Akimov
Опубликовано в журнале Урал, номер 2, 2001
Анатолий Акимов
Орденские планки для Виктора Астафьева
Анатолий Иванович Акимов — родился в 1944 г. в Курске. Окончил факультет журналистики УрГУ. Работал ответственным секретарем редакции газеты “На смену!”, главным редактором молодежной редакции Свердловского телевидения и радио, редактором Средне-Уральского книжного издательства.
Сейчас — зав. отделом писем редакции газеты “Уральский рабочий”.
Публиковался в журналах “Наука и жизнь”, “Уральский следопыт”.
В журнале “Урал” публикуется впервые.
Работа и жизнь журналиста, в сущности, состоят из встреч. Многие со временем стираются в памяти, иные дарят добрых знакомых и друзей. А случаются такие встречи, которые, единожды вспыхнув яркой зарницей, не потухают, озаряя нас всю жизнь.
Более тридцати лет мы знакомы с Анатолием Граховым, ветераном Великой Отечественной войны, старейшим фотокорреспондентом Урала. Много раз бывали в командировках от разных редакций. Одно время вместе работали в ТАСС (тогда он не имел нынешней приставки “ИТАР”). Но я-то лишь год был собкором по Свердловской области, а Грахов отслужил верой и правдой фотохронике ТАСС лет под сорок, изъездил по дорогам Урала уйму тассовских автомобилей, и теперь, в свои 78, за рулем по-прежнему — ас.
Старший товарищ многому научил меня в работе и в жизни. К одному из Дней Победы я опубликовал очерк о фронтовике. Полагал, что во многих чертах знаю его боевой путь, его трудовую биографию. Оказалось — не все.
Как-то Анатолий Андреевич, как и многие фронтовики, не очень-то любящий говорить о войне, вспомнил 1942 год, учебу в ФЗУ под Красноярском. Вспомнил опять же за рулем, когда мы возвращались с рыбалки и на спидометре его южнокорейского автомобильчика прочно удерживались сумасшедшие 120 километров. И упомянул название железнодорожной станции — Базаиха. Вот это да! Неужто та самая станция, то самое училище, о котором писал Виктор Астафьев?! Выяснилось, что именно так.
Начитавшись любимого писателя, я с юношеских лет мечтал о встрече с ним. Даже собрал некое досье о связях Астафьева с Уралом. Познакомился с многими его пермскими и свердловскими знакомыми, перечитал, конечно, старые газеты, журналы. Знал, что входил Астафьев в большую литературу в значительной степени через журнал “Урал”, опубликовавший его ранние повести — “Стародуб” и “Перевал”. Откопал даже такой занятный факт, что много лет назад некий модельщик с Химмаша изладил для Виктора Петровича, отчаянного охотника, особую ложу для ружья, чтобы можно было стрелять и с пораненным на фронте глазом. Модельщик тот, Герман Иванов, стал впоследствии редактором журнала “Уральский следопыт”, а Виктор Астафьев и по сию пору — член редакционного совета издания.
Предстояло решить две задачи: убедить всегда занятого писателя принять нас на день-два и всеми правдами и неправдами “выбить” командировку в Красноярск плюс убедить начальство финансировать дальнюю поездку ветерана Грахова.
На мое письмо Виктор Петрович ответил тепло и заинтересованно — привози, мол, моего однокашника, да поспешней: сейчас вот выхожу из больницы, и дел предпраздничных — невпроворот. По телефону договорились о дне встречи.
Командировку редакция “Уральского рабочего” мне предоставила — дрогнули суровое начальство и бухгалтерия от моей длиннейшей пафосной и умоляющей докладной записки…
В канун 55-летия Победы в Великой Отечественной мы отправились в Красноярск — к фронтовику, блестящему писателю и удивительному человеку Астафьеву.
От красноярского вокзала до Академгородка нас довез водитель, тотчас откликнувшийся на знакомую фамилию. Неожиданно быстро и комфортно определились на ночлег в Доме ученых. До дома № 14, где живет великий сибиряк, было минут пять пешего хода.
Ветераны друг друга не узнали. И понятное дело: в 1942 году в железнодорожном училище на Базаихе было около 450 мальчишек, впроголодь постигавших науку котельщика, стрелочника или составителя поездов — проще говоря, сцепщика. Сцепщик Астафьев и стрелочник Грахов познакомились пятьдесят восемь лет спустя…
Чуть не с порога фотокор кинулся снимать. Писатель, которому в последние годы изрядно осточертели всякие корреспонденты, вполне дружелюбно подшучивал:
— Опять вот так да вот эдак?
