ЮРИЙ ШИНКАРЕНКО
Опубликовано в журнале Урал, номер 7, 2001
Юрий Шинкаренко
Бугунисты и хайтырма
Из новейшей истории подростковых субкультур
— Потом я
заорал: “Беги, Упырь, беги!..”
— От кого “беги”-то?
— Да не важно…
Из разговоров с респондентами
В двенадцать лет Колик, рыжик-Коля-“москаль”, научился бороться с тормозными досками.
Западноукраинский городок, где раскинула себя воинская часть Колиного отца, словно сходил с ума. Когда рыжик жил здесь первый раз (с пяти до восьми лет) город весело скрипел карусельными штангами и к любым детям относился по-свойски. Не воевал с ними. Потом Колю и его родных увели по стране армейские маршруты отца… А когда в 88-м вернулись обратно, город, из которого даже до берегов Камчатки доносился к Коле родной запах деревянной лодки-качели, прогретой солнцем, так вот, этот город с карусельным запахом возненавидел рыжего Колю. В парке по-прежнему смолисто пахли пузатые лодочные бока, липкие от мороженого. Но пузатая билетерша была уже не прежней… Она долго не продавала билеты на аттракцион, делая вид, что не понимает по-русски. А тормозное устройство — приподнимающуюся от настила доску — норовила включить пораньше, еще до того, как истечет оплаченный срок. Билетерша была не та, но и Коля тоже… В поездках по большому Советскому, гористому, и таежному, и прибрежному, и степному Союзу прощающихся социалистических республик он уже навидался таких билетерш и билетеров. Кочевая жизнь многому научила. Мелькание городов и поселков, каждый из которых сходил с ума по-своему, шло на пользу рыжику: привыкать к абсурду с очередной местечковой окраской он не успевал, но нюх на этот абсурд у него обострился.
“Не обижайся! — могла бы сказать Коле билетерша, если б была поумнее на ноготь мизинца. — Общество договорилось о новых правилах игры, и не мне их нарушать. Здесь смухлевать — не стакан горилки выпить. Здесь за нарушение — кхххык!..” — и жест, понятный что “москалю”, что “хохлу”.
“Вот еще — обижаться… — мог бы ответить ей Коля, если б был чуть повзрослее. — Не боги эти правила “обжигают”. А значит, легко все сделать несчитовым…”
Но Коля не был взрослым. А билетерша не блистала интеллектом. Поэтому они только злобно переглядывались. И вели игру дальше. Каждый — по своим правилам.
Колик движением торса отклонял лодку. Штанги перекашивались. Лодка немного уходила с курса — ровно настолько, чтобы тормозная доска не могла коснуться ее днища. И продолжал скользить по воздуху. Выше и выше!
Рубашка рыжика перекашивалась. Мышечные дольки живота пробовал на силу западноукраинский ветер, националист-ветер-сквознячара. Но отлетал, озадаченный…
Рыжика же переполняли восклицания и кличи: “Объехал! Объехал! Прямо по воздуху обогнул все ваши тормоза! Я научился! Я навсегда знаю теперь, как обогнуть любое препятствие, любую кучу дерьма! Спасибо, хохлы-мохлы!”
А ветер, взбудораженный тормозным происшествием, улетал дальше, рядился по ходу пути и времени то в красные пиджаки подмосковных братков, то в пахнущие порохом ваххабитские халаты, то в невзрачненький прикид наркодилера… Несмотря на многообразие личин, он неизменно называл себя “ветром перемен”. Претендовал на нерядовое место в истории. И делал широкие заходы, учуяв ровное движение очередного юношеского живота, юношеского живого, юношеской жизни…
В 91-м семья Коли вернулась на Урал…
1.
Однажды (а точнее — 15 апреля 1993 года) в руки пятнадцатилетних подростков-лицеистов попала пластинка “Бугунь бизде той-джыйн”. Песни крымско-татарского исполнителя Фивзи Алиева. Не уверен, что название диска, имя певца передано точно до буковки, но это и не важно: с означенного момента конкретный экземпляр пластинки, купленный в Екатеринбурге, в магазине “Музыкальные товары” на улице Луначарского, перестал принадлежать какой бы то ни было национальной культуре и стал артефактом субкультуры подростковой. (Нет, думаю, нужды говорить, что пластинка могла оказаться на любом языке — таким предупреждающим поклоном в сторону вспыльчивых национальных самолюбий и ограничимся. Речь мы ведем совсем о другом…)
“Скоро у нас свадьба” — так, по словам ребят, переводилось название. Ах, эта свадьба… Ах, эта “бизде”, по звуковой своей организации совершенно прозрачная для русского слуха… Ох, “бугунь”-“бугунь” — куда без него… В общем, материала для приколов оказалось достаточно. А еще на конверте пластинки — аннотация на двух языках, список музыкальных произведений, фамилии авторов и участников проекта… Все это обещало хорошую возможность повеселиться на досуге. Подурковать, говоря языком тинов, помочить коры, постебаться, поприкалываться, похохмить…
Компания лицеистов закупила все экземпляры “Бугунь бизде…”, что оказались в магазине. Целых пять штук! И вот это-то событие можно считать рождением новой субкультуры. Она, эта субкультура, не стала широко популярной, как когда-то — движение “тедди-бойз”, “парней-пижонов” (в русском варианте — “стиляг”), не прославила себя как хиппи, эволюционирующие к 80-м годам в целую “систему”, как “панки”, “металлисты”, приснопамятные “любера”… Она сошла к сегодняшнему дню на нет (скоротечность — удел большинства тинейджерских субкультур!). Но… Но она выразила очень важные для того времени явления в подростковом мире. Показала (в очередной раз!), как наши подрастающие сограждане ищут и находят собственные пути социализации и аккультурации. Подчеркнула, что за историей подростковых субкультур, больших и малых, известных и не очень, стоит история всего социума, только выражена она более наглядно, метафорично, если хотите…
2.
Подростки продолжали прикалываться…
Ключевые словечки “бугунь” и “бизде” (почти “инь” и “янь” — мужское и женское начало!) определили направление речевой игры екатеринбургских лицеистов. Началось, походя, вскользь, переосмысление других слов с конверта пластинки и из песен. А пластинка, можно предположить, стала немаловажным элементом досуга в общежитии, где жили наши речетворцы. То и дело прослушивалась “под пиво”, под разговоры с друзьями. Себя, свой небольшой приятельский круг, тинейджеры стали именовать “бугунистами” и, пожалуй, не подозревали, что не только лишний раз подчеркнули половую самоидентификацию, но и приобрели самоназвание складывающейся субкультуры. Субкультуры микрогруппы… Постепенно — поскольку игра увлекла и смутно пообещала реализацию некоторых собственных потребностей — стал формироваться небольшой словник:
базмасы
— пища;
кирген — любой напиток, не
являющийся пивом, “пиво — только
на русском языке!”, особо
подчеркивали наши респонденты;
откельриген — моча;
кели — проститутка;
элимдэки — онанист;
достлык — представитель секс.
меньшинств (геев);
дастларга — представильница
секс. меньшинств (лесбиянок);
якын — яички;
буюк — презерватив.
Хайтар масы! —
универсальная идиома,
употребляемая в качестве мата.
Новые значения присваивались чужеязычным лексическим единицам не абы как. То есть случайность, скоропалительность тоже присутствовала, но сито спонтанного отбора проходили в основном те словечки, которые подпадали под русские словообразовательные модели. Слово “откельриген” стало в определенной мере (в кругу одноклассников, соседей по общаге) конвенционным из-за задействования префикса “от-”, отсылающего нас к функции “отделения”, “отвержения”. В “кирген” однозначно читалось жаргонное “кир” (спиртные напитки), “кирять” (пить). “Достлык” — разве не видится здесь раздраженного “Достал!”? А из “дастларга” разве не выпирает “карга”?
Несмотря на условность, необязательность языкотворческого процесса, он подчинялся строгим правилам, присущим существованию подросткового жаргона. Обозначается то, что имеет значение. Или, наоборот, подчеркнуто не обозначается, как в случае с “пивом”… Помните? “Пиво”, решили подростки, только по-русски, в рамках же сочиняемого языка — денотат (обозначаемое) остался без обозначения. (Категорически отметем предположение о табу на это понятие: наши творцы субкультуры лишь играли здесь понятием “табу”, вполне сознательно, сказывался их образовательный уровень, достаточный, чтобы иногда подавлять в себе первобытные проявления архетипа — психических глубин, и даже, наоборот, иронизировать над ними; по своему социальному положению этих ребят можно определить как тяготеющих к едва-едва нарождающемуся в России “среднему классу”, к тому же общая культурная атмосфера в лицее — одном из лучших образовательных учреждений города — вполне поощряла и в какой-то мере стимулировала подобные интеллектуальные игры).
Поначалу новоязовский “запас” был вполне адекватен внешней событийности лицеистской жизни “после занятий”. Вполне соотнесен с “подножным кормом” подросткового опыта, объем которого можно представить из рассказов респондентов:
“Наш лицей — на конечной остановке “Авангард”. Там несколько корпусов. В одном — доучивались “дебилы” из спецшколы-интерната, это еще от советских времен. Другой корпус назывался “итальянским колледжем”. Учились дети “новых русских”, “итальянский” — потому что на отдых они ездили обычно в Италию. И мы… Вот такая публика “авангардная”. У каждой — свои приколы. Но веселей всего, по-моему, было у нас. Гуманитарный класс, учиться там легко, поэтому в свободное время мы пили пиво, слушали “Крематорий”, с девчонками лазали, тушили гопоту2 (это были в основном лицеисты-“экономы”, из классов с экономическим уклоном, из “итальянского колледжа”), в общем, развлекались как могли. Вовсю нарушали требования педагогов. У меня лично было шесть строгих выговоров… Первый — такой: тайком пронесли пиво в общагу, мешок из-под него выбросили в окно, он попал на проректора…”
“Не хватило денег на пиво. У пивного киоска Той сделал вид, что собирается снять штаны. А мы — к очереди со словами: “Нам немного не хватает денег. Сейчас наш каскадер покажет трюк. А вы…” Какой-то мужик: “На деньги, пусть только ничего не показывает!..”
“Пошли за сигаретами — из лицея нас не выпустили. Решили из окна, из крытого перехода между лицеем, столовой и общагой. Упырь прыгнул, приземлился плашмя и орет: “Я кобчик сломал!..”. А из кустов вдруг шепот:
—Тихо, не ори, меня гопники ищут!”
“Бросили банку из-под консервов за окно. А утром кто-то вбросил ее обратно — и она посреди комнаты валяется”.
“Однажды зимой ждали в подъезде знакомого. От нечего делать читали стихи Саши Черного. Вдруг залетает милиция. Оказывается, в соседнем подъезде раздели и избили мужчину. Пострадавший, толпа, опознание. Жильцы показали, что один из нападавших был похож на меня, в серой куртке.
— Что вы в подъезде делали? — допрашивает мент.
— Стихи Черного читали.
— Как это можно стихи в подъезде читать? Вы что — голубые?”.
“Один мужик предложил:
— Пиво выпьешь?
— Да.
Выпили.
— А водки? Пошли ко мне домой…
Я пошел к нему. Квартира погромная. На столе — водка и начатая банка с селедкой. Выпили. Он начал приставать. Когда я сказал: “Я все про тебя понял!” — тот спокойно ответил: “Я вижу, что понял”. Полез целоваться. Я — к двери. Он: “Стой, Грея натравлю!” Я чудом открыл дверь. Скрылся в лифте. Только спустился вниз — он с собакой уже там, быстрее меня спустился. Я — бежать. Он Грею: “Фас!” Я — и как только додумался! — крикнул: “Грей, назад!” Собака растерялась. Я скрылся в садике. Вышел оттуда через лазейку — снова этот тип с собакой на пути. Снова ринулся бежать. Думаю, как в лицейскую общагу попасть. Там двери закрыты на ночь. Решил признаться, что меня пытались изнасиловать, а водку, мол, силой в рот влили. Постучался. Открывает дежурная, а с ней этот тип с собакой. Он раньше постучался, объяснил, что ждет друга!!!”
Вот эти будни и обозначались новыми лексемами, созданными на основе иноязычных путем ложной этимологизации. В языковую игру были вовлечены те реалии, которые, как вездесущий достлык с Греем на поводке, преследовали ребят в жизни. Все, кроме одной… Игра “бугунистов” никак не коснулась гопников — люмпен-подростков со своей субкультурой, агрессивной, ориентированной на жесткую иерархию, “проживаемой” всерьез, то есть почти не имеющей игровых элементов и выстраиваемой как единственно приемлемый комплекс норм поведения и ценностей. Причем этот комплекс проживался не только апологетами субкультуры, но активно навязывался всем сверстникам! Как и повсеместно в России, эта подкультура стала у нас к началу 90-х главенствующей. В Екатеринбурге она имела свою специфику: строилась не просто на преемственности по отношению к взрослой уголовной культуре, но к одной из ее “специализаций”. Екатеринбургские подростки “в лохмотьях” ориентировались на картежных шулеров — катал.
О люмпен-подростковой подкультуре Урала я писал неоднократно3 . Поэтому просто подчеркну: основные интересы носителей люмпенской субкультуры (корыстные, денежные!) вынужденно обслуживались всем отрочеством города, вне рамок каких-либо субкультур вообще. Чтобы увести у лоха очередную “полтяху” или “стольник” — не важно, разделяет ли он твое мировоззрение или нет. Достаточно навязать ему несколько простых, но действенных правил типа “отказаться играть в карты — в стрем, западло!”, “проиграл — плати”… — и облегчить усвоение этих правил насилием, кулаками. Пообщаться с “люмпен-подростками” в те времена успевали практически все юные екатеринбуржцы — в разной мере тесноты и дружелюбия. Уверен, что и “бугунисты” не исключение.
Но они никак не захотели включить в свою языковую игру такой важный для их жизни денотат, как “люмпен-подростки”, гопники, гопы, говоря общеподростковым арго-языком. Есть упоминание о них в рассказах респондентов (“тушили гопников”, т.е. сопротивлялись их агрессии), есть осколки каких-то ситуаций, когда гопники преследовали наших героев (“Тихо, меня гопники ищут!”), есть точное наблюдение, что сегодняшний люмпен-подросток (гопник) это не обязательно босяк, это скорее “босяк” духовный. Не случайно к “гопникам” отнесены сверстники с экономического отделения, дети из “новорусских” семей. Гопник — тот, кто печется только о собственном благополучии и готов ради него на все.
Но не оказалось в “бугунистском” словаре прикольного аналога слову “гопник”. Нет и объяснений, что это понятие табуировано в порядке игры. Почему и где зависло это слово? Слишком серьезная тема? Подсознательно не захотели “поминать черта всуе” — и возникло табу настоящее, неигровое? Какими бы развитыми ни были наши герои, элементы примитивизма (склонность к табуированию, в нашем случае) неизбежно присутствуют в их сознании в силу возрастных особенностей, у кого-то больше, у кого-то меньше, — и наше предположение о том, что “бугунисты”, создавая свой новый мир, наложили на понятие опасного врага табу и тем самым “защитились” от него хотя бы в своем иллюзорном мире, не лишено оснований.
Но все же строгих доказательств такого табу нет. Есть только факт: все более-менее важные для ребят денотаты присутствуют в новой субкультуре. Некоторые явления и предметы (как пиво) не обозначены “бугунистской” тарабарщиной, но сознательно, так подростки прикалывались. Некоторые денотаты имеют ряд жаргонных обозначений в рамках других субкультур (например, те же гомосексуалисты), но это не помешало подросткам создать “бугунистские” аналоги (достлык). Так что обозначение “люмпен-подростка” на разные лады в разных культурах — еще не повод, чтобы отмолчаться. Но “бугунисты” поступили именно так. Отмолчались. Это и запомним…
3.
Долгоиграющая пластинка “Бугунь бизде той-джыйн” подарила отрокам долгую игру в “бугунистов”.
Мир своей субцивилизации бугунисты обустраивали основательно. Даже сделали попытку собственного календаря. По идее, каждый новый год должен был начинаться 15 апреля — это, напомним, дата покупки приснопамятной пластинки. Затея с “революционным” календарем сорвалась по причинам житейским. Каждый желал назвать Великий Апрель собственным именем, поэтому переименование отодвинулось на неопределенный срок. Зато остальные кирпичи бугунистского мироздания были уложены быстро и прочно.
