Роман
Опубликовано в журнале Урал, номер 1, 2002
Окончание. Начало в №12, 2001 г.
Лапидус 12
Лапидус принюхался — из окна машины пахло надвигающейся грозой.
Лапидус посмотрел на Эвелину — она была без очков. Видимо, забыла. Или в квартире, или на чердаке. Лапидус подумал, когда видел ее в последний раз в очках, и вспомнил, что это было уже очень давно, еще утром, когда шла гроза и она остановила машину у обочины.
— Дождь пойдет, — сказал Лапидус, мрачно уставясь в лобовое стекло.
— Бензин заканчивается, — ответила ему Эвелина.
— Это плохо… — тем же тоном сказал Лапидус.
— Надо заправиться, — пробормотала Эвелина и повернула машину куда-то влево.
Лапидус опять посмотрел в приоткрытое боковое стекло. Они ехали по ночной молчаливой улице, из окна все так же пахло надвигающейся грозой. Над улицей нависали дома, ровной, утомительной шеренгой, девяти и двенадцатиэтажные однотипные дома, в редких окнах горел свет — три-четыре окна на весь дом.
По некоторым из домов отчетливо пробегали хорошо заметные голубые искры.
Эвелина повернула машину вправо, шеренга домов тоже повернула вправо.
Голубых искр стало больше, они собирались в гроздья и нависали над балконами.
“Какие славные пчелки”, — подумал Лапидус, повернул голову в сторону Эвелины, и ему опять захотелось кричать: за рулем, сосредоточенно глядя на дорогу, сидела крашеная блондинка с пухлыми, чуть подкрашенными губами. Его бывшая начальница.
Лапидус посмотрел в сторону домов: пчелок становилось все больше и больше, голубые искрящиеся гирлянды, висящие гроздьями над балконами, как мидии или устрицы, ракушки и раковины, собирающие, втягивающие в себя все, что окружало Лапидуса.
— Ненавижу! — сказал Лапидус, глядя на начальницу.
— Успокойся, — ответила Эвелина, делая очередной дежурный поворот.
— Ненавижу, — повторил Лапидус и осклабился.
— У тебя что, крыша поехала? — спокойно сказала Эвелина.
— Это все из-за тебя! — прорычал Лапидус, думая, как бы ему сделать так, чтобы крашеная блондинка навсегда убралась из его жизни.
Искрящиеся голубые гроздья начали спускаться к земле.
— Тебя надо привязать к дереву, — сказал Лапидус, — к большой сосне…
— И что дальше? — так же спокойно спросила Эвелина, глядя на дорогу.
— Тебя когда-нибудь привязывали к сосне? — не унимался Лапидус.
— Можно подумать, — промурлыкала Эвелина, — что тебя привязывали.
— Ненавижу! — закричал Лапидус и попытался вырваться.
Его держали двое, тот, что был постарше, быстренько зажал ему рот рукой.
Лапидус попытался крикнуть снова, но получилось какое-то мерзкое, хриплое бульканье.
— Чего молчишь? — спросила Эвелина.
Лапидус, сидящий рядом с Эвелиной, смотрел на того Лапидуса, которого держали двое. На совсем еще юного Лапидуса, Лапидуса, которому было двенадцать лет. А может, что и десять — точно Лапидус не помнил.
Его держали двое, и один из них зажал ему рот рукой.
Машина вновь повернула, искрящиеся голубые гроздья достигли уже самой земли, вот-вот, как должна была начаться гроза.
— Он меня достал, — сказал тот, что постарше, — он меня достает каждый день, ходит за нами, ходит…
— Его надо привязать к дереву, — сказал второй, не такой тощий и со светлыми волосами, — давай привяжем его к дереву и оставим до вечера.
Лапидус посмотрел на солнце, оно было в зените.
Лапидус посмотрел на начальницу. Начальница кривовато улыбнулась Лапидусу и сказала:
— Что, допрыгался?
Голубые искрящиеся гроздья внезапно начали бешено вращаться, сливаясь в один гигантский шар. Прозвучал первый раскат грома.
— Этого еще не хватало, — сказала Эвелина.
Лапидус вновь попытался еще раз прокричать “Ненавижу!”, но вместо слов опять получилось хрипловатое бульканье. Можно было, конечно, укусить зажавшую рот руку, но тогда стало бы еще хуже — это Лапидус знал, как знал и то, что эти двое действительно привяжут его к дереву.
Начальница осклабилась, и Лапидусу показалось, что изо рта у нее растут клыки — два белых, длинных и очень острых клыка торчали по уголкам рта. Один — в левом углу, другой — в правом, сейчас она наклонится к Лапидусу, нежно обнимет его за шею и прикоснется клыками к горлу.
Из гигантского искрящегося шара ударила молния, вслед за ней прозвучал второй удар грома.
— Влипли, — сказала Эвелина.
— У меня есть идея, — засмеялся тот, что зажимал Лапидусу рот рукой.
Второй ничего не ответил, только хмыкнул.
— Он все хочет, чтобы мы поиграли с ним в индейцев, а что делают индейцы со своими пленниками?
— Что делают индейцы со своими пленниками? — переспросила начальница.
— Ты несешь полный бред, — сказала Эвелина, закрывая окно: на улице начинался дождь.
— Индейцы привязывают пленников к дереву, это первое, — как-то очень торжественно проговорил тот, что зажимал Лапидусу рот рукой.
— Понял? — спросила начальница.
— Странно, — сказала Эвелина, — это уже просто какая-то мистика: мы с тобой второй раз за день попадаем вместе под дождь!
— Вы не индейцы! — хотелось крикнуть Лапидусу. — На вас нет боевой раскраски, вы не носите на голове перья, да и потом: где ваши луки со стрелами?
Белобрысый посмотрел на Лапидуса, хмыкнул и начал ногами распинывать кучу валежника. По спине Лапидуса пробежали мурашки: под кучей были зарыты лук и стрелы, а также два боевых томагавка, сделанные из маленьких плотницких топориков.
— Я бы с тебя тоже скальп сняла, — почти пропела начальница и внезапно сильно ударила Лапидуса в промежность.
Лапидус попытался закричать, но и в этот раз получилось только все то же хриплое бульканье — рука еще сильнее сжала Лапидусу рот.
— Бензин кончается, — вновь сказала Эвелина, — и дождь, как назло…
— Давайте, давайте, — вновь пропела начальница, — привязывайте его, я помогу!
— У тебя есть тряпка? — спросил Рука Белобрысого. — А то мне держать надоело!
— Есть платок, — ответил Белобрысый и протянул Руке платок.
Лапидуса подтащили к большой, стоявшей чуть наособицу сосне и рука впихнула Лапидусу в рот грязный носовой платок Белобрысого.
— Ремень давай! — скомандовал Рука.
— Нет ремня, — ответил Белобрысый.
Эвелина еще раз повернула машину и вновь мрачно заметила, что бензин кончается.
— Возьмите колготки, — сказала начальница, — они прочные, дорогие…
— Снимай! — сказал Белобрысый.
Лапидус уже ничего не понимал и только смотрел то в окно, за которым вместо пофыркивающих и искрящихся голубых гирлянд мрачно голосила многотонная масса дождя, то на того себя, которого держали у стоящей наособицу сосны Рука и Белобрысый, ожидая, пока начальница даст им колготки.
Начальница приподняла юбку, но потом — будто передумав — вновь опустила ее.
— Мы его привяжем и уйдем, — сказал Белобрысый, — и он будет стоять у дерева, а по нему поползут муравьи…
— Маленькие и черненькие, — добавил Рука, — а потом к ним присоединятся большие и рыжие. Они будут ползти по нему и покусывать, покусывать, покусывать…
Начальница вдруг резким движением сняла с себя юбку и осталась лишь в блузке и колготках, под которыми просвечивали черные трусики.
— Ты невменяем, Лапидус, — сказала ему Эвелина, — тебе сейчас надо думать о другом…
“Я вообще не думаю!” — подумал Лапидус, чувствуя, как его все сильнее прижимают к дереву.
Начальница стянула с себя колготки и протянула их Белобрысому.
— Вяжи покрепче! — сказал Рука.
— Муравьи, муравьи, — запела вдруг начальница, — не тревожьте вы нас!
— Все, — сказала Эвелина, — встали. И из машины пока не выйти!
— Ну что? — спросил Белобрысый, отходя поодаль и любуясь своей работой. — Как думаете, крепко?
Рука поднял с земли лук и выбрал одну из стрел.
— Да, — сказала начальница, — хорошо тебе сейчас будет, Лапидус!
Лапидус чувствовал, как у него на глазах опять навернулись слезы. Он хотел только одного: чтобы старшие его приняли в игру. И они его приняли. Вот только совсем не так, как об этом мечтал Лапидус. Они уже сделали ему больно и скоро сделают еще больнее, его уже привязали к сосне, а в рот засунули вонючий носовой платок. И вот-вот, как в него будут целиться из лука.
— Я что-то придумала, мальчики! — ухмыльнулась и вновь показала клыки начальница. — Расстегните ему штаны!
Белобрысый расстегнул Лапидусу штаны и посмотрел на начальницу.
— Стяни их пониже! — приказала та.
Рука наложил стрелу на тетиву и примерился.
— Надо идти, — сказала Эвелина, — нам нельзя оставаться в машине, они нас догонят!
Белобрысый начал стягивать с Лапидуса трусы, Лапидус брыкался и мычал сквозь заткнутый платком рот.
— Стягивай, стягивай! — командовала начальница. — Сейчас ему станет совсем хорошо!
Белобрысый стянул с Лапидуса трусы и отскочил в сторону.
— Дай их сюда! — проговорила начальница.
— Эй, — сказала Эвелина, — ты что, заснул? Нам пора…
— Мне это понравилось, — проговорила начальница, — про муравейник, только вот где он тут?
— Вот, — подобострастно сказал Рука.
Начальница подошла к муравейнику и положила на него трусы Лапидуса.
— Пусть полежат.
— Мы промокнем, — сказал Эвелине Лапидус.
— Если мы не промокнем, — ответила Эвелина, — то мы умрем, ты этого хочешь?
— Не знаю, — сказал Лапидус, — я уже давно ничего не знаю, у меня такое ощущение, что меня привязали к дереву, в меня целятся из лука, а в паху у меня разгуливают и кусаются муравьи! А ведь я хотел только одного — чтобы меня приняли в игру.
— Вот тебя и приняли, — ответила Эвелина, — только игры бывают разные, так что давай, вылазь из машины!
— Ну, — сказала начальница, беря палку и цепляя ей лапидусовские трусы, — а теперь вот ты это наденешь. Ты это наденешь, и они начнут по тебе ползать. Они начнут по тебе ползать и будут тебя нежно-нежно кусать. Тебе это очень понравится…
— Я ее ненавижу, — сказал Лапидус Эвелине.
— Кого — ее? — переспросила она.
— Ее! — ответил Лапидус. — Тебя когда-нибудь кусали муравьи в пах?
— Стрелять-то будем? — спросил уставший натягивать лук Рука.
— Стреляй! — скомандовала начальница.
Тетива дзинькнула, и стрела воткнулась в дерево рядом с левым ухом Лапидуса.
Муравьи больно жрали его между ног.
Начальница ухмылялась и показывала клыки.
Дождь лил стеной, дождь шел стеной, стена дождя придавливала к земле Лапидуса и Эвелину, стена дождя смывала с Лапидуса муравьев, стена дождя гнала прочь от дерева Руку и Белобрысого.
— Боже! — шептал Лапидус, пробираясь вслед за Эвелиной по колено в воде, — неужели это все происходит со мною в действительности, чем я провинился перед тобой, Боже, что ты устроил мне всю эту веселуху, ведь я просто Лапидус, простой, нормальный Лапидус, я хочу одного — жить, мне не нужны эти приключения, оставь меня в покое, я хочу домой, на диван, в тепло, к своему телевизору, мне больше ничего не надо, Боже, пусть меня все оставят в покое, — бормотал Лапидус, все так же пробираясь вслед за Эвелиной по колено в воде.
Лапидус попытался выплюнуть изо рта вонючий платок, и ему это удалось.
Рука и Белобрысый уже скрылись из вида — дождь был сильный, и они промокли.
Лапидус тоже промок, но ему от этого стало хорошо, очень хорошо, просто очень хорошо.
Он пошевелил руками — веревка, которой они были связаны, поддалась.
Лапидус начал вращать кистями рук, и наконец веревка сама развязалась — Лапидус был свободен.
— Сюда, — сказала Эвелина, — давай в этот двор!
Лапидус нырнул вслед за ней, двор был проходным, большим и абсолютно пустым, не считая, правда, понурой помойки да развесистого тополя посредине.
— Я устал, — сказал Лапидус, догоняя Эвелину, — мне надоело все куда-то бежать и бежать, мы что, не можем остановиться?
— Не можем, — ответила Эвелина, — ты разве еще ничего не понял?
— Я хочу лечь, — сказал Лапидус, — мне хочется лечь и лежать, я опять промок до нитки, я бегу куда-то с самого утра, меня все время преследуют кошмары!
— Бедненький, — проговорила Эвелина, — вот подожди, если они нас поймают, то ты ляжешь уже навсегда!
Внезапно дождь начал стихать.
Под козырьком крайнего подъезда сидела одинокая и мокрая дворовая собака, которая беззлобно тявкнула на пробегающих Лапидуса и Эвелину.
— Уже пятнадцать минут первого, — грустно сказала Эвелина, поджидая Лапидуса у выхода из двора, — а нам еще идти и идти!
Лапидус отошел от дерева и огляделся по сторонам. Лук и стрелы лежали там же, где их бросил Рука. Лапидус поднял лук с мокрой земли, поднял одну из стрел, наложил ее на тетиву и прицелился в ту сторону, где исчезли его мучители.
— Я только хотел поиграть! — сказал он, ловя ртом капли дождя. — Я ведь больше ничего не хотел, только чтобы вы взяли меня в игру, а вы!… — и он отпустил тетиву, стрела со свистом исчезла где-то в дождевой пелене, а Лапидус, натянув мокрые штаны, легкой трусцой побежал в противоположную сторону — подальше от этого перелеска и этого позора, от муравьиной кучи и наособицу стоявшей сосны, грубоватую кору которой он на всю жизнь запомнил своей собственной спиной, там еще был сучок, который впивался ему между лопаток, и чем туже привязывали его к стволу, тем больнее было, хотя все это уже осталось в прошлом, как в прошлом осталось и вчерашнее утро, и уха из пираний, и мерзкое ощущение беспомощности, пережитое им в окружении малолетних придурков, этой злобной, дикой, агрессивной стаи, готовой порвать его на части, такое же мерзкое, как запах фекалий в том канализационном колодце, куда он был вынужден нырнуть, скрываясь от терпкого предвечернего света и где большая бревенчатая тень осклабила зубы так же, как начальница в тот самый момент, когда его трусы были брошены в муравейник, и муравьи, маленькие и черненькие, а также большие и рыжие, целые полчища муравьев, приготовились десантировать на его еще безволосый — значит, не больше одиннадцати ему было — пах, стройные армейские колонны муравьев, смытые внезапно пошедшим дождем…
— Эй, — услышал внезапно Лапидус, — вы оба, давайте сюда!
— Все, — сказал Лапидус, — они нас достали!
— Это не они, — сказала Эвелина, — они бы не стали нас звать…
— Тогда кто же? — спросил Лапидус.
— Эй, — услышали они повторный окрик, — быстрее шевелите ногами!
На той стороне улицы, прямо напротив выхода из двора, по которому Лапидус с Эвелиной только что совершили очередную безумную пробежку, под большим и ярко-зеленым зонтом стоял Манго-Манго.
Внезапно дом, который они только что миновали, начал крениться.
— Быстрее! — совсем уж истошным голосом завопил Манго-Манго.
Они побежали быстрее, улица была пустынной, дом позади уже не просто кренился, он качался, как при землетрясении.
— Бред какой-то! — сказал Лапидус, отпыхиваясь от бега. — Такого вообще не может быть, чтобы у нас дома качались…
— Качаются, но не падают! — глубокомысленно заметила Эвелина.
Лапидус обернулся и посмотрел на ту сторону улицы. Дом стоял как ни в чем не бывало, никаким землетрясением и не пахло. Дождь кончился, и голубые искры опять стали собираться в гроздья над балконами.
— Вот так встреча, селянин! — сказал Манго-Манго. — Мы опять встретились.
— Чему ты радуешься? — спросила Эвелина. — Я вот с самого утра от него избавиться не могу!
— Двадцать два! — пропел Манго-Манго. — Двадцать два очка… И быстро падающие слова… И еще пятьдесят за те письма, что ты прочитал… Если хочешь, можешь идти дальше, если хочешь, можешь оставаться…Что с того, что мы с тобою меченные надписью зеленой краской “индилето”…
— Это и есть тот сумасшедший? — спросила Эвелина у Лапидуса.
— Синяя машина, в ней едет Эвелина… — радостно пропел Манго-Манго.
— В машине бензин кончился, — грустно заметила Эвелина, — пришлось оставить!
— А куда ехали? — спросил Манго-Манго.
— Мне его надо спрятать, — тихо проговорила Эвелина. — я хотела его спрятать у себя на работе, но без машины нам туда не добраться!
— А сколько времени? — поинтересовался Манго-Манго.
— Двадцать минут первого… — посмотрела на часы Эвелина.
— Детское время, — захихикал Манго-Манго, — мы сейчас все спрячемся.
— Где? — тупо поинтересовался Лапидус.
— Идите за мной! — сказал, закрывая зонт, Манго-Манго.
Лапидус 13
Лапидус шел за Манго-Манго и чувствовал шеей петлю.
Петля была веревочная, а веревка — та самая, что лежала когда-то под телевизором. Пеньковая веревка с гадючьим узором на спине.
“Веревка, — вспомнил он грозное шипенье Эвелины, — у тебя есть веревка?”
Манго-Манго поднимался по узкой темной лестнице и держал свободный конец веревки в руках.
На другом конце была петля. И эта петля обнимала шею Лапидуса.
Лестница была очень узкой и очень темной, ступени были старыми и высокими. Лапидус запнулся, и веревка тут же сделала ему больно.
— Куда мы идем? — спросила спину Лапидуса Эвелина.
Веревка сдавила горло еще сильнее, так что Лапидус смог только что-то невнятно хрюкнуть в ответ.
— Куда мы идем? — повторила свой вопрос Эвелина.
“Ноль часов тридцать минут!” — внятно проговорил чей-то незнакомый голос.
— Что это? — испуганно спросил Лапидус, внезапно почувствовав, что веревки больше нет.
— Радио, — ответил Манго-Манго, — просто радио…
— Куда мы идем? — уже с истерическими нотками в голосе вновь спросила Эвелина.
— Уже пришли! — сказал Манго-Манго, и внезапно зажегся тусклый, желтоватый свет.
Лапидус посмотрел по сторонам и закрыл глаза. Потом открыл и снова посмотрел по сторонам.
— Что это? — спросила Эвелина.
— Это музей, — ответил Манго-Манго, — я его сторожу…
— Вижу, что музей! — услышал Лапидус собственный голос.
— А почему сюда? — спросила Эвелина.
— А куда еще? — ответил Манго-Манго и добавил: — Сюда и днем никто не ходит, а ночью и подавно…
— А мы пришли! — печально сказал Лапидус.
— Какой славненький! — сказала Эвелина, смотря на ближайшую к себе витрину.
— Я боюсь, — внезапно выговорил Лапидус, — они сейчас разобьют витрины, и нам опять придется бежать…
— Садитесь, садитесь, — сказал Манго-Манго, — куда хотите, туда и садитесь!
— Веревка, — сказал Лапидус, — откуда ты взял эту веревку?
— Какую? — удивился Манго-Манго.
— Ну, — промямлил Лапидус, — когда мы поднимались по лестнице… Помнишь?
— Помню, — сказал Манго-Манго.
— Так вот. Когда мы поднимались по лестнице, ты надел мне ее на шею. Помнишь?
— Не помню, — сказал Манго-Манго, — ты просто бредишь…
— Бедненький, — сказала Эвелина, — ну и денек у тебя выдался!
Лапидус начал хохотать.
— Свет, — сказал он, давясь собственным хохотом, — какой яркий свет!
— У тебя есть что-нибудь выпить? — спросила Эвелина Манго-Манго.
— Вон там, за львами! — ответил Манго-Манго.
— Львы! — закричал Лапидус. — Я же сказал: они разобьют витрины!
— За какими львами? — спросила, недоумевая, Эвелина.
— Да вон, — сказал сердито Манго-Манго и показал в дальний угол зала.
— Вижу, — сказала Эвелина, — там два каких-то чучела.
— Это черногривые львы, — сказал со знанием дела Лапидус, — каждую ночь они выходят на охоту.
— Настоящие львы, — подтвердил Манго-Манго, — они действительно выходят на охоту каждую ночь, когда спадает жара.
— Вы оба сбрендили, — заметила, вздохнув, Эвелина, — вам обоим надо срочно выпить!
— Аменхотеп не пьет ночью, — гордо сказал Лапидус, — Аменхотеп ночью готовится к охоте!
— Все, — грустно заметила Эвелина, — он готов…
— Пусть побредит, — ответил Манго-Манго, доставая из маленького холодильника в углу за львами бутылку водки, — нальем сейчас ему водочки — сразу легче станет…
Лапидус посмотрел в сторону горизонта. Дул ветер, с того края, со стороны Великого моря. Дул ветер и нес песок. Сегодня песок был белым, хотя небо — голубым. Небо было голубым, а солнце белесоватым, обжигающе-белесоватым, что и придавало песку белый оттенок.
Загонщики уже были где-то там, впереди, но ни один зверь еще не появлялся перед его глазами. Скоро он начнет скучать, и тогда придется что-то делать, чтобы развеять себя от скуки. Хотя может, что охота все же состоится, как это было и в прошлом году, и в позапрошлом, каждый год в одно и то же время он покидал свой дворец в Фивах и удалялся сюда, почти что на край света, к самому началу пустыни Нуб, за которой — Великое море и земли, которых он никогда еще не видел.
— Выпей, — сказала Эвелина и протянула Лапидусу пластиковый стаканчик. Лапидус послушно взял его и опрокинул в рот.
— Пустыня, — сказал Лапидус, — чувствуя, как внутри стало туманно и горячо, — какая красивая пустыня.
— Может, ему еще налить? — спросила Эвелина у Манго-Манго.
— Пока хватит, — сказал Манго-Манго, — время еще есть, посмотрим…
Лапидус клубочком свернулся на надувном матраце, который Манго-Манго вытащил все из того же угла. Он лежал, свернувшись калачиком, и чувствовал, как он безумно, безмерно, бестолково устал.
Как раз в этот момент послышались гортанные крики загонщиков и показались клубы взметенного песка. Лапидус привстал с матраца. Лучники напряглись, группа копейщиков-нубийцев уже рассыпалась впереди, держа копья наперевес. Лапидус начал считать приближающихся львов. Один, второй, третий… Без сомнения, это были львы, никакой иной дичи он не признавал, ведь никакая иная дичь не достойна его охоты. Мясо газели хорошо, если поджарить его на открытом огне, как хорошо и мясо большой антилопы, только убивать их — удел лучников и копейщиков-нубийцев, его дело — охота на львов, и Лапидус взял в руки свой тяжелый, инкрустированный золотом и слоновьей костью лук. Он не говорил ни слова, он давно уже знал, что в любых ситуациях и при любых обстоятельствах первым делом все смотрят на него. Это была забота лучников: смотреть, как приближаются львы, держать свои луки наготове и смотреть на него, пытаясь предугадать, захочет ли сегодня он выпустить свою стрелу первым.
— За этой дверью — будущее твоего царствования, о, Великий! — внезапно сказала ему Эвелина. — Там ждут тебя Боги, которые хотят посмотреть на тебя и научить тебя тому, что должен правитель. Там ждет тебя правда, та правда, которую знают только самые посвященные. Время пришло. Ты должен стать одним из них. Следуй за мной!
— Налей ему еще, — сказала Эвелина Манго-Манго, — что-то он мне не нравится, у него с головой явно не то.
Лапидус прерывисто дышал, глаза его были закрыты. Он лежал на надувном матраце все в той же позе скукоженного эмбриона.
Лапидус натянул лук, потом снова расслабил тетиву, в голове привычно запульсировала кровь, как всегда, когда до цели охоты оставались считанные мгновения. Первый лев уже был на расстоянии полета стрелы, нубийцы-копейщики разорвали цепь, и львы неслись прямо на лагерь. Два самца и три самки, пятеро львов, пятеро царей пустыни Нуб. Лапидус опять натянул лук и прицелился, пускать стрелу было рано, еще одно мгновение, еще одно… Стрела дзинькнула и понеслась навстречу выбранному Лапидусом льву, лев несся навстречу стреле, лучники, стоящие полукругом рядом с фараоном, выпустили свои стрелы, куча стрел и всего пять львов, Лапидус вложил следующую стрелу и снова натянул лук, лев встретился со стрелой и грохнулся на песок с пронзенным горлом.
Гортанные крики нубийцев-копейщиков смешались с пронзительными криками встретившихся с ними загонщиков. Еще два льва упали на песок и вновь вскочили с грозным рыком, один тут же зашатался и рухнул снова, а другой начал кружиться на месте, кружиться, кружиться, кружиться, удар копьем, окровавленное тело льва остается лежать на песке, хвала Тоту, хвала Ра и Озирису, Лапидус доволен, он выпускает третью стрелу, четвертую…
— Буди его, — сказал Манго-Манго Эвелине, — он уже двадцать минут спит, хватит…
— Я не сплю, — проговорил Лапидус, открывая глаза, я просто устал, но мне очень хорошо.
