Письмо Ал. Михайлова.
Yagodinceva
Опубликовано в журнале Урал, номер 2, 2001
Нина Ягодинцева
Беседовать с водой, скитаться с облаками…
Челябинск
Дорогая Нина!
Вот уж десятка полтора лет прошло, как Вы покинули мой семинар и Литинститут, и вот передо мной две Ваших книги — “Амаралис” и “На высоте метели” — с надписью “от благодарной ученицы”. Книги Ваши для меня радость, и мне захотелось поделиться, чем вызвано это чувство, тем более что жизнь нашу трудно заподозрить в расточительности на радостные события.
За более чем четверть века работы с поэтическим семинаром в Литературном институте им. А.М.Горького мне удалось выявить некоторые закономерности творческого взросления молодых стихотворцев. К случаю я выделю женскую половину. Почти как правило, девушки в дебюте заявляют о себе раньше, чем мужская половина. Объясняется это их большей эмоциональной отзывчивостью. Влюбляется девушка, и в стихах забрезжит чувство, наполняющее поэзией пока еще далеко не совершенные строки. Другое дело, что такое начало часто бывает обманчивым и ничего определенного в будущем не сулит.
Но есть другой тип в той же женской половине, когда ростки поэзии проявляются исподволь и, при наличии дарования, лишь приоткрывают перспективу. Это неспешное и трудное творческое самоопределение чаще всего неэффектно, уловить в нем свою мелодию, хотя бы краешек своего мира бывает очень нелегко. Задача наставника, старшего товарища — помочь молодому стихотворцу обнаружить в себе свое, природное. Мне кажется, нам вместе с Вами удалось найти тот вектор движения, который дал мне право сказать про студентку Нину Ягодинцеву то, что Вы процитировали в своем письме: “Ее неспешное, но уверенное развитие перспективно”.
Теперь могу сказать: не ошибся.
Так же неспешно я прочел обе Ваши книги: видимо, итоговую для определенного периода “Амаралис” и новую — “На высоте метели”. Вот про нее я и выскажу кое-что. Про “Амаралис” могу только сказать, что в ней уже явлен поэт, что она отражает достоинство уже состоявшейся в русской поэзии творческой личности.
Окрепло, воплотилось в зрелые стихи Ваше органическое стремление к гармонии ума и сердца, к гармонии человека в его отношениях с внешним миром. Предметно оно выражено скромно:
В уюте старенькой шубейки
Послушно крылышки сложа,
Пурги веселые набеги
Сколь хочешь выдержит душа.Но в Ваших стихах есть понимание иных уровней бытия, в том числе и инфернальных, в том числе и сосредоточенных в нас самих, в нашем подсознании, где таятся “тяжелые хищные корни” необычайного притяжения:
Слезами иль кровью политы,
Растут, как дурная трава,
И глушат стихи и молитвы,
Как боль заглушает слова.В постижении их тайны, в преодолении дисгармонии жизни Вам как будто недостает не то чтобы силы или, может быть, агрессии, а скорее — душевного напора. Традиционная русская женская душевная мягкость, скорбная готовность принять в себя бремя страдания, в себе преодолеть тяжесть потерь — вот что характерно для героини Ваших стихов. Она не из тех, кто коня на скаку остановит, в горящую избу войдет. Это другой тип русской женщины. Вам ближе Татьяна Ларина, Лиза Калитина. Хотя в сегодняшней нашей жизни, увы, таким не очень уютно. К таким женщинам, возможно, обращены слова: “Найдут ли нас на Рождество Волхвы судьбы?”
И все-таки вряд ли бы мог состояться поэт, если в нем изначально, генетически не доминировало духовное начало, причем по самому высокому спросу:
Не минет горьких губ
Волшебное вино.
И если спит душа —
Ей суждено проснуться.
Но, Господи, зачем
Мне было не дано
Молчаньем пробудить,
Дыханьем прикоснуться?..Идеал тем и хорош, тем и привлекателен, что он недосягаем. И когда Вы, вслед за Тютчевым, обесцениваете свое же слово (мысль): “Слова — лгуны! И если только нам Понадобится что-нибудь поведать, То это все закончится победой Молчания…” — Вы сами подрываете доверие к себе, к поэзии. Жаль, что я не могу здесь процитировать одно восьмистрочное стихотворение — оно еще не опубликовано, — где поэтесса очень убедительно, силою образного слова спорит с Тютчевым, опровергает его.
