Рассказ.
Вера Цвиткис
Опубликовано в журнале Урал, номер 8, 2001
Вера Цвиткис
Истории, рассказанные зимой
Вера Цвиткис — родилась в 1973 г. в Перми. Закончила Пермский институт искусств и культуры, 6 лет проработала актрисой в драматическом театре. Живет в Ревде, воспитывает ребенка. Публиковалась в журнале “Урал”.
НЕ МОГУ!
Одна девочка по имени Агриппина однажды не доела завтрак. Просто вдруг закатила родителям истерику и — наотрез. “Не могу! Я больше не могу!..” — ныла она, не объясняя причин. “Почему не можешь?” — недоумевала мама, положившая дочери ничуть не больше обычного, не подгоревшее и любимое. Но Агриппиночка и сама не знала толком, что это вдруг на нее нашло. Она только чувствовала, что не может — и на самом деле не могла. Так завтрак и остался недоеденным…
Прошло много лет, и однажды Агриппина, теперь уже рослая красивая девица, надумала поступать в институт. Она стала готовиться к вступительным экзаменам, подала документы и наконец настал решающий день — она написала сочинение. Потом был еще один день — и Агриппина сдавала устный экзамен. И еще один. И еще. А затем было собеседование. И вот ее имя появилось в длинном списке зачисленных… Она смогла! Но, проучившись два года, вдруг устала. И стала ныть каждый день: “Не могу! Я больше не могу!…” Так и ушла со второго курса.
Она пошла работать. Получалось неплохо. За работу платили деньги. Агриппина тем временем стала взрослой женщиной, весьма и весьма привлекательной. Она напокупала себе нарядов, покрасила волосы — и тогда произошло то, для чего все это делалось — она познакомилась с приятным молодым человеком. Понятное дело, он в нее влюбился. И даже предложил выйти замуж! Конечно, Агриппина согласилась. И смыслом ее жизни стала семья. А какая семья без маленького, симпатичненького, сладенького пусеньки — ребеночка? Так Агриппина забеременела. Она гордо вышагивала рядом со счастливым мужем, выставив вперед свой живот, где росла ее надежда на будущее. И вот наступил день, когда она поняла — началось! Будущее пришло в виде схваток и Агриппининых воплей на родовом столе, где, корчась и поминая всех святых и несвятых, она кричала: “Не могу! Я не могу!!!” И ребеночек родился мертвым. На этом Агриппина и свихнулась. Она ушла от мужа, собрала вещи и уехала в неизвестном направлении.
То ли в Тамбовской, то ли в Челябинской области есть одна деревня. Раньше она была такой же, как и все деревни — домики, скотинка, огороды… А потом осталось три с половиной двора, да и то все старики и старухи. Живет там бабка Агриппина. Сколько ей лет, никому не известно, и нет у нее ни огорода, ни коровы. В любую погоду она сидит возле своего старого полуразвалившегося домишки, ни с кем не разговаривая, чем жива — непонятно. А когда ее об этом спрашивают любопытные соседки, она молчит. И лишь изредка, разлепляя сухие тонкие губы, цедит: “Не могу я помереть-то! Не могу…” А может, и врут про это.
МИМО ЗЕРКАЛА
А вот женщина по имени Ирина — родила ребеночка! Крепенького, здоровенького малыша. Муж нарадоваться на него не мог! Говорил Ирине слова разные хорошие, пеленки стирал, кушать готовил… Только потом все равно уходил на работу. А Ирина оставалась дома с младенцем. Надо сказать, что Ирина была редкостной красавицей до беременности. Но ходила она тяжело, отекала – родила, наконец… Фигура уже не та! А ребенок — это дело хлопотное. Из дома никуда не отлучишься, ни в парикмахерскую, ни в шейпинг-зал. Раньше Ирина жила в свое удовольствие, а теперь сиди, не рыпайся, малыш на первом месте. И у мужа тоже. Придет с работы и к нему — сю-сю-сю, а Ирина уже постольку-поскольку. То есть, это она так считала, потому что сама привыкла всегда быть на первом месте. Родители избаловали ее донельзя. По кипрам-испаниям она поездила, дай Бог каждому, одевали ее всегда в самое, что ни на есть дорогое и моднющее, отказа никогда ни в чем не знала. Любимым предметом в доме у нее было — зеркало. Как ни пройдет мимо — все на себя любуется. А потому что было на что! Было! Потом, как замуж вышла, стал муж на нее любоваться. Водил на работу, на разные мероприятия, и все ему завидовали. Красавица-жена! Какие, должно быть, дети будут!.. Вот он и пристал с ножом к горлу: давай ребенка заведем, давай ребенка заведем! Ну, давай, согласилась на свою голову Ирина. И вот он — ребенок. Маленький, орущий, и совсем не красивый. Потому что на мужа похож, а не на нее. Вот Ирина и начала ревновать. Сначала мужа к ребенку, со скандалами и криками: “Ты меня совсем не замечаешь! Конечно, теперь я уродина!