— Ты меченый, — сказал Манго-Манго, — тебе не может быть хорошо, меченым не бывает хорошо…
— Я тоже хочу выпить, — внезапно сказала Эвелина.
— Я не меченый, — сказал тем же тихим голосом Лапидус, — это вы все придумали, я просто поехал искать работу, но сел не в тот троллейбус.
— Так не бывает, — возразил Манго-Манго, — троллейбус он просто троллейбус, а значит — ты меченый!
— Я хочу выпить! — капризно повторила Эвелина. — Я с ним тоже с утра, как сумасшедшая!
Лапидус посмотрел на Эвелину. Она достала из-под своей одежды тыквенный кувшинчик с водой, плеснула воды в каменную чашку, стоящую возле плиты, затем, тоже из-под одежды, достала кусок хлеба и кусок сыра, положила рядом с чашкой, затем отошла на пару шагов назад и начала говорить, обращаясь в сторону.
— О, Великий Бог, — говорила Эвелина, смотря куда-то в сторону. — Прости меня, что давно я не заходила в это святилище, что чашка твоя для воды стояла пустой, и ни одного куска свежего хлеба никто не приносил тебе уже много-много месяцев. Но я пришла, о, самый Великий из всех Богов! Никто из них не может соперничать с тобой в могуществе, Анубис, потому что никто из них до конца не властен над смертью.
— Сколько нам еще бежать? — спросил Лапидус у Эвелины.
— Не знаю, — честно ответила та, — наверное, пока не догонят.
— Они догонят, — сказал Манго-Манго, — они всегда догоняют.
— Я хочу в туалет, — сказала Эвелина, — где здесь можно пописать?
— Вон там, — сказал Манго-Манго, — там на выходе есть закуток, найдешь?
— Там темно, — сказала Эвелина, — проводите меня.
Лапидус попытался встать с матраца.
— Лежи, — сказал ему Манго-Манго, — сама дойдет.
— Проводите меня! — повелительным тоном сказала Эвелина, и Лапидус встал с матраца.
— Ты не человек, — сказал Манго-Манго, — ты какой-то зомби, киборг, она сказала, и ты пошел…
— Пошли, — сказала Эвелина, — я очень хочу писать!
Лапидус, еле переставляя ноги, пошел вслед за Эвелиной в сторону выхода из зала.
— Не заблудитесь! — крикнул им вслед Манго-Манго.
— Не заблудимся, — отчего-то хихикнула Эвелина и поддержала за локоть зашатавшегося Лапидуса.
— Куда мы идем? — спросил Лапидус, ничего не понимая.
— Я иду писать, — сказала Эвелина, — а ты со мной, чтобы мне не было страшно!
— Возвращайтесь, — донесся до них голос Манго-Манго.
— Смотри, повелитель! — услышал Лапидус истошный крик одного из лучников. Тот самый лев, в которого попала первая стрела, стрела, пущенная его, Лапидуса, рукой, тот самый большой, самый мускулистый и красивый лев, который, казалось бы, должен уже давно быть мертвым, ведь стрела попала ему в горло и пробила артерию — Лапидус отчетливо видел, как мощной струей хлынула из этого горла кровь, так вот, этот самый лев вдруг вновь оказался на ногах, разбросал кружившихся вокруг него нубийцев-копейщиков, мощным прыжком преодолел расстояние, отделявшее его от лучников и Лапидуса, отбросил ударом лапы ближайшего к нему стрелка и несся вперед.
— Здесь нет света, — сказала Эвелина, щелкая выключателем, — у тебя есть спички?
Лапидус достал из кармана зажигалку.
— Посвети, — сказала Эвелина, — я сяду.
Лапидус щелкнул зажигалкой, светлый язычок газового пламени чуть не обжег ему лицо.
— Мухлик, — вдруг внезапно очень нежно сказала Эвелина, — какой же ты все же мухлик.
— Что мне дальше делать? — спросил Лапидус.
— Стой и свети, — сказала Эвелина.
— Тогда я увижу, — сказал Лапидус.
— Что ты увидишь? — спросила Эвелина.
— Как ты писаешь, — чуть выговорил Лапидус.
— Ну и что, — сказала Эвелина, задирая юбку и снимая трусики, что, ты никогда не видел, как женщины писают?
— Не видел, — сказал Лапидус.
— Даже в детстве? — спросила Эвелина. — Что, ты в детстве никогда не подглядывал?
— Подглядывал, — смущенно сказал Лапидус.
— Ну, значит, видел, — сказала Эвелина, садясь на унитаз, и добавила: — Подойди ко мне ближе и дай руку…
Лапидус вновь щелкнул зажигалкой и подошел к Эвелине. Та взяла его руку в свою, и тут же Лапидус услышал, как ее струя зажурчала о фаянсовое дно унитаза.
— Ты такой милый, — сказала Эвелина, — иногда я думаю, что могла бы в тебя влюбиться!
И Лапидус услышал голос Великого Бога. Где-то в самом верху раздался грохот.
— Ты меня слышишь, Лапидус? — спросил Великий Бог. — Запомни этот день и час, я взял тебя под свое покровительство, отныне как бы тяжело тебе ни приходилось, у тебя есть защитник, чти меня, и я помогу тебе!
— Мухлик, — опять нежно сказала Эвелина, оперлась на руку Лапидуса и встала с унитаза.
— Подожди, — сказал Лапидус, — я тоже хочу…
— Тебе посветить? — спросила Эвелина.
— Посвети, — сказал Лапидус и протянул ей зажигалку.
Эвелина щелкнула зажигалкой, и Лапидус зажурчал.
— Наверное, я бы даже вышла за тебя замуж… — сказала Эвелина.
— Когда? — внезапно спросил Лапидус.
— Никогда, — ответила Эвелина и добавила: — Я же сказала, наверное… То есть если бы ты не сел не в тот троллейбус и мне не пришлось подсаживать тебя в машину в эту жуткую грозу…
— То есть никогда? — поинтересовался Лапидус, стряхивая оставшиеся капли.
— Не в этой жизни, — тихо сказала Эвелина, а потом вдруг добавила: — Слушай, а как ты подглядывал?
— Что — подглядывал? — не понял Лапидус.
— Ну, в детстве…
— Через дырку, — так же тихо ответил Лапидус. — Было плохо видно, так что на самом деле я ничего не видел…
— А что ты хотел увидеть? — спросила Эвелина.
— Сама знаешь, — огрызнулся Лапидус.
— Вот это? — спросила Эвелина и взяла его руку.
Она взяла его руку и положила себе между ног.
Лапидус почувствовал ладонью ее мокрую щелку.
— Помоги мне, Великий Бог! — не сдержавшись, закричал Лапидус, швыряя ненужным уже луком в приближающегося льва.
И тут он увидел, как внезапно откуда-то сзади, из этого месива разъяренных львиных и людских тел, перемешавшихся в один большой клубок, появилось несколько странных тварей. Первая вцепилась льву в гриву, вторая — в горло, третья, увернувшись от лапы, хватанула его зубами за бедро, да так, что фонтаном брызнула кровь. Лев зашатался и рухнул, не добежав какой-то пары локтей до Лапидуса. Твари уже гнали остальных, лучники вновь пускали стрелы, нубийцы махали своими копьями, солнце перевалило за зенит, жара становилась нестерпимой, кровь в висках пульсировала так мощно, что — казалось — еще мгновение, и вены с артериями не выдержат, лопнут, и Лапидус истечет кровью прямо здесь, на самом краю безлюдной пустыни Нуб, на противоположном краю которой — берег Великого моря, за которым еще земли, вот только когда и как сможет он их увидеть?
— Нравится? — спросила Эвелина, обнимая Лапидуса за шею.
— Прямо здесь? — спросил Лапидус.
— Нам опять помешают, — нежно сказала Эвелина, гладя промежность Лапидуса.
— Кто? — спросил Лапидус, так и не найдя в себе сил оторвать ладонь от ее мокрой щелочки.
— Они нам опять помешают, — грустно сказала Эвелина, — но там, в другой жизни, я бы вышла за тебя замуж…
— Я устал, — внезапно проговорил Лапидус, — я так устал!
Он устал, зато охота подошла к концу, тела убитых львов валялись там, где их настигла смерть. Двое лучников погибли на месте, один истекал кровью, как истекали кровью и двое копейщиков-нубийцев. Лапидус стоял перед тем самым огромным львом, который чуть не лишил его жизни, и думал о том, что пройдет пять дней, и он опять окажется в своем дворце, рядом со жрецами и царедворцами, писцами, женами и наложницами. Распорядитель охоты приказал самым сильным лучникам начать снимать со львов шкуры. Лапидус оглянулся и вдруг увидел, что одна из тварей не исчезла, как это сделали остальные — те вдруг взяли и растаяли прямо в воздухе, после того как последний лев грохнулся на песок мертвым.
Оставшаяся же сидела неподалеку, пасть ее была открыта, ярко-красный язык, здоровенные белые клыки. Лапидусу стало не по себе, он посмотрел на небо, на ослепительный диск солнца, паривший над пустыней Нуб, и подумал, что надо бы принести жертву Великому Богу.
— Эй, — послышался голос Манго-Манго, — вы там что, по второму разу?
— Великий Бог! — сказал Лапидус, крепко сжимая Эвелину в объятиях, — прими от меня в жертву эту женщину, ты спас меня, я должен отблагодарить тебя за спасение!
— Дурак! — сказала Эвелина, вырвалась из объятий и сильно ударила Лапидуса кулаком в пах.
Лапидус 14
Лапидус лежал на полу и смотрел вверх.
Вверху белесо светила одинокая невзрачная лампа.
— Время! — сказала Эвелина.
— Что — время? — спросил у нее Манго-Манго.
— Сколько сейчас времени? — так же повелительно спросила Эвелина.
— Час ночи, — прислушавшись, ответил Манго-Манго.
— Откуда ты знаешь? — поинтересовалась Эвелина.
— Тик-так, — проговорил Манго-Манго, — тик-так…
Свет начал неприятно резать Лапидусу глаза, и Лапидус моргнул.
— Не смей, — сердито сказала Эвелина, — лежи спокойно!
— Он и так лежит спокойно, — сказал Манго-Манго, — ты мне только объясни — зачем надо было его связывать?
— Он не связан, — ответила Эвелина, — это тебе кажется!
— Тик-так, — вновь проговорил Манго-Манго, — тик-так…
Лапидус почувствовал, как во рту у него стало сухо и противно. Он лежал на спине и все так же смотрел вверх. Вверху были Эвелина и Манго-Манго. Они были вверху, Лапидус был внизу, а когда он смотрел вверх, то ему хотелось делать то, что было запрещено — Лапидусу хотелось моргать.
— Он моргает! — сказал Манго-Манго.
— Значит, жив! — ответила Эвелина и как-то очень хитро улыбнулась.
Лапидус хорошо знал, что сейчас должно последовать. Точнее, если и не знал, то чувствовал. Он видел это не раз, когда смотрел телевизор — один лежит, двое наклонились над ним, сейчас у одного из двоих в руках окажется марля, пропитанная какой-нибудь специальной жидкостью, смоченная в растворе, марля с запахом. Лапидус принюхался.
— Зачем тебе все это? — внезапно спросил Манго-Манго.
— Что — это? — каким-то очень легкомысленным тоном переспросила Эвелина.
Лапидус почувствовал, что от марли, которую Эвелина держала в руках, действительно пахло. Крепко и терпко. Так крепко и так терпко, что сразу же закружилась голова.
— Чего ты от него добиваешься? — уточнил свой вопрос Манго-Манго.
— Он знает, чего! — сурово проговорила Эвелина и еще ниже склонилась к Лапидусу.
Лапидус закрутил головой. Он знал, что ему любой ценой надо избежать соприкосновения с этим запахом. Что это? Эфир, хлороформ? Неужели ничего приличнее она не нашла? Лапидус еще раз втянул в себя воздух, голова совсем пошла кругом.
— Пакет, — сказала Эвелина, — у него должен быть этот проклятый пакет!
— Пакет, пакет! — передразнил ее Манго-Манго. — А если никакого пакета так и не было?
— Тогда плохо! — сказала Эвелина и добавила: — Тогда очень плохо!
“Хуже, чем есть, не будет!”, — подумал Лапидус, в очередной раз пытаясь ускользнуть от марлевого намордника, терпко пахнущего то ли эфиром, то ли хлороформом. Так пахнут подмерзшие листья в конце сентября. Утренние подмерзшие листья. Голова кружится, и сердце дает сбой.
“Сердце, — подумал Лапидус, — сейчас я потеряю сознание и они возьмутся за мое сердце. Точнее, не они. Она…”
Она — то есть Эвелина. Женщина-врач со скальпелем в руках. Лапидусу стало весело. Он лежал на спине и смотрел вверх. Вверху были Эвелина и Манго-Манго, сознание у Лапидуса давно отсутствовало, но он, на удивление, воспринимал все намного отчетливее, чем тогда, когда Манго-Манго сказал “тик-так”.
— Тик-так, — повторил опять Манго-Манго и добавил: — Уже десять минут второго…
— Ты уверен? — спросила Эвелина.
— Нет, не уверен, — ответил Манго-Манго, — я уверен только в одном: никакого пакета нет, а он — меченый….
— Почему? — тем же тоном спросила Эвелина.
— Потому, что он в это поверил, — сказал Манго-Манго, — он даже не удивился, когда я ему сказал об этом…
— А чего ему было удивляться? — поинтересовалась Эвелина. — Да и что такого ты ему сказал?
— Двадцать два, — пропел Манго-Манго, — двадцать два очка… И быстро падающие слова… И еще пятьдесят за те письма, что ты прочитал…
— Не читал я никаких писем! — пробормотал Лапидус.
— Ну да, — сказала Эвелина, — ты и пакета никакого не видел!
— Не видел! — закивал головой Лапидус, со страхом смотря на то, как марлевая повязка опять приближается к его лицу. И опять этот запах. Вкусный запах. То ли эфира, то ли хлороформа. Вкусный и свежий. Как осенние подмороженные листья. Таким запахом умерщвляют бабочек и прочих жуков. То есть жуков и бабочек. Энтомология, подумал Лапидус, наука о насекомых. Маленький Лапидус любил ловить жуков и бабочек, подумал лежащий на полу Лапидус и опять посмотрел вверх.
Эвелина держала в руках скальпель. У Эвелины, которая держала в руках скальпель, было лицо начальницы — Лапидус опять моргнул, и Эвелина снова стала Эвелиной, она не могла быть начальницей хотя бы потому, что у начальницы не было синей машины.
— Двадцать два, — вдруг как оглашенный завопил Манго-Манго…
Эвелина взмахнула скальпелем.
— Подожди, — сказал, оборвав вытье, Манго-Манго, — ты уверена, что это необходимо?
— Мне нужен пакет, — сказала Эвелина, — мне нужен этот пакет любой ценой. Если я не достану этот пакет, то меня убьют, а мне этого не хочется…
— И чего ты сейчас добиваешься? — тем же тоном спросил Манго-Манго.
— Я хочу посмотреть его душу, — сказала Эвелина, — я только взгляну на нее и тогда буду знать точно: был пакет или его на самом деле не было…
Лапидус опять закрутил головой. Так же крутились над летними цветками бабочки, которых ловил маленький Лапидус. Маленький Лапидус шел с сачком по обочине лесной дороги и вспугивал бабочек, они крутились и кружились над цветками, а Лапидус выбирал ту, что посимпатичнее. Маленький Лапидус любил запах эфира, потому что от запаха эфира бабочки успокаивались и падали на дно морилки. Запах эфира напоминал маленькому Лапидусу запах лета, потому что бабочки крутились над цветками летом. Впрочем, как под ногами ползали и жуки. Жуки тоже успокаивались от запаха эфира, как сейчас успокаивался от него большой Лапидус. Он лежал на дне гигантской морилки, и его руки и ноги уже почти не подрагивали, еще мгновение-другое, и тогда Эвелине будет несложно сделать скальпелем разрез. Она сделает разрез, и Лапидус ничего не почувствует.
— Начнем? — спросила Эвелина у Манго-Манго.
— Он не выдержит, — сказал Манго-Манго, — он не выдержит и умрет, он умрет, и ты возьмешь грех на душу, ты хочешь взять грех на душу?
— Я и так грешна, — сказала Эвелина и опять взмахнула скальпелем, — а что, ты не грешен?
— Грех греху рознь, — сказал Манго-Манго тем же тоном, что незадолго до этого говорил “тик-так”, — если он умрет, то ты возьмешь на себя очень большой грех, тебе это надо?
— Мне нужен пакет! — тем же безумным тоном проговорила Эвелина и провела скальпелем по груди Лапидуса. Сверху вниз, начав чуть ниже горла и добравшись почти до пупка.
Лапидус замотал головой. Иногда бабочкам не нравился запах эфира, и они начинали биться о стенки морилки. Как-то раз одной удалось выскользнуть из широкого горлышка, которое маленький Лапидус не успел заткнуть толстой пробкой. В толстую пробку была вставлена медная трубочка. А в трубочке находилась ваточка. Ваточка была пропитана эфиром, хотя иногда — когда эфира не было — маленький Лапидус смачивал ее хлороформом. И эфир, и хлороформ маленький Лапидус добывал у матери. Но в тот раз бабочка выскользнула, почувствовав запах еще до того, как маленький Лапидус заткнул широкое горлышко коричневой пробкой с медной трубочкой.
— Лежи спокойно, — проговорила как-то очень нежно Эвелина, когда большой Лапидус дернулся от прикосновения скальпеля. Лапидус смотрел на Эвелину и, одурманенный то ли эфиром, то ли хлороформом, почувствовал вдруг необычайный прилив нежности к этой женщине со скальпелем в руках. Он даже был готов отдать ей пакет, которого никогда и в глаза не видел. Если он ей нужен, то пусть забирает, подумал Лапидус, мне с ним все равно делать нечего, да и потом — я ведь не знаю, что там внутри.
— Что у него внутри? — поинтересовался Манго-Манго.
— Там должно быть сердце, — сказала Эвелина, вновь берясь за скальпель.
— Сердце, — хмыкнул Манго-Манго, — был Лапидус с сердцем, станет Лапидусом без сердца…
Лапидусу опять стало неуютно, он не хотел остаться без сердца, он уже был готов полюбить Эвелину, как был готов отдать ей этот дурацкий пакет, но без сердца оставаться он не хотел. Бабочка выскользнула из морилки маленького Лапидуса, большой Лапидус лежал на дне своей морилки и хотел того же.
— Не суетись! — проговорила так же нежно Эвелина, собираясь сделать второй разрез.
— Он не выживет, — сказал Манго-Манго, — ты убьешь его и ничего не узнаешь!
— Я должна, — сказала Эвелина, — по крайней мере, я могу отдать его сердце вместо пакета и сказать, что сделала все, что могла!
— Ну, ну, — сказал Манго-Манго, — только ты все равно этим ничего не добьешься!
— Добьюсь! — сказал Эвелина.
— Не добьешься! — ухмыльнулся Манго-Манго.
Лапидус понял, что горлышко морилки скоро закроется. Большой пробкой с медной трубкой. А в трубке — ваточка. Маленький Лапидус тогда просто не успел, бабочка оказалась сообразительней. Большой Лапидус должен успеть, иначе он действительно останется без сердца. Лапидус напрягся и попытался взлететь.
— Куда! — сурово сказала Эвелина. — А ну, не дрыгайся!
Лапидус снова пошевелил руками. Они слушались, надо было успевать.
— Эй, эй! — быстро проговорила Эвелина, — ты это куда собрался?
Лапидус ничего не ответил, он понимал, что если начнет отвечать, то момент будет упущен и ему уже никогда не выбраться из морилки.
— Держи его! — закричала Эвелина Манго-Манго.
— Еще чего! — пробурчал Манго-Манго. — Если держать, то сама держи, я тут наблюдатель, тик-так, не больше…
Лапидус уже оторвался от пола и теперь пытался обнаружить выход из морилки. Дверь была закрыта, а потому выходом быть не могла. Выходом было окно, открытое в июньскую бурговскую ночь. Двадцать минут второго, самая тьма, уже третье июня, один час двадцать минут, если верить Манго-Манго, а значит, скоро начнет светать и тьма рассеется, взойдет солнце и ночным бабочкам надо будет прятаться от света. Маленький Лапидус любил ловить ночных бабочек на свет сильного фонаря, большой Лапидус кружил по комнате над головами Эвелины и Манго-Манго, все ближе и ближе подлетая к окну.
— Держи его! — истерично крикнула Эвелина. — Он сейчас ускользнет навсегда.
— Навсегда не бывает, — рассудочно ответил Манго-Манго, — раз он сел не в тот троллейбус, то вы опять встретитесь!
Лапидус подлетел к окну, одна створка была плотно закрыта, зато вторая — распахнута настежь. Душный аромат эфира, помноженного на хлороформ, начал исчезать под натиском ночного воздуха. Лапидус собрался с силами и выпорхнул в окно.
Эвелина кинула ему вдогонку скальпель. Скальпель попал в закрытую створку, разбитое стекло зазвенело, а Лапидус, сделав разгоночный круг, пошел на снижение — туда, где одинокие городские фонари освещали непогашенным светом пустынную ночную улицу. Одинокие фонари на пустынной городской улице. Лапидус задел один крылом и почувствовал боль от ожога. Его завертело и резко бросило вниз.
“Я так не договаривался!” — подумал Лапидус, пытаясь ухватиться за фонарный столб.
— Пакет, — плакала, сидя на полу, Эвелина, — мне нужен этот пакет!
— Вам всем что-то нужно, — печально проговорил Манго-Манго и внезапно погладил Эвелину по голове.
Лапидус все падал и падал и уже чувствовал, как вот-вот, да шмякнется о землю. Точнее, об асфальт. Лапидус шмякнется об асфальт, и от Лапидуса останется мокрое место. Бабочка упала на асфальт, и случайный прохожий наступил на нее своим грубым башмаком на рифленой подошве. Или прохожая. Элегантной туфелькой на подошве тонкой и кожаной. Разницы никакой — Лапидус был, Лапидуса больше нет.
Внезапный порыв ветра подхватил Лапидуса и резко потащил куда-то в сторону.
— Где мне сейчас его искать? — вытирая слезы, спросила Эвелина.
— Там, где он будет, — загадочно ответил Манго-Манго.
— Где это — там? — вновь спросила Эвелина.
— Вначале надо уйти отсюда, — сказал Манго-Манго, — спуститься по лестнице и выйти на улицу, а там видно будет.
Лапидус попытался зацепиться за ближайший куст, но ветер был сильнее, его крутило и кружило, его бросало из стороны в сторону и несло прямо над землей. Небо исчезло, ночное июньское небо, все еще один час, только уже двадцать пять минут, все происходит так быстро, подумал Лапидус, что я не могу успевать за минутами и секундами, они идут быстрее, один час двадцать пять минут и двадцать секунд, ветер внезапно стих, и Лапидус больно стукнулся об асфальт.
Он лежал и чувствовал, как грудь просто разрывается от удара. Но он был живым, и в груди было сердце, до которого Эвелине не удалось добраться своим острым скальпелем. Скальпель тоже вылетел в окно, разбив при этом стекло. Лапидус полетел в одну сторону, скальпель — в другую. Скальпель упал где-то там, под самыми окнами, ветер отнес Лапидуса далеко в сторону и забросил в этот тоннель, по которому даже сейчас, ночью, проезжали машины.
Лапидус попытался встать на ноги, с большим трудом, но это ему удалось. Сзади резко бибикнули, и Лапидус отпрыгнул в сторону. Из окна мимо проезжающей машины в сторону Лапидуса полетел грубый матерный вскрик. Лапидус покачнулся и пошел вперед. Навстречу летела еще одна машина, и Лапидусу вновь пришлось отпрыгнуть. “Не бабочка, — подумал он, — кролик, милый такой, белый кролик с черными ушками!”
Лапидус кроликом скакал между взбесившихся ночных машин. В голове повисла ватная тишина, машины проносились без звука, они пытались поймать Лапидуса, ударить, повалить, проехать по нему колесами, но каким-то чудом ему удавалось оставаться живым, вот только прыжки его становились все дальше и выше, сил оставалось все меньше и меньше, а до выхода из тоннеля был еще не один десяток метров, и их надо было проскакать, пробежать, пройти, проползти, бедный кролик, подумал про себя Лапидус, надо же так вляпаться, сидел бы на лужайке и щипал травку, так нет, дернуло тебя сесть не в тот троллейбус, так что прыгай дальше, прыгай выше, думал Лапидус, выныривая из-под очередной машины и на бегу отталкивая рукой очередной матерный крик, вылетающий из раскрытого окна. Да и вообще, думал Лапидус, все это не может быть на самом деле, это все придумано кем-то, а я просто сижу дома и смотрю телевизор, я не бабочка и не кролик, думал Лапидус, я не могу ни летать, ни прыгать так высоко и так далеко, я лежу дома на своем диване и переключаю каналы, и все это там, Господи, думал Лапидус, ты просто взял да и засунул меня туда, синяя машина, в ней едет Эвелина, не было никакой синей машины, не было никакой Эвелины, была начальница, которая уволила его еще перед самым Новым годом за то, что он случайно зашел к ней в кабинет в тот самый момент, когда она лежала на столе, широко раздвинув ноги, а на ней пыхтел и дергался большой отвратительный слизень, мерзкий, толстый слизень, дрожащий, покряхтывающий слизень, пожирающий межножье начальницы, ее сочный капустный листок, и она уволила его, и тогда Бог поместил его в телевизор, чтобы он не сошел с ума, или чтобы он сошел с ума, какая разница, думал Лапидус, выбираясь из-под последней, чуть было не добившей его насмерть машины, в уме ты или нет, если весь этот мир абсолютно безумен и ты садишься не в тот троллейбус, а когда выходишь из него, то встречаешь странного человека по имени Манго-Манго и странную женщину по имени Эвелина, так была она или не была, подумал Лапидус и внезапно понял, что тоннель с шоссе остался за спиной и он очутился на большой и пустой подземной парковке, в самом конце которой призывно горело жерло открытого лифта.
