Письма. Перевод К. Медведева.
Опубликовано в журнале Урал, номер 6, 2001
Перевод Кирилл Медведев
Чарльз Буковски
“Жизнь наудачу”
Избранные письма Чарльза Буковски
Translation. Kirill Medvedev/Tough Press, 2000.
Editor — Ilya KormiltsevДжону Уильяму Коррингтону, от 17 января 1961 года.
Здравствуйте, мистер Коррингтон. Что ж, приятно порой получать такие письма, как ваше. Я получил два таких письма. Молодой человек из Сан-Франциско написал мне, что когда-нибудь обо мне будут писать книги, если это хоть как-то может помочь. Я, положим, помощи не прошу, похвалы также, и крутого из себя не строю. Но я играл с собой в одну игру, игра называлась “Необитаемый Остров”, и когда я околачивался в тюрьме, в художественной школе или направлялся за десятью долларами к окошечку на ипподроме, то спрашивал себя, Буковски, если бы ты оказался на необитаемом острове и никто бы там тебя не мог отыскать, разве что птички да букашки, взял бы ты палку и стал бы писать на песке? Я ответил “нет”, и на какое-то время это решило многие проблемы, заставило идти вперед и делать много такого, чего делать не хотелось, это оторвало меня от пишущей машинки и привело в окружной госпиталь, в палату милосердия, кровь хлестала у меня из ушей, и изо рта, и из задницы, все думали, что я умру, но этого не случилось. И, оклемавшись, я снова спросил себя, Буковски, если бы ты оказался на необитаемом острове и т.д., и знаете, может быть, оттого, что кровь отхлынула из левого полушария, или еще из-за чего, но я сказал “да, возьму”. Я возьму палку и буду выводить слова на песке. Вот так, и это решило многие проблемы, потому что позволило идти вперед и заниматься тем, чем не хотелось, а также сесть за пишущую машинку; и поскольку мне сказали, что еще один глоток меня погубит, я понизил норму до восьми литров пива в день.
Но писательство, конечно же, как брак, или снегопад, или автомобильные шины, дело недолговечное. Можно лечь спать в среду вечером писателем и проснуться в четверг кем-то другим. В среду можно лечь спать слесарем, а в четверг проснуться писателем. Лучшие писатели получаются именно так.
Большинство из них умирают, конечно же, оттого, что слишком стараются; или, с другой стороны, оттого, что становятся знаменитыми — все, что они пишут, публикуется, и им совсем не нужно стараться. Смерть ходит по многим тропам, и хотя вы говорите, что вам нравится то, что я делаю, но я хочу вам сказать, что если все протухнет, то это не потому, что я слишком старался или старался недостаточно, а потому, что у меня иссякло пиво или кровь.
Если это необходимо, то я могу подождать: у меня есть палка и есть песок1.
Джону Уильяму Коррингтону от 1 февраля 1961 года.
Я поимел сегодня девку за 150 долларов, и все же, черт побери, Кор, я напишу тебе ответ, хотя писать письма — не мой профиль, я могу разве что тихо посмеиваться над тем, как разрушаются скалы. Иногда все должно кончаться, даже если только что началось. Лучше б ты мне так и не ответил.
Я никогда не вышвырну мужика за то, что он пьян, зато я вышвырнул за это нескольких баб, и они убрались, эти “подружки на одну ночь”, “моральное насилие”, говорили они; во всяком случае, последняя, редактор “Арлекина”, говорила именно так, а я сказал, ну хорошо, моя мораль чинила насилие над твоей…
Я думаю, абсолютно нормально писать короткие рассказы (1) и считать их стихотворениями главным образом потому, что в рассказах слишком много ненужных слов. А мы сокрушаем так называемую стихотворную форму неподдельным прозаическим словом и сокрушаем форму рассказа, сообщая массу всего на небольшом временном отрезке стихотворения. Мы можем находиться где-то посередине, заимствуя что-то и там и тут, но если мы не можем дать строгое определение, как рассказа, так и стихотворения, означает ли это, что мы непременно заблуждаемся?
Когда Пикассо накладывал кусочки картона и расширял пространство плоской поверхности листа
разве обвиняли мы его в том, что
он скульптор
или архитектор?Человек либо художник, либо кусок резины, и то, что он делает, не обязано отвечать ничему, кроме, скажем так, энергии его творения.
Хочу сказать, что абстрактная поэзия часто снимает человека с крючка при помощи банки лака. Между проницательностью (это может быть синонимом слова “подлинность”) и абстрактностью такая же разница, как между знанием с его инаковым воплощением и незнанием, которое выражается так, будто, может быть, ты что-то и знаешь. Вот чему в основном учат на поэтических штудиях: как накладывать лак, сводить на нет ненужные противоречия между писателем и читателем или разницу в понимании того, каким должно быть стихотворение.
Культура и знание часто воспринимаются как нечто, приносящее удовольствие, не приносящее неудобств и вещающее любезным тоном. Пора покончить с этой херней. Я представляю себе Фроста, размазывающего сопли, он слепой, ему мерещится старый, облезлый кролик, все любезно улыбаются, а он, полный признательности, лжет чуть ли не на каждом слове: “Наш дар скреплен был жертвой многих жизней”.
