Роман.
Опубликовано в журнале Урал, номер 12, 2001
Роман в двадцати двух уровнях
Лапидус 1
Лапидус долго не мог сесть в троллейбус, а когда сел, то понял, что сделал это зря.
Троллейбус был потным и душным, полным дурного июньского люда. Лапидус стоял на задней площадке, зажатый между резко и неприятно пахнущей теткой и каким-то дачником с большим рюкзаком.
Рюкзак норовил ткнуть Лапидуса в лицо, Лапидус пытался увернуться от него, но это не получалось — рюкзак был таким же вездесущим, как и резкий, неприятный запах, исходивший от тетки. Запах, от которого Лапидусу хотелось крепко зажать пальцами нос. Но если он зажимал пальцами нос, то не мог отпихнуться от рюкзака, а если он отпихивался от рюкзака, то голову сразу же клинило от запаха, и Лапидус чувствовал, что падает в обморок.
Было восемь часов утра, дачник явно ехал на дачу, тетка — скорее всего — на работу, а Лапидус ехал просто так.
Ехал он просто так потому, что ехать на самом деле ему было некуда — работы у Лапидуса не было где-то с полгода: из фирмы, в которой он служил менеджером по рекламе, его уволили под Новый год, то есть тридцать первого декабря прошлого года Лапидус уже знал, что работы у него больше нет и надо искать новую.
И он начал искать, но не сразу, потому что искать работу в январе бессмысленно, в январе холодно просто выходить из дома, а не то что искать работу.
В феврале тоже было холодно да еще начались ветра. Лапидус смотрел из окна на улицу, понимал, что никуда не пойдет, и звонил родителям — чтобы прислали денег.
Родители прислали денег в феврале, прислали и в марте. В апреле наступила весна и стало грязно. В грязь работу найти тоже было нелегко — по крайней мере, Лапидус так и не смог.
А в мае найти ее он и не пытался, потому что в мае у всех в голове одно лето и новые работники никому не нужны. Но Лапидус не стал отчаиваться, он решил дождаться июня, и вчера июнь настал.
Так что на самом деле Лапидус ехал не просто так, он ехал искать работу, хотя абсолютно не понимал, как это сделать.
Троллейбус подошел к остановке, и дачник с рюкзаком вышел.
Когда-то давно Лапидус тоже ездил на дачу, и у него тоже был рюкзак. Он доезжал до этой самой остановки и выходил из троллейбуса, вставал в очередь на автобус, садился в автобус, пытаясь держать свой рюкзак так, чтобы не въехать им кому-нибудь в лицо. Но это было давно, когда родители еще жили в Бурге.
Сейчас они в нем не жили, и Лапидус на дачу не ездил — дачу продали в тот год, когда родители уезжали.
Троллейбус отошел от остановки, и Лапидус увидел, что освободилось место. Точнее, два. Одно — у окна, второе рядом. Лапидус сел к окну и начал смотреть.
Он смотрел в окно, за окном была ранняя будничная улица. В троллейбусе народа было много, на улице — отчего-то — нет. День обещал быть жарким, небо было безоблачным. Лапидус начал думать о том, на какой остановке ему лучше выйти из троллейбуса.
Лучше всего выйти было в самом центре, потому что по центру было приятно пройтись пешком. Идти, смотреть на людей и думать о чем-нибудь, что абсолютно не связано с поисками работы и с его, Лапидуса, жизнью.
Например, о женщинах.
Или о славе.
Или о тропических островах.
Хотя, в общем-то, все это было одно и то же: что женщины, что слава, что тропические острова.
Лапидус машинально посмотрел на свои колени и подумал, что джинсы уже вытерлись настолько, что скоро в них появятся дырки. В этот момент рядом кто-то сел.
Лапидус скосил глаза налево и обнаружил, что рядом с ним сел мужчина. Мужчина был в светлой рубашке с короткими рукавами и в темных очках. Короткая стрижка, гладко выбритое лицо. Волевой подбородок. Мужчина развернул газету и начал читать.
Лапидус продолжил смотреть в окно. Если бы рядом с ним села женщина, тогда Лапидус не стал бы смотреть в окно, а начал бы думать о том, что эта за женщина. Хотя если бы рядом с ним села та самая тетка, то он не смог бы думать — резкий и неприятный запах, исходивший от нее, не дал бы ему этого сделать. Но тетка вышла через остановку после дачника, а мужчина на соседнем сиденье читал газету.
У Лапидуса всегда было обостренное восприятие запахов. Пота, парфюма, дезодорантов, перегара, чужого человеческого тела. Красок, эмалей, растворителей и разбавителей. Газа, бензина, керосина и ацетона. Дождя, земли, воды. Дерьма, в конце концов. Дерьма и мочи. Поэтому больше всего Лапидус ненавидел общественные туалеты, которые — как их ни пытались отмыть — все равно пахли. Поэтому если Лапидусу на улице вдруг очень хотелось помочиться, то он искал какой-нибудь закуток, где мог сделать это спокойно и без насилия над своим обонянием.
Мужчина перевернул газетную страницу. Лапидус задумался над тем, чем от мужчины пахнет, и вдруг понял, что ничем. Мужчина в рубашке с короткими рукавами и в черных очках сидел рядом с ним и читал газету, но от мужчины ничем не пахло, а такого быть не могло. Ведь пахло всегда и от всех.
Лапидус обернулся и посмотрел в глубь троллейбуса. Народа в нем стало меньше, троллейбус подходил к центру, минутная стрелка на часах — к двадцати минутам девятого. Ближе к задней площадке Лапидус увидел еще одного мужчину в рубашке с короткими рукавами и в черных очках, который сидел в ряду напротив и тоже читал газету. Мужчина был похож на соседа Лапидуса, как близнец.
Лапидус заерзал на своем сиденье, а потом решительно привстал и выжидательно посмотрел на соседа. Сосед даже не взглянул на него, а просто отодвинулся и дал возможность Лапидусу встать и выйти.
Лапидус встал и начал протискиваться к тому месту, где сидел второй мужчина в рубашке с короткими рукавами и в темных очках. В троллейбусе было посвободнее, но еще не так свободно, чтобы Лапидус мог сделать это без труда, Лапидусу проходилось протискиваться и извиняться.
Тут троллейбус вдруг резко затормозил, и Лапидуса прижало к спине какой-то дамы, стоявшей в проходе. Дама возмущенно заорала и стукнула Лапидуса локтем в живот. Лапидус, успев уловить носом сладковатый и одновременно приторный запах дамы, отлетел к очередному окну. Троллейбус двинулся дальше, Лапидус открыл глаза и посмотрел на волю.
За окном был длинный зеленый забор, за забором что-то строили. Возле забора шла узкая полоска тротуара, но сейчас она была пуста. И через весь забор шла яркая синяя надпись, сделанная, скорее всего, масляной краской: “INDILETO”.
Лапидус смотрел на эту надпись и пытался понять, что она значит. “INDILETO” в одно слово, “индилето”, какое-то “лето” с приставкой “инди”, но почему надпись на английском языке? Точнее, английскими буквами, еще точнее — латинскими. А слова такого нет, вернее, не должно быть, но оно написано на зеленом заборе синей краской, вот так: “INDILETO”.
“INDILETO”, — было написано на заборе, но что это такое — Лапидус не знал. Минутная стрелка остановилась на двадцати пяти минутах девятого. Лапидус обернулся и увидел, что мужчина в темных очках и в рубашке с короткими рукавами, мужчина номер один, потому что точно такой же мужчина номер два все еще сидел на том самом месте, на котором и сидел до того момента, когда троллейбус вдруг резко затормозил и Лапидуса прижало к спине возмущенно заоравшей дамочки, тоже встал со своего места и сейчас находился за спиной у Лапидуса.
Он находился за спиной у Лапидуса и смотрел Лапидусу в спину.
И по спине Лапидуса поползли мурашки, которые Лапидус попытался стряхнуть, но мурашки не стряхивались.
Мужчина пристально смотрел сквозь очки Лапидусу в спину, и мурашки множились, как микробы в рекламных роликах про кариес или про мыло.
Все та же самая дама, которой Лапидус уткнулся в спину, когда троллейбус вдруг внезапно и резко затормозил, посмотрела на Лапидуса и брезгливо сказала на весь троллейбус:
— У него падучая!
Ей никто не ответил, но у Лапидуса возникло ощущение, что все смотрят на него и все его осуждают.
По крайней мере, мужчина номер два явно смотрел на Лапидуса сквозь темные очки. Он уже не сидел, он уже тоже стоял в проходе возле задней площадки, ожидая, по всей видимости, когда Лапидус окажется рядом.
Мужчина номер один почти что дышал Лапидусу в затылок. Лапидус втянул воздух носом, вновь почувствовал сладковатый и приторный запах дамочкиных духов, но от мужчины по-прежнему ничем не пахло.
Лапидус взглянул в окно, надпись “INDILETO” давно осталась позади.
Лапидус подумал, что слово это рифмуется с “туалета”, а также — что одно и то же — с “клозета”. К примеру: “надпись на стене клозета возвещала “индилето”.
Надпись была не на стене клозета, а на зеленом заборе, забор давно остался позади, Лапидус почувствовал, что ему стало душно в троллейбусе. И еще — клаустрофобично, если исходить из слова “клаустрофобия”, что значит боязнь замкнутого пространства.
Троллейбус, в который Лапидус сел где-то около восьми утра, несомненно, был таким замкнутым пространством, и при этом пространством, в котором происходило что-то странное.
Сначала дачник с рюкзаком и тетка с неприятным запахом, хотя это скорее обыденно, чем странно, но почему именно сегодня с утра, когда Лапидус решил сделать вид, что ему надо ехать в центр искать работу, и действительно поехал?
Дачник и тетка вышли, но рядом сел мужчина, мужчина в рубашке с короткими рукавами, мужчина в темных очках, мужчина с короткой стрижкой, мужчина с газетой, в конце концов, мужчина, от которого ничем не пахло, то есть мужчина без запаха.
Это было самым странным, даже более странным, чем непонятная надпись “индилето”, по дурацки рифмующаяся с “клозета”, а также “туалета”. При этом дама, о спину которой ударился Лапидус, когда троллейбус внезапно затормозил, и которая больно ударила его локтем в живот, заорав так, будто Лапидус прямо в троллейбусе начал ее насиловать, была в шелковом, облегающем туалете, то есть в облегающем, шелковом, розовом платье, а платье, как известно, не только часть туалета, но и само по себе туалет, хотя это совсем не странно.
Странным был мужчина без запаха. Но еще более странным было то, что в конце троллейбуса, на задней площадке, был точно такой же мужчина. Тоже в рубашке с короткими рукавами. Тоже в черных очках. Тоже коротко стриженный. И тоже с газетой. Мужчина номер два, клон, дубль, близнец мужчины номер один. Лапидус пробирался вдоль троллейбуса, чтобы понять, был ли у этого мужчины запах или и в этом он был абсолютно подобен номеру первому. Если бы это оказалось именно так, то странность сегодняшнеготроллейбусного утра начинала зашкаливать.
Лапидус решил выйти на ближайшей же остановке и вернуться назад по маршруту троллейбуса до того зеленого забора, на котором была сделана синей краской странная надпись.
Мужчина номер два начал пробираться с задней площадке вперед, по направлению к Лапидусу.
Мужчина номер один тоже продвигался к Лапидусу, но со спины.
Лапидусу стало еще клаустрофобичнее, у него заложило уши и перехватило дыхание.
Троллейбус замедлил ход перед светофором, светофор был на перекрестке, остановка — за ним.
Если загорит красный, то троллейбус остановится, тогда мужчина номер два окажется перед лицом Лапидуса, а мужчина номер один — за его спиной.
Загорел зеленый, троллейбус тронулся, Лапидус ринулся к дверям.
Мужчина номер два стал двигаться быстрее, но на его пути оказалась дама в розовом туалете.
Мужчина номер один выставил ногу — чтобы Лапидус запнулся о нее, когда начнет выходить.
Троллейбус остановился, двери открылись, Лапидус схватился за поручень, подпрыгнул и сиганул на улицу.
— Держите его! — крикнула розовая дама, хотя на самом деле Лапидусу это просто показалось.
“Следующая остановка — центр! — проговорил гнусаво-металлический голос где-то в троллейбусе и добавил: — Двери закрываются!”
Двери закрылись, у левой половинки стоял мужчина номер два, у правой — мужчина номер один. Они пытались открыть двери, но у них не получалось. Троллейбус тронулся и покинул остановку, Лапидус огляделся по сторонам — была улица, шли люди, клаустрофобии больше не было, на часах было ровно полдевятого. А может, и не ровно, а восемь тридцать одна. Но все равно рано — обычно Лапидус еще спал в это время. Но это обычно, а сегодня все было как-то не так!
Лапидус 2
Лапидус мрачно смотрел, как троллейбус отъезжает от остановки, увозя в себе двух странных мужчин под номерами. Так и хотелось громко скомандовать: на первый, второй — рас-счи-тайсь! Но время ушло вместе с троллейбусом, командовать было некому.
Лапидус хорошо помнил, что надпись на заборе была слева по ходу троллейбуса, а значит, ему надо было просто развернуться и пойти обратно. Восемь тридцать пять, проорала какая-то наглая кукушка у него в левом ухе. Лапидус развернулся и пошел, пытаясь зачем-то считать шаги.
Но долго прошагать не удалось, тротуар оказался перегороженным маленьким грузовичком, с которого трое работяг в синих комбинезонах стаскивали здоровенный рекламный щит.
— Держи, мать твою! — кричал тот работяга, что был в кепке.
— Держу, — отвечал ему второй, повыше и без кепки, а третий суетился молча.
Лапидус остановился и уставился на щит.
На щите была женщина с пулеметом. Более того, на этой женщине крест-накрест были надеты пулеметные ленты. Только вместо патронов — тюбики с губной помадой. Верх дизайнерской мысли и изобретательности. Женщина с пулеметом, стреляющим губной помадой. Здоровущий такой щит, перегородивший дорогу Лапидусу.
Можно было, конечно, обойти. Но — только можно. Лапидус внезапно подумал, что если день начинается не так, то и дальше все пойдет не так, ведь поехал он в город совсем не для того, чтобы искать надпись на заборе, пусть даже надпись эта обозначала странное слово “INDILETO”. В город Лапидус поехал на поиски работы, а значит, надо опять разворачиваться и шагать в центр. Лапидус развернулся и пошагал.
Он шагал и пытался понять, что означала эта надпись и что надо было от него этим двум мужчинам в троллейбусе. И кому в голову взбрела гениальная мысль рекламировать губную помаду посредством пулемета и пулеметных лент? И отчего устанавливать этот щит приспичило в тот самый момент, когда Лапидусу — в свою очередь — приспичило выйти из троллейбуса и пойти на поиски надписи на заборе? Ни на один из вопросов ответа не было, зато было июньское утро и солнце уже начинало припекать.
Лапидус поднял голову и увидел, что стрелки на часах мэрии показывали ровно без десяти девять, то есть восемь часов пятьдесят минут. Мэрия была на той стороне улицы, улица была широкой, с движением в шесть рядов — три в одну сторону, три в другую. И под улицей был подземный переход, которым никто из горожан обычно не пользовался, потому что спуститься по ступеням и подняться по ступеням было намного сложнее, чем просто перейти улицу наискосок, лавируя между проносящихся машин и таких же торопливо-ленивых пешеходов, будто играющих с машинами в нерусскую игру под названием “регби”.
Только что у них в руках было вместо дынеобразного мяча?
Лапидус встал на краешке тротуара и начал выжидать удобный момент, чтобы и самому броситься на проезжую часть. Но машины шли плотным утренним потоком, так что стой он еще хоть пять минут, хоть десять, поток машин не стал бы меньше, а это означало одно: надо было идти через переход, как бы Лапидусу этого ни хотелось. В переходе всегда было темно и сыро, а еще Лапидус подозревал, что в нем по ночам водились не только бомжи, но и огромные, мерзкие крысы. Хорошо хоть, что сейчас была не ночь, а без пяти девять утра, так что ни бомжей, ни крыс можно было не бояться.
И Лапидус начал отсчитывать ступеньки, ведущие под землю. Раз, два, три, четыре, пять, шесть…
Семь, восемь, девять, десять…
Одиннадцать, двенадцать, тринадцать…
Четырнадцатой ступеньки не было, четырнадцатой ступенькой была железная плита, после которой и начинался собственно переход.
Лапидус обернулся, посмотрел с тоской на синее небо, набрал воздуха и ринулся вперед с такой же решимостью, с какой ныряльщик уходит на глубину.
Проплыть надо было метров тридцать — тридцать пять, потом можно было вынырнуть и отдышаться. Переход был, как ему и положено, темным, вот только в сегодняшнее утро еще и абсолютно пустым.
За исключением одного странного смазанного пятна в самом центре, до которого Лапидус добраться пока не успел.
У Лапидуса заложило уши, и ему пришлось сглотнуть. Давление выровнялось, отчетливо доносился какой-то тихий гул: то ли звуки улицы сверху, то ли что-то другое. Странное смазанное пятно приблизилось и оказалось бородатым мужчиной, сидевшим у стенки прямо посреди перехода на маленьком раскладном стульчике. Рядом с мужчиной на цементном полу перехода лежал раскрытый футляр от гитары. Гитара лежала на коленях, глаза мужчины были закрыты. Видимо, он спал.
Лапидус решил как можно быстрее проплыть мимо.
— Эй, селянин, — услышал он негромкий окрик в спину, — ты куда это так быстро?
Лапидус не ответил, только еще быстрее заработал ногами.
— Подожди, не спеши, успеешь!
И Лапидус вдруг понял, что он действительно успеет, ибо внезапно опять выпрыгнувшая из левого уха кукушка громогласно провозгласила на весь переход, что сейчас всего девять ноль две. То есть девять часов две минуты.
Бородатый мужчина внимательно посмотрел на Лапидуса, потом взял гитару и дернул струны. “Двадцать два очка… — пропел мужчина низковатым и хриплым голосом, а потом, дернув струны еще раз, вновь повторил: — Двадцать два очка, — опять дернул струны, выждал паузу и добавил, только уже не низковатым и хриплым, а голосом высоким и сиплым:
— И быстро падающие слова, и еще пятьдесят за те письма, что ты прочитал…”
— Я не читал никаких писем, — отрывисто сказал Лапидус.
Мужчина ничего ответил, мужчина просто продолжил свой странный речитатив: “Если хочешь, можешь идти дальше, если хочешь, можешь оставаться, что с того, что мы с тобою меченные…”
— Я — не меченый! — возмущенно сказал Лапидус.
Мужчина перестал играть и внимательно посмотрел на Лапидуса. Он посмотрел на него сначала левым глазом, прищурив правый, потом — наоборот, правым, прищурив левый.
— Нет, — сказал мужчина, — не возражай, ты — меченый!
— Чем это я меченый? — недоуменно спросил Лапидус.
— Теми письмами, которые ты прочитал, — рассмеялся мужчина.
Лапидус понял, что перед ним сумасшедший. И еще он понял, что время тут, на самом дне перехода, остановилось и что ему надо было не останавливаться, а плыть, плыть, плыть, плыть, вот только он уже остановился и оказался на самом дне перехода, рядом с каким-то бородатым безумцем, который несет не просто бред, а уже что-то совсем патологическое.
— Тебя как зовут? — вдруг спросил мужчина, закуривая окурок, который он достал из нагрудного кармана засаленной клетчатой рубахи.
— Лапидус, — машинально ответил Лапидус.
— Это не имя, — возразил ему мужчина, — таких имен не бывает, меня вот тоже зовут не Манго-Манго…
— А тебя как зовут? — спросил Лапидус.
— Манго-Манго, — с хитрецой сказал мужчина, выдыхая дым чуть ли не в лицо Лапидусу, — но ведь ты все равно не поверишь.
— Почему? — удивился Лапидус. — Меня зовут Лапидусом, тебя — Манго-Манго, странное, конечно, имя, но ничего, бывает и хуже…
— Это как? — спросил мужчина, вновь взяв гитару в руки.
— Не знаю, — сказал Лапидус, — я конкретно не задумывался, но знаю, что бывает и хуже…
— Ты меченый, — сказал Манго-Манго, — палец мне оторви. Точно меченый!
— Я поплыву, наверное… — тихо промолвил Лапидус.
— Стой, — сказал Манго-Манго, — куда тебе спешить?
— Слушай, а что это за двадцать два очка? — внезапно спросил Лапидус.
— Каких двадцать два очка?— удивился Манго-Манго.
— Ну этих…
— А…— пробурчал Манго-Манго, вновь дернул струны и вновь то ли заговорил, то ли запел: — Двадцать два очка… И быстро падающие слова… И еще пятьдесят за те письма, что ты прочитал… Если хочешь, можешь идти дальше, если хочешь, можешь оставаться…Что с того, что мы с тобою меченные надписью зеленой краской “индилето”…
— Не правильно, — сказал Лапидус, — надпись была синяя, это забор — зеленый.
— Какой еще забор? — недовольным голосом переспросил Манго-Манго, переставая играть.
— Нормальный забор, — ответил Лапидус, — большой и зеленый, а на нем надпись была… Я ехал в троллейбусе, в нем еще было двое одинаковых, они пытались меня поймать, а я смотрел в окно. Мы проезжали мимо забора, и я на нем прочитал надпись…
— Какую? — спросил Манго-Манго.