То, что Вы следуете классической стиховой традиции, для Вас так же естественно, как, скажем, желание слушать пение птиц, любоваться медленным струением ручья… В этой стиховой традиции Вы неоднообразны и вовсе не скованы каноном. Широка амплитуда ритмических и метрических вариантов, уверенно звучит разностопная строфа, а в рифмовке, которая в общем-то небезупречна, Вы пользуетесь традициями шестидесятников. На все эти “мелочи”, в том числе и на мелодику, интонационное разнообразие, в свое время обратили бы внимание при разборе стихов в семинаре. Но в конечом счете они и есть составная часть поэтики. Вашей поэтики с ее индивидуальными оттенками.
И важно то, что — в лучших стихотворениях — на малом стиховом пространстве Вам удается так сгустить содержание, что в нем находит отражение драма целой жизни. Не откажу себе в удовольствии воспроизвести здесь одно двенадцатистрочное стихотворение:
За пустырем, за желтым донником,
За кленами, за ивами,
Ночь воздымается над домиком,
Где мы посмели быть счастливыми.И небо — словно до креста еще —
Горит звездами частыми
Над нашим маленьким пристанищем,
Где мы посмели быть несчастными.Пирует жизнь с ее приливами,
С ее утратами несметными,
Где мы посмели быть счастливыми,
Несчастными — и даже смертными.Оно не безупречно, это стихотворение, если разбирать его по деталям. Утяжеляет строку искусственная форма глагола “воздымается”, нарушает стройное течение речи громоздкое “словно до креста еще”, а в начале — явный перебор обстоятельств места, но…
Счастливо найдено то, что делает стихи стихами — образ времени, соединивший в себе конец и начало, прекрасно закольцованный в последней строфе.
Лучшие Ваши стихотворения отличаются чистотою и благородством слога, согласием слова с душевным настроем, с мелодией чувства, глубиною переживания. Целомудренны и чисты “Четыре письма к А”, это любовные стихи, такие нынче очень редко встретишь. У Вас почти нет эффектных метафор. “Тяжелая роза, огнем полыхнувшая в очи, Солжет, не алея, что здесь тебя не было вовсе”, — может быть, самый экспрессивный образ в книге. А вообще метафорика свежа, прозрачна, она вовсе не показная, она как бы из природы вещей. Я кое-что выписал для уяснения ее особенностей: “материнские сумерки речи”, “кипящий конус фонаря”, “ветхое небо”, “зеленые веки травы”, “дымная прорубь”, “степь каленая”, “ неба кожа золотая”… Все это вне контекста может и не произвести впечатления. А вот “кровь”, “вино” и “мед”, пожалуй, стоило бы пореже пускать в стихи. Хотя бы на время.
Пейзаж Ваш весь как-то словно приподнят, облегчен, просвечен небесным светом, не отяжелен плодами земли, как у передвижников (всему свое время). Иногда он не лишен условности. Темной ночью город “похож на пустую ладонь, протянутую в небеса”. Образ может показаться слишком условным. Но вот по ночному городу “громыхает трамвайный вагон”, он идет “по линиям жизни, любви, судьбы…”. И уже карта ладони с ее знаками предсказаний наполняет образ смыслом. Однако это все же случай не частый у Вас, Вы отдаете предпочтение более внятной метафорике, даже если масштаб ее вырастает до вселенского. По очень выразительной, вселенски масштабной образной структуре да и мысли, в нем заключенной, замечательно стихотворение “Гора стекает вниз. Под плитами базальта…”. А вот пример внешней парадоксальности сравнений, эффект которой бесценен: “… мысли уже легки, как бремя любви…” Легки, как бремя, — прекрасно, ведь это — бремя любви!