Спотыкаясь, уже позабыв, что совсем недавно он был быстрым и неутомимым кроликом, бесшабашно выскакивающим из-под машин, Лапидус добрел до жерла. Тусклый желтый свет падал на табло с кнопками, возле нижней стоял минус и цифра 1, затем шел ноль, потом цифра 1, но уже без минуса, а затем шли цифры 2, 3, 4, 5, 6, 7 и 8. 8 была последней, и возле нее была пометка — прямо на пластиковом табло кто-то накарябал черным маркером “главная студия”.
— Что это за херня? — спросил сам у себя Лапидус.
— Это не херня, — услышал он знакомый голос, — ты все же добрался до этого долбаного телевидения, Лапидус.
— Какого-какого? — переспросил Лапидус.
— Долбаного. Да вдобавок того, на котором работает Эвелина, — ответил Манго-Манго. — Или работала. В общем, того самого, где она хотела тебя спрятать, но у нее это не получилось.
— И что теперь? — спросил Лапидус.
— Дави на кнопку, — сказал Манго-Манго.
— На какую? — поинтересовался Лапидус.
— На верхнюю! — сказал Манго-Манго.
Лапидус набрал в грудь воздуха и как-то очень медленно, будто долго решаясь, все же взял да нажал кнопку рядом с цифрой 8.
Лапидус 15
Лапидус смотрел, как закрывается дверь лифта, и чувствовал, что он опять сделал что-то не то.
С утра он сел не в тот троллейбус, а сейчас зачем-то сел в лифт.
Сел в лифт и нажал кнопку рядом с цифрой 8.
Ровно в один час тридцать минут, то есть в полвторого ночи.
“Лифт, — думал Лапидус, — лифт, слово из четырех букв, я ненавижу лифты, я боюсь лифтов, я всегда стараюсь подниматься пешком, лифт может застрять, лифт может оборваться и упасть”, — думал Лапидус
Лифт мог застрять, лифт мог оборваться и упасть. Лапидус боялся лифтов, впрочем, точно так же, как он боялся и высоты. Лифт поднимался на высоту, с каждым метром подъема Лапидусу становилось все хуже и хуже.
Лифт странно скрипел и дергался, он мог остановиться с минуты на минуту, а мог и не остановиться, Лапидус мог оказаться на восьмом этаже, а мог и не оказаться, все зависело от какой-то ерундовой случайности, впрочем, со вчерашнего утра все зависело только от случайностей, если бы Лапидус не пошел в переход, то не встретил бы Манго-Манго, а если бы он не встретил Манго-Манго, то не услышал бы песенку про двадцать два очка, а если бы он не услышал эту песенку, то…
То Эвелина все равно ожидала бы его в машине, это он знал точно.
Лифт опять дернулся, Лапидус посмотрел в старое мутное зеркало, что висело на противоположной стене.
— Ну что? — спросило отражение Лапидуса у Лапидуса. — Боишься?
— Боюсь, — ответил Лапидус и добавил: — А что, лифт остановится?
— Остановится! — ответило отражение.
— То есть, — уточнил Лапидус, — он застрянет?
— Застрянет! — подтвердило отражение.
— И что мне тогда делать? — поинтересовался Лапидус.
— Карабкаться! — сказало отражение.
Лапидус знал, что такое “карабкаться”. Когда-то давно, когда он еще не жил в этом гребаном Бурге, хотя порою ему казалось, что в Бурге он жил всегда, с самого рождения, может, так оно действительно и было, но только какое-то время Лапидус действительно жил совсем в другом месте, и там однажды ему пришлось карабкаться.
Вверх. По отвесной стене. Почти по отвесной. Внизу была вода — с пеной и волнами.
— Тебя занесло, — услышал он голос Эвелины, — откуда там вода?
— Подожди, — сказал Лапидус, внимательно изучая свое отражение, — если чего-то не понимаешь, то вообще помолчи!
— Ну да, — фыркнула Эвелина и обратилась к его отражению: — Чего это он несет? Про воду?
— Пусть несет, — ответило отражение, — а ты вот тут откуда?
— Ниоткуда, — сказала Эвелина, и Лапидус пополз дальше.
Он до сих пор не помнил, зачем тогда ему пришла в голову эта идея — начать карабкаться почти по отвесному склону прямо над морем. Но он полез и сразу же начал катиться вниз, он скатывался, хватался пальцами о камни, подтягивался, замирал, распластывался, как ящерица, снова подтягивался, начался дождь, камни намокли, намокли кусты и кустики, море было внизу, в море были камни, Лапидус мог сорваться и упасть, упасть и разбиться, но он полз, пыхтел, карабкался…
— Дурак, — сказала Эвелина.
— Дурак! — подтвердило отражение.
Лифт дернулся еще раз.
— Сейчас он застрянет, — сказала Эвелина отражению, — и тогда он останется здесь.
— Он останется здесь навсегда, — подхватило отражение, — и его никто никогда не найдет!
— Никто и никогда, — почти пропела Эвелина, — и он умрет в этом лифте, его тело ссохнется, плоть отпадет, останется скелет, который будет лежать на полу лифта, белые кости и белый череп с пустыми глазницами…
Лапидус посмотрел вниз, было высоко, и было страшно, если он начнет сейчас падать, то действительно разобьется.
— Об острые камни, — сказало отражение, — он мог разбиться об острые камни, но не разбился!
— Это был знак, — засмеялась Эвелина, — он не разбился тогда, значит, он разобьется сейчас!
Лифт вновь дернулся и наконец остановился.
— Что, — спросил Лапидус, — выходить?
Никто не ответил, двери лифта открылись.
Лапидус посмотрел в открытые двери и увидел, что там начинается длинный коридор.
Лапидус вздохнул, внезапно ссутулился и вышел.
— Эй, — услышал он довольно резкий оклик, — вы куда?
Лапидус по инерции продолжал шагать вглубь по коридору.
— Эй, — повторился оклик, — я вас спрашиваю, вы куда?
— Туда! — ответил Лапидус и оглянулся.
Почти у самого лифта стояла женщина с папкой в руках.
— Просто так туда не ходят, — сказала женщина.
— А я не просто так, — вдруг отчего-то нагло и развязно ответил Лапидус.
— Тогда как? — поинтересовалась женщина и вдруг добавила: — Вы на пробы?
— На какие пробы? — поинтересовался Лапидус.
— На рекламу, — сказала женщина.
— Нет, я не на пробы, — ответил Лапидус.
— Тогда куда? — продолжала домогаться женщина.
— Я от Эвелины, — как-то тихо, но почему-то очень торжественно выдавил из себя Лапидус.
— А, — сказала женщина, — значит, вы на шоу. Вы на шоу?
— Я на шоу, — так же тихо и так же торжественно проговорил Лапидус.
— Прямо, потом налево, потом прямо, спуститесь на этаж вниз и направо. Повторите!
— Прямо, — повторил Лапидус, — потом налево…
— Правильно, — сказала женщина.
— Потом прямо, — продолжал Лапидус, — потом спуститься на этаж вниз и направо…
— Правильно, — опять кивнула головой женщина и добавила: — Идите!
И Лапидус пошел.
Он пошел прямо по коридору, минуя закрытые двери с табличками и без табличек, потом он увидел, что коридор поворачивает налево и повернул налево.
Лапидус повернул налево и пошел дальше, опять прямо, пока не уперся в лестницу, ведущую вниз.
Лапидус спустился на следующий этаж и повернул направо.
Прямо перед ним были большие двустворчатые двери, над которыми горело красное табло.
Лапидус подошел к дверям, тихонечко открыл одну створку и протиснулся внутрь.
Лапидус протиснулся внутрь и застыл в изумлении.
— Следующий! — услышал Лапидус усиленный динамиками голос. — Кто следующий?
Яркие лампочки в самом центре большого помещения складывались в надпись “Лучший гость”.
Лапидусу нравился “Лучший гость”, впрочем, как ему нравился и “Красный шар”. Иногда “Красный шар” даже нравился Лапидусу больше, только вот в последнее время “Красный шар” почему-то не показывали.
Судя по всему, шла пятая минута шоу, ведущий в клетчатом пиджаке как раз собирался назначить гостя на сегодняшнюю ночь.
В этом было самое интересное: никто никогда не знал, кто появится в студии и насколько он будет лучше, чем предыдущий. А зрители должны были голосовать — стоило только нажать пальцем на правый нижний угол экрана, как он начинал светиться зеленым светом: “да”. А на левый нижний — красным: “нет”. Лапидус всегда голосовал “да”, и правый нижний угол экрана у него дома был грязным. Надо было протереть экран, но для этого надо было быть дома. Лапидус сейчас дома не был.
— Ну, кто, кто появится у нас сегодня? — вопрошал ведущий в клетчатом пиджаке. — Ты? Ты? А может быть, ты? Где бы вы сейчас ни были, знайте: любой из вас может стать моим гостем, и тогда ваша судьба изменится. А если вы понравитесь нашим зрителям, если вы наберете самое большое количество очков, то вы получите приз. Приз! Огромный приз! Наиогромнейший приз! Хотите?
Лапидусу всегда очень хотелось получить приз. Но для этого надо было стать гостем. Лапидус стоял у входа в павильон и думал, зайти или нет. И еще он думал о Боге.
Бог действительно был если и не всегда, то везде. Бог мог сделать Лапидуса счастливым в одно мгновение, но мог и не сделать — на это он и был Богом. Лапидус верил в Него и верил Ему, ибо только Бог говорил правду, одну правду, ничего, кроме правды.
— Вы, вы! — услышал Лапидус голос ведущего. — Вы, мужчина!
Лапидус посмотрел на ведущего и подумал, что кому-то вот повезло. Какой-то мужчина сейчас окажется лучшим гостем. Ему же опять не повезло, а значит, что Бог пока его не замечает, надо надеяться, что это только пока. Пока он в зоне неудач, продолжающейся с детства. А может, что и с рождения. Как только родился, так сразу оказался в зоне неудач, был вход, но нет выхода. Может, тот мужчина тоже родился в зоне неудач, но сейчас для него загорелось слово “выход”. Большими яркими буквами.
— Странный мужчина, — кричал ведущий, — кажется, он нас не слышит! Надо в него чем-то кинуть! Что у меня под руками? — ведущий огляделся и ничего не увидел. — Ничего! — все так же громко закричал ведущий. — Ну да ладно, мы его и так расшевелим! — Тут ведущий залез во внутренний карман пиджака и достал большой пластмассовый пистолет, стреляющий краской. — На счет три я стреляю, думаю, что тогда наш гость проснется, считаю! Раз, два… Три! — Ведущий нажал на курок, пистолет плюнул краской.
Яркое желтое пятно расплывалось на плече Лапидуса.
Лапидус смотрел на свое плечо и ничего не понимал.
Видимо, Бог все же заметил его, но что ему делать дальше?
— Не медли! — кричал ведущий. — Какой нам странный попался гость! Дамы и господа, я ожидаю чего-то просто невообразимого, такого медленного гостя мне еще не приходилось видеть! Он стоит, запачканный краской, и думает, что ему сделать! А надо-то просто пройти несколько шагов. Ну, давай, давай!
Лапидус подумал и решился.
— Здесь, — закричал ведущий, — он здесь, и у него закрыты глаза! Как давно я не видел подобных дуралеев! Открой глаза, милый человек, открой глаза и представься! Как тебя зовут?
Лапидус вспомнил, что у него действительно закрыты глаза, открыл их и осмотрелся. Ничего не было видно, кроме ярко светящих фонарей и залитого светом круга, в котором и был ведущий. Лапидус стоял в этом же круге, а ведущий показывал на него пальцем.
— Проснулся, — кричал ведущий, — он проснулся и открыл глаза! Наш гость наконец-то в студии, может, именно он окажется лучшим гостем, и тогда, кто знает но, может, именно тогда этот странный человек, в которого мне пришлось даже пальнуть краской, и получит вашу любовь и титул лучшего гостя года! А этот титул — все вы знаете, что значит этот титул: слава, слава на весь мир! Слава и деньги! Ты хочешь славы? — обратился ведущий к Лапидусу.
— Не знаю, — ответил Лапидус.
— Тогда представься, — сказал ведущий.
— Что? — спросил Лапидус.
— Как тебя зовут? — недовольно спросил ведущий у Лапидуса.
— Лапидус, — ответил Лапидус, уже чувствуя, что последует за этим.
— Не понял, — сказал ведущий. — Лапидус: это имя или фамилия?
— Имя, — ответил Лапидус.
— Отлично! — закричал ведущий. — У нашего сегодняшнего гостя очаровательное имя: Лапидус. Наверное, его фамилия тоже Лапидус, и тогда его надо называть Лапидус Лапидус. А может, у него другая фамилия, но пора переходить к делу! Садись, Лапидус!
Лапидус сел в кресло, стоящее посредине студии. Он знал, что сейчас последует, потому что то, что должно было последовать, происходило в каждом выпуске шоу “Лучший гость”. Ведущий начнет его расспрашивать, а точнее говоря — допрашивать. Лапидус будет сидеть в кресле, а ведущий спрашивать. Спрашивать будет ведущий Лапидуса, а Лапидус будет отвечать. Лапидус будет отвечать на вопросы ведущего, а зрители будут смотреть и думать, в какой угол экрана им стоит тыкнуть пальцем. Если в правый нижний — то “да”, то есть за Лапидуса. А если в левый нижний, то — нет, что значит: против Лапидуса. Каких-то двадцать минут, а потом шоу закончится и можно будет пойти домой. Вдруг Лапидус понял, что больше всего на свете он хочет сейчас оказаться дома и сидеть на собственном диване напротив экрана. Сидеть и решать, в какой бы угол экрана он тыкнул пальцем сам. То есть нажал. “Да” или “нет”, решать это намного приятнее, чем сидеть здесь, подумал Лапидус.
— Лапидус, Лапидус, — задумчиво проговорил ведущий, — о чем бы тебя спросить, о снах тебя спросить, что ли? Да, Лапидус, давай-ка я тебя спрошу о том, что тебе снилось замечательного в последние дни, ну, отвечай, Лапидус!
Лапидус попытался вспомнить, что ему снилось замечательного в последние дни, и вдруг подумал, что он соображает так медленно, что первые “нет” уже явно появились на его счету. Всегда плохо, когда гость соображает медленно, надо отвечать быстро, но Лапидус не мог ничего вспомнить и тогда сказал первое пришедшее на ум слово.
— Дождь, — сказал Лапидус.
— Как лирично, — обрадовался непонятно чему ведущий. — Нашему герою снился дождь, но почему? Дождя и так хватает на наши головы, хотя сейчас самое начало июня, и все лето еще впереди, да, да, лето все еще впереди, с дождями и без, но слово сказано, вам решать — “да” или “нет”. Решайте!
Лапидус почувствовал, что ему становится жарко. Он был недоволен своим ответом на первый вопрос, он чувствовал, что “нет” становится все больше и больше, а это значило одно: Бог мог одуматься и опять забыть про Лапидуса, уже навсегда.
— Поехали дальше, — закричал ведущий, — мы уже знаем, что последний сон нашего гостя был про дождь, но мы абсолютно не знаем, каких женщин он любит: блондинок, брюнеток, шатенок, русых, рыжих — боже, сколько женщин на свете, но какие из них нравятся нашему гостю, только честно, отвечать надо всегда честно, господин Лапидус!
Это был постоянный вопрос в шоу “Лучший гость”, и вопрос очень важный. Обычно тот, кто набирал наибольшее количество “да” за этот вопрос, продолжал участвовать в конкурсе. Лапидусу надо было отвечать, и надо было отвечать быстро.
И самое главное — честно, но если Лапидус ответит честно, то он проиграет.
— Не знаю, — ответил Лапидус и увидел, как вытянулось лицо ведущего.
И Лапидус понял, что проиграл.
— Отвратительно, — закричал ведущий, — как я мог так ошибиться с сегодняшним гостем, дамы и господа! Он не знает, какие женщины ему нравятся, может, он вообще не любит женщин, может, он у нас гомосекусалист? Вы гомосексуалист? — спросил ведущий у Лапидуса.
— Нет, — ответил Лапидус.
— Даже гомосексуалисты любят женщин, — продолжил ведущий, — вот я, например, люблю блондинок. Ты ведь мог сказать, что любишь блондинок?
— Нет, — ответил Лапидус, вспоминая крашеную начальницу.
— А брюнеток?
— Нет, — ответил Лапидус, понимая, что никогда не скажет правды о женщине по имени Эвелина.
— А шатенок?
— Нет, — устало ответил Лапидус, больше всего на свете желая оказаться сейчас дома, по ту сторону экрана .
— Про русых и про рыжих я уже не спрашиваю, — продолжил вопить ведущий, отчаянно размахивая руками. — Наш сегодняшний гость — худший гость, он не любит женщин, я каюсь, что выбрал именно его, дамы и господа, но вам повезло: мы никогда еще не показывали вам такого идиота, как сегодня. Позвольте вас спросить, господин Лапидус, вы идиот?
— Где здесь выход? — спросил Лапидус.
— Он проиграл, — закричал опять ведущий. — Мы все ставим ему “нет”, напоминаю — левый нижний угол экрана! Тыкайте пальчиком, буравьте ваши телевизоры всей своей пятерней, мы объявляем “нет” господину Лапидусу и называем его “худшим гостем” нашего шоу за все время, что мы в эфире!
“Где здесь вход?” — подумал Лапидус, вставая с кресла и смотря, как один за другим гаснут яркие прожектора.
Он чувствовал себя абсолютно пустым внутри и абсолютно никому не нужным.
Бог опять отвернулся от него, выход из зоны неудач оказался наглухо закрытым.
— Где здесь выход? — спросил Лапидус у спины выходящего из студии ведущего.
— Там, — не оборачиваясь, сказал ведущий, махнув рукой в сторону тех самых дверей, куда совсем недавно вошел Лапидус.
Лапидус повернул к дверям и вдруг понял, что ему в них уже никогда не выйти.
В широко раскрытые двери одна за другой молчаливо проскальзывали фигуры в масках и с автоматами в руках.
— Эй, — завопил ведущий, — что здесь происходит?
Лапидус упал на пол и покатился в сторону первого ряда кресел, на которых все еще сидели гости ночного шоу.
Шоу “Лучший гость”, каждую ночь в прямом эфире, с полвторого до двух.
— Эй, — вопил ведущий, — что вы здесь делаете?
Раздалась первая очередь, и ведущий упал на пол, по клетчатому пиджаку — клетка белая, клетка черная — пошли яркие красные разводы.
Лапидус забился под первое попавшееся кресло, подтянул ноги к подбородку и свернулся калачиком.
“Найдут, — подумал Лапидус, — найдут и начнут стрелять…”
Внезапно глаза его начали слезиться, а в горле запершило.
По студии клубами разматывался вонючий белый дым.
Лапидус закашлялся точно так же, как кашляли — надрывно, до рвоты — и сидевшие все еще в креслах гости, и ввалившиеся в двери люди в масках и с автоматами в руках.
Внезапно Лапидус почувствовал, как кто-то крепко схватил его за руку и начал вытаскивать наружу.
Кашель продолжался, отвратительный, надрывный, грозящий кровохарканьем кашель.
— Не туда, — услышал он чей-то странный, искаженный голос, — на, закрой лицо!
В руках у Лапидуса оказалась мокрая тряпка, Лапидус налепил ее на лицо, а потом его потащили прочь от этого дымового безумия, от беспорядочных автоматных выстрелов, от тела ведущего, все еще лежащего на полу в своем клетчатом — клетка белая, клетка черная — пиджаке, запачканном яркими кровавыми разводами.
— В лифт, — услышал он тот же странный, искаженный голос, — быстрее в лифт!
— Господи, — сказала Эвелина уже своим обычным голосом, снимая противогаз, — ну и ночка выпала, мухлик!
Лапидус отнял ото рта мокрую тряпку, перегнулся пополам и начал смачно и долго блевать прямо на грязный, щербатый пол старого, раздолбанного лифта, того самого, подниматься на котором Лапидус так боялся каких-то сорок минут назад.
Лапидус 16
Лапидус лежал на спине и смотрел на звезды. Белесые, июньские, с давно забытыми названиями.
— Очухался? — спросила Эвелина.
Лапидус ничего не ответил, трава колола спину и шею, спина и шея болели, как болели и ноги, и руки, и голова.
— Очухался? — еще раз спросила Эвелина.
Лапидус опять ничего не ответил, он лежал на спине и смотрел на звезды.
— Хоть бы спасибо сказал! — проговорила Эвелина.
Лапидус засмеялся. Вначале тихо, потом стал смеяться все громче и громче. Он смеялся и дергался от собственного смеха все сильнее и сильнее, как лягушка под током.
— Перестань! — сказала Эвелина.
Лапидус перестал смеяться и опять начал смотреть на звезды.
— Ты думаешь, мне это было просто? — спросила Эвелина.
Лапидус опять ничего не ответил, только отчего-то прикусил себе до крови губу.
— Да, да, — уже обиженно продолжила Эвелина, — думаешь, это было просто, найти тебя в этом гадюшнике, успеть вовремя и умудриться вытащить оттуда?
— А зачем? — внезапно спросил Лапидус.
— Что — зачем? — переспросила Эвелина.
— Зачем ты меня вытащила? — отчетливо, выговаривая почти по слогам, спросил Лапидус, все так же лежа на спине и смотря на звезды. — Тебя кто об этом просил?
— Никто! — так же обиженно сказала Эвелина. — Никто меня об этом не просил, об этом никто и никогда не просит…
— Ну и дура! — так же отчетливо проговорил Лапидус. — Оставила бы там, и проблем не было…
— У тебя кровь на губе, — сказала Эвелина.
— Я весь в крови, — как-то очень весело ответил Лапидус, — и тут, и тут, и тут…
— Это не кровь, — сказала Эвелина, — кровь только на губе, я же вижу…
— Все равно, я весь в крови! — продолжал настаивать на своем Лапидус.
— Зачем только я тебя вытащила! — как-то очень тихо проговорила Эвелина.
Лапидус опять начал смеяться, но смех его внезапно прервался.
— Ты меня вытащила потому, что тебе нужен пакет, — сказал Лапидус. — Но у меня нет пакета и никогда не было, ты ошиблась!
— Дерево, — сказала Эвелина, — смотри, какое дерево!
Лапидус посмотрел в ту сторону, куда показывала Эвелина. Там действительно стояло большое дерево. Прямо над ним висел убывающий месяц.
“Скоро новолуние”, — отчего-то подумал Лапидус.
— Еще начало третьего, — сказала Эвелина, — у тебя есть почти пять часов.
“Почти пять часов, — подумал Лапидус, — можно забраться на дерево и построить себе дом. Или домик. Маленький домик на дереве, замаскировать ветвями так, чтобы его никто не нашел. Забраться туда и жить”.
— Но ты ведь опять сядешь не в тот троллейбус, — сказала Эвелина, — и опять во что-нибудь вляпаешься!
— Не вляпаюсь, — сказал Лапидус, думая о том, как ему лучше забраться на дерево.
— Ты это куда? — спросила Эвелина.
Лапидус ничего не ответил, прихрамывая, он шел к дереву, десять шагов, пятнадцать шагов…
— Эй, — закричала Эвелина, — ты что, решил повеситься?
Лапидус опять ничего не ответил, до дерева оставалось всего ничего, почти столько же шагов, сколько дней до новолуния.
— Перестань, — донесся до него голос Эвелины, — зачем тебе это надо?
“Чтобы спрятаться, — подумал Лапидус, — я всю жизнь любил прятаться, спрячешься — и тебя все оставляют в покое. Я хочу, чтобы меня оставили в покое. Мне надоело бежать, не зная куда и зачем. Я бегу всю жизнь, что-то происходит — и я бегу, они заставляют меня бежать, а я слушаюсь, я не хочу бежать, но я бегу, я бегу с детства, и я устал…”
Лапидус уже стоял у самого дерева и смотрел вверх.
Дерево было старым и кривым, старая, кривоватая липа с большими и толстыми ветвями.
— Ну, и что ты дальше будешь делать? — спросила запыхавшимся голосом догнавшая его Эвелина.
— Я на него полезу, — сказал Лапидус.
— Зачем? — удивилась Эвелина.
— Я не буду вешаться, — успокоил ее Лапидус, — я не хочу вешаться, я хочу убежать…
— Мы все хотим убежать, — убежденно сказала Эвелина, — но почему на дерево?
Лапидус промолчал, он подошел к самому дереву и положил руки на ствол. Ствол был теплым и шершавым. Лапидус обнял ствол и заплакал.
Лапидус лез вверх и плакал, мартовский ветер бил ему в спину, голые ветви били по лицу, звезд не было видно — небо затянуто тучами, лишь редкие фонари в этом пустом парке, по которому Лапидус кружил вот уже несколько часов, с той самой минуты, как он убежал из школы.
— Ты совсем сбрендил, — сказала Эвелина, обняв Лапидуса за плечи, — что это с тобой?
Лапидус опять ничего не ответил, он только еще сильнее прижался к дереву.
Он убежал из школы, забыв прихватить портфель и шапку, он кружил по парку этим ранним мартовским днем, но холодно ему не было, ему было страшно — до слез, до спазмов в горле.
— Ты это о чем? — спросила Эвелина.
— Я ее любил, — сказал, вытирая слезы, Лапидус.
— Ну и что, — сказала Эвелина, — меня тоже любили, и я любила, это не страшно и совсем не больно…
— Я ее толкнул, — сказал Лапидус, все еще вытирая слезы.