Фивзи Алиева, исполнителя песенки про скорую свадьбу, решили сделать Главенствующим Богом. Придумали ему биографию. Поскольку (узнали из аннотации) он родился в 37-м году, в сюжет пришлось включать Сталина. Сталин считал, что “самый громадный бугунь у него, у Сталина”. Но в народах зрело несогласие. Поэтому партийный вождь начал репрессии. Были сосланы все, кто решался оспорить “бугунистское” превосходство Иосифа Виссарионовича, и отдельные личности, и даже целые народы.
Фивзи избежал казней, превратившись в лягушку. Шестнадцать лет обитал он на болотах, “тая свет истины”. А когда вернулся в мир, возглавил Пантеон Богов. В этот Пантеон вошли все, кто был указан на конверте пластинки, рядом с именем Великого Фивзи, все музыканты, текстовики, техники, и состоял Пантеон из двадцати одного бога.
Чтобы разношерстная компания богов не смотрелась “цыганским табором”, юные демиурги поработали над стилем, точно так, как и раньше, без натуги, “за пивком”, в ленивом движении свободных отдушин общежитского режима. И наделили своих покровителей обликами животных.
“Чем примитивнее возникала идея, тем больше она нам подходили. Тем легче воплощалась. Поскольку все народы мира прошли ступень тотемизма, мы тоже решили закосить под тотемическую культуру”.
За Великим Фивзи окончательно закрепилась лягушечья шкурка, в которой он на болотах “таил свет истины” во время репрессий.
Другие боги получили другое обличье: мышь, удод, выхухоль, туравьед и такой же фантастический речекряк. Был среди божественных субъектов и Анкл-бэмс — “с телом барана и головой негра из рекламы”.
Отвлечемся-ка здесь и окунемся на минуту в мир другой, уже упомянутой нами субкультуры — в мир картежных мошенников, катал. Юное каталье Екатеринбурга тоже знавало свой “Олимп”. “Духовные учителя” — взрослый криминалитет — чаще всего собирался в ресторане “Космос”. И агрессивные мальчишки “в лохмотьях” обожествили само это слово. “Космосом” клялись, им пугали, к нему апеллировали в моменты самых запутанных стрелок и разборок. Судя по некоторым косвенным данным, туда, к своим “богам”, юные картежники переправляли часть “выколоченных” у сверстников денег. Катальный “пантеон” был суров и прагматичен. Жил материальной роскошью и “воровскими понятиями”. Включенные в него небожители — совершенно реальные личности (часть их фамилий сегодня можно видеть на вызывающе шикарных надгробьях Широкореченского кладбища). Влияние “Космоса” на жизнь бренную было тоже абсолютно реальным, просчитанным. Если кто-то из “космической” братии оказывал юноше с колодой карт в кармане свое покровительство — берегись, земля уральская! Не было таких преград, которые помешали бы счастливчику сорвать в игре любой банк, добыть в уральской столице столько денег, сколько нужно и для собственных нужд, и для жертвоприношений “Космосу” и криминальным речекрякам всех уровней…
Структура бугунистского “пантеона” была аморфней, более на первый взгляд отвлечена от жизненных реалий. Может, поэтому творцы “пантеона” всячески пытались его упорядочить. Структурировать. Все инвентаризировать там и подсчитать. Всего туровъедов и прочих Анкл-бэмсов было двадцать один…
“21” — это число стало “священным”. Его сакральный смысл состоял в том, что “это количество “пальцев” у настоящих мужчин”.
Потом появилось еще два подобных же числа: 9 и 150… Они присутствовали на конверте пластинки, значит, имели какой-то потаенный смысл. Какой, нужно было определить. В “девятке” “бугунисты” увидели аналогию с композицией “Битлз”” — “Революция № 9”. Число стало символом революционных изменений. Но вокруг, в реальной жизни, революционных потрясений было слишком много. Даже не потрясений — революционного абсурда! Вспомним хотя бы пришедшийся на это время расстрел “Белого дома”… Революцией выглядело все, что творилось вокруг, на соседней улице, в собственном дворе. У “священного числа” появился риск символизировать собой самую примитивную обыденность, опостылевшую, как нелюбимый урок. И “бугунисты” пошли на хитрость. “9” осталась “священной” (от канонического конверта нельзя было отходить ни на йоту), но все меньше имело значение, в каком положении находится цифра, в нормальном или перевернутом. Если конверт — центр мира, не важно с какой стороны к нему приближаться и откуда его созерцать. Тем более сакральный артефакт — пластинка! — сам являет свою изменчивость: пластинка вертится в проигрывателе, и знаки на наклейке, совершая круг, обращаются в какой-то заданный миг в свою противоположность. Постепенно “кверхтормашное” положение “девятки” стало главенствующим. И, надо полагать, символизировала она теперь нечто, противоположное революции. Была создана собственная музыкальная композиция под названием “Бугунь № 6”. К сожалению, она утеряна, и что нес в себе текст, можно только догадываться. Скорее всего, ту же нарочито гипертрофированную зацикленность на сексе, пиве, на обычной, вне политики и революционных потрясений, жизни. Гимны такой жизни вовсю сочинялись и позже…
Бугунь бизде той-джыйн, —
говорится в одном из них, —
А в бизде
поживает джинн.
Он такой похотливый и крутой,
Ох, блин!
Он сказал: “В бизду руку сунь.
А еще лучше сунь бугунь…” —
ну и так далее, в духе подростковой гиперсексуальности.
Третьим “священным” числом стало число 150. Тоже родом с конверта. Там оно имело аффиксную, судя по всему, приставку: 150-ге. Автор аннотации на конверте пластинки Аблязиз Велиев написал что-то о “150-ге якын чешет”. И перевод для наших героев не потребовался. “Мы поняли, — вспоминают они, — что у Великого Фивзи Алиева 150-“ге” якынов. Так все считали”. С тех пор “-ге” стало добавляться ко всем числительным “по-бугунистски”. Но это просто интересная частность. Тридцать третья-ге по счету. А само потаенное число, по фантазии подростков, обозначило то количество людей, которые должны стать “бугунистами”, приверженцами Великого Фивзи. 150-ге — желаемый минимум единомышленников. 150 — превращение субкультурной группы в субкультурное движение… 150 — экспансия субкультуры…
Субкультуры? Надо признать, что заявка о “бугунистах” как о субкультуре до сих пор оставалась гипотетичной. Ну, играют ребята со словами… Однако кто не играет. Ну, от избытка творческой энергии попробовали свои силы в доморощенной космогонии. Однако загляни в любую песочницу с городами, замками, куклами — там та-акая “космогония”! Разрозненные элементы игры (словесной, ролевой) начали складываться в субкультуру с того момента, когда с их помощью стали переосмысливаться некоторые ценности жизни.
К сожалению, здесь мы не можем подробно остановиться на определении юношеской субкультуры (хотя жизнь давно подталкивает к этому — видели бы вы, какой разброд и несогласованность по этому поводу в специализированной литературе!). Но уточнить, о чем же говорим, все-таки необходимо…
4.
Юношеская субкультура — это особые условия первичной социализации. Об особости условий можно говорить лишь тогда, когда налицо какие-то манипуляции с общепринятыми ценностями. Вхождение во взрослый социум через калитку субкультуры притягательно для подростка потому, что позволяет с наименьшими физическими и душевными затратами освоить новую социальную роль и получить более высокий социальный статус.
Когда караван долго и упорно движется проторенным путем, ведущие и ведомые в нем давно определены — и изменить здесь что-то трудно. А если свернуть с нахоженной тропы, сверяясь с компасом новых ценностей — это прибавляет шансов стать ведущим. Правда, значимость статусов, приобретенных во время субкультурных “путешествий”, чаще всего иллюзорна и ценима лишь в кругу сверстников. Но даже такой опыт побед и достижений греет, закаляет и помогает двигаться по жизни…
Некоторые подростки путь взросления через субкультуру отыскивают сами, некоторым помогают “добрые дяденьки” — взрослые агенты социализации.
В путь взросления творец субкультуры снаряжает (равно — ему снаряжают) кое-какой багаж — а в дороге эта “котомка” растет и пухнет. Что в багаже, легко запомнить с помощью нехитрой мнемонической фразы “СИУЦНОП!”. Не правда ли, звучно и напоминает сказочное заклинание типа “Крибле! Крабле! Бумс!”? В этом заклинании — СИУЦНОП! — все основные составляющие субкультуры: Символы, Идеи, Убеждения, Ценности, Нормы, Образцы Поведения.
