ГЕОРГИЙ ЦИПЛАКОВ
Опубликовано в журнале Урал, номер 6, 2001
Георгий Циплаков
Игра в мордобой
“Человек обезумел. Как сильная, но уставшая от собственного лая собака, он сорвался с цепи и мечется между сараем и поленницей по огороженному двору. В пределах забора тоскливо, тесно и хочется выть. Но то, что находится за забором, — внушает страх. Кто-то очень давно установил эту ограду, а за ней, наверное, творится полный беспредел. Там большой и жестокий Мир, там хаос и насилие, там за все надо платить, начиная с проезда в метро и заканчивая налогами. А здесь хоть и умираешь от скуки, но зато делаешь это бесплатно! Бесплатная уверенность, что живешь своей жизнью и никто не посмеет тронуть тебя в своем огороде, потому что испугается отчаянного воя за забором и надписи “Осторожно, злая собака!” на калитке”. Так мог бы начать очередной опус провинциальный эссеист.
Подобная жизненная позиция существует века. Сведенная в свое время к лапидарным формулировкам, вроде “живи незаметно!” и “хорошо прожил тот, кто хорошо спрятался”, она кочует из эпохи в эпоху, из одной страны в другую. Рушатся великие города, умирают люди, а поиск полюса невмешательства не прекращается и не прекратится никогда. Человек — словно атом в пустоте и с пеной у рта защищает свою “атомарность”.
Конечно, в первом абзаце несколько сгущены краски. Провинциальный эссеист так написать мог бы, если бы писал сам для себя. Эссе в провинции обычно пишут неглупые люди, а поэтому он знает: если заявлять такие мысли с первых полос городских изданий, то кто же будет их читать? Нет, читателя надо успокаивать, попытаться найти в родном огороде позитивные стороны: “Вон морковка взошла, — ну не чудо ли? Вон укропчик вымахал, — вот и славно! Травка под окном, крики детей на склоне холма, солнышко из-за облаков вышло, — что нам надо еще для счастья? А та петрушка за забором… так она всю жизнь там. Нам до нее какое дело? Она, как сорняк, лезет к нам в огород, а мы ее тяпкой, тяпкой. Конечно, всех сорняков не выполешь, но побороться можно. Что-что, а бороться мы умеем! Что? Собака воет? Так ей положено, злее будет! Ты поднеси ей баранью лопатку, и увидишь, душевные муки как рукой снимет!”
Если при этом хорошенько подумать, то никто — ни газетный эссеист, ни читатели, друг другу не верят. Им и не надо. Один обеспокоен заработком денег, вторые получают бесплатные “мысли по поводу” в почтовый ящик и занимаются своими делами. Если опять же вдуматься, ни читателям до эссеиста, ни эссеисту до читателей нет дела. Они взаимно равнодушны, общее у них только одно — забор. О нем и эссе.
Особый случай — равнодушие в современном мире. Раньше позиция “хаты с краю” оправдывалась традициями, религиозными соображениями. Теперь и то и другое отодвинулось на задний план. Я равнодушен не потому, что я верю во что-то или так привык, я как-то особенно, необъяснимо равнодушен, и все тут. Я и мое жилье — вот все, что у меня есть посреди большого города. Я брожу по улицам, одинокий среди людей. Их не то чтобы много, их масса. И когда я иду по Арбату или по Бродвею, людские толпы уходят за горизонт, задевая меня локтями и сумками и наступая мне на ноги. Впрочем, я и сам задеваю и наступаю. Я сам толпа. Мне нет дела до других. Я хочу поскорее вынырнуть из метро, и скрыться в своем подъезде, и подняться к себе на пятнадцатый этаж, чтобы насладиться privacy по полной программе.
Забавно, но почему-то такая философия становится определяющей в больших государствах. В каких-нибудь Нидерландах, где вся страна, как большой огород, думают скорее о более рентабельном ведении хозяйства (пытаются создать образцовый огород), а на необъятных территориях вроде нашей, где до Бога высоко, до царя далеко, все эти мотивы приобретают особую актуальность. И США, как страна больших территорий и мегаполисов — не исключение.
“Бойцовский клуб”: жестокость без насилия
Не нужно много говорить о “культовости” “Бойцовского клуба” Дэвида Финчера. Подобно “Титанику” и “Матрице”, он стал фильмом-вехой, фильмом-индикатором массового сознания. Правда, есть и особенности. Блистательная игра Эдварда Нортона и Брэда Питта, великолепные режиссерские находки и, конечно, захватывающий, полный парадоксов сценарий сделали свое дело — фильм оценило прежде всего молодое поколение. Финчер, как обычно, сделал ставку на шокирующее зрелище, модерновый “клиповый” монтаж и безумный ритм повествования. Все это не подходит зрителям старше сорока пяти, а поэтому в них “Бойцовский клуб”, что называется, не “выстрелил”.