— Боже, — сказала Эвелина, — он ее толкнул, ты же ее не изнасиловал, а?
— Она упала, — сказал Лапидус, еще сильнее прижимаясь к дереву, — она упала и закричала…
— Знаешь, — сказала Эвелина, — если бы ты слышал, как я кричала, когда мне вставляли в первый раз…
— Она кричала, а по голове текла кровь, — сказал Лапидус.
— Что? — переспросила Эвелина.
— Кровь, — повторил Лапидус, — она упала на пол, по ее голове текла кровь, и она кричала, а я стоял и смотрел на нее, а потом я понял, что я ее убил.
— Врешь, — сказала Эвелина.
Лапидус опять ничего не ответил. Он стоял и смотрел на то, как по ее голове бежит тоненький ручеек крови, а все, кто стоял рядом, вдруг тоже замолчали и стали отходить от Лапидуса. И Лапидус завыл, он стоял, выл, а потом схватил свое пальто и выскочил из класса, пронесся по коридору, кубарем скатился на первый этаж и выскочил из школы в мартовские сумерки.
— Тебе это примерещилось, — сказала Эвелина, — ты, наверное. был впечатлительным мальчиком…
Впечатлительный мальчик Лапидус выскочил в мартовские сумерки и побежал прочь от здания школы.
— Ну, ну, — сказала Эвелина и внезапно погладила Лапидуса по голове, — ты успокойся, у тебя еще почти пять часов, они пройдут, и все закончится…
Здание выходило в парк, в котором днем по аллейкам мамаши прогуливали детишек, а еще в этом парке выгуливали собак.
Лапидус побежал прочь от школы, думая только об одном: он толкнул ее, она упала, она разбила себе голову, сейчас она уже мертва…
— Дурь какая-то, — сказала Эвелина, — с чего это ты взял, что она мертва, просто пробил голову, тебе самому, наверное, тоже пробивали голову?
— Три раза, — сказал Лапидус, — один раз трубой и два — кирпичом.
— Ну, — проговорила Эвелина, — а ты еще удивляешься, что ты — Лапидус…
— Я не удивляюсь, — сказал Лапидус, — я не удивляюсь, — очень громко проговорил Лапидус, — я не удивляюсь! — закричал Лапидус и полез на дерево.
— Эй, — крикнула ему вслед Эвелина, — ты зачем полез?
“Не знаю”, — подумал Лапидус, добираясь до первой, самой толстой ветки.
Ствол был холодным и обледенелым, но он все равно залез. Если он ее убил, то сейчас его уже ищут. Но самое главное в другом, самое главное в том, что он ее любил. Он ее очень сильно любил, с того самого момента, как она впервые вошла в класс. Так сильно, как никого и никогда. Ему было десять. Ей должно было исполниться десять.
— Смешно, — сказала Эвелина, смотря с земли на то, как Лапидус вскарабкивается на эту старую липу, — ты бы еще что-нибудь вспомнил, как тебе мороженку в пять лет не купили, вспомнишь?
“Она ничего не понимает”, — подумал Лапидус, хватаясь за следующую ветку.
— Ну, конечно, — сказала Эвелина, — куда уж мне, я только и могу, что у мужиков отсасывать, слышишь, Лапидус, спускайся лучше на землю!
— Не слезу, — сказал Лапидус, добираясь до развилки. Развилка была удобная, и в ней можно было сидеть.
Сидеть и ждать, пока тебя не найдут: родители, милиция, ее родители.
Не найдут и не поведут на суд.
Он ее убил, и его должны судить.
— Дурак, — сказала Эвелина, — ты совсем не о том думаешь, скоро рассветет, Лапидус, и пора отсюда ноги делать, я тебя вытащила из этого гадюшника, но что будет дальше?
Лапидус сидел в развилке дерева и смотрел на пробивающиеся сквозь еще юную июньскую листву звезды. Белесые, июньские, с давно забытыми названиями.
Тогда звезд не было, небо было в тучах и дул сильный ветер. Лапидус тер замерзшие уши и ждал, когда за ним придут.
— Эй, — сказала ему Эвелина, — ну и чего ты так расстраиваешься? Ты что, ее на самом деле убил?
“Нет, конечно… — подумал Лапидус. — Я тогда только думал, что я ее убил, и мне было страшно, на самом деле она пробила себе голову, когда я ее толкнул и она упала, упала и ударилась, ударилась и пробила себе голову, пробила себе голову, и потекла кровь…”
— Кровь, — сказала Эвелина, — ты там весь поцарапаешься, Лапидус, и будешь в крови, что мне тогда с тобой делать?
“А ведь я мог замерзнуть, — подумал Лапидус, — я мог замерзнуть и потерять сознание. Упасть с дерева и разбиться. Она разбилась в классе, я — упав с дерева. Она умерла, и я тоже умер. И нас похоронили бы вместе, на пригорке, под этим самым деревом…”
— Ты несешь полный бред, Лапидус! — сказала Эвелина. — Давай, спускайся!
— Не слезу, — ответил Лапидус.
— Давай, спускайся! — опять повторила мать, стоя под деревом. В руках у нее был его портфель и его шапка. — Спускайся, совсем замерзнешь!
— Не слезу, — опять сказал Лапидус и начал карабкаться еще выше.
— Ты безумен, — сказала Эвелина, — хочешь, я тебе что-то покажу?
— Эй, — сказала мать, — ты меня слышишь?
— Слышу, — сказал Лапидус и добавил: — Я боюсь…
— Чего? — спросила мать.
— Знаешь, — сказала Эвелина, — что будет, если ты сейчас упадешь?
— Что с ней? — спросил Лапидус.
— Ты упадешь и разобьешься, — продолжила Эвелина, — и тогда мне придется вызывать скорую, а она будет долго ехать, и ты будешь валяться под деревом и стонать от боли…
— Что с ней? — снова спросил Лапидус.
— Спускайся! — сказала мать.
— Не буду, — сказал Лапидус и расцепил руки.
Сугроб был глубоким, трава — мягкой.
— Господи, — сказала Эвелина, — он все же прыгнул!
— Дурак, — сказала мать, — зачем ты туда полез!
Лапидус опять лежал на спине и смотрел на звезды
— Больно? — спросила Эвелина.
— Что с ней? — вновь спросил Лапидус.
— С ней все нормально, — сказала мать, — ей перебинтовали голову, и с ней все нормально. А с тобой вот — нет, ты уже третий час на морозе без шапки…
— Ну и что, — сказал Лапидус, — мне не холодно и не больно, мне никак, я какой-то пустой изнутри, она жива?
— Она жива, — сказала мать, — с ней все нормально, и она жива, нам надо пойти к ней домой, и ты должен извиниться.
— Я не пойду, — сказал Лапидус.
— Почему? — спросила мать.
— Я боюсь, — очень тихо проговорил Лапидус и опять заплакал.
— Ты можешь встать? — спросила Эвелина.
— Могу, — сказал Лапидус, продолжая лежать на спине.
— Вставай, — сказала Эвелина. — Уже почти три, тебе надо исчезнуть, я не знаю, где мне тебя спрятать…
— Пойдем, — сказала мать, — это надо, нам надо прийти к ним домой, и ты должен извиниться, иначе это просто неприлично…
— Я так хорошо сидел на дереве, — сказал Лапидус.
— Ты упал с дерева, — сказала Эвелина, — тебе надо встать и надо пойти, пойти и исчезнуть, раствориться…
— Где? — спросил Лапидус.
— У них дома, — сказала мать, — они ждут нас у них дома, надень шапку! Ну!
Лапидус послушно надел шапку и пошел вслед за Эвелиной.
— Больно? — опять спросила она.
— Нет, — ответил Лапидус и подумал о том, что только он один знает, как ему больно на самом деле.
— Есть хочешь? — спросила мать.
— Нет, — ответил Лапидус, — я ничего не хочу, я хочу исчезнуть и раствориться!
— Три часа, — сказала Эвелина, — уже ровно три часа ночи, через пять часов все действительно закончится, Лапидус!
— Чем? — ответил он, ковыляя вслед за ней к выходу из парка.
— Он больше не будет, — сказала мать, протягивая ее родителям коробку конфет. Конфеты она достала из сумки — купила заранее, перед тем, как искать Лапидуса, купила и положила в сумку. Лапидус сидел на дереве и думал, что он ее убил. Она была дома с забинтованной головой, лежала в постели и пила чай. Сейчас будет пить чай с конфетами. Шоколадные конфеты в два ряда. Каждая — в отдельной серебристой бумажке. Лапидус запомнил эти конфеты на всю жизнь.
— Чем? — снова спросил Лапидус.
— Помолчи, — сказала Эвелина, — я думаю.
— Он больше не будет, — снова сказала мать, — ну-ка, скажи сам!
Лапидус смотрел на ее родителей и на нее, она лежала в кровати и улыбалась Лапидусу, ее голова была перебинтована, но она не выглядела несчастной, несчастным был Лапидус, который просидел три часа на морозе на дереве, холодным мартовским вечером, под тугими порывами ветра.
— Мы пойдем, — сказала мать, — он действительно больше не будет!
— Знаешь, — сказала Эвелина, — тебе надо просто пересидеть эти пять часов, добраться до этого своего приятеля и затаиться, пять часов пройдут, и все станет по-другому…
— Как? — спросил Лапидус.
— Я тебе дам свой телефон, — продолжила Эвелина, — ты мне позвонишь и приедешь…
— Когда? — спросил Лапидус.
— Когда все будет по-другому,— сказала Эвелина, — когда-нибудь… Когда-нибудь ты позвонишь и приедешь, и тогда мы с тобой действительно займемся любовью.
— Зачем? — спросил Лапидус.
— А ты не хочешь? — спросила Эвелина, все так же идя впереди Лапидуса к выходу из парка.
— Не знаю, — ответил Лапидус.
— Что — не знаешь? — переспросила мать.
— Не знаю, — опять сказал Лапидус, спускаясь вслед за ней по лестнице.
— То есть, — уточнила мать, — ты не знаешь, будешь ли ты еще или не будешь?
— Не буду, — сказал Лапидус, — я больше никогда ничего не буду.
— Ну и глупо, — сказала мать, — ты ведь не хотел этого…
— Не хотел, — сказал Лапидус.
— Ну и зря, — сказала Эвелина, — я-то думала, что там действительно что-то было…
— Ничего, — сказал Лапидус, — там ничего не было, она осталась жива, а я три часа проторчал на дереве…
— Ты и сейчас сидел на дереве, — сказала Эвелина, — только не три часа, намного меньше…
— Меньше, — согласился Лапидус, — а сколько?
— Минут двадцать, — сказала Эвелина, — хотя может, и больше, я не смотрела на часы…
— Двадцать минут, — пробормотал Лапидус, — всего двадцать минут…
— Ты знаешь, куда тебе идти? — спросила Эвелина.
— Знаю, — сказал Лапидус, смотря на петляющий спуск к реке.
— А как ты пойдешь, по берегу?
— Я поплыву, — сказал Лапидус и отчего-то добавил: — На лодке!
— Ну что, — сказала мать, когда они оказались дома, — есть будешь?
— Не буду! — ответил Лапидус, понимая, что отныне в его жизни все будет не так, как до этого дня.
— Телефон, — сказала Эвелина, — как ты меня найдешь?
— Найду, — сказал Лапидус, прыгая в лодку. Чью-то чужую лодку, привязанную возле маленькой пристани, что находилась в самом низу спуска, петляющего к реке.
— Береги себя, Лапидус, — сказала Эвелина.
Лапидус отвязал лодку и оттолкнулся от берега.
— Пакет, — крикнула Эвелина, — Лапидус, может, ты все же скажешь, где пакет?
Лапидус вставил весла в уключины и погреб прочь от убывающего месяца, вниз по течению.
— Помни, — крикнула ему вдогонку Эвелина, — в реке пираньи!
— Я это знаю, — пробурчал себе под нос Лапидус.
Лапидус 17
Лапидус греб вниз по течению.
Взмах одним веслом — раз, взмах другим — два, взмах веслом, взмах другим, вода булькает, вода пузырится, Лапидус ушел от бабушки, думает Лапидус, Лапидус ушел от дедушки, давно уже ушел от них Лапидус, думает Лапидус, взмахивая веслом, одним — раз, другим — два, только какая-то странная вода, маслянистая, слюдянистая, будто не вода это вовсе, а стекло.
Лапидус греб вниз по стеклу. Лодка скользила. За кормой, осклабившись, веселился предрассветный Бург. Лапидус сидел лицом к Бургу и печально улыбался, он махал веслами и с каждым рывком вперед понимал, что ему никогда не вырваться из той самой зоны неудач, в которой он оказался в тот день, когда зашел в кабинет начальницы, хотя этого Лапидусу делать было не надо.
Или надо было остаться в кабинете. “Можно мне тут побыть?” — спросил бы Лапидус. “Зачем?” — спросила бы начальница. “Мне хочется!” — сказал бы Лапидус. “Чего?” — спросила бы начальница. Ответа у Лапидуса не было, и он еще сильнее поднажал на весла.
Стеклянная река несла Лапидуса вперед. Он не знал, сколько сейчас времени, судя по всему, был четвертый час утра, где-нибудь половина четвертого, не больше, почти сутки назад он сел не в тот троллейбус, и главное, чего Лапидус никак не мог понять, так это — почему.
Почему все это случилось именно с ним. Почему именно он угораздил в зону неудач, почему именно его уволила начальница, почему именно он сел не в тот троллейбус.
— Почему? — громко спросил Лапидус.
— Греби-греби, селянин! — ответил ему Манго-Манго.
Лапидус грустно улыбнулся. Ему сразу же расхотелось грести, возникло желание бросить весла, лечь на дно лодки и смотреть в небо, предрассветное июньское небо, почти уже рассветное, полное загадочных иероглифов, которые перемещались из одного его края в другой, серые, темные, почти черные, с полчаса назад небо еще было светлым, с остатками звезд и убывающим месяцем, а сейчас все забито иероглифами, которые не прочитать.
— А ты попробуй, — сказал ему Манго-Манго.
Лапидус опять грустно улыбнулся.
— Селянин, — сказал Манго-Манго, — меченый селянин, ты чему удивляешься?
— Тому! — сказал Лапидус, бросив весла.
Лодка закрутилась, потом выровнялась, снова закрутилась, снова выровнялась и тихонько поплыла дальше, вниз по все тому же течению, прочь от осклабившейся огнями пасти Бурга.
— Тому… — передразнил Лапидуса Манго-Манго, — тебе как раз ничему не стоит удивляться, все это могло случиться только с тобой!
— Не понимаю! — сказал Лапидус.
— И не поймешь! — сказал Манго-Манго, отцепился от лодки и нырнул в стеклянные воды реки.
Лапидус снова взялся за весла. Весло левое — взмах, весло правое — взмах, раз весло, два весло, отчего-то ровная гладь реки начала потихоньку горбиться.
— Эй! — возмутился Лапидус. — Ты чего это делаешь!
Река не ответила, только взгорбилась еще сильнее, серые и темные иероглифы стали сплошь черными.
— Ты это чего? — снова крикнул Лапидус.
— Шквал идет, — серьезно произнес Манго-Манго, вновь появляясь у борта лодки.
— Какой на этой реке шквал? — возмутился Лапидус.
— Настоящий, — сказал Манго-Манго, — мало не покажется, ты бы, это, к берегу, что ли, греб!
Лапидус вновь схватил весла и попытался — как и советовал Манго-Манго — грести к берегу. Но было уже поздно, стекло треснуло на множество мельчайших осколков, которые начали перемещаться, как в калейдоскопе, один находил на другой, другой на третий, третий на четвертый…
— Греби, греби! — истошно вопил Манго-Манго, бултыхаясь рядом с лодкой.
— Помог бы, — злобно сказал Лапидус.
— Я и так помогаю, — сказал Манго-Манго и вновь отцепился от лодки.
Лапидус пытался повернуть лодку к берегу, но это у него не получалось. Весла начали подозрительно скрипеть, как начала подозрительно скрипеть и сама лодка. Бурга не было видно — на его месте стояла черная стена, стремительно догоняющая Лапидуса.
— Эй, — закричал Лапидус.
В ответ раздался оглушительный удар грома.
“Третий раз, — подумал Лапидус, — в третий раз за сутки собрался дождь. Только такого еще не было…”
Удар грома повторился, левое весло треснуло и переломилось пополам.
“Все, — подумал Лапидус, — бесполезно!”
Он лег на дно лодки и начал смотреть, как стремительно меняются в небе иероглифы. В общем-то все это было к лучшему, не надо было больше грести, можно было лежать на дне лодки, смотреть на иероглифы и ждать. Ждать, когда лодка перевернется. Лодка перевернется, и Лапидус окажется в воде. В не очень теплой июньской воде. И идет шквал. А шквал — это волны. Даже на реке — большие холодные волны, которые накроют Лапидуса с головой. И Лапидус захлебнется, начнет тонуть и пойдет ко дну. Под водой нет шквала, под водой хорошо и уютно, только холодно и невозможно дышать. Но дышать и не надо — легкие уже будут заполнены водой, так что Лапидус будет опускаться на дно и станет утопленником. Был селянином, стал утопленником, был мухликом, стал утопленником, был Лапидусом, стал утопленником, и никакой Манго-Манго ему не поможет.
— Ты это напрасно, — сказал ему Манго-Манго, — ты это чего здесь разлегся, что, боишься?
— Боюсь, — закричал Лапидус и внезапно схватил оставшееся целым правое весло.
— Чего? — спросил Манго-Манго, подныривая под очередную волну.
Дождь шел стеной, но от дождя стало теплее. Лапидус махал своим единственным веслом и кричал.
— Боже, — кричал Лапидус, — за что мне все это, почему именно меня поместил ты в эту лодку, почему именно меня загнал ты в зону неудач, что, больше некого?
Вновь ударил раскат грома, мелькнула и ударилась о берег молния.
— За что? — продолжал вопить Лапидус, без устали работая единственным оставшимся веслом, — за что мне все это! Я и так боюсь, ты слышишь, Боже, я боюсь, вся моя жизнь полна страхов, а ты еще решил подарить мне шквал! За что?
Вновь прогрохотало, лодка металась на волнах, до берега было все так же далеко, как в самом начале ненастья, второе, оставшееся весло стало потрескивать в руках Лапидуса, как незадолго до этого то, что сломалось, взмах, еще…
— Ну, греби же, — снова крикнул Манго-Манго.
Лапидус греб. Хотя это было бесполезно.
Лапидус греб и выкрикивал какие-то слова, которые глохли и терялись в порывах ветра.
Лапидус ощущал необычайный восторг оттого, что сейчас ему действительно есть чего бояться, он никогда еще не чувствовал себя таким счастливым.
— Ну-ну, — опять раздался в шквальной темноте голос Манго-Манго, — и с чего это тебе так хорошо?
— Послушай, — проорал в ответ Лапидус, — чего ты ко мне пристал?
— Мне интересно, — сказал Манго-Манго, — мне интересно, что с тобой будет дальше, селянин!
— Ничего хорошего, — сказал Лапидус, — ничего хорошего со мной не будет! Вы все сделали так, чтобы ничего хорошего со мной не произошло.
— Ты уверен? — спросил Манго-Манго.
— Уверен, — горько сказал Лапидус, — вы все наполнили мою жизнь страхом!
— Ты повторяешься, — сказал Манго-Манго, — но ничего конкретного не говоришь, так не считается…
— Не говорю, — возмутился Лапидус, — а зачем? Что толку, если я скажу тебе, что боюсь телефонных будок?
— Это с чего ты их боишься? — удивился Манго-Манго.
— Тебя когда-нибудь дергало током в телефонной будке? — спросил, в свою очередь, Лапидус. — Не дергало? А меня постоянно. Начинаешь кому-нибудь звонить, прикладываешь трубку, а тебя — дергает!
— А еще чего? — опять спросил Манго-Манго.
— Что — чего? — поинтересовался Лапидус.
— Ну, чего ты боишься еще?
— Двадцать два, — сказал Лапидус, — двадцать два очка…
— Ты, это, — возмутился Манго-Манго, — ты меня не передразнивай, да и вообще — греби, а то лодка перевернется!
— Не перевернется, — сказал Лапидус, взмахивая в очередной раз веслом, — если бы Богу было угодно, то она бы давно перевернулась…
— Богу все равно, — сказал Манго-Манго, — ты что, еще не понял?
— И не хочу, — сказал Лапидус, — это все ты, двадцать два, двадцать два, какие-то письма, которые я прочитал! Не читал я никаких писем!
— Не какие-то, — обиделся Манго-Манго, — а конкретные. Помнишь? Двадцать два очка… И быстро падающие слова… И еще пятьдесят за те письма, что ты прочитал… Если хочешь, можешь идти дальше, если хочешь, можешь оставаться…Что с того, что мы с тобою меченные надписью зеленой краской “индилето”…
— Слушай, — сказал Лапидус, — я не хочу больше идти дальше, я хочу остановиться. Я со вчерашнего утра все куда-то иду и иду, почти не спал, ел в последний раз черт знает когда, а все иду и иду, знаешь, мне это надоело!
— Мне тоже, — сказал Манго-Манго, — но это не от меня зависит и не от тебя. Мы с тобою меченые — пойми это наконец…
Лапидус вздохнул и бросил весло. В той стороне, где был Бург, стало потихоньку проясняться. Гроза отступила от Бурга, третья гроза за эти сутки. Сутки, поделенные грозой на три почти равные части. Хотя, впрочем, не равные. Одна была вчерашним утром, вторая — минувшим вечером, третья — под новое утро. Еще про одну он давно забыл.
— Сколько времени? — спросил Лапидус.
— Без пятнадцати четыре, — ответила ему Эвелина.
— А ты откуда взялась? — поинтересовался Лапидус.
— Ниоткуда, — сказала Эвелина, — я просто в тебе, сейчас я в тебе и говорю, сколько времени.
— Ну и сколько же? — опять поинтересовался Лапидус.
— Тебе надо точно?
— Точно! — сказал Лапидус.
— Три часа сорок шесть минут утра, — сообщила точное время Эвелина и замолкла.
— Доволен? — спросил Манго-Манго.
— Чем? — переспросил Лапидус.
— Тем, что у тебя еще есть четыре часа в запасе, до восьми утра…
— Не знаю, — сказал Лапидус и посмотрел в небо. Иероглифов больше не было, шквал сдох так же быстро, как и ожил.
Лодка до половины была заполнена водой, но, хотя и намного медленнее, все так же плыла вниз по течению.
— Спасибо! — сказал Лапидус, посмотрев в небо.
Ответа, естественно, он не дождался, но на ответ Лапидус и не рассчитывал.
“Я живой, — подумал Лапидус, — лодка не перевернулась, и я живой. Я не утопленник, я все еще куда-то плыву. Плыву, бегу, иду, ползу. Самое главное, что я — живой!”
Над водой курился туман. Вода была неподвижна и опять напоминала стекло. С минуты на минуту должно было взойти солнце. Лапидусу надоело сидеть в наполовину заполненной водой лодке, и он начал думать, куда бы пристать.
Бург за кормой уже исчез, растворился, стал тенью прошедшей ночи. Лапидус смотрел то на левый берег, то на правый. Места отчего-то были знакомые — Лапидус уже был здесь, и совсем недавно, суток не прошло.
— Еще бы, — сказала ему Эвелина, — ты здесь не был. Вспомни!
Лапидус вспомнил.
Он вспомнил, как вчера днем ловил здесь с Манго-Манго пираний и как Манго-Манго варил из этих пираний уху, одна пиранья, две пираньи, три пираньи… Где-то здесь, почти рядом, надо проплыть еще метров двадцать, потом река повернет налево, а вместе с ней повернет и Лапидус. Уже можно не грести, течение само сделает свое дело.
Река повернула налево, вместе с рекой повернул и Лапидус. В этот самый момент над рекой появилась узенькая полоска рассвета, розовая, как ей и положено. Лапидус облегченно вздохнул, можно бояться телефонных будок, можно бояться глянцевых журналов, можно — маленьких зеленых человечков, но хуже всего бояться темноты.
— А почему глянцевых журналов? — спросила его Эвелина.
Лапидус задумался. Лодка тихонько качалась на слабой утренней волне.
— Ну так почему? — вновь спросила Эвелина.
— Они какие-то острые, — сказал, подумав мгновение, Лапидус, — ими можно порезаться.
— А ты что, уже ими резался? — поинтересовалась Эвелина.
— Нет, но я знаю, что ими можно порезаться, потому я их и не читаю.
— А маленькие зеленые человечки?
— Я их не боюсь, — сказал Лапидус, — их другие боятся…
— А темноты?
— Уже рассвело, — сказал Лапидус, — видишь?
— Вижу, — сказала Эвелина.
Лодка внезапно остановилась напротив той самой укромной бухточки, где Лапидус с Манго-Манго вчера днем варили уху. Вода в реке была прозрачной, было видно, как пираньи поднимались к поверхности в поисках завтрака. Лучшим завтраком, конечно, для них был бы Лапидус, но Лапидус понимал это и не собирался лезть в воду. Он снова взял в руки весло и потихоньку начал заворачивать к берегу. Удавалось это с трудом, но удавалось, гребок по одну сторону, переворот весла, гребок по другую, опять переворот, Лапидус ушел от бабушки, Лапидус ушел от дедушки, Лапидус ушел от начальницы, Лапидус ушел от Эвелины, Лапидус ушел от Манго-Манго, Лапидус от всех ушел, а прежде всего, он ушел от Бурга, город остался там, за поворотом, впал в утреннюю кому после ночного безумия, фонари погасли, машины остановились, рассвет, розовая полоса над горизонтом, в небе ни одного иероглифа, все тихо и спокойно, три грозы за какие-то сутки, Лапидус опять взмахнул веслом, лодка продвинулась чуть вперед, теперь весло надо перевернуть, жаль, что второе треснуло и сломалось, греб бы сейчас двумя веслами, быстрее бы пристал к берегу, к тому самому, на котором кто-то совсем недавно жег костер, да не кто-то, скорее всего — Манго-Манго, жег костер и ждал Лапидуса, вымокшего в этой ночной буре, можно, конечно, прыгнуть в воду, до берега всего десять метров, но пираньи поднимаются к поверхности, славные зубастые рыбки, сколько надо таких рыбок, чтобы обглодать Лапидуса до костей, подумал Лапидус и решил, что не меньше десяти. А может, что и пятнадцати. То есть или десять крупных, или пятнадцать поменьше.