А Грахов все щелкал да щелкал своим “Никоном”, пересаживая “объект съемки” поближе к окну. За окном было свинцово-серое небо, над Академгородком, над Красноярском и, наверное, над всей Сибирью моросил нудный дождь.
А потом почти все жестко ограниченное командировочное время мы провели на колесах. Добрые знакомые Виктора Петровича предоставили нам вначале “Волгу”, потом микроавтобус, на котором мы вдоль весеннего Енисея поехали по окрестностям, которые, подобно местам толстовским или пушкинским, надо бы теперь именовать астафьевскими. Сначала приехали в поселок Базаиха, на ту самую станцию.
Старого здания училища не сохранилось, теперь на этом месте стоит современная школа. И на этом вполне историческом месте Грахов, настроив фотокамеру, иронически сказал, передавая ее мне: “Нажимай вот здесь”, — и подошел к Астафьеву. Снимок, говорят, удался.
Потом поехали на малую родину писателя — в поселок Овсянка, приютившийся на правобережье Енисея. В сельском доме Астафьева, состарившемся и поправленном друзьями, — пока еще зимняя стынь. Но скоро настоящая весна, и здесь писателю покойно работается. В комнатах — охотничьи трофеи, медвежья шкура, мастерски выполненное чучело глухарки-копалухи и дареная шкура диковинного полярного волка. Возле дома — посаженные и выпестованные астафьевскими руками кедры. (“Один, вот этот, видишь, — плодоносит”, — похвалился Виктор Петрович.) А напротив — дом, где жила бабушка писателя Екатерина Петровна Потылицына, прославленная на всю Сибирь, всю Россию-матушку да и на весь мир пронзительно-нежным “Последним поклоном”.
Побывали на овсянкинском кладбище, где лежит под березами дочь писателя Ирина; все вместе убрали возле могилы прошлогоднюю палую листву и затеплили свечки.
Потом поехали в библиотеку, созданную тщанием Астафьева и теперь тоже всероссийски известную. Возле здания наливают почки два молоденьких деревца, посаженные им на пару с бывшим президентом Б. Ельциным. (“Президентское-то, глянь, растет хоть бы что, а мое заразы козы маленько обгрызли…”)
Астафьевская Овсянка стала, по точному выражению профессора Красноярского государственного университета Г. Шленской, “сибирской Ясной Поляной”. И несть числа постоянным здесь литературным, музыкальным, театральным гостям, перечень их знаменитых имен огромен.
Шесть лет назад в помощь молодым деятелям литературы и искусства был создан фонд имени В. Астафьева. Лауреатов этого фонда уже тринадцать, а самый первый — поэтесса Марина Саввиных, ныне директор единственного в России литературного лицея. Лицей, понятно, возник благодаря поддержке уроженца Овсянки.
Во время переездов, остановок однокашники-фэзэушники, похоже, окончательно узнали друг друга. Перейдя с протокольного “вы” на простецкое “ты”, попеременно подсаживали друг друга в автобус, покряхтывая и посмеиваясь над собой и над сверстником.
Воспроизведу здесь диктофонную запись беседы, что вели ветераны на квартире писателя.
Кор.: Виктор Петрович, Анатолий Андреевич, у вас, железнодорожников, была бронь: вкалывай себе в тылу. Как же на фронт-то угодили?
Виктор Астафьев: А добровольно. Мне начальник говорит: “Дурак. Ну ладно, если убьют, а покалечат — кому ты будешь нужен?” А я ему: “Ты — тыловая крыса!” Это я-то, сопляк, — мужику пожилому и серьезному… Потом, когда в сорок седьмом году в Базаиху попал, думаю — дай-ка съезжу, извинюсь перед человеком. Приехал, спрашиваю, говорят — в сорок четвертом году умер. Извиняться не перед кем. Фамилия, помню, Королев. Так и живет теперь вина со мной…
Анатолий Грахов: Меня после училища оставили на станции Красноярск. Помню, четырнадцать стрелок пришлось обслуживать, начальник станции Тростенцов — теперь его именем поселок назван — говорит: пойдешь учиться на дежурного по станции — жив останешься. А коли на войну собрался — ступай в военное училище. В артиллерийское меня не взяли: ростом был 143 сантиметра и сорок три килограмма весил, на комиссии расхохотались — куда тебе гаубицу ворочать…
Попал я потом на трудовой фронт — в “сталинскую”, говорили тогда, строительную бригаду. А тут случился недобор в Киевском, эвакуированном в Красноярск, училище связи. Туда меня взяли — даром что “полтора метра с кепкой”. Ускоренно, за один год, испекли из меня младшего лейтенанта-связиста. И — на Калининский фронт, в 67-ю стрелковую дивизию, командиром взвода связи.
Кор.: Припомните самый памятный эпизод войны.
Виктор Астафьев: Да вот когда увидел первого раненого. И когда увидел потом убитого… Самое страшное было на Житомирском шоссе. Вообще войну пересказать — вещь невозможная и неблагодарная. Пока мы на ней не были, все воспринималось, как в кино
Вот надо было окапываться. А мы, как только лейтенант отошел, — лопатки в сторону. Молоденькие же все: маленько выспался, поел и уже — “ха-ха-ха” А вот старики, которым за тридцать, держали себя по-умному, окапывались как следует. И чаще оставались целыми: убьют, так разве бомбой. А чирки-трескунки вроде меня — по два, по три раза ранены. Многие погибли.
Анатолий Грахов: В Прибалтике, под Даугавпилсом, захватили мы небольшой плацдарм. Командный пункт — в подвале разбомбленного дома, один мой телефонист — там, связь комбату обеспечивает. Остальной взвод, почти без укрытия, за разрушенной стеной. А бомбежка и артобстрел — страшенные. Перед стеной окопчик — там старшина и боец из санроты вперед глядят: им ведь раненых вытаскивать. Попросился к ним, а старшина безо всякой субординации меня послал — иди-ка ты… Ушел я за стену, ко взводу, а тут почти сразу мина, точнехонько в окопчик к тем двоим… Получается, что тот старшина убитый меня от смерти спас. Судьба…
Мы еще долго говорили о войнах — о самой страшной, Великой Отечественной, о баталиях минувших веков и сегодняшней реальности — войне в Чечне. По поводу событий на Северном Кавказе старые солдаты высказались единодушно: не надо было в драку ввязываться. Но уж раз началось, то надобно все довести до конца. Крови, крови — своей и чужой — только бы поменьше…
А потом я задал всемирно известному писателю и фотомастеру, чьи работы тоже известны за рубежом, банальнейшие вопросы — о том, над чем они сейчас работают, о творческих планах…
Анатолий Грахов: Приготовил очередную, десятую по счету, персональную фотовыставку. А посвящена она, сам понимаешь, главному нашему празднику — Дню Победы.
Виктор Астафьев: Мы вот недавно с Марьей Семеновной (супруга В. Астафьева, писатель. — А.А.) подсчитали, сколько же лет я работаю в литературе. Получилось — полвека. В 1998-м в Красноярске вышло мое полное собрание сочинений, пятнадцатитомное. В него, кстати, я включил интервью, данное “Уральскому рабочему” три-четыре года назад. Пользуясь случаем, передаю привет уральским журналистам, а также литераторам Екатеринбурга Николаю Никонову, Алексею Решетову, Герману Дробизу.
В прошлом году летом, в самую жару, меня хватанул инфаркт, и я до сих пор от него не отошел. За год сделал заметки о Николае Рубцове, напечатанные во втором номере “Нового мира”, да штук десять “Затесей”, которые у меня тут же растащили по разным журналам — уж и не помню, где какие.
Пробую писать. Раньше-то я был борзой, о, борзой — по пятьдесят страниц в день мог накатать. А бывало — бездельничал подолгу. “Ни дня без строчки” — это не для меня. Собираюсь написать повесть для детей. В замыслах вроде все сложилось, все в порядке, можно садиться за повесть. Боюсь — здоровья не хватит…
Кор.: В прошлом году, накануне вашего 75-летия, “Литературная газета” писала, в частности, так — цитирую: “Не надо выдумывать национальной идеи. Надо читать Виктора Астафьева”. Прокомментируйте…
Виктор Астафьев: Ей-богу? Как-то я это дело пропустил или подзабыл в суете — сколько тогда всякого было! Но вообще это слишком. Мне и разговоры передают: мол, гений, классик, патриарх… Я научился пропускать такое мимо ушей. Я нормальный работник литературы. Другим образом не умею зарабатывать хлеб. Раньше я мог пилить-колоть дрова, избушку строить, траву косить, коня запрягать умел. Теперь моя работа — литература. Такой же труд, как у вас на Уралмаше, Уралвагонзаводе. Или как у хирурга, делающего операции на сердце…
Я старался не докучать вопросами, а больше слушал этих людей, прошедших самую страшную в истории войну. Оба седы как лунь. Оба изранены и контужены, а недавно настигнуты еще и “мирными” инфарктом и инсультом… Защитники Отечества в лихую годину и вдохновенные труженики до сей поры. Для меня они — олицетворение державы, столько раз за свою историю восстававшей из праха, столько раз ошельмованной и оболганной, но по-прежнему носящей гордое имя — Россия…
…В квартире писателя зазвонил телефон. Воспользовавшись паузой, Анатолий Андреевич поманил меня в коридор и заговорщицки прошептал:
— Ну, вроде все снял. Надо мне ехать…
— Как, без меня, что ли?
Оказалось, неугомонный Грахов собрался за сто километров от Красноярска в село Атаманово, где живет сестра Валентина Андреевна, которую он не видел двадцать лет. Живет давно одна — дети уехали аж в Ташкент. Понятно: для брата и сестры это, может быть, последняя возможность встретиться.
А было в граховском семействе одиннадцать детей. Живы сейчас четверо. А четверо братьев полегли в разные годы на разных фронтах Великой Отечественной.
Грахов вернулся на следующий день, задумчивый и просветленный.
Мы уезжали из Красноярска, так и не увидев апрельского солнца Сибири, — всю дорогу за Уралом моросил дождь, перемежаемый слякотным снегом. И всю дорогу мой попутчик нет-нет да и крякал озабоченно. Многоопытный фотомастер беспокоился, как новичок, за качество фотосъемки. “Мало света, мало…” — бормотал он, поглядывая в вагонное окно.
Забегая вперед, скажу, что беспокоился Анатолий Андреевич напрасно. Вечером того же дня, в который мы высадились на екатеринбургском вокзале, он проявил пленку, отпечатал фотографии и, показывая их мне, крякнул на этот раз удовлетворенно: мол, фирма веников не вяжет…
Со съемкой фото обошлось, но наша публикация в “Уральском рабочем”, посвященная 55-летию Победы, испытала неожиданные приключения, частые, впрочем, на любой газетной кухне. Иллюстрированные заметки о красноярской поездке расположились — с переходом — на первой и шестой полосах праздничного номера. Я дежурил по этому номеру. Все было спокойно, но потом вдруг пошла официальная информация, и я, стеная, принялся сокращать “красноярский” текст, убирать с полос сначала один, потом другой снимок. Последней каплей стало сообщение об инаугурации нового президента России, и у меня просто руки опустились. На первой полосе больше убирать было решительно нечего…
До сих пор ощущаю неловкость за содеянное. Праздничные первополосные фотографии номера были сопровождены двумя великолепными стихотворениями известного уральского поэта-фронтовика Венедикта Станцева. Мы с ним добрые знакомые, и я решился на отчаянный шаг. Снял телефонную трубку, льстиво поздравил Венедикта Тимофеевича с Днем Победы, с присвоением очередного воинского звания — подполковника — в канун Дня Победы был такой президентский указ о фронтовиках, — и стал просить у автора разрешения поставить одно стихотворение в какой-нибудь другой номер. Вы можете представить себе поэта, который в такой ситуации сохранил бы хладнокровие?! Даже добрейший, отзывчивейший Станцев — чувствовалось по голосу — опешил:
— Что стряслось-то?
Я объяснил, что дело касается публикации о Викторе Астафьеве, что сократил в ней все, что мог, что оба стихотворения Станцева великолепны, но…
— Ну, коли так, валяй — сними один стих.
Уступчивость его была не только данью фронтовой солидарности. Я узнал, что Виктор Астафьев и Венедикт Станцев знакомы еще по 50—70 годам, даже семьями дружили и не раз бывали друг у друга в гостях: Астафьев наезжал из Перми в Свердловск, Станцев отдавал ответные визиты. Венедикт Тимофеевич бережно хранит книги с дарственными надписями Астафьева, в том числе первую, по словам ее автора, “самую дорогую”, — “До будущей весны”, выпущенную в свет Пермским издательством в 1953 году. Вот ведь как бывает! Поистине тесен мир.
Вспоминается и еще одна драматическая история, связанная с нашей поездкой. Когда мы расставались с Виктором Петровичем на вокзале Красноярска, он, указав на орденские планки, украшавшие граховский пиджак, подначил:
— Фу ты, ну ты, каков кавалер! У меня вот сроду такой красоты не было…
— О чем разговор, можем по особому заказу сделать и прислать, — мгновенно отреагировал Грахов.
— Ну, обещалкин… — засмеялся Астафьев.
С улыбками и расстались. У нас, вообще-то, был еще один командировочный день, но послезавтра — Первомай, а именно первого мая у Виктора Петровича день рождения, 76-й по счету, а значит, хлопоты, ожидание и прием гостей. Оставаться еще на день мы сочли неудобным. Честно говоря, не раз и не два об этом пожалел: еще бы посидеть, послушать Астафьева…
По приезде в Екатеринбург я вручил Анатолию Андреевичу список фронтовых наград писателя — орден Красной Звезды, солдатские медали “За отвагу”, “За освобождение Польши”, “За победу над Германией”. Буквально через день знакомый Грахова, великий умелец по части изготовления наградных планок, сделал их — новенькие, с иголочки.
Анатолий Андреевич, поместив в пакет обещанный красноярскому фронтовику презент, прибавив к планкам пачку отснятых в поездке фотографий и свое письмо, отвез посылку на вокзал, на скорый “Москва—Красноярск”, и попросил доставить ее по адресу парня из поездной обслуги.
Позвонили в Красноярск доброму знакомому Астафьева В.М. Монастырскому с просьбой, чтоб посылку встретил. Все вроде бы в порядке. Но когда в канун Дня Победы я позвонил Виктору Петровичу, чтоб поздравить с праздником, а заодно и поинтересоваться, пришелся ли впору подарок, то был буквально ошарашен: он таинственным образом исчез в пути.
Я не звонил Виктору Петровичу, не беспокоил письмами до осени: знал, что он, по выражению Марии Семеновны, “в очередной раз отбоярился от врачей и уехал в Овсянку: писать”. Слышал по радио, читал в газетах о красноярских новостях, связанных с именем писателя, например, о третьих по счету литературных чтениях, на которые собирались литераторы аж из 28 областей России. За этими чтениями прочно установилось наименование “астафьевских”, хотя Виктор Петрович и кулуарно, и публично не раз ворчал по этому поводу: мол, чего навеличивать-то, вот когда меня не будет, так и называйте, как хотите. Из радиоинтервью узнал также, что лето и осень на берегах Енисея выдались дождливыми, оттого ему поработалось плодотворно — выходил редко, подолгу сидел за письменным столом, написал несколько рассказов.
А под стеклом на моем письменном столе — фотография однокашников-фэзэушников, встретившихся через 58 лет на железнодорожной станции Базаиха. И в книжном шкафу — две книги, почитаемые мной как раритеты. Одна — с повестями, рассказами, эссе Астафьева, кстати, изданная — и великолепно! — екатеринбургским издательством “У-Фактория”, с автографами писателя. Вторая — альбом “Рожденный Сибирью”, выпущенный к 75-летию почетного гражданина Красноярска, всемирно известного автора “Последнего поклона”, “Царь-рыбы” и еще десятков блестящих вещей, вошедших в пятнадцатитомное собрание сочинений.
Красочное издание содержит множество фотографий, запечатлевших встречи писателя с литераторами, политическими деятелями, именитыми гостями города на Енисее, редких снимков родных и близких писателя.
В предпосланных тексту издания астафьевских строках из эссе “Попытка исповеди” столь проникновенно выражено его жизненное и творческое кредо, что не убоюсь пространности цитат: “…Ни Бог, ни природа не виноваты, что ты стал тем, чем ты стал. Ищи в себе виноватого, тогда не будет виноватых вокруг. Уверти тлеющий фитиль, погаси зло в себе, и оно погаснет в других, только так и не иначе — это самый легкий, но и самый сложный путь к людскому примирению. И открой в себе память! Навстречу тому открой, что хочется тебе вспомнить, и забудь то, что хотелось бы забыть”.
“…И само существование мира, Земли и наше в нем и на ней существование не есть ли таинственный дар, чье-то волеизъявление или распространение жива духа, вечно витающего в мироздании и не перестающего быть с кончиной нашей, ибо сама вера в жизнь, ощущение ее неотгаданности и есть бесконечность, бессмертие наше, стало быть, и всего, что подвластно нашему воображению и чувству, быть может, тому чувству, которое присутствует в нас, но еще никем не открыто, не отгадано, и нет конца работе мысли, границ воображению, пределов чувству…”
Пора бы и точку ставить. Но, возвращаясь к заголовку, хочу упомянуть только, что Виктор Астафьев получил-таки подарок от фронтовика из Екатеринбурга. Анатолий Андреевич Грахов все лето и осень не мог встретить своего знакомца-умельца. Наконец встретил, и новые наградные планки на этот раз дошли до адресата. Жаль, что Виктор Петрович получил их не в канун Дня Победы, а только под Новый год.
Думаю, он улыбнулся, вспомнив нашу встречу, для него, вероятно, мимолетную. Для меня же она — самая памятная из тех, что подарила мне журналистская судьба.
Екатеринбург — Красноярск — пос. Базаиха, пос. Овсянка — Екатеринбург
