Продолжение
Опубликовано в журнале Урал, номер 4, 2002
апрель
Церковь, в ея лице отец иеродиакон, сын мой, то и дело погружает в чувство вины. Вот он пришел со службы, а я еще в постели. Правда, одета, умыта, причесана и с наушниками, лежа слушаю записанную мною аудиокассету — Молитва Ефрема Сирина о лености и нерадении, Утренние молитвы, часть Акафиста Казанской, заканчивающаяся словами “Суд над Отечеством нашим преложен на милость”, и все потому, что с утра чувствую себя не то что разбитой, но скорее не очень-то отдохнувшей, несмотря на продолжительный сон, что есть один из признаков полудепрессивного состояния, в которое впасть не трудно после очередного дня-марафона, где бытовые работы одна за другой, как кошмарный сон, из которого не вырваться сесть за компьютер. Вот это меня и угнетает — что я трачу время впустую, как Марфа, Марфа, ты заботишься и хлопочешь о многом, а одно только надо… Я в это “одно” включаю не только молитву, но и творчество. И вот поди ж ты. Посуда, помои, собака, огород, теплица, бежать за едой на кухню и при этом успевать на службы. И вот сегодня Страстная пятница, и пол не вычищен, посуда наполовину не мыта, пасху надо делать, после выноса плащаницы в 13.30 сходить в “Николаев дом” и затопить печь, чтобы к ночи приехавшие друзья со чадами не замерзли. Если они затопят сами, то печь нагреется только часа через 3—4, но зато она “долгоиграющая”, толстая, долго держит тепло. Затем вечером погребение плащаницы и опять длинная служба… Одно облегчение, сегодня строгий пост, то есть вообще не едят, и вот это-то время и высвободится, может быть.
* * *
Вчера взбунтовалась маленько, покормила в половине одиннадцатого вечера пса, когда все они уже спать улеглись, и оставила дверцу открытой — беги, псина, ты мне не нужна, на тебя за день уходит еще не меньше часа с этой возней с посудой, едой и прочим, а ты неблагодарная и гулящая, вот и беги куда хочешь. А между тем, когда в начале апреля приехали из Москвы, я к ней бросилась как к спасению — настолько скрутила меня тоска оторванности от родных мест, даже воздух и то там родной, легкий какой-то… а здесь все будто ледком подернуто. Тяжеловато.
Так вот я совсем не о том.
Я о том, что когда сын возвращается со службы, я же еще в постели (пусть и по немощи телесной), начинает сгущаться чувство вины, и чтобы вырваться из этих “винных” ароматов, приходится маленько бунтовать, например, вчера мне очень хотелось выронить тяжелую и не желающую вдеться на петли оконную створку в ночь со второго этажа и даже способствовать ее падению.
* * *
А сегодня раздражилась, что принесла из храма зажженную свечу в дом, отстояв с ней на 12 Евангелиях, но сын тут уже наставил кресты свечой м. Параскевы, которая донесла огонь без защитной лампы, а просто так, хотя ветерок то и дело поддувал предательски. Словом, я принесла, и она донесла. Так что моя как бы и не потребовалась, но ею я все же сотворила кривоватые, без шаблона, крестики на окнах и дверях, при этом пузырилась краска, и из-за моей обиды и упрямства было что-то не то… Не то я увидела и в ликах моих любимых икон. Посмотришь и видишь, что неверно действуешь.
Потому что на Евангелиях, 12 отрывках четырех евангелистов, мне удалось вырваться из мелочности своего бытия, своих нескончаемых колких дел, как комариные укусы, от которых опять возвращается зимняя экзема на руки. Сознание мое переходило с Пилата на Христа, с Христа на Пилата, то есть как бы я была то на возвышении, Пилатом, то стоящим пред ним во дворе Христом, и все это становилось как-то понятно изнутри, если слушать живо, сосредоточенно, впитывая. К тому же и погружение во все это словно вернуло меня в старые доцерковные времена. Я почувствовала себя свободнее, будто просыпаясь от гипноза какого-то… Я словно отчасти вспомнила свое старое состояние, когда Господь почему-то меня так миловал. Почему, за что? С точки зрения церкви — вернее, точки зрения моей с точки зрения церкви — моей проекции на церковь — я жила грешнее, хуже во сто раз. Ни о каком смирении и знать не знала. Но тогда я пробивалась к самой истине. Это было больно, но это было так. И все, что не истина, и причиняло мне боль. Истина меня интересовала, без истины не хотела я жить. Но и истину я не знала… И самоубийственные мысли тоже бродили где-то рядом, что с точки зрения моей проекции на церковь совсем скверно. Но эти мысли были оттого, что если истины нет, то и жить не за чем. Все остальное было лишь милыми поплавками.
И вдруг я за эти “поплавки” сейчас, став взрослее вдвое, уцепилась зачем-то почти всем своим сознанием, вдруг стали они мне дороже истины! Что случилось? Почему я так пала?
Об этом и рассуждала вчера вечером, когда К. мой ужинал. О том, что самое главное, это внутренняя мотивация. Если внутри себя человек искренен — благодать будет. Если пытаюсь обмануть саму себя, а на деле хочу совсем другого, то о чем говорить…
Получается, что я тонула, и меня подняли из пучин морских на океанский лайнер. И вот плыву себе в полной безопасности средь штормов и бурь. То есть “меня плывут”. И разболталась я в нерадении и лени до последней степени, даже толстеть начала.
Но сначала о том, что еще поняла, что за благоразумный разбойник и в чем заключалось его благоразумие. Вот он исповедовал Христа Сыном Божиим и потому вошел первым в Царство Небесное. Но что за этим?
То, что разбойник этот, конечно же, слышал о Христе, продолжая разбойничать, пока его не поймали. Сидел он под замком недолго, суд тогда был скор. Но что значит, слышал он о Христе, что — какой внешности или как? Или все же каких качеств? То есть и кроток, и милосерд, и нестяжателен, и любящ, и праведен, и чудеса творит, и говорит о вечной жизни через покаяние, то есть изменение сознания, воспитанного доблестями мира сего, полностью, на другой знак… И все это складывалось в жестоком разбойничьем сердце в какой-то потаенный уголок, может быть, как бы на всякий случай, в качестве информации. И вот в этом разбойнике произошло на кресте нечто. Он сделал выбор между тем, ради чего он разбойничал, к чему вели его страсти, то есть что для него было самым главным, составляло смысл его бытия: и разбойничья свобода, и страсть жестокости, и золото, и власть золота, и гульба, похоть, насыщение чрева. И тем, что он признал качествами высшего бытия, тем, что он признал, что Бог обладает совсем иными качествами. (Что не могли до конца признать ни книжники с фарисеями, ни старейшины с рефлектирующим, “размытым” в самом себе Понтием Пилатом.)
Видя, что Его распяли, он, наверное, очень хорошо понимал, почему именно. Почему распяли Бога. И почему освободили такого же, как он, разбойника. Потому что разбойник хотя и приносил им вред, но более близок им, более понятен. И он — разбойник — это они, только маргинал, на краю их бытия, то есть все можно стерпеть, но это уж слишком, и его отсекают, как загнивший орган, гангренный палец, но все же он остается частью этих людей и прекрасно цинично понимает, почему они распяли праведника. Не такого, как они. Потому что он мешает жить. Не мешай мне жить. Не высовывайся, не выделяйся. Не дави на психику. Не лечи, ладно?! Ладом тебя прошу…
* * *
Признав в глубине сердца Христа Сыном Божиим, а значит, и Бога, Творца своего другим, иным, чем все, чем он жил, он признал, “что есть истина”, момент истины, эту крупицу, горошинку величиной с горчичное зерно, суть бытия, и в своей жизни тоже.