Хорош поэтический ход, когда образ из видеоряда “упрятан” в область психологии: “Она светла, как ночь перед побегом”. Или в метафорическое представление: “Июль во все распахнутые окна Холодное вливает молоко”. Привлекает и такое сравнение, усиленное звукорядом: “Зачем мы мешаем вино с водой, Как прежде мешали вину с бедой?”
Что еще сказать Вам, дорогая Нина, о книге “На высоте метели”? То, что в ней нет стихотворений, не достойных публикации, — это великое достоинство. То, что автор ее заслуживает быть замеченным в современной русской поэзии, — это бесспорно. А в личном плане для Вас с удовлетворением отмечаю: мучительный спор добра и зла, горя и света привел Вас к выводу, что “окончательной истины нет”, что все “пережито, оплакано, спето”, но спасительным все же для души остается желание сохранить в ней “хоть капельку света”. Это — нижняя точка нравственного и духовного самочувствия. Высшая — в стихах о любви, о природе, о человеческом достоинстве.
Бог внял вашей молитве, которой вы закончили предыдущую книгу: “Дай мне, Господи, петь, а не плакать На дорогах твоих”. Мне, человеку старому, на излете земного бытия, по душе Ваша нравственная и духовная устойчивость. Хоть и промелькнуло однажды на грани отчаяния: “На самом донышке тоски — Такая каменная горечь!” — но берет свое волевое, родовое начало: “Уж более недели Я царствую на высоте метели, Пеку душистый хлеб, кормлю детей…” Да будет так долгие годы.
Искренне Ваш —
Ал. Михайлов
***
В России надо жить бездомно и смиренно.
Не стоит наживать ни золота, ни тлена —
Ни счастье, ни беда тебя не оправдают.
Дворец или тюрьма — никто не угадает.
В России надо жить не хлебом и не словом,
А запахом лесов — березовым, сосновым,
Беседовать с водой, скитаться с облаками
И грозы принимать раскрытыми руками.
Нам родина страшна, как страшен сон из детства.
Мы рождены в луну, как в зеркало, глядеться.
И узнавать черты, и вчитываться в знаки,
И сердце доверять ворованной бумаге.
В России надо жить. В ее садах весенних.
В России надо жить! Ей нужен собеседник.
Великая страна, юдоль твоя земная,
Скитается в веках, сама себя не зная…Ева
Когда Господь опять листал
Альбом творенья,
Любимый мой, ты сладко спал
Под райской сенью.Когда Господь меня лепил,
Дыханьем грея,
Уже твой сон неясный был
Тоской моею:Струился он полетом рук,
Изгибом тела…
Ты помнишь: все цвело вокруг,
Когда я пела!Мы изгнаны. Наш мир свиреп.
И что мы можем?
Но я по-прежнему свирель
С дыханьем Божьим.Знаки препинания (III)
Ты хочешь знать, откуда все приходит?
Я расскажу: сначала мрак и холод.
И надо жить, но я не знаю как.
И окликает бездна каждый шаг.Ты хочешь знать? Дружок, тут нет секрета:
Когда в глазах вскипает жажда света,
Приходит свет, и я пою о нем,
Пока он не становится огнем.Приемничек, настроенный как надо,
С любого этажа земного ада,
Оброненный в любую глубину,
Свободно ловит светлую волну.И, даже в черном пламени сгорая,
Звучит обрывком музыки из рая.Знаки препинания (IV)
(Впервые — сколь разлук ни вспомни —
Мы расстаемся без тоски.
Так разнимаются ладони,
Чтоб лечь прохладней на виски.Так разлетаются осколки
Не зеркала — наверно, льда.
Впервые, сколь разлук ни вспомни,
Мы понимаем: навсегда.Космическая бездна между
Мечтой — и, может быть, судьбой.
И это больше, чем надежда,
Соединяет нас с тобой.)***
От невесомого креста
Над древним куполом зеленым
Разбуженная пустота
Плывет ко мне каленым звоном.И тянут руки у ворот,
Благословения гнусавя,
И, прожигая черный лед,
Проходит девочка босая —Несет янтарную свечу
Из переполненного храма,
И я откликнуться хочу,
Но сердце замирает: рано…Она идет между калек
В своей таинственной заботе,
И гасит милосердный снег
Ее горящие лохмотья.
