Роман Юшков
Опубликовано в журнале Урал, номер 5, 2001
Роман Юшков
Заметки на полях Оксфордшира
Роман Авенирович Юшков — родился в 1970 г. в Перми. Окончил географический факультет Пермского госуниверситета. Кандидат географических наук. Директор информационного отдела радио “Максимум”. Публиковался в журналах “Пермский пресс-центр” и “Урал”.
Живет в Перми.
Вечное шереметьевское волнение, вроде и беспочвенное, а все-таки… Заглядываю за плечо строгого таможенника — мой рюкзак уплывает в глотку аппарата, и проницательный экран бесцеремонно высвечивает из всех моих сокровищ кружку и бутылку водки. Все работники смотрят на меня уже как на достойного доверия человека и приглашают двигаться дальше. Родина выпустила из своих объятий без слез и горьких сожалений.
Мой гостеприимный хозяин Стив, директор маленького заповедничка Little Wittenham, куда я прибыл на стажировку, живет со своей семьей в деревне Cholsey, в доме, которому лет пятьсот от роду. На деревенском кладбище похоронена Агата Кристи, жившая в соседнем городке Wallingford.
Первые несколько недель, пока не переехал на казенную квартиру в заповеднике, я жил у Стива. Таких старых домов, здесь, впрочем, немало. Про них все известно и прописано в деревенских хрониках: кто, когда, в каком веке здесь жил, какого рыцаря зарезали на постое, какие привидения обитают. Так, Стив, покупая три года назад этот дом, уже знал, что к нему приписаны два привидения: на протяжении последних столетий после полуночи по дому ходит шотландский солдат с разрубленной головой, а в саду периодически видят старую леди в белом. В это охотно веришь, заглянув в глубокий, гулкий старинный колодец на краю сада.
Засыпая у себя наверху, в своей уютной маленькой чердачной комнатке, я не раз призывал к контакту этих своих временных соседей, но не был удостоен их внимания. На мои расспросы о его собственных встречах с загробными аборигенами дома Стив отвечал, что с солдатом и старухой они не сталкивались, но поведал мне о третьем, ранее не зарегистрированном духе. Им оказалось привидение кошки. В моменты, когда тебе плохо и трудно, эта кошка прыгает к тебе на постель и сворачивается клубочком в ногах. Пока ты сквозь дрему медленно радуешься присутствию пушистой гостьи, а потом медленно соображаешь, что кошки-то в доме нету, она уже встает, мягко прыгает с кровати и растворяется без следа. Стив переживал это событие несколько раз и когда решил поделиться со своей женой Роузи, то она закричала, что все это ей уже знакомо.
У Стива и Роузи нетипично много детей — целых три дочки, и все они составляют очень славную семью. Вики и Хлоя учатся в старших классах, семилетняя Мадди — в начальной школе. Маленькая деталь (вначале это было для меня довольно значительной, но потом стало действительно маленькой пустяковой деталью). Мадди угораздило отхватить лишнюю хромосому, то есть ее диагноз — Дауна. Это значит, что она ходит в специальный класс, что с нею занимаются по специальным программам и что от семьи и педагогов ей перепадает больше внимания и любви. В итоге она развивается почти нормально, считается лишь, что с опозданием на два года. Однако она бегло читает, пишет (со счетом есть проблемы), безобразничает по всему дому и вообще — совершенно уверенная в себе, обаятельная и остроумная маленькая леди, без остановки разглагольствующая за обедом и успевающая при этом наворотить полторы порции.
— И как ты находишь это, Мадди? — осведомляется у нее кашеваривший сегодня Стив.
— Неплохо! — отвечает Мадди баском, отпихивая ногою Треве и отправляя в рот очередную порцию мяса чили.
Треве — еще один член семьи, молодой, беспородный и невероятно жизнерадостный пес, названный в честь суперпопулярного телеведущего. Во время ужина его миссия — облизывать все освободившиеся и частично освободившиеся тарелки перед тем, как они поступят в моющую машину. Несмотря на то, что ему покупают разнообразную собачью еду, он, как все собаки, больше жизни любит урвать что-нибудь с людского стола.
В мой второй вечер в Чолзи я пережил маленькое потрясение следующего свойства. “Не осмотреть ли окрестности?” — подумал я и, взяв Треве, отправился бродить по округе. Как только я спустил его с поводка в деревенском парке, он, несмотря на все свое добродушие, подрался смертным боем со встречным кобелем, и мы с кобелиным хозяином еле их растащили. Потому парк мы оставили и пошли куда глаза глядят. Вокруг лежали сплошные поля с малюсенькими перелесочками, точнее, полосами кустарников, по которым и проложены тропы для публики. Вначале я подчинялся строгим письменным распоряжениям водить собак на поводке, но потом увидел, что вокруг ни души, и отпустил Треве на волю. Тот обезумел от нежданного счастья и носился вокруг меня километровыми кругами, безбожно попирая права частной собственности.
Картой я, конечно, несмотря на советы Стива, пренебрег, и мы благополучно заблудились. Балбес Треве, видимо, знал местность хуже меня и даже не думал искать дорогу домой. Когда мне удалось наконец выйти на проезжую дорогу и сориентироваться по указателям, уже начало темнеть. Мы топали в сгущающихся сумерках по направлению к дому с полчаса, пока мое внимание не привлекло какое-то мельтешение, происходящее за полосой придорожной ежевики. Заинтригованный, я потянул Треве за собой, и, нырнув в просвет меж кустов, мы оказались на склоне дорожной насыпи. Мельтешение приобрело четкие очертание, но лучше бы оно этого не делало. Десятки, сотни здоровенных жирных крыс сновали чуть ли не под нашими ногами, прятались в кустарник, выбегали оттуда, не спеша удалялись в сторону поля, садились на задние лапки, грызли что-то. Кое-где шустро сновали кролики. Я спустил Треве с поводка, но этот лопух никого не поймал: кролики убегали от него без напряжения, а на крыс он вообще не обращал внимания.
Позже, во время моих велопоездок, я всюду встречал на дорогах массу раздавленных животных: кроликов, белок, ежиков и крыс, крыс, крыс.
— Что это вы развели в своем Туманном Альбионе такой крысятник? — спрашивал я знакомых биологов.
— Конечно, вам хорошо, у вас такая суровая зима и крыса вымерзает вне помещения, — отвечали они, — а у нас она запросто живет под открытым небом. И что с нею, сволочью, делать?..
В Южной Англии дуют продувные ветра. И хотя температура не очень уж и низкая, такой ветер пронизывает насквозь, особенно если едешь на велосипеде. Совершенно дикие чувства вызывают тогда встречные велосипедисты в велошортиках и футболочках с коротеньким рукавом. Эти англичане все закаленные, как черти.
— Что это ты все время мерзнешь? Ты ж говорил, что почти из Сибири? —удивляются мои здешние друзья.
Я отвечаю, что в Сибири настоящим сибирским джентльменам ходить без медвежьей шубы вообще неприлично, и прошу их поскорей забираться в теплые машины.
Все англичане очень смеются, когда сталкиваются с тем, что телефонный код России 007. Имя знаменитого агента Джеймса Бонда еще у всех на слуху.