Пилат, образованный умный Пилат, пробормотал, “что есть истина”, и скрылся переживать и рефлектировать в своих покоях, оставшись таким, как был, разве что более разочарованным, напуганным, больным… фрустрированным.
А разбойнику — “Ныне же будешь со мной в раю”…
* * *
И вот, что же со мной-то случилось…
Я к тому же в юности-молодости обладала какой-то отстраненностью сознания. Никакие пертурбации житейские не могли отключить мое все-око, которое за всем, что со мной происходило, наблюдало и снаружи и изнутри. Мне, конечно, все это было и крайне интересно, что со мной происходило и как я на это реагировала — все фиксировалось. Была даже идея написать роман под названием “Регистратор”, которое, название, подарила одному писателю, и он, уехав из страны, такой роман написал где-то там (Филипп Берман).
И наконец, я почти — вопрошая внутренне всем существом своим об истине, о смысле своего бытия — почти всегда находилась не в доме, не в комнате, не на улице, а в мировом пространстве. Сейчас это называют расширением сознания. То есть в голову мою довольно много всегда входило, что и позволяло абстрагироваться от мелочей, они меня обтекали, не задевая. Но что же случилось вдруг теперь?!
Сегодня загрузилась чувством вины и за вчерашний инцидент, и за сегодняшний бунт, и очень хорошо вдруг поняла, почему кричал народ, тот же, который за Господом ходил, среди которого немало исцелил… Вот из-за чувства вины.
Пока с Господом, проникся Его словом, Его присутствием, благодатью — все слава Тебе, Боже! Рядом с Ним чувствуешь иную, безграничную свободу. Ты уже свободен почти как птица. Оторвался от земного, от земли. Что тебе богачи, новые русские, книжники, архиереи и фарисеи. Ты разогнулся. Ты знаешь истину. С истиной. С ней не страшно ничего, ни перед кем не надо ни страшиться, ни гнуться, то есть человекоугодничать.
“О не смежайте очей ум, взирая на землю!” — восклицает в псалме св. Симеон Новый Богослов.
Но вот вернулись к себе, тут посуда немытая, тут дел ерундовских, которых никогда не переделаешь, так что на главное не остается (на относительно главное), жить надо на что-то, зарабатывать на жизнь как-то, детей кормить, стариков — и начинается житейский марафон, и смежаются очи ума до такой щели, что уже ничего не разглядишь, и вызревает в душе твоей бунт против вины, объявшей тебя, ведь ты живешь совсем, совсем не так, как надо бы…
И вечно плавающий,
непотопляемый вопрос, почему народ,
науськанный первосвященническим
негодованием и страхом (в
старославянском это звучит
архиереевом), после того, как ходил
за Христом, закричал
на предложение Пилата освободить
ради Пасхи одного из заключенных — Христа или
разбойника Варраву: — Распни Его,
распни! — становится
вдруг, на какое-то время, понятен
сегодня.
* * *
Вполне можно ожидать, что после первой эйфории от Церкви, начнут ее гнать.
Спасает пока то, что на мирян никакой узды почти не наложено (в царской России жители были распределены по приходам, составлялись списки и присутствия и причащения), аскетические скрепы внутри церковной среды действуют лишь отчасти. Миряне идут в церковь, только когда потянет, по велению сердца, когда захочется. Тогда и покаяние искреннее, не навязанное…
Но и толку от такого вольного хождения немного. Духовный рост притормаживается через несколько лет после воцерковления. Человек живет в основном своей частной личной жизнью с телевизором и всеми прелестями-тяжестями бытия, и церковной — особенно, когда припечет. И это две, вполне параллельно текущие… И благодати все меньше и меньше. И это начинает тревожить, этого недостаточно, возникает чувство беспокойства, вины, но и отказаться от житейского марафона тоже никак. Церковь вместо прежнего освобождения, рассвобождения и радости начинает тяготить чувством вины перед ней. Раз Господь не дает благодати, значит, в чем-то провинился, что-то не так делаю, не так живу. Не к тому склоняюсь… но раньше-то было не так! Топчусь на месте. Но раньше и церковь выглядела только в розовом свете, пока ни в чем не разбирался, хорошенько не узнал. И она не дает того, что раньше… Кто виноват? “Виновата” церковь. “Распни ее, распни!”
* * *
Планета живая. Ландыши проклюнулись сквозь выпавший снег. И это не сентиментальность. К ней никогда не была склонна. Это чудо какое-то просто. Однажды целый день проходила в сиянии. А что за сияние? Все листочки-цветочки сияли… энергия света, несущая в себе информацию, которая еще будет прочитана. Я не могла. Я только видела. Энергия света, световая энергия? Как свет Божий, преображающая благодать, где все: любовь, смысл, жизнь.
Цветы расцветают по весне, являя последовательность разговора природы с человеком. Планета живая. И язык у нее свой. Не наш болтливый, оторванный от смыслов. Увидеть планету живой, понять ее “речь” возможно, если находиться в “энергийном образе”, утраченном при грехопадении. Если приложить искренние усилия, “понудиться”, приготовить себя к восприятию энергии Бога, когда Господь в Его энергиях соединяется с человеком.
Чудная весна, глубокое небо, белые “летучие голландцы” кучевых облаков в чистоте небесной — просыпающиеся дерева — у нас на участке сквозь выпавший снег проклюнулись острые белые клювики зеленых ландышей — за ветровым стеклом метель сияющих точек — может быть, ангелов? — визуально-духовное пространство, где все символ, все созерцание…
“Небо, земля, море, словом, — весь сей мир, сия великая и преславная книга Божия, в которой открывается самым безмолвием проповедуемый Бог…” (Свт. Григорий Богослов. Собрание творений, т. 1, сл. 6).
* * *
Пасха! Воскресение Твое, Христе Спасе, Ангели поют на небесех, и нас на земли сподоби чистым сердцем Тебе славити.
В монастырь и вокруг прибывает народ. В соборе, в левом приделе, на столах куличи, яйца, пасхи: как только столы заполняются, свечи возжигаются, выходит священник из алтаря с чашей со святой водой и, читая молитвы на освящение, окропляет принесенное, да так ловко, что ни одна свечка, воткнутая в кулич, пасху и горки из яиц, не погасает от брызг. Завершая, батюшка весело разворачивается-размахивается, окропляя лица, и все довольны, на кого попало. По два-три яичка, по горстке конфет и куличику в общую корзину — жертва на монастырь. Остальное заматываем, упаковываем, собираем в узлы, а на смену освященной для дома пасхальной трапезы, коей разговляться на рассвете, уже ставится новое. Посвятив и уложив в корзину, я отправилась поспешно в умытый, убранный дом — читать правило. На акафист в соборе меня уж не хватило. Неделя Страстная — одни службы! Акафист Воскресению Христову прочла дома вслух, стоя пред иконами. Бытовые хлопоты доводят лихую мотоциклистку компьютерную до истомления физического, усталости душевной. Но перед праздником словно даются особые силы, и вот носишься вверх и вниз по лестнице с удовольствием. И чтобы все-все чисто было, все в доме сияло. Руки доходят и до днищ кастрюльных, до которых обычно интереса не наблюдается. Это когда благодатно, любое дело мило, ибо не в нем суть. Милующее прикосновение к миру. Не нежное, но милующее. Отдаленно, очень отдаленно напоминает выздоровление после долгой болезни. Штопать дырявую рабочую юбку и плакать от счастья, от умиления — так бывает хорошо. “Ты показал Твоим людям жестокая: напоил еси нас вином умиления” (Псалом 59, 5). “Испить вина умиления” — значит, осознать жестокосердие свое (Господь открывает людям, каковы их сердца) и от раскаяния быть растроганным, благодарным, мирным; и оттого это чувство и горько, и сладостно; и оттого льются слезы; и оттого Пасха на душе; потому что Сам Господь поит этим вином: раскаянья и благодати.