Лодка была уже прямо напротив все еще дымящегося костра.
Манго-Манго нигде не было видно, только маленькая бухточка, кусочек песчаной косы и дымящиеся уголья костра.
Лапидус еще раз внимательно посмотрел вокруг: правый берег реки, левый берег, заросли тальника и ивы, восходящее солнце, безоблачное, лишенное всех своих зловещих иероглифов небо. И никаких следов Манго-Манго!
Лапидус опять покрепче взял в руки весло и начал подгребать к берегу, осталось десять метров, восемь, семь, дно уже видно, уютное, песчаное дно с маленькими черными ракушками. На ракушках — водоросли, желто-зеленые водоросли на маленьких черных ракушках, но в воду все равно нельзя, надо подгрести к самому берегу, совсем близко, так, чтобы прямо из лодки выпрыгнуть на берег, осталось еще пять метров, над угольями все еще курится дымок, Манго-Манго, наверное, пошел в лес или спустился дальше по берегу — ловить пираний на завтрак. Лапидус снова опускает весло в воду, еще взмах, еще один, осталось три метра, два, один, лодка скрипнула на песке и остановилась.
Лапидус разогнул онемевшую спину, кое-как встал и шагнул на берег.
Лапидус шагнул на берег, и его сразу закачало, он не удержался на ногах, плюхнулся на песок, растянулся на нем и лениво подумал, что он может так и лежать здесь, рядом с рекой, ожидая, пока придет Манго-Манго и скажет ему:
— Эй, селянин!
И они начнут чистить рыбу, а потом варить уху, и сядут у котелка, и начнут ее есть, и никакой вертолет не появится со стороны Бурга, потому что уже пятый час утра, и совсем скоро восемь, сутки закончатся, и наступит то самое непонятное индилето, о котором ему пел Манго-Манго, который все еще где-то ловит рыбу, так что Лапидусу надо встать и пойти на поиски.
Лапидус встал, голова все еще кружилась, но уже меньше. Лапидус устал, он безумно устал, наконец-то он почувствовал, как устал. Почти сутки без сна, почти без еды, все на ногах и в бегах, надо найти Манго-Манго, надо помочь ему донести рыбу, от костра идут следы, они ведут вначале вдоль берега, но потом резко сворачивают в сторону. Манго-Манго дошел до этого места и начал подниматься по откосу наверх — следы хорошо различимы. Лапидус карабкается вслед следам Манго-Манго и оказывается на той самой поляне, на которую вчера днем его привезла в синей машине женщина в темных очках со странным именем Эвелина, синяя машина, в ней едет Эвелина, на ней большие темные очки, запел Лапидус, думая, куда мог дальше направиться Манго-Манго, и пытаясь понять, что это темнеет там, под березами, на той стороне поляны?
Манго-Манго лежал на животе, как-то очень картинно раскинув руки. Он лежал на животе и не шевелился. Лапидус подошел ближе, его немного пугала наступившая тишина, в которой было слышно лишь биение его, Лапидуса, сердца.
Лапидус подошел к Манго-Манго и наклонился.
Манго-Манго лежал на животе, картинно раскинув руки. Его голова была размозжена, и из нее все еще текла кровь. Манго-Манго лежал в луже собственной крови и уже никогда не мог бы сказать Лапидусу: “Эй, селянин!”
И Лапидус, поняв это, не по-человечьи завыл.
Лапидус 18
Лапидус несся по шоссе в сторону Бурга.
Лапидус быстро-быстро передвигал ноги, хотя это были уже не ноги.
Лапидус несся по шоссе в сторону Бурга, загребая асфальт всеми своими четырьмя лапами.
Мощными, когтистыми, покрытыми серо-бурой шерстью четырьмя волчьими лапами.
Лапидус Лапидус, Люпус Лапидус, серый Лапидус, красный Лапидус, горный Лапидус, песчаный Лапидус, тундровый Лапидус, степной Лапидус, Люпус Лапидус, Лапидус Лапидус.
Шоссе неслось навстречу, по шоссе мчались утренние машины. При виде Лапидуса они тормозили и шарахались в стороны. Лапидус склабился, рычал и так же быстро, почти прыжками, продвигался в сторону Бурга.
Сейчас Лапидус весь состоял из ненависти и злости. Ненависть и злость — вот что бежало по его венам, артериям и капиллярным сосудам и сосудикам, ненависть и злость — вот что заставило его встать на четвереньки, обрасти шерстью, осклабить полную желтовато-острых зубов пасть и понестись переходящей в галоп рысью в сторону Бурга.
Он почувствовал разливающуюся по венам ненависть в тот момент, когда беспомощно завыл в сторону восходящего солнца, наткнувшись на лежащий на животе труп Манго-Манго. Славного Манго-Манго, беспомощного Манго-Манго, загадочного Манго-Манго, лежащего сейчас на животе, с размозженной головой и широко раскинутыми руками.
Лапидус не думал о том, кто это сделал и почему. Лапидус просто ничего не соображал в этот момент и выл, выл в сторону восходящего солнца, чувствуя, как ненависть разливается по венам, а к ненависти добавляется злость.
А потом Лапидус упал на молодую июньскую траву рядом с телом Манго-Манго и заплакал.
Лапидус плакал и проклинал Бога.
— За что, — спрашивал Лапидус, — Боже, скажи, за что ты позволил им сделать это?
Бог не отвечал, впрочем, Лапидус давно уже понял, что Бог никогда ничего и никому не отвечает, на то он и Бог. И Лапидус перестал плакать и начал думать, что ему сейчас сделать.
Из ближайшей к обочине машины внезапно высунулся человек с чем-то черным и омерзительным в руках. Люпус Лапидус ухмыльнулся так, как это могут делать только волки. Люпус Лапидус прекрасно знал, что сейчас последует, но ему было не страшно, ему было даже смешно — наивный, он думает, что он сильнее, подумал Люпус Лапидус и прыгнул навстречу машине. Машина взвизгнула, что-то грохнуло, но его челюсти уже плотно сжались, зубы клацнули и впились в человеческую плоть. Мужчина заорал, Лапидус выплюнул откусанную руку и так же быстро, не останавливаясь, понесся дальше по шоссе в сторону Бурга.
А сделать надо было одно — для начала надо было похоронить Манго-Манго. Где-нибудь здесь же, на этой самой поляне, той поляне, по которой вчера они с Манго-Манго убегали от дурных автоматных выстрелов, той поляне, куда его — чуть раньше — привезла Эвелина на синей машине и в черных очках, о, Эвелина, отчего-то с тоской подумал Лапидус, вставая с травы и вновь смотря на беспомощно раскинувшего руки Манго-Манго.
Но для того, чтобы похоронить Манго-Манго, Лапидусу нужно было вырыть яму. А для того, чтобы вырыть яму, надо было найти лопату. Любую — большую, маленькую, острую, тупую, даже совковую, но лопату. На поляне лопаты не было, и Лапидус пошел обратно на берег.
Еще из одной машины решили открыть стрельбу, но на этот раз Лапидус не стал останавливаться, ему было некогда, ему надо было скорее в Бург, только в Бурге он мог найти Эвелину, только Эвелина могла сказать ему правду — почему и отчего все получается так, как получается, и Лапидус, в очередной раз угрожающе рыкнув, почти полетел по воздуху, чувствуя, как ненависть и злость все гонят и гонят его вперед.
Берег был пуст, как и в тот момент, когда Лапидус выбрался на него из лодки, все еще болтающейся возле берега. Впрочем, она уже почти затонула, Лапидус взглянул в нее и заметил, что милые рыбки-пираньи плавают там, где еще какой-то час назад были его ноги. Пираньи были, а лопаты не было, как не было ее и нигде на берегу. Судя по солнцу, было около пяти утра, может, без пяти пять, может, без шести, а может, что и пять ноль шесть — в любом случае, что-то около пяти утра, но остававшиеся до восьми три часа уже не радовали.
Манго-Манго убили, а значит, и он, Лапидус, может не дожить до восьми. Или не пережить восемь.
То есть сутки пройдут, новые не наступят.
Бог хорошо знал, что делает, когда заставил Лапидуса сесть не в тот троллейбус. Эксперимент был чистым, впрочем, Бог всегда ставил только чистые эксперименты, по крайней мере, его, Лапидуса, Бог. С самого детства, с того дня, когда они с дедом шли куда-то по старой узкоколейке. А потом дед оставил его рядом с насыпью одного, может, на пятнадцать минут, может, на двадцать. Но именно тогда Лапидус впервые почувствовал этот гнет пустынного и одинокого неба, навалившегося враз на него и заставившего понять всю свою беспомощность. Лапидус сидел рядом с насыпью, деда не было, не было никого, пустынное небо, уходящая вдаль узкоколейка — неужели именно тогда и начался этот эксперимент?
Лапидус устал бежать и решил немного передохнуть. Передохнуть, полакать воды из ручейка, перевести свой волчий дух, а потом понестись дальше. Скоро начнутся пригороды, все почти так, как вчера, но отличия есть. Вчера Лапидус пробирался на двух ногах, сегодня — на четырех лапах. На лапах бежать удобнее, вот только очень хотелось пить, найти ручеек, наклонить морду к воду, открыть пасть, высунуть язык и лакать, лакать, лакать…
Лапидус опять взобрался по береговому пригорку на поляну. Лопаты не было, а хоронить Манго-Манго надо. И яму копать тоже надо — это Лапидус знал хорошо. Но лопаты не было, и Лапидус решил попробовать копать яму суком. Сучьев на поляне было предостаточно, Лапидус выбрал самый, на его взгляд, прочный, березовый, и попробовал снять дерн.
Дерн снимался с трудом, земля была то ли еще не совсем прогревшаяся от долгой весны, то ли, наоборот, — очень сухая, несмотря на все эти многочисленные ливни, но снять дерн удалось только руками, обдирая в кровь пальцы и ломая ногти, забивая их землей, а рыть землю руками было совсем невозможно, и Лапидус опять ощутил, как злость и ненависть пульсируют в его венах, артериях, капиллярных сосудах и сосудиках, и ему снова захотелось завыть, только уже не от беспомощности, а от злости и ненависти — Манго-Манго лежал рядом, убитый, с размозженным и окровавленным черепом, милый Манго-Манго, забавный Манго-Манго со своими дурацкими песенками и фразами, а Лапидус не мог его даже похоронить.
— И не надо, — услышал Лапидус голос, очень похожий на голос Манго-Манго.
— Эй, — сказал Лапидус, — кто это?
— Какая тебе разница, — сказал тот же голос, — все равно не поверишь…
— Ты Бог? — спросил Лапидус.
— Нет, — сказал голос, — я не Бог, я просто хочу тебе сказать, что в земле ты меня не похоронишь.
— Но тогда где? — спросил Лапидус.
— Подумай, — сказал голос.
Лапидус втянул ноздрями воздух. Пахло не просто множеством запахов. Пахло миллионом запахов, но для Лапидуса сейчас был важен только один — Лапидус долго бежал, Лапидус хотел пить, Лапидус хотел лакать и лакать воду, а для этого ее надо было найти. И Лапидус нашел тоненькую ниточку, ту самую, единственную, неуловимую ниточку, которая была ему нужна. Ниточку воды. Она вела в сторону от шоссе, в придорожный лес, вначале вверх, потом вниз. Потом опять вверх, потом чуть в сторону и опять вниз, еще ниже, еще. Стало совсем темно, ветви низко шелестели над головой Лапидуса, вода была в маленьком, почти незаметном ручейке, а ручеек брал начало от почти незаметного ключика, и Лапидус остановился, наклонил морду, раскрыл пасть, высунул язык и начал лакать.
Лапидус подумал.
Он подумал раз, подумал другой, подумал третий.
В первый раз он подумал о голосе и решил, что это просто галлюцинации оттого, что он, Лапидус, почти сутки не спал и почти ничего все это время не ел, Манго-Манго не было в живых, а значит, это был не голос, это были галлюцинации.
Второй раз Лапидус подумал о том, что все это просто провидение или интуиция, если это не голос Бога — а с чего Бог должен нарушать ход эксперимента и вмешиваться в ход наблюдаемых событий, в беготню этих меченных им зеленой краской людей-людишек, человеков-человечков? — то это просто интуитивное понимание им самим, Лапидусом, того, что надо сделать и чего не надо делать.
По крайней мере, голос точно сказал одно: хоронить Манго-Манго не надо, лопаты у Лапидуса нет, ямы ему не вырыть, а без ямы хоронить Манго-Манго бессмысленно, разве что оттащить в кусты и забросать ветками, но тогда вороны и бродячие собаки быстро доберутся до трупа, а еще есть волки…
“Волки…” — подумал в третий раз Лапидус и отчего-то посмотрел на свои руки. Они как-то странно серели на этом ярком утреннем свету, примерно пять десять — пять пятнадцать, скоро Бург начнет просыпаться, интересно, что делает сейчас Эвелина и как ему ее найти? Она сказала, что он ее найдет, но не сказала как. И Лапидус не знал, как это сделать.
Но теперь он знал, что надо сделать с телом Манго-Манго. Лапидус вспомнил про пираньюшек. Про этих миленьких, не очень больших рыбок, которых так хорошо умел ловить покойный Манго-Манго. Ловить и варить из них уху. Вкусную, наваристую уху из пираньюшек-пираний.
Лапидус взял тело Манго-Манго за ноги и потащил к береговому склону.
Тело Манго-Манго было тяжелым, Лапидус волок его по молодой июньской траве и думал о том, что на месте Манго-Манго мог быть он сам, и сейчас Манго-Манго тащил бы тело Лапидуса к берегу, обливаясь потом — раннее солнце жарило так сильно, что Лапидус был уже мокрым, таким же мокрым, каким был бы Манго-Манго, если бы они поменялись местами и сейчас Манго-Манго тащил бы волоком тело Лапидуса к берегу.
Вот уже край поляны, тут Манго-Манго сделал бы передышку.
Лапидус остановился, бережно положил ноги Манго-Манго на траву и посмотрел с пригорка на речную воду.
Вода бурлила от пираний, у них начался утренний жор.
Люпус Лапидус налакался вдоволь чистой, холодной ключевой воды и растянулся рядом с ручейком. Надо было бежать дальше, надо было стремиться к Бургу, надо было искать Эвелину, но пять минут ничего не решали. Люпус Лапидус, серый Лапидус, красный Лапидус, горный Лапидус, песчаный Лапидус, тундровый Лапидус, степной Лапидус, Люпус Лапидус, Лапидус Лапидус утолил жажду и теперь мог позволить себе отдохнуть.
Лапидус вздохнул, снова взял Манго-Манго за ноги и подтянул его тело к самой кромке берегового обрыва. Можно, было, конечно, просто толкнуть тело, а самому легонько сбежать вниз, не напрягаясь, не утруждая себя, но это было бы столь же отвратительно, как оставить Манго-Манго там, наверху, на поляне. На растерзание воронам и бродячим собакам.
“И волкам…” — вспомнил Лапидус и вновь посмотрел на свои руки. Они уже шерстились, уже мало чем напоминали его прежние, нормальные, человеческие руки, сейчас это были полуруки-полулапы, но Лапидус не стал размышлять о том, что с ним происходит.
Просто злость и ненависть, просто ненависть и злость.
Лапидус взгромоздил тело Манго-Манго себе на плечи и стал аккуратненько спускаться с обрыва.
Хорошо, что обрыв был не крутым.
Хорошо, что Бог довел свой эксперимент до сегодняшнего утра.
Хорошо, что Лапидус сел не в тот троллейбус, подумал про себя в третьем лице Лапидус и почувствовал, что он наконец-то на берегу.
Оставалась самая малость, оставалось погрузить тело Манго-Манго в воду и посмотреть, что с ним сделают юркие, зубастые рыбки.
Люпус Лапидус поднялся на все свои четыре лапы и вновь побежал в сторону шоссе, вначале неспешно, а потом — чем ближе и ближе ощущался запах шоссе, переходящий в оглушительно-вонючую и отвратительно-терпкую струю Бурга — все быстрее и быстрее, опять перейдя на рысь, а потом, когда шоссе оказалось рядом, то и на свой летящий, стремительный, абсолютно не волчий галоп.
Лапидус не стал раздевать Манго-Манго, Лапидус подтащил его к самой кромке воде, пираньи уже выпрыгивали из воды, вся вода вокруг просто кишела пираньями, и Лапидус сел на корточки рядом с телом Манго-Манго и начал с ним прощаться.
Лапидус прощался с Манго-Манго и с самим собой, тем, каким он был еще вчера утром, когда сел не в тот троллейбус.
Лапидус прощался со своим Богом, который всю жизнь ставил над Лапидусом эксперимент, поместив Лапидуса в ту зону неудач, в которой Лапидус и жил все эти годы.
Поэтому он и был меченым — наконец-то Лапидус понял, что Манго-Манго имел в виду, когда впервые спел ему свою песенку.
— Двадцать два! — запел Лапидус, вновь беря Манго-Манго за ноги и подтягивая его тело к самой воде.
— И быстро падающие слова! — пел Лапидус, сталкивая тело Манго-Манго в воду ногами вперед, для этого ему пришлось поднапрячься и развернуть тело головой к себе.
— И быстро падающие слова! — пел Лапидус, беря Манго-Манго за плечи и толкая, толкая, толкая в воду.
— И еще пятьдесят за те письма, что ты прочитал! — тихохонько напевал Лапидус, смотря, как тело Манго-Манго, покачиваясь на речной воде, отплывает от берега.
— И еще пятьдесят за те письма, что ты прочитал! — монотонно перешел на речитатив Лапидус, наблюдая как первая из пираний-пираньюшек вцепилась в бок Манго-Манго, а вторая стала объедать ему лицо, вода окрасилась кровью, появилась третья пиранья, четвертая, пятая… Дальше Лапидус сбился со счета.
— Если хочешь, можешь идти дальше, если хочешь, можешь оставаться, что с того, что мы с тобою меченные надписью зеленой краской “индилето”!— допел Лапидус, смотря, как тело Манго-Манго перестает быть телом, а становится белым обглоданным скелетом, который найдет себе упокоение на веки вечные где-нибудь на дне этой самой реки, хотя навряд ли, думал Лапидус, река размоет скелет, разнесет его на части, череп и кости — все это будет по отдельности, но ведь именно этого хотел Манго-Манго, ты этого хотел? — спросил Лапидус.
— Этого, — услышал он тихий, отдаленный голос.
— Ты доволен? — спросил Лапидус.
— Доволен! — ответил голос и потом, совсем уже тихо, так тихо, что Лапидус еле разобрал, что он говорит, произнес: — Спасибо!
И тут Лапидус снова завыл, только уже не от беспомощности, а все от тех же злости и ненависти. Он выл и катался по песку, катался по песку и сдирал с себя одежду, тело Лапидуса покрывалось шерстью, уже не только руки и ноги, но грудь, и спина, и ягодицы, и шея, и лицо покрылись серо-бурой волчьей шерстью. Лапидус упал на четвереньки и посмотрел, как его передние лапы уверенно стали загребать песок. “Прощай, Манго-Манго!” — подумал Лапидус и начал свой неистовый бег в сторону Бурга.
Ему надо было найти Эвелину.
Люпус Лапидус искал Эвелину, потому что она знала ответ.
Лапидус Лапидус искал Эвелину, потому что она сказала ему: “Мы с тобой еще встретимся, Лапидус!”
И Лапидус несся по шоссе в сторону Бурга. Машины визжали, сталкивались, переворачивались, пытались поймать, убить, переехать Лапидуса, но ни одной это не удавалось.
Лапидус несся огромными прыжками, прямо перед ним уже были окраины Бурга.
Те самые окраины, где вчера его чуть не убила стая малолетних бомжей, этих злобных и беспощадных волчат, с которыми он сейчас расправится, как и положено большому, матерому волку.
Лапидус ухмыльнулся, он вспомнил этот пустырь и то, как он лежал на спине под струями мочи, как бежал под градом камней и под улюлюканье, ему надо лишь замедлить бег, свернуть в сторону, перескочить забор, и тогда он может оросить свою пасть кровью.
Лапидус опять втянул своим волчьим носом воздух, опять миллион запахов, самый сильный — тот, что с пустыря, но он ему сейчас не нужен, ему нужна Эвелина, ее он должен искать, вынюхивать. выслеживать в этом городе, в котором так много беспощадных и злых людей, чужих людей, несчастных людей, одиноких людей.
Лапидус еще раз втянул в себя воздух.
Он пытался поймать самую тоненькую ниточку, ту, на конце которой где-то сейчас болталась Эвелина.
Поначалу ему это не удалось, пахло чем угодно, но только не ею, даже запах своей бывшей начальницы смог уловить Лапидус, но Эвелиной не пахло, никак не пахло, как ни старался Лапидус, но так и не мог уловить, поймать, удержать в себе ее запах.
И тогда он внезапно остановился, закрутился на месте. Рухнул на брюхо, снова вскочил на все четыре лапы, покрутил своей лобастой волчьей башкой и снова втянул в себя воздух.
Втянул и чуть не завыл от радости.
Тоненькая ниточка была здесь, заноза торчала в волчьих ноздрях Лапидуса, а от занозы разматывался клубок.
Лапидус побежал вслед за клубком, иногда ниточка пропадала, но Лапидус, покружив немного на месте, опять находил ее, и клубок вновь начинал разматываться.
Время приближалось к шести, скоро люди пойдут на работу, первые люди на первую работу, Лапидус должен был успеть, ему надо было добраться до Эвелины как можно скорее, и тогда он узнает все.
И почему он сел не в тот троллейбус.
И почему убили Манго-Манго.
Хотя на самом деле Лапидус это все уже знал, как знал и то, почему покойный Манго-Манго назвал его меченым. И совсем не этого он хотел от Эвелины.
Лапидус вдруг подумал о том, что не все еще закончено и у него вполне может быть будущее.
То есть начнутся новые сутки, и Бог отстанет от него уже навсегда.
И Лапидус вздохнет с облегчением.
Через два часа, когда пробьет восемь.
Ниточка натянулась, Лапидус остановился и поднял голову. Прямо перед ним был простой девятиэтажный дом, на седьмом этаже которого и жила Эвелина. Из лифта направо, вторая квартира по левой стороне. Номер Лапидус определить не мог, но квартиру он унюхал точно. Как и этаж. Как и сам дом — в этом он не сомневался.
Лапидус вздохнул, поднялся на свои, внезапно опять ставшие человеческими, ноги и вошел в распахнутую еще с ночи дверь подъезда. Лифт был открыт, и Лапидус подумал, что больше он не боится лифтов.
Лапидус 19
Лапидус облизнул отчего-то пересохшие губы и нажал кнопку звонка.
Звонок не зазвонил.
Лапидус нажал кнопку снова, результат был тем же.
Лапидус прислушался. Из-за двери раздавался какой-то шум — то ли голоса, то ли музыка. Было начало седьмого утра.
Лапидус постучал в дверь.
Из-за двери по-прежнему раздавался какой-то шум и по-прежнему дверь все так же никто не открывал.
Лапидус огляделся по сторонам. Еще три двери, но ему туда не надо. Ему надо войти именно в эту дверь, но для этого надо, чтобы ее открыли изнутри. Или чтобы она открылась сама. На счет раз-два-три.
— Раз-два-три! — сказал Лапидус.
Дверь скрипнула и тихонечко приоткрылась.
Лапидус взялся за ручку и потянул дверь на себя.
“Взломщик, — подумал Лапидус, — открыватель чужих дверей…”
Шум голосов и музыка стали громче. Лапидус вошел в квартиру и аккуратно прикрыл дверь за собой. Замок щелкнул, Лапидус посмотрел на замок и закрыл его на внутреннюю защелку.
Прямо из прихожей одна дверь вела в комнату, другая — на кухню, третья — в ванную. По всей видимости, в ванную.
Из-за двери в ванную пробивался свет и был слышен шум душа.
Из комнаты раздавался шум телевизора.
Лапидус прошел в комнату и огляделся.
Большая разобранная кровать, стол с компьютером, включенный телевизор, кресло, еще одно кресло, стул и шкаф.
На одном из кресел валялись какие-то вещи.
“Взломщик!” — опять подумал Лапидус и опять глубоко втянул ноздрями воздух.
Он уже не был волком, но волчье обоняние осталось. Запах Эвелины стал таким сильным, что у Лапидуса закружилась голова. Терпкий, крепкий, отчасти мускусный и отчего-то очень свежий запах — как проточная вода.
Лапидус представил проточную воду в том самом месте, куда не так давно опустил труп Манго-Манго. В той самой излучине реки, у той самой бухты. Пираньи, наверное, уже сделали свое дело. Или доделывали. Сытный завтрак. Очень сытный. Толстые рыбьи брюшки, набитые мясом Манго-Манго.
Лапидуса затошнило, он удержался и сглотнул.
