Георгий Циплаков
Опубликовано в журнале Урал, номер 5, 2001
Георгий Циплаков
Что в “Матрице” тебе моей?
Следом за “Титаником” по планете триумфально прошествовала “Матрица”. Чем вызван этот триумф, определить сложно. Вроде бы и тема — искусственная реальность, пространственно-временные фокусы и прочая — уже давно не актуальна. Фантастические блокбастеры про киберреальность снимали уже лет тридцать назад, а о древней идее господства машин, влачащей век от Уэллса и Жюля Верна, красиво написал журнал “Тайм”, — “эта мысль, конечно, приходила вам в голову пару раз во время бессонницы, но была немедленно отвергнута как надуманная”1 .
Дело, конечно, и не в спецэффектах. Забавные, конечно, продуманные спецэффекты в “Матрице”, но в целом ничего особенного. Есть, правда, фирменный прием, стилеобразующая визитная карточка, примета времени, когда камера объезжает по окружности зафиксированный в естественном движении предмет. После “Матрицы” этот прием стал излюбленной фигурой многих киноисторий, рекламных роликов и музыкальных видеоклипов, но дело все-таки не только и не столько в нем. “Матрица” — это манера, жест, круглые очки, трубка в затылке, зеленые столбцы цифр, красная пилюля, управление пулями, открытая улыбка победителя и обретение смысла жизни. Нет, это не Фильм Одного Приема, где “пулемет красиво падает в снег и шипит”.
Но может, актеры играют как-то особенно или фабула оригинальна? Какое там, все заурядно! Хорошие парни, плохие парни, предательство, любовная интрига, заготовленные улыбки, напряженные лица, филигранно очерченные амплуа. Никакого намека на Станиславского или Мейерхольда, несмотря на славянское происхождение режиссеров. Один сплошной непроглядный Голливуд и проверенная эстетика ожившего комикса.
В поисках ответа отправился в Интернет, — а куда еще? Первое (и единственно дельное по этой теме в Ru-net), что обнаружилось, была статья, сканированная из одного известного тинэйджерского журнала. Но и в ней нашлось место тем же правдоискательским мотивам: “…Неизбежно возникает вопрос: “А из-за чего шум-то?” С какой стати рядовое фантастическое кино, обыгрывающее (причем не слишком изобретательно) киберпанковские идеи десятилетней давности, вдруг приобретает статус культового зрелища всех времен и народов, фильма XXI века etc.?” И ниже перечисляются знакомые сомнения, — что, дескать, недостаточно одного обаяния Ривза, который почти то же самое делал в “Джонни-Мнемонике”, который с успехом провалился. К концу, правда, выяснилось, что автор статьи, г-н Волобуев, “знает ответ на этот вопрос”. По его мнению, “Матрица”, что называется, не могла не прийтись по сердцу современному Пользователю, Человеку перед Монитором, беспрестанно “давящему батоны” (виноват: нажимающему на клавиши). “Ларри и Энди Вачовски попали в своего зрителя, как в копеечку. По всему миру, согнувшись в три погибели перед мониторами, сидят миллионы таких одиноких, перманентно заспанных избранничков, которых уже достало, что единственно разумным объяснением их образа жизни являются упомянутые прыщи и подростковая лень. Но пришли добрые дяди со своим куда более лестным вариантом ответа. <…> Насчет Бодхисаттвы, принесения себя в жертву и битья мордой о бетонный поребрик, это еще неизвестно, зато можно смело говорить родителям: “Отвалите на фиг, я борюсь с Матрицей”2 .
Сказано, конечно, очень точно. Однако я знаю нескольких людей, которым под шестьдесят, и у которых внуки, и которые ни разу в жизни не сидели за компьютером, но все равно с упоением посмотрели “Матрицу” на видео. В кинотеатр, конечно, не пошли, — не тот коленкор. Но и не выключили фильм на десятой минуте, а досмотрели до конца. Да и сам Роман Волобуев, которого “Матрица”, по его же словам, “достала”, ходил на этот фильм пять раз. Значит, присутствует в “Матрице” такое, что понятно и близко не только пользователям и хакерам, но и “нормальным”, не тронутым компьютерной “порчей” людям. Попробуем разобраться, что именно3 .
Тонкий расчет
Заманить зрителя в кинотеатр в конце ХХ века — чрезвычайно сложная задача. Кажется, широкие массы навидались всего — и слезных мелодрам, и всевозможных комедий (можно насчитать с десяток разновидностей), и фантастических одиссей, и кошмариков-боевиков, и криминально-экзотико-исторических фантазий в разнообразных модификациях. Проверенные завлекательные маневры вроде спецэффектов, массовых сцен и звезд в главных ролях уже не действуют. Обращение к личному зрительскому опыту и его проекция на фабульный конфликт (классическое “ну надо же, все как в жизни!”) тоже скомпрометировали себя частым использованием по поводу и без. И наконец, в эпоху постмодерна отпала всякая надежда на обретение оригинальных сюжетных ходов.
Казалось бы, ситуация тупиковая. Но бравые продюсеры из Голливуда не унывают. Они продолжают разрабатывать все новые правила игры и обеспечивать во что бы то ни стало увлекательные зрелища всему миру. Эти правила, в сущности, не так уж сложны. Если не вдаваться в детали, чтобы перечислить их, хватит пары абзацев.
Как кентавр состоит из двух несовместимых частей, так и современный кинохит включает в себя различные жанровые доминанты. Зрителю вместо одного острого блюда подают два, хотя и на одной посуде. Так, в “Титанике” органично сочетаются фильм-катастрофа и мелодрама, в “От заката до рассвета” — сага о вампирах, религиозно-психологическая драма и crime-story и т.п. В этом ряду “Матрица” представляет собой гибрид фантастического фильма с кинопритчей. Во всех случаях одно жанровое начало не мыслится без другого, хотя жанровые компоненты внутри каждого синтеза хранят память о своем происхождении. Фильм должен оправдывать ожидания, а значит, весь арсенал голливудских наработок, которые были присущи классическим жанрам, нужно задействовать на все сто процентов.