В другой же раз штопаешь ту же юбку и злишься: что я тут делаю, до чего дошла!
Так что и куличики, и пасхи, и крашенье яиц предполагает делание в благодатной радости, в коей, думаю, многие православные хозяюшки и находятся. Так же, как предварительная основательная чистка жилья перед Благовещеньем и Входом Господним в Иерусалим, когда освященными в церкви вербами святится дом. Если помнить, что ожидаешь дорогого гостя, в его уже ощущаемом вездеприсутствии домашние хлопоты окажутся наполненными благодарностью. Я же, несмотря на дискретные просветы души, большею частью хожу в устроении естественном, а не сверхъестественном. И хотя сын от дел хозяйских освобожден мною же, не устаю, по естеству своему, ныть. Мне помощницу подавай, в просторечии именуемую служанкою. Но в монастыре барыней прослыть — лучше сразу в гроб.
Поручив заботу о себе — чтобы во всем успеть — Ангелу-Хранителю, я сумела и вычитать правило, и поспать минут тридцать, и привести себя в надлежащий вид, и, наконец, выйти — последней из дома: монашеский первый этаж давно погасил окна свои: таинственно мерцает лампадка сквозь шторы.
Из колонки во дворе в желтую объемную канистру наливал воду местный “блаженный”, водонос добровольный. Кому с источника принесет, кому от “12 апостолов” ключей, кому из колонки — кто что закажет. Из тех колонок берет, где сподручнее. Такой вот удивительный человек, все его знают, никто не замечает, снует туда-сюда, как фиолетовая нитка с иголкой, прошивает незримые стежки: с видеокамерой бы его в течение дня сопроводить. Жаль, оной нет.
“Здравствуй, — медленно говорит мне. — А, это ты, которая батюшке мать? Ты наверху живешь, так, словно на небе”.
Спешу довольная. Надо же, думаю, про небо-то.
* * *
В этом году округу нашу вдоль дороги, огибающей монастырь, “озарили” фонари. Под колпаком льющегося из фонарей красноватого света сразу вспоминается: коммунизм — это есть электронная власть плюс электрификация всей страны. Дареному коню в зубы не смотрят. Но и радости никакой, разве что ногу не подвихнешь. От очередного подарка цивилизации лишь теряется различение сущностного. “Что сказать о дне и ночи, которые уравниваются друг с другом, равномерно возрастая и убывая, из которых один призывает нас к делам, а другая к покою?” — говорит святитель Григорий Богослов о законе любви, управляющем миром. Пусть бы город со своей искусственностью путал дни и ночи, нам оставив свет и тьму. Подмена, где вместо небесных светил аудио-видео, холодильники и стиральные машины, настигает по пятам. Вот возвращалась заполночь от “Николаева дома” под стеной монастыря, не позволяя себя провожать, и молилась изо всех сил — когда ни зги, одно на Бога упованье. И Он тогда ближе. Природа как мироздание — великий Божий храм.
Мрак, потьма, темень, потемки, тьма кромешная, хоть глаза выткни, а лунная, а звездная ноченька, осенний звездопад?
Жаль…
* * *
Пасхальная ночь в полночь оживает огоньками свечей. Символ возженных душ: “Духа не угашайте!” Святая гора светится, как горящая лампада. Теперь летят на эту лампаду, конечно, всяко разные ночные мотыльки. Множество машин, стоящих впритык, огоньки цепочкой на петляющей, снижающейся в долину дороге. Когда фонарей не было, в теплом ночном воздухе эти огоньки приезжих — сигареты, тихий говор и смех, и угадываемая их плотность, и мягкое хлопанье дверцами, — создавали особое тревожно-праздничное настроение.
По великим праздникам наезжают в монастырь из близлежащих городков даже те, кто еще и не причащался, не исповедовался ни разу, то есть не вошел в Церковь, и все же для них престижно, нужно приезжать сюда на своих машинах, повидать знакомых, переброситься словцом. Некоторые сидят в машинах, слушают музыку, дожидаясь колокольного звона на Крестный ход, пройдя с Крестным ходом, тотчас уезжают.
В прошлую Пасху я
лавировала в темноте между
автомобилями, как на тесной
автостоянке. От нашего дома до
высоких стен минут пять ходьбы.
Возле открытой, светящейся в ночи
лавки мангалил парень в белом
поварском фартуке и колпаке,
которого я некогда принимала за
сына хозяев. За столиками под
открытым небом сидело, развалясь,
много народу, дуя что-то из бутылок.
Площадка была заставлена
транспортом, и, чтобы отгородить
территорию у магазинчика от их
нашествия, выставили барьер
из ярких пластмассовых ящиков
из-под тары. Слышались разные языки.
Группка “а-ля фуршет”, громко
пустословя, была целиком занята
собой, перетаптываясь и взрываясь
смехом в своем кругу. Била громкая
хип-хопа какая-нибудь, не имеющая
отношения к празднику.
Неуместность всего этого в Святой
ночи ими не ощущалась. Не
дотягивают, не слышат, не
вразумляются. Тонкости нет,
чуткости… Впрочем, приехали же,
потянуло сюда. Помоги им, Господи…
За площадкой глубокий обрыв, верхушки высоких деревьев, выросших снизу, едва возвышаются над краем. На восток гора спускается террасами, там овраг болотистый, негодный. Однако, если на гору взглянуть с шоссе, разрезающего холмы, словом, если смотреть снизу, из впадины, то гора красиво вздымается уступами и никаких оврагов там нет. Вот иногда возгордишься и осуждаешь, глядя вниз. А раскаешься и на всех снизу вверх поглядываешь, и никакой гнили ни в ком не замечаешь, ангелы. “Все спасутся, один я — нет”, — горько вздыхал некий святой, не помню, кто. Словом, если смотреть снизу, настолько хороши уступы нашей горы, что хоть строй там коттеджи. Правда, с восточной стороны низкое северное солнце недолго держится, скоро заходит за горушку, и никто там ничего не строит, что тоже великолепно.
Прошлым годом за склон взялись работники лесного хозяйства, освобождая от мусора и сухостоя, прореживая деревья и кусты. Кучи хвороста поджигались. Толстые, с красными комлями стволы складировались. Трудящиеся люди в синих комбинезонах и поднимающиеся дымы заставляли признать, отчасти, порядок новой власти. Теперь вниз и на болото приятно посмотреть. Поляны покрыты подснежниками и первоцветом. Густота их таежная, дикая. Сверху сказочны по столь щедрой россыпи и множеству. Местность потихоньку облагораживается. Монастырь же всегда отличался порядком и чистотой. Однако порядок порядку рознь. Территория русского монастыря не только тщательно убрана, она отличается еще чем-то таким, что приподнимает ее. Как человек в хорошем настроении — идет и ног под собой не чует.