В телевизоре пошла реклама чипсов. Лапидус опять вспомнил, что не ел со вчерашнего вечера, с того момента, как они с Эвелиной приехали к нему домой. После канализации. Лапидус был весь в дерьме и прочей гадости. Сейчас он тоже был в дерьме, только это дерьмо не пахло. Он был в дерьме и хотел есть. Можно было пройти на кухню и открыть холодильник, там явно что-то бы нашлось. Может, те же чипсы. С красным перцем, с сыром, с беконом, с чем-нибудь еще. И пиво — холодное, лучше не одна, а две бутылки. Две бутылки пива и два пакета чипсов, решил Лапидус и огляделся в поисках того, кому можно было дать заказ.
Никого не было, в ванной все так же шумел душ. Если в этой квартире жила Эвелина, то сейчас она была в ванной. Если же в этой квартире жил кто-то другой, то нюх у Лапидуса ни к черту, но Эвелиной пахло так резко и остро, что ошибиться он не мог.
Реклама чипсов закончилась, и началась другая. Женщина стреляла из пулемета, пулемет стрелял тюбиками с помадой. Женщина была похожа на Эвелину, только не на Эвелину-брюнетку, а на Эвелину-блондинку. А Эвелина-блондинка была точь-в-точь его начальница. Лапидус огляделся, пытаясь обнаружить парик и очки, парика не было, но очки лежали рядом с компьютером.
Лапидус подошел к компьютеру и взял очки в руки. Большая оправа с большими стеклами. У начальницы были другие. Маленькая оправа с маленькими стеклами. Или ему так только помнилось — про маленькую оправу с маленькими стеклами.
Лапидус посмотрел на компьютер и отчего-то ткнул в клавиатуру. Экран из черного стал белым, на экране возникло и исчезло лицо Манго-Манго, того самого Манго-Манго, которого сейчас доедали пираньи.
— Эй, — услышал Лапидус голос Эвелины. — Эй, ты что тут делаешь?
Лапидус обернулся. Эвелина стояла в дверях, кутаясь в полотенце.
— Господи! — сказала Эвелина.
— Да, — ответил медленно произнося слова Лапидус, — это я!
— Господи, — еще раз повторила Эвелина, — ты как здесь очутился?
— Где твой пистолет? — спросил Лапидус.
— В сумочке, — ответила Эвелина.
— А сумочка? — тем же тихим тоном спросил Лапидус.
— На кресле, где белье! — испуганно сказала Эвелина.
Лапидус подошел к креслу, к тому, что было рядом с телевизором. Сумочка лежала под лифчиком, лифчик лежал под трусиками, трусики — под юбкой. Реклама с пулеметом закончилась, вновь началась та самая утренняя программа, которая всегда шла в это время. Три часа, с шести и до девяти утра. Двое ведущих, он и она, мальчик и девочка, юноша и девушка, мужчина и женщина. Абсолютно дурацкая программа, в которую можно было позвонить, и тебе ответят. Ответят, покажут клипчик, позволят выиграть приз. А еще расскажут про погоду на сегодня и про самые последние новости.
— Дай мне халат, — попросила Эвелина.
— Не дам, — ответил Лапидус, беря с кресла сумочку и щелкая замком. Пистолет был, как и говорила Эвелина, на месте. Маленький черный пистолетик, из которого прошедшей ночью Лапидус стрелял в крысу. Но не попал.
— Почему? — спросила Эвелина.
— Что — почему? — не понял Лапидус.
— Халат, — сказала Эвелина, — почему ты не хочешь дать мне халат?
— Тебе так лучше, — сказал Лапидус, опять облизывая отчего-то пересохшие губы, — ты мне так больше нравишься.
— Перестань, — сказала Эвелина, — это уже не шутки!
— Не шутки, — согласился Лапидус и переложил пистолетик из левой руки в правую.
— Осторожней, — сказала Эвелина, — он заряжен.
— Знаю, — ответил Лапидус и направил пистолетик на Эвелину.
— Эй, — сказала она, — ты это что?
— Пакет, — сказал Лапидус, — мне нужен пакет!
— Внимание, внимание! — раздался бодрый девичий голос из телевизора. — А сейчас наш самый необычный на сегодня конкурс, кто выиграет — тот получит билеты на дискотеку… Дискотека, дискотека…
— Дискотека…— машинально повторил Лапидус.
— Положи пистолет, — попросила Эвелина, подходя ближе к Лапидусу.
Лапидус сел в кресло, то самое, на котором он искал сумочку. Пистолет все так же был направлен на Эвелину.
— Стой, — сказал Лапидус, — стой, где стоишь!
Эвелина остановилась, машинально распахнув полотенце. Лапидус посмотрел на черный курчавый треугольничек между ног и спросил:
— Что будет, если я выстрелю прямо туда?
— Куда? — спросила Эвелина.
— Туда, — сказал Лапидус, — тебе между ног!
— Ничего хорошего, — ответила Эвелина, — много крови будет…
— Тогда отдай пакет! — все так же медленно выговаривая слова сказал Лапидус.
— Конкурс, конкурс, — продолжил уже юношеский голос в телевизоре. — Те из вас, кто сейчас находится в какой-нибудь странной ситуации и позвонит нам, позвонит и расскажет о том, что с ним происходит, может выиграть приз. Да, да, билеты на дискотеку с бесплатным пивом и чипсами впридачу, звоните, звоните…
— Звони! — сказал Лапидус.
— Куда? — удивленно спросила Эвелина.
— В телевизор, — сказал Лапидус, — я хочу есть…
— Ну и что? — спросила Эвелина.
— А ты позвони и скажи, что стоишь голая в комнате, а на тебя направлен пистолет. И у тебя требуют пакет. Если ты не отдашь пакет, то тебе выстрелят между ног и попадут прямо в дырку, в твою миленькую, уютную дырочку…
— Откуда ты знаешь? — спросила Эвелина, садясь прямо на пол напротив Лапидус.
— Что — знаю? — переспросил Лапидус.
— Что она маленькая и уютная?
— Я в ней был, — сказал Лапидус, — вчера, я это помню…
— Что ты помнишь еще? — спросила Эвелина.
— Что его убили, — сказал Лапидус.
— Кого — его? — совсем уже тихим голосом спросила Эвелина.
— Манго-Манго, — сказал Лапидус, — ты помнишь Манго-Манго?
— Я помню Манго-Манго, — сказала Эвелина, — но я не знала, что его убили.
— Убили, — сказал Лапидус, — его ударили по голове, и он умер.
— Это не я, — сказала Эвелина, — меня там не было.
— Тебя там не было, — согласился Лапидус, — но это все равно ты, а значит, ты позвонишь им сейчас на телевидение, или я выстрелю тебе в пизду!
— Я не люблю этого слова, — сказала Эвелина, — говори лучше: киска!
— Пакет, — сказал Лапидус, — где пакет?
— Киска, — требовательно сказала Эвелина, — скажи правильно: киска!
— Я выстрелю тебе в киску, — послушно сказал Лапидус, — если ты не отдашь мне сейчас же этот идиотский пакет!
— Я лучше позвоню, — сказала Эвелина, — я позвоню и все им скажу, они вызовут милицию, и сюда приедет наряд, они заберут тебя и увезут, сумасшедший!
— Сумасшедший, — согласился Лапидус, — я — сумасшедший!
— Господи, — сказала Эвелина, — и откуда ты свалился мне на голову, мухлик?
— Не знаю, — сказал Лапидус, — я ничего не знаю, я только хочу, чтобы все это кончилось!
— Звоните, — заверещал девичий голос в телевизоре, — а пока вы дозваниваетесь к нам, мы вам поставим самый последний хит, удивительную песню “Индилето”, вы ее еще не слышали? Что же, слушайте!
— Бред, — сказала Эвелина, глядя в телевизор.
— Бред, — согласился Лапидус, не отводя пистолета от Эвелининой киски.
— Убери пистолет, — попросила Эвелина, — он тебе не поможет, ты ведь все равно не выстрелишь!
— Выстрелю, — сказал Лапидус и плотнее прижал палец к спусковому крючку.
— Он на предохранителе! — сказала Эвелина.
— Я его сниму, — сказал Лапидус, вспоминая про черненькую пимпочку, которую надо отжать.
“Двадцать два, — раздался голос Манго-Манго из телевизора, — двадцать два очка…”
— Этого не может быть, — сказала Эвелина.
Лапидус ничего не ответил и посмотрел в экран. В экране шел снег. Самый настоящий снег, только в экране была не зима, а осень. По всей видимости, октябрь. Деревья еще с листвой, но уже покрытой снегом. И дорога с обочинами, тоже покрытыми снегом. А по дороге шел Манго-Манго. Манго-Манго держал в руках гитару, он был в куртке с поднятым воротником, играл на гитаре и пел.
“И еще пятьдесят, — пел Манго-Манго, — за те письма, что ты прочитал…”
— Надень очки! — вдруг сказал Лапидус.
— Что? — не поняла Эвелина.
— Очки, — сказал Лапидус, — я хочу, чтобы ты надела очки!
Эвелина встала с пола и пошла к компьютеру. Внезапно полотенце свалилось с нее, и Лапидус смотрел на ее голую спину и такую же голую попу.
На октябрьской дороге, по которой шагал куда-то Манго-Манго, появилась большая синяя машина.
“Если хочешь, можешь идти дальше, если хочешь, можешь оставаться…” — на этих словах машина поравнялась с Манго-Манго, из окошка высунулась рука с пистолетом и начала стрелять. Манго-Манго даже не обернулся, он все так же шел по обочине дороге под первым октябрьским снегом, в куртке с поднятым воротником и с гитарой в руках.
— Ты доволен? — спросила Эвелина, поворачиваясь к Лапидусу.
Она стояла перед ним, голая и в очках, и Лапидус подумал, что он действительно доволен.
— А теперь пакет, — сказал Лапидус, — отдай мне наконец этот пакет, и я исчезну из твоей жизни…
— Ты не понимаешь, — грустно сказала Эвелина.
— Чего? — поинтересовался Лапидус.
— Ты не понимаешь, что из моей жизни тебе уже не исчезнуть, как и мне из твоей. Мне тоже нужен пакет, но у тебя его нет…
— Нет, — подтвердил Лапидус.
— И тебе нужен пакет…
— Нужен, — сказал Лапидус.
В телевизоре опять загрохотали выстрелы. Манго-Манго начал красиво падать на черную гладь шоссе. На него, в свою очередь, все так же падал первый октябрьский снег. “Что с того, что мы с тобою меченные надписью зеленой краской “индилето…” — допел Манго-Манго, уже лежа на асфальте. Машина остановилась, приоткрылась дверца, из нее показалась красивая женская нога. Потом камера показала холеную руку с длинными яркими ногтями. Потом из машины вышла Эвелина, в черных очках и с большим черным пистолетом в руках. Она постояла возле тела Манго-Манго, посмотрела на него, бросила пистолет рядом с телом, сняла очки, повертела в руках, опять надела, села в машину и уехала.
— А пакета у меня нет! — сказала Эвелина.
— Как это — нет? — возмущенно спросил Лапидус.
— Вот так, — сказала Эвелина, — у меня бы он был, если бы ты мне его отдал, но у тебя его нет, правильно?
— Правильно,— сказал Лапидус.
— А значит, нам с тобой друг от друга не избавиться, — сказала Эвелина, — это судьба.
— Не верю, — сказал Лапидус.
— Во что? — спросила Эвелина.
— В судьбу, — сказал Лапидус.
— Ну и зря, — проговорила Эвелина и опять пошла по направлению к Лапидусу.
— Стой! — сказал Лапидус и опять поднял пистолет.
— Дурацкий клип, — сказал юноша в телевизоре. — Тебе он понравился?
— Нет,— ответила его напарница, — я не понимаю, чего народ с ума сходит, может, оттого, что его убивают?
— Такие клипы утром смотреть нельзя, — сказал юноша, — после них есть не хочется.
— Чипсы,— сказал Лапидус, — у тебя есть чипсы?
— Есть, — сказала Эвелина.
— А пиво?
— Пиво тоже есть.
— Дай! — попросил Лапидус.
— Убери пистолет, — сказала Эвелина.
— Я не верю, — тем же тоном сказал Лапидус.
— Вот что? — опять переспросила Эвелина.
— В судьбу, — сказал Лапидус, — я хочу жить, я хочу, чтобы все мы жили. Долго и счастливо…
— Мухлик, — сказала Эвелина, — а ему это надо?
— Кому? — спросил Лапидус.
— Богу, — сказала Эвелина и добавила: — Убери пистолет.
— Принеси чипсов и пива, — опять попросил Лапидус.
— Пистолет, — сказала Эвелина, — я тебя прошу…
— Звонок, — радостно закричал юноша в телевизоре, — у нас есть звонок! Говорите! Как вас зовут?
— Эвелина, — сказал голос в телевизоре.
— Замечательное имя, — сказала девушка, — вам понравился клип?
— Не знаю, — сказала Эвелина в телевизоре.
— Ты убрал пистолет? — спросила голая Эвелина в очках.
— Убрал, — сказал Лапидус, кладя пистолет рядом с телевизором. — Где чипсы?
— Так про что вы хотели рассказать? — спросил юноша.
— Ко мне сегодня залез маньяк, — сказала Эвелина в телевизоре, — я принимала душ, а он залез ко мне в квартиру, он сидит сейчас в кресле и требует чипсов и пива.
— Слышишь? — спросил Лапидус.
— Слышу, — сказала Эвелина, — но я им не звонила.
— Тогда кто? — спросил Лапидус.
— Не знаю, — сказала Эвелина, — это кто-то другой, но не я…
— Маньяк, — восторженно завопила девушка из утренней программы, — утренний маньяк, который хочет чипсов и пива, а это значит, что он хочет, чтобы вы выиграли наш конкурс и получили два билета на дискотеку — по билету вам и маньяку. А как зовут маньяка, вы знаете?
— Знаю, — сказала Эвелина в телевизоре, — маньяка зовут Лапидус, у него есть пистолет, и он целится в меня, прямо сейчас…
— Врет, — сказала Эвелина, входя в комнату с пивом и чипсами в руках. — Ты в меня уже не целишься.
— Не целюсь, — согласился Лапидус.
— Ты успокоился, — сказала Эвелина.
— Успокоился, — согласился Лапидус.
— Ты сейчас поешь и ляжешь спать, — сказала Эвелина.
— Где? — спросил Лапидус.
— Здесь, — ответила Эвелина, — в моей кровати.
— Сколько сейчас времени? — спросил Лапидус.
— Без пятнадцати семь, — ответила Эвелина.
— В восемь мне надо проснуться, — сказал Лапидус.
— Почему в восемь? — спросила Эвелина.
— Потому, что начнется новая жизнь, — сказал Лапидус. — И все будет по-другому, совсем по-другому.
— Еще хочешь? — спросила Эвелина.
— Нет, — сказал Лапидус, — спасибо, только мне телевизор мешать будет.
— Я его выключу, — сказала Эвелина и выключила телевизор.
— Я спать хочу, — сказал Лапидус, чувствуя, как враз потяжелели и начали закрываться его веки.
— Ложись, — сказала Эвелина, — я тебя укрою. Укрыть?
— Да, — сказал Лапидус, — и сними очки.
— Почему? — спросила Эвелина.
— Они нам будут мешать!
— Хорошо, — сказала Эвелина, — до восьми у нас еще есть время.
— Киска, — сказал Лапидус, кладя Эвелине руку между ног, — какая уютная и милая киска!
— Все будет хорошо, Лапидус! — сказала Эвелина, ныряя под одеяло к Лапидусу.
Лапидус 20
— Лапидус! Вставай, Лапидус! — сказал Лапидусу телевизор.
Лапидус открыл глаза.
— Лапидус! — верещал телевизор, — Тебе пора вставать, Лапидус!
— Сколько времени? — спросил сонным голосом Лапидус.
— Без десяти восемь! — ответил телевизор и заткнулся.
Лапидус снова закрыл глаза. Если ему надо вставать, то он все равно встанет. Так же, как он встает каждое утро. Дома, из своей постели.
“Это моя постель?” — подумал Лапидус.
Эта постель была не его, а значит, Лапидус был не дома.
Лапидус окончательно открыл глаза. Не его постель, не его потолок, не его стены. Телевизор тоже не его.
— Не твой! — сказал телевизор голосом утренней девицы. Все той же, что и пятьдесят минут назад.
Лапидус попытался вспомнить, где он. В комнате никого не было, только Лапидус в чужой постели, телевизор, компьютер на столике, два кресла и стул. На одном из кресел валялась женская одежда, на другом — мужская. Мужская одежда была одеждой Лапидуса, женская одежда была одеждой Эвелины — Лапидус вспомнил, где он, и приятно потянулся. Он спал всего двадцать минут, а может, что и пятнадцать. Но иногда этого хватает. Эвелина нырнула к нему под одеяло и прижалась к Лапидусу. Лапидус гладил ее киску, киска увлажнилась и впустила в себя Лапидуса. Эвелина что-то шептала, но что — Лапидус не помнил. Он помнил, что ему было хорошо, первый раз хорошо, за много-много времени первый раз так хорошо. Лапидус лежал под Эвелиной и чувствовал себя счастливым. Эвелина двигалась вверх-вниз, Лапидус покорно давал Эвелине то, что ей хотелось. Впрочем, этого хотелось и Лапидусу, хотя больше всего ему хотелось спать. Он кончил почти сразу, и Эвелина засмеялась, спи, сказала Эвелина, у нас еще вся жизнь впереди, если, конечно, Бог даст…
Лапидус улыбнулся и уснул, а проснулся оттого, что его разбудил телевизор.
В это время ровно сутки назад он уже вышел из дома. Или собрался выходить? Лапидус не помнил, да сейчас ему это было все равно. Это вчера он сел не в тот троллейбус, а сегодня он просто проснулся не в своей постели. Лапидус подумал, что он вышел из зоны неудач, отчего-то опять улыбнулся и выбрался из-под одеяла.
Пол был теплым, сквозь штору пробивалось солнце. “Третье июня!” — вспомнил Лапидус и пошел в душ.
В ванной все пахло Эвелиной, в ванной еще было влажно, в ванной висело мокрое полотенце. Лапидус залез в ванну и включил душ, горячая вода, холодная вода, горячая вода, холодная вода, Лапидус взял флакон с жидким мылом и брызнул себе в ладонь. Мыло пахло то ли клубникой, то ли ежевикой, а значит, что мыло тоже пахло Эвелиной. Лапидус опять улыбнулся. Третье июня начиналось совсем не так, как второе. Лапидус взял мокрое полотенце, накинул его на себя и вышел из ванной.
Телевизор по-прежнему работал, девушка по-прежнему что-то говорила юноше.
— Эй! — говорила девушка. — Какое приятное утро, ты не находишь?
Юноша рассмеялся в ответ и сказал:
— В такое утро хочется совершить что-то грандиозное, согласна?
— Согласна, — отвечала девушка, — но что?
— Сейчас нам опять позвонят и скажут, — говорил юноша, — вот сейчас, слышишь, звонок!
Лапидус взял трубку.
— Привет, — сказала ему Эвелина, — ты проснулся?
— Проснулся, — почти промурлыкал Лапидус.
— Все хорошо? — спросила Эвелина.
— Отлично! — сказал Лапидус. — Только я вытерся твоим полотенцем!
— Мухлик! — нежно сказала Эвелина и добавила: — Кажется, я люблю тебя!
Лапидус промолчал.
— Включи компьютер, — сказала Эвелина.
— Включу! — ответил Лапидус.
— И делай все, как надо, ладно?
— Ладно, — ничего не поняв, сказал Лапидус.
— Целую! — сказала Эвелина, в трубке послышались короткие гудки.
— Прекрасная новость! — сказала девушка.
— Восхитительное утро! — добавил юноша.
Лапидус подошел к компьютеру и включил его в сеть.
— А уже девятый час, — раздался за его спиной девичий голос.
— Восемь часов десять минут! — откликнулся юноша.
“Войди в систему!” — прочитал Лапидус надпись, появившуюся на мониторе.
Лапидус ткнул клавишу “enter” и вошел в систему.
На экране появилась Эвелина.
— Еще раз привет! — сказала она ему.
— Привет, — ответил Лапидус и скинул с себя полотенце.
— Ты голый! — сказала Эвелина.
— Голый! — согласился Лапидус.
— Оденься! — велела Эвелина.
— Погода сегодня замечательная, — раздался все тот же девичий голос из телевизора, — это вчера на нас обрушились дожди, да не дожди — грозы…
— Грозы, грозы, грозы…— пропел юноша.
— Вот я и говорю, — сказала девушка, — это вчера были грозы, а сегодня их не будет, только солнце, с самого утра и до позднего вечера!
— Я тебя смущаю? — спросил Лапидус.
— Нам некогда, — сказала Эвелина, — нам надо уезжать.
— Куда? — удивился Лапидус.
— Тебе нравится этот город? — ответила вопросом на вопрос Эвелина.
— Нет, — сказал Лапидус и поморщился.
— Тогда одевайся, чем быстрее — тем лучше!
Лапидус послушно начал одеваться.
— Они одеваются! — говорила девушка юноше. — Они одеваются и сейчас пойдут на улицу…
— Кто куда, — подхватил юноша, — кто на работу, кто — в поисках работы…
Лапидус опять поморщился. Он был уже в штанах и рубашке с короткими рукавами, оставалось застегнуть на рубашке пуговицы.
— Отлично, — сказала Эвелина, — теперь — пакет.
— Какой? — удивился Лапидус.
— Тот самый! — сказала Эвелина.
— Его нет! — сказал Лапидус.
— Он в столе, — сказала Эвелина и подмигнула, — открой второй ящик сверху.
Лапидус застегнул последнюю пуговицу и наклонился к столу. Четыре ящика, первый, второй, третий, четвертый, второй сверху идет сразу после первого. Лапидус открыл ящик и обнаружил, что он забит старыми журналами и какими-то папками с бумагами.
— На самом дне, — сказала Эвелина, — сразу найдешь.
— Может, нам всем поехать за город? — спросила девушка.
— На реку, — подхватил юноша, — давайте-ка, все поедем сегодня за город, на реку…
— Сегодня среда, — сказала девушка, — рабочий день…
— Ну и что? — сказал юноша. — Среда — почти то же, что суббота, так же начинается на “с”
Лапидус засунул руку под эту кипу журналов и папок и нащупал что-то твердое и продолговатое, упакованное в картон.
— Верно, — сказала Эвелина, — это он!
Лапидус достал пакет из ящика. Даже не пакет — что-то в картонной коробке, похожей на коробку из-под видеокассеты. Заклеенный клейкой лентой коричневый картон, никаких надписей.
— В полдевятого будь на улице, — сказала Эвелина, — я заберу тебя на машине, и мы сразу поедем, понял?
Лапидус посмотрел на экран монитора. Тот мерцал странным глубоким светом, никакой Эвелины на нем не было.
— Эй! — сказал Лапидус.
— Что — эй? — спросили его из телевизора.
— Вы мне надоели! — сказал Лапидус.
— Выключи! — посоветовала ему девушка.
Лапидус ничего не ответил, он крутил в руках пакет и пытался понять, как тот оказался у него в руках.
— Открой, — сказал юноша.
— Зачем? — спросил Лапидус.
— Интересно, — сказала девушка и добавила: — А тебе интересно?
Лапидус опять посмотрел на монитор компьютера. Тот стал черным, изредка по нему пролетали звездочки.
— Время, — сказал Лапидус, — сколько сейчас времени?
— Восемь пятнадцать, — сказала девушка, — тебя ждут через пятнадцать минут.
— Успею? — спросил Лапидус.
— Успеешь! — сказал юноша.
Лапидус крутил пакет в руках и думал, как его открыть. Пакет был плотно обклеен лентой, так плотно, что Лапидус не мог ее отодрать руками.
— Ножницы, — сказала девушка, — посмотри в столе ножницы.
— Где? — переспросил Лапидус.
— В верхнем ящике, — посоветовал юноша, — скорее всего, они там!
Лапидус открыл верхний ящик стола и достал ножницы. Надрезал край пакета и положил ножницы обратно. В пакете лежала видеокассета. Простая бытовая видеокассета, которую Лапидус достал из пакета. Из пакета выпала видеокассета, выпорхнула, вывалилась, вылетела.
На бумажном ярлычке от руки, фломастером, было нацарапано: “Indileto”.
— Боже, — сказал Лапидус, и ему опять стало тошно.
Утро второго июня напомнило о себе утром третьего июня.
— Не бойся, — сказала девушка, — и торопись!
— Восемь двадцать, — сказал юноша, — тебе скоро выходить!
— Я вас выключу! — сказал Лапидус.
— Конечно, — сказала девушка, — только посмей!
— Вы меня достали! — сказал Лапидус.
— Мы его достали! — тем же тоном передразнил его юноша.
Лапидус вставил кассету в видеомагнитофон и переключил телевизор на видео.
У него оставалось десять минут, через десять минут Эвелина должна подъехать за ним на машине. Скорее всего, той самой, большой и синего цвета. И они уедут из Бурга, может быть, что навсегда.
Лапидус нажал “play”, пошло черно-белое изображение, будто снятое скрытой камерой.
Троллейбусная остановка, судя по всему, утро. Среднее утро, то есть в районе восьми часов. Не раннее, не позднее, а именно, что среднее. На остановке стоят люди, среди них Лапидус увидел Лапидуса. Лапидус стоял на остановке и готовился сесть в троллейбус. Вот троллейбус появился, вот он начал притормаживать. Лапидус смотрел на то, как Лапидус на экране садится не в тот троллейбус. Лапидусу захотелось взять в руки пулемет и разнести вдребезги телевизор.
Но пулемета под рукой не было, как не было ни автомата, ни маленького эвелининого пистолета, ни даже подводного ружья.