Неожиданным открытием стало для меня то, что в большинстве английских домов нету душей. С этой чертовой ванной одни хлопоты: то вылезешь из нее весь в мыле, то неосторожно сунешь ногу под горячий кран. Да и душ там, где он есть, как правило, довольно паршивенький: три струйки и те норовят иссякнуть через 15 секунд. Довольно неудобно чувствуешь себя и в ситуации, когда, гостя в каком-нибудь шикарном доме, принимаешь на ночь душ и, забывшись, заплескавшись, слышишь вдруг из-за дверей робкую просьбу хозяина поосторожнее расходовать горячую воду.
Больше всего англичане нравятся мне своей скромностью. Мне рассказали, что прошлой осенью, во время непогоды, газеты пестрели аршинными заголовками: “There is a mist on the English Chanel. The Europe is cut off”.
Сегодня в заповеднике собирается совет попечителей, которые ежемесячно съезжаются сюда и обсуждают вместе со Стивом, как следует хозяйствовать в заповеднике, какую политику следует проводить в отношении общественности и местных властей, куда следует вложить деньги и т.д. В основном в совет входят люди, известные своими заслугами, в том числе титулованные королевой особы.
В час Стив пришел ко мне в библиотеку и пригласил на ланч с попечителями. Вот это был ланч! Жареная курица, всевозможные овощи и соусы, картошка, вдоволь хлеба, на сладкое — малина со сметаной и сладкий яблочный пирог. Все попечители, а было их человек семь, поглядывали на меня с любопытством. Я старался оправдать доверие, вел с сэром Мартином и леди Вуд светские беседы об охране природы, размахивая руками, описывал Робину Бакстону, как я впечатлен их методами консервации. В то же время мне приходилось внимательно следить, какие из десятка вилок и ножей выбирают для того или иного блюда мои соседи, и я проковырялся и безнадежно отстал от всех. Меня вежливо подождали, но потом, увидев, что я только еще расхожусь как следует, плюнули и ушли совещаться, пожелав мне приятного аппетита.
С аппетитом порядок, будьте покойны, леди и джентльмены! Я остался один за царским столом и тут уж попировал всласть, пройдя еще круг по полной программе.
Вечером, после ужина, Роузи делится со мною своим беспокойством относительно своей старшей дочери Вики: “Ей всего 17 лет, а они уже три года дружат с ее бойфрендом Саймоном! Мне кажется, это нехорошо: девочка себя обделяет. В ее возрасте надо дружить с разными мальчиками. А они прямо как муж с женой!..” Я могу только покивать и разделить беспокойство заботливого материнского сердца.
Разносолов в Англии не сосчитать, а вот хлебушек так себе. Липкий какой-то. Есть его надо осторожно: если неловко откусить, то он намертво прилипает к небу, и тогда оторвать кусок сандвича стоит языку немалых усилий. Пальцами лезть в рот неловко, так что сидишь за завтраком и преодолеваешь этот языковой барьер.
Почему, почему всюду эти идиотские, неудобные отдельные краны для горячей и холодной воды?!
— Потому, — объяснили мне, — что при объединении в одну струю возможно попадание горячей воды в трубу с холодной.
— Ну и что? — подивился я.
— А то, — отвечали мне, — что по гигиеническим нормам нельзя смешивать горячую и холодную воду.
— Это еще почему?
— А потому, — сказали мне, — что питьевой считается только холодная вода.
— Вон оно что!
Но однажды, будучи в гостях у Дай, секретарши Стива, и Дерека, ее мужа-архитектора, обнаружил в туалете при выделенной мне комнате преступно одинарный кран, из которого текла и горячая, и холодная вода! Я сразу побежал к хозяевам узнать, как это они содержат у себя дома такой криминал. Дерек лишь усмехнулся и порекомендовал внимательно рассмотреть выходное отверстие трубки. Я осмотрел, ощупал и с глубоким разочарованием обнаружил, что внутри большой трубы находятся две совершенно самостийных, отдельно для горячей и холодной. Как выяснилось экспериментально, такой кран точно так же, как разъединенные, предполагает, что пользователь будет набирать воду в раковину и палькаться там по английскому обычаю. Потому что под струей такого крана почти так же неудобно мыть руки, как под обычными двумя: один край струи тебя ошпаривает, от другого холод идет по костям.
Проведя уик-энд в милом семействе Дай, Дерека и их десятилетнего сына Сана, я увидел немало нового: утром в воскресенье мы ездили на ответственный, с массой болельщиков, матч футбольной команды Сана с командой другой школы, вечером в Long Wittenham я впервые посетил паб, а в субботу вечером мы съездили в Оксфорд.
— А что вы собираетесь делать в Оксфорде? — спрашиваю я Дай во время наших сборов туда.
— Тратить мои деньги, полагаю, — отвечает за нее появляющийся в дверях муж Дерек.
Отдельная неистощимая тема остроумия Дерека — критика Дай и всех прочих женщин, находящихся за рулем автомобиля. Вот и в этот раз, по дороге назад в Long Wittenham, он развивает эту же тему: встречных и попутных леди было немало. Но вот на обочине появляется благообразная старушенция на велосипеде, и едет она подчеркнуто корректно.
— Я вижу, Дерек, в таком возрасте женщины-водители становятся гораздо лучше, — говорю я ему.
— Да, совершенно верно. Проблема лишь в том, что обычно женщины-водители не доживают до этого возраста.
В “Plough”, маленьком, деревенском, старинном, с низкими потолками пабе, моем первом настоящем английском пабе, Дерек знакомит меня с местным чудаковатым рыбаком, который рассказывает мне, как он ловит щук в Темзе. Я, конечно, не знал, как по-английски щука, но мужик оказался силен в систематике и объяснил, что имеется в виду пресноводный родственник лосося с во-от такими зубами, как у крокодила, да-да, сэр, прямо как у крокодила!.. По мере того, как он брал новые пинты пива, размеры щук увеличивались, как у всех на свете рыбаков.
Вообще, я оказался в центре внимания местного светского общества, которое приняло меня очень радушно и открыто. Дерек сказал мне потом, чтобы я особенно не обольщался, что это специфика сообществ маленьких деревень, что в городских пабах я могу не рассчитывать на такой прием. Здесь, в глубинке, я был не только редким иностранцем, но и первым за всю историю паба русским визитером, по крайней мере на памяти завсегдатаев и хозяев.
После рекогносцировочной пристрелки я избрал свой напиток — крепенький ликер “Южный комфорт” с лимонадом, и все мои новые знакомые любезно заказывали мне его снова и снова. Дерек все ждал, что после следующего бокала я свалюсь под стойку (Sothen Comfort имеет репутацию весьма сильной выпивки), но безуспешно. Только под конец я слегка разошелся и стал учить симпатичную барменшу Кристин русскому питью на брудершафт к восторгу местной публики.
Вчера мне чуть не устроили еврейский погром! Впредь надо держаться здесь с этими евреями поосторожнее. Ехал я ехал вечером на велосипеде, но не по шоссе, а по маленькой дорожке, и заехал в довольно необычное место: над берегом Темзы стояло несколько зданий самой разной архитектурной конфигурации, рядом громоздились какие-то пирамиды, скульптуры, возле которых бродили группки подростков. Я бросил велосипед и пошел обследовать территорию. Мне попалось несколько симпатичных девчушек, которые и рассказали мне, что я попал в Кармел-колледж, известный интернат, в котором собирают и учат разным искусствам еврейских детей со всего света, от 11 до 16 лет. Девчонки были очень компанейские, они показали мне синагогу и прочие местные достопримечательности, и я приглядел особо живописную скульптуру с тем, чтобы сфотографироваться с моими новыми знакомыми на ее фоне.