* * *
С первым ударом колокола — “Пошли!”, я ускорила шаг, лавируя в толпе. Как всегда, всюду опаздываю! Успеть пойти с Крестным ходом от начала его, возжечь приготовленную свечу на ходу, над пламенем идущего рядом. Рука задрожит. Сосредоточенное волнение передастся и той, тому, над чьим огнем держу я свечу. Что-то сакральное — передаем друг другу огонек с терпением и любовью. Бережность, замедление шага, когда другие уже впереди, а ты ждешь, когда от твоего огонька возгорится другой, в ущерб движению, месту в ходе… в ходе… истории? Огонь души уберечь от ветра, от колыхания идущих вокруг — обжигая полупрозрачную ладонь, заслонив, как мать дитя. Пламя пляшет. У кого-то гаснет. Подставляешь плавно свою, чтобы тот, у кого погасло, не успел огорчиться. Пусть у всех свечи трепещут на ветру. Встаем, братья-сестры, встаем… падаем, гаснем, и тотчас, не мешкая, не закосневая во грехе, передаем друг другу свет своих сердец, свою веру, свое чаянье и любовь.
Крестный ход,
обойдя вокруг собора, подтянулся к
паперти. На площади перед собором
утеснился. Колокола умолкли. Что
есть эта минута? Почему вдруг
бьется сердце? Неужели что-то может
произойти и не услышим
торжествующего, еще слабого по
причине нашей отдаленности от врат,
гласа? Неужели что-то может
случиться такое, что чудо не
произойдет? Символ ли то, что
сейчас? Или действительно неведомо
происходит совмещение времен всех
пасхальных торжеств на земле. И
этот главный миг возглашения из
церковных врат народу, будто в
самом храме уже
произошло… (собор как гробница, и
тело, и родшее чрево)… И вот теперь
звучит благая весть: “Христос
воскресе!” — “Воистину
воскресе!” — ахнет в
ответ народ.
Ликование только начинает набирать силу. И мы поднимаемся по ступеням с горящими свечами, словно в прообраз Царства Небесного. И вход в него — открыт!
* * *
Позавчера, когда
писала о В., препнулась, как назвать?
Дурачком не решилась, памятуя
Евангельское предупреждение.
Осторожное “блаженный”, только
для себя, никто его так не называет.
Ходит себе и ходит.
Аппетит хороший — то там то
сям покормится у кого, разнося воду:
“А то я думаю, не мешаю вам, а то,
если нету, могу не заходить”.
Одевается ярко, как ребенок, а лет
под пятьдесят. Всегда чист. Зимой в
тонкой куртке, не мерзнет. И вот
сегодня иду домой, навстречу с
полными большими канистрами:
“Здравствуй!” — канистры на
землю и долго рассказывает, хотя
обычно молчун, да и здоровается-то
редко. Выясняются дополнения ко
вчерашнему: кому именно воду носит,
тем, кому тяжело, потому помогает;
живет не здесь, приезжает автобусом
из соседнего городка, когда шофер
знакомый, то есть через два-три дня;
всегда бывает в субботу — воскресенье… Стою,
дивлюсь. Как это все происходит?
Позавчера о нем вспоминала, он же в
это время знал, что я о нем пишу,
даже о чем именно? Или чрез него; он
же испытывает потребность
поговорить на эту тему? Так значит — блаженный? Или в
кавычках?
Последуют ли разъяснения?
* * *
Вот не могу говорить “была за обедней, молилась за литургией”, хотя это правильно, но для современного уха звучит как шик; не хочу шика.
* * *
Насельницы причащаются только по благословению игуменьи. Сестры причащаются в Великий четверток, на Тайную вечерю. Далее заняты за приготовлением праздничных трапез — для гостей. Монастырь открыт для паломников, окормляет мирских. На праздничных трапезах насельницы подают, поют, обслуживают. Одна из старых монахинь мне поведала, что за сорок лет в монастыре ни разу не причащалась на Пасху. Для них как бы и дерзостно…
Я причастилась на Пасхальной литургии. Слово “литургия” переводится как “общее дело”. И вот это общее дело теперь прилично в обществе считать как сугубо частное, увы…
Днем с сыном — в поселок километров за двадцать навестить православных братьев. Надеясь на попутку, долго шли лесной дорогой. Идем, поем праздничные стихиры. Стали поздравлять леса, озера, птиц — всех! Я изо всех сил: “Христос воскресе!” Молчание. Я снова. Вся природа радуется. Христос воскрес, значит, и мы воскреснем. Как же не радоваться. Вместе же сотворены Творцом нашим посредством Слова Божьего. Вместе с природой подчинены Божьему закону. Чрез спасенного человека и природа спасается. А чрез грех его — расстраивается, разрушается, становится враждебной.
“Христос воскресе!”
Молчание.
“Что же такое, почему не отвечают?”
Сын говорит: “Отвечают. Только неслышно”.
* * *
Нас подвезла семейная пара. Едут на дачу, построенную на месте монастырского скита! Похристосовались прямо в автомобиле, обменявшись красными яйцами. В Васк-Нарве поздравили малочисленную братию. Может быть, там когда-нибудь будет мужской монастырь. Место святое. Побили в колокола на высоченной колокольне. Потрапезовали. Пора. Сыну нельзя опаздывать. Служба Царю Небесному. Вышли в поселок машину искать. Смотрим, к церковным воротам кто-то подъезжает. Надолго сюда? Минут на двадцать. Потом куда путь держим? Как куда? В монастырь, конечно.
Чудны дела Твои, Господи.
* * *
Я не в, я — при монастыре. За оградою в прямом и переносном. “Наш монастырь” говоря без зазрения совести, имею отношение к нему косвенное, благодаря служащему в нем сыну и благодаря служащего в нем сына. Вот уж не чаяла, не гадала. Совсем другой жизнью жила. И все же давно, еще не бывая здесь и уж, конечно, не предполагая, в страшном сне увидела люд мрачный, которым главарь нехотя приказал: “Оставьте ее, эта — пюхтицкая”. И вот живу теперь под покровом Божией Матери. И это реально, ощутимо.
* * *
Не вменяется грех язычникам, не знавшим закона (“К римлянам”, первые главы). У них притуплено само ощущение жизни. И понятно почему. Ибо Господь — и путь, и истина, и жизнь. И чем дальше от Него, тем безжизненнее.
“Жизнь и смерть предложил я тебе, благословение и проклятие…” (Втор. 30; 19). Если выбираем грех, подпадаем под проклятие. Сеем смерть вокруг себя: уничтожаем, убиваем, разрушаем — хищничество в среде обитания, аборты, самоистребление пьянством, наркотиками. Притуплено чувство жизни, тянет к смерти, потому что выбрана смерть. Жизнь становится иллюзорной. Нет ее полноты, наполненности. Приходится чем-то подменять, бросаться от одного к другому: стимулировать, подхлестывать ощущения. И — подкрадывается ощущение краха. И так оно и есть.
Искуси мя, Боже, и увеждь сердце мое — испытай меня, Боже, и узнай сердце мое.
Истяжи мя и разумей стези моя — испытай меня и узнай помышления мои.
И виждь, аще путь беззакония во мне — и увидь, нет ли пути беззаконного во мне.
И настави мя на путь вечен
(Псалом 138, 23 — 24).
Глазки Вовчика на Светлую седмицу
Вовку Света хотела причастить в Великую субботу перед Пасхой. Но он заупрямился, запросился на ночное Пасхальное богослужение. И, привыкнув ложиться по-школьному, устал и заснул на хорах, накрытый Светиным пальто. Причаститься она его разбудила. Я подошла поздравить. На “Христос воскресе!” Вовка резко выдвинул вперед руку с упертой, как бы в стену, ладонью — не подходи! Глаза его были сонные, красные и злые.
Вечером на
радостное пасхальное богослужение
он с нами не пошел —вертелся с
“тетрисом” перед храмом и о чем-то
таком толковал местной братве, лет
на пять его старше, что те с большим
интересом его разглядывали.