Первое, с чем хочется сравнивать “Бойцовский клуб”, — с так называемыми фильмами насилия в американском кино. Целая традиция, заложенная знаменитым “Заводным апельсином” Стэнли Кубрика, приковывала внимание общественности к теме жестокости в современном обществе. Я, помнится, впервые испытал шок от самой постановки проблемы, прочитав соответствующий роман Э. Берджесса, послуживший литературной основой (фильм посмотрел значительно позднее). Из книги следовало, что насилие вполне может быть обаятельным и иметь множество доводов в свое оправдание. И в книге и в фильме юный Алекс демонстрировал свою оторванность от окружающего мира. Фактически его жестокость — это оборотная сторона равнодушного отношения к людям. Вину и ответственность за это равнодушие Берджесс и Кубрик возлагали на само общество.
Но в “Бойцовском клубе” все иначе. Здесь люди избивают друг друга не абы как, а “цивилизованно”, после работы. В клубе существуют строгие правила, нарушение которых грозит исключением. А самое главное (я знаю, что это прозвучит странно), в “Бойцовском клубе” почти нет физического насилия. Вспомните, все герои добровольно подставляют себя под удары, физические увечья и опасные для жизни травмы осуждаются и не приветствуются. И что совсем странно, несмотря на то, что в фильме действует так называемая “группа риска”, никто не умирает. Угроза жизни показывается очень отчетливо, но самой смерти в кадре нет. Точнее, реально показывается лишь одна человеческая смерть — толстяка Боба (“Его имя Роберт Полсон”). Но что характерно, Боб погибает не в рукопашном бою, а во время очередной диверсионной вылазки от пули полицейского, стоящего на страже закона. Он погибает случайно, его смерти не хотел и не ожидал никто.
Нет, “Бойцовский клуб” — не фильм о насилии, вернее, не только фильм о насилии. Это фильм о равнодушии и отчужденности в современном мире, о болезненном восприятии реальности, это фильм о мазохизме и связанном с ним садизме. Это фильм о сумасшествии одного конкретного человека и о психологическом недуге всего общества. Пора объявить имя философа, в трудах которого все эти темы неоднократно обсуждались, а “фирменные” идеи которого невооруженным глазом заметны в “Бойцовском клубе”. Просвещенный читатель уже должно быть догадался, что имеется в виду Эрих Фромм (1900—1980), мыслитель немецкого происхождения, проживший и проработавший в США более полувека.
Будучи последователем психоанализа Зигмунда Фрейда, он настаивал на реформировании многих положений последнего, а также не отрицал взаимосвязи своей философской программы с экзистенциализмом М. Хайдеггера и Ж.-П. Сартра и охотней всего формулировал свою позицию как “диалектический гуманизм”. Конечно, он и был гуманистом в том смысле, что любой теоретический дискурс начинал с обсуждения проблемы человека, только я бы назвал его гуманизм критическим, поскольку его взгляд на человека был пристальным, без иллюзий, но при этом оптимистичным. Он исследовал возможности человеческой души, а исследование возможностей и есть определение критики.
Целый ряд фильмов последних лет (и не только в США, но и в Европе) обращаются к наследию Э. Фромма. В частности, одна из идей, перекочевавших в “Бойцовский клуб”, — указанное обращение к тому типу насилия, проистекающему в игровой форме: “Наиболее нормальной и наименее патологической формой насилия является игровое насилие. Мы находим его там, где оно используется в целях демонстрации своей ловкости, а не в целях разрушения, где оно не мотивировано ненавистью или деструктивностью. Можно привести многочисленные примеры игрового насилия, начиная с военных игрищ примитивных племен и кончая искусством борьбы на мечах в дзен-буддизме. Во всех этих военных играх речь не идет об убийстве противника; даже если он погибает, то это как бы его ошибка, поскольку он “стоял не на том месте” 1 .
Не нужно, однако, думать, что Э.Фромм идеализирует игровое насилие или сводит все проявления жестокости к игровым формам. Такой подход скорее характерен для режиссера фильма Д. Финчера, у которого из фильма в фильм переходит одна идея: насилие, поданное в игровой форме, игра в жестокость, которая приобретает социальные формы, может изменить жизнь человека к лучшему, избавить его от равнодушия и вернуть ему радость непосредственного удивления жизни. Естественно, для каждого человека, по мысли Финчера, должен быть выбран свой тип игрового насилия. Например, в другом его фильме, “Игра”, представители специальной фирмы по “превращению вашей жизни в Ад” сначала проводят полноценное научное исследование психологических характеристик своих клиентов.
Напротив, Э. Фромм, которому не нужно было завораживать публику неожиданностью подхода, приводит очень много различных модификаций насилия и жестокости и делает одним из основных сюжетов своего творчества изучение “недоброкачественной агрессии”, приводящей к деструктивности (разрушение жизни) и некрофилии (преклонение перед мертвым). Сам за себя говорит только перечень его работ: “Анатомия человеческой деструктивности”, “Бегство от свободы”, “Человек для себя”, “Быть или иметь” и т. п. Фромм лишен всяких иллюзий относительно игровой формы насилия и оправдывает его с некоторыми оговорками: “Конечно, когда мы утверждаем, что при игровом насилии не может иметь место воля к разрушению, то имеем в виду только идеальный тип подобных игрищ. На практике за четко установленными правилами игры зачастую можно обнаружить агрессию и деструктивность. Но даже и в этом случае основной мотивацией является то, что человек демонстрирует свою ловкость, а не то, что он хочет что-то разрушить”2 . Однако этих оговорок оказалось достаточно, чтобы снять “Бойцовский клуб”.