Итак, тезисно повторим самые важные моменты. Первое. Юношеская субкультура — обрамление социализации. Это и поле, питающее своими странноватыми соками все, что захотело или вынуждено было на нем расти… И урожай (субкультура может быть объективирована в предметных материальных носителях, иногда даже годных для передачи из поколения в поколение). Второе. Если вы говорите мне о субкультуре — покажите манипуляции с базовыми ценностями! Не можете? Тогда убаюкивайте меня другими сказками… Например, о катале, чей жизненный принцип: “Не укради! Не обмани!” Третье. СИУЦНОП! Апологеты любой субкультуры пристрастны. Гимны, которые они поют своей среде обитания и взросления, зачастую противоречивы и путаны. Произнесем вместе с ними “магическую” фразу и увидим, как сжалась, прояснилась любая субкультурная реальность, как удобна стала она для анализа…
А теперь — СИУЦНОП! — вернемся к “С” бугунистов. К тем символам, которые они выразили числами 21, 9 и 150…
Все это — 21-ге, 9-ге, 150-ге — в “бугунистских” глазах, поблескивающих от пива, выглядело прикольно! Но триаду чисел можно посмотреть и трезво… И превратятся “сакральные” числа в короткую, крутую лесенку взросления.
21 с его “двадцать одним пальцем” — это “Я, Мое Тело, мои физиологические потребности”…
Перевернутое 9 — потаенная психическая работа и труд сознания, прорыв в социум, его огляд и отрицание в нем революционного абсурда…
150 — экспансионистские поползновения, определенное навязывание своей позиции, своих идеалов…
Прикольно и даже программно! Пусть не строгая, точная карта для прокладки маршрута социализации, но вполне пригодные кроки.
5.
…До неба высоко, до Фивзи далеко. Впрочем, Фивзи и его пантеон обитали не на небесах. А в одном славном местечке под названием “Бахчисарайский фонтан”. Надо ли говорить, что “бил тот фонтан пивными струями”?! Там “контролеры не приставали в транспорте “Покажите билетик”! Там “пива завались!”…
Антиподом идиллическому “Бахчисарайскому фонтану” служила Мутахондрия. Так обозначили страну, где соединились все подростковые неприятности. И контролеры наседают. И за пиво нужно платить (впрочем, хуже — там его днем с огнем не сыщешь). Все неприятности, да не все. Про гопников — опять умолчание. Никак не подчеркнуто, что нет их и в достославном “Бахчисарае”. Понятно, что люмпен-ровесникам там не место. Но специально это никак и ничем не декларировано. Ничем не выдано, есть ли эта агрессивная сила в Мутахондрии. Ясно, что не без них… Но особо не определено. По контролерам — определено и там и тут. По достлыкам — определено. По гопникам — нет… И опять запомним это…
До Бахчисарая высоко, до Фивзи далеко. Лишь Мутахондрия — совсем рядышком. Что сделали наши подростки с “Авангарда”? Да точно то же, что сделало когда-то все родное человечество на нужном отрезке взросления… Как бы дурачась и играя, сфабриковали институт посредников. И назвали его — Священный триумвират. Туда вошли обладатели пластинки “Бугунь бизде…” (триумвират получился потому, что одна пластинка сломалась, роково сократив число посвященных, а судьбу еще одной пластинки и, соответственно, ее обладателя, признаюсь, проследить не удалось). Это была буховная власть “бугунистов”. И без дела не сидела. Как могла, старалась добиться милости Великого Фивзи. Буховные подростки совершали жертвоприношения: поливали землю пивом, сжигали пластиковые мешки из-под него… Как бы резвяся и играя…
Не могу отделаться от ощущения собственной нерешительности. Может, есть еще время не употреблять это роковое “как бы”? Может, логика повествования еще позволяет обойтись без этой оговорки, вытравить ее, вычеркнуть? Замолчать ее, в конце концов…
Мол, закончилось наше тысячелетие относительно безмятежно и складно. И представленные на ваш суд картинки субкультуры — порождение юношеского избытка сил. Мальчики играют на дворе — всего и делов-то. Сотни тысяч лет они играют… Играют умно, весело, творчески, потому что мальчики не только начитанные, но и талантливые… Пройдет еще несколько лет — и они станут психологами, журналистами, историками, сделают серьезные заявки на свое имя в науке и литературе.
Мне, на долгие годы профессионально увязшему в субкультуре “люмпен-подростков”, сейчас очень интересно здесь, на этом дворе… Не у карточного шулерского стола, не на мрачной “стрелке”, не в подвале, где затаились улики изнасилования, а здесь, у пивного ларька, где пахнет жертвенным пивом и где…
Я долго ждал, что агрессивную клыкастость гопнической субкультуры сменят умные белозубые улыбки… Что на смену жестокости, агрессии, диктату физической силы придет смех, задор, ум… Хотя бы потому, что свойство проигрывателя — вертеть пластинку, а свойство пластинки — показывать цифру то “девяткой”, то “шестеркой”. Я пытался предсказывать эту смеховую, интеллектуальную культуру! Чистую, ясную, не соотнесенную с иными, противоположными субкультурами, существующую самое по себе. Если и потревожившую вековечные ценности, то так, слегонца — чтобы не слежались. Рожденную избытком чувств, творчества, любви…
Увы, те, кто пробовал ее создать, без привязок, без соотнесенности с культурой “босяков”, гопников, маргиналов, на новом фундаменте, с чистого листа — те быстро выдыхались. И уходили… Один за одним… Чаще всего — в героиновый мрак… Чуть реже — в плотные стаи современных “гобсеков”, страдающих отрыжкой от непереваренных американских ценностей… Такое стоит время… Такие дуют ветры… Царства умирают на заре… На дворе — новые тысячелетия… А мальчики во дворах уворачиваются от осколков рухнувшей империи и как бы играют… Просто играть им не дает груз прошлого…
6.
Найти себе игру без “как бы”, такую, чтобы уже отсечена была там пуповина к реальности, некоторые “бугунисты” пытались. Такой искус являлся даже кое-кому — страшно подумать! — из Священного триумвирата.
В Екатеринбурге в то время набирало силу движение “толкиенистов”. Ролевая игра по мотивам “Властелина колец” Толкиена. Были в ней, несомненно, некоторые компоненты, которые позволяют исследователям подросткового мира называть это движение “субкультурой”. Но если строго, это все же ролевая игра, игра без всяких “как бы”. А там, где она обрастает плотью субкультуры — там не очень весело… Подростки, разобрав “фэнтезийные” роли, разыгрывают “фэнтезийные” сюжеты, оборачивают в них большую часть своих будней. А тем самым — обставляют собственное включение в социум оранжерейным антуражем, затягивают и извращают социализацию — и, сколько бы оговорок здесь ни делать, старательно прячутся, получается, от реальной жизни.
Нашим “бугунистам” толкиенутые не понравились. Там в цене были метаценности… Любовь, дружба, верность, героизм — все очищено до стерильности, все стремится к умозрительному идеалу. Одним словом, хай-класс — да не про нас, не про нашу абсурдную жизнь.
Один из моих бугунь-собеседников захотел было привнести в свою жизнь средневековый стиль — мушкетерский плащ, камзол, панталоны, — но быстро расхотел. Надо думать, вовремя представил себя в панталонах в переполненном трамвае.
В общем, ничего не вышло у “бугунистов” с ренегатством… Не получилось отступить от предназначенного. Как в той деревне — “ходила замуж, вернулась”… Правда, самые упертые сделали еще несколько шагов на сторону… Разузнали, кто такие “эмбериты” (те же “ролевики”, только игра завязана на “Хрониках Эмбера” Р. Желязного). Отметили, что, “в отличие от “толкиенистов”, эмбериты не подписываются всякими “толкиенутыми” именами и меньше забывают о реальном времени”. Но в целом получалось: бугунь редьки не слаще. То есть наоборот, свой “бугунизм” слаще. Конкретнее. Адаптированнее к жизни. Богаче по привлеченному материалу. Бугунисты читали Достоевского, Бердяева, Гумилева… Фукуяму и Тоффлера… По крайней мере, знали эти имена. Размышляли про “неортодоксальное существование Бога”… Могли щегольнуть при случае цитатами и собственными афоризмами: “Переосмысление мира есть его переделка” или “Мы — потерянные во времени”… Свой “бугунизм” был прикольнее. Абсурднее… И целительнее.