Я прошла, стараясь не привлекать
его внимание. Вполне возможно, что
он пугал их привидениями. И в данном
случае мне не хотелось
обнародовать знакомство.
На следующее утро Светлана позвонила мне по мобильнику — потеряла ключ где-то в доме и сидят взаперти. Спрятал ли ключ Вовчик, чтобы не идти в храм? Как выяснилось позже — он устроил ей целую истерику. Настроение было боевое — поустав на службе, он теперь, видно, отторгал Церковь вообще в пользу “тетрисов” и прочего, одна из игр заключалась в том, чтобы систематически и последовательно расстреливать символ любви — сердечко. “Это не такая любовь, это плохая любовь”, — пояснил восьмилетний Вовка, расстреливая сердечко слегка дрогнувшей рукой.
Днем пляска и безобразия продолжились. После полудня с глазами что-то случилось. Сначала налились кровью белки. Затем он тер глаза, раскачиваясь в кресле-качалке, что Света упустила. И после этого они стали стремительно опухать, да так, что чуть не вылезли из орбит. Вовка увидел себя в зеркале и стал рыдать. Он любил себя. И, конечно, ему бесконечно жалко стало свои глазки, которые столь верно служили ему. Наконец глаза опухли так, что совсем сомкнулись. Приходила мать Е., пообещав святого маслица от праздничных пасхальных лампад.
Тут и я пришла, когда Вова лежал с чайными компрессами в затененной спальне. И ужаснулась. Стали со Светой гадать, отчего. Может быть, смотрел прямо на солнце? Дни стоят пронзительно солнечные, голые какие-то. На конъюнктивит не похоже, гноя нет. Аллергия?
Опухоль немножко спала, Вова сидел с нами за круглым столом на кухне, и втроем мы пели, вместе с Жанной Бичевской, любимую его песню “Господи, помилуй!”.
— Колокольный звон над землей плывет, а в монастыре братский хор поет: “Господи, помилуй…”
— Я буду всегда ее петь, всегда, везде! — рубил Вовчик по столу рукой, пока Света объясняла, что эта песня — его очередное увлечение, которое будет продолжаться некий период. Вот и из всех аудиокассет по Библии он выбрал одну — “О сотворении мира” и теперь слушает только ее. Так же он ест на гарнир то лапшу только, то рис… месяцами. “Таков характер! — вздохнула Света. — Достал он уже меня этой песней”.
Но из солидарности с заболевшим продолжала петь.
Я вдруг подумала, что Вовчик заболел потому, что больше не хотел видеть храм. Перспектива хождения в церковь в будущем. Вместо ожидаемой поездки в Ирландию, где у него сестренка Машка, которую он еще не видел. Его просто-напросто поразила тоска. Плюс еще эта грустная песня.
— У тебя будет все хорошо. Господь помогает тем, кто ходит в церковь и молится Ему. Для людей, любящих Бога, где бы они ни были и что бы с ними ни случилось, везде хорошо. И даже хорошо, что ты пока здесь, — тебе надо выучиться читать и писать по-русски. Тогда ты будешь знать два языка. И у тебя всегда будет работа. И ты будешь счастлив.
Повеселел отрок. Не подавая вида.
Мы отправились на богослужение, оставив его на дереве. Он теперь довольно высоко забирался и подолгу там сидел.
В храме церковница налила в свой бутылек — из-под фотопленки — святого маслица, забраковав маленькую баночку, что принесла Света, указав на штрихкод. Света, нервничая, не достояла службы и ушла, беспокоясь о Вовке.
На ночь она смазала ему веки, и бровки, и лобик, и височки.
На утро глазки были чистенькие, как всегда.
И Владимир пошел причащаться самостоятельно. Когда я пришла к ним, он встретил меня утвердительным вопросом: “Господь радуется, когда я хожу в храм?”
Совершилось маленькое чудо. Вова был чист и светел лицом. И смирен, аки агнец. Церковь и богослужение больше не вызывали в нем отвращения.
Но сияла и Света. С круглыми своими, удивленно-радостными глазами, она объявила, что это она сама… сидела тут вчера и тайком думала: что я тут делаю, надо деньги зарабатывать…
— Как я теперь тебя понимаю! — объявила она.
Она имела в виду мои декабри — когда меня будто кто поднимает за грудки над землей и держит так в горсти, так здесь больно от тоски почему-то в декабре, а о том, “что я здесь делаю”, даже исповедовалась, чтобы избавиться от сих пагубных мыслей.
Таков контрастный духовный душ. Перепады.
* * *
Профессор Игорь Яницкий:
“Мы пытались обсуждать эти проблемы еще за год до Чернобыльской катастрофы. К сожалению, наше гелиометрическое структурное картирование отстало от цикла размещения АЭС на десять — пятнадцать лет и не могло быть учтенным в нормах тогдашней инженерной геологии. Но когда стал известен документ Комиссии по атомной энергии США, регламентировавший удаление АЭС от разломов на расстояние, пропорциональное их длине, то оказалось, что наши станции этого расстояния не выдерживают…
Академик А.П.Александров назначил по этому поводу заседание расширенного Совета Президиума АН СССР. Одним из выступавших на Совете был я. Однако дело свелось к спору, какие разломы считать “истинными”, а в этом споре корифеи инженерной геологии и проектировщики станции защищали статус-кво и свои узаконенные методики. Их можно понять: менять всю нормативную документацию, накопленную десятилетиями, — процесс чрезвычайно угнетающий. Что же касается моего заявления о связи гравитационных и атмосферных “скачков”, то председательствующий сказал: “Атмосферой заниматься не будем — это уводит в сторону”. Впрочем, он предложил организовать комиссию по вопросу размещения АЭС с учетом новых данных по инженерно-геологическим условиям и подготовить записку в правительство. Однако это поручение осталось невыполненным. А до Чернобыльской катастрофы было тогда одиннадцать месяцев”. (Андрей Тарасов. “Когда земля вздрагивает”.)
История с ИНН (индивидуальный идентификационный номер), сотрясающая Церковь, напоминает предчернобыльскую1 . Как неумелое, от греха, пользование технической цивилизацией привело к экологическим катастрофам, так и электронно-информационная эпоха может обернуться разрушениями, но уже не только дома, тела и души, но и духа: глобальным электронным концлагерем, где жить будут зомбированные, управляемые чипами заключенные, не ведающие об элементарном волеизъявлении. Что такое свобода духа, они уже не смогут представить по причине отсутствия оного.
Из интервью с Игорем Яницким:
“Мы предлагаем
провести детальный анализ
метеорологических карт, на основе
которого вполне можно найти места
наибольшей опасности (это места,
где чаще всего рождаются циклоны и
антициклоны). Таких мест немного, и
уже на них необходимо наладить
полномасштабный мониторинг
состояния атмосферы и земной коры.
Нестабильная атмосфера, частые
перепады давления, частые
гравитационные удары — следовательно,
рано или поздно здесь произойдет
катастрофа. Так, кстати, было и с
Чернобылем! Место сейсмически
спокойное в обычном понимании, но
когда мы проверили карту
зарождения в этом месте циклонов и
антициклонов, то просто пришли в
ужас.
И сейчас я с полным на то основанием
могу сказать, что причиной
Чернобыльской аварии было
локальное землетрясение, которое
произошло под станцией”.
* * *
Я опять вспомнила
сон. Как мы стояли двумя стеночками.