— Я могу только написать, — сказал Лапидус, — она была на иностранном.
— Напиши, — сказал Манго-Манго.
— У меня нечем, — сказал Лапидус.
Манго-Манго отложил гитару, заглянул в футляр, порылся в нем и достал клочок бумаги и толстый огрызок красного карандаша.
— Надо синий, — сказал Лапидус, — иначе я не вспомню.
— Попытайся, — сказал Манго-Манго, — синего у меня нет.
— А песня, — спросил Лапидус?
— Какая песня? — в свою очередь спросил Манго-Манго.
— Которую ты пел… Про двадцать два…
— Это не песня, — серьезно сказал Манго-Манго, — это послание, его надо слушать внимательно, и тогда ты сможешь хоть что-то понять…
— В чем? — переспросил Лапидус.
— В жизни, — ответил Манго-Манго и добавил: — Ты вспомнил?
Лапидус взял в правую руку красный карандаш и закрыл глаза. Он представил забор, мимо которого проезжал троллейбус, потом вспомнил, как троллейбус резко затормозил и его прижало к спине дамы, стоявшей в проходе, затем он вспомнил, как дама возмущенно заорала и стукнула его локтем в живот…
Лапидус открыл глаза и посмотрел на Манго-Манго.
— Вспоминай, вспоминай, — сказал тот.
Лапидус вновь закрыл глаза и еще крепче сжал красный карандаш пальцами правой руки, так крепко, что нос его внезапно и отчетливо вспомнил до одурения сладковатый и невыносимо приторный запах дамы, а сам Лапидус вспомнил, как он отлетел к окну. Затем троллейбус двинулся дальше…
Лапидус открыл глаза и посмотрел на клочок бумаги.
Когда он открыл глаза в троллейбусе, то на часах было примерно восемь двадцать пять и за окном был зеленый забор. Сейчас было девять двадцать пять, если верить кукушке. За забором что-то строили. Лапидус поднес карандаш к бумаге. Возле забора шла узкая полоска тротуара, но она была пуста. Лапидус написал первую букву: “I”. Через весь забор шла яркая синяя надпись, скорее всего, масляной краской. Лапидус быстро дописал остальные семь букв:“NDILETO”.
— Покажи! — приказным тоном попросил Манго-Манго.
Лапидус протянул ему обратно клочок бумаги и огрызок красного карандаша.
— Только это было синей краской, — почему-то добавил он извиняющимся голосом, — и на зеленом заборе. То есть, забор был покрашен зеленой краской, а надпись сделана синей…
— Понятно, — сказал Манго-Манго, пристально вглядываясь в клочок бумаги, — то же самое слово.
— Какое?— спросил Лапидус.
— Слушай, — тихо проговорил Манго-Манго и вновь взял в руки гитару. — Это очень просто. Слушай и повторяй. Начали! “Двадцать два…”
— Двадцать два! — повторил Лапидус.
“И быстро падающие слова!”
— И быстро падающие слова!
“ И еще пятьдесят за те письма, что ты прочитал…”
— И еще пятьдесят за те письма, что ты прочитал…— монотонно повторял Лапидус.
“Если хочешь, можешь идти дальше, если хочешь, можешь оставаться…”
— Если хочешь, можешь идти дальше, если хочешь, можешь оставаться…—
“Что с того, что мы с тобою меченные надписью зеленой краской “индилето”?”
— Понял, — сказал Лапидус, — это слово “индилето”, а что оно значит?
— Спеть снова, — спросил Манго-Манго, — если еще не понял? Или хочешь знать последние слова?
— Хочу, — ответил Лапидус.
— Слушай, там все очень просто: “Игра окончена. Я убираюсь!”
— Куда?
— Нет, вы посмотрите на него, — разошелся Манго-Манго, — я же ему говорю, что это не песня, а послание. А в послании никогда и ничего не бывает ясным до конца. А ему все надо знать. Что такое двадцать два, что за письма, что за слово и кто куда уматывает. Думать надо, думать!
— Понял, — сказал Лапидус, — я буду думать.
— Селянин, — сказал Манго-Манго.
— Кто-кто? — переспросил Лапидус.
— Не кто, а ты! Это ты — селянин, то есть такой… В общем, меченый…
— Я поплыву, — сказал Лапидус.
— Плыви, — сказал ему Манго-Манго, — только спроси хоть, где тебе меня найти.
— А зачем? — удивился Лапидус.
— Надо будет, — уверенно сказал Манго-Манго, — не знаю зачем, но надо…
— Так где мне тебя найти?
— На реке, когда плывешь вниз из города, то по правому берегу, возле леска…
— Ты мне не понадобишься, — сказал Лапидус, и оттолкнулся ногами от пола.
— Плыви, плыви, — прокричал ему вслед Манго-Манго, — только не забудь! — И он пропел в спину уплывающему Лапидусу: “Что с того, что мы с тобою меченные надписью зеленой краской “индилето”?”
Лапидус быстро выскочил из перехода и вновь начал отсчитывать ступеньки.
Тринадцать, двенадцать, одиннадцать…
Десять, девять, восемь…
Семь…
На шестой он посмотрел на небо, желая только одного: увидеть его утреннюю невообразимую июньскую голубизну. Вместо голубизны над переходом висела мрачная и черная туча, которая с мгновенья на мгновенье должна была пролиться на землю невозможным еще полчаса назад ливнем. Часы на мэрии пробили девять часовпятнадцать минут. Короткий и мелодичный отсчет каждые четверть часа.
На шестнадцатой минуте десятого из тучи хлынул дождь. Еще через несколько секунд промокший до нитки Лапидус стоял у кромки тротуара и с удивлением смотрел на притормаживающую возле него машину.
Лапидус 3
Лапидус не любил машины, каждая из них была потенциально опасна, ибо никогда нельзя было знать одного: что придет ее водителю в голову. Иногда ночами Лапидусу снился сладостный мир, в котором люди передвигались только пешком, иногда — на лошадях, но главным образом — пешком.
Но то были сны.
Сейчас же была явь. Дождь лил на самом деле, Лапидус уже был не просто промокшим до нитки, он дышал водой, он барахтался в воде, он пытался вынырнуть на поверхность, но вместо поверхности была все та же вода.
Лапидус тонул.
И притормозившая машина оказалась спасательным кругом, надувным жилетом, брошенной во время веревкой.
Дверка открылась, сквозь гул дождя до Лапидуса донеслись звуки музыки: “Приходи ко мне скорей, обними меня покрепче, убежим мы от друзей…”
Последнюю фразу перекрыл раскат июньского грома. Лапидус решился и нырнул внутрь автомобиля. Мотор сразу же взревел, и машина понеслась дальше так стремительно, что Лапидус захлопнул дверку уже на ходу. И только после этого мокрый и взъерошенный Лапидус посмотрел на водителя.
За рулем сидела женщина.
Брюнетка.
В темных очках.
С ярко накрашенными губами.
На улице лил дождь, а она была в больших темных очках — это поразило Лапидуса больше всего.
“В Бурге девять часов двадцать минут, — раздался из приемника сладкий мужской голос, — на улице льет как из ведра, мне жаль вас, жаль вас, одинокие, мокнущие прохожие, ведь мне так уютно сейчас в этой теплой и маленькой студии, я хочу…”
Лапидус так и не узнал, чего хочет сладкий мужской голос в теплой и маленькой студии, потому что женщина в темных очках выключила приемник.
Выключила приемник и добавила газу.
Машина понеслась еще быстрее, и Лапидус подумал, что он первый раз сел в машину просто так: потому что та остановилась.
Он выплыл из перехода, а в переходе он оказался потому, что ему надо было в центр.
В центр он поехал искать работу.
Но вообще-то все началось с троллейбуса, в котором ему встретилась странная парочка.
А в переходе он познакомился с еще более странным типом, который начал загадывать ему загадки.
И не надо забывать про надпись на заборе, на зеленом заборе синей краской, вот так: “INDILETO”.
Хотя странный тип утверждал, что краска была не синяя. А потом начался дождь, и Лапидус промок до нитки, а когда Лапидус промок до нитки, то внезапно возле него притормозила машина, за рулем которой оказалась брюнетка в больших темных очках и с ярко накрашенными губами.
Лапидус внимательно посмотрел на женщину. И ему захотелось закричать: милая блондинка с пухлыми, чуть подкрашенными губами сосредоточенно смотрела на дорогу сквозь лобовое стекло. И никаких очков на ней не было!
Лапидус зажмурился, а потом резко открыл глаза.
За рулем по-прежнему сидела брюнетка в больших темных очках.
Лапидус завыл.
— Пакет! — отрывисто сказала женщина, не отрывая взгляда от дороги.
Лапидус завыл еще громче.
— Где пакет? — голос женщины стал угрожающим, но потом вдруг в нем появилась какая-то томная мягкость: — Ты должен был стоять на этом перекрестке ровно в девять часов шестнадцать минут, у тебя должен быть с собою пакет. Ты должен отдать его мне. Через пять минут после того, как я заберу у тебя пакет, я должна остановить машину. Мы едем уже десять минут. Сейчас девять двадцать шесть, пакет давно должен быть у меня. Где пакет?
— Какой пакет? — каким-то необыкновенно звонким голосом спросил Лапидус.
Женщина резко затормозила и остановила машину. Затем она повернулась к Лапидусу, сняла очки и стала смотреть на Лапидуса пристально и внимательно. Затем она закурила, выдохнула дым Лапидусу в лицо и снова надела очки.
— Где пакет?— опять спросила она, вот только уже растерянным голосом.
— Я сел в троллейбус, — начал быстро-быстро говорить Лапидус, — я сел в троллейбус и поехал искать работу. В нем были двое и еще много человек. А за окном я увидел надпись. Потом троллейбус остановился…
— Пакет, — угрюмым тоном спросила женщина, — у тебя должен быть пакет, ты хочешь, чтобы я тебя обыскала?
— Не хочу, — так же быстро проговорил Лапидус.
— Тогда отдавай пакет!
— У меня нет никакого пакета, — сказал Лапидус, — у меня вообще ничего нет, даже денег.
— Если бы ты отдал мне пакет, то получил бы деньги, много денег, показать?
— Покажи, — отчего-то сказал Лапидус.
Женщина достала с заднего сиденья машины спортивную сумку серого цвета на молнии, расстегнула молнию, раскрыла сумку и сунула Лапидусу в лицо. Сумка была доверху наполнена запечатанными крест-накрест пачками.
— Как в банке, — уважительно сказал Лапидус, глядя на содержимое сумки.
— Отдавай пакет, тогда все — твои!
— Вы меня с кем-то спутали! — так же уважительно сказал Лапидус. — Обознались, наверное, под дождем. Или заехали не туда. У меня никакого пакета нет и не было. А что в нем?
Женщина закурила еще одну сигарету и облокотилась на руль.
Машина стояла, приткнувшись к обочине, дождь все еще лил как из ведра.
— Интересно, — начал рассуждать внезапно для себя самого Лапидус, — что может быть в этом пакете? Наркотики?
— Сумасшедший, — как-то грустно сказала женщина и опять сняла очки.
— Например, кокаин. Говорят, что его нюхают. Хотя я никогда не нюхал кокаина, я даже пиво редко пью…
— А что ты пьешь? — спросила женщина, повернувшись к Лапидусу.
— Чай. Иногда кофе. Люблю томатный сок, только летом.
— Почему только летом?
— Зимой я с него в туалет часто бегаю, — извиняющимся тоном сказал Лапидус.
— В этом пакете — не наркотики, — отрывисто сказала женщина.
— Значит, в этом пакете важные бумаги, — то ли вопросительным, то ли утвердительным тоном сказал Лапидус.
— Может быть, — сказала женщина, — только сейчас уже все равно.
— Почему? — искренне удивился Лапидус.
— Потому что Господь послал мне в это утро тебя. Ты что, всегда такой?
— Какой?
— Такой… Который садится не в ту машину…
— Я вообще ни в какую машину не хотел садиться, я вышел из перехода и начался дождь, — опять очень быстро начал говорить Лапидус, — я промок до нитки, тут вдруг…
Женщина нервно включила приемник. “В Бурге девять часов сорок пять минут утра…,— проговорил нейтральный женский голос, — …слушайте рекламу на нашей волне!” Женщина так же нервно выключила приемник и опять посмотрела на Лапидуса:
— Слушай, я сейчас увезу тебя обратно, понял?
— Понял.
— И высажу там, где тебя подобрала, понял?
— Понял!
— И ты забудешь про меня на всю оставшуюся жизнь, понял?
— Почему? — удивленно спросил Лапидус.
— Потому что ты дурак, — вдруг начала кричать женщина, — кто тебя просил садиться в мою машину, вышел из перехода, промок — ну и иди себе домой, понял?
— Понял, — грустно сказал Лапидус, внезапно почувствовав под ногами асфальт собственного двора.
Мокрый Лапидус возвращался домой.
Двор был пуст, мамаши с колясками и бабульки с кошками отсутствовали.
Только мрачный и небритый сосед из второго подъезда стоял под дождем посреди двора и выгуливал своего Шарика.
Шарик поднял ногу на фонарный столб, Лапидус быстро прошагал мимо и подошел к своему подъезду. Дверь была распахнута и нагло скрипела.
Лапидус вошел в подъезд и нажал кнопку лифта. Лифт не спускался — видимо, застрял. Лапидус пошел пешком по черной лестнице, под ногами валялись использованные шприцы, использованные презервативы, пустые бутылки, пустые сигаретные пачки и засохшее собачье-кошачье-человечье дерьмо. Иногда дерьмо было не засохшим и сильно пахнущим, то есть свежим. Следы того, что недавно здесь кто-то был. Лапидусу стало неуютно.
На стенах можно было читать самые разные надписи. Частью на английском языке, частью на русском, частью на матерном. Оставалось подняться еще на один пролет, как Лапидус все же вступил в свежую кучу. Куча была маленькой, скорее всего — кошачьей. Хотя может быть, что и собачьей. Для человечьих какашек куча была очень уж странной, разве что у кого-то дисбактериоз. Лапидус выругался — больше всего он не любил оттирать ботинки от дерьма. Ботинки у него были единственные. Одна пара ботинок на осень и на зиму. И на весну тоже. На лето у него были сандалии и старые легкие замшевые туфли, но хотя сегодня и было второе июня, он был не в сандалиях и не в туфлях, а в ботинках.
Когда-то давно они были коричневыми, но это когда-то давно.
Теперь они стали серо-черными, как то самое дерьмо, в которое только что вступил Лапидус. Мягкое, серо-черное и безумно вонючее. Лапидуса чуть не вырвало, но он мужественно попрыгал дальше. На одной ноге пропрыгал целый пролет, с тоской думая о том, что сейчас придется оттирать ботинок от дерьма. Хотя можно не оттирать, а отмыть, и не в ведре, а сразу под краном. Только после этого придется мыть раковину.
С мыслью о том, что придется мыть раковину, Лапидус достал ключи и начал было открывать дверь, но потом передумал.
— Я не хочу домой, — сказал он женщине, — и я не дурак.
— Кто же ты тогда? — спросила она.
— Лапидус, — ответил Лапидус.
— Это что, имя?
— Имя, — гордо ответил Лапидус, — так меня назвали мама и папа, а вас как зовут?
— Меня? — спросила женщина и вдруг начала смеяться. Она начала смеяться, закашлялась от дыма сигареты, затушила ее, и все смеялась, смеялась, а дождь все шел, все лупил по крыше машины, по капоту, по лобовому стеклу, по боковым стеклам, по багажнику, по дороге, по тротуарам, по стенам и крышам домов, по газонам, по скверам, по паркам, по центру и по пригородам. А в нескольких километрах от того места, где у обочины дороги мокла под дождем машина с брюнеткой за рулем и Лапидусом на переднем пассажирском месте, все еще стоял у пустого перекрестка мужчина под зонтом, держа под мышкой черную неброскую папку с большим белым пакетом внутри. По крайней мере, так казалось Лапидусу.
— Как меня зовут? — переспросила женщина. — А какая тебе разница?
— Я же сказал, как меня зовут, — обиделся Лапидус.
— Хорошо, — ответила женщина, — ты сказал, как тебя зовут, значит, и мне надо сказать, как меня зовут, только зачем все же тебе знать, как меня зовут?
— Не знаю, — честно ответил Лапидус.
— Эвелина, — внезапно сказала женщина. — Меня зовут Эвелина, повтори по слогам!
— Э-ве-ли-на! — повторил по слогам Лапидус.
— Правильно, — сказала Эвелина, — теперь ты успокоился?
— Да, — сказал Лапидус и внезапно спросил: — Ты очень расстроилась? Может, там все еще ждут?
— Там уже никто не ждет, — проговорила Эвелина, — это день такой, с самого утра… Машина долго не заводилась…
— В троллейбус сел не тот, — добавил Лапидус.
— Выехала из гаража — дождь начался.
— Сумасшедший этот в переходе…
— И ты тут еще, без пакета…
— Нет у меня пакета, — обреченно проговорил Лапидус, — я его никогда и не видел!
— И зря, — сказала Эвелина, — если бы ты его видел, то он был бы у тебя. Так?
— Так, — согласился Лапидус.
— Так, тогда продолжаем…
— Продолжаем, — продолжил Лапидус.
— Если бы он был у тебя…
— Кто — он? — решил уточнить Лапидус.
— Пакет, — недовольная тем, что ее перебивают, сказала Эвелина,— пакет, повтори по слогам…
— Па-кет! — повторил по слогам Лапидус.
— Хорошо получилось, молодец, — похвалила Лапидуса Эвелина и продолжила: — Так вот, если бы он был у тебя…
— Если бы он был у меня… — эхом вторил Лапидус.
— То ты бы отдал его мне ровно через десять минут…
— Ровно через десять минут…
— После того, как сел в машину.
— После того, как сел в машину. Ну и что?
— Ты точно дурак, — рассмеялась Эвелина. — У кого бы сейчас была сумка, знаешь?
— У кого? — переспросил Лапидус.
— У тебя! — и Эвелина внезапно повернула ключ. Машина завелась, тронулась с места и вновь оказалась на дороге.
— Куда мы едем? — встревоженно спросил Лапидус. — Ты хотела отвезти меня обратно!
— Я решила отвезти тебя к себе, — сказала Эвелина, переключая скорость и добавляя газу. — Если ты не хочешь домой, то должна я тебя куда-то же отвезти, а то вымокнешь совсем…
— Дождь кончился, — сказал Лапидус.
Дождь действительно перестал так же внезапно, как и начался. Над дорогой, над улицами, над городом опять голубело безмятежное июньское небо.
— Десять часов, — сказала Эвелина, взглянув на часы. — Мы с тобой торчим в этой машине уже сорок с чем-то минут.
— Сорок пять! — въедливо уточнил Лапидус и внезапно добавил: — А к вам я не поеду!
— Почему это? — удивилась Эвелина.
— Я не езжу домой к малознакомым женщинам, — торжественно и неожиданно громко для себя самого возвестил Лапидус.
— Пригнись, — вдруг скомандовала Эвелина и еще увеличила скорость.
— Как это — пригнись!
— Нагни голову, дурак!
Лапидус решил послушаться и начал, вот только как-то очень медленно, наклонять голову, успев при этом посмотреть в окно в сторону Эвелины.
— Быстрее, идиот! — закричала Эвелина, еще увеличивая скорость.
Внезапно в машине опять включилось радио. “Never, never, never…”, — пропел голос на английском языке. Видимо, это был самый конец песни, потому что внезапно наступила пауза, а потом высокий женский голос затараторил: “Ура, друзья, дождь закончился, над Бургом опять ярко светит солнышко, местное время девять часов пятьдесят минут, в эфире…”
Лапидус так и не узнал, кто это так радостно затараторил в эфире, потому что мотор взревел на полную.
— Держись, — крикнула Эвелина, вцепившись в руль с какой-то яростной и неженской силой, побледневший Лапидус начал соображать, за что бы ему ухватиться покрепче, и вот тут-то он и услышал град рассыпающихся, как орешки по полу, хлопков.
— Что это? — изумленно спросил Лапидус.
— Это по нам стреляют,— нервно ответила Эвелина.
“Да, да, да, — внезапно заворковал все тот же женский голос из так же внезапно вновь включившегося приемника, — такое милое июньское утро, как прекрасен наш город сейчас, такой свежий и зеленый после дождя, какое у нас у всех прекрасное настроение…”
— Ну, и влип ты, — сказала Лапидусу Эвелина, опять надевая темные очки.
Лапидус 4
“Лапидус влип! — радостно подтвердил бодрый женский голос из автомобильного радиоприемника, а потом добавил: Но несмотря на то, что Лапидус влип, в Бурге все еще самое начало июня, второе число, утро, утро после дождя, не послушать ли нам по этому поводу…”
Лапидус вцепился обеими руками в ремень безопасности, Эвелина гнала машину, по машине по-прежнему стреляли.
— Возьми сумку, — сказала вдруг Эвелина Лапидусу.
— Какую? — поинтересовался бледный Лапидус.
— Сумку с деньгами, с заднего сиденья!
— Мне не повернуться! Я привязан! — прохрипел Лапидус.
— Отстегнись, идиот! — в голосе Эвелины появились металлические нотки, Лапидус подумал, что ему стоило бы остаться в той машине, в которой за рулем сидела пухлогубая блондинка.
— Быстрее, — закричала Эвелина, выворачивая руль влево, — они нас сейчас достанут!