Соседи по жанру
Ключевым понятием и “нервом” философствования Э. Фромма является, пожалуй, словосочетание искусство жить. Большинство людей, утверждает он, думают, что того, что они родились и начали жить, достаточно. Вот допустим я живу, хожу на работу, забочусь о благосостоянии семьи. В череде дел и событий я очень редко задумываюсь над тем, насколько правильно я живу. Но что значит жить правильно? Ведь я живу как живется, от события до события. Подобная логика, по мнению Фромма, и является порочной.
Жизни, развивает свою мысль философ, также нужно учиться. “Складывается впечатление, — пишет он в книге “Человек для себя”, — что современные люди полагают, будто обучение необходимо лишь для овладения искусством чтения и письма, что обучение гарантирует возможность стать архитектором, инженером или квалифицированным рабочим, но что жизнь — дело столь простое и обычное, что и учиться здесь нечему. Именно потому, что каждый “живет” по-своему, жизнь представляется людям той сферой, где каждый считает себя специалистом, знатоком. Но это вовсе не потому, что человек до такой степени овладел искусством жить, что утратил ощущение всех жизненных трудностей. Как раз то, что в жизни превалирует отсутствие подлинных радости и счастья, совершенно исключает подобное объяснение”3 .
Большинство разочарований, болезней, неврозов, социальных язв проистекают от ожидания легкого счастья. Рассуждают так: я родился? Родился. Живу? Живу. Другие тоже родились и живут? Точно так. Другие говорят, что счастливы. Значит, и я должен быть счастлив. По крайней мере, я должен выглядеть счастливым. И когда обнаруживается, что счастье (так обычно называют баланс между внутренним и внешним мирами) не так просто ухватить голыми руками, а если удается, то не просто удержать, тогда все валится из рук, и выходят на авансцену души депрессия, апатия, а то и невроз. И тут Фромм вопрошает: а кто сказал, что счастье должно само “приплывать” в руки? Прийти в мир еще не достаточно, нужно еще должным образом реализовать себя в нем. “Человек пребывает в иллюзии, что он действует в своих собственных интересах, тогда как в действительности он служит чему угодно, только не своим собственным интересам. Для него важно все, кроме его собственной жизни и искусства жить. Он живет для чего угодно, только не для себя”4 .
Все люди соответственно подразделяются на две неравные половины. Первые, их очень мало, пытаются пройти по жизни “продуктивно”, то есть чего-то в ней добиться, создать, оставить после себя ощутимый след. Они постоянно жертвуют собой, не пекутся о сиюминутной выгоде и достойны называться мудрецами. Абсолютное же большинство бесшабашно транжирят отпущенное им для жизни время, неправильно воспитывают свой характер и приобретают “непродуктивную” жизненную ориентацию. И Фромм пытается всесторонне изучить эту ориентацию, критически исследовать ее. Подобно Данте, путешествующему по преисподней, он выписывает яркие типажи непродуктивных характеров. И сценаристы художественных фильмов не стесняются заимствовать его наработки.
В известной степени начало было положено наделавшим шума английским фильмом “Trainspotting” (“На игле”), персонажи которого — британские подростки, “подсевшие” на героин. В этом фильме внутренние монологи главного героя чрезвычайно созвучны рассуждениям Джека из “Бойцовского клуба”. А непосредственно за “Бойцовским клубом” по миру прокатилась оскароносная “Американская красота”, герои которой — школьница-нарциссистка, школьник-некрофил, учитель-мазохист, стареющий садист с симпатией к нацизму — будто бы сошли со страниц книг Э. Фромма. Причем все три фильма сняты в непринужденной манере городского молодежного “стеба”, но конечно, по размаху “Бойцовскому клубу” просто-таки нет равных. Давайте присмотримся к причудливому узору его художественной ткани.
Все на продажу
Эдвард Нортон сыграл в “Бойцовском клубе” странного человека. Однако его странность становится очевидной где-то к двадцатой минуте фильма, изначально он вызывает сочувствие и симпатию. Постараемся описать его психологический портрет и одновременно разобраться, отчего возникает эта симпатия.
Во-первых, мы даже не знаем его имени. В титрах он фигурирует как “narrator”, то есть “повествователь”, “рассказчик”. Мы узнаем его под прозвищами, которые он себе придумывает с целью маскировки, когда выдает себя за смертельно больного. Таких имен звучит по крайней мере два — “Корнелиус” и “Джек”. Последнее звучит более часто, поэтому и мы для краткости будем именовать его этим именем.