Только те, кто напротив нас, номера
эти принимает, тем самым
способствуя складыванию универсально
регламентированного,
унифицированного информационного
мирового сообщества, возлюбив
блага мира сего. Никак им не
отказаться от поспешения за
прогрессом. А мы, эту
складывающуюся систему тотального
контроля и потребительского
оболванивания поддерживать
не желающие, есть “малая часть
некоторых людей, не обязавшаяся
суетой мира, но наплевавшая на все
радости и сладости мира, хотя и в
мире живущая…”, как сказано о
нынешних событиях в пророческой
рукописи, найденной монахами
Почаевской лавры… пророчествующей
из XVII века о сегодняшних днях.
На ИНН действительно проверка. Решиться. И решимость эта возникла и в моей душе болезненно и не сразу. Будто собирались поехать, волновались, а тут уже в поезд сели, едем. Эсхатологическое ожидание… оно должно быть. Радостное ожидание Христа. Радостная готовность отдать жизнь свою за Христа. А не приспосабливаться к тому, что предлагает мир. Иные из первохристиан шли на мучения, иные приносили жертвы языческим богам, чтобы сохранить жизнь себе и детям. Последние, несмотря на то, что делали это лишь внешне, исповедуя сердцем Христа, долго, очень долго потом казнились, дабы простился им этот грех.
* * *
В 80-е годы на одном из форумов экологистов и атомщиков в Москве услышала такие аргументы в защиту АЭС, когда исчерпаны были все остальные. “Вот вы! — ученый-атомщик указывал в запальчивости на меня после моего выступления, — вы как представительница прекрасного пола откажетесь от своих утюгов, скороварок, холодильников и фенов? Да нас жены со свету сживут!” Публика расхохоталась, расслабляясь. Абсурд, и быть не может.
“Диавол действует хитро: вот эти кодовые карточки не берите, налоговые карточки не берите и все эти полисы медицинские тоже не берите — все это демоническое! Потом кто-то не получит пенсии, лишится медицинского обслуживания, и при этом будут обвинять Церковь. А у диавола цель одна — чтобы в народе посеять панику и погубить людей, так что людям придется сейчас защищаться от этих карточек, от кодов, и так забудут о Христе”, так пишет авторитетнейший проповедник-архимандрит из Иванова. И логика у него примерно одного плана с тем атомщиком. Дочернобыльская.
* * *
В Эстонии в этом году введут вместо паспортов электронные карточки. И как будто бы на поверхностный взгляд ничего в них такого. Через три года будут менять на более совершенные. За три года система сложится вполне. И складывать ее можно “безобидными” картонками без апокалипсических шестерок. И потом поменять на что угодно. Через три, шесть, десять лет. И это тоже логика — предчернобыльская. В будущем вне электронной системы будут только асоциалы. Сдается мне, их станут отлавливать, как собак, внедряя подкожные чипы. Впрочем, чипизация угрожает всем, карточки ненадежны, потерять можно…
* * *
Ну, ветра… Какие-то пласты. Если взять мастихин или любую щепку и провести волнисто по свежим масляным краскам, изображающим небо, и еще подергать углом, нервно, объемно, с перспективой, вот и будут ветра, пласты и провалы, перемещение воздушных комнат.
Из-за разницы в атмосферном давлении возникает напряжение, воздушные массы устремляются туда, где их еще не было. Вот что такое ветер — движение воздуха из менее нагретого в более или наоборот? Где-то есть место под солнцем. А где-то нет. И тогда начинают рваться и нестись в свирепости озлобленной нищеты.
На бегу, на лету ветер приобретает скользящие свойства: изящества, паркета, обособленности. Он вздувает, поддает, подшвыривает, бросается, борется. Пушкинское, детское, точное: “Ветер, ветер, ты могуч, ты гоняешь стаи туч, ты волнуешь сине море, ты гуляешь на просторе, не боишься никого, кроме Бога одного!”
Бога он действительно боится, по молитве стихая. Но зачем его молитвой гнать? Если он создает атмосферу внешней тревоги для внутреннего углубления молящихся, громыхая пластинами крыш.
За тучами ветер гоняется, как стая волков за стадом белых овечек, рассеивающихся, рвущихся, раздираемых — полоснет солнце, исчезнет, полоснет… Солнце открывается и закрывается, открывается, пройдя светлым взмахом (хочется написать, светлой тенью) по комнате, и так держит паузу, чтобы вдруг уползти. Когда открылось надолго, слышны стали звуки каши под колесами.
Значит, так: один князь “наказывает”, налетая на окружающих его князей, в результате чего ему подчиняются и власть централизуется. Это пока не до революционных ветров, перемещающихся на местечко под солнцем и, смешав там все собой, на время успокаивающихся.
Власть централизуется, появляется государство. Наказанные должны загладить вину, платя дань, по-нынешнему, налоги, идущие на социальные нужды — содержание бывших бандитов, ставших армией и отныне взявших под защиту не только себя, но и всех тех, кто их о том не просил, а также на строительство дворцов.
Тут возникает интересный момент. Когда бывший бандит начинает активно приобретать то, что умеют и прекрасно делают мирные люди, — произведения искусства. Ему это нужно для роскоши, для подчеркивания власти, но и красоты он не чужд. Он скупает произведения искусства для своего дворца, тем самым способствуя развитию искусства и жизнеобеспечению творцов его.
Детей он уже хочет видеть более развитыми и тонкими, чем он сам… и общаться им надо бы не с вахлаками… тем самым способствуя развитию науки и образования…
Через поколения дети уже настолько тонки, что если бы не влитая со стороны честолюбивая кровь разных проходимцев, еще только мечтающих о власти, государства им не удержать.
Еще через поколения дети воспринимают власть как страшное бремя, возложенное им на плечи Богом. Кто в силах преодолеть святые путы, сбегает в грешный мезальянс, утрачивая право на престол и имея средства к пристойному существованию. Происходит “обуржуазивание” власти. Престолонаследникам хочется просто греться на солнышке. Оно светит так ярко!
А где-то его и вовсе не хватает…
Перепад давлений.
Штормовое предупреждение.
Понеслось!
* * *
Ночью видела движущийся сайт “Стояние за Истину”, как я веду курсором по новым поступлениям, а в конце вдруг страшно — обмерший Константин Гордеев. Даже во сне сердце мое ужаснулось о брате Константине — горячая слезная молитва! Помоги ему, Господи! Не дай Бог что с ним случится! Если не он, кто же сможет всем этим заниматься?!!
Господи, сделай так, чтобы не было всех этих апокалипсических шестерок, карточек, чипов!
“Мир заволакивает тьма. Заволакивает под беснование фейерверков Миллениума и разрывы начиненных ураном бомб на святой земле Косова, под сатанинскую вакханалию СМИ и бесконечные причитания о конце христианства, эре Водолея и глобальном всечеловечестве. Это закономерный и предсказанный итог человеческой истории, итог 2000-летнего земного удерживания Ненависти Любовью, Зла Добром, Тьмы Светом.
Сегодня большинство народов Земли, постепенно вняв люциферовой лести и горделиво раздувшись от собственной важности и значимости, усвоили антихристианские этические ценности и открыто отступили от заповеданных нравственности и морали. И тем самым, быть может, против собственного желания, они предуготовили себе участь рабов в стремительно накатившем на них “новом мировом порядке”, властелину которого поклонились — иные из страха, иные из ненасытного потребительства. …В очередной раз человечество позволило лукаво вовлечь себя в строительство рая на Земле, вновь горделиво взялось за возведение вавилонской башни и, словно обезумев или ослепнув, опять вступило на гибельный путь прежних и новых богоборцев. Не вразумил даже наглядный исторический опыт недавнего прошлого, продемонстрировавший, что никакое движение не может иметь причины в самом себе: марксистская история зашла в тупик, когда классовая борьба перестала быть актуально действующей силой. Социалистические государства рассеялись, как дым, обратились в прах, ввергли в бедствия свои народы.
