизерок и разливались могучие парфюмерные волны. Гость и в этой ситуации сохранял присущую ему невозмутимость, хотя можно не сомневаться: стриптиз в четыре часа пополудни ему приходилось наблюдать впервые в жизни.
Как ни странно, под этот своеобразный аккомпанемент мы разговорились. И как раз о том, что казалось запретной темой. Может ли личная жизнь актера стала достоянием кинематографа? Или это абсолютное табу?
— Вовсе нет. Фильм “Это случается только с другими” сняла Надин Трентиньян после смерти нашего ребенка. Подлинная история стать основой сюжета. В ретроспективных сценах возникали фотоснимки Поль. Роль брата несчастной матери играл брат Надин — Серж Маркан.
— Но все-таки вы сами в картине не появились. В вашей роли выступил тогда Марчелло Мастроянни, а в роли вашей жены Катрин Денев…
— Мало того, они познакомились и полюбили друг друга именно на этих съемках. Это самое лучшее, что может произойти с людьми, если только оно остается между ними двумя.
— Вы опять намекаете на нескромные мемуары Бардо?
— Я не читал их и, поскольку сохранил хорошие воспоминания об этом любовном эпизоде, никому о нем не рассказывал. Видимо, у нее воспоминания не столь хороши.
— Это все было на съемках у Роже Вадима, тогдашнего мужа Бардо. Как вы с ним расстались — врагами, друзьями?
— Без проблем, и в дальнейшем я снова у него снимался. Как назывался этот фильм? Не вспомню по-английски. Где наш переводчик? (Переводчику) Вадим! Вадим (смеясь)… Племянников!
— И все же: в большинстве ролей вы исходили из своего опыта или чужого?
— “Три цвета: красный” Кесьлевского — там герой был чем-то похож на меня. Обычно все наоборот. Недавно я сыграл нищего, гомосексуалиста и фашиста. Ничего общего со мной — по крайней мере, что касается фашизма.
Жан-Луи Трентиньян уехал, и я подумал о том, что во французском кино некому и не так-то просто будет его заменить. Вроде столько замечательных артистов в следующих поколениях, но таких универсальных — нет. У одних свои четко выраженные амплуа, другие во что бы то ни стало хотят быть звездами, третьи чересчур неврастеничны, четвертые недостаточно мобильны. И так далее. Даже Жерар Депардье, давно несущий во Франции бремя культурного героя, скорее ассоциируется с гротескным священным монстром, чем с “основным актером”, которому можно поручить и политическую, и эротическую, и костюмно-историческую, и просто легкомысленную роль.
И все же сравнительно недавно такой “основной актер” во Франции появился. Его зовут Даниэль Отой, и уже совсем недавно мы встретились с ним в Париже. Он не похож на Трентинтяна ни по стилю игры, ни тем более внешне. Однако психофизическое сходство все же есть.
Как и Трентиньян, Отой, лицедействуя, преодолел свою скованность и застенчивость, но остался сдержанным человеком, не способным фонтанировать на людях. Оба, не будучи красавцами, чрезвычайно нравятся хорошеньким женщинам. Оба сочетают в себе твердость и мягкость, мужественность и беззащитность. Москвичи запомнили Отоя по фильму “Французская женщина”: он играл не слишком счастливого мужа Эмманюэль Беар; кстати, подобную роль он сыграл с ней и в жизни.
Возраст неумолим: Трентиньян появляется на экране все реже. Зато Отой, вошедший в свою лучшую пору, снимается беспрерывно. И каждая роль поразительно не похожа на другую. Одна — суровая и трагическая: в фильме “Вдова с острова Сан-Пьер” Отой играет начальника тюрьмы, который сам идет на казнь, но отказывается убить осужденного на смерть преступника, влюбленного в его жену. В “Эскорте” блещет скорее комедийным дарованием: его герой преодолевает возрастной кризис, отправившись в Лондон и заделавшись “мужчиной по вызову”. Наконец, в фильме “Сад” воплощается в образ скандально знаменитого маркиза.
— Как вам удается за короткое время побывать в столь разных шкурах?