Лапидус представил, как он стреляет в телевизор из подводного ружья. Длинной металлической стрелой из хорошей, качественной стали. Может быть, что титановой. Стрела дзинькает и вонзается в центр экрана. Как раз в самом центре экрана Лапидус сейчас заходит в двери троллейбуса. Стрела попадает в Лапидуса, экран с грохотом разлетается, из телевизора валят искры и дым.
Лапидус смотрел, как двери троллейбуса закрылись и троллейбус отъехал от остановки. Камера переместилась внутрь троллейбуса, и Лапидус увидел, как Лапидус пробирается по проходу, увертываясь от очередного рюкзака очередного дачника. А затем Лапидус увидел двух одинаковых мужчин, которые пристально смотрели на Лапидуса.
И тогда Лапидус выстрелил в телевизор.
Экран разлетелся вдребезги, Лапидус облегченно вздохнул.
Все это было вчера, но сейчас все уже по-другому. Лапидус опять подумал, что он выбрался из зоны неудач, а значит, что его Бог про него не забыл. И вообще — пора на улицу, уже почти восемь тридцать.
Лапидус вытащил кассету из магнитофона, засунул обратно в пакет, посмотрел еще раз на постель, в которой ему удалось поспать всего каких-то пятнадцать минут, и вышел из квартиры.
Захлопнул дверь, нажал кнопку лифта, сел в лифт, нажал на копку первого этажа и закрыл глаза.
Лапидус считал то ли этажи, то ли секунды. За сколько секунд лифт проходит один этаж. Лифт шел без остановок, так что у Лапидуса получилась ровно минута, хотя он понимал, что на самом деле все обстояло не так.
Дверь подъезда была широко распахнута. За дверью ослепительно светило солнце.
Лапидус вышел на улицу и осмотрелся. Обычный двор с обычными утренними обитателями. У соседнего подъезда пожилой мужчина выгуливал старого пуделя, пудель посмотрел на Лапидуса и тявкнул.
Лапидус прошел мимо мужчины, завернул за угол и вышел на улицу.
По улице проезжали машины, по тротуару шли люди. Лапидус опять отчего-то улыбнулся, он подумал, что больше никогда не увидит ни этой улицы, ни этих людей. Сейчас подъедет синяя машина, он сядет на переднее сиденье, рядом с Эвелиной, и они поедут прочь — куда глаза глядят, прочь от города, прочь от Бурга. Навсегда. Лапидус покатал во рту это слово, оно ему понравилось, и он решил его не выплевывать, а проглотить. Спустить вниз по пищеводу и уютно разместить в желудке. Навсегда. Пилюля красного цвета. Замечательный и полезный витамин.
Лапидус сглотнул, витамин покатился по пищеводу вниз. Лапидус опять улыбнулся и посмотрел на небо.
Оно было очень синим и очень добрым. Ни одного облачка. Такое небо непременно понравилось бы Манго-Манго, если бы Манго-Манго был жив. Но Манго-Манго убили, минувшей ночью. Лапидус нашел его ранним утром и скормил пираньям. Так что Манго-Манго никогда больше не увидит такого замечательного неба. Лапидус вздохнул и посмотрел на дорогу.
Синей машины не было видно, Лапидус опять вздохнул и сел на корточки у самой обочины. Отчего-то ему вспомнился тот клип, который они с Эвелиной сегодня утром видели по телевизору. Клип, в котором Манго-Манго шел под октябрьским снегом по примерно такой же дороге и пел песню про то, что “Двадцать два очка… И быстро падающие слова… И еще пятьдесят за те письма, что ты прочитал… Если хочешь, можешь идти дальше, если хочешь, можешь оставаться…Что с того, что мы с тобою меченные надписью зеленой краской “индилето”…
“Все это неправда, — подумал Лапидус, — и ничего этого не было. Я вышел из зоны неудач, и я сейчас уеду, я сяду в машину, и меня увезут. Прочь из этого ебаного Бурга!”
В конце улицы появилась большая синяя машина, она медленно ехала в сторону Лапидуса.
Лапидус встал с асфальта и вновь улыбнулся, он улыбался все утро, с тех самых пор, как проснулся. Сейчас Эвелина подъедет, машина остановится, откроется дверь и Лапидус сядет рядом с Эвелиной. Кажется, я тебя люблю, сказала Эвелина ему этим утром по телефону.
Машина все так же медленно поравнялась с Лапидусом и притормозила, окошко со стороны водителя было открыто, Лапидус смотрел на Эвелину, серьезно сидящую за рулем. Она была в темных очках и с ярко накрашенными губами. Машина остановилась, Эвелина заглушила мотор и посмотрела в сторону Лапидуса.
— Привет! — сказала она.
— Привет! — ответил Лапидус.
— Пакет! — сказала Эвелина.
— Вот! — сказал Лапидус и протянул ей пакет.
Эвелина высунула руку в окошко и взяла пакет.
— Спасибо! — сказала она Лапидусу.
— Пожалуйста! — отчего-то очень весело ответил Лапидус, смотря сквозь окно машины на то, как Эвелина открыла сумочку, лежащую на сиденье рядом, достала из нее свой маленький черный пистолетик, подняла его правой рукой и направила на Лапидуса.
— Эвелина, — спросил Лапидус, — ты что это делаешь?
— Стреляю! — сказала Эвелина и нажала на спусковой крючок.
Лапидус упал навзничь, даже не успев подумать про то, что вчера утром он сел не в тот троллейбус.
— Эй, — смеясь, проговорила Эвелина, бросая пистолетик обратно на сиденье машины, — Лапидус, вставай! Кажется, действительно начинается это твое индилето…
Лапидус даже не улыбнулся в ответ на ее слова.
Внезапно включившееся в синей машине радио бодро сообщило, что в Бурге уже восемь часов тридцать пять минут утра.
Лапидус подождал, пока машина отъедет от обочины, встал, потер тем же, что и в детстве, жестом разбитые от падения коленки и — по привычке насвистывая уже навязшую за минувшие сутки в зубах песенку покойного Манго-Манго — медленно пошел по улице навстречу с собственным Богом. Он был абсолютно уверен, что тот его уже ждал.
Лапидус 20 (продолжение)
Лапидус вставил кассету в видеомагнитофон и переключил телевизор на видео.
У него оставалось десять минут, через десять минут Эвелина должна подъехать за ним на машине. Скорее всего, той самой, большой и синего цвета. И они уедут из Бурга, может быть, что навсегда.
Лапидус нажал “play”, пошло черно-белое изображение, будто снятое скрытой камерой.
Троллейбусная остановка, судя по всему, утро. Среднее утро, то есть в районе восьми часов. Не раннее, не позднее, а именно, что среднее. На остановке стоят люди, среди них Лапидус увидел Лапидуса. Лапидус стоял на остановке и готовился сесть в троллейбус. Вот троллейбус появился, вот он начал притормаживать. Лапидус смотрел на то, как Лапидус на экране садится не в тот троллейбус. Двери троллейбуса закрылись, и троллейбус отъехал от остановки. Камера переместилась внутрь троллейбуса, и Лапидус увидел, как Лапидус пробирается по проходу, увертываясь от очередного рюкзака очередного дачника. А затем он увидел двух одинаковых мужчин, которые пристально смотрели на Лапидуса.
Тех самых двух мужчин, с которых все и началось.
То есть началось вчера, которое — как он был уверен — уже закончилось.
Лапидус нажал “stop”, телевизор улыбнулся ему безмятежно-голубым цветом.
— Все кончено! — сказал телевизор.
— Вот сучка! — ответил Лапидус.
Сучка ждала его на улице и тихо посмеивалась. Сучка сидела в машине и держала в руке пистолет. Тот самый маленький и черненький пистолетик, из которого Лапидус стрелял в крысу. Стрелял, но промазал. А теперь она держала его в руке и ждала Лапидуса.
Лапидус должен был выйти из дома, пройти в арку и оказаться на улице. Последние кадры снимающегося кино. “Сучка!” — еще раз сказал вслух Лапидус и посмотрел на будильник. Оставалось совсем немного, Эвелина уже явно нервничает, она теребит носовой платок, потому что руки стали потными. Она вытирает их носовым платком — потной рукой плохо держать пистолет, он не так уверенно лежит в руке, можно и промахнуться, а тогда финала не будет.
Но его не будет и так. Лапидус осклабился и щелкнул зубами, тело вспомнило, как было волком, захотелось опять встать на четвереньки и завыть. Только сейчас бы это не помогло: волка-то как раз отстрелят, и тогда все действительно подойдет к финалу, ведь подобные ходы задаются заранее.
Лапидус засмеялся. Через одну минуту Эвелина поймет, что что-то не так, и тогда сама вмешается в съемочный процесс. Выйдет из машины, прихватив пистолет с собой и пойдет на поиски Лапидуса.
Но не найдет.
Лапидус подошел к шкафу и открыл левую створку. Там были полки, на которых лежали всякие вещи. Белье и тому подобное. Лапидус опять засмеялся и выбрал себе черные трусики и белый лифчик. В лифчик надо было что-то засунуть, как в левую чашечку, так и в правую. В левую он засунул две пары колготок, а в правую умудрился запихать почти полную пачку прокладок, правая получилась больше, так что в левую чашечку пришлось подложить еще одни трусики, уже красные. Лапидус посмотрел на себя в зеркало и остался доволен, груди получились приятными и не меньше, чем у Эвелины.
Плавки он мог оставить и свои, но в Эвелениных ему было комфортнее — если ты решил стать женщиной, то должен стать ей везде. Черные шелковые трусики были Лапидусу маленькими, но он влез в них и посмотрел на свои ноги.
Ноги были грубыми и волосатыми. Волосы можно было сбрить, но это долго, Эвелина могла выйти из машины и сама отправиться на охоту. Если надеть колготки, то придется надевать и туфли, а туфли могли ему не подойти по размеру — это раз. И два: Лапидус никогда в жизни не ходил на каблуках, так что идти быстро у него не получится, по крайней мере, в первый раз.
— В первый раз, в первый раз! — начал напевать Лапидус и открыл правую створку шкафа.
Там висели платья и кофты, блузки и брюки, пиджаки и куртки. На улице было третье июня и день ожидался жарким. Скорее всего, без вчерашних дождей. Лапидусу надо было надеть что-то удобное, что говорило бы всем, что он — женщина, и что позволило бы ему сделать то, что он хотел сделать.
“Двадцать два очка, — отчего-то подумал Лапидус. — Двадцать два, может быть, я и выиграю…”
Он взял черные шелковые брюки и большую бело-красную кофту, брюки тоже были малы, но Лапидус втиснулся в них и опять посмотрелся в зеркало. На удивление, он выглядел очень эротично. Лапидус опять засмеялся: до этого дня он никогда не носил лифчиков и никогда не красился, а краситься придется. Если бы он нашел светлый парик, то было бы проще, он бы просто стал блондинкой, пусть не красивой, пусть даже уродливой, но все равно блондинкой. Но пока он был брюнетом Лапидусом, пусть и с искусственными грудями под большой бело-красной кофтой. Лапидус вздохнул и еще раз посмотрел в шкаф.
Парик лежал на полке, в полиэтиленовом пакете, платинового цвета парик, и Лапидус вновь облегченно вздохнул. Парик тоже был мал, но он напялил его на себя и опять посмотрелся в зеркало: волосы до плеч, кончики подвиты, осталось накрасить губы и надеть черные очки. И еще взять какую-нибудь сумочку, лучше — через плечо. Такая была в прихожей, он заметил ее, когда шел в душ. В прихожей стояло трюмо, на трюмо была косметика и висела сумочка.
Лапидус быстро пошел в прихожую, понимая, что времени у него больше нет. Эвелина уже бьет тревогу, сейчас зазвонит телефон и она спросит: “Ты куда это пропал, мухлик?”
Телефон действительно зазвонил, но Лапидус не стал брать трубку. Он стоял у зеркала в прихожей и красил себе губы яркой помадой, самой яркой из тех, что он нашел. Сейчас он — блондинка, и у него должны быть очень яркие губы, яркие и пухлые, такие, какие просто захочется поцеловать. Лапидус сделал губы сердечком и остался доволен. Губы стали яркими и пухлыми, а большие черные очки нашлись в тумбочке рядом с трюмо, такие же, как и те, что были на Эвелине — видимо, сразу купила пару.
— Синяя машина, в ней едет Эвелина, на ней большие черные очки! — тихо пропел Лапидус голосом Манго-Манго и взял сумочку.
Он был готов к тому, чтобы прорываться на волю. Единственное, что бросалось в глаза — у него были босые ноги. Лапидус пошарил глазами по прихожей и наткнулся на пляжные тапки, тоже бело-красные, как и кофта. Лапидус втиснул в них свои ноги и подумал, что на пару часов его хватит, а потом ноги придется обрезать, но за пару часов он должен успеть, да, в конце концов, можно будет походить и босиком — если станет совсем невмоготу.
Телефон опять зазвонил, Лапидус еще раз посмотрелся в зеркало, удовлетворенно хмыкнул и открыл дверь. На площадке никого не было, телефон звонил нагло и настойчиво.
— Сучка! — в очередной раз пробормотал Лапидус и захлопнул за собой дверь.
Потом огляделся и пошел к лифту.
Лифт был на первом этаже, и лифт надо было дождаться. Сердце колотилось, от тряпок в лифчике было потно и противно. Голова под париком зачесалась, захотелось содрать его с себя и бросить на пол.
Лапидус поморщился и сел в подошедший лифт. Эвелина не сообразила, что надо выйти из машины и пойти ему навстречу. Или сообразила, но не успела. Она еще может встретить его внизу, и все закончится.
Лифт остановился на первом этаже, двери открылись.
Лапидус вышел на площадку и опять осмотрелся. Никого не было. Лапидус вышел из подъезда и опять осмотрелся. Двор был пустым, только у соседнего подъезда пожилой мужчина выгуливал старого пуделя, пудель посмотрел на Лапидуса и тявкнул.
Лапидус медленно прошел мимо мужчины, завернул в арку и вышел на улицу.
Синяя машина стояла неподалеку, сквозь открытое окно было видно Эвелину. Она нервно курила и ждала Лапидуса.
Лапидус, отчего-то стараясь плавно вихлять бедрами, пошел мимо машины, спина была мокрой от пота, пот был под париком, пот застилал глаза под очками.
Эвелина посмотрела на Лапидус и прикурила очередную сигарету.
Маленькая белая сумочка оттягивала плечо, лифчик начал сбиваться набок, и Лапидусу безумно захотелось побежать.
Но бежать было нельзя, как нельзя было и оборачиваться. Надо было пройти чуть вперед, подойти к обочине и тормознуть какую-нибудь машину: деньги у Лапидуса были, он нашел их в той самой сумочке, которая болталась сейчас у него на левом плече.
Лапидус услышал, как за его спиной хлопнула дверца — это Эвелина, не дождавшись Лапидуса, вышла из машины и сама пошла за ним.
Лапидус подошел к обочине и поднял руку. Первая машина не остановилась, как не остановилась и вторая. Но третья — белая “Волга” с затемненными стеклами — плавно притормозила возле Лапидуса.
— Вам куда? — каким-то фальцетным и сладким голосом спросил сидящий за рулем толстяк в яркой клетчатой рубахе с короткими рукавами.
Лапидус очаровательно улыбнулся и назвал адрес того самого дома, в котором до сих пор работала его начальница.
Лапидус 21
Лапидус смотрел то в окно машины, то на толстяка.
За окном был все тот же утренний Бург, что вчера, позавчера и так далее.
Вот только Лапидус был уже не тем, что вчера, позавчера и так далее, а потому смотрел на этот Бург другими глазами.
Глаза были не накрашены, но за такими же темными очками, как у Эвелины, это были точно такие же темные очки, взятые на той же тумбочке и в той же квартире. То есть очки Эвелины, а значит, Лапидус смотрел на Бург глазами Эвелины, на нем был лифчик Эвелины, плавки Эвелины, брюки Эвелины, кофта Эвелины, губы были накрашены ее губной помадой, а в руках он теребил ее маленькую белую сумочку.
— Как ты себя чувствуешь? — хихикая, спросила Эвелина.
— Сучка! — ответил Лапидус и опять бросил взгляд на толстяка.
Толстяк обливался потом и как-то странно ерзал на своем водительском кресле.
Лапидус улыбнулся и облизнул губы кончиком языка. Толстяк резко притормозил и чуть было не бросил руль.
— Это еще что! — сказала Эвелина.
— Сучка! — вновь ответил Лапидус и по какому-то наитию раскрыл сумочку.
Когда он взял ее в коридоре, перед самым уходом из квартиры, то открывал только для того, чтобы проверить — есть ли деньги. Деньги были, и Лапидус закрыл сумочку. Теперь Лапидус открыл сумочку для другого: он почувствовал кожей, что должен сделать то, что бы сейчас на его месте сделала бы Эвелина, если бы действительно она, а не он, сидела рядом с толстяком.
Нужный предмет в сумочке был. Маленький флакончик с брызгалкой. Лапидус взял флакончик и брызнул себе сначала на правую сторону шеи, потом на левую.
— Молодец, — сказала Эвелина, — догадливый мальчик.
— Я не мальчик, — ответил Лапидус и подмигнул правым глазом сквозь очки.
Еще в сумочке лежал белый носовой платок, пачка презервативов, косметичка с зеркальцем, две сигареты и облатка с какими-то бело-красными таблетками, десять штук, без всякой маркировки.
— Противозачаточные? — поинтересовался Лапидус.
Эвелина не ответила, и Лапидус опять посмотрел на толстяка.
Тот вновь рулил и вновь обливался потом. Лапидусу стало интересно, что будет, если он сейчас с ним заговорит.
— Сколько времени? — нежным голоском спросил Лапидус.
— Не знаю…— как-то очень нервно ответил толстяк и отчаянно замотал головой.
Лапидус посмотрел на часы, что были на приборной панели между ним и толстяком, и увидел, что они стоят.
Время остановилось, видимо, больше оно не имело смысла.
Точнее, пошло другое время, время Лапидуса.
Лапидус прикинул, сколько сейчас может быть на его собственных часах, и решил, что времени ему вполне хватит, тем более что ехать оставалось совсем немного, минут пять, не больше.
— Сейчас — сюда! — сказал Лапидус толстяку и кивнул головой вправо, где намечался въезд в маленький и темный переулок, как раз с обратной стороны фасада того здания, где до сих пор работала начальница и где когда-то работал Лапидус.
Толстяк повернул и притормозил.
Лапидус опять улыбнулся и внезапно положил руку толстяку на правое колено.
— Эй, — сказал толстяк, — ты это что?
Лапидус вновь облизал губы кончиком языка.
Толстяк задышал совсем часто, как рыба, вытащенная из воды. Та же пиранья, к примеру.
— Какой ты все же молодец! — сказала Эвелина и добавила: — А теперь левее, левее.
Лапидус сдвинул руку левее и накрыл ладонью толстяковскую промежность.
— Денег, что ли, нет? — трепыхающимся голосом спросил толстяк.
— Есть, — совсем уж непотребно-ласковым тоном сказал Лапидус, — деньги есть…— и вдруг сжал ладонь на промежности толстяка так, что тот взвизгнул и растекся по креслу.
Под ладонью что-то взбугрилось, и Лапидус начал нежно растирать это что-то.
— Не надо, — сказал толстяк, — мне на работу ехать…
— Эй, — сказала Эвелина, — не вздумай дать ему телефон, лучше запиши его…
— Сучка! — как-то очень сладко сказал Лапидус и расстегнул молнию на толстяковских штанах.
— Не надо, — опять запричитал толстяк, вцепившись руками в руль, — я опоздаю!
Лапидус гладил вставшую толстяковскую плоть и чему-то странно улыбался.
— Я сейчас кончу, — сказал толстяк, — прямо тебе в руку…
Лапидус опять провел языком по своим губам и начал наклоняться к промежности толстяка.
— Вечером, — запыхтел толстяк, — давай, встретимся вечером!
Лапидус убрал руку и откинулся на спинку своего кресла.
— Дай телефон, — взмолился толстяк и приготовил листок бумаги и ручку.
— Запиши свой, — нежно сказал Лапидус, — я позвоню сама!
Толстяк дрожащей рукой накарябал номер и протянул бумажку Лапидусу.
— Прекрасная обучаемость, — сказала Эвелина, — из тебя получается баба что надо!
Лапидус не ответил, он медленно открыл дверь, выставил сначала одну ногу, потом аккуратно вынес из машины вторую, поправил на плече сумочку, повернулся к толстяку и сказал:
— Позвоню, как смогу, малыш!
Толстяк ничего не ответил, он лежал в своем кресле и походил на дохлую рыбу.
— Ты только жди! — добил его Лапидус и пошел к черному входу в здание.
Было то ли девять, то ли десять, то ли самое начало одиннадцатого — впрочем, Лапидуса это больше не волновало, время осталось во вчера, время уехало не в том троллейбусе.
Черный ход был открыт, из черного хода можно было пройти сразу на третий этаж, тот самый, где и был кабинет начальницы.
Лапидус хотел пройти через черный ход, а выйти — через центральный.
Но прежде чем выходить, надо было сделать одно дело. Лапидус опять улыбнулся, остановился на площадке второго этажа и подошел к раскрытому окну. За окном был вид на улицу, машина толстяка все еще стояла там, где остановилась три минуты назад. Или две. Время по-прежнему не играло никакой роли, и Лапидусу от этого становилось только веселее.
Лапидус открыл сумочку, достал из нее косметичку и решил подкрасить губы. Перед начальницей надо было предстать как перед начальницей, то есть — без изъянов. Лапидус посмотрелся в зеркальце, подкрасил губы и убрал косметичку обратно в сумочку. За спиной раздались шаги, Лапидус даже не обернулся.
— Ну, у тебя и выдержка! — сказала ему восхищенно Эвелина.
— Сучка, — каким-то совершенно нейтральным тоном сказал Лапидус и увидел, как машина толстяка потихоньку стала отъезжать от обочины.
“Я тебе позвоню, — вдруг подумал Лапидус, — может быть, если все пойдет так, как надо!”
— Что ты задумал? — спросила настороженно Эвелина.
Лапидус ничего не ответил и пошел на третий этаж.
До кабинета начальницы надо было миновать восемь дверей. Когда Лапидус работал на этом же этаже, то его дверь была за номером три. Сейчас она была приоткрыта и оттуда раздавались голоса. Лапидус прошел мимо легкой, чуть вихляющей походкой. Грудь больше не сваливалась ни вправо, ни влево, грудь была высокой и привлекательной, Лапидус был ей доволен. Единственное, что мешало, — черные штаны и черные плавки сильно резали Лапидусу задницу, но с этим он ничего не мог поделать, разве что идти совсем другой походкой. Не своей, не Лапидуса. То есть той легкой и вихляющей, какой он сейчас и шел.
Кабинет начальницы был под номером девять. То есть на двери была цифра девять, но за дверью было еще две двери. Одна — девять “а”, другая — девять “б”. За девять “а” сидел заместитель. А перед как “а”, так и “б” еще сидела секретарша. Она должна была бы спросить Лапидуса, к кому это Лапидус идет и зачем.
Лапидус открыл дверь, секретарши не было. Дверь девять “а” была закрыта — заместителя, судя по всему, тоже не было. За девять “б” была начальница, вот только Лапидус точно знал одно: она его не ждала.
— Слушай, — сказала ему встревоженно Эвелина, — может, ты туда не пойдешь, зачем она тебе?
Лапидус ничего не ответил и вошел в кабинет. Начальница стояла у аквариума и кормила рыбок.
Лапидус тихо прикрыл за собой дверь, повернул в ней ключ и опять улыбнулся.
Начальница посмотрела в сторону Лапидуса и сказала:
— Вы к кому?
— К вам! — ответил Лапидус и добавил: — Давно не виделись!
— Эй, — сказала начальница, — вы кто?
Лапидус снял парик и помахал им в воздухе.
— Лапидус! — ответил Лапидус.
— Пошел вон! — испуганно сказала начальница и бросилась к двери.
Лапидус перехватил ее в самом центре кабинета и сдавил ей руками шею.
— Не дергайся, — сказал Лапидус, — ты мне сейчас кое-что расскажешь, и я уйду!
— Ты делаешь ей больно, — сказала Эвелина, — она ведь женщина.
— Ты тоже женщина, — ответил Лапидус, — ну и что из этого?
Эвелина ничего не ответила.
Начальница попыталась укусить Лапидуса за руку.
Лапидус ударил ее по лицу и бросил в кресло возле стола.
— Сиди, блядь! — сказал Лапидус и добавил: — Я закрыл дверь на ключ, поняла?
Начальница не ответила.
Лапидус отчего-то включил стоящий в углу телевизор и сделал звук громче. В телевизоре шли новости, Лапидус поморщился и переключил канал. На этом канале два идиота пытались объяснить третьему, как лучше прыгать с парашютом. Идиоты Лапидусу не понравились, и он еще раз нажал на пульт. Шел какой-то клип с неграми и белой девицей, которая подпевала неграм.
— Отлично, — сказал Лапидус и сделал звук погромче, — теперь поговорим.
— Я не буду с тобой разговаривать, — сказала начальница, — и вообще: ты уже должен быть мертвым!
— Что ты говоришь? — спросил Лапидус и подошел к начальнице еще ближе.
— Я тебя пну! — сказала та.
Лапидус опять ударил ее по лицу. Голова начальницы запрокинулась и рот раскрылся.
Лапидус пристально посмотрел на начальницу и вдруг понял, что он сейчас сделает.
Нет, он не будет целовать ее, как не будет засовывать ей в рот свой член, хотя это то, чего она от него может ожидать.
Он не будет снимать с нее трусы и елозить в ее межножье своим пальцем, доводя ее до оргазма, как не будет и трахать ее на этом столе, том самом столе, с которого все и началось.
Когда толстый слизняк жрал ее капустный листок.