Во-вторых, перед нами — типичный представитель американского среднего класса, судьба которого сложилась достаточно благополучно. Он живет на пятнадцатом этаже кондоминиума, работает экспертом в крупной компании. В его обязанности входит посещение мест аварий, — например, автокатастроф, — и определение, насколько виновна фирма-производитель в случившемся несчастье. Он один из многих, он — средний, более того, среднестатистический человек.
В-третьих, его начинает мучить бессонница. Он не удовлетворен собой, своей работой, своим образом жизни. Наблюдая множество смертей по долгу службы, он начинает задумываться над смыслом собственной жизни и не может дать себе рационального объяснения собственного существования. Жизнь становится для него рутиной и непрекращающимся потоком людей, событий, встреч, случайных знакомств и ничего не значащих фраз и жестов. Предсказуемо предельно все — даже цвет галстука у твоего начальника. И самое тревожное — ты замечаешь, что подобный “предсказуемый” образ жизни ведут твои друзья, твои сослуживцы и многие другие. Ты перестаешь замечать, где твое собственное существование, а где тебя пытаются использовать и у тебя начинаются проблемы.
Фромм называет такие проблемы экзистенциальными (от лат. exsistentia — “существование”). Они рождаются в душе от осознания собственной смертности и смертности других. Смерть устрашает сама по себе, но еще страшнее — осознание того, что ты не успеешь сделать в жизни что-то важное, не реализуешь какую-то из главных своих склонностей: “Жизнь человека, начинаясь и обрываясь в случайный для общего эволюционного процесса всего рода человеческого момент, вступает в трагическое противоречие с индивидуальными притязаниями на реализацию всех его возможностей. Об этом противоречии между тем, что он мог бы реализовать, и тем, что он в действительности реализует, человек имеет весьма смутное представление”5 .
Когда же экзистенциальные проблемы начинают волновать человека наиболее остро? Фромм отвечает: когда человек начинает задумываться над своим местом в жизни, что сливается с его размышлениями над местом в обществе. Экзистенциальное и историческое нередко объединяются в человеческом сознании воедино.
Джек ведет чрезвычайно приспособленческий и равнодушный образ жизни. У него нет настоящих друзей и искренних привязанностей в мире людей. Он безразличен к окружающим, отработав в офисе или очередной командировке, он спешит домой. Работа не приносит радости и удовлетворения, он просто научился быть полезным там, где это от него требуется. Он научился продавать себя, выставлять свою индивидуальность на рынок. “В наше время, — пишет Э. Фромм, — рыночная ориентация чрезвычайно быстро прогрессирует вместе с развитием нового рынка, “рынка личностей” — феномен последних десятилетий. Чиновники и коммерсанты, администраторы и врачи, ученые, юристы и артисты — все выходят на рынок… <…> Но все в равной мере в своем материальном благополучии зависят тех лиц, кто либо нуждается в их услугах, либо у кого (на чьих предприятиях и в чьих учреждениях) они работают”6 .
Развивая свою мысль, Фромм даже сравнивает человека с вещью, которая хочет быть проданной на максимально выгодных условиях. “Он испытывает чувства сродни тем, которые мог бы испытывать какой-либо товар, например чемодан на прилавке магазина, если бы этот чемодан мог чувствовать и думать. Каждый чемодан постарался бы выглядеть как можно “привлекательней” и как можно дороже, чем его соперники, чтобы получить более высокую цену. Чемодан, проданный по самой дорогой цене, будет ликовать, поскольку для него это будет означать, что он оказался самым “стоящим”. А непроданный чемодан будет грустным и печальным и страдающим от сознания своей никчемности. Такая же печальная участь может постигнуть и любой чемодан, который хоть и прекрасно выглядит и полезен, но вышел из моды”7 . Постоянно находящийся в дороге, Джек мог испытывать подобные чувства, наблюдая за своим чемоданом. Безусловно, неприятно чувствовать себя как бы с прикрепленным ценником.
Да ладно бы еще только с ценником! При подобном способе существования и внутренний мир, душа становятся пустыми и никчемными. Кому нужна моя индивидуальность, мое неповторимое Я, если требуется только хорошо исполнять свою социальную роль, “взятые на себя обязательства”. “…Тем самым его чувство самоидентификации так же колеблется, как и чувство самоуважения; оно зависит от той суммы ролей, которые человеку приходится играть, — “Я таков, каким вы хотите меня видеть”8 . Не случайно ведь в современном американском обществе так распространена индустрия кинозвезд, которые должны являть собой образцы поведения. Даже если я никогда не стану так же богат и знаменит, как Том Круз или Джек Николсон, я все равно постараюсь вести себя как они, и это избавит меня от мучительных поисков стратегии поведения.
