Галина
ЛУКЬЯНИНА
Дорога
Быть
паломником — уже достаточно для
оправдания существования: не важны
ни обычное твое занятие, ни твои
капиталы, ни даже твои религиозные
убеждения.
Хуанхо
Алонсо, велосипедист
Галина
Валентиновна Лукьянина родилась
в Свердловске. Окончила
филологический факультет УрГУ.
Преподавала словесность в одной из
первоуральских школ, училась в
аспирантуре. Кандидат
филологических наук. Преподавала в
университете. Работала в редакции
журнала “Урал”. Публиковалась в
периодических изданиях.
Сейчас живет в Мадриде.
Рисунки и
фотографии — Галины Лукьяниной.
Случилось мне
однажды быть в городе
Сантьяго-де-Компостела на севере
Испании на одной конференции. Моим
гидом по городу был Мигель, тогда —
новый знакомый, теперь — хороший
друг. Он-то и указал мне пальцем на
несколько странных фигур,
движущихся патетическим шагом в
сторону кафедрального собора. В
руках у них были высокие посохи с
привязанными на конце непонятными
штучками (теперь-то я знаю: сухими
тыквами), на шеях висели ракушки.
— Смотри,
паломники, — сказал Мигель.
Он был первым
человеком, от которого я услышала о
Дороге на Сантьяго (фильм Бунюэля
“Млечный путь” как-то выпал из
моей оперативной памяти).
С X века европейцы
совершали паломничества в
Сантьяго, так же как в Рим и
Иерусалим. Считается, что в
Кафедральном соборе Сантьяго
хранятся мощи апостола Иакова. Но
главное, что поразило мое
воображение, — путь этот, который
идет из Франции через весь север
Испании, существует и поныне. Эта
новость прозвучала, как зов боевой
трубы. Предпринять нечто, что
кажется на первый взгляд
фантастическим, — для меня это
соблазн, против которого
бесполезно бороться.
И вот через два
года мы выходим из рейсового
автобуса в Ронсевальском
аббатстве, где, собственно, и
начинается каноническая, испанская
часть пути. Мы — это я и Наташа, одна
моя знакомая, которая, единственная
из всех, кого я подбивала в путь, с
полуслова сказала:
— Давай.
Желающих
повторить наш маршрут честно
предупреждаю, что он заводит очень
далеко, гораздо дальше, чем может
себе представить читатель этого
скромного дневника.
***
Стоят рядком
ботинки с набитыми внутрь газетами
— сохнут. Сидит на стуле молодой
симпатичный интеллигентный
француз и — очень упорно и уже
долго! — сушит женским феном свои
башмаки. Лил жуткий нескончаемый
дождь, и по всему “красному
уголку” развешана-разложена наша
одежка. У меня, как и у Наташи,
ничего от дождя не было, никаких
накидок, — вымокли насквозь и мы, и
содержимое наших рюкзаков. Даже
спальники. И благо, что в refugio есть солдатские
грубые одеяла с красными буковками “STC”
(Santiago de Compostela,
как я понимаю).
Refugio (“рефухьо”)
или albergue
(“альберге”) — синонимы,
обозначающие пристанище, где
ночуют пилигримы. Все переводы на
русский язык типа “при/убежище”
или “приют” (или, может,
“странноприимный дом”?!) отдают
чем-то сиротским. Поэтому хочется
оставить так, без перевода…
Мы в деревне
Ларрасоанья. Убежище для
паломников находится здесь в
ведении алькальда. Совершенно
гоголевский тип. Нам подарил по
ракушке на шнурке, написав на них
свое имя. Напросился с нами
сфотографироваться, и мы
фотографировались, пока не
перебрали все варианты: он с
Наташей, он со мной, мы втроем, мы
вдвоем с Наташей.
— Перегорит ведь
у него фен!
Я сижу пишу,
бодрствуем вдвоем с этим неуемным
французом. Я заметила, что еще один
человек записывает листок за
листком, начиная с Ронсеваля. Но на
сегодня он уже отписался. В спальне
выключен свет, хотя лишь пятнадцать
минут одиннадцатого — детское
время. Но день был трудный. Для нас
— первый.
Сегодня на
ночлеге преобладают французы. Я
спросила имя лишь у Мишель из
Парижа, которой 65 лет (чего по ее
внешности не скажешь), да у самой
молоденькой девочки Аны, имеющей
очень скромный и, я бы сказала,
заплаканный вид. Ей наш алькальд
тоже подарил ракушку. Остальные
французы были
слишком заняты друг другом, чтобы
заводить с нами знакомство.
Алькальд торчал
из окна в патио и бдил. Похоже, не
так много у него управленческих
дел.
Развешивая
сушиться в патио спальник,
знакомлюсь с Хуаном — на редкость
живым парнем лет двадцати пяти.
Первое, что он сообщил мне с великой
радостью, — что в его доме в Луго
живет российский футболист. Я в
футболистах не разбираюсь, так что
имя, которое он мне назвал, мне ни о
чем не говорило. Он, расстроенный,
ушел восвояси. Потом позже мы с ним
“совпали” на высоком крыльце
прибежища: я ждала Наташу, чтобы
пойти на поиски продуктовой лавки,
он ждал зачем-то алькальда. Мы
молчали, созерцая противоположные
стороны света, а потом я и говорю:
— Слушай, —
говорю, — ты знакомишься только с
теми, кто разбирается в футболе?
— Нет, — отвечает
он, улыбается до ушей и
превращается в моего хорошего
друга.
Весь день, от
самого Ронсеваля, мы шли с
аргентинцем Раулем. Он откололся
только в одной деревушке, потому
что, как сказал, должен был снять со
счета деньги. Потом догнал нас и
сообщил, что славно отобедал и
выпил литр вина.
Дедушка у него
итальянец, эмигрировавший в
Аргентину. Рауль — гражданин
Италии, а сейчас и вообще живет в
Пальма-де-Майорка, преподает физику
школьникам. Наташу восхитило его
имя, а я прониклась уважением к его
профессии. Рауль отдал свою куртку
Наташе и теперь привязан к нам, как
веревкой.
Но в качестве
первого человека, с которым мы
познакомились на пути в Сантьяго,
войдет в историю другой аргентинец
— Федерико. Произошло это вчера
ночью в кабачке в Ронсевале (только
вчера, а кажется — неделю назад).
Ронсевальское
аббатство — это несколько
монументальных каменных строений,
сгрудившихся на горном перевале. К
ним примкнули кое-какие светские
постройки, включая тот самый
кабачок. Обитает здесь 38 человек,
если верить нашему путеводителю.
Когда мы
появились в монастыре, в большом
помещении, уставленном
двухъярусными кроватями (что
заставило меня живо вспомнить
деревню Приданниково
Красноуфимского района,
студенческую “картошку”), уже
спали изможденные паломники,
которые пришли в тот день из
Франции, перевалив горный хребет.
Мы же, несколько “новеньких”,
бросив рюкзаки на облюбованные
места, пошли на разведку. Желтый
свет десятка фонарей, качавшихся от
ветра, определял границы
цивилизации. Вне — была тьма.
Уханье, и хлюпанье, и ощутимое
наличие невидимых гор, пахнущих
облаками.
В общем, идти было
некуда, кроме как в кабачок, где мы и
устроились благополучно, заказав
красного (tinto) вина и тортилью (tortilla). Двое-трое коренастых
мужичков в жилетах и черных беретах
попивали винцо у стойки. Наташа
озирала их из-за плеча, и наконец
прошептала мне “страшным
голосом”:
— Какие странные.
Хоббиты какие-то…
За соседним
столом сидел худощавый паренек в
вязаной шапочке и с крохотным
клочком бороды под нижней губой.
Раньше мы видели его в автобусе.
Перекинувшись несколькими
улыбками, мы пригласили его за наш
столик. Он сгреб в охапку свою пищу
и подсел к нам. Это и был аргентинец
Федерико, изучающий в Барселоне
киноискусство. Мы замечательно
провели вечер, от которого в
блокноте Федерико остался список
новых российских кинорежиссеров.
***
Еще до рассвета мы
спустились на нижний этаж
монастыря, в огромное, темное и
гулкое помещение неопределенного
назначения, откуда с большими
сомнениями выглянули в приоткрытую
дверь на улицу. Там буйствовал
ветер, шел дождь и ни зги не было
видно. Ожидать улучшения погоды не
приходилось, а засиживаться в refugios по утрам не принято,
поэтому незнакомые бывалые
пилигримы один за другим, взмахивая
плащами, вышагивали во тьму. Было
холодно, желудки пустовали.
И тут я заметила,
что Федерико, который тоже в
нерешительности топтался у двери,
начал какое-то хозяйственное
копошение. Оказывается, затеял
варить на малюсенькой спиртовке мате.
Это привело меня в восхищение. Вот
что значит — все свое ношу с собой!
Глоток горячего травяного питья —
именно к этому взывали наши русские
и латиноамериканские организмы.
После чего мы смело шагнули в дверь,
и нас мгновенно будто окатило
ведром воды. Федерико,
путешественник-одиночка, тут же
куда-то испарился, зато рядом
оказался здоровый парень со статью
римского легионера и воловьими
глазами. Дружбы в дороге
завязываются просто: мы спросили,
как его звать, и он ответил: Рауль.
До самого вечера
шли под дождем, по глинистым тропам,
превратившимся в устья ручьев.
Скакали, как козы, по камням. Без
конца открывали и закрывали
калитки на лесных дорожках
(наверное, запоры для скота). У
Рауля, в отличие от нас, была
полиэтиленовая накидка, но он
разорвал ее, пролезая в одну из этих
сучковатых калиток. Любовались
пейзажами, болтали с Раулем,
пытались даже спеть с ним хором
песню итальянских партизан “О, bella,
ciao!”, но, оказалась, он ее не знает.
…Наташин сredencial
размок и превратился в кашицу.
Алькальд Ларрасоанья вырезал из
него ножницами нашу первую печать
(Ронсеваль) и трепетнейшим образом
приклеил ее к новому бланку, куда
поставил печать и своего refugio.
В Ронсевале нам
сказали, что каноники сильно
удивились, узнав о двух русских
женщинах, отправившихся в Сантьяго,
в Ларрасоанье же алькальд сообщил,
что русские уже однажды здесь были.
***
Вчера утром в
Ларрасоанье не нашли ключа от
кухни. Кухня здесь — отдельный
пристрой и на ночь была заперта.
Многие оставили свои съестные
припасы внутри и оказались без
завтрака. Наверное, ключ уволок
Хуан, галисиец. Он покинул
пристанище раньше всех. Запасной
ключ у алькальда, а алькальд уехал
по делам и вернется после обеда.
В предместье
одного городка спускаемся с гор к
небольшому каменному мосту,
смотрим, — сидит на перилах
достославный алькальд Ларрасоаньи.
Светится лысинка. Вначале думали:
уже мерещится, но помахали рукой —
ответил. Раздает из мешка, как Дед
Мороз, оставленные на кухне вещи.