Лапидус не стал размышлять над таинственным словом “они”, он отстегнул ремень, кое-как достал с заднего сиденья серую спортивную сумку и вобрал голову в плечи.
“Райская птица…” — донеслось из все еще работающего приемника…
— Взмахнула крылами! — прохрипела Эвелина, выжимая газ до отказа.
— Я достал сумку, — сказал Лапидус.
— Выкинь ее, — потребовала Эвелина.
— Как это — выкинь, — возмутился Лапидус, — а деньги?
— Это что, твои деньги, болван? — возмутилась Эвелина. — Приоткрой дверь и выкинь сумку на дорогу, быстрее!
— Мы же едем, — рассудительно сказал Лапидус.
“Птица райская, птица синяя, чьи глаза в поволоке инея…”
“Полный бред, — сказал довольный голос в приемнике, — представляете, глаза в поволоке из инея? Это так же смешно, как и то, что Лапидус влип, но нам пора продолжать нашу программу, ибо время начинает поджимать, уже десять часов утра, слышите?”
Раздались сигналы точного времени: пи-пи-пи…
— Кидай быстрее, — срывающимся голосом проорала Эвелина.
Лапидус, зажмурив от страха глаза, приоткрыл дверь и швырнул сумку в сторону обочины. Затем захлопнул дверь и почувствовал, что он стал еще более мокрым, чем когда стоял под ливнем, тем самым ливнем, который и загнал его в притормозившую машину, за рулем которой сидела брюнетка в темных очках и с ярко накрашенными губами.
Брюнетка внезапно сбросила скорость и сказала:
— Не могу больше!
— Чего? — поинтересовался Лапидус, чувствуя, как сердце норовит проскочить сквозь ребра.
— Что за бред! — продолжила Эвелина.
— Бред? — переспросил Лапидус.
— Столько денег! — вздохнула брюнетка и вдруг резко повернула руль.
— Куда это мы? — спросил Лапидус.
— С глаз долой, — сказала Эвелина, съезжая на малоприметную боковую дорогу.
Лапидус закрыл глаза и откинулся на спинку сиденья.
“Что, Лапидус, — поинтересовался все тот же женский голос из приемника, — доволен началом дня?”
— Нет! — ответил Лапидус, потом помолчал секунду и добавил: — Абсолютно недоволен!
— С кем это ты?— спросила Эвелина.
— Не знаю,— честно ответил Лапидус, — меня спрашивают, я отвечаю, ты вот отвечаешь, когда тебя спрашивают?
— Когда как, — сказала Эвелина, закуривая очередную сигарету.
— Тогда ответь, — тихо проговорил Лапидус, — кто это был?
— Где был? — переспросила Эвелина.
— Ну, кто стрелял… — уточнил свой вопрос Лапидус.
— По кому стрелял? — Эвелина опять сняла очки и посмотрела на Лапидуса.
— Ну, — сказал Лапидус, — мы ехали ведь…
— Ехали…
— И по нам стали стрелять…
— Стали…
— Так кто стрелял? — опять спросил Лапидус.
— Не знаю, — грубо сказала Эвелина, — наверное, те, кому тоже был нужен пакет.
— Господи! — вздохнул Лапидус. — Опять ты про этот пакет, скажи, что хоть в нем было?
— Не знаю, — честно ответила Эвелина, — мне надо было забрать пакет и отдать деньги, я подобрала тебя, так как ты стоял в том самом месте, где должен был стоять человек с пакетом. Но пакета у тебя не оказалось…
— Знаю, знаю, — подхватил Лапидус, — пакета у меня не оказалось, а потом по нам начали стрелять. И мы поехали быстро, очень быстро, так быстро, как я еще никогда не ездил, и ты сказала, чтобы я взял сумку…
“All girls in the world…” — опять взорвался приемник английскими словами.
— Выключи, — попросил Эвелину Лапидус, — голова раскалывается.
Эвелина остановила машину, внимательно посмотрела на Лапидуса и сказала ему:
— Выходи!
— Зачем? — искренне удивился Лапидус.
— Выходи, выходи, — повторила Эвелина и добавила:— Приехали!
— Это же лес, — сказал расстроенный Лапидус, — что я тут буду делать?
— Выходи! — угрожающим тоном приказала Эвелина. Лапидус вздохнул и вышел из машины. Эвелина последовала за ним.
Лапидус сделал несколько шагов и вдруг понял, что идти он не может — ноги дрожали, сердце все еще хотело выскочить сквозь ребра. Лапидус посмотрел на небо, голова закружилась, перед глазами поплыли необыкновенно яркие и радужные круги. Лапидус раскрыл рот, вобрал в грудь воздуха и внезапно упал на траву.
Давно уже молчавшая кукушка вылетела из уха и тяжело взлетела на ближайшую ветку.
“Это сосна”, — подумал лежащий Лапидус, чувствуя, как веки закрываются, а круги, все такие же яркие и радужные, плывут уже где-то внутри него.
“Это сосна”, — еще раз подумал Лапидус и потерял сознание.
И сразу же оказался в том самом подземном переходе, переплывая который он наткнулся на странного человека по имени Манго-Манго. Только теперь переход был пуст. Абсолютно, совершенно, девственно пуст. Холодно светили круглые лампы по стенам, освещая угловатые надписи и беспомощные рисунки.
Самая большая, сделанная черной краской, обозначала странное слово “AUFF”. Лапидус догадывался, что слова такого, скорее всего, просто не существует.
Он продолжил свои изыскания, впадая в истеричное состояние то ли гончей, взявшей след, то ли археолога, набредшего на сокровища фараонов.
В переходе было сыро, вязкий воздух першил в горле. Лапидус закашлялся, но осмотр стен не бросил, если слово “AUFF” ничего и не обозначало, то должны быть другие, в которых могло быть зашифровано нечто такое, что пролило бы свет на все события этого утра.
И через несколько метров, чуть наискосок от уже упомянутого “AUFF”, Лапидус наткнулся на начертанный красной краской по серому бетону стены глагол “ВЛЯПАЛСЯ”.
Это было уже что-то, хотя света в происходящее не добавило.
“Вляпался!” — сказала Эвелина, когда по ним только-только начали стрелять.
“Вляпался!” — подтвердил бодрый женский голос из автомобильного радиоприемника, хотя откуда этот голос мог знать, что, собственно, происходит с Лапидусом в этот самый момент?
“Вляпался, вляпался!” — подумал Лапидус, внимательно разглядывая надпись и опять вспоминая то самое мерзкое ощущение, которое бывает, когда, подымаясь по ступеням черного хода, внезапно вступаешь в кошачье-собачье-человечье дерьмо. Или собачье-кошачье-человечье. Или человечье-собачье-кошачье. Все равно, в какой последовательности, главное, что вляпался и надо отмывать ботинки.
Лапидус посмотрел на свои ботинки и подумал, что если бы у него был пакет, то он бы поменял его на сумку с деньгами, ни на минуту не задумываясь. Эвелине — пакет, ему, Лапидусу, сумку. Сколько, интересно, в ней было? Сто тысяч, двести, триста? Или больше? Например, миллион? На ботинки в любом случае бы хватило. И тут Лапидус увидел то, что искал.
“INDILETO”, — было написано на стене под самым потолком. Причем — синей краской, как и на том зеленом заборе. Манго-Манго был не прав, надпись сделана именно синей краской, даже дальтонику ясно. Лапидус пожалел, что у него нет с собой фотоаппарата — задокументировать, оставить на пленке вещественное доказательство. На цветной пленке, естественно на черно-белой, цвет надписи различить нельзя.
— Эй, — услышал он за своей спиной, — ты чего это делаешь?
Лапидус с трудом, но открыл глаза. Эвелина, стоя на коленях, пристально смотрела ему в лицо.
— Ты чего это делаешь, — опять спросила Эвелина, — взял да и грохнулся, ноги ослабли?
— Я увидел надпись, — сказал Лапидус.
— Ну, и что, — сказала в ответ Эвелина, но потом все же поинтересовалась: — какую это надпись ты увидел?
— Там было написано “INDILETO”, синей краской…
— Ты сумасшедший, — сказала Эвелина, — ты всегда такой, с детства?
— Не знаю, — смущенно ответил Лапидус, пытаясь встать и смотря на Эвелину, только сейчас он смог рассмотреть ее внимательно.
— Чего смотришь? — спросила Эвелина. — Не нагляделся еще?
Лапидус не ответил, он опять закрыл глаза, но подземный переход исчез, будто его никогда и не было. Лапидус открыл глаза — да, все правильно, поляна, сосны, небо, машина, Эвелина, Эвелина, машина, небо, сосны, поляна, поляна…
— Эй, — окрикнула его Эвелина, — смотри, сейчас опять в обморок упадешь!
Лапидус встал и пошел к краю поляны.
Край поляны обрывался, внизу шумела вода.
Лапидус обернулся и посмотрел в центр поляны.
Эвелина уже стояла у машины, дверка со стороны водителя была открыта.
— Ты, это…— закричал Лапидус, — вы, это… А я! Я-то как?
Эвелина засмеялась и села в машину. Лапидус побежал, точнее, попытался бежать, но ноги не слушались, он сделал несколько шагов и опять упал на землю.
Он лежал на земле и слушал, как работает включенный двигатель.
— Десять сорок пять, — прокуковала кукушка, сидя на сосновой ветке.
Машина тронулась и начала пятиться в сторону лесной дороги, той самой, по которой они и приехали сюда.
— Эй, — закричал Лапидус и начал ползти в сторону машины, — а я, а меня, что мне тут делать?
— Увидимся! — крикнула ему на прощанье Эвелина через открытое окно, машина развернулась и исчезла среди деревьев.
Лапидус упал лицом в траву, в голове опять поплыли радужные и яркие круги.
Эвелина сняла темные очки и пристально посмотрела в глаза Лапидусу.
— Ты меченый, — как-то очень нежно и печально проговорила она, — стоит только на тебя посмотреть, как сразу понимаешь, что ты меченый, откуда ты такой взялся?
— Я вляпался, — ответил Лапидус, отгоняя круги рукой, но они не исчезали.
— Это не то слово, — возразила ему Эвелина, — ведь ты не просто вляпался, ты попался, Лапидус!
— Я всегда жил в зоне неудач, — сказал Лапидус, — я в ней родился и в ней вырос…
— И поэтому ты оказался на этом перекрестке? — спросила Эвелина.
— Шел дождь, — сказал Лапидус, — очень сильный дождь, я промок до нитки, а тут ты остановила машину…
— Тебе не надо было в нее садиться, — жестко сказала Эвелина, а потом добавила: — Хотя кто знает…
Лапидус открыл глаза — солнце припекало, солнце было в зените, если бы кукушка захотела, то она прокуковала бы полдень. Голова у Лапидуса раскалывалась, ему хотелось окунуть ее во что-нибудь очень холодное, например, в холодную проточную воду. Лапидус встал и огляделся.
Он был один, трава, примятая колесами доставившей его сюда машины, уже почти распрямилась. Солнце действительно было в зените, сосны отбрасывали на поляну четкие грифельные тени. Их можно было даже сосчитать, но Лапидус решил этого не делать — и тени, и сосны остались не сосчитанными.
Лапидус почувствовал, что, несмотря на головную боль, он хочет есть. И пить. Вначале даже скорее пить, чем есть. У него с собою ничего не было, он не знал, где он, хотя и знал, как тут оказался. Лапидусу опять захотелось завыть, как тогда, в машине, когда вначале за рулем сидела брюнетка, потом, когда Лапидус закрыл и открыл глаза, то это уже была блондинка.
Лапидус завыл и пошел прочь с поляны. Он подошел к самому краю, сосны остались за спиной, перед ним был обрыв, а под обрывом — берег.
Блондинка опять превратилась в брюнетку, у брюнетки было странное имя — Эвелина. Это Лапидус помнил очень хорошо.
Берег был узким, после весеннего разлива река еще не совсем вошла в берега.
Лапидус вздохнул, поежился, потом опять вздохнул. Обрыв был высоким, а Лапидус боялся высоты. Можно было, конечно, найти пологий спуск, но голова болела все сильнее, и ее хотелось окунуть в воду. Лапидус опять зажмурился и подошел к самому краешку обрыва. Он встал на краешек и осторожно открыл глаза.
Река текла быстро, река шумела, река пела какую-то очень приятную песню, совсем не похожую на те, что доносились из приемника в машине.
“All girls in the world…”
Обрыв был метра два, может быть, два с половиной, но прыгать Лапидусу не хотелось.
Он представил, как он прыгает и с хрустом и каким-то неприятным скрежетом и треском ломаются его кости.
В багажнике машины явно должна была быть веревка. Белая веревка, смотанная аккуратным мотком. Если бы он догадался попросить ее, то Эвелина навряд ли бы отказала, она дала бы ему веревку, и он смог бы спуститься на берег. Хотя Эвелина могла бы и не оставлять его здесь, на этой поляне, возле обрыва, у берега, около реки…
Лапидусу захотелось плакать.
У него не было веревки, обрыв был высотой не меньше двух метров.
Лапидус закрыл глаза и шагнул вперед.
Он шагнул вперед так далеко, что с головой окунулся в холодную, быстро текущую, зеленоватую воду.
Вынырнул, отфыркался и по-собачьи поплыл к берегу.
На берегу, чуть левее обрыва, он заметил фигуру рыбака, пристально всматривающегося в незаметный Лапидусу поплавок.
Рыбак поднял голову, посмотрел на Лапидуса и замахал ему рукой.
Лапидус, все еще отфыркиваясь от попавшей в рот воды, обреченно вздохнул, узнав в рыбаке человека по имени Манго-Манго.
— Странно, — сказал Манго-Манго, когда Лапидус выбрался на берег, — сижу здесь два часа, а все еще не клюет!
Лапидус 5
Лапидус смотрел на Манго-Манго, который — в свою очередь — смотрел на Лапидуса.
Лапидус смотрел на Манго-Манго обреченно, он ожидал здесь, на этом берегу, встретить кого угодно, но только не Манго-Манго.
Манго-Манго смотрел на Лапидуса радостно, потому что еще утром он пообещал Лапидусу, что они встретятся.
Лапидус почувствовал, что ему внезапно стало трудно, практически невозможно дышать, что кто-то схватил его за горло и начал душить.
— Эй, селянин! — закричал Манго-Манго, отбрасывая удочку в сторону. — Ты чего это тут затеял?
Лапидус ничего не затеял, он просто широко открывал рот, так широко, как это делала бы рыба, пойманная Манго-Манго и выброшенная на берег.
— Бедолага, — пробурчал Манго-Манго, подойдя к Лапидусу и присев на корточки. Лапидус, скрючившись, лежал на песке и все так же пытался набрать в легкие воздуха. Воздух не набирался, и в голове у Лапидуса повисла какая-то мерзкая гарь.
— Дернуло тебя родиться, селянин! — мирно проговорил Манго-Манго и внезапно сильно ударил Лапидуса по щеке. Голова Лапидуса дернулась, в легких что-то сильно щелкнуло, и сразу же начал поступать воздух.
— Заработала машинка, — удовлетворенно кивнул головой Манго-Манго, садясь на песок рядом с Лапидусом, — говорили же тебе, сиди дома и не рыпайся!
— Не говорили! — прохрипел севшим голосом Лапидус.
— Говорили, не говорили, не говорили, говорили, — протянул на мотив какой-то дурацкой песенки Манго-Манго, и вдруг добавил: — Времени-то первый час уже, а я еще на уху не наловил!
Лапидус ничего не ответил, он лежал на спине и смотрел на небо.
По небу плыли облака. Белесые, стертые, растушеванные, почти что прозрачные. Все остальное было нежно-голубым, таким нежно-голубым, что опять стало трудно дышать.
— Не млей, — сказал Манго-Манго, — ты вообще какой-то очень трудный случай.
— Какой это я такой трудный случай? — возмутился Лапидус. — Я просто поехал искать работу, а вляпался черт знает во что!
— И во что это ты вляпался?— хитро прищурив правый глаз, поинтересовался Манго-Манго.
Лапидус глубоко вздохнул, почувствовал, что воздух уже без всякой натуги входит в легкие, выдохнул, почувствовал, что воздух так же легко выходит из легких, еще раз вздохнул и честно начал рассказывать Манго-Манго обо всем, что случилось с ним с того самого момента, как он вынырнул из подземного перехода.
— Полный бред, — сказал Манго-Манго, дослушавши историю Лапидуса до конца. Потом помолчал немного и добавил: — Может, тебе надо было ее трахнуть? — Потом еще помолчал и опять высказался: — Нет, она бы не дала…
— Ты псих! — сказал ему Лапидус.
— Я не псих, — убежденно возразил ему Манго-Манго, — я просто последний нормальный человек в этом безумном мире!
— Потому и играешь в подземном переходе? — спросил Лапидус.
— Могу и здесь сыграть, — сказал Манго-Манго, — хочешь?
— Нет, — ответил Лапидус, — я хочу одного, понять, что происходит.
Манго-Манго начал хохотать.
Он громко хохотал и размахивал при этом руками, он бил себя кулаками в грудь, он хлопал Лапидуса по плечу и все хохотал, хохотал, хохо…
Лапидус не на шутку испугался этого хохота. Он попытался зажать Манго-Манго рот рукой, но тот чуть не цапнул его за палец, зубы Манго-Манго громко клацнули возле указательного пальца Лапидуса, и Лапидус отдернул руку.
Белесоватые, стертые, растушеванные, почти прозрачные облака все так же спокойно плыли по нежно-голубому небу.
Наконец Манго-Манго успокоился и пристально посмотрел на Лапидуса.
— Ты все же псих, — сказал Лапидус Манго-Манго.
— Тебе надо было ее трахнуть, — радостно сказал Манго-Манго, — тогда бы ты не пытался понять, что с тобой происходит.
— Почему это? — спросил Лапидус.
— Потому что этого тебе никогда не понять, — вдруг очень серьезно ответил Манго-Манго, — и незачем стремиться это понять, сел в троллейбус — значит, езжай, сел к бабе в машину — трахни ее!
— Они могли меня убить! — сказал печально Лапидус.
— Если могли, значит — убьют, — ответил Манго-Манго.
— Я хочу жить, — так же тихо сказал Лапидус.
— Все хотят, — задумчиво ответил Манго-Манго и добавил: — Только зачем?
— Я и так чуть было не повесился, — сказал вдруг честно Лапидус.
— Что-что?— встрепенулся Манго-Манго. Невидимые часы громко пробили половину первого.
— Я и так чуть было не повесился, — отчего-то очень гордо повторил Лапидус.
— А чего ты еще чуть не сделал? — вкрадчивым тоном непонятно откуда взявшегося психотерапевта поинтересовался Манго-Манго.
— Один раз я чуть не выбросился из окна…
— С какого этажа?
— Со второго…
— Это не считается, второй — это даже не этаж, а вот то, что ты чуть не повесился… Почему?
— Потому, — сказал Лапидус и замолчал.
— Ну, ну…— продолжал допытываться Манго-Манго.
— Потому, что был октябрь! — раздраженно ответил Лапидус после небольшой паузы.
— Ну и что, что октябрь? — спросил Манго-Манго.
— Ничего, — все так же раздраженно ответил Лапидус, опять посмотрев в небо и увидев в нем хорошо знакомое окно.
— Плохая погода еще не повод для дерзости. — Начальница, сидящая за столом напротив Лапидуса, то есть к окну спиной, сняла очки и взяла из лежащей на столе пачки сигарету.
Лапидус послушно взял лежащую тут же, на столе, зажигалку и чиркнул. Начальница перегнулась через стол так, что Лапидус чуть было не залез носом в вырез ее платья. В платье, что совершенно естественно, покоились груди. В черном ажурном лифчике — слово “бюстгальтер” Лапидус не любил. Начальница прикурила и пустила кольцо дыма.
— Я не поняла, — продолжила она, — какая связь между погодой и тем, что вы нагрубили клиенту?
— Не знаю, — грустно сказал Лапидус и посмотрел в стеклянную стену. За стеной шел дождь, сумеречный октябрьский дождь. С утра, когда Лапидус пришел на работу, дождя не было. А сейчас были сумерки. Сумерки и дождь за стеклянной стеной. Еще были заметны огни яркой рекламной вывески напротив. Глобус и поперек него самолет. “С нами ты облетишь весь мир!” Лапидус вздохнул. Это была вывеска тех самых клиентов, которым он нагрубил.
— Ну, — как-то очень сурово сказала начальница, — что делать будем?
“Вешаться!” — подумал Лапидус, но вслух этого не сказал.
— Идите домой, — сказала начальница, — еще один такой фортель…
Она не договорила, только вновь надела очки и пристально посмотрела на Лапидуса.
— Идите, Лапидус, идите!
Через полчаса Лапидус уже был дома.
Открыл дверь, прошел в прихожую. Закрыл дверь, скинул башмаки и вздохнул с облегчением. Он был дома, а значит, можно было расслабиться и включить телевизор.
По телевизору как раз начались новости. Лапидус сделал звук погромче, а сам пошел на кухню. Голос из телевизора нес всякую ерунду. Про то, что где-то упал самолет, а где-то опять стреляли.