Тут и появился грозный дядька в ермолке и очень серьезно спросил меня, может ли он мне помочь. Я ответил ему, что да, может: вот мы с девчонками встанем сюда, а ты — вот сюда и нажми вот на эту кнопочку на фотоаппарате. Однако он не выказал более желания помогать мне, а спросил на повышенных тонах, кто я такой, кто дал мне разрешение находиться здесь и как я сюда попал. При этом он так глянул на девочек, что тех как ветром сдуло. Я объяснил ему, что никто мне разрешения не давал, что я-де из России и заехал на велосипеде погостить в их замечательный Кармел-колледж. Однако здесь, в отличие от других мест, упоминание о России мне не помогло, наверное, мужик был наслышан о большой русской юдофилии.
— Это — частная собственность!!! Никто не имеет права находится здесь без разрешения мадам такой-то! Я вообще не понимаю, как вы смогли здесь оказаться, минуя пропускной пункт! Если вы сию же минуту не оставите колледж, я вызываю охранников.
Я поразмыслил и решил, что все равно домой пора ехать.
Несколько дней ассистирую в проведении экскурсии у младших школьников, проводимых образовательным департаментом заповедника. Ребятки очень здоровые и незатюканные, иметь с ними дело нелегко: они бегают, орут, отвлекаются, падают, ползают, визжат и хрюкают без остановки, да еще на английском языке.
— Дети, вы видите этот прекрасный островок заповедного леса, — взывает к ним их миссис, — вы знаете, как мало таких участков осталось в нашем Оксфордшире! Теперь вы понимаете, как надо беречь природу! Вот, например, вы хотите, чтобы этот чудесный лес срубили и здесь, на этом месте, поставили бы какой-нибудь “Макдональдс”?
— Да-а-а-а! Хотим “Макдональдс”!!! — радостно вопит, распугивая птичек, многоголосый хор.
Родное слово встречаешь в чужом языке, как близкого друга на чужбине. Каким-то образом “конка”, разговорное малоросское наименование конского каштана, перекочевало в английский. Вероятно, вместе с самим деревом. В абсолютно чуждом окружении ярко выраженный славянизм “конка” звучит очень забавно.
Англичане никогда не снимают обувь при входе в дом, топают в ботинках прямо по коврам. Моя привычка разуваться у порога воспринимается как милое чудачество. Хозяйка одного дома очень-очень ей умилялась и добавила, что все китайцы, она слышала, тоже так делают.
Остановил в Оксфорде на Broadaireet симпатичную брюнетку (уточнял дорогу), почувствовал акцент, спросил — оказалась румынка, учится в Оксфорде всего третью неделю. Познакомились — зовут Патришей, пообщались очень душевно с полчаса, как добрые соседи с городской окраины, случайно встретившиеся на центральной площади. Знакомства ради и встречи для я крепко, по-соседски, поцеловал ее. Засмущалась: “Ой, что у вас, у русских, так прямо сразу принято…” Глупая, у нас, у русских, еще не так принято.
В среду после полудня по всей Англии у студентов-очников нет лекций. Кто-то проводит это время в пабах, кто-то отсыпается, но, кажется, большинство вываливает на спортивные площадки и играет в футбол, гандбол и прочие спортивные игры. Вся Англия превращается в сплошной стадион, просто голова идет кругом!
Английская кухня очень разнообразна. Я жил у Стива три недели, и Роузи ни разу не повторилась в главном обеденном блюде. Некоторые вещи в английской кухне весьма и весьма странны на вкус. Они не то чтобы очень острые, как мексиканские соусы, а какие-то по-особенному пронзительные, так что сотрясают чувствительную славянскую душу до печенок. Я рискнул бы дать несколько рекомендаций непосвященным отечественным гурманам. Будьте осторожны с незнакомыми сортами пикулей. Не попробовав, не отваливайте себе большого куска рождественского пудинга. И главное. Если вы не рождены под солнцем Туманного Альбиона, если вы с детства не вкушали от яств его, НИКОГДА не прикасайтесь к баночке с надписью “YEAST” (экстракт дрожжей). Не покупайтесь на то, как жирно мажут его себе на хлеб англичане. Богатыри — не вы. А вы можете не пережить этого опасного приключения.
Проводив пару раз Мадди на ее занятия и понаблюдав за детьми, приходящими к нам в заповедник, я почувствовал, что здешняя школа действует прямо-таки на совсем других началах, чем наша. Главным из них является принцип игры. Учителя прыгают вокруг детей на задних лапах и стараются увлечь-вовлечь-заинтересовать. Дети снисходительно присоединяются. Не говорю уж о том, что каждый из них прекрасно знает, что учитель не имеет права тронуть его пальцем или оскорбить словом или действием, в противном случае на него можно и в суд подать.
Все здесь неистово критикуют правительство за подражание Америке (в строительстве, в дизайне, в практике менеджмента). Только и ворчат по разным поводам: “Скоро станем 51-м штатом!..” В этом слышится скрытый страх бывшей сверхдержавы и суперметрополии.
Пару раз проносясь в машине по улицам, ловил краем глаза совершенно неприличную надпись. Наконец-то смог разобрать ее целиком: невинное слово “Pedestrian” — пешеход, всего-навсего обозначение пешеходной дорожки.
Прожив три недели в Cholsey, в доме Стива, я перебрался в Little Wittenham, в непосредственную близость к заповеднику, и зажил автономной жизнью. Коттедж, в котором я соседствую с Кэфи и Нилией, такими же временными работницами заповедника, обеспечен всем необходимым и даже сверх моих скромных потребностей. Пришлось осваивать все эти стиральные машины и духовые печи с ЧПУ. После деликатесов, что готовила Роузи, мои вареная картошка и спагетти с сосисками, даже сдобренные всякими экзотическими соусами, кажутся пресноватыми.
Отдельной проблемой оказался шоппинг. Мне, выросшему среди аскетических пермских прилавков, декорированных фигурными батареями кильки в томате, очень трудно сделать свой выбор в огромном супермаркете близлежащего городка Валипгфорда с тысячами разнообразнейших продуктов. Названия многих из них отсутствуют в моем оксфордском словаре, а не то что в голове провинциального командировочного парня. После нескольких первых мучительных закупок я наконец нашел свой руководящий принцип! Курсируя между бесконечными рядами, я выбираю товары с красными ценниками, т.е. с подходящими к концу сроками реализации и, соответственно, со сниженными ценами. Смешно нам, вскормленным на пестицидах и гербицидах, бояться просроченных английских йогуртов и кетчупов. Что еще с нами сделается, детьми стронция.
Практически все англичане прямо переполнены иронией и скепсисом по отношению к американцам. И ведут-то те себя нахально, и научные звания-то у них липовые, и еду-то они себе готовят не по-людски. С каким удовлетворением Роузи рассказала мне историю из периода их со Стивом жизни на Ямайке!..
На Ямайке проводился какой-то чемпионат, кажется, по гольфу. Приехавшая американская команда выделялась из ряда всех остальных шикарными костюмами, шикарным спортинвентарем, шикарным обеспечением. Но к моменту начала соревнований со всеми янки произошла большая неприятность. Дело в том, что гигиенические нормы на Ямайке выполняются не слишком строго. Вода очищается похуже и все такое. Ни одна другая, в том числе английская и прочие европейские команды, на эти мелочи не прореагировали, а вот приученные к полной дистиллированности и стерильности желудки американцев не выдержали. Причем сразу у всей команды и всех сопровождающих лиц! Бедняги так и не появились на игровом поле. То-то было радости и ехидства у всего присутствовавшего Европейского сообщества!