Фромм признает, что рыночная ориентация, в отличие от всех остальных типов непродуктивной ориентации, возникла именно в ХХ столетии, в эпоху тотальной индустриализации. Ведь раньше в процессе рыночных отношений покупатель и продавец долго и тесно общались, а приобретаемые вещи служили едва ли не нескольким поколениям. И только сегодня, когда товары производятся валом, они перестают быть истинно ценными, ими уже не пользуются долго. Вещи становятся одноразовыми. И люди становятся “одноразовыми”.
Обо всем этом рассуждает Джек в своих беседах со случайными попутчиками. “Одноразовыми попутчиками”, как он говорит. Он выбирает их по случайным признакам (у нас похожие чемоданы, чем не повод для разговора?), и знает, что произнесенные вслух вещи тоже будут произнесены только один раз. “Когда пренебрегают человеческой индивидуальностью, отношения между людьми с необходимостью становятся поверхностными, неглубокими, ибо ведь люди взаимодействуют уже не как личности, но как взаимозаменяемые товары. <…> Однако рынок создает своеобразный вид товарищества. <…> Каждый хорошо представляет, что чувствует другой, поскольку все они в одной лодке: каждый сам по себе, боится неудачи и жаждет улыбки судьбы; никого не щадят, но ни от кого и не ждут пощады в этой борьбе”9 .
Вот поэтому герой, которого играет Э. Нортон, и вызывает симпатию в самом начале. Его чувства понятны нам, рядовым зрителям рубежа тысячелетий. Нас тоже окружает диковатый мир рыночной индустрии, и мы отлично научились с ним справляться. Мы тоже ведем беседы со случайными попутчиками. Наши вещи на всякий случай уложены в дорожный кейс. Мы всегда готовы нестись в командировку. И бессонница нам тоже знакома.
“Поплачь, Корнелиус!”
Вспомним тягу Джека к покупке новых вещей. К моменту взрыва в своей квартире он считал, что у него есть все необходимое, — он перечисляет длинный список. Обставить дом стильной мебелью, собрать золотую коллекцию CD, систематически обновлять гардероб, — все покупки расписаны на некоторое время вперед. По вещам судят о человеке, и поэтому они должны говорить сами за себя.
Получается, что мои вещи и есть я. Но так ли это? Не следует ли из этого, что вещи определяют мою личность. То есть моя уникальная индивидуальность зависит от того, что на мне одето и что меня окружает. А так я человек-невидимка, и если с меня снять всю одежду и избавить от привычной обстановки, то я перестану существовать. Обладание, полагает Э. Фромм, это особый модус существования, и в рыночной ориентации он является определяющим. Для меня имеет значение не то, что я есть, а то, что я имею.
Но это же две большие разницы! Можно сказать “я люблю, чтобы быть с тобой рядом”, и это совсем не то же самое, чем “я люблю, чтобы иметь тебя рядом”. Можно сказать “давай побеседуем”, а можно деловито выложить: “имеется разговор”. Можно обучаться с целью стать кем-то в будущем, а можно обучаться, чтобы приобрести что-то в будущем. Наконец, в политике можно быть властью, а можно иметь власть. Любовь и беседа, приобретение знаний и власть, даже вера или память, согласно Фромму, имеют два модуса — бытия и обладания. Первый — всецело положительный, второй — наоборот.
Может показаться, что в обладании нет ничего дурного. Есть я, а у меня есть вещи, что же тут предосудительного? Однако если вокруг модуса обладания выстраивается остальная жизнь, возникает непродуктивная ориентация. Человек перестает учиться жить, перестает существовать как подвижное существо, он начинает рассматривать себя только как совокупность статичных вещей. Могут ли вещи развиваться к лучшему? Не могут! Любое изменение, заложенное в них, есть ветшание, разрушение. А поэтому если мы понимаем себя как вещь, это значит, что мы тоже ветшаем, то есть движемся к смерти. Интересно, что во многих языках слово “иметь” вообще отсутствует, там пользуются заменителями, вроде “эта вещь относится ко мне”.
“При ориентации на обладание нет живой связи между мной и тем, чем я владею. И объект моего обладания, и я превратились в вещи, и я обладаю объектом, поскольку у меня есть сила, чтобы сделать его моим. Но здесь имеет место и обратная связь: объект обладает мной, потому что мое чувство идентичности, то есть психическое здоровье, основывается на моем обладании объектом (и как можно большим существованием вещей). Такой способ существования устанавливается не посредством живого, продуктивного процесса между субъектом и объектом; он превращает в вещи и субъект, и объект. Связь между ними смертоносна, а не животворна”10 . Таким образом, обладая, человек “бежит от свободы”. Иметь — значит отказываться от самого себя. Организм Джека не может смириться с давлением вещей, то есть не желает сам быть вещью. Он откликается бессонницей. А куда идти человеку с психологическими проблемами? Ответ очевиден — к эксперту. К психоаналитику.
Психоаналитик попросту советует Джеку не валять дурака. Его проблемы — от переутомления. “Посетите группу больных раком яичек, — получает Джек ценный совет в придачу к стандартному набору средств от бессонницы, — и поймете, что у вас все не так плохо”. От нечего делать Джек отправляется в назначенное место. И… неожиданно для себя чувствует облегчение.