Лапидус ненавидел новости, но смотрел все вечерние выпуски. После новостей начинала болеть голова. Лапидус выпивал таблетку, ждал, пока боль пройдет, и начинал ждать нового выпуска. Самолет упал, и погибло больше ста человек. Не у нас, где-то в Вест-Индии. Где это? На западе Индии? Или в Западной Индии? А где Западная Индия? Самолет рухнул прямо в океан, а стреляли на каком-то рынке. Убили пять человек, десять ранили. Лапидус так и не понял, гдеэтот рынок, он выключил закипевший чайник и сделал себе бутерброд. Новости закончились, Лапидус выпил чай, съел бутерброд и пошел в душ. Дверь он оставил приоткрытой, а звук телевизора сделал погромче. Сквозь шум льющейся воды раздавались какие-то приглушенные вопли. Лапидус выключил воду и понял, что начался сериал.
В сериале происходила очередная ссора, и Лапидус подумал, что надо переключить канал. Но для этого надо было взять пульт. А для этого надо было пройти в комнату. Лапидус взял полотенце и начал вытираться. Ссора в телевизоре продолжалась. “Я не хочу жить, — кричал какой-то неприятный мужской голос”. — “Ну и не живи, — отвечал ему такой же неприятный женский”. — “Я застрелюсь!” — кричал мужской голос. — “У тебя нет ружья и нет пистолета”, — кричал ему в ответ женский. У Лапидуса закружилась голова.
Он подумал, что если потеряет сейчас сознание, то может упасть и разбить голову о край ванны. Все будет в крови, и он сам умрет от потери крови. Умрет потому, что его никто не найдет. А не найдет его никто потому, что не будет искать. По крайней мере, сегодня. Может, что и завтра. И послезавтра никто не будет искать. И он истечет кровью.
— Лучше повесься! — взвизгнул женский голос в телевизоре, и наступила пауза. Лапидус прислушался, ему захотелось узнать, что будет дальше.
Внезапно он подумал, что начальница сейчас тоже смотрит этот же самый сериал, а перед этим точно так же была в душе.
И намыливала вкусно пахнущим мылом те самые груди, что уютно покоились в черном ажурном лифчике.
Только лифчик перед этим она, естественно, сняла, как сняла и трусики.
Лапидус смутился и покраснел, Манго-Манго с удивлением посмотрел на Лапидуса.
Лапидусу вдруг подумалось, что начальница и Эвелина — одна и та же женщина.
Только Эвелина была брюнеткой в больших темных очках и с ярко накрашенными губами.
Начальница была крашеной блондинкой и сейчас, выйдя из душа, смотрела тот же сериал, что и Лапидус.
Лапидус выключил воду, вытерся, оделся и пошел в комнату.
На экране некто мужского пола теребил в руках веревку. Полуодетая большегрудая красотка мрачно смотрела на своего визави.
— Ты неудачник, — сказала она внезапно, — ты неудачник по жизни, от тебя даже в постели никакого толка!
Мужчина бросил веревку и сел на диван. Он плакал, закрыв лицо руками.
Лапидус поднял с пола брошенную веревку и начал обреченно крутить в руках. Для веревки нужен был крюк, а крюка у Лапидуса не было. Да и веревка ему не понравилась — слишком тонкая. И жесткая. У Лапидуса была нежная кожа и все жесткое и грубое вызывало моментальное раздражение. Хотя он обещал начальнице, что повесится.
— Ты слабак, — вдруг крикнула женщина и залепила мужчине пощечину. А потом бросилась ему на шею. — Я люблю тебя, — голосила она, — прости меня, прости!
Лапидус отбросил веревку и залег на диван. На экране шли титры, конец серии, Лапидус взял пульт и переключил канал.
Тропические бабочки обещали тропические наслаждения. Синее безоблачное небо, и синяя гладь воды. Зеленые деревья, яркие цветы, яркие тропические бабочки. Октябрь за окном. Глобус и самолет клиентов ярко освещены, так ярко, что хорошо видны даже сквозь темноту и дождь.
Начальнице не понравилось, что он нагрубил их представителю, начальница сделала Лапидусу последнее предупреждение, после чего — если это повторится — его просто уволят.
При этом начальница много курила, то снимала, то надевала очки, а Лапидус чиркал зажигалкой, чтобы хоть как-то да загладить вину. Ему вдруг стало интересно, что начальница делает сейчас и знает ли она, что он чуть было не повесился — веревка все еще лежала под телевизором. Но сериал закончился, бабочки спорхнули и улетели, Лапидус опять переключил канал.
— Это не считается, — сказал ему Манго-Манго, — вот если бы тебя достали из петли…
Внезапно Лапидусу показалось, что это был голос не Манго-Манго, а голос Бога.
— Это не считается, — сказал голос Лапидусу, — вот если бы тебя достали из петли!
Бог обращался прямо к нему, он звал его, он знал его имя.
Лапидус закрыл глаза и представил заплаканное лицо начальницы, которой сообщили о его — Лапидуса — самоубийстве. Хотя навряд ли эта крашеная блондинка будет плакать. Скорее заплакала бы Эвелина, сидя за рулем своей машины. Интересно, а какого она все же была цвета?
— Синяя машина, — пропел Манго-Манго, встав с песка и опять направляясь к реке. — Синяя машина, в ней едет Эвелина…
— Эй, — крикнул Лапидус, — ты с чего это взял, что машина была синяя?
— В рифму, — сказал Манго-Манго, — раз тебе попалась дамочка с таким странным именем, как Эвелина, то машина должна быть синей. Вот послушай: — Зеленая машина, в ней едет Эвелина… Нравится?
— Нет, — уверенно сказал Лапидус, смотря на то, как Манго-Манго опять забрасывает удочку в воду, — “зеленая” и Эвелина — как-то не сочетается…
— Тогда так: красная машина, в ней едет Эвелина… Лучше?
— Хуже, — ответил Лапидус, — я вообще не люблю красный цвет!
— Какие цвета еще остаются?
— Черный, — сказал Лапидус.
— Черная машина, в ней едет Эвелина… Похоже на правду?
— Не похоже, — ответил Лапидус, отгоняя рукой припорхнувшую мысль о траурном катафалке и думая о том, что Манго-Манго прав и машина действительно должна быть синей.
— То-то и оно, — пробурчал Манго-Манго, смотря за поплавком, — синяя машина, в ней едет Эвелина, на ней большие темные очки…
— А дальше? — спросил Лапидус.
— Откуда я знаю, что будет дальше, — возмутился Манго-Манго, — один Господь это знает, мне-то откуда…
— Ты должен знать, — уверенно сказал Лапидус, — ведь ты еще утром знал, что мы опять встретимся.
— Это не я сказал, — засмеялся в ответ Манго-Манго, подсекая какую-то рыбу.
Лапидус замолчал, пытаясь опять услышать голос, ему хотелось, чтобы голос этот сказал ему, Лапидусу, что-нибудь очень приятное, может быть, даже лестное. Мол, пришло время, сказал бы голос, когда ты, Лапидус, должен сделать выбор. Что такое вся твоя жизнь, как не служение мне? Но есть служение, и естьСЛУЖЕНИЕ! Ты один из миллиардов, но я заметил тебя, и я хочу тебя приблизить. Ты будешь моим верным слугой, избранным и обласканным. Ты, Лапидус, стоишь на пороге новой жизни, все твое прошлое — всего лишь приближение к ней, час настал, ты слышишь, как приближается твое будущее? Так, скорее всего, сказал бы голос, если бы Лапидус его опять услышал, но услышал он недовольный рык Манго-Манго.
— Уроды, — кричал Манго-Манго, — кретины, идиоты!
— Ты это чего? — громко спросил Лапидус, направляясь к кромке воды.
— Это разве рыба? — так же громко и так же возмущенно спросил в свою очередь у Лапидуса Манго-Манго, показывая ему бьющуюся на песке рыбешку.
— А что это? — поинтересовался Лапидус.
— Сунь ей в рот палец, — продолжал орать Манго-Манго, — тогда узнаешь!
— А зачем это я должен засовывать ей в рот палец? — спросил в свою очередь Лапидус.
— Потому, что это не рыба! — отчетливо выговаривая каждый слог, сказал Манго-Манго. — Это пиранья! Рыба — это окунь, это лещ, минтай, в конце концов. А это — пиранья. То есть это не рыба, сунь ей в рот палец!
Лапидус подобрал с песка тоненькую веточку и сунул рыбе в рот.
Веточка хрустнула и переломилась.
— А есть их можно? — поинтересовался Лапидус.
— Сам чистить будешь! — сказал Манго-Манго, опять забрасывая удочку в воду.
— У тебя есть часы? — спросил Лапидус.
— Уже без пятнадцати два, — сказал Манго-Манго, — жрать хочется — сил нет!
— Где нож? — спросил Лапидус. — Я буду их чистить!
В этот момент к его ногам шлепнулась еще одна зубастая рыбешка.
— Слава Богу! — сказал Манго-Манго. — Клев пошел!
Лапидус 6
Лапидус потрошил уже двадцатую пиранью, а Манго-Манго все кидал и кидал их на берег.
— Хватит, — сказал наконец Лапидус, — вдруг они несъедобны?
— Это мы несъедобны, — ответил Манго-Манго, — а они — съедобны!
Лапидус задумался, а потом проговорил:
— Ты не прав, если бы мы были сейчас в воде, то они бы нас съели, если, конечно, это именно пираньи…
— Пираньи, пираньи, — проскороговорил Манго-Манго, — ты что, никогда их не видел?
Лапидус замолчал и бросил очередную чищеную рыбешку в котелок. Котелок стоял на огне. Огонь развел Манго-Манго. На небе опять проплывали облачка — белесые, стертые, растушеванные, почти что прозрачные. Все остальное, как и прежде, было нежно-голубым. “Индилето”, — вдруг вспомнил загадочное слово Лапидус.
— Двадцать два, — будто прочитав его мысли, продекламировал, сворачивая удочку, Манго-Манго.
Двадцать две пираньи покоились в котелке. Лапидус помешивал странно пахнущее варево алюминиевой ложкой, которую Манго-Манго извлек из своей котомки.
— А вдруг это все же не пираньи? — спросил он Манго-Манго.
Тот пристально посмотрел на Лапидуса и внезапно пропел своим хрипловатым голосом: “Двадцать два очка… И быстро падающие слова, и еще пятьдесят за те письма, что ты прочитал…”
— Я тебя спросил: а вдруг это все же не пираньи? А ты мне не ответил! — возмутился Лапидус.
— Почему это вдруг не пираньи? — спросил Манго-Манго, забирая у Лапидуса ложку и сам пробуя сильно булькающее варево.
— Откуда им здесь взяться, это ведь не Амазонка!
— Эрудит, — сказал Манго-Манго, — тебе надо в телевикторинах участвовать, на деньги, много выиграешь — поделишься!
— Ты опять не ответил, — возмутился Лапидус, — ты вообще надо мной издеваешься! Пираньи, пираньи… Какие это пираньи!
— А ты подумай, — медленно сказал Манго-Манго, — подумай и вспомни!
Лапидус задумался и попытался вспомнить.
Наглая бабочка попыталась сесть на край котелка, но не удержалась и свалилась в кипящую воду.
Манго-Манго выловил ее ложкой и бросил в огонь.
Лапидус посмотрел на начальницу, которая стояла спиной к нему, у аквариума. Аквариум был большим и плоским, таких больших и плоских Лапидус никогда еще не видел.
Мокрая, вареная бабочка скукожилась и превратилась в неопрятный комочек.
— Два тридцать, — отчего-то сказал Манго-Манго, в очередной раз помешивая варево.
— Два тридцать, — сказала внезапно начальница, а потом повернулась к Лапидусу: — Я же вас предупреждала!
Лапидус почувствовал, что бледнеет. Руки противно онемели, пальцы как-то странно скрючились. Он попытался пошевелить языком, но не смог.
Начальница вновь повернулась к аквариуму, достала с полочки коробочку с кормом и начала бросать его в воду. К поверхности бросились странные большеротые рыбы и начали пожирать маленьких, красненьких, извивающихся червячков.
Лапидус смотрел на спину начальницы, на ее талию, на плотно обтянутые юбкой ягодицы.
— Попробуй, — сказал Манго-Манго, протягивая Лапидусу вторую алюминиевую ложку, извлеченную все из той же котомки, — на мой взгляд, недурно!
— Обожаю смотреть, как они едят! — нежным голосом почти пропела начальница, бросая в аквариум еще щепотку червячков.
Лапидус почувствовал, что он ее ненавидит.
— Пираньи, пираньи, — проурчал Манго-Манго, выплевывая кости, — а все равно — рыба! А откуда они здесь… Что, сам не знаешь?
— Нам придется расстаться, — равнодушно сказала начальница, отходя от аквариума. Большеротые рыбы за ее спиной дожрали червячков и начали тыкаться мордами в стекло.
Лапидус подумал о том, с каким бы удовольствием сейчас он кинул в этот аквариум каким-нибудь очень тяжелым предметом. Таким, что разбил бы стекло сразу, например, вон той статуэткой, что стояла на большом и черном столе начальницы.
Как-то раз он вошел в ее кабинет без стука уже после шести. Начальница лежала на этом самом столе, широко раздвинув ноги. На начальнице лежал какой-то мужчина.
— Ой, — сказал, не подумав, Лапидус да вдобавок добавил: — Извините! — а потом аккуратно прикрыл за собой дверь.
— То ли дело — крокодилы, — смачно проговорил Манго-Манго, — вот возьму тебя как-нибудь с собой на охоту…
Лапидус попробовал варево и с непривычки поморщился. Оно было горьким и резковатым, в нем явно чего-то не хватало, скорее всего — съедобного вкуса. Но очень хотелось есть, ведь завтракал Лапидус еще в полвосьмого утра, а сейчас было без пятнадцати три, то есть четырнадцать сорок пять, если верить все той же, непонятно откуда взявшейся, наглой кукушке.
— С крокодилами проще, — продолжал размышлять вслух Манго-Манго, — заведет себе какой-нибудь придурок крокодильчика, такого маленького, такого хорошенького, смотрит на него, не нарадуется, а тот растет. День растет, два растет, через полгода уже полванны занимает. Ну — и в унитаз его…
— А рыб этих, — возразил Лапидус, — что, в унитаз нельзя? Они ведь меньше размером, так что их-то проще…
— Проще, — согласился Манго-Манго, — так что все они — из унитаза…
— Пиши заявление, — сказала начальница, — не получается у нас с тобой работа. — И при этом вдруг как-то плотоядно облизнула губы.
“Я дурак, — подумал Лапидус, — дернуло меня тогда ворваться к ней в кабинет, лежала бы себе на столе спокойно, и никто бы об этом не знал, а теперь она знает, что я знаю, и поэтому я должен написать заявление и остаться без работы…”
Лапидусу захотелось плакать, он чувствовал себя абсолютно, безнадежно беспомощным, таким же беспомощным, как полгода спустя, когда утром второго июня он сядет в машину к женщине по имени Эвелина, которая потребует от него какой-то пакет, про который Лапидус не имел никакого понятия.
— Ешь, ешь, а то не достанется! — подмигнул ему Манго-Манго, наворачивая ложку за ложкой. Лапидус поморщился и начал хлебать.
— Нравятся рыбки? — внезапно спросила начальница у Лапидуса. Лапидус ничего не ответил, только кивнул головой.
— Жалко мне тебя, — сказала вдруг начальница, — я бы тебя, может, и не увольняла, только… Сам понимаешь…
Лапидус еще раз кивнул головой и вдруг опять увидел, как начальница ложится на стол. Сначала она сбросила на пол лежащие на нем бумаги, потом как-то неуклюже взгромоздилась на него, юбка задралась, и Лапидус увидел черные ажурные трусики: начальница любила черный цвет, он это уже понял.
— Ну же, — сказала начальница, — ты чего ждешь?
— Чего я жду? — спросил сам у себя Лапидус. И сам себе ответил: — Ничего!
Начальница начала сама стаскивать с себя трусики, зрелище это было настолько непривлекательным, что Лапидус зажмурил глаза.
— Эй, — услышал он голос Манго-Манго, — чего это с тобой, кто ест рыбу с закрытыми глазами?
— Это не рыба! — возразил Лапидус, открывая глаза. — Это пираньи!
— Пираньи — тоже рыбы! — уверенно сказал Манго-Манго, противореча самому себе.
— Да, — сказала начальница, подмигивая Лапидусу сквозь очки, — они славные у меня рыбешки, мои маленькие пираньюшки!
Лапидус подумал, что если бы она сейчас действительно легла на стол, то его увольнение вполне могло и не состояться. Но стол был в рабочем состоянии, а начальница была в трусиках. Лапидус смотрел на ее коленки, обтянутые дорогими колготками, и понимал, что сейчас он пойдет и напишет заявление.
— Мясо они любят, мясо! — сказала грустно начальница и добавила: — А я вот их сегодня червячками кормила!
Лапидус почувствовал жуткий стыд и неудобство за то, что начальница кормила сегодня своих пираньюшек червячками.
Потом он вдруг подумал, что для начальницы нет ничего проще, чем попросить Лапидуса положить сейчас руку на стол. Лапидус положит руку на стол, начальница достанет из своего большого и прекрасного стола остро отточенный нож. Она достанет остро отточенный нож и рубанет Лапидуса по пальцу. Она рубанет Лапидуса по пальцу, и палец отлетит в сторону. Палец отлетит в сторону, и хлынет кровь. Хлынет кровь и Лапидус закричит благим матом. Лапидус закричит благим матом, а начальница, улыбнувшись, возьмет отрубленный палец и бросит его в аквариум. Она бросит отрубленный палец в аквариум, и у пираньюшек начнется пир. У пираньюшек начнется пир — они вцепятся в отрубленный палец Лапидуса и обглодают его дочиста за какие-то мгновения. И тогда начальница простит его.
— Ну, — сказала начальница, улыбнувшись, — иди, пиши заявление!
— Крокодилов ловят так, — увлеченно продолжал рассказывать Манго-Манго, — для начала надо спуститься в канализацию.
— Как это? — спросил, заглатывая очередную ложку варева, Лапидус.
— Очень просто, — ответил Манго-Манго, — поднимаешь канализационный люк, спускаешься, и все — ты дома…
— А потом? — спросил Лапидус, зачерпывая еще ложку варева.
— Потом садишься в лодку…
— А лодку где взять?
— Где, где, — передразнил Лапидуса Манго-Манго, — украсть… Ты что, никогда ничего не крал?
Лапидус начал думать о том, крал он что-нибудь когда-нибудь или не крал.
— Ты долго пишешь заявление, — сказала ему начальница, — тебе что, продиктовать?
— Не крал, — сказал Лапидус, подумав минуту.
— Ну, и дурак, — сказал Манго-Манго, — лодки не украдешь — без крокодила останешься!
— Готово? — спросила начальница, когда Лапидус опять вошел в ее кабинет. Пираньи спокойно плавали в аквариуме, начальница сидела за своим черным столом.
— Готово! — сказал Лапидус, протягивая начальнице заявление.
— Вот и хорошо, — сказала начальница, размашисто ставя на листке свою визу, — счастья тебе, — добавила начальница, подмигивая Лапидусу сквозь очки, — хочешь совет напоследок?
— Ну и что дальше? — спросил Лапидус у Манго-Манго, который, закончив есть, развалился на спине и начал смотреть в небо.
По нему все так же проплывали белесые, стертые, растушеванные, почти что прозрачные облачка.
— Индилето дальше, — засмеялся Манго-Манго, сворачивая самокрутку, а потом вдруг опять то ли завыл, то ли запел: — Лето, ах лето, странное такое индилето…
— А по-русски это как? — поинтересовался Лапидус.
— Что ты все спрашиваешь, — возмутился Манго-Манго, — что, сам не знаешь?
— Сам знаешь, в чем дело, — сказала начальница, — так что мой тебе совет: никогда и никуда не входи без стука, понял?
— Понял, — сказал Лапидус, закрывая за собой дверь и направляясь в дальний конец коридора.
— Не знаю, — сказал Лапидус, — потому и спрашиваю, а ты не отвечаешь, все про каких-то крокодилов ерунду несешь…
— Это не ерунда, — серьезно ответил Манго-Манго, — когда ты плывешь на резиновой лодке по канализации, в одной руке у тебя факел, в другой — копье или острога…
— А что лучше?
— Копье лучше, — так же серьезно сказал Манго-Манго.
— А кто гребет? — поинтересовался въедливо Лапидус.
— Кто гребет, кто гребет… Напарник гребет, если он есть, конечно… Вот в следующий раз тебя с собой возьму, хочешь?
— Не хочу, — ответил Лапидус и вышел из офиса. Начальница с пираньями осталась в том самом кабинете, где в один прекрасный вечер Лапидус случайно обнаружил ее распростертой на большом черном столе, с раздвинутыми ногами и с незнакомым мужчиной, взгромоздившимся на начальницу. Наверное, именно в один из таких вечеров то ли начальница, очень уж сильно брыкающая раздвинутыми ногами, то ли этот незнакомый мужчина, неистово обрабатывающий распростертую начальницу, в общем, кто-то из них случайно задел аквариум, тот покачнулся, потом стал медленно заваливаться набок, потом грохнулся на пол, стекла разлетелись вдребезги, хлынула вода, пираньюшки запрыгали по серому ковровому покрытию, которым был затянут пол в кабинете начальницы, пара скатилась со стола, одна из рыбешекухватила начальницу за голую ягодицу, та завопила, незнакомый мужчина, даже не натянув штаны, начал собирать рыбешек на газету, с которой потом их и высыпали в унитаз. Естественно, что руку он обернул носовым платком — на всякий случай. В общем, все почти так, как и рассказывал Манго-Манго: высыпали в унитаз, спустили в воду, и пираньи ушли в канализацию.