При этом фильм не должен быть пощечиной общественному вкусу. Надо, чтобы он нравился как можно большему числу зрителей, а большинство любит стабильность и редко протестует против общественных ценностей. Также тема фильма должна быть предельно актуальной. Например, если снять фильм о буднях научно-исследовательского института, то он, естественно, не вызовет большого ажиотажа. Рядовому физику, для того, чтобы стать героем американского кинохита, придется столкнуться с чем-то ошеломляющим, неожиданным и непременно касающимся участи человечества или, как минимум, жителей отдельно взятого городка. Так, никто в Голливуде и не вспомнил бы, например, о существовании генетики, если бы не стала такой острой проблема клонирования.
К данному набору проверенных средств прибавилось любопытное нововведение последних лет: фильм должен быть основан на конкретной философской системе. Раньше к “сокровищнице мысли” припадали все больше европейские режиссеры. Это они переносили на экран оживленные и обработанные философские идеи, — чего стоит хотя бы опыт британца Альфреда Хичкока, который исследовал внутренний мир своих героев, совсем как доктор и философ Зигмунд Фрейд исследовал неврозы пациентов. Примеры можно было бы умножить, но речь сейчас о другом. В самых последних американских лентах обращение к философским концепциям взято за правило, причем заимствуются не столько идеи, сколько решение какой-то важной проблемы. Как правило, сюжет фильма выстраивается вокруг главного конфликта того или иного философского учения, а все персонажи являют собой персонификации философских концептов. И “Матрица” — не исключение, а наоборот, очень характерный пример. Конечно, трудно предполагать, что придумают братья Вачовски в следующих сериях “Матрицы” (всего задумано четыре полнометражных продолжения). Останутся они в рамках выбранной философской парадигмы или выйдут за ее пределы, не известно. Наверняка появятся новые герои, а возможно, старые изменят амплуа. Хочется надеяться, что продолжение будет достойным. А пока сосредоточимся на том, что видно из первой части.
Томас Андерсон, основатель феноменологии
Вначале познакомимся ближе с Томасом Андерсоном, или хакером Нео, избранником и спасителем человечества. Правда, избранник он какой-то странный, постоянно сомневающийся в себе и своей избранности. Типичный супермен образца девяностых, — которому его “суперменство” дается крайне тяжело, как бы против воли. Да еще пророчества Оракула сбивают с толку, — то ли спасет человечество, то ли погибнет. Буквально, бабушка надвое сказала. Оба его имени, и Томас Андерсон, и Нео, как и все другие имена и названия в “Матрице”, говорят о многом и подобраны не случайно. Будто с миру по нитке, выдернуты они из разных культурных контекстов — от Библии до популярного учебника по электротехнике. Получилось своеобразное лоскутное одеяло имен собственных, спаянных воедино сюжетом. Расшифровывай — не хочу.
Начнем с хакерского прозвища главного героя. “Neo” — в переводе с греческого “новый” и вместе с тем анаграмма английского слова “one” — которое можно перевести по-разному. С одной стороны оно может означать “единственный”, “уникальный” — избранный, в общем. Но с другой стороны — “любой”, “всякий”, “обыденный” и даже просто “некто” или “кто-либо”. Короче, Нео — “любой из нас”, но “единственный в своем роде”.
Все колебания Нео достались ему от его изначального, мирского имени. “Thomas” — английский вариант имени “Фома”, которое принадлежало легендарному апостолу, не поверившему в воскресение Христа. Отметим, что колебания Нео разрешаются только в финале, когда он под нажимом обстоятельств обретает метод освобождения духа (free your mind!) и уникальную способность использования виртуальности в собственных целях.
Стоп! Ключевые слова произнесены. Дух (разум) как особая реальность, другое измерение, мир с изнанки субъективности, но обладающий в то же время критерием совершенной истины — кто впервые ввел эти мотивы в область мысли ХХ столетия? Само словосочетание “виртуальная реальность” появилось достаточно поздно в среде естественных наук, которые, как им и положено, запаздывают в суждениях о достижениях человеческой мысли и, как правило, сгущают краски4 . Подлинным изобретателем виртуальности как принципа создания человеческим сознанием самостоятельного мира, в который можно духовно перемещаться, следует считать немецкого философа Эдмунда Гуссерля, хотя ни в одной своей работе он не употреблял этого термина, а до изобретения компьютера просто не дожил. Однако уже в 1901 году он опубликовал два тома “Логических исследований”, в которых можно усмотреть указанный принцип.
Делом жизни Гуссерль считал феноменологию, науку о чистом сознании, и противопоставлял это учение распространенному в первой трети ХХ столетия влиянию точных и естественных наук, неверно, с его точки зрения, толкующих человеческую духовность. Гуссерль утверждал, что не существует ничего объективного без преломления в бесконечном всеобщем сознании. И более того, утверждал он, бесконечное сознание и есть несомненная реальность, с которой должно начинаться любое описание мира. “Разум, дающий смысл существующему миру, и его противоположность — мир, существующий лишь благодаря разуму, глубочайшая внутренняя связность разума и сущего, осознанная как мировая проблема, загадка всех загадок, должны стать особой темой”5, — писал философ в одной из своих поздних работ.
Гуссерль очень часто говорил о спасительной роли феноменологии для европейской культуры, но вместе с тем был постоянно недоволен результатами своего труда. Так же, как и герой Киану Ривза, он сомневался и колебался в правильности избранного пути. Бесконечно переписывая основоположения феноменологического учения, он не находил понимания у своих учеников и так и не успел закончить многие свои работы. Да и те работы, которые он закончил, как правило, имеют подзаголовок “Введение” или носят характер лекций и размышлений к случаю. Но как и хакер Нео, Гуссерль не сложил оружия и выиграл решающую схватку. С кем же или с чем он воевал? Иначе выражаясь, что такое Матрица?
Матрица следит за тобой
Если следовать фильму, Матрица — это “нейро-интерактивный симулякр”, или попросту компьютерная программа, внутри которой мы находимся. Эта программа создана злой восставшей техникой и убеждает нас в том, что мир существует объективно, сам по себе, и мы, люди, зависим от него и должны подчиняться его законам. Как определяет Морфей: “Матрица — это контроль. Мир снов, генерируемый компьютером, сконструированный для того, чтобы управлять нами”. И самое интересное, что, по-моему, братья Вачовски не так уж сильно погрешили против истины. Матрица действительно существует, если не в реальном измерении, то в философском уж точно!
Я нахожусь на крыше высотного здания. Вижу небоскреб напротив. И понимаю, что, сколько бы я ни пытался перепрыгнуть через широкую улицу и приземлиться на его крыше, у меня все равно ничего не получится. Также я не могу выпрыгнуть с двадцать пятого этажа. И бегать по стенам я тоже не умею. И так далее, и тому подобное.
Но почему, собственно, я не могу проделать все это? Почему мне не дано прыгать с двадцать пятого этажа? Потому, скажет каждый школьник, что существуют законы физики. Ускорение свободного падения, твердая поверхность асфальта и хрупкость человеческого скелета. Возьмите в руку яблоко, покажите его абсолютно любому взрослому человеку и спросите, что произойдет, если вы его отпустите. Он, не задумываясь, ответит, что яблоко упадет. Если вы затем поинтересуетесь, почему, он, недоуменно посмотрев на вас, скажет: “Гравитация!” И далее сошлется на авторитет Ньютона и на действие все тех же законов физики. Заметьте, на собственный опыт (каждый, наверное, в своей жизни ронял яблоки) сошлется разве что учащийся начальной школы. Реакция школьника постарше и тем более взрослого будет такой же непосредственной и мгновенной, как ответ “Пушкин” на задание в кроссворде “Великий русский поэт”.
Попробуйте современного европейского жителя убедить в том, что земля плоская или что люди могут летать по воздуху. Ничего не получится, потому что мы с малолетства усвоили, что “наука уже давно доказала”, что это не так. И доказала, как убедили нас учителя, с математической точностью. Наука незаметно прописалась в наших домах. В результате современный человек пьет не воду, а “H2O”, дышит не воздухом, а “кислородом”, не просыпается, а “приходит в состояние бодрствования”. Раньше говорили — “гиблая вода в колодце”. Теперь говорят — “повышенный состав кремния”.
То, что Энди и Ларри Вачовски назвали Матрицей, немецкий философ именовал естественной установкой. Естественная установка (согласитесь, слово “установка” по смыслу похоже на слово “программа”) — это убежденность в том, что мир объективен и не зависит от нашего сознания. Это тотальное господство физико-математических истин. Это победа реальности науки и техники над реальностью свободного живого человеческого разума. И конечно, Гуссерль не приемлет такого подхода и пытается создать науку, которая основывалась бы исключительно на человеческой духовности: “А что если весь этот описываемый нами образ мысли основан на роковом предрассудке и своим влиянием отчасти ответствен за болезнь Европы? Да, именно таково мое убеждение, и, больше того, я надеюсь показать, что именно здесь скрывается немаловажная причина той легкомысленной решительности, с какой современный ученый, не желая даже задуматься о возможности чистой, самозамкнутой и универсальной науки о духе, наотрез отвергает ее”6 .
Вспомним далее, как в фильме изображается Матрица. Ровные столбцы зеленых цифр, математических и компьютерных символов, иероглифов и непонятных знаков. Их рисунок повторяют осколки разбивающихся стекол, помехи на мониторах, и даже дождь за окном. Зеленые цифры и есть наглядная демонстрация власти машин, подчинения математики физике и естествознанию. Для Гуссерля данный мотив был также знаком. Он, будучи профессиональным математиком, пытался доказать, что подлинная математика имеет задачу, прямо противоположную математике физико-технических наук. Она не обслуживает естествознание, как полагали Галилей, Ньютон или Томас Гоббс, но являет собой идеальную сферу, связанную с человеческим сознанием.
Подход Гуссерля к математике сродни осовремененному пифагорейству: числа правят миром, они есть “идеальности”, определяющие бесконечность. Человек ощущает душой числовую гармонию, мысленно оперируя числами, он возвышает свой дух. И конечно, наивно полагать, будто математика есть овеществленное число, то есть число, существующее в виде знака. Он не доверяет знакам, потому что они механизируют, убивают живое восприятие: “Пространственная вещь, какую мы видим, — это <…> воспринимаемое, данное по мере сознания во всей своей живой телесности. Отнюдь вместо такого нам не дается некий образ или некий знак. Нет, не надо на место восприятия подсовывать некое сознание знаков или же образов”7 .
Вот с чем борется Гуссерль. Он верит, что только его метод сможет победить естественную установку, победить Матрицу. Для этого он смотрит внутрь себя и освобождает собственный разум. Согласитесь, что Нео, а в миру Томас Андерсон, с легкостью подписался бы под следующими словами: “…Каждый, кто всерьез хочет стать философом, должен раз в жизни вернуться к самому себе и попытаться, ниспровергнув в себе все предданные научные знания, взяться за новое их построение. <…> Если я решился на это и тем самым сделал выбор в пользу первоначальной абсолютной нищеты и ниспровержения, то первое, что мне нужно осмыслить, — это то, как я могу найти абсолютно надежное начало и метод дальнейшего продвижения там, где меня не может поддержать ни одна наличная наука”8 .
Образ врага
Непогрешимость и правоту власти Матрицы в фильме охраняют жестокие агенты. Они двигаются с механической быстротой и точностью, умеют переселяться из одного человеческого тела в другое, носят очки прямоугольной формы и совершенно заурядные, маскирующие имена. Агент Смит, агент Джонс, агент Браун и т.д. С ними-то и сражается отважная команда бунтарей-хакеров во главе с Морфеем.
В философии XIX—ХХ столетий такими агентами, борцами за непогрешимость естественной установки являются позитивисты, которые утверждают, что человеческое общество должно подчиняться законам естественных наук и следует отказаться от всех ненужных философских и религиозно-мифологических установок прошлого. Должна быть одна установка, считал основоположник этого мировоззрения Огюст Конт, — позитивная или положительная. На смену устаревшим и наивным гуманитарным наукам, в которых царят вечная неразбериха и методологическая сумятица, а также на смену элементарным естественным наукам вроде механики или геометрии должна прийти “социальная физика” или “социология”, которая будет двигать обществом так же, как сложно организованный двигатель приводит в движение автомобиль.