… Да-а!…” — и в слезы, каждый божий день — истерики. Потом — родителей своих к этому ребенку. Раньше все подарки — ей одной, а теперь как бабушка-дедушка в гости не наведаются — обязательно малышу какую-нибудь погремушку-распашоночку, комбинезончик какой-нибудь… А ей все фрукты, да соки! Словно диабетику какому-то! И муж тоже хорош: приносит ей не сережки золотые, не цветы-конфеты, как раньше, а яблочки, и тоже эти соки противные! Намек-то понятен — мол, худей, жена, нечего мясо наедать, никаких конфет-шампанских тебе больше! А когда Ирина его упрекает, вытиращивает глаза: “Ты что, Солнышко? Это тебе для здоровья”. Как же! В зеркало на себя Ирина теперь старалась не смотреть. Да и некогда особенно было. Ребенок, он, все-таки, времени занимает, чтоб его… Кричит, вопит, кушать требует! А еще писяет и какает, не без этого. Нет, Ирина его любила. Поначалу. Первые недели две ей хватило терпения называть его “масенький! зайка! сего плясем, а?” Потом, постепенно, не сразу эти сюсюканья заменились раздраженным “иду уже, иду! господи — да иду я!..” А затем и вовсе “ну чего ты орешь?! чего орешь, я тебя спрашиваю? чего тебе надо-то?! пожрал-поссал, и все орет…” А потом она уже просто не подходила к кроватке, пока младенец не начинал заходиться до такой степени, что ей самой становилось вдруг страшно. Тогда она бросалась брать его на руки, пыталась качать, сказать что-то ласковое — а он начинал реветь еще сильнее, и тогда она, как-то раз, не сдержавшись, ударила его… Потом такие случаи участились. При муже она этого не делала, но наедине с ребенком — постоянно, ведь тот не мог рассказать и пожаловаться. Малыш стал нервным донельзя, плакал по поводу и без повода. Муж, придя со своей денежной работы, брал его на руки и качал вечера напролет, и напрасно Ирина орала на него, чтоб не приучал к рукам — вскоре младенец вообще без этого перестал успокаиваться. В общем — безвыходное положение. Родители лишний раз не посидят, няньку брать еще рано — это муж настаивал. Терпи пока, то есть, а терпеть-то Ирина ничего и никогда не привыкла. А тут еще у мужа появились дела какие-то, она никогда особенно не вникала в его работу, главное — деньги есть, но тут он стал задерживаться частенько. Отдаривался всякими безделушками — придет за полночь, зато какой-нибудь подарочек тащит обязательно. Ну, Ирина и не рыпалась, пока однажды мать не приехала в гости вечерком — а мужа-то и не было дома. “Где это он у тебя? — изумилась мать, — Какие-такие дела могут быть в эдакое время! Дура ты, Иришка…”
Это отравило ей жизнь. Она — и вдруг брошена! Променяна! Нет, просто так терпеть подобное она не будет, она отомстит так… так… Как, Ирина и сама не знала. Когда муж приходил поздно, открывала было рот, чтобы крикнуть: “Я все знаю!” — и застревали в горле слова. В прихожей висело зеркало. В нем отражалась зареванная, потолстевшая Ирина с орущим младенцем на руках…
И незаметно для себя она пристрастилась вымещать все зло на ребенке, будто это он был во всем виноват. Днем, пока мужа не было, Ирина представляла себе свой обличительный монолог во всех красках, как и что она скажет, что он попытается ей ответить, таким образом она распаляла себя донельзя, а когда ребенок криками напоминал ей о своем существовании, то ему обязательно прилетало сначала по попке, потом — по другим частям маленького тельца, наконец — и по голове… А рука у Ирины была очень даже тяжелая. К вечеру она выматывалась от собственной злобы, и становилась тише воды, ниже травы, ребенок, накричавшись за день, тоже вел себя поспокойнее — и перед мужем представала идиллическая картина семейного счастья, об оборотной стороне которого он даже и не подозревал. Только заметил, что Ирина теперь старается стороной обходить зеркало, отводит глаза. Он спросил ее об этом, и получил — что ей смотреть на себя противно. “Что ты, Солнышко?! — изумился муж, — ты у меня красавица!” “Врет,” — подумала Ирина, но вслух ничего не сказала, и муж решил, что