Наташа к этому алькальду сильно
прониклась, а он — к ней, но она его
разочаровала, поленившись искать в
рюкзаке свой “креденсьяль”, чтобы
поставить печать в этом городке,
хотя алькальд чуть ли не за ручку
привел нас в церковь (тут же у
моста), где это можно было сделать.
Прекрасный день
без дождя. Вначале мы, как и
накануне, шли по каким-то глинистым
руслам, поедая ежевику, шиповник и
яблоки.
Американская пара
предпенсионного возраста,
взявшаяся невесть откуда, муж и
жена, заметив, что мы едим все, что
растет, с серьезным видом
предостерегала нас, чтобы мы не ели
сырых грибов. Мы, конечно, и не
собирались этого делать, но со
столь же серьезным видом приняли
добрый совет.
К вечеру пришли в
Памплону.
Памплона. Есть
памятник Хемингуэю возле арены для
боя быков. В сумерках посидели
немного на скамеечке, на главной
площади, в деревьях и с ротондой
посередине. Стариканы с палочками,
ребячьи выкрики, голуби. Купили
накидки от дождя.
Ночью, когда уже
все спали, я долго разговаривала на
кухне (по русской привычке) с
булочником Педро из одной рыбацкой
деревни в Галисии, юным наследником
отцовской хлебопекарни. Невысокий,
крепкий, с белым булочным лицом,
задорно вздернутым носом, умными
глазами и черными кудрями до плеч.
Давно я не встречала такого
интеллигентного, многосведущего и
достойного человека.
Ночью по улицам
кто-то проходил с криками и песнями,
бил в барабан.
…Сижу на каком-то
индустриальном предмете и созерцаю
тропу, по которой предстоит
подниматься довольно круто в гору,
прочь от цивилизации. На тропу
указывает желтая стрелка,
нарисованная желтой масляной
краской на камне. Этими стрелками
обозначен паломнический путь, так
что иногда мне кажется, что я
принимаю участие в какой-то
грандиозной игре в
“казаки-разбойники”.
Вот подошел и
подсел рядом Рауль, больше не
попишешь…
***
Мы находимся в
местечке Cirauqui (знаменитом
проходящей здесь римской дорогой,
точнее ее остатками) и пьем местное
вино Antexekoa.
Понимаю, что слово
“местечко” — немного из другой
оперы. Сказать “деревня” язык не
поворачивается: ничего
“деревянного” здесь нет, сплошной
камень. Но уж, конечно, и не городок
— слишком мелковат. “Село” — это
тоже что-то такое забубенно
русское, соломенное. Оставить
по-испански — “пуэбло” (pueblo)? Но так много чего
захочется оставить. Потому что даже
само слово “пилигрим” — одно дело
славный и какой-то пиликающий
пилигрим по-русски, другое дело
поджарый и ходко
“пере”-шагивающий “peregrino” по-испански. Может, мне
по-испански писать?
Ночь провели в pueblo
Puente la Reina
(местечко “Мост королевы”). Этакий
приют-приют. Кровати в три яруса.
Зашла американская пара,
огляделась и отправилась искать
гостиницу. Хуан подмигнул мне и,
кивнув на американцев, сказал:
— Янки.
— …Go home, —
подыграла я.
Хуану понравилось
выражение, раньше он его не знал.
После ужина он сказал Наташе,
которая явилась на кухню мыть
посуду:
— Go home.
Ужин готовил
Федерико, наш летучий голландец,
который наконец-то нашелся, а Хуан и
Рауль ему ассистировали. Спагетти с
мясом, вино и всякие вкусные вещи.
Мы с Наташей сходили купили
фруктов, по пути заметили, что
городишко — красивейший, но гулять
по нему не было не то чтобы сил, но —
ног. С кедами полная беда.
Ночью сушили
башмаки на пару все с тем же
французом над газовой плитой.
Кстати, ключ
действительно прихватил
машинально Хуан. Не зря про них,
галисийцев, в Испании рассказывают
анекдоты, как в некоторых других
местах про чукчей, например.
На ужин разбились
по национальностям. Французы —
отдельно (их четверо: который в
шляпе; который все время что-то
пишет; который сушит обувь
противоестественными способами, —
и примкнувшая к ним юная Ана),
“латиносы” — отдельно (и мы среди
них). Кроме этой банды (имею в виду
Хуана, Рауля, Федерико) еще две
мексиканки: Патрисия и — не знаю,
как звать, обе психологини и
астрологини, парочка еще та.
Плюс — пожилые
супруги из Бразилии. Семьдесят пять
лет Хесусу, родом галисиец, но в 1949
году уехал из Испании; жена его
Мария-Луиса — бразильянка. О них мы
были наслышаны заранее. Бармен в
одной таверне на подступах к
Памплоне рассказал нам, в связи с
обсуждением погоды, что недавно тут
проходила пожилая пилигримка,
поскользнувшаяся на размытой тропе
в горах и разбившая себе
физиономию. Вскорости в одном из
глухих деревенских кабачков мы
наткнулись на саму героиню с
легкими остатками синяка на скуле.
Муж ее старичок пригласил нас
отпить с ним вина.
В Ронсевале
пилигримам предлагают заполнить
анкетку (и сюда дотянула руку
статистика), где есть вопрос:
“Каковы мотивы, по которым вы
совершаете паломничество?” —
нужное подчеркнуть, и четыре ответа
на выбор:
a) религиозные;
b) духовные (“espirituales”);
c) культурные;
d) спортивные.
Что бы ты ни
подчеркнул, а мотивы спортивные
пока явно доминируют. Выматываемся
до безобразия.
Кстати, в один
прекрасный момент, когда мы с
Наташей шли по тропе за Раулем,
созерцая его все более и более
удаляющийся затылок, Наташа вдруг
говорит мне задумчиво:
— Ты правильно
поняла, что он учитель физики? Мне
кажется, у него голова слишком
маленькая для учителя физики….
Я окликнула Рауля,
и между нами состоялся такой
примерно диалог:
— Ты преподаешь
ту физику, которая
физика-математика, или…?
— Нет, — говорит,
— ту, которая физическое
воспитание.
По-испански — educacion
fisica, а для
краткости просто — “физика”.
***
Ночевали в городе
Эстелья, который имеет и басконское
название — Лисарда. Была я уже без
ног, благодаря безумству китайских
кроссовок. В темноте выползли
купить хлеба и вина, и город
оказался таков, что забыли про
усталость. Пока — самый
впечатляющий из всего, что мы
видели. Вплотную к крутой скале —
громада собора с высокой каменной
лестницей, ведущей к порталу.
Средневековщина, тьма, фонари. Не
стилизация, а — так живут.
С трудом
оторвались от старинных кварталов,
чтобы поискать в более оживленной
(и более освещенной) части города
какую-нибудь еще не запертую
хлебную лавку. Наткнулись на
Херардо, который прогуливался,
поедая жареные каштаны из кулька. В
Puente la Reina Херардо
спал на трехъярусной кровати
непосредственно под Наташей,
потому она его запомнила и считала
велосипедистом. В Эстелье я с умным
видом начала расспрашивать его о
преимуществах и недостатках
велосипедного паломничества, и он
подробно мне отвечал. Под конец я
сказала Херардо, что он приятнейший
собеседник, но, видимо, больше
поболтать не придется: укатит на
своем велосипеде далеко вперед. Он
удивился: оказалось, что
путешествует пешком. Наташа его с
кем-то спутала.
Вечером было
пиршество, устроенное Хуаном и
Раулем. Рис по-кубински и страшно
острый перец, который они ели и
только посмеивались, а больше никто
не мог. Был с нами “хозяин”
местного убежища Карлос, мужичонка
с усами, общительный, смышленый,
похожий на “лимитчика”, с живущей
тут же в каморке женой Мари-Крус и
двухмесячным сынишкой, которого
зовут Яго. Шекспир тут ни при чем.
Малыш родился в Святой год, да еще и
на паломническом пути, как и
назвать, если не Сантьяго? За два
месяца своей жизни он прошел через
множество рук людей со всех концов
света: мать беззаботно дает
подержать его кому попало, и за
ночным ужином он присутствовал
тоже — спящим в колясочке, несмотря
на гомон и табачное облако. Сидели
так мы за ужином с Наташей и с
философствующими мужиками
испанскими — самая наша компания.
Деталь. Спальни
прибежища в Эстелье — на втором
этаже, а на первом большая кухня.
Вернее, даже так: две современно
оборудованные кухни со всем
инвентарем в двух концах
вытянутого зала, а между ними очень
длинный стол. Своего рода
кают-компания. И вот здесь-то, почти
над столом, появились перед ужином
на веревке свежевыстиранные
трусики. Все обратили на это
должное внимание, и все оценили
крайнюю незакомплексованность их
обладательницы.
— Кто это так? —
удивился усатый Карлос.
— Una americana, —
ответили ему.
— А-а… — сказал
он, типа: тогда ясно.
Наутро после
Эстельи мы рванули и первым делом
пришли в монастырь Ираче, а рядом — bodegas, винные погреба Ираче,
и там — “винный источник”, где
прямо из-под крана мы напились
красного вина (“неустоявшееся” —
так определили) и, конечно, набрали
впрок в свои пластиковые бутыли,
несмотря на протестующую против
этого вывеску. На весь день и более
обеспечены.
Наташа уже и
смотреть на вино не в состоянии, но
вот-вот вступим в Ла-Рьоху — и как
же без вина?!
А монастырь Ираче
(около X века) — прямо “Имя розы”
какое-то. Полуразвалина,
бесконечные галереи, никого нет.
Ремонт? Дохожу до запертых на засов
огромных дверей, отпираю (на них
надпись: “Дверь закрывать, чтоб
пыль не садилась на вещи”, — из
этого заключаю, что открывать и
закрывать не возбраняется), вижу
внутренность церкви и священника,
прилаживающего микрофон. Взглянул
на меня тревожным оком и ничего не
сказал. Я тушуюсь, запираю дверь
снова на засов и возвращаюсь
обратно мимо каких-то странных, как
бы вспаханных, патио с остатками
фонтанов. Потом этот серьезный
священник ставил нам печати.
— В России война?
— спросил.
— Да.
— Вы не из Чечни?.
— Нет.
Что-то стало не по
себе, домой потянуло позвонить.
***
Дошли до
Лос-Аркоса, а до того — валялись на
травке, позволили всем себя
догнать. Американская пара шагает с
лыжными палками в каждой руке.
Прошел мимо нас и
Густаво (имя его и все остальное
выяснилось позже). У самого
Лос-Аркоса мы его нагнали и
разговорились. Родился и Барселоне,
отец испанец, мать немка. Живет
недалеко от Гамбурга, владелец
фабрики клеев, доктор химии,
полиглот, но даже пары слов
по-русски знает.