С этого момента в его душе происходит слом. Облегчение его души приходит к нему извне. Он смотрит на страдания людей и проецирует их боли на себя. Он не противопоставляет себя им, он соотносит себя с ними. Фактически он, здоровый, добровольно становится таким, как они, больные. Он имитирует духовную слабость, чтобы получить облегчение. И почти искренне плачет с несчастным Бобом, уткнувшись лицом в “его толстые сиськи”.
Такое поведение, по Фромму, тоже есть проявление непродуктивной ориентации, только это уже не рыночный тип, а так называемый рецептивный (“получательский”). В культуре этот тип известен и описан под названием мазохизм. “Мазохизм есть попытка освободиться от собственной индивидуальности, убежать от свободы и найти безопасность в соединении с другим человеком. Формы, которые принимает такая зависимость, самые разнообразные. Они могут рационализироваться как жертвенность, долг или любовь…”11 . Таким образом, Джек в поисках счастливой жизни сменил один тип ориентации на другой — из равнодушного он стал мазохистом.
Физическое здоровье Джека улучшается, однако постепенно меняется его стиль жизни. Новый характер поглощает его целиком и полностью. Он уже с трудом отсиживает положенное время в офисе, чтобы вечером самозабвенно насладиться чужими бедами. Он составляет длинный перечень собраний смертельно больных людей, где присутствует под вымышленными именами и получает очередную порцию облегчения. И когда на его группах появляется некто Марла Сингер, такая же симулирующая мазохистка, как и наш рассказчик, он всячески протестует, поскольку его не устраивает, что кто-то похожий на него претендует на получение его удовольствия.
Потребитель-Удовольствия-Извне, каким незаметно для себя стал Джек, уже не может быть равнодушным и отчужденным. Он не может оставаться один, ему постоянно требуется собеседник. Он внимательно слушает, что ему говорят, слушает с открытым ртом. Взамен страхи и бессонница пропадают. И как будто перст судьбы, выглядит взрыв в его квартире на пятнадцатом этаже. Он звонит одному из своих случайных попутчиков, тому самому человеку с точно таким же чемоданом, который, кажется, торгует мылом. Он чувствует, что с ним происходит что-то странное. “Кризис идентичности” — этот кризис современного общества — вызван тем фактом, что члены этого общества стали безликими инструментами, чувство идентичности которых зиждется на участии в деятельности корпораций или иных гигантских бюрократических организаций. Там, где нет аутентичной личности, не может быть и чувства идентичности”12 .
“Мы с тобой такие разные…”
Тайлер Дердон — маргинал и аристократ в одном флаконе. Работая официантом в дорогом ресторане и по совместительству киномехаником, он занимается своего рода культурным хулиганством и, кажется, пытается подорвать устои общества изнутри. Его подрывная деятельность поначалу проявляется по мелочам — в добавке негигиенических ингредиентов в дорогое блюдо (мне пришлось затратить некоторые умственные усилия, чтобы найти приличный эвфемизм) или вставке во время детского киносеанса порнографического кадра и т.п. Впоследствии выясняется, что Дердон ворует жир из больниц для производства нитроглицерина, входящего в состав мыла и взрывчатых веществ. Властный характер и страсть к преобладанию над другими выдают в нем представителя другого типа непродуктивной ориентации, описанного Э. Фроммом. Его характер принадлежит к эксплуататорскому (берущему) типу, эта разновидность личность больше известна под названием садист.
Вот его описание. Не правда ли, очень похоже: “Символом этого типа ориентации может быть злобная линия рта. Они часто делают ядовитые замечания в адрес других. Их отношение к другим окрашено смесью враждебности и стремления манипулировать ими. Любой человек является для них объектом эксплуатации и воспринимается только с точки зрения его полезности. Вместо доверительности и оптимизма, свойственным лицам с рецептивной ориентации, эти люди подозрительны, циничны и источают зависть и ревность”13 .
Эксплуататор, так же как и мазохист, уверен, что счастье располагается вне человеческой души, но если первый пассивно ожидает, когда оно снизойдет, то второй берет его сам со всей решительностью, на которую только способен. Понятно поэтому, почему Джек и Тайлер изначально понравились друг другу. Один пассивно ждет счастья, второй его дает. Такой тип отношений Фромм называет симбиотическими, и это самая верная характеристика взаимоотношений главных героев фильма. Это именно симбиоз, как в духовном, так и социальном плане. Не случайно оказывается, что квартиру Джека взорвал его новый знакомый, и не случайно в конечном итоге Джек перебирается в дом Дердона.