…Абстрактная манера говорить любезно о том, что вовсе не было любезным.
Боже упаси, я отнюдь не взываю к придуркам, мизантропам или тем, которые только и делают что брюзжат, потому что им вожжа под хвост попала, или потому, что их бабуля когда-то перепихнулась с продавцом мороженого, но давайте все же привлечем хоть маленько здравого смысла. Я ведь не требую многого, но когда слепой, слезливый, убеленный сединами поэт используется… я не знаю чем или кем, самим ли собой, ими, чем-то еще… то я даже стакан воды без боли не могу выпить, и становится ясно, почему я придурок, каких свет не видывал.
Блюющая Дама
Сгорая в воде, утопая в пламени
(1955—1973)
Лошадь за 340 долларов и шлюха за 100
не смейте считать меня поэтом, меня можно встретить
когда угодно, нетрезвого, на ипподроме,
я ставлю на квартеронок, на коренных и на чистокровных,
но разрешите доложить, там есть такие женщины!
они водятся там, где водятся деньги, и иногда
глядя на этих шлюх на этих стодолларовых шлюх
думаешь, а не посмеялась ли природа
наделив их такими огромными жопами и грудями
и пристроив все это таким образом, ты смотришь, смотришь
и смотришь, ты никак не можешь поверить, но это обычные женщины
и потом еще почему-то хочется порвать холсты
и разбить об унитаз пластинки Бетховена, в общем,
сезон продолжался, крутые надирались вдрызг, и все
игроки-дилетанты, поставщики, фоторепортеры,
торговцы шмалью, продавцы мехов и сами хозяева,
в тот день бежал Сен-Луи,
коренной с рывком на финише;
он бежал свесив голову, он был гадок и безобразен
его ставки были 35 к одному, а я поставил на него десятку.
жокей вывел его к бровке, и никто не мог его обойти
даже если б надо было бежать в четыре раза больше
он так бы и шел
всю дорогу вдоль самой бровки
покрывая две мили за одну
он принесся к финишу как угорелый
и даже не устал,
и самая крупная блондинка
с огромной жопой и грудью,
двинулась к окошечку одновременно со мной.в ту ночь я так не смог ее одолеть
хотя из родников разлетались искры
и бились о стены.
потом она сидела в комбинации
пила “Олд Грэнддэд”
и говорила
а чем же ты парень
занимаешься в такой клоаке?
а я сказал —
я поэта она вскинула красивую головку и засмеялась.
ты? ты … поэт?
да, да, именно так, сказал я
именно так.и все же она была по мне,
она была по мне,
и спасибо безобразной лошади
написавшей это стихотворение.
Жизнь Бородина
в следующий раз, когда будешь слушать Бородина
помни, что он был всего лишь химиком
а музыку писал, чтоб расслабиться;
в его доме толпились люди:
студенты, художники, пьяницы, бродяги,
он не умел говорить “нет”.
когда снова будешь слушать Бородина
помни, что жена устилала его рукописями
кошачью коробку
или накрывала ими крынки со сметаной;
она страдала астмой и бессонницей
она кормила его яйцами всмятку
а когда он хотел укутаться
чтобы не слышать шума в доме
она разрешала ему воспользоваться
разве что простыней;
кроме того в его постели вечно кто-то
спал
(сами они если и спали, то раздельно)
и поскольку все стулья обычно были заняты
то он частенько засыпал на лестнице
завернувшись в старую шаль;
она говорила ему, когда надо постричь ногти
прекратить петь и насвистывать
не класть в чай слишком большой кусок лимона
и не давить его ложкой;
Вторая Симфония Си минор
“Князь Игорь”,
“В Средней Азии”
он мог заснуть только положив
на глаза кусочек темной материи;
в 1887 году он пошел на танцы
в Медицинскую Академию
обрядившись в потешный национальный костюм;
под конец вечера он страшно развеселился,
поэтому, когда он грохнулся на пол
то все решили, что он придуривается
когда в следующий раз будешь слушать Бородина,
помни об этом…Любовь — адский пес
(1977)Финал кратковременного романа
на этот раз попробовал
стоя.
обычно
не получается.
на этот раз вроде бы
получилось…она то и дело повторяла:
— Боже, какие у тебя
красивые ноги!все было хорошо
до тех пор
пока она не оторвала
ноги от пола
и не обвила меня ими
вокруг пояса— Боже, какие у тебя
красивые ноги!она весила килограммов
семьдесят
и висела на мне
пока я орудовал.кончив, я ощутил
как боль сковала
позвоночник.я сбросил ее на диван и
прошелся по комнате.
боль не проходила.— слушай, — говорю,
— ты лучше иди. мне тут
нужно пленку в темной комнате
проявить.она оделась и ушла
а я пошел на кухню
выпить стакан воды.
налил полный стакан
и взял его
левой рукой.