Та же участь, очевидно, ожидает и всемирное мондиалистское царство, когда глобализм окончательно затянется петлей на шее каждого жителя Земли, подчинит его “новому мировому порядку”, разорит и обесправит. Иссякнет потребительство, ибо все уменьшающаяся горстка людей будет иметь столько, что не окажется в состоянии усваивать, а подавляющее большинство человечества останется без самого необходимого для своего существования. Закончатся все разговоры о гуманизме, ибо оковы универсально регламентированного, унифицированного информационного общества опутают его членов, а выявленные среди последних “неконтролируемые элементы” будут “согласованно редуцированы”. И, наконец, ничем не ограниченный научно-технический прогресс найдет способ избавиться от самого человеческого естества.
Безумна и надежда мондиалистов на “бестию” — универсальную электронную следящую и управляющую систему, предназначенную подменить собой человеческое общество, предложить себя в качестве протеза и посредника всех сколько-нибудь значимых социальных взаимодействий. Конечно, разъединив таким образом людей друг от друга, сделав их существование расслабленным и обезволенным, возможно обеспечить необходимую степень всеобщей покорности воле властителей “нового мирового порядка”… и одновременно лишить последний какой бы то ни было жизнеспособности. Ибо если этот проект полностью удастся, то человечество, утратив свою истинную, Богом данную свободу, свободу волеизъявления, выродится и вымрет, неспособное ни к одному самостоятельному ответу на вопросы, ставимые Божьим Промыслом и судьбой.
Если все же процесс низведения личности до самоудовлетворяющейся через электронику особи завершится лишь частично, то в этом случае заданная им устремленность к дезорганизации “внесистемного”, т.е. обычного, человеческого, общественного устройства приведет к накоплению хаотизированных и маргинализованных масс людей, стремительному сокращению причастных к мировой элите и в силу этого к неспособности ею стабилизировать общее и свое собственное положение. Далее — катастрофа и хаос, обуздать который будет не под силу никакому внешне упорядоченному каркасу “ячеисто-сотовой структуры информационного социума”. …Сначала личность, семья, нация, государство, религия, культура — все это разъединяется, измельчается, перемалывается в безликую, пресную кашицу между жерновами финансовой зависимости, демагогии, политтехнологий и программирования сознания. Затем полученное втискивается в прокрустово ложе “общечеловеческих”, “гуманистических” стандартов и наконец загоняется в заранее подготовленную, изолированную, информационно-виртуализованную ячейку”. Из “Антиглобализационного манифеста” Константина Гордеева.
* * *
От проф. Игоря Яницкого:
— А человечество само виновато в своих бедах! Оно постоянно идет на конфликт с Землей. Оно терроризирует нашу уникальную планету, оно старается загнать свободолюбивую Гею в свои силки и превратить ее в рабыню. И что остается делать Земле? Защищаться. Защищаться всеми доступными средствами. А средств у нее более чем достаточно, поверьте мне как геофизику.
— И землетрясения, наводнения, извержения вулканов — это не что иное, как попытка Земли установить контроль над деятельностью человека?
— Естественно! Кстати, о том, что Земля живая, не я первый говорю! Вы можете вспомнить хотя бы академика Вернадского. А в 1972-м году гипотезу о том, что наша планета является высокоорганизованным живым существом, высказал британский геолог и химик Джеймс Лавлок. Роль сердца по гипотезе выполняет раскаленное земное ядро, желудка — океаны, скелета — твердые горные породы, легких — рыхлая почва, а вулканы, столь досаждающие людям, вмиг превратились в вены, по которым, как кровь, снует лава.
— Жалко, только для мозга места не нашлось…
— Почему не нашлось? Есть и мозг, есть и память, и еще много чего!
— Но уж ножек у нее точно нет! И ручек…
— А ей руки-ноги не нужны, потому что Земля — это кристалл! …Причем это не простой кристалл, а вложенный, верхний его слой находится в ионосфере. И в этом верхнем слое вполне может быть сформирована некая область памяти, информация в которой записывается в голографической форме. В свою очередь, внутренний кристалл служит центром мыслительной деятельности. Сравните с современными компьютерами, ведь в основу их деятельности тоже положены построенные на кристаллах процессоры. А теперь сравните размеры процессора и Земли, насколько Земля больше!
(Валерий Чумаков. “К Великому потопу будьте готовы! Всегда готовы…”)
* * *
Похоже, что все это правда. И мир теперь на распутье, куда ни пойти, везде голову сложить. Суть в том, что идти некуда. Стояние за Истину. В Истине. Не горизонталь. Вертикаль.
* * *
Запись на магнитофон по ходу домашних дел:
Мещанская мораль
поначалу выигрывает и смеется над
теми, над кем она торжествует,
только для того, чтобы потом
глубоко раскаяться
в содеянном и в своих заблуждениях.
Господь как бы попускает
торжествовать заблудшим, чтобы они
на собственном опыте поняли
изнутри, не теоретически, а
практически, после, свое
заблуждение. Мнимое поражение
праведников, которые нутром чуют
путь, истину, не страшно этим
праведникам, хотя и приносит
горечь, печаль, боль. Но от этого они
не меняются, они… лишь получают
ранение, но остаются на своем. Таким
образом достигается двойная
польза. Праведники крепче
становятся, пройдя испытания, а
заблудшие раскаиваются и
очищаются.
“Даже великие столпы веры ошибались!” — воскликнул столп веры.
Столпу веры бывают попущены заблуждения только для того, чтобы снять напряжение в простом народе, ретивом выше разума. Напряжение снимается до поры до времени. Пока в народе не охлынут чувства и не вызреет разум. Сие известно из истории Церкви: заблуждения попускаются славным светильникам Божиим в последние годы перед преставлением. Не заблуждения, так гонения. Таковы правила святости. Всенародное поклонение даром не проходит, сырец надо соскоблить. Болезнь завершит процесс очищения полной очисткой души от тела.
Из изречений монахини П.:
“Болезня выше всякого роскошья”.
* * *
Судя по сыну, который доволен нашим житьем-бытьем, не замечая отсутствия элементарных бытовых благ, и одно его заботит как монаха, не слишком ли комфортно, мужчинам многого не надо. Все им хорошо. Значит, дело за женщинами. А найдите такую женщину, которая бы не мечтала, как пушкинская старуха в “Золотой рыбке”, по крайней мере, о своем доме со всеми причиндалами, а потом уж о Канарах и пр., по нарастающей.
Наши “новые русские” по своей расторопности и хватке напоминают каких-то половых, не правда ли? Стали бы они так суетиться, если бы не жены и любовницы? Все пляшет вокруг женщин. Слоган “ищите женщину” не отменен, он работает из века в век. Чтобы “принять” женщину (не взять, а принять), они обставляют вокруг себя массу вспомогательных средств, как бы продолжение самих себя — дома, машины, квартиры, кухни, гаражи, бассейны, даже библиотеки с аудио-видео и солярии. Конечно, им и самим этого всего хочется. Но что значит хотеть что-то, не разделяя это с кем-то… Это только половина удовольствия.
Другая половина заключается в соперничестве с мужчинами. Если бы не женщины, они и по сю пору соперничали бы в основном в спорте, войнах, искусстве, науке. И так было при советской власти, когда на материальном фронте не сражались бизнес-войска, во всех же остальных вполне можно было преуспеть. Именно потому расцвели вышеназванные составляющие человеческого бытия.