Вчера заходил опять в лонгвиттенгемский паб “Плуг” и встретил там заезжего норвежца. Даже если бы мы не познакомились, можно было догадаться, что он не здешний. Он нахваливал пиво, более дешевое, нежели в Скандинавии, шумно разговаривал и выглядел большим белым медведем среди осторожных, аккуратных английских лисичек. Слегка неуклюжим, добрым и сильным. Уральский медведь, в свою очередь, зашевелился у меня в душе, чувствуя родственную симпатию. Поговорили очень по-свойски.
Вот и небольшой конфликт в моей английской жизни. И из-за чего?! Да все по тому же глубоко уважаемому и пошлейшему поводу — эмансипации! Зашел как-то в офис заповедника и натолкнулся на Кэффи, возящуюся с ксероксом. Черт дернул меня за язык, и я сказал, чтобы сделать девчонке приятное:
— Слушай, ты классно выглядишь сегодня!
Она прореагировала странновато: никак. Не взглянула и не издала ни звука. Я вышел из комнаты и забыл про эту встречу. Через пару дней ко мне подошла Джулия, взрослая дама, руководительница образовательного департамента.
— Зачем это вы, Роман, смущаете молоденьких девушек? — спросила она шутливо.
— О чем вы, Джулия? — не понял я.
— О Кэффи!.. — ехидно засмеялась она.
В тот же день, встретив Кэффи, я обратился к ней с расспросами:
— Кэффи, что за дела, объясни, дорогая, будь любезна? Вначале ты как-то странно реагируешь на мои комплименты, а потом еще и жалуешься Джулии…
Она побагровела и начала вещать, что она не хотела разговаривать со мной на эту тему, но если уж я начал, то она мне выскажет, она мне объяснит, что я не имею никакого морального права говорить ей такие вещи: никто, за исключением очень близко, очень давно знакомых людей, не имеет права говорить это, поскольку это совершенно личные сферы, это странно, неприлично, неприятно и т.д. и т.п.
— Но ведь я хотел лишь поднять тебе настроение, разве я сделал что-то дурное?!
— Да! Ты смутил меня!!!
Я поспешил извиниться за свое поведение и вообще порядком оторопел.
Но не надолго. В другой раз я опять попал с нею же впросак, влекомый лучшими своими побуждениями. Кажется, наши отношения вполне наладились, мы беседовали пару раз совершенно дружелюбно. И вот, столкнувшись с Кэффи на лесенке воскресным утром, я позвал ее с собою на службу в соседнюю церковь.
— Я не хожу в церковь, я не верю в Бога, — ответила она мне с прохладцей. Наивно надеясь растопить этот холодок (только позже я усвоил, что если британец счел нужным напустить холодок, то его не растопить и дюжиной АЭС), я ляпнул что-то типа: “Да пошли, Кэффи, попоешь со всеми, помолишься, — авось и поверишь!” Она, черт подери, опять промолчала и ушла, а в последовавшей через пару дней беседе я снова узнал, что грубо вторгся в ее личный мир, в самые интимные его области, что никто никогда не имеет права делать столь легкомысленные высказывания на столь серьезные темы… Я снова смотрел и дивился, и даже не тому, что такой пустяк может вызвать такую бурю, а тому, что эта буря не была женской истерикой, ничего подобного! В голосе этой 23-летней вспыльчивой дамочки звенел металл, и именно это было непривычно, странно и страшно. Я горячо раскаялся и впредь ходил мимо Кэффи плотно стиснув зубы, чтобы не сказать чего-нибудь, помимо “привет”.
На досуге мы обсудили это происшествие и всю современную английскую ситуацию со Стивом. Он согласился, что эти эмансипированные женщины действительно одурели: в любом слове и действии им видится сексуальное принуждение, за которое они норовят сразу тащить в суд, или просто стремление со стороны наглых мужланов руководить ими. Лишь тут я сообразил, что главный предмет возмущения этих особ — априорное право мужчин осуществлять патронаж над женщинами, патронаж во всех смыслах: административный, интеллектуальный, финансовый, сексуальный и т.д. А русские женщины так только и требуют от мужиков этого патронажа.
Задним числом я проанализировал историю своих отношений со Светкой. Практически за каждый элемент моего ухаживания по современным американским, английским и прочим западным нормам я заслуживал судебного преследования, и, без сомнения, мои действия были бы квалифицированы как сексуальное домогательство. Чем я глубоко горжусь.
Марк, работник экологического департамента заповедника, как-то обмолвился, что он хотел бы жить в Новой Зеландии. Потому что там сохранилась девственная природа, людей там на такой же территории раз в 15 меньше и люди там якобы дружелюбнее и приветливее, чем в задавленной стрессами Англии (“Более приветливых и дружественных людей, чем англичане, я себе не могу представить”, — отметил я про себя). Но там пока для него нет работы. Я спросил, не будут ли его старенькие родители страдать оттого, что сын где-то на другом конце света. Он посмотрел на меня с недоумением. “А что такое? В чем проблема? Будут иногда приезжать ко мне в гости. Им это очень понравится!..”
Этот разговор натолкнул меня на серию вопросов, которые я задавал разным людям с целью выяснить отношение к эмиграции. Вырисовывается любопытная картинка. Если человек уезжает в другую страну, потому что там ему будут платить за ту же работу больше (многие уезжают отсюда по этой причине в США), то это нормально, все понимают и одобряют его действие. Но если человек, уезжая, говорит, что ему не нравится Англия (политический курс, люди, отношения и т.д.), все гневно (насколько это возможно у англичан) осуждают его поступок. Ситуация, пожалуй, прямо противоположная российской.
Как-то, сидючи в пабе, один здешний знакомый, из тех, что питают нездоровый интерес к России, спросил меня:
— Я понимаю, чего хотят наши политики: они стремятся к власти, а потом стараются удержать власть, не позволить себя спихнуть конкурирующей партии. А вот чего хотели ваши коммунистические лидеры? Им не надо было соревноваться с другой партией, они обладали безраздельной властью. Каких же целей они пытались достичь в своей политике?
Этот вопрос заставил меня вдруг задуматься надолго. Парень, кажется, так и ушел, не дождавшись моего ответа. Чего, действительно, все эти чудаки добивались, будучи навepxy, — Сталин, Хрущев, Брежнев? “Сделать страну великой”, — такой у меня созрел ответ. Больно уж красиво звучит! Пойду еще подумаю.
Были с Марком по делам в Лондоне. Я заглянул полюбопытствовать в попавшийся по дороге секс-шоп. Марк не пошел, присел сиротливо у порога и ждал меня на улице. Я потом в недоумении спросил у него, почему он не зашел со мной. Оказывается, порядочному джентльмену или леди неприлично ходить по секс-шопам без партнера. Что делать, старая добрая Англия, блин, традиции.
Англичане, говоря о Великобритании, постоянно используют словосочетание “в этой стране”. Наши русофилы обязательно обвинили бы их на этом основании в не-патриотизме и жидомасонстве.
Вот англичане бы удивились!