Эта пара вообще добивается многого. Используя мазохистические наклонности Джека, они шантажируют бывшего его босса, благодаря чему получают средства на осуществление задуманного ими Проекта. При этом активным и деятельным всегда остается Тайлер, а Джек лишь с любопытством следит за течением событий. И на любовном фронте роли распределяются вполне предсказуемым образом: Джек явно испытывает чувства к Марле, но ждет активных действий от нее. И когда она звонит Джеку, чтобы рассказать о намерении свести счеты с жизнью (Марла тоже мазохист и ждет активности от Джека), он недоуменно предоставляет ей возможность выговориться и отходит от телефона, не вешая трубку на рычаг. Ситуацией воспользовался садист Дердон, который не только спас Марле жизнь, но и произвел на нее гораздо большее впечатление, чем вечно рефлектирующий Джек. Характерно, что в этой ситуации Джек не знает, как ему себя вести, зато линия взаимоотношений Дердона и Марлы предельно объяснима — садист нашел другого мазохиста. “В области любви и чувств эти люди имеют тенденцию захватывать и воровать. Они испытывают влечение только к тем, кого можно отнять у другого. Привлекательность для них обусловлена привязанностью человека к кому-то другому; они, как правило, не влюбляются в тех, кто не принадлежит никому другому”14 . Стремление быть первым во всем — вот чем одержим Дердон. По крайней мере, так поначалу кажется Джеку, и осознание этого не может укрыться от него, несмотря на всю симпатию. Впрочем, на раздумье у него не остается времени. Все его сознание поглощается Главным Проектом Дердона — случайно и стихийно возникшим Бойцовским клубом.
Бойцовский клуб
В своих сочинениях Эрих Фромм выражает тревогу за состояние общества. Равнодушие и ориентация на товарообмен, составляющие основу современного мира заставляют его серьезно волноваться. Пережив немало социальных катаклизмов, среди которых — две мировые войны, он ощущает тревогу за будущее человечества: “Люди представляют себе 2000 год как год полного осуществления всех человеческих стремлений с конца средних веков и не видят того, что 2000 год может стать не временем исполнения желаний и не счастливой кульминацией борьбы человека за свободу и счастье, а началом периода, в котором человек перестанет быть человеком и превратится в бездумную и бесчувственную машину”15 .
И конечно, человек с такой определенной гражданской позицией не может только абстрактно теоретизировать. Книга “Человек для себя” заканчивается практическими рекомендациями будущим реформаторам общества и носит характерный заголовок “Можем ли мы это сделать?”. В этом разделе Фромм пытается заглянуть в будущее и становится на путь социального проектирования. И обнаруживается, что немалую роль в борьбе за освобождение человечества от непродуктивной установки играет клубное движение энтузиастов: “Один или два человека, всерьез заинтересованные в создании клуба, могли бы пригласить еще человек пять—десять, и из этого ядра могла бы образоваться большая группа от 100 до 300 человек”16 . Клубы должны быть свободны от политических пристрастий и идеологически поддерживаться специально созданным Национальным Советом.
Впоследствии таких клубов должно стать все больше и больше. “По возможности клубы следовало бы сделать смешанными по возрасту и социальной принадлежности, однако лишь опыт в состоянии показать, до какой степени практические соображения способны затруднить подобное смешение; не исключено, что клубам пришлось бы стать относительно однородными, но этот недостаток можно было бы восполнить, устроив дело так, чтобы клубы с очень различающимся составом участников могли регулярно встречаться вместе для обмена взглядами и личного контакта. Клубам следовало бы иметь постоянное место встреч. Им могло бы стать складское помещение или подвал, которые нетрудно найти даже в беднейших кварталах, или же школа, церковь, любое другое здание, которое можно было бы арендовать на собранные членские взносы”17 .
Безусловно, Бойцовский клуб отличается от обычного клуба в силу специфики самой клубной деятельности. Кажется, он основан на эксплуатации человеческой агрессии, которая в других ситуациях приобрела бы более жесткие формы. Люди, приходящие в бойцовский клуб, получают психологическую разрядку и обретают успокоение и психологический комфорт. Правил клуба немного, но они выполняются беспрекословно.
Уже было сказано о том, что насилие в бойцовском клубе носит игровой характер. Но есть еще одно, более прямое объяснение, почему бойцовский клуб пользуется такой популярностью среди мужчин. Дело в том, что сама мужская природа предполагает некоторую наступательную активность, стремление отстаивать и “биться” за себя в обществе. Это есть стремление быстро добиваться цели. “Важнейший вид псевдоагрессии можно в какой-то мере приравнять к самоутверждению. Речь идет о прямом значении слова “агрессия”: в буквальном смысле корень aggredi происходит от adgradi (gradus означает “шаг”, а ad — “на”), т. е. получается что-то вроде “двигаться на”, “на-ступать”. <…> В первоначальном значении слова “быть агрессивным” означали нечто вроде “двигаться в направлении цели без промедления, без страха и сомнения”18 . Вот эти-то чувства и культивируют в себе члены клуба. Ведь в обществе, где превалирует рыночная ориентация и царит отчужденность, наступательная агрессия с целью самоутверждения затруднена. В клубе они компенсируют многое из того, чего им не хватает в жизни.