В Лос-Аркосе
пригласили вместе выпить кофе
немецких девчонок Катрин и Клаудию,
которых впервые увидели в Памплоне
и сейчас решили, что пора бы уже и
познакомиться. Молоденькие
девчонки! Языка не знают. Да еще с
собакой таскаются! Тем не менее
зовут собаку по-испански — Чисна
(“Искра”). Катрин бывала в России —
в Москве, по Золотому Кольцу, в
Воронеже, кашу едала, хочет изучать
русский.
Вошли вчетвером в
бар. Народу полно, ор, карточные
столики, покрытые зеленым сукном,
толкотня, ни одной особы женского
пола. Наташа, а она женщина во цвете
лет, — в полосатых шортах. Мужской
улей смолк. Расступились,
уставились. Я, чтоб разрядить
обстановку, обращаюсь к
близстоящему:
— Этот бар —
только для мужчин?
Он, схваченный
врасплох, неуверенно отвечает, что
нет, и, как бы размышляя вслух над
заданной темой, добавляет, что
здесь есть туалет для сеньор.
В общем, преодолев
замешательство, сели, попросили
кофею и начали с девчонками
общаться на жутком волапюке. Тут
подошел и Густаво, принялся
разглагольствовать о том, о сем и
угощать нас вином, чипсами и
оливками.
Потом случилось
небольшое приключение. Перекусив в
Лос-Аркосе, поняли мы, что
оставаться в здешней “приютке”
(Наташино словечко — лексикон, как
у беспризорника) нам не хочется.
Содержатели его — фламандская пара
в спортивных костюмах —
по-испански говорят не лучше нас, и
вид у них как у клерков, совершивших
растрату и изгнанных из конторы на
поселение. В общем, недостало нам
“колориту”. Да и солнце еще не
зашло.
Поэтому мы решили
рискнуть и пройти немного еще в Torres
del Rio (“Речные
Башни”), тем более что во всех
местах, где мы ночевали в последние
дни, висели объявления, что в
Торресе есть refugio, а в последнем было
даже написано так: “В Торресе есть
прибежище, несмотря на то, что в
Лос-Аркосе вам скажут обратное”.
До этого самого
Торреса мы добрались уже в темноте.
Прибежище действительно есть, но —
на клюшке. Соседи видели хозяйку
отъезжающей, по прикнопленному к
двери номеру телефона поговорить
удалось лишь с автоответчиком.
Глубокая ночь. До следующего
приюта, до Вианы, — 10 км, полдня
пути. Ловим машину. Попалась
супружеская пара, которая тоже
прошла летом Дорогу, свои люди.
Виана. Монастырь.
Звоним — открывают. Уже есть два
человека. Подозрительный тип,
которого якобы обокрали. Утром
обшарил холодильник, но от
предыдущих пилигримов ничего,
кроме вина, не осталось. У нас тоже
было лишь по бутерброду. Ушел.
Второй —
Сальвадор, котельщик. Сейчас
безработный и, чтоб не терять зря
времени, совершает паломничество.
Живет с родителями, на отдельное
жилье денег нет. Первый раз за свои
тридцать два года выбрался за
пределы родной провинции.
Разговаривает с каждым
встречным-поперечным. Учитель
жизни по складу характера. На мои
сетования, что мы оторвались от
родной компании, ответил, что в
дорогое нельзя чересчур
сдруживаться, а надо легко
расставаться, чтоб открыть доступ
новым впечатлениям.
Утром мы его
нагнали у какого-то скита. Шли
вместе. Вышли из Наварры и вошли в
Ла-Рьоху. Существует легенда, что
именно в этих краях в IX веке
произошла знаменитая битва
христиан с маврами, во время
которой явился на белом коне
апостол Сантьяго и совсем было
отчаявшиеся христиане так воспряли
духом, что разгромили мавров. Santiago
Matamoros
(Сантьяго-Истребитель-Мавров) —
таково уважительное прозвище этого
святого.
В предместье
Логроньо сидит под навесом
старушка, ветеранка Дороги. 89 лет,
Фелиса. Ей, видно, из уважения к ее
ветеранству дали печать, и она
сидит, окруженная многочисленными
кошками и собаками, ставит печати
проходящим пилигримам и угощает их
фигами. Сальвадор с ней мгновенно
нашел общий язык.
Несмотря на то,
что Сальвадор на словах защищает
позицию одинокого супермена (мне
сдается, что где-то он все это
вычитал), на деле он душевный и
симпатичный парень, который не
может спокойно съесть персик, не
разделив его между всеми.
***
Сегодня ночуем в
очень приличном refugio в Логроньо. 300 песет
здесь можно давать, а можно и не
давать. Мы не дали, а Хуан сказал: я
не самый богатый и не самый бедный
— дам.
Да: наша старая
компания нас нагнала.
Мы с Наташей
решили, что пора бы и нам накормить
их чем-нибудь вкусным — мальчишек и
мексиканок (бразильцы были так
умотаны, что перекусили на скорую
руку и ушли спать). Сделали русское
национальное блюдо — картофель по-деголлевски.
Французы, ужинавшие за соседним
столом, думали, что это шутка.
Чу! — звонок! Еще
одна экскурсия. Мы сегодня ночуем в
образцовом прибежище. Приходят на
экскурсии делегации каких-то
волонтеров. Приличные на удивление.
При галстуках. Давненько мы не
видели людей при галстуках.
***
Протопали за день
25 км, никаких таких особых
впечатлений. Хуан говорит, что этот
переход был очень трудный,
незаметные для глаза затяжные
подъемы. Что ж, мы и правда без ног.
В Наваррете
приставал пожилой человек, звал
замуж (маленькая дорожная
неприятность).
Пейзажи! Вот когда
я поняла, что картина Ван Гога
“Красные виноградники Арля” — это
не горячечное воображение великого
художника, а реалистический пейзаж.
Всю дорогу ели
виноград, аж смотреть стало тошно.
Вообще-то урожай уже собран, но и
осталось очень много, — как бы
специально для прохожих.
Перезрелый, сладчайший. Черный
виноград, из которого делают самые
знаменитые вина марки Ла-Рьоха.
В пути
познакомились с парой норвежцев.
Вошли и Нахеру
(каково название!), стали в тесной
лавчонке покупать хлеб, и когда
продавец узнал, откуда мы, он просто
опешил. Как аршин поглотил. Очень
сильное впечатление произвели мы
на него.
Говорить людям,
откуда мы, стало нашим излюбленным
развлечением.
Перед входом в
Нахеру — плакат: “Peregrino en Najera,
najerino”, мол,
чувствуйте себя как дома: пилигрим
в Нахере — нахерец.
В Нахере возле
самого “приюта” — отвесная,
темно-красного цвета гора,
совершенно сюрреалистическая. У
подножья ее лепятся трущобы. И
приют наш тоже трущобный: холодный,
горячая вода холодная, туалетной
бумаги нет.
Хуан хромает. А
теперь у него еще болит живот.
Непривычно видеть его невеселым. Он
самый главный весельчак среди нас,
в нем пропал (или, может, еще не
пропал) отличный клоун. Как ни
странно это представить, он
совершает паломничество из
религиозных побуждений — по обету (promesa). Мать его плоха
здоровьем. Кроме того, для него,
галисийца, живущего не так далеко
от нашей конечной цели — от
Сантьяго, Дорога — это нечто почти
родное. Первый раз он проделал этот
путь в шестнадцать лет, и нынешнее
путешествие для него второе. И
похоже, что его уже потянуло домой.
Говорит, что зря ел столько
винограда.
Вдобавок ко всему
— дождь. Шустрые мексиканки
Патрисия и (теперь мы уже знаем, как
зовут ее спутницу) Гуадалупе
отправили свои вещи почтой в
Сантьяго. Мы совсем уж собрались
сделать поутру то же самое, но Рауль
нас напугал, сказав, что за Бургосом
начнутся холода, а в ночлежках там
спят на полу. У Наташи упаднические
настроения. Ладно, посмотрим.
Все. Звонят
колокола. Сплю. Дождь.
P.S. Наташа
сделала маленькое открытие,
которое ее порадовало, — что рюкзак
по-испански “mochila”. Ей показалось
— “мучила”. (Ударение на “и”.) Нет,
говорю, еще хуже — “мочила”.
Правильный, говорит, язык.
***
Так как время нас
поджимает (обратные билеты на
Аэрофлот в кармане), мы вынуждены
немного “смухлевать” и проскочить
кусок пути на автобусе. По этому
поводу в городке
Санто-Доминго-де-ла-Кальсада
собрался ночью “совет в Филях”.
Решалось, что нам можно
“пропустить”, а что “пропустить”
было бы непозволительно.
Протагонистами были Херардо и
очень похожий на него — что
признано всеми — американец Пабло:
весьма полноватый, обросший
бородкой, выразительные глаза.
Пабло прибился к
нам буквально только что — в баре,
по дороге сюда, в Санто-Доминго, — и
сразу всем пришелся по душе. Он
полубезработный, учился
психологии, был издателем и
редактором в Нью-Йорке, преподавал
в Мексике английский язык, сейчас
плотничает в каком-то из глухих
американских штатов.
Еще в совете
участвовали “столичная штучка”
мадридец Себастиан и бродяга
Рикардо, который машинально
забросил себе в карман Наташину
зажигалку, когда помогал мне зажечь
газовую конфорку. Тот самый,
которого ограбили (почему-то никто
в это не верит).
Пабло сидел
напротив Херардо как его
зеркальное отражение, и они
обсуждали чуть ли не каждый из
оставшихся нам километров. В конце
концов составили маршрут. Оба они
уже не по первому разу совершают
путь в Сантьяго.
Между прочим,
Херардо выразил свое восхищение
“сеньорой” — бразильянкой
Марией-Луисой — и сказал, что без
веры нельзя идти так упорно и
стоически. Он сказал это с большим
уважением, так что я, проникнувшись,
спросила утром Марию-Луису — не
помню, как сформулировала вопрос, —
о том, почему она идет. Она очень
простая и даже наивная женщина, а
сейчас еще надела перуанскую
пеструю вязаную шапочку с
кисточками на висячих “ушах”
(увидев ее в этой шапочке, Гуадалупе
закричала на все прибежище:
“Анды!”) — и
стала похожа на гнома. Очень
серьезно она ответила: “Por fe” (“Из веры”) — и
принялась рассказывать, что
молится в дороге за своих троих
детей и что думает о том, как дети
гордятся ими, родителями,
совершающими такой путь.
И я вспомнила, как
она поднимается в гору и лицо ее
полыхает от натуги и одышка ее
душит. Еще раньше она мне говорила,
что они с мужем долго готовились к
тому, чтоб предпринять это
паломничество, — в смысле
физических тренировок.
Муж ее как раз во
время нашего последнего ужина в
этой компании, перед “советом в
Филях”, выкинул штуку. Он выпил
лишку и вдруг стал толкать какие-то
странные речи: что русские пришли в
его землю убивать испанцев (имелась
в виду гражданская война 1930-х
годов). Мадридец Себастиан начал
ему возражать. Тогда Хесус вообще
впал в раж, и его чуть ли не за полы
хватали, чтоб усадить на место. Для
меня то, что он говорил, было столь
неожиданно, что я засомневалась,
правильно ли я его понимаю.
