Опубликовано в журнале Урал, номер 2, 2002
Дмитрий Теткин — родился 20 лет назад в г. Лесном. В настоящее время образовывается как философ в Уральском университете. Постоянный автор журнала “Урал”.
* * *
Заискрит
боржоми в горле, рядом дедушка
живой,
Первомайское застолье, отсвет
белый ножевой,
Шпроты, всякие салаты, папа
выпивший чуть-чуть,
В телевизоре парады, у солдат
блистает грудь.
Я сижу счастливый очень, пью себе
томатный сок,
Самый умный и красивый, самый
маменькин сынок,
О судьбе не помышляя, развитый не по
годам,
В кресло заберусь с ногами, книжку
никому не дам.
“Детская энци-кло-пе-дия” — читаю,
можно жить,
Там в главе “литература
буржуазная” лежит
Золотинка.
* * *
Что за
беспомощность моя, что за
Использованность рифм, созвучий,
Всех смыслов и мотивов, что за сучий
Век, ночью воспаленные глаза
Закрыты
настежь, все-таки внутри
Зрачка, где океан дрожит соленый,
Есть образ твой, что не в меня
влюбленный, —
Неврозы, слезы, розы, даже три.
Надоедает
жить в просторах книг,
О бытие страдать в библиотеке,
Мне седуксен бы выкупить в аптеке
И видеть сны, забывшись в тот же миг.
Ирония,
цитата, пустота.
Все тра-та-та, а занял чье-то место
В журнале. У подруги тили-тесто,
Она выходит замуж, жить до ста.
Хоть
виноград тысячелетний рад
Мне — град, стучащий по
автостоянке,
Где я пою после вчерашней пьянки
Среди сигнализаций и оград…
* * *
Не золото, а
ржавчина листвы,
сплошное месиво под каблучками
красивыми, когда еще на вы
с одной тобой общаюсь не стихами,
а черт те как, не пьяный, но дурак,
про время года и литературу,
сентябрь, кругом вода и полумрак,
поскольку вечер все-таки, фигуру
твою фигурой речи заменить,
конечно, можно, но едва ли нужно,
судьба скорее ниточка, чем нить, —
пусть шарик отрывается воздушный.
За ним шагнуть несложно из окна,
хотя смешно, грешно и безутешно.
Жизнь неизбежна больше, чем скучна.
Хотя всегда права, права, конечно…
Элегия Н.С.
Колыхание
сердца, сухая подушка, тупик
Невозможной любви, как возможность
печали и слова,
Но мне жаль, что я снова тебя не
встречаю уже
На окраине лета, последнем твоем
этаже,
Где стоишь ты с собакой, а любишь,
конечно, другого,
Предлагая мне дружбу, и жвачку, и
ангельский лик.
В записной
моей книжке десятка и презерватив,
И не то что бы счастлив, но хочется
даже не секса,
А случайности, нежности, зыбкости,
музыки и
Как бы точки паденья наверх,
пустоты в бытие,
Ощущенья почти завершенного нового
текста,
Ты меня не жалеешь, хоть в общем-то и
не красив…
Все подруги
твои говорят, что не надо тебе
Со мной вовсе встречаться,
поскольку я циник и кто-то
Там еще, вроде хам, ненормальный,
дурак, идиот,
Вечно грустный, с приветом, вообще
лучше от
Меня дальше держаться, а то, мол,
проблемы, заботы,
Что потрахаться хочет, как все, и
т.д. и т.п.
Ты
останешься в памяти — радость,
улыбка, подвох
Неумения, непонимания — просто
знакомой,
В типа стильной одежде, бегущей от
мира туда,
Где звезду отразит на очках
дождевая вода.
Притяженье планеты, но все-таки мы
невесомы…
В твоем белом подъезде написано,
что “Серый — лох”,
Бесполезно в
стишках мне тебя обнимать хоть
чуть-чуть.
Ощущение несовершенства, что, в
сущности, то же,
Что и знание, что совершенство
возможно, что то,
Что нельзя описать, —
недоступность, прекрасней ничто,
Словно к первому снегу касание
радостной кожи.
Ты целуешь его и, с разбегу бросаясь
на грудь…
* * *
А. Ситникову
Не стоящая ни
гроша,
но настоящая душа,
как сигаретный сизый дым,
лети над городом моим,
не больше, чем чужим, зато
там я всегда живой в пальто,
и первый мокрый снегопад,
которому немного рад,
мне робко падает в зрачки,
смеются рядом девочки,
но я люблю другую, ту,
что видел в спешке на мосту
я из трамвайного окна.
