Игорь
Альмечитов
Лабиринт
Карманы были
привычно пусты. Сырой ветер все так
же дул в лицо, цепляясь за волосы,
уже основательно отросшие. Денег на
стрижку не было. Впрочем, и
прикрывать голову ему никогда не
нравилось. Он любил ветер.
Нравилось приходить домой
основательно промерзшим, чтобы не
оставалось ни мыслей, ни желаний.
Уже с закрытыми глазами чистить
зубы и залезать под одеяло со
смутной надеждой на следующий день.
Центр города был
так же сер, как и обычно зимой. Все
же что-то иногда радовало. Люди,
пожалуй, ожидание новой встречи,
улыбки, может быть, — тоже неплохо.
И город, и страна выкачивали все
силы. Хотелось куда-то отсюда, но
точного места в воображении не
возникало.
Попытки
заработать, как всегда, были
бесплодны. Усталость, когда еще нет
и тридцати. Приходилось заставлять
себя каждый новый день вставать,
умываться и надеяться на что-то.
Давно приходили мысли заработать
один раз прилично, просто убив
кого-нибудь, кто того стоит.
Принципы, если и существовали
когда-то, сейчас оставались пустыми
словами.
Что мешало? Найти
того, кто сразу мог дать много, и
больше не требовать. Нужно было
заработать только на спокойствие.
Отражением
внешней жизни появилась привычка
думать диалогами.
Так что мешало? Не
хотелось пачкаться. Отсутствие
моральных основ не тяготило. Не
пугала ответственность или
возможные моральные установки.
Просто не хотелось пачкаться. Хотя,
все же заманчиво. Всего один раз,
чтобы не повторяться. Воли бы
хватило.
Пачкаться не
хотелось, но каждый день мысль
возвращалась все настойчивей.
Зачем именно убивать? Возвращаться
к современному способу ведения дел
не было желания. Бесплодные усилия
надоели и не оправдывали себя.
Время уходило.
Хороший враг —
мертвый. Предыдущий, далеко не
позитивный опыт был тому
подтверждением. То, что кто-то мог
стать врагом впоследствии, не
вызывало сомнения. Это были деньги,
с которыми никто не шутил. Поэтому
проще было закончить чем-то
определенным.
Но не хотелось
пачкаться…
В последнее время
даже сны большей частью были
путающие. Хотя сравнивать было не с
чем. Сколько он помнил себя, всегда
что-то тяготило, особенно во снах. И
все же часто находилось что-нибудь
неплохое. Может, по сравнению
плохого с еще более худшим.
Нет, случалось и
действительно неплохое. Бывало, во
снах он говорил по-английски.
Радовала больше не отрешенность от
этой жизни, а, скорее, достижимость
и ожидание нового.
Что же
останавливало? Привычная русская
лень, неспособность начать дело?
Пожалуй.
Обращаться к себе
в третьем лице становилось
привычкой. Как удивился бы
кто-нибудь, услышав его спокойные и
циничные размышления о жизни и
смерти. