Delfinova
Опубликовано в журнале Урал, номер 2, 2001
Дина Дельфинова
Стихи и проза
Дина Дельфинова — активный участник культурного андеграунда Перми. Актерствовала в многочисленных театрах города, в том числе — “У моста”. В 1994 г. присоединилась к ассоциации актеров жизни “ОДЕКАЛ”. Фотограф, художник-дизайнер. В пермской прессе неоднократно печатались ее стихозагадки и стихолубки. Адепт всех самых радикальных способов письма. Подобно легендарному Питеру Пэну, она стремится никогда не повзрослеть, что с успехом ей удается.
***
взрослый снег
лежит и смотрит
как бегают в небе
его малыши***
апельсинами падает снег
завязывая ветер в узел
витриной раздвоен бег
собаки с глазами в люстру
я лежу как соленый шар
вынимая трамваи из горла
улицы и нет ножа
звезды резать на помидоры***
гигантский рыбак
дергает вверх
квадратную рыбу
лифт
парная бабочка
молчит на молоко
вот пыльные кусочки июля
на ресницах
кто скажет мне
чего я жду***
снег покрылся улыбками
звезды их помадой трогают
а мои щеки липкие
мухи слез улететь не могут
авто чиркнуло мрачно
темноте вырывая клок
я стою как голая лампочка
с которой сняли стекло***
нет пользы в шести минутах
когда зачеркнуты кошки
метелью и город сложен
будто в шкафу посуда
один человек прижался
к абрикосовой колбасе
часы острыми пальцами
потрогали цифры все
больше не осталось
человек закурил
оглянулся в меня устало
и кот снял грим
НЕЖНЫЕ ШАГИ ТЕЛЕФОНА
Когда Биба устала спать так быстро, она остановилась. Ей захотелось льда, она налила воды в стакан, продела в нее желтую нитку из лучистого ночника и отправила это дело в холодильник, потом вернулась в спальню и, словно усатый дрессировщик, отправляющий свою голову в львиную пасть, вошла в сон. Все это было, конечно, не так страшно, тем более что утром она проснулась. Первым делом был лед, но, когда очаровательная форма выпала прозрачным пудингом на тарелку, в ней обнаружился изъян. В самой сердцевине застыл крошечный прибор, задуманный не для подобных испытаний.
— Здравствуй, муха в янтаре.
В ответ на приборчике замигала розовая точка. Биба, пятясь, вышла из кухни. На улице оказался вечер — ее будильник, как всегда, торопился на двенадцать часов. Темнота разминала пальцы, просовывая их между домами. Длинные гвозди лучей были забиты в фонари. Или нет — в голову Бибе пришло лучшее сравнение — фонари блестели крупными пуговицами, свет пристегивался ими к темноте, будто подклад к пальто. Опять же — так было очень длинно. Биба подходила к дому Саши. Дверь открылась, внутри Саша с кем-то разговаривала.
— Когда все кончится…
— Я ел газированный хлеб, и было так недурно…
— Времена меняются, как подшерсток дворняжки…
— Какая разница, если мы выйдем сейчас, то как раз успеем…
— Объелся макаронами с сыром…
— Этот процесс бесконечен…
Людей оказалось действительно много. Кофе ласковыми пузырями поднимался к потолку. Биба поймала крупный пузырь и цепким мизинцем натянула на голову.
— Как зовут мадемуазель Фантомас?
Двери чмокали, люди заходили еще. Все они виделись Бибе неграми или хотя бы опустошенными маврами, она перевела глаза на свои колени и заметила край пижамы. Выругавшись по-молекулярному, Биба проткнула свой головной убор, подошла к Саше и затащила ее в кладовку.
— Душечка. Лошадка. Хомячок. Ты ведь любишь сравнения, кстати, нам надо немного выпить. Я вчера подняла в ванне вьюгу пены — и что же? — когда она улеглась, а я улеглась в ее остатках, мелкие пузырьки кружились в воде, как чаинки в чае.
— А ты?
— Что я? Я ни при чем.
— Просто подумалось, что ты могла бы быть кусочком сахара или, наоборот, долькой лимона.
— Это зависит от настроения.
— Слушай. Важно. Во-первых, я в пижаме. Во-вторых, мне надо, чтобы ты пошла со мной. Ко мне.
— Пижама — ничего. А ты разве не знаешь, что я сняла комнату. Вся моя одежда там. Могу предложить только бабушкино.
Саша порылась в неприятном салате из тряпок и книг, вытащила оттуда огромное пунцовое платье из шелка шестидесятых годов.
— Антиквариат.
Биба хотела заплакать, но потом догадалась, что ей все равно. Она оделась и стала ждать важного ответа. Саша сидела на полу, нырнув головой в стопку книг. Биба думала, что она, наверное, воображает совершенно дикие вещи, и уже решилась рассказать ей о приборчике, когда поняла, что Саша спит.
В комнатах тоже творился сон. Часы царапали цифру четыре. Биба зашла в ванну, ей хотелось подумать о чем-нибудь милом, но мысли снова присасывались к собственной кухне. Жаль, что нельзя в прошлом ничего стереть, отмотав пленку, хихикая. Теперь мое будущее — ток в мешке. Заглянешь — ударит. Нужен знающий человек, который мог бы вернуть мне мою кухню, квартиру, и вообще. Так думала Биба, глядя на головокружительную мыльницу, летящую на карусели водоворота. Вода выпорхнула, началось утро. Восток кинул западу золотую монету Солнце. Саша помочь не могла, даже если б она проснулась и захотела.
Биба ехала в трамвае. Потом в другом. Знающий человек встает поздно, нужно пока покататься.
В следующий трамвай зашла Сашина бабушка. Она взвизгнула и бросилась на Бибу.
— Бабуся! Вы меня помните? Ничего опасного для вашего зипуна. Я поношу и отдам.
Бабушка только рычала.
— Саша дала. Ну, правда же.
— Ошибаетесь, — наконец произнесла старушка, — у нее свой дом.
— Мы случайно встретились около вашей квартиры. — Тут Бибе стало стыдно за свое предательство. — То есть я встретилась, Саша была у себя.
От такого столкновения с жизнью Биба даже немного ожила. Навстречу двигался понедельник, нужно было на работу. Биба решила, что невинная бабуся тоже подойдет. Она ухватилась за ее пальцы.
— Вот пойдемте ко мне, вы сразу поймете, что вы ошиблись. И как!
Трамвай бежал мимо, в окнах звенели будильники, тысячи пальцев нажимали на их кнопки, как на курок револьвера, вороны садились на траву грязными мазками лохматой кисти. Бабушка, почуяв что-то не то, вышла. Платье болталось на ветру, влетающем в окна.
Знающий человек лежал ничком на диване, но не спал, иначе бы Бибу не пустили. Сначала Биба помолчала, но время хитрило, нужно было спешить.
— Петя. Если, скажем…
На кухне его мама готовила рыбу, запах был такой, что хотелось пить.
— Скажем, — согласился знающий человек.
— Ну, скажем, человек хочет пить.
— Моя мама воду пропускает через мясорубку. Говорит, вкусней.
— А ты?
— Я вообще пью молоко.
Тут он повернулся, увидел Бибу и захохотал. Умные слезы текли по толстой щеке.
— В этом феерическом платье ты похожа на мушку, упавшую в огромную кастрюлю с борщом.
— Мерси. А у тебя как дела?
О главном не было сказано ни слова, но Биба уже ощутила привкус проигрыша. Никто не будет заниматься ее неудачей, а эта пластмассовая жаба уже, наверное, растет, размножается, как это бывает в кино.
Мама позвала их на кухню. Биба взглянула на дымящиеся куски рыбы, разозлилась, взяла со стола нож, села на колени к Пете и широким театральным взмахом срезала ему прядь волос. На улице бросила волосы в лужу, нож сунула в карман и пошла домой.
Дома на столе, залитом талой водой, стояла тарелка. На тарелке, кверху лапками, антеннами, лежал Пластеныш. Время от времени лапка судорожно дергалась. Тельце было прозрачное, внутри просматривались проводочки, микроскопические лампочки. Биба наблюдала это с изумленной нежностью, — она совершенно забыла, как выглядела эта штука вчера вечером. Впрочем, взгляд длился секунду, ведь зверек погибал. Биба стала разбрызгивать воду, так обычно приводят в чувство человека. Биба бросала его в стакан с водой, капала на малыша валерьянку, она высыпала содержимое сумочки на стол в поисках батарейки, ведь существо было как будто электрическое. Куча бумажек, ключей, подгоревших пуль и ржавых ножниц высыпалось на стол. Батарейка, прижатая к приборчику, не помогла. Биба истолкла в порошок анальгин и посыпала сверху. Тонкая антеннка слабым движением потянулась в сторону кучи на столе. Среди всех штук Пластеныш выбрал обгрызенную шоколадку в мятой фольге. Он словно поставил укол или взял пробу, достал себе мушиную дозу сладкого, полежал, уже отдыхая, и радостно засигналил лампочкой.
Биба посадила механическую саранчу себе на плечо, покачиваясь, прошла по комнатам, немного задержалась около окна и, похохотав, исчезла.
РОМАН С НАСМОРКОМ
Стоит ли говорить, что помидоры в этом городе были похожи на больных серебристых ящериц, а ветра не было совсем. Мои глаза делали разные неожиданные вещи, и я не знала, можно ли доверять тому, что я вижу, кроме того, уточню, я была женщиной. Хотя и не обязательно.
С одним из прохожих в этом городе у меня произошел важный разговор.
— Похоже, утро?
— Похуже.
Действительно, день позволил себе немного солнца, но тем самым отличился от ночи очень мало. Стояло как будто лето, но в сумбурных сумерках было плохо понятно. Разумеется, я была в шубе, хотя остальное было шелком, так что время года тоже не уточнялось. Это было самое начало рассказа, и я утешала себя тем, что ближе к середине все прояснится.
1.
Около шестнадцати двадцати трех на вокзале одного южного города появилась рыжеволосая женщина лет тридцати двух. Нам это может быть особенно хорошо заметно отсюда, сверху, потому что это — первый кадр рассказа, а следующие уже извиваются в кольцах кинопленки. Было тепло, но осень уже показывала свои золотые зубы. Дама была одета — воздушная шуба из пчелиного меха смотрелась несколько экзотично, поэтому не успела женщина дойти до гостиницы, как о ее приезде стало известно практически всему городу.
На следующий день, после пяти чашечек кофе с ветром, дама отправилась в местную библиотеку. Там она прошла сразу к директору. Присмотримся к нему повнимательнее, упустив гостиничного повара, трех горничных и седого господина, наблюдавшего за героиней в холле.
Итак, директор был в бархатной пижаме, хитер и почти молод.
— Господин? — вопросительно поздоровалась дама в шубе.
— Погода. Мадам?
— К черту погоду. Я Элен Бурная. Мой дед Константин Бурный должен быть вам известен. И в ваших архивах есть его письма. Они мне нужны.
Господин Погода скромно опустил свои розовые ресницы.
— Вы не могли бы рассказать об этом более подробно?
Мадам Бурная замолчала, проводя кружевной перчаткой по губам, словно бы останавливая ненужные слова, острый ветер играл на горячих нервах солнца. Окна кабинета выходили во внутренний дворик библиотеки, по аллее промелькнула девушка в зеленом пальто. К счастью Погоды, лицо мадам не изменилось, более того — оно улыбнулось.
— Господин директор, письма эти частного характера.