“Конец ХХ века оказался не моим временем, — подытоживал в 96-м году, спустя три года после знаменательной покупки музыкального диска, один из первых “бугунистов”. — Равнодушие, отчуждение… Страшно, что можешь протестовать, но на тебя даже не оглянутся. Это тяжелее, чем крест. Все приметы постиндустриального общества, общества потребления, на нас обрушились без подготовки. Запад хоть знал, к чему идет… А на нас это — молнией!”
А до этого, и следом, в это же место, — другие молнии! Пучками… Криминальная революция! Сексуальная революция! Союзо-развальная революция!.. Гайдаро-шоковая… Чубайсо-ваучерная… В треске этих молний, в грохоте рождались такие абсурдные минуты, дни и годы, что никакой фантазии не угнаться. Но клин вышибается клином… Абсурд абсурдом… Когда российские танки расстреливали российский парламент — это было невесело. Но когда преподаватель географии раздал лицеистам роли Хасбулатова, Ельцина, Ампилова и штурм “Белого дома” начался по новой — все оказалось прикольным…
Тот же географ “заряжал” воду в стакане, крепил на нитку колечко и “мерил энергию” у учеников. “Прикол!” — лицеисты расслаблялись. Хотя подобные трюки Кашпировского, “Белого братства”, прочих кликуш да апологетов “неортодоксального понимания Бога” теплых воспоминаний в памяти не оставляли.
“Мы понимали, реальную жизнь в области абсурда не переплюнуть. И придумали свою “бугунистскую” глупость. Мы не хотели принимать мир таким, как он есть. Сочиняли новый. Менялось ли что-нибудь от наших глупостей в реальном мире? А кто его знает…”.
Более объемным становился “бугунистский” лексикон.
“Ерш”, смесь пива и водки, наши лицеисты стали называть цвигуном4 .
А кривун — водка с квасом.
Пиво с тем же квасом — это уже “цвигоногов”. Что за абсурд — пиво с квасом? — спросят знатоки. А вот как раз здесь-то минимум абсурда: один из наших героев дал своей девушке слово, что завязывает с пивом, и потягивал из пакета квас. Кто-то случайно налил туда пива. И — “цвигоногов”!
Еще не переосмысленные слова со “священной” пластинки продолжали переосмысляться. Появились новые лексемы, в которых наши речетворцы заигрывали с абстракциями. Да, подростковое арго (даже окказиональное), скажем еще раз, предельно конкретно и обслуживает зону подросткового действия. Только и конкретика, и действие для разных тинейджеров было разным. Для одних наших “надцатилетних” земляков поле словотворчества ограничивалось понятиями: деньги, колода карт, мошенничество, драка, тюрьма… И рождалось: доить лохов, развести стрелку, надавать по чике, крысятничать, кумар, козел гонимый, влындить, крытка… Для других зона конкретного была намного шире. Потому что мыслить для них тоже значило действовать. Некоторые абстракции вторгались в зону жизненно важного. И обретали там пусть неказистую, но плоть, арго-плоть. Вполне в соответствии с еще не изжитым предметно-образным стилем мысли.
Кузда — и такое слово бытовало у “бугунистов”. Значение: “лифчик для якынов”.
Про якыны внимательный читатель еще вспомнит-поймет, но лифчик для них?! Почему именно “лифчик”? С какой стати?! Для чего?! А так… Покажите мне другого мыслителя, который бы так ловко актуализировал категорию “абсурд”. К середине 90-х, когда нашествие на нашу жизнь абсурда оставалось еще новизной и воспринималось особо остро — только так, а не иначе и могло быть: на каждую пару якынов по “лифчику”! А кто без кузды — по тому танками!.. Или гопника с недоброй усмешкой — навстречу…
Вот мы и вернулись к гопникам! Помним, помним мы про этого люмпен-подростка, растящего себя для криминальных орд России, про эту фигуру, жупельную для остального отроческого Екатеринбурга тех времен. Про эту странную фигуру умолчания — для “бугунистов”! Уже и до абстракции в их языке добрались, а очень не второстепенный герой того времени все еще не заявлен… Уж полночь близится, а “гопника” все нет…
Может, автор сгущает краски? Зря нагнетает напряжение, заявляя об особой роли и силе люмпен-подростков тех времен? Не скажите.
Не хочется повторять того, о чем рассказано в других очерках. Дублировать присутствующую там фактуру, аргументацию, попытки понять тех ребят и их, говоря словами этих, Мутахондрию.
Но чтобы утверждение о противостоянии в границах генерации не зависало, воспользуюсь косвенным доказательством. Нет, нет, да и встретишь сегодня на заборах, на стенах школ и учаг, на детсадиковских беседках надписи типа: Гопы — жопы! Не имярек такой-то — дерьмо, все гопы, гопники… Гопы как лагерь, гопы как сила, гопы как явление. Трудно представить, что такие нетленки делаются из любви к искусству. Кого-то опять зацепило… Сейчас этих надписей поменьше (почему — отдельный разговор). Раньше было больше. Кое-где они до сих пор просвечивают через небрежную покраску эрзац-граффити середины 90-х: Гопники — параша, победа будет наша. И “россыпи” персональных “обращений”, типа “Алекс, ты гопс, ума не больше, чем у чайника со свистком!”, где показательно само сравнение с “гопником”.
7.
Сама по себе оппозиционность изначально была заложена в субкультуре бугунистов. Ничего удивительного… Особенности возраста… Мир разделился для половозреющих отроков на “бугунь” и “бизде”, но распался, чтобы совсем скоро воссоединиться. В этом новом для ребят мироощущении по определению не могло быть ни позитивного, ни негативного, там была лишь усиленная взрослением самоидентификация “Я—не Я”.
Но в какой-то миг бинарная оппозиция вновь заявила о себе. И уже в яркой оценочности. Не просто “Я—не Я”, а “черное—белое”, “плюс—минус”…
В лексикон проникли слова, сам смысл которых и есть “оппозиция”.
Вся страна тогда следила за депутатскими сессиями, многие из нас, радуясь новизне демократии, — помните? — бравировали модными словечками “фракция”, “оппозиционный лидер”, “консенсус” и т.п. Еще не надоело… Вот и бугунисты, насмотревшись по телевизору парламентских “сериалов”, депутатских склок, взрывных разоблачений, “прониклись”… Стали придумывать называния для противников и своей буховной власти — Триумвирата. Базмасинат, базмасинад, базмасонская ложа — вот что получилось. Трактуя для меня слова, лицеисты поясняли — оппозиция “официальная”. Она не выходит за рамки “бугунистского” движения. Ребята по-прежнему играли, как бы играли… Отыгрывали в рамках собственной культуры абсурд политической жизни. Этимологию этого слова мои собеседники не сумели прояснить. “С пластинки” — и все тут… Но если окинуть памятью весь “бугунистский” лексикон, станет ясна укорененность слов базмасинат, базмасинад. Базмасой в самом начале тинейджеры обозначили “пищу”. Связь прозрачна, как неразбавленное пиво. Базмасинат — “институт”, действующий в иллюзорном “бугунистском” мире ради жратвы. Политическая напыщенность в реальном мире тем самым тоже проанализирована и пришпилена, как бабочка булавкой энтомолога. За счастье народное работают депутаты? Да полноте… В основе всякого их пафоса, телеэкранных рукозаламываний и думских кулакопотрясаний — базмаса… Жратва, добывание себе и своим семейным хлеба насущего!.. По крайней мере, в представлении подростка.
Как бы игровое название противников буховной власти — нерв, утопающий в плоти базовой культуры. Переплетение таких нервов и делает субкультуру субкультурой. По ним, в болях и наслаждениях, в анализах и оценках, и происходит социализация подростка. Но это только присказка… Часть нервных отростков должны бы неизбежно дотянуться и до предельных субкультур. Так вот, базмасад этот — не обозначение ли кроме всего указанного еще и гопоты? У них-то точно — базмаса во главе угла, за кусок горло перегрызут! Не обнаружили ли мы наконец эвфемизм, обозначающий следы люмпен-подростка в жизни подростка-интеллектуала?