А потом оказались в реке.
И Манго-Манго наловил их на уху.
Двадцать две штуки.
“Двадцать два очка…. И быстро падающие слова, и еще пятьдесят за те письма, что ты прочитал…”
— Значит, не хочешь, — как-то очень уж медленно проговорил Манго-Манго, смотря куда-то в небо, — а представляешь, как это здорово: в канализации мерзко, душно, влажно, лодка плывет, ты сидишь на носу с факелом и смотришь в воду. Вода на стенах, на потолке, под тобой, гнилая, затхлая, темная вода. И вдруг — глаза… Видишь?
— Что это? — спросил Лапидус, замечая в небе довольно далекую, но неотвратимо приближающуюся точку.
— Я и говорю: глаза! — радостно сказал Манго-Манго, приставляя ладонь козырьком ко лбу и тоже смотря на небо.
— Это не глаза, — сказал Лапидус.
— Это точно не глаза, — сказал внезапно поскучневший Манго-Манго.
— Но что это? — не унимался Лапидус.
Точка внезапно резко увеличилась, и теперь можно было хорошо разглядеть, что это такое.
Небольшой и уверенный в себе вертолетик на полном ходу приближался к тому самому месту, где на песке переваривали свой обед Лапидус и Манго-Манго.
Более того, вертолет явно не собирался проследовать мимо, он начал снижаться и заходить на круг.
— Что-то мне это не нравится, — сказал Манго-Манго, приподнимаясь с песка и смотря на вертолет, — что-то тут не то…
В вертолете открылась дверка, и в открытом проеме появился человек. На голове у человека был надет черный капюшон. В руках человек что-то держал.
— Бежим, — закричал Манго-Манго, вскакивая с песка и устремляясь к обрыву.
Лапидус побежал за ним, вокруг Лапидуса дзенькало и тенькало, поднимались фонтанчики песка, спина Манго-Манго маячила уже над обрывом.
— Ложись, — закричал вдруг Манго-Манго и замахал Лапидусу руками.
Лапидус прыгнул вперед, поджал под себя ноги, перевернулся, покатился, на что-то наткнулся, подпрыгнул, снова перевернулся…
Вертолет жужжал прямо над ними.
— Беги, — кричал ему Манго-Манго, уже пересекший поляну и петляющий сейчас между теми самыми соснами, в которых вроде бы совсем еще недавно скрылась синяя машина, в которой сидела Эвелина, та самая Эвелина, на которой были надеты большие темные очки.
Лапидус прыжками несся через поляну, петляя из стороны в сторону.
Вертолет снизился еще ниже, тень от деревьев, грифельная, заостренная тень уже накрыла Лапидуса.
Он сделал последний прыжок и упал на молоденькую июньскую траву.
— Да, селянин, — сказал ему участливо Манго-Манго, — интересно бы знать, кого это ты так достал?
Лапидус 7
Лапидус пробирался к Бургу по левому берегу реки.
Все еще было семнадцать часов местного времени, если верить той безмозглой кукушке, что вновь поселилась в левом ухе у Лапидуса.
Манго-Манго остался на поляне, последний раз Лапидус видел его именно в дальней, то есть левой, стороне, той самой, где деревья становились чащей. Левобережной чащей на левом берегу реки
Но вся эта левизна абсолютно ничего не значила по сравнению с тем, что Лапидусу приходились ломиться сквозь густые заросли, ветки били в лицо, ветки хлестали его по лицу, ветки лупцевали его тело, сосновые, хвойные, осиновые, березовые, лиственничные ветки, деревья были позади, деревья были впереди, даже сверху — и то были деревья.
Лапидус задыхался, он уже устал, он хотел свернуться клубочком и рухнуть куда-нибудь, точнее, наоборот, — сначала рухнуть, потом свернуться, но он продирался сквозь лес, отфыркиваясь, отплевываясь, растирая по лицу грязь и пот.
Ему надо было добраться до дома, забежать в подъезд, впрыгнуть в лифт, выскочить из лифта, открыть дверь и оказаться в своих четырех стенах.
Но для этого надо было добраться до города. Того самого города, который напустил на него свору автомобилей и вертолетов с автоматчиками.
Города, который — судя по всему — просто ненавидел Лапидуса, только вот непонятно, за что.
— Я ведь ничего тебе не сделал, — шептал Лапидус, отводя от лица очередную ветку, ветка противилась и била его по лицу. Лапидус вскрикивал, снова отводил все ту же ветку и опять шептал: — Что за напасть такая, кому и чем я помешал, Господи, скажи мне!
Но ему никто не отвечал, разве что Манго-Манго пробурчал в своем схроне на давно уже оставшейся позади лесной поляне:
— С Богом, селянин, дай тебе Бог легкого пути!
Лапидус внезапно запнулся о большой, толстый корень и кубарем покатился вперед, обдирая в кровь руки и лицо.
— Сильно, сильно, — сказал Манго-Манго, — поосторожней бы надо, селянин!
Лапидус ничего не ответил, Лапидус встал на четвереньки и пополз все так же вперед, с удивлением заметив, что он находится на тропинке.
Еще в семнадцать часов местного времени, когда Лапидус начал свой невообразимый бег по пересеченной и заросшей малопроходимой чащобой местности, никакой тропинки не было и в помине.
А сейчас Лапидус полз по ней на четвереньках. Наконец он остановился и посмотрел вверх, на небо. Небо уверенно просвечивало сквозь кроны, деревья стали реже, можно было разглядеть шедшую со стороны города большую черную тучу.
В семнадцать часов местного времени никаких следов подобной тучи на небе не наблюдалось.
В том краю неба, где находилась туча, отчетливо громыхнуло. Лапидус встал с четверенек и отчего-то вспомнил горьковатый вкус недавно съеденной ухи.
— Извиняй, парень, — сказал Манго-Манго, — больше ничего не было!
Лапидус опять не ответил, туча катила на него неотвратимо, Лапидус чувствовал себя мотыльком, на которого собирается наехать большой каток. Такой, каким раскатывают и утрамбовывают асфальт. Черный, жирный, тошнотворно пахнущий асфальт. Мотылек вьется над ним, каток впечатывает мотылька в горячую и пахнущую массу. Через несколько тысяч лет какой-нибудь сумасшедший археолог или палеонтолог начнет отдирать шкурку Лапидуса от асфальта — мотылек явно представляет научную ценность.
Лапидус, выдирая ноги из горячего асфальта, с удивлением заметил, что тропинка вдруг уперлась в покосившийся деревянный забор. В заборе была калитка, тоже покосившаяся. Замка не было, калитка была приоткрыта.
Лапидус толкнул ее, и она гнусно заскрипела.
Лапидус заплакал.
Он пришел туда, где никогда бы не хотел оказаться опять, — на девяносто пять процентов Лапидус был уверен, что это та самая калитка, которая вела во двор дома, где много лет назад маленький Лапидус проводил лето с бабушкой и дедушкой.
Черная асфальтовая туча уже почти что накрыла собой Лапидуса. Опять громыхнуло, только гораздо громче. Лапидус попытался закрыть за собой калитку, она опять так же гнусно скрипнула, но закрыться не захотела. Лапидус вытер слезы и пошел к дому.
Он хорошо помнил, где в свое время бабушка и дедушка хранили ключ: на крыльце под резиновым ковриком. Крыльцо когда-то было покрашено ярко-желтой половой краской. Сейчас она вся потрескалась и облупилась, но резиновый пупырчатый коврик был на том же месте — на предпоследней ступеньке, первая снизу, вторая снизу, третья, на которой коврик, четвертая…
Лапидус приподнял коврик и дрожащей рукой взял ключ. Поцарапанные руки горели и саднили, с лицом было не лучше.
Лапидус вставил ключ в замок и начал поворачивать.
Ключ намертво застрял — замок не открывали уже много лет.
Туча висела прямо над Лапидусом, гремело уже беспрерывно, Лапидус вобрал в себя воздуха, напрягся и еще раз повернул ключ.
Ключ с натугой повернулся.
— Давай быстрее, промокнем, — услышал Лапидус за спиной голос бабушки.
Лапидус надавал плечом на дверь и влетел в дом.
Из тучи на землю полил дождь.
В доме было затхло и темно. Лапидус помнил, что направо должен был быть выключатель, он нащупал его, щелкнул, но свет — что совершенно естественно — не зажегся.
Еще направо была дверь в кладовку, где можно было найти фонарь.
Это Лапидус тоже помнил очень хорошо.
Дверь открылась с трудом. Фонарь стоял на той самой полке, на которой Лапидус видел его в последний раз лет восемнадцать назад. Или пятнадцать. Сколько тогда ему было, попытался вспомнить Лапидус. Семь, восемь?
Он взял фонарь с полки.
— Керосин в бидоне, — сказала ему бабушка, — только осторожно, не разлей!
— Хорошо, — ответил темноте Лапидус и начал искать бидон. Тот стоял на полу, и в нем действительно был керосин.
Лапидус попытался вспомнить, как надо заправлять фонарь. В эту дырочку или в эту? Скорее всего, в эту…
— Я же говорю тебе, осторожней, пожар устроишь! — сердито проговорила бабушка.
Лапидус аккуратно залил в фонарь керосин и поднес спичку к фитилю.
Фонарь загорелся, Лапидус вышел из кладовки в комнату и решил осмотреться.
Дверь еще в одну комнату, лестница на чердак. В то лето Лапидус жил на чердаке, лестница вроде бы крепкая, можно подняться и проверить.
Опять громыхнуло, так сильно, что язычок пламени в фонаре начал метаться из стороны в сторону.
Чердачный люк был забит крест-накрест досками, оторвать их голыми руками Лапидусу было не под силу.
Лапидус опять ощутил слезы на глазах, ему опять безумно захотелось домой.
— Отдохни, — сказала ему бабушка, — вон кушетка, приляг!
Лапидус увидел, что в углу комнаты действительно стоит старая, раздолбанная кушетка, обитая тканью в стертый цветочек. Кушетка была завалена всяким хламом. Лапидус начал скидывать его на пол: банки, корзинки, старые газеты.
Вместе с газетами в руках у Лапидуса оказался журнал без обложки. Лапидус сбросил газеты на пол, присел на кушетку и подкрутил фитиль у лампы.
— Я тоже пойду отдыхать, — сказала ему бабушка. На улице вновь громыхнуло, Лапидус начал перелистывать журнал, рассматривая картинки.
Внезапно у Лапидуса перехватило дыхание. На пожелтевшей странице четким черным шрифтом было напечатано: “Индилето”.
В голове у Лапидуса что-то замкнуло, перед глазами заискрило — видимо, где-то совсем рядом с домом ударила молния.
“И все было так же, как раньше, как много лет назад…” — прочитал Лапидус первую строчку мелко набранного текста.
Раздался еще один раскат грома.
Лапидус продолжил чтение.
…те же высокие корабельные сосны, те же узкие, засыпанные хвоей тропинки, те же рощицы осин и кленов, да и дом, казалось, был тем же — новеньким, недавно построенным, с еще необлупившейся синей краской и чисто промытыми стеклами, хотя и были они запыленными и затянутыми паутиной…”
— Читаешь? — спросила бабушка.
Лапидус кивнул головой и продолжил чтение, хотя шрифт был мелким, а света от фонаря не хватало.
— Ну, читай, читай, грамотей, — пробурчала бабушка, — глаза только не испорти.
“Я шел потрескавшейся садовой дорожкой, — читал Лапидус, — солнце садилось, последние стрекозы и бабочки кружили вокруг меня, да душно пахло какими-то цветами, — как ни старался, я не мог вспомнить их названия, помнилось лишь, что невзрачные, совершенно лишенные запаха днем, они становились украшением сада к вечеру…”
— Это что за цветы? — громко спросил Лапидус.
Бабушка не ответила, на дворе вновь громыхнуло, только чуть тише — видимо, черный каток пошел дальше.
Лапидус попытался вспомнить, что это могли быть за цветы. Он помнил, что были цветы, называвшиеся “анютины глазки”. А еще был “львиный зев”. А еще “матиолла”. Но все это были для Лапидуса только названия, которые он слышал то ли пятнадцать, то ли восемнадцать лет назад, когда ему было то ли семь, то ли восемь лет.
— Это была матиолла, — сжалившись, сказала бабушка.
Лапидус опять потянулся к журналу.
“…и тогда все — вся наша семья — выходили на открытую веранду, садились в плетеные соломенные кресла и молча глядели в сад, ощущая дурманящий запах этих цветов и слушая, как кричат ночные птицы. На свет же летели бабочки, их было множество…”
Дальше страница была оборвана. Лапидус опять посмотрел на начало и опять прочитал название: “Индилето”.
Имя и фамилия автора отсутствовали.
Зато целой было начало следующей страницы.
— Дождь, кстати, почти кончился!— сказала Лапидусу бабушка, когда он вновь начал читать.
“О стекло бьются бабочки, кажется, что именно сегодня их несметное множество…”
Три строчки стерты так, что прочитать их невозможно.
Лапидус поймал глазами очередную строку: “Я листаю старые журналы, старые, старые, более чем пятнадцатилетней давности…”
— Ты помнишь, когда умер дед? — внезапно спросила бабушка.
— Помню, — ответил Лапидус.
— А я?
— Помню, — тем же тоном проговорил Лапидус.
— А зачем ты сюда пришел? — спросила бабушка.
— За мной гонятся, — сказал Лапидус, откладывая журнал.
— Кто?
— Не знаю, но они хотят меня убить…
— Ты не стал дочитывать рассказ?
— Он тут не весь, наверное, мыши обгрызли…
— А за что они хотят тебя убить?
— И этого я не знаю, — сказал Лапидус темноте.
— Ты останешься?
— Мне надо домой, — проговорил тихо Лапидус, — мне надо в город…
— Что там дальше, в журнале? — спросила бабушка.
Лапидус начал читать вслух последние необорванные строчки: “…помню, все я, оказывается, помню — мать и отца, бабушку и дедушку, своего брата, всех, кто стал тенями, что отбрасывает сейчас на стены лампа “летучая мышь”.
— Спасибо! — сказала бабушка и добавила: — Мне пора.
— Мне тоже, — ответил Лапидус, бросил журнал на кушетку, взял фонарь и вышел из дома на крыльцо.
На небе не было никаких следов тяжелого черного катка, по небу опять легко плыли облака. Белесые, стертые, растушеванные, почти что прозрачные. Все остальное было нежно-голубым, таким нежно-голубым, что Лапидусу опять стало трудно дышать.
Фонарь бессмысленно горел в руках у Лапидуса. Лапидус посмотрел на него, потом на небо, потом опять на фонарь.
— Сколько времени, — спросил у него Манго-Манго, внезапно оказываясь перед Лапидусом.
Лапидус закрыл глаза, потом открыл, потом снова закрыл.
— Так сколько — настойчиво спросил Манго-Манго.
— Сколько времени? — спросил Лапидус у кукушки.
— Восемнадцать ноль-ноль, — бодро отрапортовала та.
— Восемнадцать ноль-ноль, — сказал Лапидус и открыл глаза.
Никакого Манго-Манго перед ним не было.
Лапидус сплюнул под ноги, обернулся, посмотрел на дом, на широко открытую дверь, на фонарь, который он все еще держал в руках.
— Ну что ты медлишь, — раздался из дома голос бабушки, — если решил — то действуй, ну, Лапидус!
Лапидус вобрал в легкие воздух, размахнулся и метнул фонарь прямо в открытую дверь. Потом повернулся и, не оборачиваясь, зашагал вперед по тропинке, которая вела прямо от крыльца.
— Молодец, — крикнула ему вдогонку бабушка.
Лапидус не выдержал и обернулся. Дом уже горел, пламя с треском поднималось по стенам к крыше.
“Надо было взять журнал с собой, — подумал Лапидус, — интересно, чем там все закончилось?”
Но потом он вспомнил, что последняя страница тоже была оторвана.
Раздался сильный грохот — это обвалилась крыша.
Лапидус убыстрил шаги.
Потом еще убыстрил.
Потом побежал.
Как-то необычайно легко, дыша ровно и спокойно.
Пламя с треском пожирало остатки дома.
Цветы, если верить бабушке, назывались “матиолла”.
А бабочек здесь раньше действительно было много.
То ли пятнадцать, то ли восемнадцать лет назад.
А теперь Лапидуса хотят убить.
Город ненавидит Лапидуса, только вот почему?
— Господи, — опять спросил Лапидус, — что и кому я сделал?
— Беги, — ответил Господь Лапидусу, — беги быстрее, ты думаешь, что они от тебя отстали?
— Не думаю, — ответил Лапидус и побежал быстрее.
Он свернул с тропинки и оказался на проселочной дороге.
— Седьмой час вечера, — напомнила ему кукушка, — все еще второе июня…
Проселочная дорога пересеклась с асфальтовым шоссе, перед Лапидусом замаячили многоэтажки окраин.
Они были залиты июньским солнцем, до сумерек оставалось еще несколько часов.
Лапидус повернул на шоссе и побежал в сторону многоэтажек.
Мимо проносились машины, легковые и грузовые, большие и маленькие, цветные и черно-белые.
Одна из машин вдруг начала как-то угрожающе тормозить, подъезжая к Лапидусу.
У Лапидуса заныло сердце, он понял, что все возвращается и что ему не надо было уходить из заброшенного дома, а надо было оставаться там, с фонарем в руках.
Но дом уже, наверное, сгорел, так что остается одно — резко свернуть с шоссе под откос, в сторону новостроек, многоэтажек, серого бетона и бесчисленных проходных дворов.
Не дожидаясь, когда по тебе в очередной раз начнут стрелять.
В горле опять отрыгнулось странновато-горькой ухой.
Машина, согнавшая Лапидуса с шоссе, набрала скорость и понеслась в центр, прочь от окраин Бурга.
Лапидус 8
Лапидус стоял перед очередным одиноким бетонным забором и больше всего на свете ненавидел Лапидуса.
Лапидус ненавидел Лапидуса за то, что ему надо было сейчас перелезать через этот очередной бетонный забор.
Лапидус ненавидел Лапидуса за то, что перед этим бетонным забором Лапидус перелез еще через два бетонных забора.
Лапидус ненавидел Лапидуса за то, что он вообще вышел сегодня из дома, так как уже давно стало ясно: выходить из дома сегодня не имело никакого смысла, потому что в любом случае он бы сел не в тот троллейбус.
Лапидус посмотрел на забор. Солнце палило, хотя было уже начало восьмого.
Лапидус плюнул под ноги, посмотрел на забор еще раз и полез. Ладони давно были ободраны в кровь, тело ныло и болело с самого леса, с той самой минуты, когда им с Манго-Манго пришлось убегать от пуль.
Лапидус перелез через забор и осмотрелся: это была очередная стройплощадка, земля, глина, песок, бетонные блоки, под забором были земля и глина. Лапидус прыгнул, неудачно приземлился, упал и вскрикнул — сильно ушиб правую ногу.
Он попытался встать, но опять упал.
Лапидус лежал на спине и смотрел в безоблачное вечернее июньское небо.
Этот день нельзя было назвать просто комком или клубком неприятностей — это был апофеоз, апогей, какой-то немыслимый фейерверк неприятностей, вот только было абсолютно непонятно, отчего и почему все они свалились именно на Лапидуса.
То есть когда-то и где-то он что-то сделал не так, но что?
Лапидус этого не понимал, а потому и за это ненавидел Лапидуса.
Он вновь попытался встать, нога болела меньше, Лапидус встал и похромал к виднеющемуся на противоположной стороне стройплощадки недостроенному многоэтажному зданию. Он шел, как животное, — по наитию, не понимая, почему оказался в этих новостройках, что его гонит и гонит вперед, но он шел, бежал, полз, прыгал, снова шел, карабкался, снова прыгал, снова бежал, пусть даже хромая.
Он не понимал, куда он бежал и не понимал, отчего он это делал.
Хотя было ясно одно — если бы он остановился, то его бы давно уже не было в живых.
Может быть, все дело в начальнице, подумал Лапидус, может, это она еще тогда, в декабре, сглазила его, когда он внезапно вошел в ее кабинет и застал ее на большом и черном столе с широко раздвинутыми ногами. И может, он должен был искупить свою вину, подумал Лапидус, преодолевая очередную то ли канаву, то ли траншею, то ли траншею, то ли канаву. Да, да, искупить свою вину, войти к ней в кабинет и встать на колени. Встать на колени и уткнуться лицом ей в колени. А потом запустить руки под юбку. Нащупать руками колготки и стянуть их, а потом стянуть и трусики — черные и такие же ажурные, как лифчик, в котором она покоила свои груди. Стянуть черные ажурные трусики и развести ноги. Развести ноги и уткнуться своим лицом в ее межножье.
Лапидус выбрался из очередной то ли траншеи, то ли канавы. До недостроенной многоэтажки оставалось совсем немного, метров пятнадцать. Лапидус захромал дальше, думая о том, насколько густым могло быть межножье начальницы, то есть брила ли она лобок или только подбривала, или же он вообще был густым и кустистым. Если бы тогда Лапидус уткнулся своим лицом в такое густое и кустистое межножье, то ему пришлось бы какое-то время помогать себя руками, чтобы найти ту щель, к которой бы он припал языком. Он бы припал к щели начальницы языком, и тогда ничего бы не случилось, подумал Лапидус, что, с него сильно бы убыло, если бы он вылизал начальницу?