После известных инцидентов с Кэффи я стал внимательно присматриваться к английским женщинам всех возрастов и сословий и сделал печальное для себя наблюдение. В отличие от русских, у большинства из них наличествует, просвечивает этот металлический стержень! И, вероятно, это не имеет сильной связи с феминизмом, который только обнажает изначальное природное свойство.
Как-то я сидел дома у Стива и болтал с его старшей дочкой Вики. Вдруг пришла Роузи, как-то вмешалась в наш разговор, попеняла Вики на что-то; нет, конфликта не чувствовалось, лишь какое-то минимальное напряжение, но я вдруг увидел!.. Вики повернулась ко мне в каком-то определенном ракурсе, использовала какой-то определенный тембр своего голоса, — еле заметный холодок в глазах, чуть проявившаяся твердость интонации, — но я уже успел увидеть в моей собеседнице, миленькой, стройненькой 17-летней блондиночке, такой же тонкий упругий железный стерженек. Не то чтобы Вики потеряла все свое обаяние, но мне сразу стало как-то грустно и прохладно у пылающего камина. Я распрощался, сел на велосипед и поехал в свое одинокое жилище в Маленький Виттенгем.
Осталось еще исконное гостеприимство в английской глубинке! В субботу, слегка поплутав в своих велостранствиях, заехал черт знает куда, точнее, в деревеньку Ben-ick Salome. У церкви столкнулся с чудесной, восторженной (без железа!) женщиной Мери, церковной старостой, которая, узнав, что я из России, обрадовалась неописуемо, стала рассказывать, как она любит русскую духовную музыку, и тут же позвала к себе домой. Она оказалась школьной учительницей домашнего хозяйства, а ее муж Крис — архитектором, и, только проговорив с ними с час и съев замечательный ужин, мы натолкнулись наконец на то, что они — друзья Дай и Дерека. Мир может быть очаровательно маленьким, особенно английский! На прощанье я не преминул попросить Мери показать, как она умеет профессионально зашивать драные русские рубашки, что она с радостью и сделала.
В другой раз, по дороге в Ватлингтон, у меня раскрутился болт на руле велосипеда и переднее колесо стало само принимать решение о том, куда мы с ним едем. Я надеялся добраться до какой-нибудь припаркованной машины и попросить помощи, но после того, как пару раз чуть не заехал под колеса встречных грузовиков, решил, что дальше так ехать нельзя. В довершение всего пошел дождь. “Как же, допросишься в этих джунглях частной собственности чего-нибудь”, — думал я, сворачивая в придорожную деревушку, обезлюдевшую по случаю дождя. И был, как всегда, не прав!
Когда в конце переулка хлопнула дверца машины (кто-то собирался отъезжать), я помчался туда и перегородил дорогу, крича на ходу, нет ли случайно у них под рукой велосипедного ключа, а то меня вот руль тут чего-то зачем-то… Из машины сразу выбрался впечатляющего объема толстяк и стал внимательно изучать проблему моего транспортного средства. “Да, я надеюсь, что смогу помочь вам! Идемте!” — сказал он, закрыл машину, и мы пошли к его дому за полквартала от этого места. Он зашел в дом, и почти сразу в дверях показался другой, уже вообще невообразимый толстяк в одних трусах. Он приветливо помахал мне рукой и стал торопливо натягивать рубаху, еле сходящуюся на пузе. Через пару секунд он в рубахе, неизменных трусах и босиком уже шлепал под дождем по лужам к гаражику, пристроенному к их дому, а за ним бежал мой первый знакомый. С трудом втиснувшись в двери гаража, они стали греметь железом и обсуждать стратегию ремонта моего велосипеда. Минут через пять все было закончено, и я счастливо двигался дальше, коря себя за постыдное неверие в человечество, в английскую его часть.
Вечером, точнее, до двух часов ночи, на квартире одного из сотрудников была вечеринка молодежной части работников заповедника. Все, как водится, со своей выпивкой, как правило — с пивом. Заказал Марку по этому случаю бутылку какого-то красного и один ее выдул. Сначала было ничего, довольно оживленно, а потом стало скучновато. Ни танцев, ни парочек, один треп о всяких пустяках.
Тут приходит молоденькая Лора из образовательного департамента, весьма навеселе, и еще здесь поддает. Стала очень красивой, свободной и разговорчивой, хотя обычно мышка-норушка. Все шу-шу-шу про нее между собой. А ну, думаю, вас на фиг, долг каждого нормального мужчины — воспользоваться слабостью женщины, а у вас — никакой реакции. Подходящая музыка заиграла, я увлек ее танцевать, стал нашептывать комплименты и целовать в ушко. Лора вообще преобразилась в принцессу, отстраняется этак слабо и смеется при этом грациозно. Вся публика глаз с нас не сводит, тоже посмеивается по-идиотски в кулачки, но я Лору к ним спиной держу, чтобы не обращала на них внимания.
Я потом спрашиваю у Марка:
— Что это все жались, как олигофрены?
— Понимаешь, — говорит, — у нас не принято танцевать, когда никто другой не танцует.
Не принято? Да-а, мои соболезнования. Ну, не принято — принимайте, расширяйте горизонты сознания.
Цивилизация не стоит на месте, движется потихоньку в сторону возрастания гуманности, освобождает себе место в пространстве мира, и это радует. Помимо повсеместно распространенных (практически каждый 10-й) вегетарианцев, я встречал ВИГАНОВ (vegan, производное от “вегетарианца”). Виганы не только не берут в рот мяса, рыбы и яиц, они не едят также меда и масла, не пьют молока, не носят не только натуральную кожу, но и шерсть, т.е. отказались от всех продуктов, полученных в результате насилия и эксплуатации животных. По официальной статистике, виганов уже более 300 тысяч в Великобритании.
Но виган — не предел совершенства. В последние годы здесь появились ФРУТЕРИАНЦЫ, которые отказались помимо всего вышеназванного и от хлеба, от круп, от всех макаронно-мучных изделий, то есть от продуктов, связанных с убийством растительных организмов. Они признают лишь то, что природа сама предназначает для этого: плоды деревьев и кустарников, ягоды. Это действительно впечатляет!.. Не знаю, разумно ли это, но примеры такого ежедневного героизма облагораживают род человеческий.
Английская манера мытья посуды (там, где нет моечных машин) отлична от нашей. Обычно они напускают в раковину воды, выливают туда полбутылки моющей жидкости и производят затопление тарелок и кружек. Пузыри летят во все стороны. Посуда полощется и бултыхается, извлекается и складывается. После этого клочья пены легонько смахиваются тряпкой, и посуду ставят досыхать на обычное место. Наверное, в их чистящих средствах поменьше боевых отравляющих веществ, чем в наших, произведенных на конверсионных заводах, но есть с мыла все равно довольно непривычно.
Язык, будь он неладен, имеет дурную привычку развиваться, и ты, не будучи включенным в процесс его развития, постоянно накалываешься на это. Вот употребил известное мне по учебникам советских времен слово “gueer”, имея в виду нейтральное значение слова “странный”. Мои собеседники сначала округлили глаза, а потом стали кактаться со смеху. Оказалось, за последние годы слово проявило игривый нрав и приобрело новое значение: гомосексуальный и все, что с ним связано.
Среди прочих мест я побывал в недельном экологическом волонтерском лагере под названием “Осень в Оксфордшире”. Работали в маленьком заповедничке “Дубовый холм”, расчищали луга, вырубая неистребимый и жутко колючий боярышник. Жили в деревенском клубе мужской компанией в двенадцать человек, от школьников старших классов (у них в конце октября каникулы) до пенсионеров, сами себе готовили.