Тот самый слизняк, что сейчас подвозил Лапидуса и чуть не кончил ему в руку.
Лапидус открыл сумочку и достал облатку с таблетками.
— Осторожней, — сказала Эвелина, — ты хоть знаешь, что это такое?
— Догадываюсь, — ответил Лапидус, зачерпнул стаканом воды из аквариума и начал отщелкивать таблетки себе в руку.
— Не больше пяти! — предупредила его Эвелина.
— Хорошо! — сказал Лапидус и приготовил ровно пять таблеток. Пять бело-красных или пять красно-белых, разницы никакой.
Начальница плотно сжала губы и с ужасом смотрела на Лапидуса.
Лапидус взялся правой рукой за ее нижнюю челюсть и потянул вниз.
— Сломаешь! — закричала Эвелина.
Лапидус ничего не ответил, Лапидус рванул белую холеную блузку и оголил начальнице грудь. Затем он схватил ее за правый сосок и стал его больно выкручивать.
Начальница ослабила сжатые челюсти, ее рот раскрылся, и Лапидус кинул в него всю горсть таблеток, все пять штук, пять бело-красных или пять красно-белых.
Начальница стала давиться, Лапидус стал пропихивать таблетки в горло так, как это делают собаке — помогая пальцами таблеткам добраться до корня языка.
Глаза начальницы стали подозрительно наливаться кровью. Лапидус поднес к ее губам стакан с аквариумной водой и начал вливать воду в рот. Чтобы не задохнуться, начальница начала пить, таблетки со свистом проскакивали в пищевод и устремлялись внутрь.
— Лучше бы ты меня трахнул! — сказала начальница.
Лапидус опять ничего не ответил, в телевизоре вместо негров появилась милая белая дама, которая пела про ушедшую любовь, которая никогда, никогда, никогда, то есть never, never, never…
Лапидус сел напротив начальницы и стал ждать, сам не зная чего.
Он не мог исключить, что Эвелина опять все подстроила и это были не те таблетки.
И тогда начальница забьется в конвульсиях и испустит дух. И это тоже — один из вариантов финала. Хотя жизнь намного сложнее, чем это можно придумать, так, Господи? — спросил Лапидус у своего Бога.
Бог промолчал, и Лапидус посмотрел на начальницу. Та сидела перед ним с полузакрытыми глазами и дышала так же прерывисто, как и толстяк в машине в тот самый момент, когда Лапидус гладил ему промежность.
— Ну что, — спросил Лапидус, — говорить можешь?
Начальница приоткрыла глаза, улыбнулась и вдруг встала с кресла. Она встала с кресла и начала раздеваться, подергиваясь в ритме песенки про “never, never, never”, которая все никак не могла закончиться.
— Кто такая Эвелина? — спросил Лапидус.
— Никогда, — запела начальница, — никогда не повторятся те года…
— Ты будешь отвечать? — спросил сердито Лапидус.
Начальница стояла посреди кабинета и махала своими кружевными трусиками телесного цвета.
— Флаг в руках, — пела она, — и сестра мне поможет, как вчера…
— Она тебе сестра? — спросил Лапидус.
— Никогда, — вновь запричитала начальница, — никогда…
— Она тебе сестра, — сказал убежденно Лапидус, — и это все вы задумали вместе…
— Что — все? — спросила Эвелина.
— Сама знаешь, — сказал Лапидус, — не я это кино затеял…
— Ты, — сказала начальница, вытирая пот с лица собственными трусиками, — зачем ты тогда вошел в кабинет?
Лапидус смотрел на эту безумную женщину и думал, что было бы, если бы он скормил ей все таблетки. Все десять штук.
— Я хочу летать, — заявила ему вдруг начальница и взмахнула руками, будто собираясь оторваться от земли, — хочешь, полетим вместе?
— Соглашайся, — сказала Эвелина, — это единственное, что тебе остается.
— Нет, — ответил Лапидус, — мне еще с тобой надо встретиться.
— Зачем? — удивилась Эвелина.
— Зачем? — переспросил Лапидус. — А зачем ты убила Манго-Манго?
— Это не я, — сказала Эвелина, — так получилось… Понимаешь, это было надо!
— Врешь! — сказал Лапидус.
— Она никогда не врет, — сказала начальница, выхватывая сачком из аквариума пираний и разбрасывая по комнате, — моя сестра всегда говорит правду!
— Правда — это осенние ночи, полные ярких пригоршней звезд… — произнес в ответ чей-то фальцет из телевизора.
— Так ты полетишь со мной? — спросила начальница.
— Нет, — ответил Лапидус, отпинывая ногой очередную прыгающую по паласу пиранью, — у меня еще есть кое-какие дела…
— Это какие же? — спросила Эвелина.
Лапидус взял в руки парик и опять превратился в блондинку.
— Очки, — сказала Эвелина, — у тебя же глаза не накрашены.
— Знаю, — сказал Лапидус и надел все те же большие темные очки.
Начальница стояла у окна и пыталась открыть его.
— Ты куда собрался? — спросила Лапидуса Эвелина.
— За тобой, — сказал Лапидус, — так что встретимся!
Начальница открыла окно, в комнату ворвался жаркий душный воздух и уличный шум Бурга, пираньи уже почти не прыгали по паласу, а лежали на нем странными дохлыми рядками.
— Третье июня, — сказал непонятно кому Лапидус.
— Ну и что? — спросила его Эвелина.
— Третье, — повторил Лапидус и добавил: — А у твоей сестры тоже парик?
— Нет, — сказала Эвелина, — она просто крашеная.
— А ты — нет! — сказал Лапидус и вдруг добавил: — А кто из вас старше?
— Она, — ответила Эвелина, — на пять лет…
— Была старше! — поправил ее Лапидус, выходя из кабинета и вскальзывая в коридор. Коридор был замечательно пуст, и даже его, Лапидуса, бывшая дверь хранила за собой молчание.
Лапидус легонько сбежал по центральной лестнице, вышел во вращающиеся двери и как раз подоспел к тому самому моменту, когда первый случайный прохожий начал кричать при виде рухнувшего на асфальт голого женского тела.
— Какой кошмар! — услышал Лапидус чей-то вздох из быстро собравшейся толпы.
Лапидус поправил на плече маленькую белую сумочку и решительно направился в сторону троллейбусной остановки. До того места, где — по его убеждению — сейчас находилась Эвелина, было всего две остановки на троллейбусе, сегодня было третье июня, а значит, троллейбус не мог оказаться не тем.
За спиной послышалась сирена “скорой помощи”, и Лапидус подумал, что если его Бог все же существует, то у начальницы еще есть шанс выкарабкаться. Но это только в том случае, если его Бог существует и если Ему это будет угодно.
Когда же Лапидус садился в троллейбус, то “скорая”, включив мигалку, пронеслась мимо на полной скорости.
Лапидус удовлетворенно вздохнул и купил билет.
Лапидус 22
Лапидус крутил билет в руках и думал, что как было бы хорошо, если бы он успел накрасить ногти. Или лучше — сделать ногти накладными, длинными и острыми. Такими, какие называют хищными. “Хищные ногти”, — подумал Лапидус и еще раз посмотрел на билет.
На билете было шесть цифр. Три первые значили 868, а три последние 976.
Лапидус решил проверить, счастливый попался билет или нет.
Восемь плюс шесть плюс восемь равняется двадцать два.
Двадцать два очка — прямо как в песенке Манго-Манго.
— Девушка, — услышал Лапидус голос сзади, — разрешите пройти!
Лапидус подвинулся и посмотрел в окно. За окном был летний Бург, троллейбус ехал по летней улице, остановка через квартал, потом троллейбус опять тронется с места, а затем Лапидусу выходить.
Девять плюс семь. Это шестнадцать. Счастливый билет тогда, когда сумма трех левых цифр равна сумме трех правых. Или трех первых трем последним.
Вчера утром Лапидус тоже купил билет, но счастливым он не был. Это был не тот билет и не тот троллейбус. Вчерашний троллейбус шел по зоне неудач, но она закончилась.
Надо к шестнадцати прибавить еще шесть. Что получается?
Получается двадцать два.
Опять двадцать два.
Двадцать два очка… И быстро падающие слова… И еще пятьдесят за те письма, что ты прочитал… Если хочешь, можешь идти дальше, если хочешь, можешь оставаться…Что с того, что мы с тобою меченные надписью зеленой краской “индилето”…
Манго-Манго давно был сожран пираньями. Начальница выбросилась с третьего этажа, нажравшись перед этим каких-то странных таблеток. Голое тело начальницы погрузили в “скорую помощь” и увезли под вой сирены. Троллейбус тронулся с места и покатил к той остановке, на которой Лапидусу надо было выходить.
— Вы выходите, девушка? — спросили спину Лапидуса.
— Выхожу! — томно ответил Лапидус, кивнув при этом головой, и открыл сумочку — ему было жаль выбрасывать счастливый билет, и он положил его в кармашек.
Дважды с двадцатью двумя очками в сумочке Лапидус вышел из троллейбуса на улицу.
Нужное ему здание было напротив. Лапидус улыбнулся: он вспомнил, как минувшей ночью побывал здесь на восьмом этаже. Судя по всему, Эвелину надо было искать сейчас там же, искать, найти и… Дальше Лапидус пока ничего не знал, у него с собой было пять таблеток, но Эвелина прекрасно знала, что это за таблетки, и никогда бы не стала их пить. Даже если бы ей в горло их запихивали силой. И пистолета у Лапидуса не было. И автомата. И бомбы и пулемета — ничего этого не было, но Лапидуса это не смущало, ему надо было войти в здание и добраться до восьмого этажа, там найти Эвелину, а дальше он что-нибудь придумает.
Лапидус перешел улицу, ему хотелось подпрыгивать и петь. Он помахивал сумочкой, день начался отлично и отлично продолжался: безоблачное небо, яркое солнце, ветерок, так что не жарко. Третье июня, а что касается конкретного времени, то есть часа и минут, то время просто больше не существует, я прав? — спросил Лапидус у Бога.
Бог не ответил, и Лапидус прошел мимо стоянки, что была справа от входа. На стоянке, в самой глубине, он заметил Эвелинину машину, ту самую, большую и синюю. Лапидус поправил очки и решительно направился в здание.
За дверями находилась проходная, и через турникет можно было пройти, только предъявив пропуск.
Пропуска у Лапидуса не было.
Лапидус подошел к турникету и опять поправил очки.
— Вы куда? — спросил охранник у Лапидуса.
Лапидус открыл сумочку и начал в ней копаться.
— Быстрее! — сказал охранник и добавил: — Девушка, вы создаете очередь!
— Забыла, — сказал тихим голосом Лапидус и опять облизал уголки губ языком.
— Без пропуска нельзя, — сказал охранник, — вы же знаете!
— Знаю! — грустно сказал Лапидус и отошел от турникета.
Восьмой этаж был недоступен, как недоступны были первый, второй и все остальные.
Лапидус вышел на улицу и снял очки. На асфальте лежали резкие тени: солнце было ярким и день был без полутонов. Лапидус решительно повернулся и пошел в сторону стоянки.
Рядом со стоянкой, в маленьком скверике, стояло несколько столиков. Здание телецентра, стоянка, скверик со столиками. Дважды двадцать два очка лежали в сумочке, и Лапидус чувствовал, что Бог опять говорит с ним, пусть и без слов.
Надо сесть за столик и ждать, когда Эвелина выйдет из здания и пойдет к машине.
К большой синей машине, в которую Лапидус впервые сел уже больше суток назад.
— Сучка! — пробормотал себе под нос Лапидус.
Столики стояли в шахматном порядке, Лапидус выбрал тот, который был чуть на отшибе, но откуда были хорошо видны и вход в здание, и стоянка с большой синей машиной.
— Меню? — спросил невзрачный молодой человек в белой рубашке с короткими рукавами и черных бесформенных брюках.
— Меню! — как-то пискляво ответил Лапидус и огляделся.
Кафе было почти пустым, только за соседним столиком сидел усатый и толстощекий мужчина, который пил пиво.
Мужчина пил пиво и смотрел на Лапидуса. Лапидус посмотрел на мужчину пристально сквозь очки, мужчина отвел глаза.
— Меню! — сказал вновь подошедший молодой человек и протянул Лапидусу меню.
— Кофе! — сказал Лапидус, пробежав глазами по строчкам.
— Просто кофе? — уточнил молодой человек.
— Нет, — сказал Лапидус, — с ликером… Вот этим…
И Лапидус показал пальцем на строчку, в которой было напечатано “Kahlue Royal cream”.
— Один момент, мадам! — сказал молодой человек и исчез.
— Мадмуазель! — отчего-то сказал ему в спину Лапидус и засмеялся.
— Девушка, — произнес усатый мужчина за соседним столиком, — с вами можно поговорить?
— Нет! — резко ответил Лапидус и добавил: — Я не люблю, когда пьют много пива!
Мужчина заткнулся, а вновь возникший молодой человек поставил перед Лапидусом чашку кофе и маленькую рюмочка ликера.
Лапидус пригубил ликер и поморщился.
— Не нравится? — спросила его бабушка.
— Не знаю, — честно ответил Лапидус, — я вообще не пью ликеры…
— Тогда зачем пробуешь?
— Не знаю, — опять ответил Лапидус, — мне кажется, что так надо…
— Как ты выглядишь, — сказала бабушка, — мне за тебя стыдно!
— Так надо, — опять ответил Лапидус, — мне пришлось…
— Ты был лучше, — сказала бабушка, — мальчик как мальчик…
— Я и сейчас все тот же! — ответил Лапидус и внезапно спросил: — А дед как?
— Ты что, не видишь? — спросила бабушка.
Лапидус внимательно посмотрел вокруг и увидел деда. Он сидел справа и молчал.
— Почему ты молчишь? — спросил Лапидус.
— Он сердится, — сказала бабушка, — ты ведь знаешь, что когда он сердится, то всегда молчит.
— Девушка, — опять раздался пьяненький голос от соседнего столика, — вы с кем это разговариваете?
— Не отвечай! — сказала бабушка.
— Я не отвечаю! — ответил Лапидус и внезапно спросил: — Мороженого хочешь?
Бабушка засмеялась, а дед опять ничего не ответил.
— Молодой человек,— позвал Лапидус официанта, — мороженого с шоколадом…
— Нам не бери, — сказала бабушка, — нам это ни к чему!
Лапидус вздохнул и опять пригубил ликер.
— Пей кофе, — вдруг сказал дед, — он у тебя стынет…
— Мне плохо без вас, — сказал Лапидус, — очень плохо.
— Это к Богу, — сказал дед, — это ты ему скажи!
— Ему, ему, — подтвердила бабушка.
Лапидус снова вздохнул и посмотрел в сторону стоянки. Эвелинина машина все так же была на месте и все так же рядом с ней никого не было.
— Нам пора, — вдруг сказала бабушка, — а ты бы все же оделся нормально, Лапидус!
— Вот, вот, — добавил дед, — а то смотреть тошно!
— Не сердитесь, — сказал Лапидус, — так пришлось…
Ответа не было. Усатый мужчина за соседним столиком внимательно смотрел мимо Лапидуса в сторону здания. Лапидус снял очки и посмотрел в том же направлении.
К центральному входу в здание подъезжал большой лимузин с затемненными стеклами. То ли нежно-кремового цвета, то ли цвета слоновьей кости. Со спутниковой тарелкой на крыше, большой шестидверный лимузин, навстречу которому из распахнутых дверей телецентра уже выскочило несколько человек. Лимузин остановился, правая передняя дверца открылась, и из нее вышла фигура в костюме. Затем открылась правая средняя дверца, и из нее вышла еще одна фигура в костюме, только ростом пониже. У Лапидуса заныло под ложечкой: эти две фигуры напомнили ему двух вчерашних мужчин в троллейбусе, в том самом троллейбусе, который оказался не тем и с которого все началось.
— Ты куда это смотришь? — спросила Лапидуса бабушка.
Лапидус ничего не ответил, он смотрел, как тот мужчина в костюме, что был пониже ростом, торжественно открыл правую заднюю дверцу лимузина и из нее показался кофр с гитарой. Мужчина взял кофр и передал его второму, тому, что был повыше.
Потом из лимузина вышел человек и пошел по направлению к дверям. Мужчина с кофром шел впереди, мужчина пониже и без кофра шел на пару шагов позади.
Лапидус смотрел на неторопливо идущего человека и думал, что издали тот очень похож на Манго-Манго.
Но Манго-Манго был мертв, его тело было съедено пираньями — Лапидус сам положил его в реку.
Человек, похожий на Манго-Манго, исчез в дверях, а тот мужчина, что шел позади, внезапно развернулся и неторопливо направился в сторону стоянки.
— Эй, — снова сказала бабушка, — ты куда все это смотришь, Лапидус?
— Интересно, — ответил Лапидус и допил кофе.
Мужчина в костюме подошел к стоянке и лениво остановился.
Кроме Эвелениной машины на стоянке стояли лишь какой-то старый “жигуленок” игриво-желтого цвета да “Волга” с “девяткой”.
Из своей будки вышел охранник и направился к мужчине.
Мужчина подождал, пока тот подойдет совсем близко, вдруг как-то очень нежно приобнял охранника и повел его обратно к будке. Лапидусу было хорошо видно, что ноги охранника странным образом волочатся по земле.
— Мы пошли, — сказала бабушка, — рады были увидеться!
— Еще встретимся, — сказал Лапидус и подумал, что надо бы еще заказать кофе с этим странным ликером. Как там его? Вроде бы “Kahlue Royal cream”… — Молодой человек! — опять позвал Лапидус официанта.
— Мужчиной ты мне все равно больше нравился! — ворчливо сказал на прощание дед.
— Не обращай внимания, это временно! — сказал Лапидус и внезапно добавил: — Будьте счастливы!
Молодой человек принес Лапидусу еще одну чашку кофе и еще одну рюмочку ликера.
Мужчина в костюме вышел из будки охранника и внимательно посмотрел по сторонам. Видимо, все шло так, как и было задумано: никого не было, за исключением парочки, сидевшей в маленьком кафе в скверике рядом со стоянкой — усатого мужчины и блондинки в красно-белой кофте и темных очках, которые не обращали на стоянку никакого внимания.
Мужчина пошел к “жигуленку” и открыл переднюю дверь со стороны водителя.
— Девушка, — опять услышал Лапидус голос из-за соседнего столика, — может, вас чем-нибудь угостить.
— Я не люблю мужчин! — громко и раздраженно ответил Лапидус.
Усатый поперхнулся пивом и замолк.
Лапидус сделал еще глоток кофе, а потом смочил губы ликером.
Мужчина в “жигуленке” завел мотор, но машина не тронулась с места, а так и продолжала стоять, урча и пофыркивая.
Лапидус подумал о том, что все же он будет делать, когда появится Эвелина. Конечно, он может попытаться задержать ее на стоянке и сесть с ней в машину, но что потом?
“Двадцать два очка, — услышал Лапидус знакомый голос Манго-Манго. — И быстро падающие слова… И еще пятьдесят за те письма, что ты прочитал…”
— Я не читал никаких писем, — сказал Лапидус тем же голосом, что и вчера утром в подземном переходе.
— Это тебе только кажется, — сказал Манго-Манго, — ты подумай хорошенько и поймешь, что читал!
— Не читал, — упрямо ответил Лапидус, — и вообще: откуда ты взялся?
— Из машины, — сказал Манго-Манго, — видишь: вон та, большая и красивая?
Лапидус опять посмотрел в сторону лимузина и увидел, как из дверей здания вышла Эвелина. Она была не одна. С ней был тот самый мужчина, что занес в здание кофр с гитарой. Они о чем-то разговаривали, а потом Эвелина резко провернулась и пошла в сторону стоянки.
— Сейчас что-то будет, — сказал сам себе Лапидус.
— Если хочешь, можешь идти дальше, если хочешь, можешь оставаться… Что с того, что мы с тобою меченные надписью зеленой краской “индилето”… — вновь раздался голос Манго-Манго.
“Все это неправда, — подумал Лапидус, наблюдая за тем, как Эвелина вошла на стоянку и направилась к своей машине, — все это просто какой-то бред. По крайней мере, все опять происходит не так, как должно происходить!”
Эвелина прошла в ворота и миновала будку охранника.
Лапидус взял рюмку с ликером и сделал еще один глоток.
Усатый мужчина булькал за соседним столиком очередной бутылкой пива.
Игрушечно-желтый “жигуленок” тронулся с места и поехал в сторону Эвелины.
Лапидус поставил рюмку на стол и открыл сумочку. Белую сумочку, которую он взял в прихожей у Эвелины.
Эвелина шла в сторону своей машины, все убыстряя и убыстряя шаги.
Игрушечно-желтый “жигуленок” набрал внезапно скорость и летел прямо на Эвелину.
Лапидус взял из сумочки одну из двух лежащих там сигарет и вспомнил, что у него нет ни спичек, ни зажигалки.
Эвелина внезапно застыла, недоуменно смотря на дурацкий старенький автомобильчик.
Зажигалка была у усатого, но просить ее у него Лапидусу не хотелось.
Официант застыл вполоборота, смотря на то, как “жигуленок” наезжает на женщину, не останавливается и вылетает сквозь открытые ворота стоянки.
— Идиот! — услышал Лапидус вопль усатого.
— Зажигалка, — спокойно сказал Лапидус официанту, — у вас есть зажигалка?
Со стороны здания к стоянке бежали какие-то люди, им мешал отъезжающий лимузин со спутниковой тарелкой на крыше.
Официант дрожащими пальцами щелкнул зажигалкой и поднес огонь к сигарете Лапидуса.
Эвелина лежала на темно-сером асфальте стоянки и еще шевелилась.
Лапидус затянулся и подумал, что Эвелина могла бы курить сигареты покрепче, хотя для женщины эти — в самый раз.
Из здания выскочила парочка в белых халатах и со всех ног устремилась к стоянке.
Из будки выносили безжизненное тело охранника.
Лимузин выехал на дорогу и спокойно покатил по направлению к центру.
Лапидус посмотрел в вазочку с растаявшими остатками мороженого.
— Ну что, доволен? — тихо спросил Лапидус у Манго-Манго.
— Ты когда-то был порядочным человеком, Лапидус! — укоризненно проговорил Манго-Манго.
— Скажи об этом моему Богу! — раздраженно ответил Лапидус и опять снял очки.
Ему и без темных очков было хорошо видно, как Эвелину аккуратно и бережно положили на носилки. Рядом суетилась та самая парочка в белых халатах, что так быстро выскочила из здания — видимо, врач и медсестра. Сейчас Эвелине будут ставить капельницу, а потом погрузят носилки в машину и отправят к сестре.
Лапидус докурил сигарету и отчего-то опять полез в сумочку. Косметичка с зеркальцем, облатка с пятью оставшимися таблетками, еще одна сигарета, пачка презервативов, клочок бумаги с записанным на ней утренним толстяком номером телефона.
— Телефон, — спросил Лапидус у официанта, закрывая сумочку, — мне надо позвонить!
Белый, как его же рубашка, официант молча показал Лапидусу в сторону стойки, на которой, рядом с работающим телевизором, стоял телефонный аппарат зеленого цвета.
Лапидус встал из-за столика и пошел к стойке.
По телевизору как раз начался выпуск новостей. Лапидус вновь смотрел на то, как тело Эвелины бережно кладут на носилки и несут к машине, а рядом спешат две фигуры в белых халатах.
— Я же тебе сказал, — вновь услышал Лапидус голос Манго-Манго, — что ты когда-то был порядочным человеком, Лапидус.
— Двадцать два… — сказал Лапидус.
— Что — двадцать два? — спросил Манго-Манго.
— На билете сегодня утром. Счастливый билет. Двадцать два слева и двадцать два справа. Значит — все правильно.
— Ты уверен? — как-то очень тихо спросил Манго-Манго.
Лапидус ничего не ответил, Лапидус снял телефонную трубку и набрал номер толстяка.
“Добро не должно пропадать!” — подумал Лапидус о пяти таблетках, слушая, как на той стороне провода раздаются длинные гудки.
Один гудок, второй, третий…
Выпуск новостей закончился сразу же, как машина с Эвелиной исчезла за рамкой кадра.
— Я правильно делаю? — слушая четвертый длинный гудок, спросил Лапидус у своего Бога.
Ответа он не услышал, но ему показалось, что Бог довольно улыбнулся в ответ и насмешливо кивнул головой.
“Двадцать второе очко!” — подумал Лапидус, уже собираясь положить трубку, но тут в ней раздался знакомый писклявый голос.
— Алло! — сказал толстяк.
— Это я, — нежно промурлыкал в трубку Лапидус, — твоя утренняя знакомая, ты просил, чтобы я позвонила…
На той стороне телефона раздалось довольное похрюкивание.
— Хочешь, — почти пропел Лапидус, — заезжай за мной, и мы куда-нибудь поедем, поедем, поедем…
— Хочу! — сказал толстяк.
Лапидус допел адрес и направился обратно к столику, думая, что, может, заказать еще ликера — толстяк все равно заплатит. А потом они поедут. Куда-нибудь. У Лапидуса оставалось еще пять таблеток, и их толстяку хватит. Милому толстяку, любителю зеленых листочков.
— Ну что, — спросил его в свою очередь покойный Манго-Манго, — а ты сам-то доволен?
— Доволен, — как-то очень неторопливо и спокойно ответил ему Лапидус, — кажется, оно действительно начинается, это твое индилето!
Официант принес и поставил перед Лапидусом еще одну рюмочку ликера с трудно произносимым названием. Лапидус сказал “спасибо”, открыл сумочку и достал из нее последнюю сигарету, так и не выкуренную Эвелиной.
У Лапидуса было время — по его подсчетам, толстяк должен был появиться минут через двадцать.
У Лапидуса было время — он даже успевал еще посмотреть телевизор.