вдруг кольнуло в затылке —
я уронил стакан на пол
и он разбился.я залез в ванну с горячей водой
и английской солью.
только улегся как
зазвонил телефон.
я попытался разогнуть спину, но боль
уже добралась до шеи и рук.
я плюхнулся
обратно
потом вылез
придерживаясь
за стенки ванны
в голове вспыхивали
зеленые, желтые
и красные огоньки.телефон все звонил.
я поднял трубку.
— алло?— Я ТЕБЯ ЛЮБЛЮ! — сказала она.
— спасибо, — сказал я.
— ты больше ничего не хочешь сказать?
— нет.
— чтоб ты говном подавился! — сказала она
и бросила трубку.любовь, подумал я по пути
в ванную, засыхает еще быстрее
чем сперма.Танцы в мертвецкой
(1997)Сова
Этой ночью я видел сову.
Этой ночью я впервые видел сову.
она сидела высоко на телефонном столбе
жена направила на нее фонарь
сова не шевельнулась
она сидела в свете фонаря
и поблескивала глазами в ответ.первая сова в моей жизни
сова в Сан-Педропотом зазвонил телефон
мы вернулись в дом.
кто-то звонил чтобы
поболтатьпотом
мы вышли на улицу
но совы уже не былобудьте прокляты, одинокие
может быть, я никогда больше
не увижу совуВсе время война
(1984)Предложено к рассмотрению
хорошо бы умереть за пишущей машинкой,
а не с задницей прилипшей к жесткой больничной койке
я навещал друга-писателя умиравшего в больнице
медленной смертью
самой ужасной
из всех возможных.
и все же каждый раз
он все говорил мне (когда бывал в сознании)
о своем
творчестве (бывшем для него колдовской одержимостью
а не способом самореализации)
и он не противился
моим посещениям
поскольку
знал, что я прекрасно понимаю
все, о чем он говорит.на похоронах
я думал, он встанет
из гроба и промолвит:
“Чинаски, это было совсем неплохо,
стоит попробовать”.он никогда не знал, как я выгляжу
потому что мы познакомились
уже после того, как он ослеп
но он знал, что я понимаю
его медленную и ужасную
смерть.однажды я сказал ему, что
боги наказали его
за то, что он
так хорошо писал
надеюсь, я никогда не буду
писать так же хорошо
я хочу умереть
уронив голову на пишущую машинку
три строки до конца
страницы
догорающая сигарета
в руке, тихо играет
радиохочу писать
настолько хорошо,
чтобы умереть
такБлюющая дама
нам было по 14, мне
Болди и Норману.
мы сидели в парке
по соседству
около 10 вечера
и пили украденное
пиво.вдруг мы увидели, что
к тротуару подъехала машина.
дверь открылась
оттуда высунулась дама
и стала блевать на тротуар.
ее как следует
вывернуло.
она чуть помедлила.
потом вылезла из машины
и направилась в парк.
слегка
пошатываясь.— она пьяная, — сказал Норман, —
давайте трахнем ее!— давайте, — сказал я.
— давайте, — сказал Болди.
она двигалась
по парку
шла неуверенно.
она была не в себе
но молода
хорошая грудь,
красивые ноги.
она покачивалась
на высоких каблуках.— я ей как надо засажу,— сказал Болди.
— я ей как надо засажу, — сказал Норман.
тут она увидела нас
сидящих на скамейке— ой, — сказала она.
она подошла поближе,
разглядывая нас.— ой, какие милые мальчуганы…
нам это не понравилось.
— может выпьем, крошка? —
спросил Норман.— о, нет-нет, мне уже хватит,
мне очень плохо, я подралась
со своим парнем…она стояла покачиваясь
в лунном свете.— а чем я его хуже? — спросил Норман.
— не хами!
— подойди-ка сюда, крошка,
я тебе что-то покажу, — сказал
Болди.— ну я пошла, — сказала она
и двинулась обратно.Болди вскочил (он был изрядно
пьян) и побежал за ней.— у меня есть кое-что для тебя, крошка!
дама побежала.
Болди за ней.
он попытался схватить ее, но
промахнулся, она отпихнула его
своим большим задом, и он
упал на траву.дама побежала к машине
завела мотор
и уехала.Болди не спеша
подошел к нам.— шлюха сраная!
он сел с нами
на скамейку
взял банку пива
и сделал большой
глоток— ей хотелось,
ох, как же ей
хотелось, —
сказал он.— ты крут, Болди, —
сказал я.— думаешь,
она вернется? —
спросил Норман.— конечно, — сказал Болди,
— она же хочет отведать
моего лохматого.вряд ли кто-то из нас
думал, что она вернется
но мы сидели пили пиво
и ждали.мы были девственниками.
но чувствовали себя настоящими
мужчинами
сидели курили, лакали пиво
из банок.потом мы возвращались домой
и
мастурбировали
вспоминая эту женщину в парке
целуя эти винные губы
длинные ноги в свете луны
фонтан в парке извергающий струи
когда родители уже спали
в соседней комнате,
уставшие от всего
этого.