Илья Канторович
Илья Канторович
родился в 1975 году в Калининграде.
Закончил Уральскую
государственную медицискую
академию. Работает анестезиологом.
Публикуется впервые.
Песочный
человек
На старой
булыжной улочке вязов, лип и
осокорей,
В ветхом замшелом флигеле под
черепичной крышею
Жил человек неуклюжий, странный,
росту высокого,
Драный носил камизол и шляпу, от
времени рыжую.
В час, когда
горожане пили со сливками кофий,
Он возвращался домой с ночных
шатаний по городу
И часто, под нос бормоча какую-то
филозофию,
В окна почетных граждан кивал
уморительно гордо.
Когда же тяжелая
бронза литыми колесами с ратуши
Катила в улицы полдень, но, впрочем,
бывало, и полночь,
Тогда на пыльный чердак, как вор,
задыхаясь и радуясь,
Он еле влачил глаза свои, как бочки
слезами полные.
И так же, как бочки
— кильками, латынью стихов наполнен,
Второй пергаментный гроссбух от
крыс висел над окном,
А первый, однажды утерянный, давно
был издан в Сорбонне
И в узких кругах прославился как
анонимный канон.
…В лицо его знали
многие, но из брезгливой жалости
Глаза отводили прочь, заслышав шаги
сочинителя,
И он это знал и был доволен,
поскольку не жаловал
Соседей своих как субъектов
разумных эрго действительных.
Любил он только
детей, их взоры точные, дивные!
И, спрятавшись между лип, часами
блаженно вслушивался
В их разговоры и, кстати же,
сравнивал эффективность
Своих исчерпанных глаз с их
свежими, непослушными.
Лоскутья плоти
его сохли на ребрах, и в щели
Сочилась душа сукровицей, забытая
небом самим,
Его не значилось в Списке — вот
Божие попущение,
Ему позволявшее делать, что
недоступно иным:
Так, по смутным
свидетельствам, глухой октябрьской
ночью
Он гулко входил по лесенкам в тихие
спальни детей,
Бросал им в лицо песок и кровью
залитые очи
Вытаскивал ловкими пальцами, как
рыбок из влажных сетей.
Подобная чушь по
осени нередко детям мерещилась,
И многие, так рыдая, бросались в
постель к родителям,
Потом они засыпали, а утром —
странная вещь! —
Все им казалось тусклым, что бы они
ни видели.
А поелику сей бич
владел городком и далее,
Детский взор сочинителя сиял
неслыханным гением,
Но чем быстрей и несметней строки с
пера бежали,
Тем туже сжималась петля ненависти
и презрения.
Уже мостовая
качалась, точно канат над
пропастью,
Уже почти загоралась земля под
ногой захватчика,
И беззащитные синие очи читали с
робостью
На тихих лицах слепцов судьбу, ему
предназначенную,
Ему и книгам его,
равных которым не было,
В которых столько страниц, сколько
миров украденных
Хирургом у спящего нищего, что
зрелищ для пальцев требовал,
Наощупь зная во сне, что надо
поджарить гадину!
Поджарить и
быстро съесть — добавил бы я
уклончиво,
Поскольку костер горяч, и пятки
начали лопаться,
Что, в общем, ужасно больно — а
третья книга не кончена,
Но вырастет в них сама, если жаркое
слопают.