Обнаружили!!
Но им оказался не “базмасад”. А хайтырма!
В экономном, абсолютно не терпящем избыточности арго-языке эта хайтырма (варианты: хайтарма, хайторма) сосуществовала рядом с базмасадом. И обозначала то же самое — “оппозицию”. На первый взгляд то же самое (мои респонденты здесь мялись: “Ну, оппозиция, ну, с большой буквы…”). Дело в том, что в границах собственной субкультуры не было ничего, что можно было бы обозначить зловещим словом хайтырма. И с базовой культурой, с реальным социумом оно никак не соотносилась. Не мог уходить этот воспаленный нерв и в сопредельные культуры толкиенистов, эмберитов и им подобных. Слишком зловещ был для этого… Расслабьтесь, дайте волнам эмоций, господствующих в сегодняшнем мире, спокойно омыть вас — и в вас войдут-заговорят два слагаемых загадочного окказионализма хайтырма. Англизированный, широко употребимый подростками “хай” — то есть высший… И “тырма”, некое кавказоакцентное “турма”, тюрьма… И вы почувствуете тот леденящий холод, который анестезирует душу современного интеллектуального мальчика при встрече с представителем люмпен-подростковой субкультуры… И может такой внерациональный способ поможет яснее понять, почему гопники никак не обозначены впрямую в описываемой нами субкультуре…
Этот нерв, эта пуповина могла соединить только два мира — мир бугунистов и люмпен-подростков. Безжалостная, необоримая сила дала о себе знать…
8.
Как-то на моем столе лежал клочок бумаги с почеркушкой: “Сл-рь культ.” То есть “Словарь культуры” — там я записал название и библиографические данные нужной книги. Один высоколобый парнишка увидел эту запись и жутко поразился:
— Это что за “слесарь культуры”?! — и тем самым подарил мне нужный термин. Слесарь культуры! В широком смысле “сл-рь культ.” — ее создатель, “законоположник”, практик, культуртрегер, креатор. В узком — ее исследователь и теоретик. Одна из особенностей подростковых субкультур — зримость, метафоричность, приведение любых психологических и “отношенческих” абстракций к некоему символу, выраженному, как правило, на арго-языке (“настоящий пацан” в делинквентной субкультуре подростков Екатеринбурга — понятие исчерпывающее и конвенционное, понятное каждому). В субкультуре часты отсутствие прорисовок между отдельными элементами и замена этих лакун специфическими наглядными “мостиками”. “Мосты” наводятся конкретно-предметной фантазией подростка.
Фигура “слесаря”, если ввести ее в наш оборот, окажется, по крайней мере, контекстной. Представляемость строгого “арматурного” каркаса базовой культуры и креаторов, “приваривающих” к несущим штангам собственные над- и подстройки — все это вполне соотносится с конкретно-предметным ребячьим мышлением.
Обращаясь к действию пятнадцатилетних екатеринбургских “слесарей культуры” (субкультуры), которые все еще веселятся над пластинкой “Бугунь бизде…”, не обойтись без “слесарных работ” и нам.
В принципе, общий дискурсивный ряд культурологии (равно как и социологии, возрастной и социальной психологии, отчасти — педагогики, политологии) годен для разговора и о подростковых “подкультурах” — в нашем случае, русских подростковых субкультурах 80—90-х годов и, если уж совсем узко, “по материалу”, — о субкультуре микрогруппы. Однако, выражая и исследуя общие тенденции, эти общепринятые терминологические ансамбли не охватывают всей случайности субкультурных проявлений, всего разнообразия их форм и, следовательно, не замечают некоторых важных частностей в ребячьей жизни. А субкультура — по отношению к базовой культуре — это как раз очерк частностей и случайностей. Поэтому, мыслится, анализ любой субкультуры непродуктивен без субдискурса, своей сутью коренящегося в автономном конгломерате подростковых ценностей, норм, стиля поведения, языка (проще, СИУЦНОП!) — во всем том, что и есть субкультура.
И первым делом попробуем вычленить в таком субдискурсе арго-словечко прикольный (прикалывание, прикольность, прикол). Хотя бы потому, что субкультура бугунистов — сплошной прикол. Так они ее сами понимали.
Прикольная культура — смеховая культура.
В словарях общего жаргона самый употребимый перевод слова “прикол” такой: “анекдот, байка, смешной рассказ”; “шутка, розыгрыш”; “что-л. смешное, остроумное”. “Прикалывать” соответственно — “разыгрывать кого-л., поднимать на смех”. А “прикалываться” — “смеяться над кем— чем-либо”.
Тот способ времяпровождения, который тинэйджеры обозначают вышеупомянутыми жаргонизмами, мало свойственен другим возрастным группам.
Популярный уральский журнал юмора “Красная бурда” очень хорошо спародировал такой стиль общения:
“Превет “Бурда”!
Пишут вам две падрушки Наська и Ксюха. Нам по 12 лет. Мы прекольные дивченки. Все время прекалываемся над нашими пацанами. Им по 24 года. Они роботают на кладбище, роют магилы. Да нет нет. Это мы так прекалываемся. Они роботают на оптовом рынке, таргуют лопатами. Нуладно вобщем, прекольное письмо получилось. Пака!..
Анастазия и Ксения,
п. Блестящие стрелки”.
Приколы частенько отнимают львиную долю общения подростков между собой, а иногда и со взрослыми. Служат выплеску безудержной, “шальной” энергии. С помощью незамысловатых шуточек “надцатилетние” поддерживают себя в мажорном настроении, нагнетают, можно сказать, оптимизм. В более интеллектуальных тин-компаниях плоский юмор по любому поводу сменяется остроумием, пародированием реальности.
Но копнем-ка глубже. Молодежный арго-язык на две трети имеет основой своей лексику уголовного мира. И если нужно что-то прояснить в бытовании слова — первым делом стоит покопаться там, в материале, первичном по отношению к молодежному сленгу. Суть каких денотатов выражало и выражает это слово в более узких жаргонах, в уголовно-криминальном, тюремно-лагерном?
“Словарь тюремно-лагерно-блатного жаргона…”6 , кроме общих, фиксирует такие узкие значения: “Показания” и “Способ испытания новичков в камере”. (Приколоть там же “переводится” как:
1) Приблизить к себе кого-л.
2) Привлечь к ответственности за ставшее известным в ходе следствия ранее совершенное преступление.
3) Разыграть, подшутить.)
Что имеем, если обобщить все эти значения? Один достаточно известный и изученный ритуал тюремного быта! Чтобы приколоть кого-то (приблизить к себе, сделать “своим”), его нужно приколоть (разыграть) с помощью прикола (особого испытания). Такой ритуал на “воровском” жаргоне зовется пропиской.
“Прописка” — не что иное, как современное бытование древнейшего обряда инициации, то есть введения новичка, прежде всего — юноши, в некое сообщество. “Наибольшее значение, — поясняют специалисты по тюремному быту, — прописка имеет в камерах малолеток и заключенных общего режима. Неофиту предлагаются вопросы, или он ставится в ситуации, требующие сообразительности, волевой мобилизации, быстрого принятия решений. Все это имеет целью наглядно проявить реальное внутреннее содержание личности инициируемого, степень его самостоятельности, надежности и т.д. От успешного прохождения прописки зависит место в неформальной иерархии заключенных. И наоборот — не выдержавшие испытаний зачастую попадают в касту неприкасаемых, изгоев, занимающих самое позорное и бесправное положение в тюремном сообществе. В некоторых следственных изоляторах, в том числе и в Матросской Тишине, прописке подлежат лица с 16 до 30 лет, в то время как в других местах возрастные лимиты совершенно отсутствуют”7 .
В Екатеринбурге приколы широко стали употребляться юными “гопниками” — каталами, которые тысячами нитей связаны с криминальной субкультурой. “Крутой” парень мог спросить, например, у своего ровесника (одноклассника, случайного знакомого, даже незнакомца): “Какой сейчас цвет на светофоре?” И услышав про “зеленый цвет” (“красный”, “желтый”), сообщал собеседнику, что он, бычара, не прав, гонит лажу, пудрит мозги и достоин самого сурового наказания. Потому что цвет светофора (его оболочки, корпуса) — черный! С мальчиком, не выдержавшим подобного испытания, можно было не церемониться. Не нужно было вовлекать его в картежную игру и выстраивать хитроумные мошеннические комбинации. Можно было доить просто так. Подобные “приколы” помогали гопоте поделить мир ребят на своих и чужих, на настоящих пацанов, с которыми не взападло идти на делюгу (дело), и “лохов”, предназначение которых — вовремя выворачивать свои карманы и поставлять гопникам нужные суммы денег. Примерно такие ритуалы царили и в других городах.