— Он что, воевал
на стороне Франко? — спрашиваю
потихоньку у сидящего рядом
Херардо.
Меня услышал
бродяга Рикардо и, почему-то сильно
задетый за живое, стал говорить мне,
что тогда многие воевали на той
стороне, на которой оказались чисто
географически.
— Ему так выпало,
понимаешь? — кричал он мне с другой
стороны стола.
Тут поднялся
обычный испанский невообразимый
галдеж, в котором я, как всегда,
окончательно перестала что-либо
понимать.
Кстати, это был
единственный раз, когда я видела
пилигрима под мухой.
***
Утром пошли на
автобусную остановку. В кафе рядом
с остановкой уже пили кофе с
булочками сибаритки-мексиканки, мы
к ним присоединились. Наташа
болтала с Гуадалупе о ведьмах,
причем пару раз назвала ее в
разговоре “Гватемалой”. Красное
вино она продолжает с энтузиазмом
заказывать, хотя и жаловалась
прежде, что ее уже тошнит от него.
“Тошнит, — поясняет, — но не все
время”.
Сели в автобус.
Мексиканки поехали прямиком в
Бургос, а мы, блюдя заветы Херардо и
Пабло, вышли у монастыря
Сан-Хуан-де-Ортега , от которого до
Бургоса 19 км. Вышли и очутились в
бескрайних полях, среди которых
затерялся маленький клочок
обитаемого пространства —
знаменитый, но пришедший в
совершенный упадок монастырь и
одноименное сельцо. Налетели с лаем
собачонки. Мы поднялись на холм к
монастырю. Там между тем некто
основательно грузился в машину и,
не успели мы приблизиться, —
отъехал. Наверное, нерадивый падре,
который не захотел с нами общаться.
В результате мы позагорали на том
холме, подгадывая время так, чтобы
сесть на этой же развилке на
следующий автобус, и глубоко
ошиблись. Некий человек на машине
дорожной службы сказал нам, что
автобус вряд ли здесь остановится,
и посоветовал идти в следующее
пуэбло за три километра.
Пока шли, мимо
просвистел автобус. В пуэбло нам
сказали, что следующий автобус
через два с половиной часа. Делать
нам здесь было решительно нечего, и
мы отправились пешком в следующее
пуэбло, которое тоже, в свою
очередь, отстояло от этого на три
километра. Нам сказали, что там, по
крайней мере, есть бар.
По дороге
встретили дядьку, собирающего
грибы. Он сообщил нам, что в селении,
куда мы направляемся, нет
автобусной остановки, а есть одни
казармы. Так и вышло: обнаружили
только бравых солдат с автоматами.
По совету старушки, тоже собиравшей
грибы, у кантины (закрывшейся
перед нашим носом) поймали уже
почти отъехавшую машину и, как
заядлые автостопщицы, въехали в
Бургос с полным комфортом. Город
показался нам роскошным, особенно
когда проезжали на скорости по
центральной улице мимо статуи Сида:
шпага вперед, плащ — как два крыла,
хвост у лошади растрепан и несется
по ветру.
Искали
пристанище, как написано в
путеводителе, в Seminario Mayor. Лазая по холмам, нашли
ту самую семинарию и возле нее наши
родные желтые стрелочки. Но
стрелочки, к нашему разочарованию,
вели куда-то мимо, и мы еще долго
бродили по городу, спрашивая дорогу
у многих лиц, пока по аллеям
какого-то большого парка не пришли
к деревянным пионерлагерным
домикам — refugio. Оставив вещи,
разошлись с Наташей и провели вечер
раздельно: надо же и отдыхать друг
от друга. Настроение у обеих было
меланхоличное.
Я позвонила домой
и некоторым друзьям, поела в баре
(мало и дорого, но изысканно) и
почитала “El Pais” — знакомые все лица:
Родриго пишет об убийстве
армянского премьера и о бомбежках
Грозного, Пилар — о немецких делах.
Зашли в бар
норвежцы. 3автра они едут в Бильбао
и оттуда летят в Осло — на том и
попрощались. В слегка пьяном после
отличного белого вина виде и в
полном одиночестве я долго брела по
набережным с фонарями, а потом по
темному и потому как бы совершенно
незнакомому парку в наше
пристанище, засыпая на ходу…
И уже перед сном —
сюрприз: в умывалке натыкаюсь на
Гуадалупе и Патрисию, в чалмах из
полотенец, — “наши!”
***
Сейчас едем по
белой земле — сколько же было уже
цветов у здешней земли! Рыжая,
бордовая, (как скала, нависшая над
нашим трущобным убежищем в Нахере),
земля “более знакомого цвета”, как
заметила Наташа вчера в
Сан-Хуан-де-Ортега…
Я пишу это в
автобусе, делаем “скачок” из
Бургоса в Corrion de los Condes. Захотели ехать с нами
мексиканки, да поздно пошли за
билетами, и им не хватило мест в
единственном за день автобусе. Зато
мы со вчерашнего дня, когда искали в
Бургосе refugio,
“совпадаем” с неким испанцем,
которого пока не знаем, как звать. И
сейчас едем втроем, по случайности.
А может, не по
случайности? Вчера, как
рассказывает Наташа, он усиленно
набивался ей в компанию (когда мы с
ней проводили время врозь). Но
знакомиться с ним нет никакого
желания, так как в глубине души мы
переживаем по случаю потери нашей
старой, еще с Ронсеваля, компании, в
которой чувствовали себя очень
комфортно. Какие-то здесь совсем другие
пилигримы. Чужие. Незнакомые. Вчера
вечером встреча с мексиканками в
бургосском прибежище вызвала
настоящий взрыв нежных чувств.
Во время завтрака
случилось поучительное
происшествие. В нашем
“пионерлагере” в одном из
сарайчиков находилось подобие
кухни, которое совмещалось, кстати,
с мастерской по починке
паломнических велосипедов. Там
некий человек — нечто среднее,
соответственно, между поваром и
механиком — продавал за 200 песет
завтраки (бутерброды и чай). Так как
у нас были свои припасы,
мы попросили только кипятку и
совсем уж было расположились за
общим столом, как повар-механик
закричал нам дурным голосом, чтоб
мы сюда не садились, и отправил нас
завтракать в угол за верстак. Я
окинула взглядом сидевших за
столом, — а это были 8—10 мужчин, — и сделала
свои выводы.
— Как, —
завозмущалась я, — и сюда пускают
только мужчин?! А мы, женщины, должны
есть за верстаком?!
Повар-механик на
секунду опешил, а потом
завозмущался в свою очередь:
— Что за
глупости?! За столом сидят только
те, кто ест мой завтрак, иначе я
собьюсь со счета! Вы, женщины, еще
более “мачисты”, чем сами мужчины!
Я, слегка
смущенная, занялась завтраком.
Закончив его, мы, как и все, вымыли
под краном “казенные” стаканы и
поставили их туда, где стояло уже
десятка два чистых стаканов.
Повар-механик взял наши стаканы и
поставил их отдельно.
— Как, — снова
возмущаюсь я, — вы думаете, что мы
хуже других посуду моем?!
— Вот ведь! —
завопил он. — Я считаю по стаканам,
сколько человек ели мой завтрак! А
вы моего завтрака не ели!!!
***
Утро. Сидим в баре
при автобусной остановке в селении Corrion
de los Condes.
Воссоединились с
мексиканками.
Билеты до Леона
вчера купили у бармена. Автобус
здесь раз в день (в 12.00), потому весь
вчерашний день мы прошлялись по
этому маленькому селенью,
наслаждаясь относительной
оседлостью. Посетили все местные
церкви — некоторые их детали
презанятные. Особенно впечатлил
монастырь San Zoilo. Зоил этот, в отличие
от пушкинского, — существо
безобидное и даже, напротив,
мученик (как следует из одной
картины, висящей в монастыре, на
которой с ним расправляются злые
люди).
В церкви —
саркофаги с (или без — не знаю)
телами коррионских графов.
Собственно, “condes” (“графы”) в названии
пуэбло относится к некоей вполне
благопристойной графской чете, но
все-таки, похоже, что и “те самые”
инфанты коррионские — главные
отрицательные персонажи “Песни о
Сиде” — покоятся тут же. Но самое
интересное в монастыре — галерея с
лепными капителями колонн,
изображающими разные “страшилки”:
черепа без нижних челюстей,
подвязанные платочками, и прочие
забавные вещи.
Вечером были на
мессе.
Когда все уже
легли спать и выключили свет,
испанцы принялись
“прикалываться” над Маргаритой,
сухой женщиной с видом старой девы,
сестрой священника, ведающей
приютом. Мол: о, Маргарита, как мне
тебя сейчас не хватает! Особенно
старался один тип из Малаги. Бедная
Маргарита, чем она вызвала такой
ажиотаж?
Впрочем, нам она
тоже не слишком понравилась, потому
что начала было придираться к тому,
что мы приехали на автобусе и на
автобусе же собираемся уехать,
нарушая тем самым свой
паломнический статус.
***
Сегодня в Испании
перевели часы на зимнее время, о чем
мы насилу догадались, сопоставляя
полупонятные высказывания
нескольких лиц.
Итак, вчера мы
покинули Коррион. Все утро провели
с мексиканками в баре на автобусной
остановке. Я от нечего делать
разрисовалась. Один жанровый
рисунок выпросил бармен по имени
Мариано. Некто Рафаэль, с которым мы
мельком познакомились накануне,
составлял нам компанию. Особенно
живо с ним трепалась Гуадалупе. Он знает все на свете и,
кстати, сказал, что черепа без
нижней челюсти — символ
цистерианцев, но зато у этих
черепов есть ухо (мясное), так как их
доктрина — молчать и внимать Богу.
Действительно, что-то вроде уха
было у этих черепов, но не сильно
навязчивое.
Водитель
подъехавшего автобуса не хотел нас
везти. Как я поняла, было мало
пассажиров, и он хотел до Леона не
доезжать. Но Мариано, бармен,
продавший нам билеты, свистел и с
руганью бежал за автобусом, пока
тот не остановился.
Едем по равнинам,
пейзаж почти родной.
Пообедали с
мексиканками и с Рафаэлем на
автостанции в Лeoнe.
Рафаэль — не
паломник, а так называемый hospitalero, то есть волонтер, на
котором лежит ответственность за
тот или иной паломнический приют.
Сейчас он едет в место своего
нового назначения. Он страстно
развивал перед нами темы, о которых
прежде мы не сильно задумывались.
Что паломничество нынче теряет
свой высокий смысл и превращается в
turismo rural, что
дорога на Сантьяго стала дорогой
денег, за которую борются разные
“мафии”, что она приобретает
идеологическую окраску. Последнее
меня сильно заинтересовало, так как
я лично этого не замечала.
— К людям левых
убеждений относятся плохо, —
сказал он.