Я в очередной раз убедился, что англичане — умелые кулинары и большие гастрономы. Наш образ жизни отличался завидной систематичностью: спим, едим, работаем, ходим в паб, спим. Все присутствующие — очень симпатичные люди, средний и рабочий классы. Ничего примечательного не происходит. Несмотря на целенаправленные походы в питейные заведения, никто не напивается. Ну, разве что начинают чуть погромче смеяться. Конфликтов отцов и детей не видать: пятидесятилетние, тридцатилетние и пятнадцатилетние говорят на одном языке и прекрасно понимают друг друга. И вообще не видать никаких конфликтов. Отношения очень ровные, очень вежливые, очень дружелюбные.
И такое ощущение, что они (отношения) не развиваются! В течение всей недели все то же самое, все те же разговоры (часто весьма остроумные) о политике, экономике, рыбалке, пиве. Люди не расходятся и не становятся ближе. Все та же дружеская предупредительность.
Забавные случаются диалоги на стыке двух культур. Тот же волонтерский лагерь, ланч в середине рабочего дня, я уединился в сторонке и пишу свои заметки. Подходит Джейсон, один из двух штатных лагерных лидеров. Опять, наверное, хочет напомнить о технике безопасности при работе с пилой.
— Роман, ты счастлив? — спрашивает он, приблизившись.
— М-м-м… — слегка оторопев, мычу я, разом стараясь припомнить все кухонные разговоры о смысле и радости человеческого бытия, — ну, в общем, наверное…
— Тогда о’кей, — говорит Джейсон, — а то я думал: вдруг ты несчастлив.
— А что, Джей, это твоя обязанность — обеспечивать, чтобы все в лагере были счастливы?
— Да, — говорит он с обычной английской учтивой улыбкой, но достаточно серьезно, — ведь я же лидер, я должен заботиться о людях во всех отношениях.
Очень мило с его стороны.
В Оксфорде все есть. Каких только разных кухонь здесь не отведаешь, если в твоем кармане водятся фунты: рестораны, пабы, кафе самой разной национальной ориентации. Есть даже монгольский бар, прости Господи. А русского вот ничего нету, тарелку борща не купишь и за миллион, никто ничего не организовал. Безобразие, куда только новые русские смотрят.
Только здесь до конца понимаешь, как тоталитарны наши русские бытовые нормы поведения. Что за кондовая традиция встречать человека по одежке, по тому, насколько внешний вид подогнан под общий образец! Вот, например, Пол, второй лидер нашего лагеря. Славный малый тридцати трех лет, вполне достойный уважения человек, высокопрофессионально работающий в заповедном деле и в организации деятельности таких временных экологических групп, как наша. Носит не только десяток сережек в ушах, но и зеленые волосы. “Почему?!!!” — так и слышу возмущенный вопрос добропорядочной русской публики. Да по кочану, добропорядочная публика. Нравится ему. Наверное, он хочет, чтобы наша маленькая планета была чуть-чуть зеленее. А может быть, он работал на текстильной фабрике, где волосы красили в зеленый цвет бесплатно. Это неважно. Главное то, что его зеленые волосы не становятся препятствием между ним и, например, людьми в галстуках и вообще без волос. Здесь смотрят на человека, а не на одежку и не на волосы.
Далеко бы он ушел в России со своими зелеными волосами!..
…Однако по истечении некоторого времени понимаешь, что английские пабы, куда меня неустанно приглашают все новые знакомые, — места довольно скучные. Душно, темно, накурено, все пиво пьют. Ни тебе мордобития, ни “ты меня уважаешь?”. Одни бесконечные пустые разговоры. Разговоры не как обмен информацией, не как выплеск страсти, сильной искренней эмоции, а как мирный, тихий акт коммуникации и выражения солидарности друг другу. Наверное, это хорошо, но уж очень тоскливо.
Идешь пасторальным сельским ландшафтом и лирическим взором натыкаешься на надпись, которая гласит, что вход на территорию пастбища с собаками запрещен, и разъясняет, что собаки кусают, пугают, нервируют овец, поэтому, в соответствии с законом, в вашу собаку могут стрелять.
Да-с, святое нерушимое право собственности.
В последнее время мне удавалось в основном под разными предлогами избегать хождения по пабам. В лагере я тоже пару раз сослался на усталость и остался дома, но делать это постоянно, все время демонстративно пренебрегать таким краеугольным камнем английской культуры, как паб, все же неудобно, хотя никто, конечно, ничего мне не скажет. Нашел спасительный вариант! Хожу, не отрываюсь от общества, но больше не сижу тупо, не внимаю бесконечным светским беседам, а сажусь в светлый уголок и пишу эти свои заметки, прямо как, блин, Хемингуэй в “Празднике, который всегда с тобой”. Хорошо человеку, привыкшему к ручке и бумаге, всегда можно оправдать свое безделье иллюзией творчества.
В одну из последних ночей в лагере мы всем составом поехали в Оксфорд и, как всегда, пошли по пабам. В последнем засидка обещала быть особенно долгой, и мы вместе с инженером Аланом отправились побродить по ночному центру. Он бывал здесь лишь пару раз по делам, и потому для него большим откровением было узнать от меня, что то, что он считал Шелдонским Театром, на самом деле Рэдклиф Камера, а то, что он называл Рэдклиф Камерой, по идее называется Бодлинской Библиотекой. Я осознал себя большим эрудитом и пришел в замечательное расположение духа, меж тем судьбою мне уже была уготована пренеприятнейшая встреча. На улице Магдалины нам попались на пути трое русских гопников лет восемнадцати. Они стояли, плевали себе под ноги и осыпали убогой матерщиной друг друга и каких-то общих знакомых, отравляя окружающее пространство на несколько саженей вокруг себя тупой агрессией и мерзостью. Общий пафос их речи составляла несложная идея: “Во, бля, классно, загранка! Приехали!..” Сначала мной овладело спонтанное желание дать им по морде, но я справедливо рассудил, что как бы мне не дали. Затем мне захотелось зайти в ближайший автомат, вызвать полицию и попросить ее депортировать этих парней, желательно куда-нибудь на Марс.
Но я всего лишь продолжил экскурсию с Аланом.
Не раз уже, пересекая Темзу на велосипеде то тут, то там, я присматривался к местным рыбакам. В первую очередь впечатляла их отличная экипировка: выезжающие удочки, столики с вставленными в них десятками коробочек с разными насадками и прикормами и т.д. “С таким оборудованием точно не останешься без ухи, не зря они покупают свои лицензии”, — думал я. При всем их техническом оснащении они своим видом, страстью, азартом в глазах наводили меня на простую мысль: “Ну, прямо как у нас где-нибудь на Обве…” Но вскоре мне пришлось убедиться в скороспелости своих аналогий.
…Как-то, проезжая в очередной раз вдоль берега, я остановился, привлеченный видом нешуточной борьбы: взрослый рыбак и помогающие ему двое пацанов лет десяти сражались с большущей щукой, таскавшей их всех троих по берегу. Удилище сгибалось почти пополам, троица суетилась с подсачником и всякими страховочными петлями, из воды периодически показывалась огромная морда. Наконец хищник был истомлен по всем правилам рыбацкого искусства и вытащен на берег. Я поспешил со своими поздравлениями. Меж тем рыбину взвесили, сфотографировали, и мальчишки стали извлекать у нее из пасти крючок специальным приспособлением.