— Это профессия. Например, я мало знал о маркизе де Саде. Начал работу с чтения его писем, остановился, кажется, на 31-м. Уже тогда понял, что в этом характере много темных пятен. В каждом человеке живут причудливые фантазии и инстинктивные чувства. Актер отличается тем, что присваивает себе свойства персонажа. Я должен был сделать характер де Сада “моим собственным”, хотя и сохранить его в историческом контексте. Я понимал, что это фикция, а не документальный фильм, и искал свою собственную правду. Подсознательно играл роль, которая совпадает с моей идеальной личностью, но, понимая реальный зазор между ними, старался никогда не ставить жирную точку.
— В каком жанре вы чувствуете себя комфортнее?
— Для меня неважно, комедия это или триллер. Всегда играю историю парня, который борется с искушениями и каверзами жизни. Предпочитаю интровертных персонажей, но случается играть и других. Мои герои часто фрустрированы, ранены любовью или жизненными неудачами. Но есть среди них и очень сильные.
— Был ли у вас свой “крестный отец” в кинематографе?
— В самом начале карьеры никакого крестного отца не было. Потом я встретил Клода Берри, который пригласил меня сниматься в картине “Жан де Флоретт”. Участие в большой костюмной постановке сразу дало толчок моей карьере. Но главным стал Клод Соте: с ним я встретился случайно и дружил тринадцать лет, вплоть до его смерти. Соте — большой мастер, и он многому научил меня, помог найти идентичный характер. Он дал мне силу — или извлек ее изнутри меня. Я и сегодня, когда решаю какую-то сложную актерскую задачу, спрашиваю себя, понравилось ли бы это Клоду. Один из фильмов, который мы вместе сделали, вдохновлен романом Лермонтова “Герой нашего времени”.
В дни, когда записывалось это интервью, весь Париж смотрел еще один фильм с Отоем — комедию “Шкаф” Франсиса Вебера (в России ее вскоре выпустили под названием “Хамелеон”). Отой играет неудачника, который, дабы предотвратить увольнение с работы, притворяется гомосексуалистом. Сатира на политическую корректность привлекла ведущих французских мастеров комедийного жанра. Среди них и Жерар Депардье в роли махрового гомофоба. Но именно Отой, не обладая вроде бы ни харизмой, ни особой колоритностью, оказался сегодня незаменим.
Символична уже первая сцена фильма: к юбилею фирмы делают коллективную фотографию, и только герой Отоя не помещается в кадр. Его выталкивают в буквальном и переносном смысле; его воспринимают как серую тоскливую личность. Точно так же к нему относятся жена и сын: впору бросаться с балкона. Но стоит ему объявить себя “голубым” — как он становится интересен всем. Как говорит одна из сослуживиц, “мы думали, что он зануда, а ведь он перверт”.
— Вашего героя в фильме “Шкаф” увольняют с работы. Вам, самому снимающемуся актеру, похоже, потерять работу не грозит.
— Напрасно вы так думаете. Страхи, неуверенность в будущем преследуют меня так же, как других. Но я бы хотел остаться актером так долго, как только это возможно.
Даниэль Отой — из тех редчайших универсальных профессионалов, которые способны сыграть и шкаф, и скелет в шкафу. Таких скелетов у него у самого хватает. Точно так же как у Трентиньяна. Недаром тот говорил: “Персонаж не должен быть сделан из одного куска, он должен обладать глубокой двойственностью — той двойственностью, которой обладает актер в реальной жизни. Я не отрицаю своих несовершенств, то есть того зла, которое я несу в себе, как и любой человек”. Недаром Эрик Ромер считал Трентиньяна “настоящим Раскольниковым” и “персонажем в духе Достоевского”. Отой, не случайно упомянувший Лермонтова, тоже из тех немногих французских актеров, кто работает не столько на технике, сколько на “темных глубинах” — даже если фильм сделан в жанре анекдота.
— Что вы как актер думаете о международной ситуации французского кино? Не собираетесь, как Депардье, играть в англоязычных фильмах?
— За границей вы смотрите лучшие французские фильмы, и у вас есть свой имидж, своя идея, что такое французское кино. Для нас оно выглядит иначе. И иногда полезно выйти за пределы своей “квартиры”, глотнуть свежего воздуха. Я с удовольствием сыграл по-английски в фильме “Эскорт”. Но все-таки я играл француза, занесенного судьбою в Лондон. И никогда не стану играть того, кем я по большому счету не являюсь.
И в этом он похож на Трентиньяна. В свое время того сравнивали с Хамфри Богартом и звали в Голливуд. Но французский “основной актер” не поехал дальше Италии. Все-таки дома такой актер нужнее.