— Например? —
спросила я.
— Например, дают
им грязные полотенца.
По его словам, его
как человека, который всегда
стремится сблизить пилигримов и
пуэбло, дольше минимального срока
— пятнадцати дней, — нигде не
держат.
Рафаэль, как
выяснилось, — племянник Фернандо
Клаудина, одного из видных в
прошлом деятелей компартии. Весь
зарос бородой, глаза голубые, шутит,
что он — русский. Говорит, что в
юности героем его был Юрий Гагарин,
а одна из первых книжек, которую он
прочитал в детстве, — “Улица
младшего сына”, про пионера-героя
Володю Дубинина (надо же, что
переводилось на испанский!).
Три месяца назад
умерла его жена. Пишет стихи.
Покойная жена его тоже писала
стихи, он составил из них сборник,
написал к нему очень
сентиментальное предисловие (давал
мне в автобусе почитать) и мечтает
издать книгу. Имеет шестерых уже
взрослых детей. Бывший алкоголик.
Распрощавшись с
Рафаэлем, мы принялись
поддразнивать Гуадалупе в связи с
ее к нему интересом. На что она
неожиданно ответила:
— Нет у меня
желания кормить бездельника.
На автостанции
проговорили полтелефонной
карточки, обзванивая адреса из
нашего путеводителя в попытках
найти пристанище в Леоне. Наконец
бенедиктинки нам посоветовали идти
в новый приют, открытый возле
муниципальной полиции, что мы и
сделали.
Вечером
прогулялись по городу: Гауди,
кафедральный собор с играющим
органом и свадьбой. Ночью — вечные
вино, сыр, оливки. Гуадалупе
пытается продемонстрировать на мне
свои психоаналитические
способности.
***
Сунулись было на
автостанцию (совершенно обленились
за последние дни), но автобус до
Асторги по случаю воскресенья
только в 20.30. Пошли пешком и прошли
за день километров тридцать.
Познакомились с
интеллигентным программистом из
Овьедо, гуляющим в полях. В полях
вовсю идет охота на зайцев, но
интеллигентный программист просто
прогуливался. В очередном баре мы
увидели его за соседним столиком и,
— о дорожная легкость общения! —
через минуту сидели уже все вместе.
Он рассказал нам, в частности,
историю про то, как группа
российских детей приехала в Овьедо
оздоравливаться, а теперь ни за что
на свете не хочет возвращаться.
Замечательное
прибежище обнаружили по дороге в
деревушке с арабским названием,
которое я не запомнила.
Полурассыпавшийся деревенский дом
с множеством закутков и с галереей
по периметру патио на уровне
второго этажа, двери не заперты,
никого нет. Пока мы исследовали
внутренности дома, пришел молодой
парень — алькальд деревни. Сказал,
что под приют приспособил дом
своего умершего дедушки. И что этим
летом здесь ночевало до 90 человек
враз. Мы сильно усомнились, но он
показал амбарную книгу со списками
ночевавших и сказал, что матрасы лежали рядком
по всей галерее.
Для любой деревни
большая удача — оказаться на пути в
Сантьяго и быть занесенной в
путеводитель. Это может даже стать
средством шантажа. На одном участке
дороги “зеленые” развернули
кампанию против алькальда одного
селения из-за того, что он…
проложил в свое селение
асфальтовую дорогу. По всем
прибежищам были расклеены призывы
обходить это место стороной. Лозунг
был таков: “Camino si, asfalto no!” (то есть “Дороге — да,
асфальту — нет!”).
Пока болтали с
алькальдом и пили чай, подошла
очень молоденькая пара из Гонконга,
почти совсем не говорящая
по-испански. Они остались ночевать
здесь, нас же, после нескольких
“автобусных” дней, понесло дальше,
несмотря на то, что алькальд грозил
нам скорыми сумерками и дождем.
Прошли еще 12 км и
действительно на полпути
застигнуты были кромешной тьмой и
дождем тоже. Местность же была
пересеченная и совершенно
безлюдная. На перекрестках нам
приходилось шарить по столбам и
валунам огоньком Наташиной
зажигалки в поисках желтой стрелки.
В конце концов неизвестно как
очутились на территории какой-то
фабрики и были жестоко облаяны
сторожевыми псами.
Была глубокая
ночь, на горизонте в разных
направлениях мерцали далекие огни
— не знаешь, в какую сторону и
направляться. Вышли к каким-то
домам и спросили у людей,
попавшихся на наше счастье, про
пилигримское убежище. Старичок
махнул нам влево и сказал, что как
перейдем римский мост, так и
встретим возле церкви убежище. До
того мы уже проходили немало
римских мостов, и все это были
небольшие мостики, так что и теперь
мы ничтоже сумняшеся стали
называть мост мостиком и поплелись
на его поиски. Каково же было наше
восхищение и одновременно
отчаяние, когда мы увидели начало
бесконечного моста, уходящего
пунктиром желтых фонарей во тьму.
Мы опустились на парапет и отдыхали
какое-то время перед последним
рывком.
И вот мы в Hospital
de Obrigo. Здешнее
прибежище, похоже, частное. Хозяйка
— молодая испанская красавица в
длинной шали, оказавшаяся, впрочем,
венесуэлкой, Мари-Лус, — кормит нас
куриным супом. Причем мы лишь
невинно спросили ее, где в этом
городке можно поесть что-нибудь
более или менее существенное.
— Что, например? —
спросила она.
— Куриного супа,
— поделилась я заветной мечтой.
Щелкнув пальцами,
как кастаньетами, Мари-Лус с
таинственным видом исчезла и через
две минуты явилась с кастрюлей
замечательного наваристого
куриного супа.
Некоторое время
спустя мы увидели мельком мужа
Мари-Лус (паломнический приют
практически находится в их доме) —
какого-то полинявшего и намного
старше ее, так что тут же в наших
головах стал сочиняться мрачный
роман о запертой в четырех стенах
экзотической креолке, угнетенной
старым мужем и религиозным
дурманом.
Другой роман,
завязавшийся в этом убежище, —
дорожный роман швейцарки и
бразильца. Весьма откровенный и
первый, наблюдаемый нами в дороге.
Бразилец пишет путеводитель для
своих соотечественников и пятый
раз за год идет по маршруту
Ронсеваль — Сантьяго и обратно. Как
и швейцарец Уэли, которого мы
встретили в Коррионе,
путешествующий с целой тележкой
скарба и тоже пишущий путеводитель.
Все тут писатели.
При свете лампы пишет что-то
одинокий молодой француз… Давно мы
не встречали французов, все они
куда-то рассеялись. Француз — и
один… Странно.
Все. Сплю.
***
Утро. Дождь.
Настоящий ураган. Сижу на втором
этаже очень маленького убежища.
Поднялась сюда по скрипучей
лесенке, потому что мне показалось,
что кто-то лезет в окно. A это ветер.
Внизу спят сном праведников, собрав
одеяла со всех остальных пустующих
кроватей, Наташа, Хорхе и Патрик.
…Начнем со вчера.
Покинули Hospital de Obrigo на рассвете. Когда
выходили из дома и пересекали
патио, услышали хоровое бормотание
и, заглянув в щель ставни, увидели
там горящие свечи и нескольких
людей, молящихся на коленях.
Венесуэлку и ее мужа — в первых
рядах.
Дорога очень
хорошая, правда, поначалу долго
идет вдоль шоссе. Мне шагается
замечательно, у Наташи что-то не
ладится. У нас с ней синусы и
косинусы не совпадают.
На подходах к
Асторге в баре разговорились с
барменом, который помнит четырех
русских девушек трехгодичной
давности, особенно одну из них, по
фото и по описанию — дебелую
русскую красавицу. Что ж, понятное
дело.
Еще на подходах, у
креста святого Тобия, повстречали
охотников на зайцев с добычей.
Асторга. Большой
(относительно) и красивый городок.
Впрочем, подобных городков мы уже
прошли немало. Тем не менее —
древняя Asturica Augusta! Епископский дворец по
проекту Гауди. Заканчивал кто-то
другой, как водится. Я и не знала,
что Гауди столько понастроил в
провинции.
Слегка побродили
по городу, заглянули в тамошнее refugio.
— Нет никакого
колорита, — определила Наташа.
Пошли дальше,
нацелившись на местечко под
названием Санта-Каталина. Вот здесь
колориту — хоть отбавляй! Очень
странная деревушка: все постройки
жмутся к земле, сделаны из дикого
камня, все двери и ставенки
выкрашены одинаковой голубой
краской. Похоже на нечто природное,
вроде термитника. Наверное, это
очень бедное селение, — высказываю
я предположение (мы таких еще не
видели).
— Только ездят на
иномарках, — уточняет Наташа,
указав на пару припаркованных у
какого-то хлева машин.
В затхлом баре —
то ли пьяный, то ли по жизни сонный
бармен Себастиан с фингалом под
глазом. У него хотели взять ключи от
refugio, но он
сказал, что открыто. В прибежище
обнаружили приятную компанию:
Хорхе из Аргентины — актер и
преподаватель актерского
мастерства — и уже известный нам по
прошлому убежищу француз,
оказалось — из Бордо. Патрик,
симпатичный молодой парень с
коровьими глазами и полногубый, не
говорит ни по-каковски, кроме как
по-французски, мы с ним замаялись
объясняться. Он из дома уже давно, и
главный его вопрос: что будет после
Сантьяго? В каком смысле — попробуй
пойми, но что-то очень философское.
Художник. Рассказал, что сжег все
свое рисование у дороги, недавно.
Интересный человек, жалко, что
“немой”.
Хорхе первый раз в
Европе. Мне кажется, что логичнее
было бы ему, театральному человеку,
впервые выбравшись в Европу,
устремиться в Париж или в
какую-нибудь иную столицу искусств.
Он отвечает мне, что когда-то, когда
ему было пятнадцать лет, он услышал
о Дороге в Сантьяго и с тех пор это
стало для него самым желанным
путешествием. Хорхе, человек,
очутившийся в мечте своего детства,
лиричен, задумчив, общителен и —
счастлив.
Всю ночь было
впечатление, что ветер вот-вот
вышибет или окошко, или дверь. Ну, а
сейчас утро, но тот же ветер и дождь,
выйти мы пока не решаемся, хотя
ребята уже проснулись. А что будет
дальше — неизвестно.
***
Дальше было очень
хорошо. Перед выходом
обмундировались как следует, но
напрасно: небо заголубело и вскоре
совершенно избавилось от туч.
Правда, ветер по-прежнему холодный
и сильнейший — шапку не надеть:
срывает и уносит.
Так как наш
полусонный бармен, ясное дело, спал,
решили позавтракать в первой
деревне, которая попадется нам на
пути. Она оказалась получше, чем
наша Санта-Каталина. Встретили там
девушку-француженку в длинном
пончо, и Патрик заговорил, да еще
как бойко! Девушка возвращается
пешком из Сантьяго. Пьем кофе под
соломенным навесом, по стенам
развешаны сельхозорудия.