Лапидус внезапно почувствовал во рту кисловато-соленый привкус. Начальница устроилась в кресле поудобнее и сама пошире развела ноги. Лобок у нее был аккуратно подстрижен. Лапидус еще плотнее прижался лицом к ее межножью.
— Ты не там ищешь, — услышал он за спиной голос Манго-Манго, — это не причина!
Лапидус отпрянул от начальницы и, все так же прихрамывая, добрался до новостройки.
“Интересно, — подумал он, — а в чем тогда причина? Если бы я тогда сделал это, то я не лишился бы работы. Если бы я не лишился работы, то я бы не начал ее искать. Если бы я не начал ее искать, то сегодня утром я не вышел бы из дома. Если бы я не вышел из дома…”
— То ты все равно бы сел не в тот троллейбус, дурак! — опять раздался голос Манго-Манго за его спиной. Лапидус обернулся, позади была та самая стройплощадка с песком, землей и глиной, с тут и там разбросанными бетонными блоками, с кое-где прорытыми то ли траншеями, то ли канавами, вот только никакого Манго-Манго позади Лапидуса не было.
— Хорошо, — сказал Лапидус, — я ищу не там и не то, но тогда что и где мне искать?
Манго-Манго ничего не ответил, лишь только насвистел в ответ мотивчик песенки про “Индилето”, а потом и вовсе исчез, оставив Лапидуса опять одного.
Лапидус повернулся, и внезапно его затрясло.
Прямо перед ним, на каком-то мерзком шнуре, висел труп ободранного кота.
Лапидус закричал, эхо подхватило его крик, усилило, бросило в стены и вернуло.
Лапидус все продолжал кричать, а потом опять побежал, не понимая, куда, не понимая, зачем, но чувствуя только одно — с него хватит!
Он пробежал через цокольный этаж, опять оказался на стройплощадке и понял, что дальше бежать ему не дадут.
Куча малолетних бомжей, малолетних придурков, каких-то ободранных, как труп кота, и измызганных существ с улюлюканьем встретила Лапидуса.
В него полетел град камней, Лапидус закрыл лицо руками и начал пятиться.
Он отступал, камни по-прежнему летели в него, существа все так же улюлюкали и наступали.
Лапидус оступился и в очередной раз упал.
— Вот и все, — сказал Манго-Манго, — это, наверное, конец!
— Дяденька, — сказал самый чумазый малыш, подбегая к лежащему на спине и все еще закрывающему лицо руками Лапидусу, — дай на хлебушек!
— На хлебушек дай, дяденька! — потребовали остальные следом, обступая Лапидуса тесным кольцом.
Лапидус заметил, что один из них вертел в воздухе, как пращой, трупом того самого ободранного кота на мерзкого вида шнуре. А может быть, что и другого. “Наверное, они их едят”, — подумал Лапидус.
— Он не хочет давать нам денег на хлебушек, — тоненьким девичьим голоском пропищало измазанное грязью с головы до ног существо девичьего пола и внезапно подошло прямо к Лапидусу. Лапидус отвел руки от лица и посмотрел на существо. Существо смотрело на Лапидуса. Своим животным чутьем Лапидус подумал, что сейчас случится что-то мерзкое и безобразное, но этого ему не избежать. Существо ухмыльнулось, а потом вдруг встало над головой Лапидуса и развело ноги.
На лицо Лапидуса хлынула моча.
— Так ему, так! — закричали остальные.
Девочка пописала, удовлетворенно хмыкнула и вдруг пнула Лапидуса ногой.
Остальные подбежали ближе.
— Отстаньте! — закричал Лапидус — Что я вам сделал!
— Дяденька, — как-то серьезно сказал все тот же чумазый малыш, — ты не дал нам денежек на хлеб!
— Не дал! — хором подтвердили остальные.
— А мы голодные, — сказала та самая девочка, что только что помочилась на Лапидуса.
— Голодные! — так же хором подтвердили остальные.
— Мы уже едим кошек! — сказал паренек, вертящий в воздухе труп ободранного кота.
— Едим! — повторил хор.
Лапидус опять закрыл глаза. Ему внезапно действительно захотелось одного: умереть.
Ибо тогда этот день уже точно бы закончился.
Для одного человека этого уже было слишком.
— Терпи, — сказал каким-то очень серьезным голосом Манго-Манго, — это еще не все.
Лапидус открыл глаза и с ужасом увидел, что вся эта орава обступила Лапидуса тесным-претесным кольцом. Мальчики приспустили свои лохмотья и приготовились — в свою очередь — обмочить Лапидуса. По команде. На раз-два-три. Они стояли кольцом, держали ручонками свои маленькие пиписьки и направляли их в его сторону.
— Раз-два-три! — сказала та девчушка, что помочилась на Лапидуса первой.
Лапидусу ничего не оставалось, как начать считать количество струек, падающих на него.
Одна, две, три, четыре, пять…
Он почувствовал, что начал вонять.
“А потом они меня забьют, — подумал Лапидус, — палками! Они меня забьют до смерти, обдерут, как этого кота, и повесят на проволоке…”
— Дурак, — сказал ему Манго-Манго.
— Идиот, — внезапно добавила начальница, натягивая обратно свои черные ажурные трусики и с сожалением поглядывая на Лапидуса, — я даже кончить не смогла!
“Кого бы я хотел сейчас увидеть, — вдруг подумал Лапидус, — так это Эвелину…”
— Конечно, — засмеялся Манго-Манго и внезапно пропел: — Синяя машина, в ней едет Эвелина, на ней большие черные очки…
Лапидус почувствовал, как его опять пнули в бок — больно и безжалостно.
Его животное чутье сообщило, что за этим последует град подобных пинков.
И Лапидус начал звереть.
Он лежал на спине и чувствовал, что затравленному зверю пора пробиваться сквозь кольцо этих, нанюхавшихся клея и прочей пакости, крысят. Ему надо вскочить, разметать, порвать, сожрать, пробиться, убежать.
— Ну, что, — сказало то самое маленькое существо, которое первой помочилось на Лапидуса, — может, мы с него штаны снимем?
— Снимем, — заорал хор, — снимем!
Лапидус зарычал и подпрыгнул. Его тело болело, его правая нога плохо двигалась, его ладони и локти были ободраны в кровь, его тело и лицо были залиты мочой. И с него хотели снять штаны. Что они собирались делать дальше — Лапидус мог только догадываться, но он понимал, что ничего хорошего. Они могли кастрировать его, могли изнасиловать и перезаражать всеми теми болезнями, которые носили в себе. Гонореей. Сифилисом. СПИДом. Гепатитом А и гепатитом Б. И прочей мерзостью.
Лапидус зарычал, подпрыгнул и вцепился зубами в плечо близстоящего существа. Существо заорало, остальные бросились на Лапидуса. Лапидус, все так же рыча, кусался и наносил удары. В любом случае он был больше и сильнее, в любом случае они просто застали его врасплох. Он слишком долго бежал сегодня, он слишком устал и потерял много сил. Они загнали его в угол, но он должен вырваться…
— Держи его! — безмолвно вопили существа, визжа, кусаясь, царапаясь и нанося удары.
Лапидус с рыком прорвал круг и вновь бросился бежать. Он опять бежал в сторону той новостройки, в которой наткнулся на труп ободранного кота, все то же чутье подсказывало ему, что бежать надо именно туда. Куча малолетних бомжей, малолетних придурков, ободранных, как труп кота, и измызганных существ, все с тем же улюлюканьем преследовала Лапидуса.
Лапидус добежал до цокольного этажа, оказался под бетонными перекрытиями, повернул отчего-то налево, а потом — руководствуясь лишь наитием, лишь все тем же безошибочным животным чутьем — направо, потом опять налево, перепрыгнул через какой-то бетонный блок, опять повернул, где-то рядом шмякнулся брошенный камень, от которого Лапидус увернулся без труда, улюлюканье раздавалось все глуше и глуше, Лапидус побежал быстрее и увидел пролом в стене.
Точнее, не пролом, а прямоугольное отверстие.
И за этим отверстием была улица.
Вечерняя июньская улица на окраине Бурга.
По улице ездили машины и ходили прохожие.
Лапидус вышел на улицу и вдруг почувствовал, что сейчас он потеряет сознание — напряжение стало покидать его, он убежал, он спасся в очередной раз, но что ему делать дальше?
Кольцо обстоятельств сжималось все туже и туже, временами Лапидусу перехватывало горло от недостатка воздуха.
Зона неудач показала свой оскал в полный рот, клыки были очень уж большими, хотя и желтоватыми.
Лапидус сел на обочину дороги и заплакал. Тело болело, руки были ободраны в кровь, правая нога еле двигалась, сам он вонял — хуже некуда. Ему хотелось домой, сбросить с себя всю одежду, принять душ, а потом лечь и лежать. Долго-долго. День, два, три… Лежать и смотреть телевизор, лениво переключая каналы. Смотреть все подряд. А еще — спать. Спать, спать и спать…
Но до дома надо было добраться. И лучше — не пешком. Лучше на чем-то, вот только денег у Лапидуса не было. Лапидус зажмурился, потом вновь открыл глаза — ничего не изменилось, он все так же сидел на обочине дороги на какой-то стремной улочке на самой окраине Бурга. И у него не было денег. И он вонял.
— Вставай, — сказал Манго-Манго, — тебе надо идти.
— Зачем? — устало спросил Лапидус.
— Не знаю, — сказал Манго-Манго, — я сам ничего не понимаю в этом дне, но тебе надо идти…
— Я воняю, — сказал Лапидус.
— Иди тогда под землей, — сказал Манго-Манго.
— Как это? — удивился Лапидус.
— Через канализацию, — встряла в разговор начальница.
— Не хочу, — сказал Лапидус.
— Дурак, — сказал Манго-Манго.
— Идиот! — добавила начальница.
— Я боюсь, — как-то очень тихо проговорил Лапидус, — там крокодилы…
— Это что за бред? — спросила начальница.
— Это не бред, — возразил Манго-Манго, — там действительно могут быть крокодилы…
— Он слишком воняет, чтобы идти по улице! — уверенным голосом заявила начальница.
— Я воняю! — согласился Лапидус.
— Тогда — через канализацию! — вынес вердикт Манго-Манго.
— Я боюсь! — опять заявил Лапидус.
— Он боится! — сказала начальница.
— Возьми с собой что-нибудь тяжелое, а еще лучше — железное. А еще лучше — тяжелое, железное и острое! — посоветовал Манго-Манго.
Лапидус огляделся по сторонам: ничего острого, тяжелого и железного поблизости не было. Лишь улочка на окраине Бурга, уже без машин, только с парочкой случайных прохожих. Все та же новостройка за спиной, с прямоугольным проемом в стене. И поблизости на асфальте — канализационный люк.
Люк был закрыт.
Лапидус встал и пошел обратно в проем. Он помнил, что чуть было не запнулся о что-то, когда выбегал на улицу.
Это что-то лежало буквально у входа, метровый железный ломик. Острое, тяжелое и железное. Лапидус взял ломик в руки и подумал, что сегодняшний день больше всего напоминает ему какую-нибудь компьютерную игру, в которой много уровней, и чтобы перебраться с одного на другой, надо приложить не только собственные усилия — надо еще, чтобы иногда судьба посылала тебе то ли подачки, то ли подарочки в виде вот таких метровых ломиков. Тяжелых, острых и железных.
Лапидус оглянулся — улица была пустой. Судя по цвету неба и местоположению солнца, было что-то около восьми часов вечера.
Он подошел к канализационному люку и попытался открыть его с помощью ломика.
Люк поддался. Лапидус просунул ломик дальше и налег на него всем телом. Люк открылся.
Пахнуло вонью и затхлостью.
“Я и сам воняю не хуже, — подумал Лапидус, начиная спускаться вниз. — Интересно, — промелькнуло у него в голове, когда он был уже в самом низу колодца, — а что они все же хотели со мной сделать?”
— Кто это — они? — спросил у него Манго-Манго.
Лапидус ничего не ответил и скрылся в канализации.
Лапидус 9
Лапидус больше всего на свете боялся темноты, а еще Лапидус боялся замкнутого пространства и всяческих гадов.
Темноты в канализации было навалом: она была слева, справа и снизу. Лишь сверху, сквозь не до конца прикрытый Лапидусом люк, пробивались лучи предвечернего июньского солнца. Было пятнадцать минут девятого, то есть двадцать часов пятнадцать минут, и солнце еще не скоро должно было скрыться за горизонтом.
Замкнутого пространства тоже хватало с избытком: канализационный колодец был узким, и пока Лапидус спустился до самого низа, он уже успел почувствовать, как стены колодца начали сжиматься и сдавливать ему спину и грудь. Лапидус начал широко открывать рот, пытаясь дышать как можно глубже — воздух был тяжелым, влажным, спертым, отчетливо аммиачным и отдающим, вдобавок, гнилостным запахом фекалий. Но если не дышать глубоко, широко открывая рот, то стены колодца сожмутся так, что хрустнут и грудь, и спина, вначале грудь, потом спина, хотя, может, что и наоборот, вначале спина, потом грудь, и от Лапидуса ничего не останется, лишь дурацкая кровоточащая лепешка, несколько пуговиц, кусочки материи, и все.
А гады были внизу. Лапидус их не видел, но он точно знал, что внизу его уже ждали: Манго-Манго не мог соврать, городская канализация Бурга была полна рептилий, вопрос заключался в другом — что это были за гады и насколько они были голодны.
Лапидус достиг дна колодца и внезапно увидел маленький лучик света.
Маленький, яркий, узкий лучик, светивший на расстоянии не больше метра — полутора от него.
Лапидус вступил в воду, лениво бурлившую по дну канализационной шахты, и пошел к лучику.
Воздух стал еще более тяжелым и влажным, еще более спертым и аммиачным, а от духа фекалий Лапидуса стало выворачивать наизнанку. Он сдержал тошноту и подошел вплотную к лучику.
В небольшой нише, в маленьком углублении в каменной кладке шахты, стоял фонарь.
Электрический фонарь в квадратном корпусе.
Квадратная коробочка, в которой был свет.
И Лапидусу стало жутко, он присел на корточки, обхватил голову руками и завыл.
Вой эхом откатился от одной стены шахты, метнулся к другой, снова срикошетил, ударил Лапидуса в грудь, отлетел от груди и исчез в темноте.
Лапидус продолжал выть, и темнота внезапно откликнулась еще более громким воем.
Лапидус прислушался, посмотрел на фонарь и вдруг понял, что это, должно быть, все, конец, день второго июня для него подошел к концу. Его заманили в эту шахту сознательно, его вели именно сюда с самого утра, с того момента, как он сел в троллейбус, а троллейбус оказался не тем.
И потом, когда он выскочил на остановку, избежав встречи с двумя упырями, которые могли зажать его еще в троллейбусе, и после, когда он оказался в подземном переходе, где Манго-Манго спел ему странную песенку, и еще раз после, когда грянул ливень и он сел в случайную машину синего цвета, в которой была Эвелина, та самая Эвелина, которая носила большие темные очки, где ты, Эвелина, подумал Лапидус, сглатывая слезы, какой ты пакет от меня требовала, что было в том пакете, подумал Лапидус и посмотрел на Манго-Манго.
Манго-Манго крутил пальцем у виска.
— Ты совсем сбрендил, Лапидус, — сказал Манго-Манго. — Если ты решил, что это уже все, то ты ошибаешься, это еще не все.
— А что делать? — спросил Лапидус, все так же сидя на корточках прямо на дне шахты.
— Идти, — сказал Манго-Манго. — Идти и не выть, помнишь? — И Манго-Манго опять пропел: Двадцать два очка… Двадцать два очка… И быстро падающие слова, и еще пятьдесят за те письма, что ты прочитал!..
— Ты безумен! — сказал ему Лапидус.
— Игра окончена, — с усмешкой закончил куплет Манго-Манго, — я убираюсь!
— Так что мне делать? — закричал Лапидус.
Эхо опять срикошетило и вновь исчезло в темноте. Лапидус глубоко вздохнул, встал, взял из ниши фонарь и побрел вперед, оставляя за собой канализационный колодец, по которому спустился каких-нибудь полчаса назад. Лапидус шел и считал шаги, вода под ногами воняла, с каждым шагом становилось чуть глубже, и Лапидус опять начал думать о гадах.
Луч света вырывал из темноты то кусочек левой стены, то дно шахты с мерзкой поверхностью воды, то кусочек правой стены, луч света жил какой-то своей жизнью, а Лапидус брел уже по колено в воде и думал, дойдет ли он до следующего колодца или нет.
Впереди, за стремным и темным поворотом, послышался громкий всплеск — с таким всплеском обычно падает в воду бревно.
Лапидус представил, как здоровущий аллигатор учуял Лапидуса и решил, что пора потрапезничать. То есть поужинать. Пожрать. Пришла пора сожрать Лапидуса, подумал Лапидус.
Аллигатор плыл не спеша, аллигатор знал, что деваться Лапидусу некуда. Если даже он развернется и пойдет сейчас обратно, побредет, побежит, высоко подымая ноги и вздымая кучу брызг, то деваться ему все равно некуда — аллигатор чуть сильнее взмахнет хвостом и за каких-нибудь пару минут достигнет цели.
Вначале он просто ткнется Лапидусу в промежность и выкусит все гениталии. На сладкое. Лапидус взвоет от боли и потеряет сознание от шока. Лапидус упадет лицом в эту дурно падающую воду, а аллигатор зажмет его челюстями, как бревно, и утащит на дно. И Лапидус больше ничего не почувствует, потому что будет мертв. Вначале он потеряет сознание от шока, а потом захлебнется. И аллигатор спокойно потрапезничает Лапидусом, у аллигатора будет приятный ужин, а может быть, что и завтрак — если аллигатор не сожрет Лапидуса в один присест.
Стало еще глубже, вода дошла Лапидусу до груди, Лапидус оттолкнулся ногами от дна и попробовал плыть. Плыть было неудобно, но можно, Лапидус барахтался, сильно бил ногами, потом решил, что лучше опять брести навстречу собственной смерти.
— Дурак, — сказал ему в спину Манго-Манго, — чего это ты решил, что тебя должны сожрать?
— Ты сам говорил, что здесь аллигаторы, — обиженно ответил Лапидус, подымая фонарь повыше.
— Это не Амазонка, — рассмеялся Манго-Манго, — если они здесь и есть, то их все равно мало. По теории вероятности, ты навряд ли угодишь им на обед…
— На ужин, — сказал Лапидус.
— На ужин, — согласился Манго-Манго, — но все равно — навряд ли. Ты лучше думай, что тебе делать дальше.
— Не знаю, — сказал Лапидус.
— Не везет тебе сегодня, селянин, — ухмыльнулся Манго-Манго, — даже аллигатора встретить не можешь!
— Смеешься, — обиделся Лапидус.
— Грущу, — сказал печально Манго-Манго, — встретил раз в жизни порядочного человека, да и тот — Лапидус…
— Смеешься….— повторил Лапидус.
— Ты зря родился, — сказал Манго-Манго, — если бы ты не родился, то ничего бы и не случилось…
— Ничего и не случалось, — так же обиженно возразил Лапидус, подымая фонарь еще выше: вода доходила ему уже до плеч.
— Никогда и ничего? — спросил Манго-Манго.
Лапидус задумался.
Наступила тишина.
Лишь шумела вода, лишь какие-то странные звуки раздавались где-то впереди и так же отчетливо были слышны позади.
— Меня уволили, — сказал, подумав, Лапидус.
— Ну и что, — возразил Манго-Манго, — это с каждым бывает.
— Я один, — тем же тоном добавил Лапидус.
— Все одни, — сказал Манго-Манго.
— Я не знаю, зачем живу…— внезапно выкрикнул Лапидус.
— Ныряй, — вдруг хриплым, срывающимся голосом закричал Манго-Манго.
Лапидус набрал воздуха и нырнул. Не закрывая глаз, стараясь только не нахлебаться этой мерзкой, вонючей канализационной воды.
Фонарь продолжал светить и под водой, Лапидус различал туманные тени, одна из которых была очень длинной и очень неприятной.
Лапидус поплыл так быстро, как только мог, тень неслась за ним, тень открыла пасть, тень отчетливо щелкала зубами.
Внезапно Лапидус почувствовал, что дальше плыть нельзя, стало мелко, дно шахты царапало грудь.
Лапидус вскочил и побежал.
Тень выскочила из воды и лязгнула челюстями.
Лапидус побежал еще быстрее, тень проворно ползла за ним.
Лапидус споткнулся и выронил фонарь.
Луч света исчез, но кромешной тьмы больше не было.
В нескольких метрах впереди было светло.
Лапидус подумал, что там очередной колодец и ему надо успеть добежать до него. Там было светло, а значит, колодец был открыт. Лапидусу надо добежать до него, вскарабкаться по скобам наверх и в очередной раз исчезнуть, раствориться, остаться в живых.
Тень была в двух метрах от Лапидуса, Лапидус чувствовал, как челюсти вновь открываются за его спиной.
Шахта резко уткнулась в колодец, и Лапидус прыгнул вверх, стараясь ухватиться за одну из скоб.
Тень достигла ног Лапидуса и тоже решила прыгнуть, но прыжок у Лапидуса получился лучше, хотя ободранные в кровь ладони жутко болели и Лапидус с трудом удержался за скобу.
Он посмотрел вниз, аллигатор недовольно склабился, показывая частокол зубов.