— Поторопитесь, — сказал им их взрослый наставник.
“Куда им торопиться?” — подумал я и спросил вслух, как они собираются готовить свой улов: суп варить или что они там обычно делают со щукой.
— Суп, ха-ха, сварим из нее суп! — засмеялся джентльмен и понимающе подмигнул мне.
— Не вытаскивается крючок, я его обрезаю, — сказал паренек, вытаскивая длинные крюковатые ножницы.
— Давай, давай, — снова поторопил его старший, и они все вместе стали аккуратно опускать щуку в воду.
— Э-э! — забеспокоился я. — Если вы думаете, что она уже уснула, то жестоко ошибаетесь. Лучше бы вам смыть с нее грязь дома, а то знаю я этих живучих сволочей!..
Рыбачки странно глянули на меня и оттолкнули рыбу от берега на глубину. Щука совершенно очевидно оправлялась, шевелила плавниками и приходила в себя, в то время как со мной происходило прямо противоположное. Наконец она оглянулась на меня наглым желтым глазом и бодро поплыла по своим щучьим делам, а я заорал на них:
— Что случилось?!!! Она больная, ядовитая?! Почему вы ее отпустили?!!
Они оторопели от моих вопросов.
— Ничего особенного не случилось, просто мы поймали и отпустили щуку.
— Но почему, почему вы ее не съели??? Ведь она была всего девять с половиной килограммов, еще не старая, очень вкусная!..
Тут уж пришел черед удивляться им. К разговору подключились еще несколько окрестных рыбаков.
— Откуда вы, сэр?
— Из России.
— И что, вы когда там у себя в России ловите рыбу в реке, вы ее едите?
— Мой Бог, зачем же ее тогда вообще ловить!
— Но ведь это спортивное рыболовство! Если вы хотите рыбы, сэр, идите в магазин.
— А что, у вас здесь, в Темзе, плохая гигиеническая обстановка?
— Нет, здесь строго следят за соблюдением всех санитарных норм качества воды!
— Тогда, наверное, ваши лицензии запрещают вам уносить рыбу с водоема?
— Нет! Некоторые рыболовные клубы действительно письменно запрещают, но в наших лицензиях ничего такого не написано.
— Так почему же вы тогда ее не едите?
— Да нам как-то в голову даже не приходило есть эту рыбу…
Немая пауза с обеих сторон. Мы озадаченно смотрим друг на друга и молчим.
Искренне благодарю за все услышанное и сажусь на велосипед. Уже на ходу я слышу последний вопрос:
— Может быть, вы еще используете и травмирующие рыбу крючки с бородкой?..
Иногда я с удовольствием шалю, пользуясь привилегиями представителя иной культуры, который может не знать здешних норм поведения, и потому то, что было бы недопустимо для англичанина, для него простительно. Англичане, наверное, будут считать русскую культуру поведения этакой непосредственной-непосредственной, глядя на то, как я могу в пабе достать зубную щетку и попроситься на кухню почистить зубы (проклятый хот-дог пристал к зубам, как грехи к праведнику) или, выйдя в Лондоне с деловой встречи в компании очень официозных джентльменов, предлагаю всем пройти через Red Lihgts и поглазеть на проституток.
После долгих раздумий мне удалось сформулировать для себя причину, по которой, как мне кажется, мои отношения с англичанами не выходят за пределы доброго приятельства. Желаемого мною высокого созвучия не происходит из-за разной частоты вибрации, разных ментальных ориентаций. Мне представляется, что английская душа устремлена к ровной гармонии гомеостаза в микро- и макрокосме. Моя же русская душа жаждет экстремума, предельного переживания и его выражения.
Только пожив здесь с месяц, попротискавшись промеж расчерченных по линейке квадратиков земли, где каждый дециметр огорожен и распахан или обеспечивает сеном 0,037 барана, я оценил и понял шумевшую здесь некоторое время назад борьбу англичан с землевладельцами за выделение мест для пеших прогулок. Как, в самом деле, приятно сойти с асфальта и потопать километров пять сквозь заросли по тропе вдоль Темзы. На открытие этой тропы ушло несколько лет переговоров природоохранных органов и благотворительных организаций с фермерами, поля которых тянутся вдоль реки. Пусть эти густые кусты с мелькающими в них там и тут кроликами и барсуками — имитация, точнее, микромодель дикой природы, пусть знаешь, что ширина этих кажущихся стародавними ежевично-ольхово-сливовых джунглей всего-то пять метров, а дальше начинаются поля, все равно клюешь на этот обман и получаешь отдых для глаз и ушей.
…А вообще хочется высказать почтенным господам славянофилам некоторые соображения по поводу их любимого давнишнего разговора о гибели европейской культуры и торжестве на Западе презренной технократической цивилизации (на подразумеваемом фоне цветения и колошения русской культуры). Да, в англиканской церкви очень забавные службы и наивные моления. Да, англичане редко говорят о духовности. Но зато здесь всюду есть приспособления (входы-выходы, туалеты, вагоны, дорожки etc.) для инвалидов. Здесь никто не выбрасывает на улицу собак и кошек. Здесь не оставляют своих детей в домах ребенка. Да, пусть вы правы, пусть у них Джеймс Бонд и “Макдональдс”, а у нас Андрей Рублев и Юрий Бондарев, пусть они все меряют на фунты стерлингов, а мы — на фунты лиха, пусть у них — цивилизация, а у нас — культура, но если вторая характеризуется меньшей степенью гуманности, чем первая, то долой культуру и да здравствует цивилизация.
…Еще одна примечательная черта пабов: это не место для знакомства. Люди общаются внутри своих компаний (за исключением пабов в маленьких деревнях, типа “Плуга” в Длинном Виттенгеме, где почти все друг друга знают). Подойти и подсесть к чужому столику или заговорить с соседним столиком — верх неприличия. Как-то мы сидели с Марком и другими молодыми работниками заповедника в большом молодежном пабе “Лодочный дом” на берегу Темзы в Валингфорде. Публика состояла почти сплошь из тинэйджеров. Многие были навеселе. Громко орала музыка. Позже начались танцы. Все это выглядело единой дружной демократической кучей.
— Ну что, неужели здесь никто не может пригласить танцевать девушку из чужой компании? — спросил я своих спутников.
— Разумеется, нет, — ответили они с некоторым возмущением, — это же приличное место, не какой-нибудь ночной клуб!
Ходить вечером по Оксфорду или Валингфорду очень занимательно, так как большинство англичан не считает нужным завешивать окна; это, конечно, показатель большой уверенности в своей безопасности и неприкосновенности своего жилища. Идешь — и мимо тебя проплывает вся мозаика бытия: здесь обедает почтенная семья (видно все содержимое тарелок), тут серьезный дядька распекает кого-то по телефону, непомерно раскрывая рот, там какой-то трудяга сопит над компьютером. И веришь: жизнь продолжается!
