Опубликовано в журнале Урал, номер 4, 2002
Николай Семенов (Вячеслав Коркодинов) — автор книги стихотворений “Озимь”, за которую был удостоен литературной премии им. П.П. Бажова (январь 2002 г.). Живет в Н. Тагиле, работает иконописцем, реставратором икон, много ездит по России, восстанавливая и обновляя православные храмы.
* * *
Нашла свое место,
рыдает со дна,
узнала душа, сколь виновна она,
но плоть, очаг ран, позволяет опять
во храме стоять, поклоняться,
лежать,
вину исцелять от елея — вина,
святыни бессмертия вслух
лобызать…
Кровати унылых,
столы удалых
нашли в круге света большие углы.
Плотски за околицей этой плясал,
сластями трусливыми дух упразднял
и, шилом дорог в мешковине земли
блуждая, рыдающую поражал.
Нашла свое место, рыдает со дна…
Озимь
Русый бурьян на
плешивых сугробах
бросил вихры изо всех солнцепеков.
Будучи пьяный, не зная подробно
сути сравнений, ни цели высокой,
вновь хлопочу, по-весеннему чаще,
лбом о кимвалы словесности вящей.
Тихо щербатые
тают волокна
крытых задворен, заборов и срубов,
дырами дышат раскосые окна,
сушат усталые веки над шубой
куцею мятого скорого снега,
словно слезятся нечаянной негой…
Ветхие дерны,
погосты немые,
черные земли толкуют разлуку,
а за стерней позабытой зимы их
вновь облака, пенясь солнечным
туком,
сытно заполнили талую небыль
кручей горячего белого хлеба.
О свободе
Если нет тепла и
неясен свет,
а вокруг стола говорящих нет,
хорошо тогда затаиться вдруг
и еще страдать через редкий звук.
Но и в этот час я
имею пир,
поминая вас,
златострунный клир.
Или это вы золотите дым
злой моей молвы воздухом святым.
Будем, будем мы
навсегда не врозь,
таянье зимы вечно началось.
Гроза
Пасмурный час на
востоке, похоже,
ветер таскает дожди по холмам,
путники близко, и каждый, быть
может,
требуем странноприимным дворам.
Я не спешу. В ожиданье тревожном —
это видение бдящим очам.
И отворачиваться я не должен,
ставши свидетелем неосторожным,
зная, что силой, взволнованной там,
скоро и здесь… Пощади меня, Боже!
вытопчет все… Пощади меня Сам!
Где я мог видеть
подобные дали?
Как неизвестное запоминал?
Струи воздушные в тучах отняли
серую тяжесть, и солнечный зал
там приоткрылся и светит печально,
тихий в глубинах своих
безначальных;
рядом же неторопливо обвальный
гром за обочиной неба упал.
Господи, Ты ведь меня не оставил,
Ты никогда меня не оставлял.
Вижу — уже за
водою сплошною
пятна садов и далеких дубрав,
трубы растут в высоте надо мною,
ветер клубится, пески раскачав,
первые капли, чуть ранее новых,
пали, осыпали, вновь перестав.
С тем ожидаю иную доену —
тучу, упитанную подсоленой
силой, и прячусь на уровне трав —
пленником у сожигающих молний,
жертвою у леденящих лав.
Город внизу, а
испрашивать крова
я опоздал, удивляясь в уме —
что обретаю в видении новом?..
Плача с дождями, лежу на холме.
И помянул сокрушительным словом,
и различил в переметной суме:
труса, и глада, и злобы пудовой
жалкой души моей, нрава худого.
Знал: эти бури я должен иметь,
сеявший вздохами; яко виновный,
правильно ждал обличения плеть.
В теле горячем
слова накипают,
те, что угрозой будили покой,
ныне во мраке читают и знают:
свет неминуем и снимет рукой
смертные сны, и во век не устанет
добрая весть оставаться такой.
Именем истинного страданья
лично душа посвящается тайне
в громах и эхе окрестных толчков:
Боже, подай воскресения чаять
и жизни будущей вечных веков.
* * *
Светит луна давно,
к ней мотыльки в окно
бьют свои крылышки
жалобной силушкой.
Ныне тревожно мне
в том же ночном огне,
о, как не хочется
к Вечности кончиться.
Я отворю стекло,
брошу в ночное тепло
все насекомые,
плача искомому.
Окно
Выше и ниже
балконы и рамы,
влево ряды и без края направо —
окон таких же одна сторона.
Лишь за бровями великого дома
синью дымится квадратец проема,
где никогда не бывает луна.
Вновь избегающий
тайн посторонних,
в это окно захожу полусонный:
снова и снова навстречу стена;
вверх озираюсь и в яме бездонной
встретить ищу появленье вороны.
Позавчера ж залетела одна…