Нина Ягодинцева
Беседовать с водой, скитаться с облаками…
Челябинск
Дорогая Нина!
Вот уж десятка полтора лет прошло, как Вы покинули мой семинар и Литинститут, и вот передо мной две Ваших книги — “Амаралис” и “На высоте метели” — с надписью “от благодарной ученицы”. Книги Ваши для меня радость, и мне захотелось поделиться, чем вызвано это чувство, тем более что жизнь нашу трудно заподозрить в расточительности на радостные события.
За более чем четверть века работы с поэтическим семинаром в Литературном институте им. А.М.Горького мне удалось выявить некоторые закономерности творческого взросления молодых стихотворцев. К случаю я выделю женскую половину. Почти как правило, девушки в дебюте заявляют о себе раньше, чем мужская половина. Объясняется это их большей эмоциональной отзывчивостью. Влюбляется девушка, и в стихах забрезжит чувство, наполняющее поэзией пока еще далеко не совершенные строки. Другое дело, что такое начало часто бывает обманчивым и ничего определенного в будущем не сулит.
Но есть другой тип в той же женской половине, когда ростки поэзии проявляются исподволь и, при наличии дарования, лишь приоткрывают перспективу. Это неспешное и трудное творческое самоопределение чаще всего неэффектно, уловить в нем свою мелодию, хотя бы краешек своего мира бывает очень нелегко. Задача наставника, старшего товарища — помочь молодому стихотворцу обнаружить в себе свое, природное. Мне кажется, нам вместе с Вами удалось найти тот вектор движения, который дал мне право сказать про студентку Нину Ягодинцеву то, что Вы процитировали в своем письме: “Ее неспешное, но уверенное развитие перспективно”.
Теперь могу сказать: не ошибся.
Так же неспешно я прочел обе Ваши книги: видимо, итоговую для определенного периода “Амаралис” и новую — “На высоте метели”. Вот про нее я и выскажу кое-что. Про “Амаралис” могу только сказать, что в ней уже явлен поэт, что она отражает достоинство уже состоявшейся в русской поэзии творческой личности.
Окрепло, воплотилось в зрелые стихи Ваше органическое стремление к гармонии ума и сердца, к гармонии человека в его отношениях с внешним миром. Предметно оно выражено скромно:
В уюте старенькой шубейки
Послушно крылышки сложа,
Пурги веселые набеги
Сколь хочешь выдержит душа.Но в Ваших стихах есть понимание иных уровней бытия, в том числе и инфернальных, в том числе и сосредоточенных в нас самих, в нашем подсознании, где таятся “тяжелые хищные корни” необычайного притяжения:
Слезами иль кровью политы,
Растут, как дурная трава,
И глушат стихи и молитвы,
Как боль заглушает слова.В постижении их тайны, в преодолении дисгармонии жизни Вам как будто недостает не то чтобы силы или, может быть, агрессии, а скорее — душевного напора. Традиционная русская женская душевная мягкость, скорбная готовность принять в себя бремя страдания, в себе преодолеть тяжесть потерь — вот что характерно для героини Ваших стихов. Она не из тех, кто коня на скаку остановит, в горящую избу войдет. Это другой тип русской женщины. Вам ближе Татьяна Ларина, Лиза Калитина. Хотя в сегодняшней нашей жизни, увы, таким не очень уютно. К таким женщинам, возможно, обращены слова: “Найдут ли нас на Рождество Волхвы судьбы?”
И все-таки вряд ли бы мог состояться поэт, если в нем изначально, генетически не доминировало духовное начало, причем по самому высокому спросу:
Не минет горьких губ
Волшебное вино.
И если спит душа —
Ей суждено проснуться.
Но, Господи, зачем
Мне было не дано
Молчаньем пробудить,
Дыханьем прикоснуться?..Идеал тем и хорош, тем и привлекателен, что он недосягаем. И когда Вы, вслед за Тютчевым, обесцениваете свое же слово (мысль): “Слова — лгуны! И если только нам Понадобится что-нибудь поведать, То это все закончится победой Молчания…” — Вы сами подрываете доверие к себе, к поэзии. Жаль, что я не могу здесь процитировать одно восьмистрочное стихотворение — оно еще не опубликовано, — где поэтесса очень убедительно, силою образного слова спорит с Тютчевым, опровергает его.