И так банальны, так бана…
в газетке наши имена.
* * *
В
предпоследнем трамвае не спишь, а в
окне
Над вечернею тьмой пролетающих
зданий
Отражается профиль красивый
вполне,
Макияж и улыбка… не хватит
названий.
И двух слов
не связать, как дурацкий шнурок.
Незнакомка, мираж, не шатенка,
студентка.
И уложены волосы, слышится рок
Из наушников плеера. К счастью,
коленка
Согревается
справа — хороший трамвай.
Остановка, и, выйдя нисколько не
быстро,
Муза прямо в киоск, а ты дальше
мечтай —
Чтоб кареты и розы, признание,
выстрел…
Декадент-неудачник,
кто сам ты себе,
Перепутал совсем времена и
призванья,
Только лысый Казарин поверит тебе,
Как ее ты любил, и в свое оправданье
Ты получишь
семьсот гонорарных рублей,
Словно черновиками больных
тополей.
* * *
Желание быть
вместе навсегда
обречено на счастье и разлуку,
и, добавляя жареного луку
в кастрюлю, где давно кипит вода,
ты плачешь и
смеешься, словно бы
предчувствуешь, что вскоре мы друг
другу
надоедим по замкнутому кругу,
пока же суп едим и нет судьбы.
Пусть быт
превозмогает бытие,
нам дарено другое напряженье,
не соблюсти законы притяженья
земли в ее сплошном падение.
Музыки в
общежитии звучат,
за стенкой голос матерится, споря,
—
Как далеко до греческого моря…
Но полуголый клен не виноват,
что можно
страсть легко изображать,
по счастью, это вовсе и не сложно,
и нежность так смешна и невозможна,
и радость так бездарна, что не жаль
расстегивать,
и сбрасывать потом,
и целовать, и гладить, чуть касаясь,
за теплоту вовеки не таскаясь
и возвращаясь русским языком…
Все
синтаксис прикосновенья, мне
так трудно различать уже движенья
нас, ибо все одно воображенье,
изнеможенье
немоты во сне…
Среди дверей
в мерцании лампад
дневного света вечером предзимним
к тебе я шел по коридору… и мне
так хорошо не уходить назад…
* * *
Я не увижу
листопад в Стокгольме,
зато пройдусь с тобой по
Компроспекту,
Где тополя растерянны листвою,
кругом сентябрь, наставший
понемногу,
И дети снова в школу заспешили, а ты
ее закончила. Инспектор
ГИБДД в машине с мегафоном все
смотрит, как бегут через дорогу
В бантах огромных белых
первоклашки, но не по зебре, а куда
попало
Ты говоришь: “была на дискотеке с
подругами …что стильно одеваюсь,
Что отчим пьет, что начала работать
и рядом с домом продавщицей стала,
И что грузить тебя совсем не надо, и
что дурак, и спать не собираюсь…”
В моем
портфеле Деррида и Бродский,
в кармане джинсов мелочь и дискета,
И я весь из себя такой писатель,
талантливый, зато провинциальный,
В ботиночках, в плаще и с сигаретой,
хотя и не курю, но с сигаретой.
Ты спрашиваешь, волосы поправив:
“че значит твой
конфликт экзистенцальный?..”
А г. Лесной
божественно-прекрасен: рабочие не
дремлют на заводах,
Груз стратегический разгружен
ночью, и молоко, как никогда,
приятно,
К онкологу по записи бесплатно,
погода все прекрасней год от года,
А чистота на улицах такая, что
уезжать не хочется обратно.
Ах, божтымой! Березки то рябины,
фонарики и урны с украшеньем,
И можно, заходя в библиотеку, в
буфете съесть нежирную котлетку,
И, старушонке руку потрясая, с лица
неутомимым выраженьем,
Сказать ей: “да, поэма об утятах
заслуживает высшую отметку…”
На площади
величественный Ленин, в Новом
районе здания цветасты,
Кругом не стукачи, а цвет науки,
кругом спортсмены с добрыми
глазами.
В твоем и продуктовом магазине
полно минтая и томатной пасты,
И кажется счастливым, между прочим,
все, что могло случиться между нами.
Но бывший бойфренд твой плюется
ловко,
прощаясь с козланострами своими,
И на углу стоит предположивший, что
“этот пиздобол конкретно схватит
За то, что ходит с телками чужими…”