Впоследствии позиция Конта всячески уточнялась и видоизменялась. Была предложена целая модель мира, с которой напрямую связана фантазия братьев Вачовски. Мир, по мнению позитивистов второй волны, представляет из себя хаотичное множество “нейтральных элементов”, которые люди склонны воспринимать как “комплексы ощущений”. Разберем простой пример. Один из героев фильма Сайфер ест бифштекс и одновременно намеревается выдать Морфея злым агентам. Вот его слова: “Я знаю, что этот бифштекс не существует. Но я знаю также, что как только я положу его в рот, Матрица скажет моему мозгу, что он сочный и вкусный. И после девяти лет я понял, что невежество — это блаженство”. Действительно, для позитивиста не может быть бифштекса, сэндвича, отбивной или овсянки. Есть только совокупность неких элементов, которую я называю так. Что это за элементы, я не знаю, я знаю только, что они простейшие и что они объединяются друг с другом. Так, программисты-компьютерщики не знают, что, собственно, представляют из себя нолики и единички, из которых они составляют программы. И физики до сих пор не знают, какова истинная природа электричества, хотя исследовали его вдоль и поперек.
Но если не существует бифштекса, который я ем на завтрак, не существует стола, за которым я сижу, то не существует вещей вообще! По этой логике, и меня не существует, и мое тело, и мой разум — тоже комплексы ощущений. Как вопрошает Морфей: “Как определить, что реально? Если ты о том, до чего можно дотронуться, что можно ощутить или увидеть, тогда реальность — всего-навсего электрические сигналы, которые интерпретирует наш мозг”.
Да, совершенно верно, так оно и есть, станет утверждать позитивист устами агента Смита. Вот почему агенты неуничтожимы, — они владеют способностью очень искусно соединять разрозненные элементы и поэтому легко перевоплощаются в разные тела. Получается, что человек есть совокупность ноликов и единичек и еще непонятных значков, часть потока элементов. Внешнее и внутреннее, физическое и психическое суть одно и то же. Я могу называть эту часть конкретным именем (например, агент Смит) лишь затем, чтобы сэкономить слова и не тратить силы на то, чтобы каждый раз описывать одни и те же ощущения. И меня будут называть моим именем, тоже исходя из схожих соображений “экономии мышления”, чтобы не описывать мою внешность каждый раз заново. Но если все люди начнут экономить слова в общении друг с другом, то логично будет задуматься об изобретении такого способа мозговой активности, при котором мысли будут сами вкачиваться в головы извне. Это будет самый экономный и наименее затратный способ мышления. Как не вспомнить после этого “Матрицу”, где человечество уж точно не затрачивает лишних сил, аккуратно разложенное по пеналам и выполняющее функции обычных батареек! Все, что нужно, транслируется в мозг при помощи розетки в затылке. “Невежество — это блаженство”.
Нео: Почему у меня болят глаза?
Морфей: Потому что раньше ты не смотрел глазами.
Красная пилюля
Смотреть на мир собственными глазами. Это означает думать самому, без посторонней помощи. Не экономить слова, мысли и чувства. Гуссерль пишет: “Выдвинем общезначимый тезис: смотреть на окружающую природу как на нечто само по себе чуждое духу и стремиться основать гуманитарное знание на естественной науке, будто бы делая его таким способом точным, — абсурдно”9 . То же самое предельно лаконично формулирует Морфей: “Тело не может жить без разума”.
Позитивизм и естественные науки, говорит Гуссерль, повинны в том, что современное человечество не верит в собственные силы, что в современном обществе господствуют скептицизм и апатия. Европейская культура “больна” и переживает кризис. “Наука — и это постоянно можно слышать — ничего не говорит нам о наших жизненных нуждах. <…> Но что может сказать наука о разуме или неразумии, о человеке как субъекте свободы? Физическая наука, разумеется, ничего — ведь она абстрагируется от всякой соотнесенности с субъективным”10 .
Какой же выход из кризиса он предлагает? Он предлагает создать новую науку, которая, если пользоваться словами Морфея, освободила бы наш разум. И имя этой науки — феноменология. “…Мы наталкиваемся, — пишет он, — на одну науку, о колоссальном объеме которой современники не имеют еще никакого представления, которая есть, правда, наука о сознании и все-таки не психология, — на феноменологию сознания, противоположную естествознанию сознания”11 . Для того, чтобы стать феноменологом, нужно отказаться от самой мысли о том, что мир существует без моего сознания. И не важно, что различные науки убеждают меня в этом, на все лады смакуя его объективность. Гуссерль пишет: “Итак, я, следовательно, выключаю все относящиеся к этому естественному миру науки, — сколь бы прочны ни были они в моих глазах, сколь бы ни восхищался я ими, сколь бы мало ни думал я о том, чтобы как-либо возражать против них; я абсолютно не пользуюсь чем-либо принятым в них”12 .
Объективный мир, говорит Гуссерль, нужно “выключить”, как мы выключаем свет в комнате. Его нужно “заключить в скобки” и забыть о его существовании, забыть хотя бы на какое-то время. Останется мир нашего сознания, и это будет наш, внутренний мир. Никто извне не навяжет нам наших мыслей, никто не заставит нас подчиняться чуждым нам законам: “Мы — люди, свободные, волящие субъекты, деятельно вовлеченные в окружающий наш мир, постоянно его преобразующие. Желаем мы того или нет, хорошо это или плохо, мы действуем так. Не следует ли нам также действовать разумно, не в нашей ли власти разумность и дельность?”13 .
Конечно, выключение объективного мира — сознательный выбор каждого. От него зависит очень многое. Или я признаю, что мир независим от меня, и доверяю дальше своим позитивным чувствам, то есть остаюсь в Матрице. Или я соглашаюсь “действовать собственным умом”, и тогда я должен буду увидеть истину сквозь призму своего Я, которое становится поистине бесконечным. Если нет Я, то нет и всего остального. Каждая вещь в этой комнате — часть моего Я. Это чрезвычайно напоминает процесс выбора между красной и синей пилюлями — “выберешь синюю и проснешься, как ни в чем не бывало, все забудешь и станешь делать что хочешь. Выберешь красную и увидишь сам, насколько глубока кроличья нора”. С красной пилюли начинается феноменология.
