Опубликовано в журнале Урал, номер 10, 2002
Вениамин Максович Голубицкий — родился в 1957 г. в Перми. Публиковался в “Литературной газете”, “Комсомольской правде”, журналах “Юность” и “Урал”. Автор сборника стихов “Кадиш”. Живет в Екатеринбурге.
***
Шагнуть за
калитку, где лезвия тьмы
Горят синеватым свеченьем.
Травы стрекотанье, черненье сурьмы,
Луны неживое теченье
По руслу забытой,
заглохшей реки,
Где свет будет литься по травам,
А высохнет к утру. И, как ни влеки
Теченьем стихи к переправам,
Застрянут на
рифме немой и больной
К рассвету, как рыба на суше
С раздувшимся брюхом, блеснув синевой,
Спокойствие мира разрушат…
О, бог травяной,
только высунь рога,
Спираль вещим символом веры,
В хитине хитоны жрецов и стога —
Голгофой, а мира размеры
Очерчены леса
далекой чертой,
Там уханье слышно Харона
И грешников злобный и сладостный
вой
Надмирных во славу законов.
Все ниже, все
ближе к манящей земле,
Трава сквозь тебя прорастает,
И нежность, как будто в клубящейся
тьме,
Дыханье Творца ощущает.
Как трудно
поверить, что новый рассвет
Нам небо вернет и границы.
В иные миры птица рвется… Но нет.
О стекла ей биться и биться.
***
Опять мы брошены
друг другом,
И расставания в горсти.
Смешны снега московским вьюгам,
Растаявшим на полпути
До влажно дышащей брусчатки.
Набег Мамая, тьмы и тьмы
Прошли в неназванном порядке
Из тьмы во тьму, и с ними мы.
Столица одиночеств вечных,
Продавшая все задарма.
Играет музыка беспечно,
Сводя неслышащих с ума.
И адрес тени называют,
И ноги глупые ведут
Туда, где, тихо умирая,
Остатки памяти живут.
Звени, оторванный звоночек!
Пусть дверь заложена давно,
Ступени холодны и к ночи
Жильцы прогонят все равно.
По воздуху переступая,
Глотая выхлоп газа, гул, —
Туда, где музыка играет,
В которой я всегда тонул.
На небесах, в московской кухне
И рае коммунальных склок,
Сойдемся мы, и не потухнет,
Мерцая, дружбы огонек.
***
И только сны о
невозвратном
Нас возвращают в клетку жизни,
К снегам, колючим и отрадным,
В слепой и преданной Отчизне.
Как высоко мы раньше жили!
Под нами ангелы кружили,
Над нами вороны кричали,
На шпиль пытаясь приземлиться.
Какие вечные печали
Уже тогда нас навещали,
Какие сны пытались сбыться.
Томящий страх закрытой двери,
Стучать в нее — не достучаться,
За ней все горькие потери,
Они нас ждут в Квебеке, Твери,
Они однажды не приснятся.
И это будет окончаньем
Нелепой жизни верхоглядной.
Ответит небо нам молчаньем.
На остановке “Безотрадной”
Стоит пустая электричка,
Перрон без звуков и движенья,
И чиркает по небу спичка,
И нет ответа и спасенья.
Предзимье
Летящий по
воздуху,
Облепляющий невидимые объемы
Платок.
Дождь стеной,
Как шипящие, пунктирные,
Покинувшие телевизор помехи.
Сгустки молочных тел,
Выжатый из вечности сок,
Возносящийся паром,
Застывающий серебрящимся,
Словно на радиаторе холодильника,
Мехом.
Это портрет времени,
Или пространства,
Или бред больничный, сырой.
С жизнью развод,
Подушки распороты,
Вьюга перьевая.
Вагнер вне пафосной скорости,
Пластинка скрипит, умирая.
Стук алюминиевой палки,
С которой идет слепой.
Цвет времени белый,
Время — иней, снег,
В худшем случае — лед.
Пусть пространство
Кутается в термос
Вывернутой шубы.
Ток по кровеносным сосудам,
Как в электрической грелке,
Идет
И смыкает,
Как выключатель,
Посиневшие губы.
Координаты райских пространств —
Сума и тюрьма.
Срок замерзает слезою,
Скатиться не хочет.
И, солитерною лентой
В просторы дымя,
Поезд летит
И в инсультных сосудах
Грохочет.
Жалкий поэт,
Примерзающий словом язык,
К заиндевелой поверхности
Топора на морозе
Только затем,
Чтоб снова соблазн возник
Кровью согреть снега,
Изъясниться в прозе.
***
Уходить, бежать,
всегда скрываться
От всего, что может привязать,
Наказать любовью святотатца,
Обогреть, заставить замолчать.
Наказать надежных и любимых
Словом и поступком, наконец.
Скачет черным легким пилигримом
В сети мира маленький скворец.
И в любви он бьется, как силками
Связанный, толчками гонит кровь,
Болью наслаждаясь, синяками,
Нежных слов ненужных не готовь.
Как свистит он где-то на помойке,
Как щебечет славу небесам!
Лишь бы мир сопротивлялся стойко,
Чтобы он оглох от счастья сам.
От свободы холодом дохнуло,
От любви скопленьем нечистот.
И плевок огня швырнуло дуло,
Выбор сделан верный. Он ведь тот,
Кто искал такого окончанья.
Грохот стих, и свист в ветвях завис
Долгим эхом, неизбывной тайной,
Что с собой уносит скандалист.
***
Как будто наша
жизнь,
А смотришь отстраненно.
Когда она пришла и нашей назвалась?
Как будто у окна
Последнего вагона
Тончает на глазах
Со всем, что было, связь.
И нет уже примет
Неведомого быта,
Того, что нашим был
И двигал разговор.
Предметность умерла,
История убита,
На кухне чай остыл
И завершился спор.
Где крышка из фольги
На горлышке кефира?
“А ну-ка, отними”…
И жизнь все отняла.
Нимфетка подросла,
Лолита в складках жира,
И туповатый взгляд
Над крошками стола.