она успокоилась. Однажды он позвонил ей ближе к вечеру и сказал, что сегодня задержится дольше обычного. “К стерве своей пошел?! — хотела крикнуть в трубку Ирина, но вместо этого ответила, — Хорошо, пока”, — и положила трубку. Может, если бы крикнула, это что-то изменило бы. Но, ответив спокойно, она опустилась на пол прямо возле телефона и закатила истерику, прокричав вслух все то, что хотела бросить мужу в наглую морду уже несколько месяцев, со слезами и битьем головой о пол, точнее, о дорогой ковер. От поднятого шума зашевелился только-только уторканный спать младенец и тоже немедленно завопил. “Тебя мне еще тут не хватало! — кричала Ирина, размазывая сопли, растрепанная и страшная, — Лучше замолчи! Замолчи!!!” Но ребенок ее не понимал. Он покраснел от натуги, и орал, орал, пока Ирина не выхватила его из кроватки… И тут на мгновение воцарилась тишина. Ребенок увидел над собой лицо матери — и замер. Всего на секундочку. А потом заорал с удвоенной силой! Ирина стала трясти его, крича: “Да не ори ты! Чего орешь!” Потом ударила раз, и еще, потом швырнула его на диван — но почему-то, она и правда не поняла, как это получилось, — вместо дивана младенец оказался на полу и — затих. Ирина стояла над ним, не в силах пошевелиться. Потом ноги сами понесли ее к телефону, звонить, вызвать “скорую”, звать на помощь — а глаза увидели страшный беспорядок, устроенный ею в комнате: разбитую дверцу серванта, рюмки, пореколоченные о шифоньер одну за другой, разорванные фотографии их с мужем и несколько растоптанных погремушек… “Что ты скажешь?! Кто все это устроил? Они поймут…” И вместо телефона она побежала к входной двери, к выходу, бежать, бежать, куда-нибудь, не останавливаться… В дверях стал поворачиваться ключ. Кровь отхлынула у Ирины от лица, озираясь, она увидела полку, где они держали инструменты, потом в ее руке оказался молоток, и входящий домой муж не успел увидеть ничего, что попало бы в его поле зрения прямо из коридора: ни безвольную ручку ребенка на дорогом ковре, ни разбитой дверцы серванта, ни безумных глаз Ирины…
Рассказывают, что, то ли под Тюменью, то ли под Томском есть сумасшедший дом. И сидит там, среди прочих страждущих, одна ненормальная лет сорока пяти. Она не помнит своего имени, всегда молчит, и никогда не смотрит на себя в зеркало. Идет мимо и опускает глаза. А если неожиданно поднести зеркало к ее глазам — один врач пытался — она так кричит, что можно уронить зеркало, разбить его и порезаться. Надо же, какие бывают случаи во врачебной практике.
ПОЛЕТ
Мария Алексеевна очень хотела родить ребенка. Но у нее даже мужа не было. Зато лет ей было много — целых сорок четыре. Про таких, как она, говорят “серая мышка” — ни лица, ни талии, никаких надежд на будущее, и цвет волос тоже никакой — мышиный. А ей очень хотелось родить! Однажды она уговорила переспать своего начальника. А работала она на заводе, в отделе Сбыта, где сплошные бабы, и только начальник мужчина. И вот уговорила она его переспать. Как — это другой вопрос. Ради того, чтобы родить, она и не на такое пошла бы. В общем — уговорила… Вина купила, стол накрыла, приоделась и стала ждать. Звонок в дверь. Открыла Мария Алексеевна, а перед ней Наташа, секретарша его, зареванная и злющая. “Старая перхоть! — закричала она, — Я покажу тебе, как за ним бегать! Ты у меня живо с работы вылетишь, курица недоношенная!..” Так ничего и не получилось. С работы, правда, она никуда не ушла еще месяца три. Потом не выдержала: Наташа всему отделу раззвонила, что Мария Алексеевна мужчинам на шею вешается, другие-то женщины ничего ей не говорили, но смотрели косо — вот и не выдержала. Ушла работать в заводскую библиотеку. Полы мыть. Одной ей денег худо-бедно хватало. Но ей очень хотелось ребеночка родить! А без мужчины это сложно, прямо скажем. А где его взять, мужчину-то? Вон их по улицам сколько ходит, и любой бы мог — да не так все в этом мире устроено. Стала Мария Алексеевна, как это называется, нарываться на знакомство. В кино ходить. В парк на мероприятия. Просто по улице вечером. На дискотеку престарелую “кому за тридцать”. В бассейн ходила несколько раз, только там — дороговато для нее. В городской библиотеке сидела, в читальном зале. И ничего. Точнее — никого. Ведь не девочка