Хозяйка-толстушка говорит, что
сегодня ночью лег первый снег на
вершину Телено.
Наконец-то я нашла
людей, идущих в одинаковом со мной
ритме. Хорхе и Патрик бредут не
спеша, созерцая окрестности и
беседуя. Я с ними. Наташа скачет
впереди. Вдруг смотрим — за
поворотом сидит на пригорке с…
Катрин, Клаудией и собакой Чисной,
потерянными нами много дней назад.
Девчонки сошли с
паломнической дороги, путешествуют
по “альтернативным деревням” (мы
не очень в курсе, что это такое), и в
прибежища их уже не пускают.
Сегодня они (нашли когда!) первый
раз ночевали в открытом поле и всю
ночь продрожали от холода. Сейчас
держат путь в деревню хиппи, а
оттуда — в Португалию.
Студентки-биологини. Я их спрашиваю
со строгим видом: разве сейчас
каникулы? Они смеются и говорят, что
у них практика: наблюдают птичек в
поле. Такова европейская молодежь.
Все вместе
замечательно пообедали супом,
всякими кальмарами, котлетами,
картошкой фри. С кувшинчиком вина.
Патрик ест горячее впервые за три
недели. В чем нам признался с
набитым ртом и счастливым видом.
Девчонки долго отнекивались: мол,
нет денег, но мы уговорили их
плюнуть на деньги и разделить с
нами трапезу. Заводила пиршества —
Хорхе. Он, похоже, путешествует в
полное свое удовольствие.
— Женская дорога,
— делает вывод Хорхе, окинув
взглядом нашу обедающую компанию.
Топали все вместе.
Сегодня впору застрелиться:
приходится ломать язык с Патриком и
Катрин. В конце концов мы стали
настолько виртуозны, что
умудрились с Наташей рассказать
Патрику про Грибоедова, про “Горе
от ума” и про упомянутого там
“французика из Бордо”, описав весь
культурно-исторический контекст.
Проходим
заброшенную деревню Фонсебадон.
Девчонки изучают мятый клочок
бумажки с какой-то схемой. Вроде бы
здесь намечался быть бар, где они
должны спросить дорогу в деревню
хиппи. Но бара здесь быть не может —
здесь одни развалины, заросшие
колючками. Мы вчетвером
развалились отдыхать на солнышке, а
неутомимые девчонки решили пойти
на разведку в следующую деревню,
где мы и договорились с ними
увидеться, чтоб попрощаться, распив
бутылку хорошего вина.
Они ушли. Мы сидим
на солнышке возле рухнувшей
каменной стены. Вдруг видим идущего
по тропинке белокурого
светловолосого парня (“Похож на
меня”, — замечает Наташа), который
выбивает ладонью о донышко
жестяной банки марш. Решив, что
такому странному человеку можно
задать странный вопрос, спрашиваем
его, нет ли здесь случайно бара.
Оказывается, есть. Ни за что бы не
подумали.
Нашли среди
развалин. Средневековая
обстановка. На стенке висят
православные иконы (нарисованы
хиппи-полячкой). Свечи. Кряжистые
деревянные столы. За одним сидят
очень волосатые парни и девушка,
обвешанные побрякушками. Хозяин
открывает бар только для друзей —
специально приезжающих из своей
деревни хиппи. Они описали нам
дорогу и даже предлагали туда
подбросить. Где же наши девчонки?!
Пробуем сидр.
Патрик заводит речи про тамплиеров,
которые в свое время очень
активничали в этих глухих местах.
Доходим до
Железного креста — это
действительно железный крест, им
увенчан высоченный деревянный
столб, похожий на корабельную
мачту. Все сооружение высится на
горке, усыпанной камнями:
считается, что каждый проходящий
пилигрим кладет к подножию
булыжник. Одно из самых древних и
таинственных сооружений Дороги.
Столб весь — насколько хватает
человеческого роста или даже роста
двух человек, вставших друг другу
на плечи, — исписан на всех
мыслимых языках и завешан
талисманами. Мне больше всего
понравились чьи-то ботинки с дырами
на подметке. К нашему удивлению,
Патрик втыкает в столб масонский
циркуль. И дальше не идет: он
собрался ночевать в Манхарине
(который называет Манжарин) — там
держат прибежище масоны или, во
всяком случае, “сочувствующие”.
Это близко от Креста. Но прежде он
хочет в одиночестве посидеть у его
подножия.
Крест этот тоже
как-то связан с тамплиерами.
Мы втроем идем
дальше. Проходим тот самый Манжарин
с “масоном без фартука” (как
выразился Патрик) Томасом в
качестве hospitalero. Место на любителя.
Полусарай-полупещера. Холод.
Удобства “в поле”, куча каких-то
ремесленных инструментов,
волосатые личности. Черт знает что.
Томас дает нам
оптимистичные напутствия: дескать,
до Асебо совсем недалеко.
Идем под звездами.
По шоссе в горах. Наконец-то —
Асебо. Таверна Хосе. Спрашиваем
ключ от прибежища. Он говорит:
толкайте дверь и входите. (А
владелица “альтернативного”, за 500
песет, убежища, которое первым
попалось нам на дороге, строила
“предположения”, что бесплатное
прибежище Хосе закрыто.) Прибежище
очень симпатичное: старинный
деревенский дом с современными
удобствами. На втором этаже на
стене — выцветшие фамильные
документы начала века. Есть
обогреватель, а это большая
радость!
Устроившись,
пошли к Хосе в таверну. Он отпустил
помощника. Сидим вчетвером, он тут
же жарит в печке каштаны, и мы
треплемся о том — о сем, эти каштаны
поедая. Хосе хвастается своей
генеалогией: есть среди его
родственников и графья, и члены
известной фамилии Calvo, которая
пестрит на многих испанских
консервах. Его жена и двое детей
живут в Мадриде: семейная жизнь не
заладилась. А ему нравится жить
здесь. Хорхе заинтересовано
поддерживает беседу, я же сижу, как полено,
глаза слипаются.
Утром Хорхе
продолжает спать, он собирался
дождаться здесь Патрика, которому
как бы покровительствует. Мы же с
Наташей пьем кофе в таверне Хосе. Он
уже сгонял в лес за каштанами.
Выясняется, что он еще и “колдун”:
пальцами нас в лоб тыкал, научил, в
каком месте позитивной энергией
подзарядиться.
***
Идем на большой
высоте. Гряды гор встают одна за
другой до горизонта.
Собираем впрок
каштаны. Где будем проводить
следующую ночь — неизвестно, но в
любом случае уж каштаны-то на ужин
пожарим. Пока, бросив поклажу,
бродили у подножья одного
раскидистого каштана, приблудная
кошка, к тому же сиамская, ограбила
Наташу: съела пироженку, ловко
вытащив ее из кармана рюкзака. Мы бы
и не заметили, да подозрителен нам
стал внезапно умиротворенный вид
этого облизывающегося животного,
которое до того добрых четверть
часа бежало за нами по тропинке с
настырным мяуканьем.
На ветвях
деревьев висят куски пенопласта на
веревках и прочие странности.
Думали: священные деревья древних
кельтов — оказывается, чтоб
отпугивать диких кабанов, иначе они
все каштаны слопают, людям не
останется.
Долго
приближались к Понферраде кругами
— такова уж дорога.
Полуразвалившийся замок — якобы
тамплиеров, в чем местная научная
сотрудница пыталась нас
разубедить. Но нелегко
расставаться с красивой легендой.
По замку можно всласть полазить.
В здешнем убежище
надеялись найти старого нашего
знакомца — бородача Рафаэля,
именно сюда направлявшегося и
качестве hospitalero. В закрытую дверь были
воткнуты несколько записок для
него же. Но когда в положенные 15.00
пришел hospitalero, чтобы отпереть дверь,
мы увидели совсем другого человека.
На вопрос о Рафаэле он ответил, что
у того заболела мать и он срочно
уехал в Мадрид.
— А тебя как
зовут? — спросили мы.
— Габриэль, —
улыбнулся он. Что ж, тоже неплохо.
Габриэль два года
служил шофером у работника
российского посольства —
“фашиста”, как он говорит,
державшего его за “мусор”, хотя
дед Габриэля по отцовской линии был
графом, а дед и дядья по материнской
— алькальдами Севильи. А сам он
учился в одном колледже с принцем
Филиппом.
Сказал, что его
всего передергивает, когда он
слышит, как я произношу его имя: это
напоминает ему, как произносила его
жена русского начальника.
Спрашивает, почему мне нравятся
испанцы.
— Потому что у
меня не было шефа-испанца.
Сейчас у него
отпуск, а вообще-то занимается тем,
что по утрам водит автобус, а по
вечерам понемногу работает в
адвокатской конторе: в прошлом году
закончил юридический факультет. В
своем автобусе он тоже чувствует
себя как бы hospitalero.
В Понферраду
вдруг как с луны свалился Патрик.
Он, как ни странно, выжил в
Манжарине и даже остался очень
доволен: несмотря на холод, там
была, говорит, очень хорошая
атмосфера и — масонская еда: суп из
шампиньонов. Окончательно
выяснилось, что Патрик — масон. В
Бордо две тысячи масонов, сказал он,
а всего во Франции четыре тысячи.
Ложа в Бордо — самая старая.
(Большая трудность возникла со
словом “старая”: мы с Наташей
упорно не понимали, какая же
“самая” ложа Бордо, а когда Патрик,
человек, в
общем-то, сдержанный, стал ковылять
перед нами, изображая, будто бы
опирается на палку, — мы были
окончательно заинтригованы. На
наше счастье, мимо проходила сильно
простуженная девушка, которая
знала французский и разрешила
загадку.)
Как интересно
было бы поговорить с Патриком, если
бы было возможно. Однако вечером за
столом, когда он стал рассказывать,
откуда пошел обычай чокаться, я
единственная из всех
присутствующих его поняла.
— Ты знаешь
французский? — спросил меня
удивленно Габриель.
— Нет, просто мы
прошли с Патриком несколько дней.
А чокались
изначально — чтоб плеснуть друг
другу немного вина из своего
бокала. Дескать, не подлил ли ты мне
яду, дорогой хозяин?
Кстати, каштаны на
ужин мы так и не пожарили, зря
таскались с ними целый день. Плита
на кухне была отключена — после
того, как один французский пилигрим
учинил там по небрежности взрыв.
***
Встав в семь утра,
пошли на автобус, чтоб ехать в
Пьедрафиту. Херардо и Пабло
посоветовали нам проехать этот
отрезок пути на автобусе, потому
что здесь очень крутой подъем и мы
бы потеряли целый день.
Час пути, все
вверх и вверх. Пересекли границу
Галисии.
Пьедрафита —
очень маленький, но цивилизованный
городок высоко в горах. Мороз и
солнце.
Топаем по
направлению к Себрейро и по дороге
согреваемся до жары.
В Себрейро самая
старая церковь на всем пути, IX век.