Посему при советской власти столь расцвел матриархат. Женщина, как говорится, вынесла все на себе. А что она несла? Она понесла материальные тяготы быта, пока ее мужчина обретался где-то в иных сферах.
* * *
“Но вернемся к
нашей матушке Земле. Сегодня мы
являемся свидетелями
информационного взрыва в
фундаментальных науках о строении
и функциях планеты. …На этой основе
доказано, что Земля — это предельно
энергонасыщенная и
высокоорганизованная система,
имеющая структуру сверхсложного
кристалла и обладающая
голографической формой памяти. Не
может быть случайностью и
сохранение на планете в течение
миллионов лет идеальных для биоса
(и в первую очередь для человека)
условий среды обитания —
тончайшего слоя на границе
активной Земли и холодного Космоса.
Многие исследования показывают,
что Земля как саморегулирующаяся
система, в ответ на внешние (из
Космоса) и внутренние (от
неразумной технологической
деятельности человека)
воздействия, с точностью идеальной
ЭВМ “включает” компенсационные
механизмы поддержания жизненно
важных параметров. Но с каждым
годом матушке-земле все труднее
компенсировать “техногенное
хулиганство” человечества,
сопровождающееся выбросами из недр
плазмоидов, землетрясениями,
цунами, техногенными и иными
катастрофами”.
Что же предлагает профессор, нет, уже академик Яницкий? О, выход прост. И он все тот же, что был предложен человечеству 2000 лет назад. “Чтобы у каждого душа была чистой, как у ребенка, разум — мудрым, как у старца, а тело — целомудренным, как у юных жениха и невесты”.
* * *
Вчера в купальне на Святом источнике — вошла, омыла лицо, но купаться побоялась, слишком холодно, хотя день был по-настоящему весенний, до 20 градусов, деревья, однако, еще не распустились, аисты мои прилетели и трещат — быстро ударяя половинками клюва — и этот деревянный треск у них песня — гнездо на электростолбе во дворе, расхаживает аист и по участку, вдоль пруда, но лягушек пока не слышно, тощенькие аисты после перелета, однако и все равно приятно. Правда, недосягаемо высоки. Мне же казалось, что они намного больше — это раз, а во-вторых, что я с ними фотографироваться буду чуть ли не в обнимку — так мы друг к другу привыкнем к концу сезона…
Песнь птиц отовсюду. Склоны горы в васильковых перелесках. Бело-розовые поляны подснежников, желтые — первоцветов.
В купальне вода в зависимости от освещения разная. Чувствуется, что очень живая. Совсем живая на ощупь вода. Особого качества благодатного. Целит. И вот под брусом, где под бревнами над водой солнечная щель — далее под водой чайного цвета глубина и это колебание, протекание — и… я качнулась глядя… и… оказалась в детстве, в том почти забытом состоянии детскости, когда где-то глядела на воду долго… И эти краткие минуты детскости сознания омыли меня не меньшей свежестью изнутри, чем святая вода.
Сегодня решила повторить — вчерашнего не возникло. Голова забита взрослыми проблемами.
Не таким ли дитятей стать, чтобы войти в Царство Небесное? Ибо, если не будете, как дети, не войдете в Царство Небесное.
Пока трудно определить это состояние, вербализация его — как попытка ухватить… как раз “ухватывание” в нем начисто отсутствует, присвоение… Такой же примерно проблеск, наверное, во мне был, когда года три назад увидела я на короткие миги во время службы в соборе “живую церковь”… то есть не иконы, а самих святых… Как это обрести постоянно?
* * *
Св. Иоанн Кронштадтский: “Я угасаю, умираю духовно, когда не служу несколько дней в храме, и возгораюсь, оживаю душою и сердцем, когда служу, понуждая себя к молитве не формальной, а действительной, духовной, искренней, пламенной… ибо чудно изменяюсь я в храме благодатию Божиею; в молитве покаяния и умиления спадают с души моей узы страстей и мне становится так легко: как бы умираю для мира и мир для меня, со всеми своими благами; я оживаю в Боге и для Бога, для единого Бога и весь Им проникаюсь и бываю един дух с Ним… О, как блаженна душа с Богом! Церковь — истинно земной рай! …Язык не может изречь того блаженства, которое вкушаешь, имея Бога в сердце своем! С Ним все земное — прах и тлен”.
* * *
Сегодня на Радоницу после службы священство и малочисленные сестры (у многих начались труды послушания — кругом все приводится в порядок после зимы), также и игуменья служили на кладбище литию. Немного постояв с ними, потихонечку я пошла к ступенькам вниз — в сторону источника — откуда и оглядывалась не раз — потому что вся группа поющих и молящихся оказалась на гребне холма — лицами к востоку — и потому для меня, снизу, за ними уже видны были только небеса.
Так и казалось, что стоят на краю земли, обращенные к безбрежным просторам будущего века.
Столь красивая и выразительная группа составляет такую отраду зрению, что радуешься одному тому, что сподобилась это видеть (не в фильме, не игра, не фото, то есть не искусство), а реальное присутствие. Какой-то такой момент реальности, который и сам в себе содержит абсолютное соответствие моменту — проглядывает инобытие, а оно, когда возникает хоть в чем-либо в нашей жизни, заставляет нас словно очнуться. Словно во все остальное время мы ходим в забытье.
* * *
Как человек справился со своим чревоугодием, показывает не так пост, как первые дни после поста.
Хочется быть святой и чистой, стяжав Дух Святой, не уходить от Господа ни в мыслях, ни в желании впечатлений, ан нет, не получается.
Молюсь, воздыхая о своей нечистоте, прошу вразумить, наугад (гадательно) открывая псалтирь св. Ефрема Сирина:
“Если хочешь, чтоб пристань была безопасна, огради ее плотами, которые бы не вдруг колебались от бури страстей; иначе пристань обратится в место крушения.
Слова страстные, если найдут себе место в душе, как крючьями влекут ее на зло, в ров пагубы.
Избегай душевредных сходбищ, и душа твоя всегда будет наслаждаться тишиною” (Псалом 2, 103).
Вот и ответ…
* * *
Западная цивилизация выработала право на приватность (right to privacy). Частная жизнь имеет правовую ценность. Это связано с появлением новых технологий, из-за которых вмешательство в частную сферу жизни человека значительно упростилось. Есть и право “быть оставленным в одиночестве” (let to be alone). И в то же время затрачиваются огромнейшие средства на всеобщий контроль. И эти миллиардные вливания в Россию — как впрыскивание морфия.
* * *
Сердечное недомогание продолжается, но это от атмосферы. Темные пятна, магнитные бури…
Очень не хотела трудиться и жить правильно. Сев к компьютеру, залезла в Интернет под предлогом посмотреть почту и сайт “Стояние за Истину”, после чего оказалась в lgz.ru, потом в Журнальном зале, потом в lib.ru, это уж понесло, как рюмка за рюмкой, откуда перекинула себя на другие литературные сайты… День таким образом благополучно пропал, и все под предлогом работы.
Однако, как ни странно, такие эскапады, противоречащие логическому настрою, что-то дают мне в понимании написания романа. Будто я собака, ищущая рвотную травку. Отвлечения эти не без пользы оказываются в конечном счете, несмотря на грызню совести.
Единственно что… что когда же я все-таки книгу-то закончу? Сколько ж можно тянуть?
И куда деваются боли в сердце?! Пока читаешь?
И откуда они возникают, когда перестаешь… грешить.
1 Сайт “Стояние за Истину” http://www.voskres.ru/truth/
(Продолжение следует)