То, что Вы следуете классической стиховой традиции, для Вас так же естественно, как, скажем, желание слушать пение птиц, любоваться медленным струением ручья… В этой стиховой традиции Вы неоднообразны и вовсе не скованы каноном. Широка амплитуда ритмических и метрических вариантов, уверенно звучит разностопная строфа, а в рифмовке, которая в общем-то небезупречна, Вы пользуетесь традициями шестидесятников. На все эти “мелочи”, в том числе и на мелодику, интонационное разнообразие, в свое время обратили бы внимание при разборе стихов в семинаре. Но в конечом счете они и есть составная часть поэтики. Вашей поэтики с ее индивидуальными оттенками.
И важно то, что — в лучших стихотворениях — на малом стиховом пространстве Вам удается так сгустить содержание, что в нем находит отражение драма целой жизни. Не откажу себе в удовольствии воспроизвести здесь одно двенадцатистрочное стихотворение:
За пустырем, за желтым донником,
За кленами, за ивами,
Ночь воздымается над домиком,
Где мы посмели быть счастливыми.И небо — словно до креста еще —
Горит звездами частыми
Над нашим маленьким пристанищем,
Где мы посмели быть несчастными.Пирует жизнь с ее приливами,
С ее утратами несметными,
Где мы посмели быть счастливыми,
Несчастными — и даже смертными.Оно не безупречно, это стихотворение, если разбирать его по деталям. Утяжеляет строку искусственная форма глагола “воздымается”, нарушает стройное течение речи громоздкое “словно до креста еще”, а в начале — явный перебор обстоятельств места, но…
Счастливо найдено то, что делает стихи стихами — образ времени, соединивший в себе конец и начало, прекрасно закольцованный в последней строфе.
Лучшие Ваши стихотворения отличаются чистотою и благородством слога, согласием слова с душевным настроем, с мелодией чувства, глубиною переживания. Целомудренны и чисты “Четыре письма к А”, это любовные стихи, такие нынче очень редко встретишь. У Вас почти нет эффектных метафор. “Тяжелая роза, огнем полыхнувшая в очи, Солжет, не алея, что здесь тебя не было вовсе”, — может быть, самый экспрессивный образ в книге. А вообще метафорика свежа, прозрачна, она вовсе не показная, она как бы из природы вещей. Я кое-что выписал для уяснения ее особенностей: “материнские сумерки речи”, “кипящий конус фонаря”, “ветхое небо”, “зеленые веки травы”, “дымная прорубь”, “степь каленая”, “ неба кожа золотая”… Все это вне контекста может и не произвести впечатления. А вот “кровь”, “вино” и “мед”, пожалуй, стоило бы пореже пускать в стихи. Хотя бы на время.
Пейзаж Ваш весь как-то словно приподнят, облегчен, просвечен небесным светом, не отяжелен плодами земли, как у передвижников (всему свое время). Иногда он не лишен условности. Темной ночью город “похож на пустую ладонь, протянутую в небеса”. Образ может показаться слишком условным. Но вот по ночному городу “громыхает трамвайный вагон”, он идет “по линиям жизни, любви, судьбы…”. И уже карта ладони с ее знаками предсказаний наполняет образ смыслом. Однако это все же случай не частый у Вас, Вы отдаете предпочтение более внятной метафорике, даже если масштаб ее вырастает до вселенского. По очень выразительной, вселенски масштабной образной структуре да и мысли, в нем заключенной, замечательно стихотворение “Гора стекает вниз. Под плитами базальта…”. А вот пример внешней парадоксальности сравнений, эффект которой бесценен: “… мысли уже легки, как бремя любви…” Легки, как бремя, — прекрасно, ведь это — бремя любви!