Лапидус посмотрел вверх: люк было открыт больше чем наполовину, впуская в себя белесо-голубой просвет вечернего июньского неба. Июньского вечернего неба просвет белесовато-голубого оттенка впускал в себя приоткрытый люк.
Лапидус начал быстро карабкаться, аллигатор остался на дне шахты.
— Молодец, — сказал ему Манго-Манго, — временами ты быстро соображаешь.
Лапидус ничего не ответил, Лапидус добрался до люка, и теперь ему надо было выбраться наружу.
Люк был приоткрыт, но не открыт. Лапидус ухватился за тяжелый чугунный край и начал двигать. Люк сдвинулся с места, аллигатор растворился в темноте шахты, будто никакого аллигатора никогда и не было.
Лапидус еще поднапрягся и совсем отодвинул люк.
Донесся гул машин, отчетливо раздались голоса.
Мужские и женские вечерние голоса.
Лапидус высунул голову и осмотрелся.
Люк находился на обочине дороги, как и тот самый люк, куда Лапидус забрался час назад. То есть приблизительно в двадцать часов пятнадцать минут, может, в двадцать ноль семь или в двадцать двенадцать. Время относительно, потому что только оно существует. Сейчас двадцать один пятнадцать, или двадцать один ноль семь, или двадцать один двенадцать. Прямо рядом с люком стояло несколько столиков, за столиками сидели люди, мужчины и женщины, детей не было, дети уже пошли спать, как спать отправился и голодный аллигатор. Дети же пошли спать сытыми, как и положено детям. Дети пошли спать, а родители гулять. Манго-Манго мог сделать из этого очередную песенку, но Манго-Манго отсутствовал: Лапидус вылез из люка один.
Лапидус встал с колен и еще раз осмотрелся.
Пять столиков, двадцать стульчиков. Тент, под тентом стойка. Пиво, пепси, мороженое, гамбургеры. В животе заурчало, Лапидус обнаружил, что ему патологически хочется жрать. Как тому аллигатору, что тенью метнулся за его ногами. Вот только денег у Лапидуса не было, и был он настолько грязен, что даже при наличии денег ему никто бы ничего не продал.
— Ты замечательно выглядишь, — услышал Лапидус женский голос.
Лапидус вздрогнул и обернулся.
Эвелина смотрела на него из окна все той же синей машины, в которой Лапидус уже вволю накатался с утра.
— Ты откуда такой красивый? — спросила Эвелина, снимая темные очки и подмигивая Лапидусу.
Лапидус вздохнул, Лапидус понял, что ничего не изменилось, он мог скормить себя аллигатору, и ничего бы тоже не изменилось, все было запрограммировано с самого утра, с восьми часов, когда он сел не в тот троллейбус.
Ему не стоило сбегать с пустыря — в любом случае ему там ничего не грозило.
Ему не стоило прыгать и вновь сбивать в кровь ладони, пытаясь покрепче ухватиться за металлическую скобу, — все было предопределено, все было определено, все было расписано тем, кто всегда расписывает все по пунктам и параграфам. Лапидус должен был залезть в люк, вылезти из люка, и тут его должна была ждать Эвелина.
Все начиналось снова, сейчас она его спросит про пакет.
— Ты чего такой несчастный? — спросила Эвелина. — Садиться будешь?
Лапидус покорно собрался сесть на привычное место рядом.
— Эй, — сказала Эвелина, — ты грязный! Куда ты такой?
Лапидус молча закрыл дверь и собрался уходить.
— Снимай штаны, — сказала Эвелина.
— Как это? — спросил Лапидус.
— Снимай штаны, они грязные!
— Трусы тоже, — пробурчал Лапидус.
— И трусы снимай, — сказала Эвелина, опять надевая свои большие темные очки.
— Как это? — спросил Лапидус.
— Руками, — сказала Эвелина и добавила: — Быстрее, ехать надо!
— Как я поеду без трусов? — удивился Лапидус.
— Снимай, — сказала недовольным тоном Эвелина и внезапно наставила на Лапидуса маленький черный пистолетик, — снимай и садись, я кому сказала!
Лапидус покорно стянул штаны и огляделся вокруг. Никто не обращал на него никакого внимания.
— Я же сказала — трусы тоже снимай! — повторила Эвелина. — Сиденье запачкаешь. Снимай и выбрасывай!
— А куда мы поедем? — спросил Лапидус, выбрасывая трусы вслед за штанами.
— Куда-нибудь поедем, — сказала Эвелина, — отмоем тебя, постираем, накормим…
— А как я поеду без трусов?
— На машине поедешь, — еще более недовольным тоном сказала Эвелина и вновь направила на Лапидуса все тот же маленький и черный пистолетик, — давай быстрее!
Голый Лапидус сел в машину. Эвелина опять сняла очки и внимательно посмотрела на лапидусовскую промежность.
— Чего он у тебя такой скукоженный? — спросила она, трогаясь с места.
Лапидус не ответил, он сидел голым в синей машине, машина ехала по улице, бегства не получилось, его поймали и вновь куда-то везли.
— На заднем сиденье сумка, — сказала Эвелина, — достань.
Лапидус достал с заднего сиденья большую пляжную сумку.
— Открой, — сказала Эвелина.
Лапидус открыл.
— Там полотенце, — сказала Эвелина.
Лапидус нашел большое пляжное полотенце в цветочках и достал из сумки.
— Прикройся, — сказала Эвелина, делая правый поворот.
Лапидус завернулся в полотенце, и ему стало легче, хотя он был все такой же грязный и от него все так же мерзко пахло.
— Ну, и воняет же от тебя, — сказала Эвелина, поворачивая влево.
Лапидус открыл окно и начал смотреть на улицу.
— Курить будешь? — спросила Эвелина.
Лапидус кивнул.
— Возьми, — сказала Эвелина, протягивая ему правой рукой пачку сигарет и зажигалку.
Лапидус закурил, вдохнул, выдохнул и снова посмотрел на улицу.
— Полдесятого, — сказала Эвелина, — надо торопиться.
— Куда? — спросил Лапидус.
— Мне звонить должны, — проговорила Эвелина, увеличивая скорость, — ровно в десять, надо успеть.
— А что дальше? — спросил Лапидус.
— Вот в десять и узнаем! — она снова повернула направо, и Лапидус с тоской подумал, что лучше всего для него было быть съеденным аллигатором.
Лапидус 10
Лапидус опять бежал по пустырю, по той самой новостройке, и опять прямо перед ним, на каком-то мерзком шнуре, висел труп ободранного кота. Лапидус опять закричал, и эхо вновь подхватило его крик, усилило, бросило в стены и вернуло. Лапидус продолжал кричать, а потом опять побежал, не понимая, куда, не понимая, зачем, но чувствуя только одно — с него хватит!
Куча малолетних бомжей, малолетних придурков, каких-то ободранных, как труп кота, и измызганных существ с улюлюканьем в очередной раз встретила Лапидуса и в очередной раз в него полетел град камней, он опять закрыл лицо руками и опять начал пятиться. Внезапно он споткнулся о бетонный блок, упал и полетел куда-то вниз.
Лапидус вновь начал кричать, крик превратился в эхо, эхо срикошетило и в очередной раз исчезло в темноте. Лапидус глубоко вздохнул.
— Кошмары мучают? — спросила Эвелина.
Лапидус ничего не ответил и посмотрел в окно.
— Ты даже храпел, — сказала Эвелина.
— Куда мы едем? — поинтересовался Лапидус.
— Домой, — ответила Эвелина и повернула направо.
Лапидус посмотрел в окно, улица была знакомой и знакомыми, были дома. Если они и ехали домой, то домой к Лапидусу. Ему опять стало душно, с такой скоростью они доберутся до его дома через пять минут.
— Через четыре, — сказала Эвелина, — как раз успеем, в десять должны звонить.
— Куда звонить? — спросил Лапидус.
— Домой, — ответила Эвелина и сбросила скорость.
— Мы едем ко мне домой? — уточнил Лапидус, чувствуя себя еще несчастней, чем час назад.
— К тебе, — подтвердила Эвелина.
— И мне будут звонить?
— Нет, звонить будут мне…
— Но ко мне домой? — уточнил Лапидус.
— Да, звонить будут мне, но к тебе домой…
— У меня дома есть нечего, — угрюмо сказал Лапидус.
Эвелина затормозила. Двери супермаркета вращались, в них входили и из них выходили поздние покупатели.
— Ты чего хочешь? — спросила Эвелина.
— Есть я хочу, все, что угодно! — сказал Лапидус.
— Сиди тихо, я быстро! — сказала Эвелина, взяла сумочку и вышла из машины.
Лапидус посмотрел в окно: Эвелина нырнула в супермаркет. Лапидус хорошо знал, что сейчас она встала на эскалатор и едет на второй этаж: продуктовый отдел был почему-то на втором этаже.
На часах было без десяти десять. Если Эвелина выйдет через пять минут, то они успеют к десяти, потому что дом Лапидуса был за углом. Вначале — супермаркет, поворачиваешь за угол — и дом Лапидуса. Только бы работал лифт, и тогда в десять они войдут в квартиру. Вот только зачем?
Лапидус попытался в очередной раз понять, что сегодня происходит, и в очередной раз ничего не понял. “Индилето”, вспомнил он дурацкое слово из песенки Манго-Манго. Сегодня лето, второе июня, то есть еще самое его начало. Второго июня, в самом начале лета, он сел в восемь утра не в тот троллейбус, и лето стало с приставкой “инди”, вот только понять все равно ничего нельзя.
Лапидусу захотелось выйти из машины и размять ноги, он дернул за ручку машины, но она не открылась — Эвелина заперла его снаружи. Можно открыть окно и вылезти, но тогда с него спадет полотенце и он вновь окажется голым. Вот если бы сейчас пошел дождь, такой дождь, как с утра, то это было бы на руку — идет голый человек под дождем, чтобы одежда не мокла, а если одежды нет, то всем на это наплевать, потому что дождь и все бегут, чтобы не намокнуть.
И тут Лапидус понял, что домой к нему им не попасть, он выбросил одежду, а с ней и ключи. И все без толку, и звонок раздастся в пустой квартире.
Из вращающихся дверей супермаркета выпала Эвелина с большим пакетом. Она шла быстро, на часах уже было без шести десять.
— Бесполезно, — сказал Лапидус, когда Эвелина нырнула в машину.
— Что — бесполезно? — спросила Эвелина, заводя мотор.
— Я выбросил ключи от квартиры, — сказал Лапидус, когда машина тронулась с места, — вместе с одеждой.
Эвелина ничего не ответила, только лихо повернула руль влево, и машина влетела во двор к Лапидусу.
— Я потерял ключи, — раздраженно повторил Лапидус, — нам нечем открыть дверь.
— Откроем, — сказала Эвелина, тормозя у подъезда Лапидуса так уверенно, будто тормозила здесь несколько раз в день. — Давай быстрее!
Она кинула ему пакет с продуктами, закрыла машину и вошла в подъезд первой. Лапидус, придерживая одной рукой полотенце на бедрах, а другой держа пакет с продуктами, проскользнул вслед за ней в лифт.
— Быстрее, — сказала Эвелина, не поворачиваясь, — не успеваем.
— Я здесь, — сказал Лапидус.
Эвелина нажала кнопку с цифрой “9”. Двери лифта закрылись, и лифт пополз вверх.
— Лампочку посильнее ввернуть не можете? — насмешливо спросила Эвелина у Лапидуса.
— Не знаю, — ответил Лапидус, — и вообще, он редко ходит.
— Если сейчас застрянем, то это все! — сказала Эвелина.
— Почему? — спросил Лапидус.
— Потому, что звонить будут в десять! — сказала Эвелина.
Лифт остановился, и двери открылись.
Эвелина достала из своей сумочки какой-то очень длинный ключ и начала открывать дверь.
Эвелина открывала дверь его квартиры, и Лапидус смотрел на это как-то очень спокойно и отстраненно.
Из этой квартиры, между прочим, он вышел еще утром, когда поехал в центр искать работу. Но вместо того, чтобы ее найти, он вляпался в чужой сюжет и сейчас стоял у дверей своей собственной квартиры, ключей от которой у него не было.
Дверь открылась, из двери доносился телефонный звонок. Настойчивый и с непривычным тембром. Эвелина побежала к телефону, Лапидус вошел в прихожую, поставил пакет, закрыл дверь и только потом включил свет.
Напротив него было зеркало, и в зеркале отражался Лапидус, каким он стал.
Лапидус посмотрел на Лапидуса, и ему захотелось опять завыть.
Грязное чмо со свалявшимися и забитыми грязью волосами, в пляжном полотенце с аляповатыми цветами на бедрах.
Лапидус скинул полотенце и посмотрел на себя снова.
То же самое чмо, только абсолютно голое.
— Эксгибиционист! — сказала Эвелина, выходя из комнаты.
— Ты успела? — спросил Лапидус.
— Нет, — сказала Эвелина, — и это очень плохо. Они положили трубку прежде, чем я успела ее поднять.
— И что дальше? — спросил Лапидус.
— Не знаю, — сказала Эвелина, — но тебе надо идти в ванну. У тебя есть здесь ванна?
— У меня здесь есть ванна, — сказал Лапидус и внезапно почувствовал, как пол уходит у него из под ног.
— Что с тобой? — спросила Эвелина.
Лапидус рухнул на пол.
— Эй, — сказала Эвелина, — не смей!
Лапидус лежал на полу и пытался что-то сказать, но вместо слов изо рта шло сплошное бульканье.
— Еще этого не хватало! — сказала Эвелина и начала копаться в сумочке. Она вытаскивала из нее какие-то предметы, которые Лапидус, лежа на полу, не мог разглядеть, как не мог он отчетливо разглядеть и саму Эвелину, все было в тумане, ноги, юбка, блузка, руки, которые туманно доставали из туманной сумочки непонятные туманные предметы.
— Свалился ты на мою голову, урод! — пробормотала Эвелина, достав из сумочки ампулу и шприц.
Лапидус попытался что-то сказать, но опять вышло одно бульканье.
Эвелина наполнила шприц и склонилась к Лапидусу.
— Дай руку! — сказала она.
Лапидус замычал.
Эвелина взяла его левую руку и вколола шприц прямо в вену.
Лапидус опять замычал и замотал головой. Эвелина вытащила шприц из вены и сильно ударила Лапидуса по лицу.
Лапидус стукнулся головой об пол и потерял сознание.
Но оно сразу же вернулось, вот только все внезапно стало другим. Туман рассеялся, и цвета изменились. Комната стала пурпурной и намного больше. Лапидус попытался опять встать, и опять у него ничего не получилось.
— Ползи, — сказала Эвелина.
— Куда? — услышал Лапидус свой собственный голос, вот только был он каким-то очень низким и хрипловатым.
— В ванну ползи! — сказала Эвелина с плохо скрываемой яростью.
Лапидус пополз в ванну, минуя вход в пурпурную комнату, по розовому коридору, к двери серебристо-голубого оттенка.
Эвелина шла за ним и подгоняла пинками, Лапидусу было больно, но он ничего не мог поделать, он полз по коридору к серебристой двери с голубым оттенком, которая в той, другой жизни была матово-белой.
Он вполз в ванную и скукожился на полу в позе эмбриона.
Эвелина открыла воду.
— Залезай! — скомандовала она.
— Не могу! — услышал Лапидус свой голос.
— Идиот! — проговорила Эвелина и начала заталкивать его в ванну.
Он удивился, что она такая сильная. У нее были сильные руки, которые сделали ему больно.
Эвелина намылила губку и начала мыть Лапидуса. Он сидел на дне ванны, а Эвелина мыла его, и Лапидус подумал, что все не так уж и плохо в этой новой жизни, которая началась с того, что он сел не в тот троллейбус.
— В тот, — сказала Эвелина, — в тот самый! — и протянула ему губку. — Помой у себя.
Лапидус посмотрел на нее в недоумении.
— Промежность помой! — громко сказала Эвелина.
Лапидус взял губку, но она тотчас же выпала у него из рук.
— Боже, вот повезло! — сказала Эвелина и начала намыливать ему между ног.
Лапидус почувствовал, как туман в голове рассеивается и цвета становятся прежними. Эвелина намылила ему член, потом яйца, потом стала мылить ему задний проход.
Лапидус довольно замычал.
— Ишь ты, — сказала Эвелина, — что-то чувствует.
Лапидус посмотрел на собственный член и увидел, что тот встает.
— Этого еще не хватало! — сказала Эвелина. — Даже не думай!
Лапидус посмотрел на Эвелину, которая была так близко к нему и у которой был так широко открыт рот. Лапидус попытался улыбнуться и потянуться к ее рту, но у него ничего не вышло.
— Я же тебе сказала! — проговорила Эвелина, выключая воду и беря с вешалки полотенце. — Даже не думай.
Лапидус взял полотенце и вдруг понял, что может вытереться сам.
— Вытирайся! — сказала Эвелина и вышла из ванной.
Лапидус начал вытираться и приходить в себя, его голова, шея, плечи, руки, грудь, бедра, промежность, ноги — все стало приходить в себя, туман ушел окончательно. Лапидус повесил полотенце обратно на вешалку и вышел в коридор.
Эвелина была на кухне и разбирала пакет.
— Оденься! — сказала она, посмотрев на Лапидуса.
Лапидус пошел в комнату, которая из пурпурной стала опять той самой комнатой, в которой жил Лапидус. Он достал из шкафа трусы, натянул и снова пошел на кухню.
— Так-то лучше, — сказала Эвелина. — Есть будешь?
— Буду, — сказал Лапидус.
— Что? — спросила Эвелина.
— А что есть?
— Быстрорастворимая лапша и паштет из морепродуктов.
— Паштет не буду, — сказал Лапидус.
— Почему? — удивилась Эвелина.
— У меня на него аллергия, — ответил Лапидус.
Эвелина протянула ему плошку с быстрорастворимой лапшой, уже залитой кипятком и вонявшей, как Лапидус пятнадцать минут назад.
И в этот момент снова зазвонил телефон.
Эвелина побледнела, отложила банку с паштетом и быстро пошла в комнату.
Лапидус ел невкусную лапшу, но лапша была горячей, и это было единственное, что Лапидус ел после давней уже ухи из пираний. Туман исчез не только в голове, но и в желудке. Лапидус посмотрел за окно и увидел, что стало смеркаться.
— Ты куда это? — спросила Эвелина, входя на кухню.
Лапидус обернулся и увидел, что у нее в руках снова все тот же маленький черный пистолетик.
— Ты это чего? — спросил он.
— Отойди от окна! — тихо сказала Эвелина.
— Тебе дозвонились? — вкрадчиво спросил Лапидус, отходя от окна.
— Дозвонились, — сказала Эвелина, — но ничего хорошего в этом тоже нет.
— Почему? — спросил Лапидус.
— Потому что ты им все так же не нравишься! — сказала Эвелина и вновь направила пистолет на Лапидуса.
— Почему я им не нравлюсь? — спросил Лапидус, подходя ближе к Эвелине.
— Потому, что ты так и не отдал пакет, — сказала Эвелина, пристально смотря на Лапидуса и облизывая губы.
Лапидус опять закричал.
— Тише! — грозно сказала Эвелина.
Лапидус упал на пол и начал биться о него головой.
— Перестань!— сказала Эвелина, отбросив пистолет и склонившись над Лапидусом.
Лапидус перестал биться головой об пол, он лежал на полу и с тоской смотрел на Эвелину.
Эвелина усмехнулась, наклонилась еще ниже и вдруг поцеловала Лапидуса.
— Не надо, — сказал Лапидус.
Эвелина встала, потянулась и сняла с себя блузку. Лапидус увидел, что лифчика на ней нет и приятные на вид груди с небольшими острыми сосками смотрят прямо на него.
— Не надо, — еще раз попросил Лапидус, лежа все так же на полу.
Эвелина расстегнула молнию на юбке и стянула ее с себя. Лапидус почувствовал, что краснеет.
— Хочешь дальше? — спросила Эвелина.
— Не хочу! — сказал Лапидус, не понимая, что происходит.
Эвелина отбросила юбку и начала снимать плавки.
— Не надо, — еще громче взмолился Лапидус.
Оставшись голой, Эвелина опять склонилась над Лапидусом и прильнула своим ртом к его рту.
Лапидус чувствовал влажные и мягкие губы и чувствовал, как он начинает хотеть.
— Они нас убьют, — прошептала Эвелина ему в ухо, — они нас все равно убьют, и тебя, и меня…
— А тебя за что? — спросил Лапидус.
— Я не привезла пакет! — сказала Эвелина и положила Лапидусу руку между ног.
Лапидус вздохнул и расслабился, он лежал на полу и чувствовал, какая у Эвелины приятная грудь.
Эвелина сняла с него трусы и начала рукой гладить член.
— Они нас убьют, — снова сказала она и вдруг засмеялась. — Они нас убьют, меня и тебя, тебя и меня, а если они нас убьют, все равно убьют, то что нам мешает побыть вместе оставшееся время? Иди ко мне… — сказала Эвелина и развела ноги.
Лапидус в недоумении смотрел на нее, он абсолютно не понимал, что ему сейчас надо делать.
— Эй, — сказала Эвелина, — с тобой все в порядке, приятель?
— Нет, — сказал Лапидус, — я забыл, как это делается.
Эвелина начала хохотать, а потом вдруг потянула Лапидуса к себе.
— Значит, так, — сказала она, — вот эту свою штуку тебе надо всунуть сюда!