При выявлении соответствий между “Матрицей” и философией Гуссерля легко разгадываются многие загадки братьев Вачовски, щедро разбросанные по всему фильму. Вот разгадка одной из них. Помните, когда Нео проглотил красную пилюлю, Морфей объяснил ему, что она — часть программы возвращения человека к реальной жизни. После он обратился к одному из членов своей команды, который должен был вернуть Нео подлинность самоощущения. Этого участника экипажа зовут Epoch, что переводится на русский язык предсказуемо и просто — “эпоха”. Здесь и заключается шарада, — что это еще за “эпоха”, которая борется с неподлинной реальностью Матрицы? Почему данного персонажа зовут именно так? Не ясно. Не ясно тем, кто никогда не брал в руки феноменологические тексты.
Дело в том, что слово “epoch” нужно в данном случае переводить не с английского, а с древнегреческого. “Epoche” означает “задержка”, “воздержание”, “отказ”. Гуссерль использует этот старинный термин именно для обозначения процедуры отказа, воздержания от суждений об объективности мира. Феноменология, говорит он, начинается с “принципа эпохе”. И путешествие к подлинной реальности начинается с того же самого.
Нет никакой ложки
Итак, Нео как бы родился заново, чему способствовали красная пилюля и Epoch. Первое, что обрел новоявленный избранник, — собственное тело. Он осознал, что оно его и что оно живое. “Тогда среди тел <…> я нахожу мое живое тело, выделенное в своей уникальности, как то единственное среди них, которое есть не просто тело, но именно мое живое тело, единственный объект в пределах абстрагированного мной мирового слоя, которому я, сообразуясь с опытом, приписываю поля ощущения, хотя они по-разному связаны с ним…”14 .
Обратим внимание, что в приведенном фрагменте Гуссерль выстраивает прямо противоположную позитивизму картину мира. Не ощущения определяют мое Я, но, наоборот, мое Я определяет ощущения. Я безгранично и активно и, конечно, не ограничивается ощущениями телесности. Ощущения больше не являются независимыми и нейтральными, поскольку после того, как мы выключили естественную установку, ощущения стали одновременно и мыслями. Для феноменолога не бывает простого восприятия стола, — восприятие стола есть одновременно и продумывание стола. Я не просто воспринимаю стол, я как-то к нему духовно отношусь, то есть он уже живет во мне в виде мысли. Зафиксируем на этом внимание: мое отношение живет одновременно с восприятием. Не сначала восприятие, а потом отношение, а сразу — и отношение, и восприятие. Вещь уже не просто вещь, а явление сознанию.
Я теперь могу делать с вещью что хочу — сгибать, выпрямлять, сжимать и растягивать. Все это происходит в моей голове. Мне даже не важно, существует ли она. Главное, в своих мыслях я делаю с ней что хочу. Однако изменяется не вещь, изменяется сознание. “Нет никакой ложки”. И когда среди множества тел я нахожу свое тело и понимаю, что оно непосредственно связано со мной и есть неотъемлемая часть меня, это становится для меня событием огромной важности.
Тем не менее Я постоянно тренируется в правильном видении. Только созерцает оно уже не объекты мира, но являющиеся ему предметы мысли. Так и Нео, оказавшись на корабле “Навуходоносор”, постоянно тренируется в наблюдении, освоении различных навыков и техник мышления. Во время тренировки Морфей пытается убедить Нео в том, что физическое целиком и полностью зависит от психического: “Ты полагаешь, я быстрее и сильнее из-за того, что упражняю мышцы… в этой реальности? Подумай, неужели ты сейчас дышишь воздухом?” Попробуем выяснить, чему именно учится Нео.
Наше сознание можно уподобить быстро двигающейся сороконожке, — мысли мелькают так же часто, как сороконожка переставляет ноги. Невозможно сказать, глядя со стороны, какую именно ногу сороконожка поднимает, потому что она поднимает ноги быстрее, чем мы можем зафиксировать это. Иной раз даже может показаться, что сороконожка вообще не поднимает ноги, так непостижимо быстро она ползет. Однако мы знаем, что это не так, — если бы сороконожка не поднимала ноги, сначала одну, потом вторую, потом третью и т.д., она никуда не двигалась бы.
Так и в сознании — мысли все время сменяют одна другую, и эта последовательность не прекращается. Сознание — бесконечный поток мыслей. Мысль — как поднятая нога сороконожки, как бабочка-однодневка. Появилась, мелькнула, и нет ее. Понаблюдайте за собственными мыслями, за тем, как воспринимается и осмысливается, например, тот же письменный стол. Ваш мысленный взор последовательно переходит от ящиков к дверцам, от столешницы к ножкам; иначе говоря, мысль о столе приводит вас сначала к мысли о ящиках, затем к мысли о дверце, затем к мысли о столешнице. Невозможно сосчитать мои мысли, но каждый раз можно сказать, что конкретно я мыслю. Я мыслю это, а теперь вот это, а теперь еще и это — нет конца этим самым теперь.
И если я, исследовав дверцу стола, решу вернуться мысленным взором к ящику, то ящик предстанет передо мной уже не таким, как раньше. Что-то неуловимо изменится в ракурсе, в освещении и т.п. “Повторяясь, восприятие ни при каких обстоятельствах не остается, как индивидуальное, тем же самым. Лишь стол — тот же самый. <…> Само же восприятие, будучи тем, что оно есть, пребывает в постоянном потоке сознания и само есть постоянный поток: беспрерывно “сейчас” восприятия отходит в примыкающее к нему сознание вот только что прошедшего и одновременно с тем уже вспыхивает новое “сейчас” и т.д.”15 .
Так и получается, что сознание постоянно занято какой-то мыслью, каким-то “теперь”. Сороконожка может остановиться или задремать, сознание — никогда. Даже во сне мы о чем-то думаем. Сказать, что я ни о чем не думаю, все равно, что сказать, что меня нет. Раз есть сознание, значит, есть поток мыслей. Пониманием подобных вещей и занимается Нео, когда обучается рукопашному бою. Мысль в подобной логике есть удар. Один удар — одна мысль. Соответственно можно научиться подчинять тело мыслям. То есть можно научиться двигаться так же быстро, как текут мысли в нашем сознании. Здесь все зависит от тренировки.