Здесь останавливались
“католические короли” — Фернандо
и Исабель, — когда тоже паломничали
в Сантьяго.
Галисия
отличается от всего, что мы видели
до сих нор. Множество воды, ручьев:
страшенные, друидские какие-то
деревья.
Не остались в
убежище в Hospital de Condesa и пошли дальше, хотя
дело уже клонилось к вечеру. Наташа
осталась не слишком этим довольна,
и когда мы очутились в кромешной
тьме, не имея твердого
представления ни о направлении, ни
об оставшемся расстоянии, сразу
призналась, что злорадствует.
Нервно смеясь, мы
пробирались в непроницаемой
темноте. Можно было закрыть глаза —
ничего бы не изменилось, я
пробовала. В самых подозрительных
местах приходилось чиркать
спичкой, чтоб хоть что-нибудь
видеть. Может быть, по шоссе, под
открытым небом, было бы и светлее
идти, но только было мы по нему
отправились, — еще только начинало
смеркаться, — как подвернулся
добрый человек на тракторе и указал
нам более краткий путь — под сень
деревьев, шуршать листьями. Дорога
заглублена в землю, подобно
траншее, а кроны чудовищных
деревьев образовывают над нею
плотный свод. Похоже на туннель. Тут
же журчат ручьи, идем по чему-то
мягкому (когда дошли, выяснилось,
что ботинки лучше держать за
дверью, иначе будет стоять густой запах
фермы).
Выходя из тьмы на
огонь жилища, чтоб спросить дорогу,
напугали пару-тройку старичков. Все
отвечали нам, впрочем, очень
оптимистично. Тут вообще с
километрами какая-то путаница,
галисийские километры иногда явно
длиннее, а иногда короче
общепринятых.
Когда мы
выбрались наконец к цивилизации,
человек, заводивший машину возле
бара, опознал в нас пилигримок и
прервал свое занятие. Hospitalero Хесус. Пошел
показывать нам убежище и отпирать
кладовку с одеялами. Каждой дал по
три штуки. Обычная сцена удивления
по поводу того, из какой мы страны.
Мы закоченели абсолютно и пошли
отогреваться в бар. Я съела две
порции бесплотного супчика “Gallina
Вlаnса”, какой мы иногда для
скорости варим на даче. Наташа —
его же и макароны типа по-флотски.
Попили кофе и заплатили за все
бешеную сумму — по 800 песет с носа.
Обдираловка!
Сидела за
соседним столом компания наших же
братьев-пилигримов, болтали в
основном по-французски, хотя был
среди них и явный японец. Но мы были
вовсе вырубленными, для общения
непригодными, и пошли спать. Спали
как убитые до 9 (вдвоем в
четырехместной комнате), несмотря
на пушечное хлопанье
многочисленных архитектурно
непродуманных дверей. Когда встали,
оказалось, что никого уже нет.
Заметили в
аптечке бутылёк спирта и пожалели,
что не обнаружили его вчера, когда
не знали, как согреться.
***
Вышли в путь, и за
сегодняшний день ничего особо
примечательного не произошло. Пили
на стоянках вино и ели хлеб,
постоянно подбирали вкусные
яблоки. Так дошли до довольно
большого городка Саррия.
Самое
примечательное в тамошнем убежище
— hospitalero
Хосе, который нас совсем запугал.
Вначале сказал, чтоб мы не ходили по
ночам, не подсаживались в машины и
держались ближе к людям (будто знал,
что мы все делаем наоборот). Потом
спросил, не встречалась ли нам
такая-то девушка, которая села в
попутку и никто ее с тех пор не
видел. Затем рассказал страшилку
про бразильца, у которого в
Санто-Доминго украли “мочилу” с
деньгами и документами.
Мы оставили под
его присмотром наши вещи, сходили
перекусить и стали с ним прощаться,
чтобы идти за четыре километра в
Барбадело. Тогда он нам сообщил, что
именно на этом участке дороги одна
девушка присела отдохнуть, сняла
рюкзак и больше его не видела. А
когда мы хотели уточнить дорогу, он
начал с того, что идти придется
через кладбище.
Хосе этот —
заросший черными волосьями тип с
горящими глазами, весь увешанный
ракушками разных мастей. На
прощанье потрепал меня по щеке.
В глубине
помещения галдели французы. Не дай
бог ночевать в таком месте! Мы
благополучно дошли до Барбадело в
начинающейся темноте, но по более
или менее приличной проселочной
дороге. Тут кроме нас — четверо:
велосипедист-молчун, пожилой
смешной француз Жан и еще два
пилигрима, которых мы пока не
видели: сидят где-нибудь в баре.
Общение с французами каждый раз
оказывается самым сложным, раньше я
всегда считала, что испанцы и
французы должны хотя бы отчасти
понимать друг друга, но ничего
подобного.
Увидели в
регистрационной книге, что два дня
назад здесь ночевали наши
мексиканки.
***
GUILLЕRMO WATT
PEREGRINO
ABRAZO A DIOS A LOS 69 ANOS
EL 25 DE AGOSTO DE 1993 ANO SANTO
VIVAS IN CRISTO
Этот могильный
памятник мы встретили по дороге в
Санта-Ирэну.
Сейчас я лежу на
кровати в почти пустом убежище в
Санта-Ирэне, куда мы прибыли, как
водится, уже в темноте, тогда как
все нормальные люди, не склонные к
лунатизму, остались на ночь в Арсуа.
Здесь мы первым делом обнаружили
Катрин из Берлина, которая учится
живописи и прекрасно говорит
по-испански. Мы с ней потрепались,
пока она пребывала в
горизонтальном положении на
кровати, но когда она встала и
выпрямилась во весь свой
189-санитметровый рост, общаться
стало как-то несподручно.
Пытаюсь
вспомнить, что было после
Барбадело, то есть в прошедшие два
дня. Выйдя из Барбадело, весь день
шли при дожде и по каким-то все
коровникам. Познакомились с целой
кучей людей. Дело в том, что от
Саррии отсчитываются последние сто
километров до Сантьяго, и по
правилам, для того чтобы
паломничество тебе “засчиталось”,
надо пройти, по меньшей мере, эти
сто километров. Так что этот
отрезок пути самый многолюдный.
Познакомились с
самоуверенным пожилым господином
Хосе, родившимся на Кубе и жившим в
Майами (из убежденных “гуанос”). Он
идет в компании с тремя
прибившимися к нему испанскими
женщинами бальзаковского возраста.
Познакомились с
путешествующими парой молодым
парнем Начо и старичком из Малаги
Пако. Пако знает русскую фразу
“добрый вечер” и применяет ее во
всех случаях жизни. Попросил Наташу
сфотографировать его: она
возвращает фотоаппарат, — он
благодарит: “Добрый вечер”. Наташа очень
приглянулась и Хосе, и Пако, так что
компания нам обеспечена надолго.
Познакомились с
группой из трех галисиек. Эти
вообще ушли недалеко от дома.
Познакомились с
“дедушкой и внуком”, которые на
следующий день оказались
мексиканцем Родриго, изучающим
криминологию в Бильбао, и его
другом Альфонсо, в Бильбао
родившимся. Я, не подумав,
рассказала им, что мы принимали их
за деда с внуком. С тех пор мы их не
видели.
Познакомились с
молчаливым Бруно — неизвестно
откуда.
Миновали
приличный городок Портомарин и
заночевали в малопривлекательном
Вентас-де-Нарон, где путь к refugio
указал нам деревенский дурачок. В
Портомарине в регистрационной
книге обнаружили новые следы
мексиканок, причем в графе
“Boзраст” Патрисия поставила 42
года, а Гуадалупе — 43 (тогда как первой 48, а
второй явно за 50).
***
Пейзаж следующего
дня отличался густейшим туманом.
Было воскресенье, к тому же
выходные примкнули к какому-то
мадридскому празднику, так что по
дороге шла сплошная демонстрация.
Толпа подростков с автобусом
поддержки, сотовыми телефонами и
картами. Что-то вроде “зарницы”:
разбились на группочки и пошли по
азимуту. В силу нашей
общительности, мы связались с одной
такой группочкой — себе на голову.
В результате эти дети как-то так
устроили, что мы пошли у них на поводу. А когда
вместе заблудились, главный послал
нас разведывать в одном
направлении, а они пошли в другом.
Главный сказал, что если они найдут
указатель, то свистнут нам в
свисток, чтоб мы шли к ним.
Свистнули. Мы рванули поперек
зарослей. Я два раза толкнулась
носом в землю: прыгать через ручей с
“мочилой” за спиной опасно.
Весело. Теперь на скуле синяк.
Еще до этих
похождений пообедали в
Палас-до-Рой. Впервые после
вступления на галисийскую землю
поели самое знаменитое здешнее
блюдо — “pulpo”, осьминога.
Разыскивая
прибежище в городе Мелила,
познакомились — прямо на ходу — с
немцем Хансом и бразильянкой
Анджеликой, не на шутку толстой и
веселой, уверенной, что все, кто
мало-мальски понимает по-испански,
должны понимать и по-португальски,
и болтающей без умолку. Она
ветеринар, специализирующийся на
лошадях, в частности, на лошадином
массаже. Потому вечером в refugio она проделала массаж
ног всем испанским женщинам
бальзаковского возраста, которые
едва доползли до ночлега под
руководством майамца Хосе.
Потом с
Анджеликой и Хансом мы праздновали
в одном кабачке 7 ноября. Пили
галисийское же знаменитое белое
вино Ribeiro с
картошкой, шкварками и прочими
закусками. Ханс очень симпатичный,
по профессии и образованию —
социальный работник, из Мюнхена,
паломник-ветеран: это его четвертое
путешествие.
Таковы были эти
два дня. Кстати, сегодня в Арсуа
обнаружили запись, сделанную
накануне Патрисией. Куда она дела
Гуадалупу? Загадка.
3aвтра — Сантьяго.
***
Как бы не так.
Проснулась я утром в Санта-Ирэне в
ужасном состоянии. Похоже, что-то с
давлением, хотя раньше ничего
такого за мной не водилось. А может,
чисто психологическая штука —
конец пути. В результате брели
медленно, все время
останавливались отдыхать, падали
на любые поляны. День
пронзительно-яркий, от облезших
эвкалиптовых стволов рябит в
глазах.
Дошли до
Монте-де-Госо и не знали, то ли
осесть там на ночь, то ли морально
не очень готовыми идти в Сантьяго.
Сидим в кафе огромного тамошнего
кампаменто1 с несносным майамцем,
который уже тут как тут, и вдруг я
вижу — боже мой! — несчастная,
уставшая, на себя не похожая
мексиканка наша Гуадалупе тащится
мимо, ничего вокруг не замечая.
Майамец как раз в этот момент
развивал идею об интеллектуальной
и моральной недостаточности
“цветных”, а я тихо злилась,
придумывая, что бы такое
поязвительнее ему на это сказать. И
тут вижу Гуадалупе, вскакиваю и
бросаюсь ей на шею (а надо сказать,
что Гуадалупе обладает типичным
индейским профилем, и Патрисия
тоже, но в той еще китайщинка
присутствует).