…Это началось примерно по истечении полутора месяцев. И с тех пор ежедневно, ежечасно я пытаюсь постичь природу этой чертовой ностальгии. Чего-то мне здесь не хватает, даже если не брать в расчет близких людей. Мне очень комфортно в здешнем ухоженном, обустроенном ландшафте. Англичане практически все — очень милые люди, с ними легко и приятно иметь дело; я вовсе не хотел бы заменить лицо здешнего улыбчивого предупредительного прохожего на злобную харю пермского люмпена. Так по чему же я тоскую?! Путем долгого мучительного анализа я пришел к выводу, что это некий эфемерный дух, мифическое лесковско-рубцовское нечто, существующее только в литературе да в песнях и отсутствующее в настоящей русской жизни. Но как трудно справиться с этим в себе!.. Ведь совершенно очевидно, что все эти очарованные странники и особенности национальной охоты в реальности гораздо непригляднее и страшнее. Какая неистребимая и красивая майя! Настолько неистребимая, что для меня, наверное, невозможно было бы остаться здесь, в Англии, навсегда.
В принципе, все люди на улицах больших городов, в том числе и Лондона, доброжелательны, улыбаются, внимательно слушают, подробно объясняют, как пройти к тому или иному месту. Но самая первая реакция почти всегда однозначна: некоторые испуг и отстранение.
— Почему? — спросил я Марка.
— Очень просто, — ответил он, — когда ты останавливаешь человека на улице, он думает, что ты — одно из трех: 1) маньяк и хочешь изнасиловать его; 2) нищенствуешь и сейчас попросишь денег; 3) ненормальный и будешь сейчас болтать всякую чепуху.
Об уличных сумасшедших разговор особый. Лет десяток назад правительство решило сэкономить немного денег и заодно научить своих ментально нездоровых граждан самостоятельности и закрыло большую часть психиатрических лечебниц. Под надзором остались лишь буйные и опасные. Остальные больные были отправлены на попечение семей и местных сообществ; доктора с тех пор навещают их на дому. Этот праздник открытых дверей живо обсуждается газетами и публикой по сей день, и мнения высказываются различные. Так или иначе, гулять сейчас по Лондону и Эдинбургу очень занимательно. Почтенного возраста джентльмены сплошь и рядом стоят на углах, бормоча чего-то себе под нос, бегают взапуски, играют в войнушку, пристают к прохожим с рассказами о транспортных проблемах Уэльса и рекомендациями здорового образа жизни.
Как сейчас помню, под вечер 28 октября поехал я в Оксфорд по книжки и направился, конечно же, в самый большущий и знаменитый магазин “Blackwell”. Захожу, понимаешь ли, и прямо на входе сталкиваюсь с Горбачевым. Чуть не сбил этих его ребят с мрачными минами. Посмотрели с ним друг на друга, вздохнули, да так ничего и не сказали. Что он мне теперь скажет? У него и слов-то не оказалось. Я его так взглядом спрашиваю:
— Ну как ты нынче, брат Горби?..
А он мне тоже взглядом отвечает:
— Да вот, Роман, так как-то все…
Тут вся толпа у входа (я ее до этого и не заметил) как заорет:
— Здравствуй, Горбачев! Добро пожаловать в Оксфорд!
Он сразу обрадовался, воспользовался этим, отвернулся от меня и давай им руками махать. В общем, сделал вид, что меня уже и не видит больше.
“Ладно, — думаю, — ступай уж себе с Богом, маши своими руками”.
И пошел Светке английские книжки покупать.
В пять часов он выступал в Шелдонском Театре с лекцией о международном положении. Все оксфордские студенты-политологи сбежались послушать, не пожалели выложить по три фунта. Карен мне потом сказала, что звук был настроен мерзко, путем не разобрать ни слов его самого, ни переводчика. Ну, я ей объяснил, что это не беда, что у него главное — музыка голоса, мимика, пластика.
Здесь у людей в некотором смысле гораздо более легкое отношение к предметному миру. Ни разу не видел англичанина, досадливо отряхивающего пыль, приставшую к брюкам. Давая знакомому книжку, они запросто могут надписать на форзаце срок ее возвращения. Могут бросить кусок хлеба через всю комнату на стол. А иной раз и не нa стол, а в урну, например. Все существо постсоветского человека восстает: как так, хлеб — в урну?! У нас за него люди жизнь отдавали!! Ну, что сделать, да, у нас отдавали, а у них, у англичан, нет привычки отдавать жизнь за хлеб, ни свою, ни тем более чужую. Потому что человеческая жизнь — это жизнь, а хлеб — это всего лишь продукт питания.
Уик-энд — он и в Англии уик-энд! Я провожу его обычно в седле велосипеда. После утоления первого голода на города сельская местность стала для меня гораздо привлекательнее в этих поездках. Весь Оксфордшир можно пересечь за полдня. Часто, увлекшись, я выезжал в соседние Баркшир и Бакингемшир. На здешних дорогах все уравнены в правах, будь ты на автомобиле, велосипеде или лошади. Поначалу чувствуешь себя неловко, когда крутишь себе не спеша педали по главной дороге, а куча вежливых английских водителей покорно ждет на боковой.
Часто я забирался съесть свой ланч в какую-нибудь церквушку лет семисот, которые украшают собою каждую здешнюю деревню. Высокие дубовые двери в толстенных каменных стенах обычно не заперты и отмыкаются поворотом внушительного кольца. Иногда меня встречали там пастор или церковный староста (как правило, пожилая леди), которые радушно приглашали зайти и не препятствовали моей аскетской трапезе, но чаще храмы в середине дня бывали пусты. Англиканцы, внявшие экуменическим идеалам, вешают в своих церквях православные иконы с горящей лампадкой, и часто, войдя под вековые сумрачные своды, я ловил на себе пристальный взор с темного образа. И я садился где-нибудь на хорах, и благоговейно вкушал от своего сандвича, как от тела Его, и поливал сверху из тюбика кетчуп, как святую кровь Его.
Так славно в солнечный день ехать по дорогам английской глубинки! В сентябре-октябре еще совсем тепло, нужно только обмотать шею платком: при велоезде почти постоянные английские ветра становятся просто зверскими. Поля то голые, то зеленые, с пышным ковром из нашей родной дикой редьки — ее здесь чтят как высококалорийную пищу для коров и баранов. На проселочных дорогах кролики кое-где так и сигают из-под колес. Трактористы, благообразные джентльмены средних лет и старше, пашут под озимые. При моем приближении они снимают кепки и приветливо машут мне руками. Из кабин их тракторов поют Меркьюри и Боб Марли. Им вторят сытыми голосами свиньи с соседних ферм. Где же, где и когда я все это уже видел?..
Когда в один из первых дней Стив напомнил мне поговорку о том, что в Англии нет климата, а бывает только погода, я, конечно, не поверил. Но это, черт подери, близко к истине! Я приехал в середине сентября, пробыл в Оксфордшире два месяца и не заметил существенных изменений. То дождик, то сухо, то ясно, то пасмурно, то рубашка, то свитер. В начале октября я стал носить одно время два свитера, а в конце месяца, в лагере, мы снова смогли загорать.
И только деревья без видимых причин истекают желтым и красным на землю, как будто снятся им иные дали, и подернутые хрустальными плитками лужицы, и первая уколовшая щеку снежинка.
Последние встречи, последние пожелания. Еще только ноябрь, а в здешнем воздухе уже вовсю носится запах Рождества.
— А как по-русски зовут того мальчика, который ходит с Санта-Клаусом и помогает раздавать подарки?
— У нас, Дерек, не мальчик, у нас с Санта-Клаусом ходит девушка Снегурочка.
— Девушка и Санта-Клаус?.. Хм… Пикантно.
— Ах, Дерек, и не говори.
Cholsey — Little Wittenham — Пермь. 1996 г.