Однако есть одно препятствие на пути к достижению совершенства. Гуссерль называет его рефлексией, — это направленность мысли на саму мысль, ей “сознание пользуется в познании сознания вообще”16 . Представьте себе, я решу помыслить стол. Помыслил — вот он. Но тут в моем сознании происходит сбой — я вдруг начинаю мыслить не стол, а то, как я мыслю стол. Это и есть рефлексия. И при рукопашном бое она ни к чему. Когда рефлексируешь над тем, как ударить, удара не получается. Соперник оказывается сильнее. Если сороконожка начнет думать, с какой ноги пойти, она не сдвинется с места. Вспомним советы Морфея — “не пытайся ударить меня, ударь меня!”. И еще — “не думай о том, что ты сильнее, знай это!”.
Морфей
Морфей — наставник феноменологии, культовая фигура. Он олицетворяет Разум, Беспредельную Субъективность, в которой хранится шифр человеческой свободы. Не будет Морфея, не будет феноменологической установки, Матрица победит. Отдать Морфея в щупальца Матрицы — значит согласиться с потерей человечеством способности самостоятельно мыслить. Вот почему так важен вопрос о его спасении.
Имя “Морфей” заимствовано из античной мифологии, где он олицетворял божество сновидения. В поздних интерпретациях этот бог отвечал не за все образы сновидений, а только за человеческие образы17 . Действительно, трудно подобрать для обозначения феноменологического разума иной образ, чем Сон. Что еще так отличается от естественной, независимой реальности, как сновидение? Во сне точно не существует ничего объективного, все, что происходит в нем, есть самая что ни на есть “внутренность” сознания. Морфей как бы аккумулирует реальность грез и сновидений. Так, корабль, на котором устроен его штаб, носит название “Навуходоносор”, надо полагать, в честь библейского вавилонского царя, который видел страшные сны. Образы “Алисы в стране чудес” Л. Кэрролла и “Волшебника страны Оз” Л.Ф. Баума, надо думать, упоминаются тоже из-за того, что действие этих сказок происходит во сне.
Характерно, что в начале фильма Нео постоянно задают один и тот же вопрос: не кажется ли ему, что нет различий между сном и явью. И действительно, если полагаться только на ощущения, так, как они представлены в естественной установке, то невозможно сказать определенно, спишь ты или бодрствуешь. “Не только отдельное опытное познание может быть обесценено как обман чувств; иногда и целостная, обозримая в единстве связь опыта может оказаться видимостью, определяемой, например, как связный сон”18 , — пишет Гуссерль.
Чтобы избавиться от этого чувства, нужно избавиться от естественной установки, заключить ее в скобки. Но, обретя самостоятельность духа, как я могу быть уверен в ее силе и жизнеспособности? И здесь я полагаюсь на Разум вообще, на бесконечное сознание, которое объемлет все и в котором нельзя сомневаться. Разум находится за моей душой и за моим телом, точнее, он больше, чем мои душа и тело. Он — бесконечность и истина. Как во сне, где может происходить все самое невероятное, однако любое, даже самое, казалось бы, безумное событие или действо имеет свое значение, резон. Вот почему феноменолог Нео без всяких колебаний бросается на помощь Морфею-Разуму, поскольку без него феноменология не имеет смысла.
Интересно, что и в “стане” позитивистов существовал определенный интерес к реальности сновидений. Здесь нужно упомянуть прежде всего имя австрийского писателя и общественного деятеля Йозефа Поппер-Линкеуса, который записывал свои сновидения и впоследствии издал двухтомник фантастических произведений “Фантазии одного реалиста”. Более того, при ближайшем рассмотрении окажется, что сам жанр “научной фантастики”, к которому восходит и “Матрица” также был изобретен и опробован в позитивистской среде. Помимо Поппера-Линкеуса многие видные позитивисты по убеждению оставили проекты социальных утопий. “Предельно серьезное отношение к фантазиям, даже к сновидениям у столь гордящихся своей принадлежностью к точным наукам и технике людей удивительно только на первый взгляд, как и придуманное ими парадоксальное сочетание слов — “научная фантастика”. Здесь нет ничего странного, если проследить, как такое отношение вытекает из основных тезисов позитивизма”19 .
На память сразу же приходит рассуждение агента Смита в сцене допроса Морфея, который выглядит здесь как угнетенный афроамериканец с советского плаката. Смит говорит о том, что первая Матрица была сконструирована так, чтобы людям во сне казалось, что они счастливы. Вероятно, это была Матрица, очень похожая на проекты социальных утопий, описанных, например, К. Сен-Симоном, у которого учился основатель позитивизма О. Конт. Но, продолжает агент Смит, такая Матрица не возымела действия, человечеству казалось, что оно находится в тревожном сне. Тогда пришлось внести коррективы и создать Матрицу, похожую на жесткое общество конца двадцатого века. Сработало, человечество, привыкшее к скучным серым будням, стало смотреть такой же скучный и серый сон.
Сновидение для позитивизма — такой же комплекс ощущений, как и все остальное. С этой точки зрения словосочетание “мой сон” не совсем корректно, поскольку никакого “Меня” не существует. Человеческая личность во сне пассивна, сновидения появляются в ней как отблески электрических огней на темной стене: “Ночью меня обуревают фантазии — сновидения. Их комплекс, в сущности, и называется для экономии моим Я в эту ночь. Ночью во мне “мечтается”, “фантазируется” само по себе, совершенно независимо от каких-то субъективных усилий, желаний “субъекта”, которого на самом деле не существует. Точно так же во мне днем фантазирует и ощущает сама реальность, элементы комбинируются сами собой. Мои фантазии и сны — факт реальности, в котором нет ни грана субъективизма”20 . Или, выражаясь языком “Матрицы”, сновидение тоже представляет собой нейро-интерактивный симулякр, то есть компьютерную программу.
