Пьеса
Опубликовано в журнале Урал, номер 10, 2002
Действующие лица
Александр
Николаевич Бенуа
Юноша
Девушка
Версаль, 1960 г.
Аллея Версальского парка. Февраль. Неяркое солнце. За этюдником под легким, воткнутым в землю зонтом сидит на раскладном стуле девяностолетний старик, работает неторопливо.
Бенуа
“Акварелировать”…
Какое слово…
Лет восемьдесят слышу я его.
А может быть, все восемьдесят
девять?
Я это слово слышал и младенцем?
Когда круги сиреневых видений
Мне заменили свет и солнце дня.
(Закрыл глаза, подставив
солнцу лицо.)
Я ощущал лучи, в
кроватке лежа,
И улыбался в томном полусне,
Как улыбаюсь солнцу и сейчас,
Его сквозь веки старческие видя.
(Открыл глаза, работает.)
Наплывом
полусонных давних грез
Круг завершен… Все старики —
младенцы,
Вобравшие наивность первых дней
И мудрость опытности лет последних.
Лет, прожитых как будто бы недавно.
Ну как вчера… Я полон ощущений
И новых мыслей и желаний полн.
Но нет уже душевных сил работать
Ни для любимейшей Гранд Опера,
Ни для непревзойденного Ла Скала.
Могу акварелировать и только.
И зябко на душе. И разве странно,
Что я устал и смерть уже желанна?
(Отмахнулся.)
Никто не слышит
мыслей человека,
И слава богу… То бы устыдился
Покорности и своего бессилья.
Такое благо нам дано — скрывать
Свой страх, не огорчая близких,
Беседуя как на духу с собой…
(Порыв ветра.)
Холодный ветер.
Надо застегнуться.
(Пошел мелкий дождь. Бенуа
выглядывает из-под зонта.)
Опять дождя
придирчивые пальцы
Ощупывают царственный Версаль,
Чтобы найти изъян, и не находят.
Все — совершенство здесь…
Несовершенен
Средь совершенства только человек,
Хоть совершенство плод его
творений.
Как бы велик, несовершенный гений.
(Работает.)
Какой промозглый
и холодный дождь!
(Озорничая.)
А где же
королевский ваш портшез?
Sir, вы рискуете, гуляя в парке
В февральскую ненастную погоду.
(Работает, кисть падает. Он
задремал.)
Как странно…
Задремал и оказался
Не где-нибудь, а в Павловске у дуба.
Его, оглядывая, обошел
И вышел вдруг к аллеям Ниобеи.
Рассказывали мне: в сорок втором
У статуй на виду людей казнили,
Казнили соплеменников моих.
Екатерининский дворец разрушен…
(Выходит из-под зонта, не
замечая этого.)
Представить не
могу. Как Трианон
Разрушенным представить
невозможно.
Французы сохранили свой Версаль.
Они мудрее русских иль слабей?
Красотами и грацией творений
Ни Царское Село, ни Петергоф
Не уступают изыску Версаля…
Какое счастье, что, закрыв глаза,
Я в силах видеть залы Эрмитажа
И ангела с приподнятым крестом
Поверх Александрийского столпа…
Крест ангела — защитник
Петербурга,
Как петербуржцы, как и весь народ.
Россия для меня — лишь Петербург,
С которым врозь я волею событий.
Не нужен я Парижу, там забыт.
(Вдруг смеется.)
В моих ушах гул
от коня Петра…
Но вспомнил я не пушкинские строки,
Прислушался к рисунку Бенуа.
(Порывы ветра.)
“Петр” Фальконе
и римский “Марк Аврелий” —
Два символа народов и эпох.
Путь от рожденья до могильных келий
Не так уж короток, не так уж плох.
(Пытаясь убедить себя.)
Я, полюбивший
древности, постиг
Творенья гаснущих цивилизаций.
Века, упрятанные в краткий миг,
Нам и даны, чтоб ими восторгаться.
И явь вновь обретенного искусства
Былых эпох и государств былых
Нам дарят связь времен и дарят
чувства
Нетленности ушедших и живых.
Не узнанное в радости тобою
Нам не заменит сущий опыт свой.
Ты мучаешься собственной судьбою
И тем, что будет сделано тобой.
Все в мире нужно видеть самому,
Судья всего — твое проникновенье.
Насколько веришь сердцу и уму,
Настолько прозорливо вдохновенье.
И как пройти нам мимо полной кружки,
Чьей влагой гений целый мир поил?
Глаза мои на мир открыл мне Пушкин,
За ним Чайковский уши мне открыл.
И, может, опыт мой живой строкою
Войдет потом в творения других,
И кто-то молодой своей рукою
Из прозы давней вычеканит стих?
(Заметив, что он под дождем.)
Под зонт, под
зонт скорей! Не простудиться б!
(Поводит плечами от дрожи,
заходит под зонт.)
И все-таки
закончу я этюд.
(Появляются юноша и девушка.)
Как не люблю
восторженных туристов!
Черт их побрал бы! Черт бы их побрал!
Постой, но эти говорят по-русски.
Юноша
Идем скорей. Автобус наш уйдет.
Девушка (задержавшись
у этюдника)
Простите любопытство.
Бенуа
Sil vous plait.
Девушка (на акварель, юноше)
Совсем как Бенуа…
Наш Бенуа…
(Пробегают.)
Бенуа
Она сказала
“наш”… “наш Бенуа”?!
Послышалось или она сказала?
“Совсем как Бенуа… наш Бенуа”.
И эту радость выдержало сердце?
Тогда ему не страшно ничего!
(Торопливо закрывает
этюдник.)
Сказать
родным — я не забыт в России.
Пока жив в памяти, я не забыт!
(Закрыл зонт, сложил этюдник и
стул.)
Я подарю этюд…
Мадмуазель!
Не слышит… Им совсем не до меня.
Но походя они мне подарили
В награду за бессонницу ночей
Ночь белую, фонтаны Петергофа
И плеск Невы у каменных ступеней.
Там помнят Бенуа! Меня там помнят.
И не художники они. Простые люди.
Россия помнит, помнит Бенуа!
Я десять лет сумею протянуть,
Держа в руках и кисти, и палитру.
(Вдруг закашлялся и стал
лихорадочно закутываться.)
Какой холодный
ветер! Серый дождь
Придал Версалю новые красоты.
(Где-то зазвучал орган. Бенуа
стал спокоен.)
Придет весна,
согреется земля,
Деревьев почки будут хлопать
гулко…
Дописаны “Прогулки короля”,
И вот моя последняя прогулка.
Дождь перестал.
Выглядывает солнце. Бенуа из-под
руки смотрит на него. Мелодия
органа звучит громче, достигая
крещендо.
Внезапно обрывается, но уже после
закрытия занавеса.