Неподалеку и
Патрисия борется с автоматической
стиральной машиной.
Конечно, мы
остались в Монте-де-Госо. Тем более,
завтра у Гуадалупе день рождения,
уж не знаю, право, сколько ей годков.
Ночью стою на горе
Монте-де-Госо. “Гора ликования” —
переводится ее название. С вершины
этой горы пилигримам впервые
открывается вид на Сантьяго.
Сейчас, ночью, это спутанные нити
желтых огней. Вид как с вертолета.
Говорят, что в стародавние времена
странники валились здесь на колени
и уливались слезами счастья.
Понятно: раньше и дорога была много
опаснее и тяжелее, и
люди были более экзальтированные.
Современный
паломник сдержан, он (обычно) не
воздевает рук к небу и не возносит
хвалы всем святым. Мотивы,
толкнувшие его в путь, не всегда
ясны ему самому. И теперь ему
неясно, достигнута ли цель. Он
наивно пытается ощутить изменения,
произошедшие внутри него, но,
вероятнее всего, изменения эти он
заметит не сегодня и не завтра и,
более того, — совсем не такие, как
ожидал. И желание, которое он
загадает завтра в кафедральном
соборе Сантьяго, обняв по традиции
статую апостола (непременный
языческий довесок к догматическим
ритуалам), скорее всего, сбудется,
но сбудется с каким-нибудь таким
вывертом, что он его и не узнает.
Я всматриваюсь в
этот город, который люблю, потому
что мне есть за что его любить, и
который не видела два года. Это
похоже на ожидание встречи с
любимым человеком при таком
стечении обстоятельств, которое
подталкивает к принятию важных
решений. Ты рад, но тревожен и
собран. “Что будет после
Сантьяго?”
***
Мы с Наташей,
майамец Хосе и Патрисия (без
Гуадалупы, так как та была не в
состоянии) собрались съездить в
Финистерре.
Финистерре
переводится как “конец земли”, и
этим все сказано. Это скалистый мыс,
вдающийся в Атлантический океан.
Стоя на нем и вглядываясь в
горизонт, ты понимаешь, что дальше
до самой Америки — только вода и
вода.
Раньше, посетив
Сантьяго, паломники доходили до
берега океана (а это еще пара дней
пути) и брали на память створку
раковины, поэтому ракушка — символ
паломничества. Шли до океана не
просто по инерции, а повинуясь
древнему инстинкту идти дальше и
дальше в том направлении.
Говорят, что
дорога, ведущая в Финистерре,
называлась у древних кельтов
Дорогой смерти, потому что смерть
они принимали в водах океана. Но это
скорее из области мифологии. Кельты
нынче в моде.
Коварный hospitalero из Монте-де-Госо, румын
Чиприано (румын! Зря я накануне
вечером тренировала Наташу
спрашивать по-итальянски: “Ты
итальянец?”), дал нам ложную
информацию: дескать, первый автобус
отходит от Монте-де-Гoco в 7.30 утра, а
значит, мы успеваем доехать до
автостанции в Сантьяго и сесть в
автобус до Финистерре, который, в
свою очередь, отходит в 8.10.
Зря ждали автобус,
встав в полседьмого (а чего нам это
стоило). Автобуса не было
безнадежно. “Одинокий волк” (так
гордо характеризует себя майамец)
развлекал девушек и хоть бы
почесался что-нибудь уточнить в
открытой уже в тот ранний час
конторе, как раз возле которой, по
идее, автобус должен был
остановиться. Пришлось идти мне и
объясняться на моем испанском,
оставляющем много желать.
Оказалось, первый автобус проходит
здесь в 8.10. И знай мы это раньше,
нашли бы другой способ добраться до
автовокзала.
Пока ждали
автобус на Монте-де-Госо, я вовсю
сочиняла для майамца историю, что,
мол, работаю в полиции, под моим
началом две тысячи полицейских,
лишь тридцать из которых женщины,
что выбиваю 10 очков из 10 при
стрельбе из пистолета и т.д. Не знаю,
что это на меня нашло. Скорее всего,
таким странным образом выразилась
моя досада на этого человека,
который все время оказывался рядом
с нами и все время пытался в
самодовольной манере изложить нам
свои взгляды на жизнь. Причем, с
моей точки зрения, они были
настолько странными, что даже
спорить-то не хотелось.
И вот я
вдохновенно вру в стиле
американского боевика.
Женщина-полицейский. Майамец
охотно поддерживает разговор,
интересуется у меня марками оружия
и вроде бы верит. Но, конечно, не так
прост он, чтоб верить: умело
подыгрывает. Зато наивная
“психологиня” Патрисия слушала с
широко открытыми глазами и
спросила потом в автобусе
доверительно, когда мы уселись
рядом на сиденье: значит, мне
удается совмещать работу в полиции
с работой в университете? Как она
опешила, когда я ответила ей, что
это была шутка! (А сама-то заливала
мне, когда мы гуляли по Леону, про
свои многочисленные предыдущие
жизни, которые она якобы
превосходно помнит!).
В общем, со всеми
этими сильно крутыми, но
нерасторопными “одинокими
волками” мы опоздали на автобус в
Финистерре. Следующий — за полдень.
Майамец с Патрисией поехали вместо
Финистерре в Луго (и в добрый путь!),
мы же решили планы свои не менять и
все-таки отправиться на “конец
земли”.
В Финистерре мы не
сделали одно важное дело, как
выяснилось позже: не сожгли по
традиции свою одежду, обветшавшую в
паломничестве (а ведь и правда
нашлось бы что сжечь).
Потом по привычке
пешком отправились за двадцать
километров в городок Коркубьон, где
нас ждали в одном дружеском доме.
Шли по безлюдным в это время года
пляжам, по лесам, под звездами.
Миллионы ракушек.
***
К вечеру
следующего дня вернулись в
Сантьяго. Наташа связалась с
французами, они приняли ее в свою
галдящую стайку, передвигается в
пространстве с ними. Потом она, как
разведчик, вернувшийся с задания,
рассказывала, что французы:
а) осмеивают все
подряд;
б) по
паломническому пути они идут в
основном с матримониальными целями
(вот не было такого пунктика в
ронсевальской анкете).
Гуляю по ночному
желто-огненному Сантьяго. Хочу
пойти ночевать за пять километров в
уже привычное Монте-де-Госо. Но —
встречаю бразильянку Анджелику,
ожидающую на Кафедральной площади
Ханса. С их позволения,
присоединяюсь к ним. Вместе пьем
пиво и беседуем о том — о сем. Из
этого разговора, в частности,
выясняется, что пилигримы обладают
правом три дня бесплатно кушать по
полной программе в каком-то
ресторане, а первые пришедшие утром
в город несколько человек могут
ночевать в роскошной гостинице
прямо перед главными воротами
Кафедраля. Но главное — не эта
информация, а наш долгий разговор
“за жизнь”. Все мы находимся в
необычайно чувствительном
состоянии людей, выходящих из
золотого сна, вспоминающих
реальность, но видящих ее новыми
глазами.
Идем вместе
ночевать в Seminario Menor (мне все равно: мой
рюкзак лежит на автостанции в
камере хранения, я живу налегке).
Замечательная, небывалая ночевка.
На первом и втором этажах — учебные
классы, огромное гулкое помещение
над ними, разделенное колоннами,
уставлено рядами низеньких коек с
одеялами. Как в казарме, но —
хорошо. Семинария стоит на холме, и
если ты отодвинешь тяжелую черную
штору, то увидишь из окна город в
зареве ночных огней.
По идее, семинария
закрывается в двенадцать, но на
практике хождение продолжается всю
ночь. Здесь царит полная, хотя и
вполне благопристойная, анархия.
Паломники живут здесь сколько
хотят, поэтому встречаешь
множество людей, которые либо
перегнали тебя в пути, либо,
наоборот, отстали где-то по дороге.
В этом всеобщем
приюте я встретила, например, hospitalero Хосе из Саррии,
который теперь уже сам превратился
в паломника. Говорю ему: вот я —
живая, не ограбленная, не убитая. А
он в своем репертуаре — отвечает
так мрачно: не ты, так другая.
(Встретила его и
Наташа. Заявившись в семинарию
ночью, она легла спать, не
разобравшись в темноте, что эта
кровать уже занята. Еще более
глубокой ночью сквозь сон она
слышала чье-то ворчание, но ей и в
голову не пришло, что оно
относилось к ней. Утром она
обнаружила спящего рядом на полу
“законного” хозяина койки. Это был
hospitalero Xoce.)
В умывалке я
наткнулась на Патрика. Он на
удивление весел и легкомыслен:
очарованный странник, каким я его
знавала, исчез. В выходные за ним
заезжает приятель на машине, и они
возвращаются во Францию.
Убежище так
велико, что даже Наташу я случайно
встретила на улице, внутри же
семинарии что-то ее не замечала.
— Знаешь, кого я
видела? Хуана! — говорит она мне.
— Хуана?!
— Тебе привет.
Последнее мое
знакомство —
студенты-латиноамериканцы Луис и
Клаудио, того же типа, что и первый
наш “дорожный” знакомый —
безвозвратно растворившийся в
пространстве и времени Федерико.
Топают бесплатно завтракать. Очень
агитируют меня пойти с ними, но у
меня нет времени: я должна купить
подарки домой и отправляться на
автостанцию, чтоб покинуть славный
город Сантьяго.
…И вот сейчас я
еду в автобусе в Мадрид.
— современная индульгенция
P.S. В
Сантьяго мы вошли на следующее утро
после ночи в Монте-де-Госо.
Святые Ворота и
все такое. Обнимаем апостола. Идем в
специальную контору получать
сертификаты о том, что мы совершили
паломничество. Бумага написана на
латыни. Затруднение: как будет мое
имя в винительном падеже?
В 12.00 месса для
пилигримов. Признания некоей
девушки-бразильянки (она их
сочиняла утром в Монте-де-Госо — в
пустынном большом кафе сидела
одиноко за столиком, готовилась).
Она выступает как бы от имени всех
пришедших в этот день пилигримов,
рассказывая звенящим голосом, как
много ей дала Дорога. Проповедь
священника с сильным уклоном в
экологию. Полет под сводами
Кафедраля огромнейшего кадила,
которое раскачивают с помощью
блоков и канатов несколько дюжих
клириков. Впечатляет. Восхищенные
мокрые лица, как подсолнухи,
поворачиваются на тяжело летящее и
курящееся кадило. Паломники с
“мочилами” и
посохами, в пыльных башмаках —
герои дня. Мой рюкзак остался в
Монте-де-Госо, я стою в толпе
обычных прихожан, ничто не выдает
во мне пилигрима. Героем дня я быть
не люблю. А потом, я полна странного
ощущения, что все еще только
начинается, и это не дает мне
расслабиться.
…Еду. Ливень
стирает пейзажи.