Хорош поэтический ход, когда образ из видеоряда “упрятан” в область психологии: “Она светла, как ночь перед побегом”. Или в метафорическое представление: “Июль во все распахнутые окна Холодное вливает молоко”. Привлекает и такое сравнение, усиленное звукорядом: “Зачем мы мешаем вино с водой, Как прежде мешали вину с бедой?”
Что еще сказать Вам, дорогая Нина, о книге “На высоте метели”? То, что в ней нет стихотворений, не достойных публикации, — это великое достоинство. То, что автор ее заслуживает быть замеченным в современной русской поэзии, — это бесспорно. А в личном плане для Вас с удовлетворением отмечаю: мучительный спор добра и зла, горя и света привел Вас к выводу, что “окончательной истины нет”, что все “пережито, оплакано, спето”, но спасительным все же для души остается желание сохранить в ней “хоть капельку света”. Это — нижняя точка нравственного и духовного самочувствия. Высшая — в стихах о любви, о природе, о человеческом достоинстве.
Бог внял вашей молитве, которой вы закончили предыдущую книгу: “Дай мне, Господи, петь, а не плакать На дорогах твоих”. Мне, человеку старому, на излете земного бытия, по душе Ваша нравственная и духовная устойчивость. Хоть и промелькнуло однажды на грани отчаяния: “На самом донышке тоски — Такая каменная горечь!” — но берет свое волевое, родовое начало: “Уж более недели Я царствую на высоте метели, Пеку душистый хлеб, кормлю детей…” Да будет так долгие годы.
Искренне Ваш —
Ал. Михайлов
***
В России надо жить бездомно и смиренно.
Не стоит наживать ни золота, ни тлена —
Ни счастье, ни беда тебя не оправдают.
Дворец или тюрьма — никто не угадает.
В России надо жить не хлебом и не словом,
А запахом лесов — березовым, сосновым,
Беседовать с водой, скитаться с облаками
И грозы принимать раскрытыми руками.
Нам родина страшна, как страшен сон из детства.
Мы рождены в луну, как в зеркало, глядеться.
И узнавать черты, и вчитываться в знаки,
И сердце доверять ворованной бумаге.
В России надо жить. В ее садах весенних.
В России надо жить! Ей нужен собеседник.
Великая страна, юдоль твоя земная,
Скитается в веках, сама себя не зная…Ева
Когда Господь опять листал
Альбом творенья,
Любимый мой, ты сладко спал
Под райской сенью.Когда Господь меня лепил,
Дыханьем грея,
Уже твой сон неясный был
Тоской моею:Струился он полетом рук,
Изгибом тела…
Ты помнишь: все цвело вокруг,
Когда я пела!Мы изгнаны. Наш мир свиреп.
И что мы можем?
Но я по-прежнему свирель
С дыханьем Божьим.Знаки препинания (III)
Ты хочешь знать, откуда все приходит?
Я расскажу: сначала мрак и холод.
И надо жить, но я не знаю как.
И окликает бездна каждый шаг.Ты хочешь знать? Дружок, тут нет секрета:
Когда в глазах вскипает жажда света,
Приходит свет, и я пою о нем,
Пока он не становится огнем.Приемничек, настроенный как надо,
С любого этажа земного ада,
Оброненный в любую глубину,
Свободно ловит светлую волну.И, даже в черном пламени сгорая,
Звучит обрывком музыки из рая.Знаки препинания (IV)
(Впервые — сколь разлук ни вспомни —
Мы расстаемся без тоски.
Так разнимаются ладони,
Чтоб лечь прохладней на виски.Так разлетаются осколки
Не зеркала — наверно, льда.
Впервые, сколь разлук ни вспомни,
Мы понимаем: навсегда.Космическая бездна между
Мечтой — и, может быть, судьбой.
И это больше, чем надежда,
Соединяет нас с тобой.)***
От невесомого креста
Над древним куполом зеленым
Разбуженная пустота
Плывет ко мне каленым звоном.И тянут руки у ворот,
Благословения гнусавя,
И, прожигая черный лед,
Проходит девочка босая —Несет янтарную свечу
Из переполненного храма,
И я откликнуться хочу,
Но сердце замирает: рано…Она идет между калек
В своей таинственной заботе,
И гасит милосердный снег
Ее горящие лохмотья.