Как заправские “спецы” по слову “прикол”, отметим еще некоторые нюансы его значения. Мелкие провокации оперативников в зоне с целью стравливания зэков (подбрасывание им, например, наркотиков), утверждает упомянутый виртуальный “Краткий толковый словарь тюремного мира”, называются наряду с кумовскими примочками кумовские приколы (для провокаций крупных служат другие обозначения — кумовская шутка, кумовская травка). “Зэка могут провоцировать как заключенные, так и работники администрации. Примочки, приколы, прихваты — способы провокаций в отношении человека с целью поставить его в смешное положение, заставить рассердиться, проговориться, дать о себе информацию и вообще как-то себя проявить”.
Итак, глубинная суть “приколизма” — это вовсе не то, что имели в виду “красно-бурдовые” девочки Анастазия и Ксения из п. Блестящие стрелки, когда сообщали, что “все время прекалываются”. Прикол — не только шутка, розыгрыш. Прикол — дешифровка личности, шире — дешифровка какого-то сообщества.
Следовательно, прикольная субкультура “бугунистов” — субкультура не только смеховая, но и дешифрующая, обнажающая суть явлений. Прикольная, в первую очередь, в отношении гопнических компаний. Но сотворить субкультуру лишь затем, чтобы дешифровать гопников, понять, кто они такие, было бы непозволительным излишеством. Гопы — ж.! — это давно уяснено. Поэтому есть еще какой-то значительный момент, который мы пока не обнаружили, но который существует в самой прикольной субкульутре. Компонентами “смех” и “дешифровка” значение субтермина явно не исчерпывается.
И здесь нужно представлять один мягкий парадокс: почти любой арготизм коннотирует, дополнительно вбирает в себя и нормативное значение. Норма становится дополнением, “привеском” к анормальности. Произнося слово “прикол”, отрок не может не подразумевать (в разной мере, с разной силой яркости) и его нормативного значения.
Отвлечемся от всего “суб” и заглянем к Владимиру Ивановичу Далю. У него прикол: вбитый кол для укрепы чего-л.; колышек для растяжки шатра, палатки; кол для привязки скота (на подножном корму), для гонки лошади вкруг, на верви.
С пометкой “уральское” приведено такое толкование: северная полярная звезда. (Неплохо, а? “Над Екатеринбургом сиял Прикол и указывал отчаявшимся подросткам верный путь”. Похоже, мы действительно на верном пути…)
Приколоть же, по Далю, значит: пришпилить, пристегнуть булавкой, пригвоздить тычком, острием.
Вот и заявлен последний компонент “кристаллизованного” нами субтермина. Связывание. Обездвижение. Пристегивание булавкой.
Прикольная субкультура бугунистов — субкультура не только анализа, смеха, но еще и обороны.
Они щедро делились своим интуитивным знанием, как одолеть абсурд. Бугунисты-старички заканчивали лицей и передавали “дела” своим последователям. В “Священный триумвират” вошли новые ребята. Они расширяли ряды бугунистов. Субкультуру группы они попытались расширить до субкультуры движения. Так возник “Буюк” — “бугуньский учебно-юношеский клуб”. Немного ерничая, сделали удостоверения. Их “партия” должна была насчитывать 150 человек, столько же, “сколько якынов у Фивзи”. Помните, 150 — знак экспансии?
Стала выходить “Бугуньская правда”.
Все было на уровне подкорки, делали то, что сами не всегда могли объяснить и проанализировать. Та же “партия”, по мысли ребят, назвалась БУЮК. Расшифровывалась аббревиатура как “Бугуньский учебно-юношеский клуб”. Но… буюк в словнике “бугунистов” значил — “презерватив”.
Замечаете невидимое движение подсознания? Презерватив — это защита. “Великая” защита!!
БУЮК как задуманное субкультурное движение — это тоже “презерватив”. Социальный презерватив. Защита от тормозных досок на пути социализации.
9.
…Однажды лицеисты “добугунились”-“добуюкались” до того, что фамилию Великого Фивзи записали в классный журнал. Мол, перевелся такой из гимназии № 9. Чудаковатый географ поначалу попался на удочку бугунистов.
— Где Алиев? — спросил он как-то. — Что-то я давненько его не вижу.
— Они придумали Алиева! Придумали! — подскочила со своего места какая-то сердобольная девочка. Но учитель не внял отличнице:
— Как? Я ему уже две отметки поставил. Пусть приходит. Зачеты сдавать надо.
Рыжик поднялся из-за парты:
— Какой зачет? Вы что — не знаете, что отец у Алиева руководит крымско-татарской мафией? “Крымский папа” очень не любит, когда его сына обижают. Нужно ставить “5”.
Чуть позже географ получил паленую, как выразились мои респонденты, записку: “Все-таки надо ставить “5”! А то секир башка будет, пожалеешь!”
Тут географ “сломался”:
— Хорошо, я встречусь с алиевским папой. В час приводите.
Понятно, что талантливый педагог подыгрывал, но от этого игра не становилась для ребят значимей.
Ко встрече рыжий Колик, ставший к тому времени полноправным членом буховной власти, подготовился основательно. Надел бейсболку. Черные очки. Лицо, под крымский загар, замазал тушью. Взял сигарету. Засунул под рубашку общежитскую подушку — какой мафиози без “трудовой мозоли”? В руках Ник держал деревянный пистолет.
Разрулились почти мирно. Географ безропотно поставил незаслуженную “пятерку”. Он так мастерски сыграл на этой “стрелке” роль зашуганного лоха, что рыжик понял в отношении себя, никогда, ни при каких обстоятельствах не станет он исполнять такой вот незавидной роли, не будет заглядывать в рот тому, кто хочет казаться сильнее. А еще рыжик философски подытожил после этой встречи, что любой авторитет, любая крыша, любой представитель “Космоса” — это, если по большому счету, не что иное, как особый устрашающий образ. “Имидж — все!”, как несколько лет спустя прозвучит в одном рекламном ролике… А если этот имидж разобрать по частям — то не так уж и страшен черт, как его малюют.
Чужеродную и опасную для своего существования культуру гопников лицеисты проанализировали, взяв ее на излом с помощью “приколов” собственной субкультуры. Над люмпенской основой — грубой силой, примитивизмом мышления, абсурдом — надсмеялись. Пригвоздили ее тычком, пристегнули булавкой, как энтомологи — бабочку. Все это и было сознательной сверхзадачей для наших “культур-слесарей”.
А арсеналы “булавок” и “тычков” исподволь поставляла собственная субкультура… В рамках возведенного ею антуража можно было ловко противостоять необоримой, казалось, силе. Противостояние шло “бесконтактное”, игровое, стычки происходили в ролевых поединках, но победа была настоящая. Ребята закаляли себя. Их социализация отличалась особыми, достаточно экстравагантными условиями.
Хэппи энд? Вышли добры молодцы бугунисты на “Калинов мост”, обрядили себя в буюк… простите, доспехи — и пала к ногам нечистая криминальная рать? Наивно так думать.
Дав волю своим надеждам, я могу предположить, что были какие-то небольшие у ребят победы над отдельными люмпен-сверстниками, даже ряд таких побед. Могу представить, как тот же рыжик возвращается темными переулками в свою общагу. А завидя встречную фигуру гопника, агрессивную всем своим видом, внутренне собирается… Даже простая уверенность в покровительстве “Алиева” иногда способна повернуть неприятную ситуацию в нужное русло.
Но уже наполняется догадкой душа (да знает!) об истинном итоге прикольной бугунистской субкультуры. Наш субтермин выявил почти все вобранные в себя значения, имеющиеся и в нормативном, и в жаргонном языках… Кроме одного. В “Словаре тюремно-лагерно-блатного жаргона…” приколоть, повторим еще раз, значит “приблизить к себе кого-нибудь”. Нет, к сожалению, необходимости открывать здесь Америку. Все мы давным-давно и поневоле приколоты миром уголовников. Законы тюремного уклада становятся общими повседневными правилами. Как и почему это происходит — рассказано не единожды… И не будем повторяться. Попробуем лишь увидеть напоследок, как произошло сближение двух таких антогонистических по сути субкультур, как субкультура гопников и субкультура бугунистов.