Лапидус послушно взял рукой член и попытался вставить его Эвелине между ног.
— Глубже, — сказала Эвелина, — не бойся, это, наверное, у тебя от укола память отшибло!
Лапидус всунул член еще глубже и начал потихоньку вспоминать, что надо делать дальше.
Эвелина аккуратненько улеглась на спину и потянула Лапидуса на себя.
— Вот так, — сказала она довольно и начала потихоньку постанывать, — вот так, только не торопись, они нас все равно убьют, но ты не торопись…
Лапидус не торопился, он чувствовал, что все вспомнил правильно, а потому влажное Эвелинино межножье жадно захватывает и держит в себе его член, как патронник патрон, как замочная скважина ключ, и тут он услышал, что дверь действительно пытаются открыть.
— Ты чего остановился? — недовольно спросила Эвелина.
— Они идут, — сказал Лапидус.
— Козлы! — выругалась Эвелина и спихнула с себя Лапидуса. — Одевайся!
— Мы не успеем, — прошептал Лапидус.
— Одевайся, болван! — прошептала Эвелина, — Я заблокировала дверь, пока они ее откроют!
Лапидус натянул трусы, Эвелина, уже одетая, открывала кухонное окно.
— Мне надо штаны! — сказал Лапидус.
— Бери быстрее, — проговорила Эвелина, высовываясь в окно, — у тебя веревка есть?
Входная дверь скрипела и урчала, кто-то явно пытался ее открыть.
Лапидус вбежал в комнату, схватил первые попавшиеся штаны и рубаху.
— Веревка, — грозно шипела Эвелина, — у тебя есть веревка?
Лапидус вспомнил про веревку, выпавшую из телевизора, и посмотрел под него. В дверь уже просто начали дубасить, так что убьют их с минуты на минуту. А если он все же не вернул ее? Лапидус посмотрел под телевизором — веревка была на месте, свернувшаяся мерзкой пеньковой бухточкой с гадючьим узором на спине.
— Держи, — сказал Лапидус и кинул веревку Эвелине.
Эвелина высунулась из окна еще дальше и попыталась добросить веревку до окна соседнего подъезда. Окно было открыто, как будто специально, и — будто так же специально — веревка зацепилась за длинный металлический штырь.
— Держи! — сказала Эвелина и сунула конец веревки Лапидусу. — Только крепко!
Лапидус ухватился за конец, и Эвелина скрылась в окне.
— Эй, — услышал он через минуту и высунулся в окно. Эвелина махала ему рукой, входная дверь зашаталась и заскрипела. — Быстрее! — опять махнула рукой Эвелина.
Лапидус закрыл глаза и вывалился в окно.
Он знал, что если сейчас откроет глаза и посмотрит вниз, то разожмет руки и начнет падать. И убивать его уже никому не придется. Он упадет с девятого этажа и убьется сам.
— Держись! — услышал он голос Эвелины прямо над ухом.
Лапидус открыл глаза, схватился за подоконник и перевалился через него.
Из окна его собственной кухни раздались выстрелы — очень тихие, стреляли с глушителем.
— Бежим, — сказала Эвелина и стала карабкаться по отвесной металлической лестнице, ведущей на чердак. Замок был кем-то заботливо снят.
— Ну, — сказала Эвелина, когда Лапидус вслед за ней влез в чердачный люк, — теперь-то ты понимаешь, во что ты влип?
Большая стрелка на маленьком циферблате Эвелениных часов стояла на пятнадцати минутах двенадцатого.
Лапидус 11
Лапидус молча смотрел на крысу.
Крыса, попискивая, смотрела на Лапидуса.
— Ты чего застрял? — нетерпеливо спросила Эвелина.
— Крыса! — кратко ответил Лапидус.
— Крыса? — переспросила Эвелина.
— Крыса! — подтвердил Лапидус и отчего-то добавил: — Большая, злобная, серая крыса!
Внезапно Эвелина начала верещать.
— Замолчи! — сказал Лапидус.
Эвелина перестала верещать, но продолжала кричать, очень пронзительно и противно.
Крыса, все так же попискивая, смотрела на Лапидуса.
— Убей ее! — сказал Лапидус.
— Как? — спросила Эвелина.
— У тебя же есть пистолет! — недовольно проговорил Лапидус.
— Я ее боюсь! — сказала Эвелина.
— Дай его мне! — сказал Лапидус.
— Ты не умеешь! — сказала Эвелина.
— Дай его мне! — сердито повторил Лапидус, понимая, что стрелять он действительно не умеет.
— Возьми! — тихо проговорила Эвелина и протянула Лапидусу свой маленький черный пистолетик.
Лапидус взял его в левую руку и переложил в правую.
— Как? — спросил он у Эвелины.
— Дурак! — сказала Эвелина. — Направь на крысу, сними с предохранителя и нажми на курок.
Крыса попискивала громче и вертела головой, но уходить с дороги не собиралась.
— А где предохранитель? — поинтересовался Лапидус.
— Найди вверху черненькую пимпочку, — велела Эвелина, — нашел?
— Нашел, — ответил Лапидус, крутя пистолетик в руках.
— Теперь нажми! Нажал?
— Нажал, — кивнул головой Лапидус.
— Направь на крысу.
Лапидус направил пистолетик на крысу.
— Прицелься, — сказала Эвелина, — ты целиться умеешь?
— Нет, — ответил Лапидус.
— Все равно прицелься, — раздраженно скомандовала Эвелина, — возьми ее на мушку!
— Что дальше? — как-то сипло спросил Лапидус.
— Стреляй! — скомандовала Эвелина.
Лапидус выстрелил. Пистолетик бабахнул, и довольно громко. Крыса еще раз пискнула и исчезла в глубине чердака.
— Эх ты, мухлик, — сказала Эвелина и добавила: — Отдай обратно!
Лапидус безропотно вернул пистолетик, а потом спросил:
— А кто такой мухлик?
— Это такое ласковое прозвище, — сказала Эвелина, — уменьшительное…. От “мудак”.
— Я обиделся! — обиделся Лапидус.
— И еще раз мухлик, если обиделся! — Эвелина рассмеялась и зашагала в глубь чердака, обогнав Лапидуса.
Лапидус шагал за ней, с тоской думая о том, что жизнь все больше и больше становится похожа на кучу дерьма. Еще вчера он совсем не собирался ползать по чердакам, не говоря уже о том, чтобы нырять в канализационные трубы. Или быть обоссанным на пустыре. Он хотел одного: найти работу, и — кажется — он ее нашел. Быть мухликом, как назвала его только что Эвелина. Синяя машина, в ней едет Эвелина, на ней большие темные очки…
— Что? — спросил Манго-Манго. — Понравилась песенка?
— Привязалась, — ответил Лапидус.
— Ты с кем это? — поинтересовалась Эвелина, огибая груду какого-то дурно пахнущего старья.
— Ни с кем, — ответил Лапидус.
Эвелина внезапно остановилась и сказала, не поворачиваясь к Лапидусу: — Все, вот тут и тормознем.
Лапидус огляделся. Они забрели в дальний угол чердака, на полу валялись матрацы, бетонная стена была покрыта надписями.
— Что тут? — спросил Лапидус.
— Бомжы живут, — сказала Эвелина, — и детки-конфетки, которых родители достали…
— А где они сейчас? — поинтересовался Лапидус.
— Разбежались, — устало сказала Эвелина, — как крысы! — И добавила: — Ненавижу этот город!
Лапидус сел на матрац и посмотрел на Эвелину снизу вверх. Ее юбка была в грязи и известке, ноги тоже — в известке и грязи. Пистолетик она засунула за пояс юбки.
— Хороша! — сказал Лапидус.
— Урод! — вдруг выдавила из себя Эвелина, а потом наклонилась и со всей силы ударила Лапидуса по лицу.
Лапидус упал на матрац и почувствовал, что из глаз покатились слезы.
— Ты это чего? — спросил он, сглатывая кровь. — Эвелина рассекла ему губу.
Эвелина примерилась и пнула его ногой в бок.
— Эй, — заверещал Лапидус, катясь по матрацу, — ты это чего?
Эвелина пнула его другой ногой и попала в пах. Лапидус завыл и сжался в комок. — Больно! — сказал он, опять сглатывая слезы.
— Козел! — выкрикнула Эвелина. — Мухлик! — добавила она через секунду. — Мудак!
— Ты это чего! — продолжал вопить Лапидус. — Ты меня сама во все это втянула! Я совсем и не хотел садиться к тебе в машину!
— У тебя должен был быть пакет! — сказала Эвелина, обессиленно валясь на матрац рядом с Лапидусом. — Ты его должен был отдать мне, а мне бы за это дали денег. И я бы уехала из этого сучьего города, я бы уехала навсегда, далеко-далеко…
— Куда? — поинтересовался, все еще стирая с лица кровь, Лапидус.
— Куда-нибудь, — ответила Эвелина, — хоть к черту на кулички, хоть к ебаной матери…
— Ты чего ругаешься? — удивился Лапидус.
— А что еще делать? — спросила, в свою очередь сглатывая слезы, Эвелина. — Что еще делать в этом хуевом городе?
— Да, — глубокомысленно протянул Лапидус и уставился на бетонную стену. На стене черной краской была выведена надпись: “ХОЧУ ЕБАТЬСЯ!”
— Ты не понимаешь, — сказала Эвелина, кладя голову Лапидусу на колени и все продолжая сглатывать слезы, — это ад, мы с тобой в аду, Лапидус!
Лапидус посмотрел ниже надписи про “ХОЧУ ЕБАТЬСЯ!”. Там шла другая надпись:
“ДВЕ БЛИЗНЯШКИ ПО УТРУ ТРАХАЛИСЬ КАК КЕНГУРУ!”, а еще ниже было написано: “ДВЕ БЛИЗНЯШКИ ОДИН ЧЛЕН ОТСОСАЛИ НАСОВСЕМ!”
— Не понимаю, — сказал Лапидус.
— Чего ты не понимаешь? — спросила сквозь слезы Эвелина.
— Что тут написано, не понимаю, — уточнил Лапидус, — как это: насовсем?
— Что — насовсем? — поинтересовалась Эвелина.
— Ты прочитала вот это? — спросил Лапидус и показал Эвелине на заинтересовавшую его надпись.
— Вот я и говорю, — сказала Эвелина, — здесь все — дерьмо!
— Где это — здесь? — спросил Лапидус. — На чердаке?
— В этом городе, — сказала Эвелина, — и на чердаке тоже, вот если бы у тебя был пакет, то меня бы здесь уже не было, я бы сейчас сидела в самолете и летела куда-нибудь подальше, например, в Испанию…
— Почему это в Испанию? — спросил Лапидус. — Другого места, что ли, нет…
— Да хоть в Гренландию, — сказала Эвелина, — но все равно — подальше. На самолете! Но не получилось…
— Не понимаю, — опять повторил Лапидус, — как это — насовсем?
— Все же ты настоящий мухлик! — уже нежно сказала Эвелина. — Откусили они его, и все!
— Как это? — удивился Лапидус.
— Очень просто, вкололи себе сначала какой-нибудь дряни, видишь, сколько здесь шприцев разбросано…
— Вижу, — согласился Лапидус.
— Или накурились, — продолжала Эвелина, — или нанюхались… Были здесь поутру две близняшки, сначала они трахались с каким-нибудь юным придурком, скакали, как кенгуру, а потом то ли вкололи себе, то ли накурились, то ли нанюхались и стали у него сосать…
— Ну и что дальше? — поинтересовался Лапидус.
— Кино началось дальше, — сказала Эвелина, — сосали-сосали и дососались, остался парнишка без члена, пришлось им его положить в коробочку и похоронить…
— Боже! — сказал Лапидус. — Меня сейчас вырвет.
— Меня тоже, — проговорила Эвелина, — меня давно уже от всего этого рвет, и от тебя тоже…
— Ты же меня хотела, — сказал Лапидус, — ты меня даже чуть не трахнула!
— Чуть не считается, — сказала Эвелина, — я даже не кончила, ты что, не помнишь?
— Помню, — грустно сказал Лапидус и закрыл глаза.
Он лежал с закрытыми глазами, и ему казалось, что это уже все, конец. Он так и не выберется с этого чердака, останется на нем навсегда, умрет тут и засохнет, превратится в скелет, который рассыплется со временем на отдельные кости, рассыплется, развалится, распадется, кости, череп, ребра, как в анатомичке. “Бедный, бедный Лапидус! — думал Лапидус. — Дернуло тебя сесть не в тот троллейбус!”
— Ты бы поспал, что ли, — сказала Эвелина, — нам здесь все равно еще торчать.
— Сколько? — спросил Лапидус сквозь дрему.
— Сейчас половина двенадцатого, — посмотрела на часы Эвелина, — минут двадцать у нас есть.
— А что дальше?
— А дальше будем выбираться отсюда…
— Куда?
— Ты спи, спи, — сказала Эвелина, — куда-нибудь да выберемся!
И Лапидус уснул.
— Спишь? — спросил его Манго-Манго.
— Сплю, — сказал Лапидус.
— И что ты видишь во сне? — не унимался Манго-Манго.
— Не скажу, — грубо ответил Лапидус, поворачиваясь на правый бок, чтобы не храпеть.
— Вставай, вставай, — сказала ему бабушка, — дед уже заждался.
Лапидус быстренько вылез из-под одеяла и посмотрел в окно. Было раннее июньское утро. Такое же раннее, как и сегодня, второго июня, когда он сел не в тот троллейбус. Да и день был тот же — второе июня. Хотя может, что и третье или четвертое. Лапидус уже не помнил.
— Ты идешь? — спросил его дед.
— Он идет, идет, — подтвердила Эвелина.
— Уже собрался! — сказал Манго-Манго.
Лапидус вышел на крыльцо, утреннее солнце слепило глаза.
— Может, дома останешься? — спросила бабушка. — А то день жарким будет…
— Нет, — мотнул головой Лапидус, — я ведь собрался!
Дед подождал, пока Лапидус спустится с крыльца. В руках у деда было ведро, в ведре лежал совок.
— А это зачем? — спросил Лапидус.
— Надо, — сказал дед, — ну что, идем?
И они пошли.
Вначале — через лес, потом свернули на тропинку, которая вела к узкоколейке. С каждой минутой становилось все жарче и жарче. Громко пели утренние птицы, Лапидус бежал по тропинке за дедом вприпрыжку, стараясь не споткнуться о толстые, узловатые корни.
Вдали раздался гудок.
— Поезд, — сказал дед.
— Поезд, — повторил Лапидус.
— Тебе осталось спать десять минут, — предупредила его Эвелина.
— Не мешай ему! — сказал Манго-Манго.
— Куда он идет, деда? — спросил деда Лапидус.
— На электростанцию, — ответил дед, — он везет торф.
— А зачем? — спросил маленький Лапидус.
— Чтобы был свет, — сказал дед и добавил: — Пошли быстрее, а то скоро совсем жарко станет!
И они вышли на узкоколейку.
Лес остался позади, по одну сторону узкоколейки шла колючая проволока, по другую — большая холмистая пустошь. Над пустошью летали птицы. Лапидус не знал, что это были за птицы, и были ли они в действительности тогда, когда он шел с дедом, перепрыгивая через шпалы, может, птицы сейчас ему снились, а тогда никаких птиц не было, как не было никогда этого чердака, и этих надписей на бетонной стене, и этой крысы, в которую он не попал из маленького черного пистолета, и Эвелины, которая дала ему этот пистолетик, чтобы он выстрелил в крысу, которой никогда не было точно так же, как не было и птиц, летавших некогда над холмистой пустошью, что шла по одну сторону от узкоколейки, по которой шли сейчас Лапидус с дедом, которого уже давно не было в живых.
— Пора просыпаться, — сказала Эвелина.
— Еще пять минут, — попросил Лапидус, — я хочу досмотреть сон.
— Пусть спит, — сказал Манго-Манго, — за пять минут ничего не изменится в этом аду!
— Нам еще далеко, — спросил у деда начавший уставать Лапидус.
— Жарко?
— Нет.
— Тогда терпи! — И дед зашагал еще быстрее, а солнце стало палить еще жарче.
— Все! — сказала Эвелина. — Надо вставать!
Лапидус открыл глаза. Дед все так же шагал вдаль по узкоколейке, которой, как и деда, давно уже не было на свете. Зачем они тогда шли? Лапидус этого не помнил, помнил лишь, что было очень жарко и путь был долгим, дед нес ведро с совком, а Лапидус перепрыгивал через шпалы вслед за ним, по одну сторону была — как и во сне — ограда из колючей проволоки, а по другую — большая холмистая пустошь, которая впоследствии превратилась в болото. В этом болоте водились ондатры, это Лапидус тоже вспомнил.
— Проснулся? — спросила Эвелина .
Лапидус молча смотрел на стену.
Надписи на ней изменились, теперь вместо “ХОЧУ ЕБАТЬСЯ!” было написано “ВХОД В АД!”, а вместо “ДВЕ БЛИЗНЯШКИ ПО УТРУ ТРАХАЛИСЬ КАК КЕНГУРУ!” и “ДВЕ БЛИЗНЯШКИ ОДИН ЧЛЕН ОТСОСАЛИ НАСОВСЕМ!” можно было прочитать всего два слова: “ОН ИДЕТ!”
— Кто идет? — спросил у Эвелины Лапидус.
— Тут же ясно написано, — раздраженно ответила Эвелина. — Он идет!
— Вот я и спрашиваю: кто это — он!
— Не знаю, — сказала Эвелина, — но надо сматываться!
— А куда? — спросил Лапидус, — в Испанию?
— Если бы был пакет… — все так же раздраженно сказала Эвелина, — тогда можно было бы и в Испанию, а сейчас… Пошли!
Лапидус послушно пошел вслед за Эвелиной, вот только еще раз обернувшись, чтобы посмотреть на стену. Она была бетонная и без всяких надписей, возле стены сидела довольная крыса и потирала лапки.
— Они нас ждут? — спросил Лапидус.
— Не знаю, — не поворачиваясь, ответила Эвелина, — будем надеяться, что нет.
— А на чем мы поедем?
— На машине, — сказала Эвелина.
— А если они ее заминировали?
— Тогда взорвемся! — огрызнулась Эвелина и добавила: — Ты много смотришь телевизор!
— Много! — согласился Лапидус.
— Вот я и говорю, — сказала Эвелина, заворачивая за какой-то угол, где, по всей видимости, должен был быть выход с чердака, — ты слишком много смотришь телевизор, а потому тебе и мерещится всякая чушь…
— Но ведь они могут заминировать машину!
— Могут, — согласилась Эвелина.
— И тогда мы взорвемся!
— Взорвемся, — опять согласилась Эвелина, подходя к выходу.
— Тогда при чем здесь телевизор? — спросил Лапидус.
— Господи, — сказала Эвелина, — как ты меня достал за сегодняшний день, ты бы знал!
— А он еще не кончился? — спросил Лапидус.
— Кто — он? — переспросила Эвелина.
— Сегодняшний день, — уточнил Лапидус.
Эвелина посмотрела на запястье. До полуночи оставалось две минуты, так как ее маленькие наручные часы показывали двадцать три пятьдесят восемь.
— Через две минуты наступит завтра, — сказала Эвелина, выбираясь с чердака на захламленную лестничную площадку то ли соседнего, то ли еще более дальнего подъезда.
— Ты в этом уверена? — спросил Лапидус.
— Уже наступил, — сказала Эвелина, поджидая, пока Лапидус не проделает тот же самый путь, что и она минуту назад.
— Кто наступил? — поинтересовался Лапидус, выбираясь с чердака на захламленную лестничную площадку то ли соседнего, то ли еще более дальнего подъезда.
— Следующий день, — сказала Эвелина. — Третье июня.
— И мы еще живы, — удивленно сказал сам себе Лапидус.
Эвелина нажала кнопку лифта.
Кнопка не зажглась.
— Блядство! — выругалась Эвелина. — Пешком придется!
— Мы еще живы! — опять повторил Лапидус, быстренько сбегая вслед за Эвелиной вниз по лестнице.
— Не топочи так, — приказала она, — а то пока жив, а потом — нет!
— Куда мы сейчас? — спросил Лапидус, когда они уже оказались во дворе, и Эвелина торопливо, отчего-то пригибаясь, как при обстреле, направилась к своей машине.
— Мне надо тебя спрятать, — сказала Эвелина, садясь в машину, — хотя бы до утра. До восьми утра…
— А почему до восьми? — спросил Лапидус.
— Когда все это у тебя началось? В восемь?
— Да, — сказал Лапидус, вчера, второго июня, в восемь утра я сел не в тот троллейбус, там еще…
— Давай быстрее, — оборвала его Эвелина, — а то сегодня никаких восьми утра уже не будет!
— Ну и где ты меня спрячешь? — спросил Лапидус, когда Эвелина уже выехала со двора на улицу.
— Я хочу тебя спрятать у себя на работе, — сказала Эвелина, — больше мне ничего пока не приходит в голову!
— А где у тебя работа? — поинтересовался Лапидус.
— Я работаю на телевидении! — ответила Эвелина, увеличивая скорость.
— Не могу вспомнить, — задумчиво проговорил Лапидус, — никак не могу вспомнить…
— Чего? — недовольно спросила Эвелина.
— Куда мы тогда шли с дедом по узкоколейке…
— Меченый, — сказала Эвелина голосом Манго-Манго, — все же ты, Лапидус, меченый!
(Окончание следует)