Хотя “наступательная” агрессия есть потенциальная форма деструктивности, она все же нетождественна ей. “Деструктивность — это активная форма отчужденности; потребность разрушать личность другого возникает из страха быть разрушенным этим другим. Поскольку отчужденность и деструктивность — пассивная и активная формы одного и того же типа отношений, они часто сочетаются в разных пропорциях”19, — пишет Фромм. Страсть к разрушению свойственна скорее хозяину подвала, в котором собирается клуб, который отстаивает право на свою собственность и делает это очень нахраписто. Он приходит в клуб с явной установкой навести порядок, отвоевать свое. “Внешний мир для него всегда содержит угрозу проникновения за воздвигаемую им границу. <…> Люди с этим типом ориентации склонны к подозрительности и обладают своеобразным чувством справедливости, которое, в сущности, может быть выражено словами “мое — это мое, а ваше — это ваше”20 . Такие люди с накопительской ориентацией и пытаются разрушить, сровнять с землей, физически уничтожить все, что мешает им на пути. Понятно, что “Деструктивность — это результат более сильной и более всеохватывающей блокировки продуктивности, чем отчужденность. Это извращенная форма стремления к жизни; это энергия “непрожитой” жизни, трансформируемая в энергию разрушения действительной жизни”21 .
Между тем в Бойцовском клубе ничего подобного не наблюдается. Они приходят в клуб, для того, чтобы жить, и очень скоро для многих из них пребывание в клубе становится делом жизни. Всем своим существованием они восстают против равнодушия, против отчужденности. Они обретают энергию и чувствуют себя сильнее. Словно солдаты, готовы они встать на защиту клуба, если потребуется.
Парадоксальность Тайлера Дердона
А Дердон продолжает устраивать эксперимент за экспериментом. Его неукротимая фантазия заставляет членов клуба вызвать раздражение у равнодушных жителей города. Они ходят по улицам и всеми силами пытаются затеять ссору с прохожими, которые стараются избегнуть конфликтов.
И постепенно личность основателя Бойцовского клуба переосмысливается зрителем. Садизм как бы уходит на задний план. Из чудака-вандала он трансформируется в идеолога и вождя борьбы за здоровое общество. А Бойцовский клуб трансформируется в более масштабный проект “Разгром” с разветвленной сетью филиалов. Фактически с самого начала Дердон проповедует философию самого Фромма, проповедует свободу человека от модуса обладания: “Ты не есть твоя работа!”, “Ты не есть твое имущество!” и т.п. Это — провозглашение модуса бытия. “Быть” — значит отказаться от своего эгоцентризма и себялюбия, или, пользуясь выражением мистиков, стать “незаполненным” и “нищим”22 . Он так и живет сам, в разваливающемся доме, глумясь над накопительскими страстями и равнодушием других. Он добивается от людей (и от Джека в том числе) максимальной самореализации в кратчайшие сроки под страхом смерти.
Члены клуба живут в постоянной динамике и проходят своеобразное тестирование на независимость. У них даже нет имен — поскольку имя тоже предмет, которым человек обладает (позднее до них дойдет, что имя член клуба обретает после смерти). И когда разгром достигает нужного размаха, когда становится ясно, что общественная “Мегамашина” (термин Фромма) скоро рухнет, Дердон мистическим образом исчезает, чтобы явиться Джеку уже совсем в иных обстоятельствах.
Не стану пересказывать финал фильма и разрешение конфликта, чтобы не портить тем, кто еще не смотрел фильм, удовольствие от зрелища. Тем же, кто фильм смотрел, — все должно быть ясно и так. Равнодушие, мазохизм, садизм, деструктивность — все мыслимые формы непродуктивной ориентации проносятся в голове бедного среднестатистического Джека, пока в конце концов он не обретает любовь и не жертвует собой во имя продуктивного существования. Рушащиеся небоскребы, любовь и издевательский порнокадр, оставшийся от почившего в бозе основателя Бойцовского клуба, завершают эту ироничную фантасмагорию по мотивам Эриха Фромма.
1 Фромм Э. Душа человека. М., 1992. — С.21.
2 Указ. соч.
3 Фромм Э. Психоанализ и этика. М., 1993. — С.32.
4 Указ. соч. — С.32—33.
5 Указ. соч. — С.48.
6 Указ. соч. — С. 66.
7 Указ. соч. — С.67.
8 Указ. соч. — С. 69.
9 Указ. соч. — С. 70.
10 Фромм Э. Быть или иметь. М., 1986. — С.103—104.
11 Фромм Э. Психоанализ и этика. — С.93.
12 Фромм Э. Быть или иметь. — С.171.
13 Фромм Э. Психоанализ и этика. — С.63.
14 Указ. соч.
15 Указ. соч. — С.239.
16 Указ. соч. — С.339.
17 Указ. соч. — С.338.
18 Фромм Э. Анатомия человеческой деструктивности. М., 1994. — С.165.
19 Фромм Э. Психоанализ и этика. — С.94.
20 Указ. соч. — С.64—64.
21 Указ. соч. — С.95.
22 Фромм Э. Быть или иметь. — .С.115.