Здесь шкаф в кабинете Погоды заслоняет беседующих, и мы не можем знать, что происходит с цветом глаз и формой носа Элен во время разговора. Потом она переходит на шепот, словно гудящий экспресс на боковую ветку, и камера показывает растущие около библиотеки цветы, облепленные серьезными бабочками. У одного цветка шесть красных лепестков и два фиолетовых, счастливая горничная из гостиницы склоняется над ним и целует в самый рот. Дальше ее зеленое пальто мелькает на скверном фоне улицы. Жаль, что девушке не видно следующей страницы, где следователь с некими глазами открывает дело об убийстве. Пожалуй, эту страницу следует вырвать, отпустив смутную фигуру сыщика обратно в туман.
Итак, вечером в кафе Элен Бурная и Карл Погода пили мартини, а дальше — кадры кинохроники, мелькающие в глазах у Элен в зеркальце, выпавшем на стол из сумочки, и, наконец, в блестящих пуговицах Погоды. Что-то черно-белое, быстрое, нечеткое. Лица людей, дома, смешные автомобили. Лицо Погоды увлажнилось, углубилось. Потом он взял кружевную руку и жадно поднес ее к губам.
— О, бедняжка.
Элен смеялась, запрокинув пудреный нос в люстру. Люстра шевелилась лучистым ежиком, постепенно переходя в блеск очков седого господина, знакомство с которым напрасно не состоялось в первой половине рассказа. Два дня он провел в гостинице, рассматривая круги на воде, пущенные золотой рыбкой Элен. Несмотря на то, что Карл Погода был его агентом, седой господин нервничал, снова и снова открывал личное дело Константина Бурного. Золото, бриллианты — все это унесло волной, которую никто не успел заметить. Выцветшие письма были невинны – настроение, погода, дела. Инспектор склонился над фотографией. Элен была изумительно похожа на жену Константина. Было нечто в фигуре Элен-старшей, заставляющее преследователя стонать, потому что это была разгадка, а он не мог накрыть ее, словно бабочку, прозрачным сачком своего ума.
2.
И этот образ плавно переходит в изображение бабочки, волнующейся на цветке у стен библиотеки. Мужская рука срывает его, бабочку разрывает ветер.
Элен Бурная ставит цветок в вазу, небрежно останавливается у окна — поза людей, за которыми следят. Она улыбается, сначала хищно, потом спокойно и наконец нежно.
— Дорогой, я боюсь смерти… это удивительно.
Пузырится молчание, по пчелиной шубе, висящей в открытом шкафу, ползет обалдевшая моль.
— Хватит делать тайну из ничего, Элен. Ты…
Погода резко замолкает, увидев, как женщина с силой сжимает в руке кисть от шторы, и тяжелый шелк начинает дымиться.
— Тайну — из ничего? Ничего подобного. Как вы можете говорить о ничто. И что можно сделать из этого, кроме тайны.
Она опомнилась, прошла через комнату, высыпав ненужный пепел из ладони в вазу с цветком. Голый Карл оделся в великолепную гусиную кожу, Элен подошла, провела пальцем по его груди.
— Спокойно, тигренок. Письма с собой?
Она взяла пачку бумаг хладнокровно и кровожадно, несколько минут читала, мгновенно пролетая взглядом буквы, потом еще раз подошла к Погоде, поднесла свои губы к его, словно птица, дающая птенцу жука. Она казалась очень счастливой.
— Вот, выбрала.
Элен кокетливо показала Погоде пожелтевший лист с расплывающимися словами, она поднесла этот лист к лицу и стала читать, на этот раз медленно. Зрачки ходили туда-сюда, как рассеянный человек на вокзале в ожидании поезда. Постепенно она исчезла, остались только читающие глаза, потом растаяли ресницы, веки, но черные зрачки качались, качались. Карл застонал, и волшебство рассыпалось. Оказалось, что это две ягодки боярышника толкал за окном ветер. Письмо лежало на полу — это было нежное послание к Элен-старшей. На второй странице слово “Элен” заметно отличалось от других слов — оно было четким, свежим, как будто письмо начала века тронули современной ручкой.