Для феноменолога сон и явь также сливаются воедино, но сливаются совсем по иному. Увиденное во сне — такое же явление сознания, как и событие бодрствующей жизни. Не важно, существует или нет на самом деле полосатый единорог, которого я кормил сегодня ночью чипсами на центральной площади города. Нет никакого самого дела, есть явление моего сна, и я точно знаю, что единорог — не симулякр. Он живой, он настоящий, хоть и во сне. Никто не видел его, а я видел. В момент нашей встречи сомневаться в его существовании было бы верхом неразумия. Только не спрашивайте меня, где он теперь. Он куда-то делся, зато появился письменный стол, за которым я сижу. И также верхом неразумия будет сомневаться в его наличии теперь. Стол, единорог, сон, явь, какая разница? Сороконожка сознания поднимает ноги.
В этом контексте фигура Хакера приобретает особый феноменологический смысл. Из простого программного взломщика он превращается в бунтаря (rebel), борца за независимость. Хакер отстаивает право на собственные сны. Он борется за самостоятельность внутреннего мира, отказывается подчиняться регламентам и приказам. И все это — во имя Бесконечного Разума. Он взламывает программу не для того, чтобы нарушить закон или заработать деньги, но повинуясь какой-то интуиции, которая не дает ему покоя. И Главный Хакер, воплощение разумности, поясняет: “…Что-то неладное творится с миром, ты не знаешь, что именно, но это, словно щепка в твоем мозгу, сводит тебя с ума”.
Звездная команда
Настал момент прояснить, что же так привлекает в “Матрице” мыслящую публику. Я думаю, загадка этого фильма в том, что его создатели очень хорошо уловили и перенесли на экран ключевую идею философии Гуссерля. Идея эта состоит в следующем. Человеческий разум не должен быть искусственно отделен от человеческой жизни. Разум — живой, и эта мысль отчетливо прозвучала в ХХ веке именно у Гуссерля.
Три века до этого философы считали иначе. Жизнь и разум искусственно разводили “по разным углам”. Большинство полагало, что разум должен одерживать верх над жизнью, разобраться раз и навсегда в ее сложности, непредсказуемости и путанице, разложить ее по полочкам, пробиркам и пеналам. Разум вынужден был стать жестоким, — ради эксперимента приносили в жертву живые существа. Затем наступило время реванша, — стало модно считать, что только Жизнь есть подлинная основа существования и она представляет собой неуправляемую стихию, а разум является игрушкой в ее “руках”. Конечно, бывали и исключения, но они оставались незаметными для большинства современников и получили настоящее признание только в ХХ столетии.
В феноменологии разум идет с жизнью, что называется, бок о бок. Он уже не должен постоянно доказывать свои права. Он знает, что есть вещи, которые ему неподвластны, и что даже он “не обнимет необъятного”. Есть такие участки жизни, которых он пока не знает, а когда узнает их, забудет другие. Когда поднята одна нога сороконожки, тридцать девять других опущены. У разума появилось право на ошибку. До этого совершающий ошибку разум считали ущербным. Теперь все не так: разум, не делающий ошибок, — это запрограммированный разум машины. Но человек — не машина! А это значит, что любой мыслящий человек, именно как носитель разума, имеет законное право на ошибку! Значит, ошибаться можно и это не стыдно! Значит, человеческие слабости и недостатки зачем-то нужны! Именно феноменология вывела на сцену истории повседневного человека, одного из толпы, “любого, но избранного”.
Спасителем человечества в любой момент может стать каждый, нужно только: а) быть самостоятельным, свободным в своем разуме; б) делать иногда ошибки, сомневаться, поступать не как машина. Думать так приятно, и поэтому “Матрицу” смотрят. Будучи по форме “научной фантастикой”, на деле “Матрица” борется с этим жанром, с его социальной рафинированностью, выхолощенным культом науки и утверждает простоту мелодрамы. Не случайно в конце фильма, после поцелуя Троицы и Нео, на компьютерном экране загораются два символа — “M” и “F”, “Male” и “Female”, “Мужчина и Женщина”.
Но не только разум изменился, соединившись с жизнью. И жизнь стала иной, более предсказуемой. “В данном контексте слово “жить” имеет уже не физиологический смысл, а обозначает целенаправленную жизнедеятельность, производящую структуры духовного порядка; в самом широком смысле — это жизнь, творящая культуру внутри непрерывного исторического процесса”21 . Прямое подтверждение сказанному — команда Морфея. Если Морфей — это символ Разума, то его команда воплощает психические функции, различные составляющие человеческой души.
Все бойцы “Навуходоносора” подобраны один к одному, чувствуется, что Энди и Ларри Вачовски довольно долго и тщательно подбирали им имена. Для начала переведем их на русский язык, для удобства дальнейшего изложения. Что означает Epoch, мы уже выяснили, поэтому предлагается просто переписать это имя русскими буквами. Эпох — простенько и со вкусом. С ним в паре действует блондинка Switch (англ. “переключатель”, “реле”, “железнодорожная стрелка”), за неимением лучшего аналога будем именовать ее Сетью. Далее следует парочка братьев Tank и Doser, имена которых переводятся легко — Танк и Дозатор. Имя предателя Cypher восходит к англизированному варианту имени Люцифер, а потому тоже ограничимся транслитерацией — Сайфер. Ну, естественно, Mouse станет Мышонком, Trinity — Троицей.
Взаимоотношения между членами команды станут прозрачными, как только мы присвоим каждому герою какое-нибудь направление человеческой психики. Вот, например, Эпох и Сеть всегда работают в паре, но если Эпох выводит человека из Матрицы, то Сеть, наоборот, ответственна за погружение в нее и отвечает за физическую активность. Что означает слово Epoche мы уже выяснили, применительно к психике это есть Воздержание или Отказ. Соответственно Сеть, наоборот, отвечает за Возбуждение или Внимание (легко “включается” и “с полуоборота заводится”).
Следующая пара — Танк и Дозатор. Танк — это ясно, Воля или Упорство (“упорный, как танк”); его противоположность — Дозатор, который все делает “порциями”, “дозами” и воплощает Осторожность. Далее — Мышонок, который сконструировал к удовольствию всего экипажа женщину в красном и любит разглагольствовать о том, что “маленькие слабости” делают людей людьми. Он — безусловно, персонификация Наслаждения. Предатель Сайфер, сожалеющий о том, что не выбрал синюю пилюлю, являет собой Сомнение. Ну, и Троица (само имя подсказывает) олицетворяет Веру. Надо сказать, имя героини взято для красного словца. Скорее перед нами воплощение не религиозной веры, а веры в победу, в собственные силы и т.п.