уже, да и внешность не такая, чтоб внимание обращать. Так ничего и не получилось. Совсем было отчаялась Мария Алексеевна. Так расплакалась однажды вечером! Выпила ту самую бутылку вина, что была для начальника приготовлена, легла в постель и плачет: “Господи, ну что же это? Так и проживу жизнь, словно сухое дерево! Бесполезная я — отними уж жизнь и вовсе лучше!..” Так и уснула в слезах. А утром поехала на работу, зашла в трамвай — и вдруг поднимается с сиденья худенький такой мужчинка лысоватый, место ей уступает. Села Мария Алексеевна, а сама все на него смотрит, смотрит. “Что это вы на меня так смотрите?” — удивился мужчина. “Да, вот, думаю, неужели я так плохо выгляжу, что вы уступили мне ваше место? Скажите честно — я совсем старуха?” — “Что вы, вовсе нет!” Он наговорил ей комплиментов, и пока ехали, все разговаривали. Так вот и случилось у Марии Алексеевны то самое знакомство, которому суждено было принести ей счастье — не иначе, Бог послал… Стали они встречаться, в то же кино ходить, по тем же улицам вечером, и, наконец, довстречались до предложения руки и сердца. У него это тоже первый брак оказался, хотя, любовь, конечно, не первая, а вот детей не было. А ему тоже очень хотелось! Так Мария Алексеевна забеременела. Ее мечта начинала сбываться. Она пошла на прием в женскую консультацию, и там ее спросили: “Сколько вам лет?” — “Сорок пять…” Пока Мария Алексеевна предпринимала попытку за попыткой, пока замуж выходила — год пролетел. И, хоть и говорят, что в сорок пять баба ягодка опять, в консультации ее спросили: “Какая это у вас беременность?” — “Первая!” — гордо ответила Мария Алексеевна, — “Вы с ума сошли…”, — и стали уговаривать на аборт. Напрасно Мария Алексеевна рассказывала и врачу и медсестре свою историю, даже поругалась с ними обеими. В общем, направили ее к заведующей, сочтя, наверное, ненормальной. И точно — когда за Марией Алексеевной закрылась дверь, врач сказала медсестре: “Ненормальная какая-то! Перхоть старая, а туда же — рожать! Вот у таких дебилы на свет и появляются, а они не понимают, что ли, что рожать раньше надо?” Хорошо, что Мария Алексеевна этого не слышала, а то бы расстроилась, а ей в ее состоянии это вредно. Но на то она и врачебная этика — пациенту подобных вещей не говорить. В лицо. Вот почему все врачи сплетничают — нам же во благо. Пришла Мария Алексеевна к заведующей. А та ей прямо: “Вы не родите!” — “Рожу!” — “Ну тогда ребеночек у вас будет ненормальный!” — “Это еще почему?” Тогда рассерженная заведующая ей и сказала: “Да потому что вы решили прыгать с парашютом, а вместо него прицепили к спине — гирю!” Отправила она Марию Алексеевну еще подумать насчет аборта, а та подумала: “Интересная теория.” И решила ее проверить. На практике. Раздобыла она нормальную, тяжеленную трехпудовую гирю, и полезла на заводскую трубу, добралась до самой верхушки, зажмурила глаза, и — прыгнула. И случилось то, что должно было случиться. Дернула Мария Алексеевна за чугунное кольцо, и раскрылась над ней гиря блестящим черным куполом, а затем, плавненько так, опустила беременную женщину на землю, где ее ждал любящий муж, и, на всякий случай, пожарная команда, и скорая помощь.
До сих пор живет Мария Алексеевна с мужем то ли в Актюбинске, то ли в Йошкар-Оле. А сыночек у них вырос и стал знамениным ученым. Да вы и сами о нем слышали, правда?
ЭПИЛОГ
“Все, баста, урок окончен!” — сказал Бог, и ангелы затрепетали крыльями, собирая учебники, и захлопали крышками парт. “Перья мне тут не оставлять… А ты чего ревешь?” — обратился Бог к совсем юной ангелице, всхлипывающей и в тоске глядящей вниз. “История больно жалостливая…” — тихонько вздохнула она, и белые перышки ее крыльев затрепетали на ветру. “А-а-апчхи!!” — чихнул Бог. “Будьте здоровы!” — дружно гаркнул ангельский класс. “Ну, все, летите”, — проворчал старик, и все они взмыли ввысь, кроме юной ангелицы, все еще собирающей свои тетрадки. Стихло хлопанье крыльев. И тогда Бог подошел к ней и положил тяжелую мозолистую руку на прозрачное ее плечо. “Жалостливая, говоришь… Людям в назидание. А счастье-то к весне проходить начнем. Так что зря не реви! — продолжил он строго, — А скажи-ка лучше деве Марии, пусть чайку мне принесет горяченького. Сквозит тут, на небесах…”