Давайте еще раз оглядим, что известно. Существует бинарная оппозиция “бугунисты — хайтырма”. Бугунисты возникли как своеобразное противоядие абсурду. Но вершиной абсурда для подростков Екатеринбурга — это мы знаем из многолетних “полевых” исследований подростковой жизни — было (и в значительной мере есть и теперь) существование криминально ориентированной люмпен-подростковой субкультуры. Проще говоря, юных картежников-мошенников… Или гопников — слово так укоренилось в нашем языке, что понятно без перевода. Бугунисты могли помнить “пингвинят” — так называли себя юные картежные мошенники, которые собирались в кафе “Пигвин” в конце 80-х — самом начале 90-х. Их взрослыми покровителями были криминальные личности из “Космоса”. Наряду с “пингвинятами” и после них существовало множество иных групп, дворовых, также ориентированных на уголовный мир. Они возникали также при школах, учагах, фазанках (ПТУ). Способом существования этих групп были денежные поборы со сверстников, не объединенных в команды. Исповедовали они “правила настоящего пацана” и навязывали их всем остальным “надцатилетним”. Отголоски этих правил, тяготеющих к криминальным обычаям, до сих пор определяют в какой-то мере жизнь среднестатистического екатеринбуржца-подростка. Вот это все, предположили мы, и есть хайтырма.
Гопники (и шире — уголовники) в том материале, что есть в нашем распоряжении, почти никак не заявлены. Только отдельные упоминания… Наиболее цельным представляется игровой эпизод с занесением Фивзи Алиева в классный журнал. Там один из лицеистов, член “Священного триумвирата”, выступил в качестве “отца” Ф. Алиева. И был как бы “руководитель крымско-татарской мафии”, криминальной личностью. Этот игровой эпизод я предлагаю рассмотреть как ритуал.
Любая юношеская субкультура равноправно укорена в современной ей базовой культуре (именно ее ценностями она манипулирует) и в культуре архаичной, примитивной, дописьменной… Если первая культура реальна, ее можно “потрогать”, воспользоваться ее “ноу-хау” или оспорить ее достижения, то вторая — архаичная культура — фантомна. Это не конкретное культурное “поле”, а скорее модальность культуры, набор неких психических и социогенезисных “лекал”, по которым воспроизводятся одинакового рода символы и “раскрученные” вокруг этих символов ситуации, неизбежно свойственные всем дописьменным обществам. “Лекала” прячутся в нашем подсознании и называются “архетипами”. Карла Густава Юнга не прочитал сегодня только ленивый, поэтому не буду останавливаться на “архетипах”, “коллективном бессознательном”. У молодых глубина залегания этих “лекал” в психике несколько меньше, чем у человека, накопившего жизненный багаж. Раз так — молодые особенно продуктивны в воспроизводстве неких “первообразов” и связанных с ними ситуаций. Это мы и будем иметь в виду, рассматривая однократную сценку в лицейском классе как ритуальное действие… Учтем, что это действие связано с Алиевым. Он с самого начала являлся по сути верховным существом в “племени” бугунистов. После того, как часть ребят закончила лицей и в субкультуре появились новобранцы, новичкам нужно было напомнить, “кто в доме хозяин”. Если хотите, игра, где Алиеву нужно сдавать зачет, — это новое избрание Фивзи на верховнокомандование.
Великий Фивзи в этой ситуации низведен со своего пьедестала и поставлен в оскорбительную для него позицию (впрочем, такое с ним уже случалось, когда-то он превращался в лягушку и пережидал невзгоды на болоте, “тая свет истины”). Теперь он занесен в классный журнал. Его, как простого лицеиста, могут “заставить” отвечать у доски. Ему ставят оценки. Ему нужно сдавать зачет. Он полностью зависит от “географа”. За что так, несчастного? Есть ли аналоги такой немилости в каких-либо дописьменных культурах?
Есть, и сколько угодно! Почти любой ритуал, связанный с повышающей переменой статуса, сопровождается тем, что неофита вообще лишают какого бы то ни было статуса. Кандидат в вожди племени на время превращается в лиминальное (пороговое)8 существо.
Ситуацию лиминальности английский антрополог Виктор Тэрнер9 подробно рассмотрел на примере ритуала вступления в должность верховного вождя африканского племени ндембу (Замбия). Новоизбранный вождь канонгеши в поношенной набедренной повязке укрывается в особом шалаше. Затем начинается обряд, название которого буквально переводится как “говорить о нем <о канонгеши> злобно или оскорбительно”. Действо начинает жрец-кафвана. “Молчи! — произносит он. — Ты жалкий себялюбивый дурак со скверным характером! Ты не любишь своих друзей, а лишь гневаешься на них! Подлость и покража — вот все, чем ты владеешь!..” — ну, и так далее, в том же духе. Потом все члены племени осыпают проклятиями будущего властителя. “Неофит в лиминальности, — процитируем В. Тэрнера, — должен быть tabula rasa, чистой доской, на которой записывают знания и мудрость группы, касающиеся нового статуса; испытания и унижения, которым подвергаются неофиты, имеют подчас грубо физиологический характер и символизируют отчасти разрушение прежнего статуса, а отчасти — обуздывание характера неофитов в целях подготовки их к новым обязанностям и предостережения от злоупотреблений новыми привилегиями”.
И еще: “В большинстве типов лиминальности чувству принадлежности к человеческому роду придается мистический характер, и в большинстве культур эта переходная стадия ставится в тесную связь с верованиями в защитную и карательную власть божественных и сверхчеловеческих существ или сил… <…> Повсюду в мире силы, которые в лиминальности подготавливают неофитов для занятия нового статуса, ощущаются как сверхчеловеческие, хотя они и призываются и направляются представителями общины”10 .
У ндембу с tabula rasa новоиспеченного вождя “работает” жрец-кафвана. Он олицетворяет собой хтонические силы земли. Именно кафвана через череду ритуальных процедур передает новому вождю сакральные знания и соединяет его с миром покровителей.
У бугунистов ту же самую роль выполнил один из представителей буховной власти, то есть, по правилам “бугунистской” игры, жрец. Облачившись в определенный наряд (бейсболка), взяв с собой то, что при других обстоятельствах могло называться предметами культа (черные очки, сигарета, пистолет), и назвав себя “руководителем крымско-татарской мафии”, наш доморощенный жрец показал, на какие сверхчеловеческие силы рассчитывает племя бугунистов и чью карательную и защитную власть оно обожествляет на самом деле…
Хрупкий, недолговечный, легко ранимый мирок бугунистов, а вокруг — необоримая, всесильная, могущественная хайтырма…
***
…А еще у них была своя рок-группа.
— Про что поете? — спросил психиатр военкомата на медкомиссии, когда услышал, что перед ним не просто рядовые допризывники из лицея, а помимо всего прочего еще и без пяти минут звезды рока.
Лицеисты, полуголые, в одних “семейных”, как по команде сбились в кучку и грянули: “Страшный ветер дует по всей земле. Все его боятся, только я борюсь с ним”. И тут же сами осознали комичность ситуации.
О борьбе с ветром — при психиатре! Дон Кихот хоть с ветряными мельницами воевал…
И всю обратную дорогу подтрунивали над собой же. Пробовали на вкус новые призывы: борьбы с норд-вестом и с зюйд-вестом, с пассатами и муссонами…
И только о том ветре, что умеет рядиться в самые крикливые и страшные наряды, никто не сказал. Даже рыжий Колик. Хотя этот сквознячара с убаюкивающим именем “ветер перемен”, откуда ни возьмись, подергал розовый шарф рыжика, снисходительно потрепал его жесткие огненные волосы и на миг выставил на пробу-воспоминание запах деревянной лодки на железных штангах. Ну, что, мол? Пригодилось в жизни твое великое умение бороться с “тормозными” досками?
И рыжик вдруг тоже захохотал:
— Ну, мы дали!.. При психиатре!.. “Все его боятся!.. Только я борюсь с ним!..” Ну, мы и тормозные ребята! Вааще — тормозные!