Отдельно следует сказать об Оракуле. Это темнокожая пожилая женщина, занимающаяся предсказаниями, которая выглядит очень наивно и дает расплывчатые советы, которые тем не менее помогают, если их интерпретировать верно. На стене у нее висит надпись “Познай самого себя”, да и зовут ее греческим именем. Ах, ну конечно! Кто бы сомневался, — это старая добрая философия, которая от века открывает человечеству глаза. “Она с нами с самого начала”, — говорит про нее Морфей. Для Гуссерля философия раскрывает перед человечеством бесконечные горизонты, без нее мир замыкается в мифологии и наивной физической реальности. Все это вполне согласуется с образом Оракула, представленным в фильме.
Конечно, с командой может произойти всякое. В данном случае произошло предательство, — Сомнение решило вернуться в естественную установку. Первым погибло Наслаждение, затем были устранены Возбуждение и Воздержание, а Разум был взят в плен. Также погибла и Осторожность, однако Воля чудом уцелела. И наконец, Вера помогла Феноменологу, новому члену команды, единственному и неповторимому, спасти Разум. Каждый, кто смотрел фильм, понимает, о чем я говорю.
Жизненный мир Сиона
В нашем рассуждении о сознании не задет один важный вопрос. Откуда все-таки берутся вещи в нашем сознании? Откуда в него являются ложки, столы, единороги и весь поток мыслей? Когда я говорю, что думаю о столе, откуда берется стол в моем сознании? И куда он девается после того, как я его “обдумал”? Позитивисты, которые утверждают, что вещи обязаны своим происхождением пресловутым нейтральным элементам ощущений, вообще не затрудняют себя умствованиями о том, чему обязаны происхождением эти самые элементы. Об этом можно только догадываться, а голословных предположений и догадок позитивисты не любят.
Но откуда человеческий разум черпает образы для осмысливания? Гуссерль отвечает — из жизненного мира (Lebenswelt). Этот термин появляется в его философии не сразу. Однако настрой его поздних работ неизменен: для того, чтобы преодолеть естественную установку, необходимо вернуться к жизненному миру. Жизненный мир — это мир наших “донаучных очевидностей”, когда не нужны знаки и цифры для того, чтобы общаться. С него началась человеческая история, язык и все, что делает человека человеком. Из него наше сознание черпает яркие образы для созерцания. “Жизненный мир — это не только мир для меня, отдельного [индивида], но и нечто коллективное, мир, всякий раз для человеческого сообщества. И это не только мир, как он нам дан в виде природы с его природными определениями без нашего в нем участия, а сформированный людьми, обработанный, культивированный”22 .
В художественном пространстве “Матрицы” жизненный мир предстает как Сион, последний населенный город, неподвластный машинам. Когда-то вся Земля была жизненным миром, а теперь остался небольшой островок у сердцевины Земли, в нем сосредоточена человеческая жизнь, и машинам не удается проникнуть туда, как бы они ни пытались. Только в недрах человеческого Разума (в памяти Морфея) хранится секрет проникновения в Сион. Таким образом, для современного человечества существует два полюса на выбор. Или спасение Сиона, или служение Матрице. Или жизненный мир, или естественная установка. Третьего не дано. Но как Гуссерль не успел подробно раскрыть тему жизненного мира, так и в “Матрице” Сион остался за кадром. Будем ждать продолжения.
________________________________________
1 См.: Time. April, 5. 1999.
2 См.: Волобуев Р. Полная Матрица Киану Ривза. //Ровесник, 2000. №1.
3 При подготовке данной статьи активно использовались, разумеется с согласия автора, материалы кандидатской диссертации Ю.В. Циплаковой, посвященной позднему творчеству Э. Гуссерля.
4 Понятие “виртуальность” можно обнаружить еще к средневековой философии. “Виртуальная реальность” и “виртуальное пространство” предложены в 1970-е годы учеными Массачусетского Университета, а не менее популярный термин “киберпространство” употребил в романе “Невромант” (1985) писатель-фантаст Уильям Гибсон.
5 Гуссерль Э. Философия как строгая наука. Новочеркасск, 1994. — С.57.
6 Гуссерль Э. Кризис европейского человечества и философия. //Культурология ХХ век. М., 1995. — С. 299.
7 Гуссерль Э. Идеи к чистой феноменологии и феноменологической философии. М., 1999. Т.1. — С.94.
8 Гуссерль Э. Парижские доклады. // Логос. М., 1991. № 2. — С.7.
9 Гуссерль Э. Кризис европейского человечества и философия. — С. 300.
10 Гуссерль Э. Философия как строгая наука. — С.53.
11 Там же. — С.140.
12 Гуссерль Э. Идеи к чистой феноменологии и феноменологической философии. — С.73.
13 Гуссерль Э. Статьи об обновлении.// Вопросы философии, 1997. №4. — С.112.
14 Гуссерль Э. Картезианские размышления. С.-Пб., 1998. — С.194.
15 Гуссерль Э. Идеи к чистой феноменологии и феноменологической философии. — С.89.
16 Там же. — С.164.
17 У римского поэта Овидия читаем:
“Сон из сонма своих сыновей вызывает Морфея, —
Был он искусник, горазд подражать человечьим обличьям, —
Лучше его не сумел бы никто, как повелено было,
Выразить поступь, черты человека и звук его речи,
Но подражал лишь людям одним…”
Перевод С. Шервинского// Овидий. Собрание сочинений. С.-Пб., 1994. Т II. — С.249.18 Гуссерль Э. Картезианские размышления. — С.72.
19 Миронов Д.А., Перцев А.В. Австромарксизм, позитивизм и рабочее движение. Свердловск, 1990. — С.41.
20 Там же. — С.42.
21 Гуссерль Э. Кризис европейского человечества и философия. — С.297.
22 Landgrebe L. Der Weg der Phдnomenologie: Das Problem einer ursprьnglichen Erfahrung. Mohn, 1969. — S.49.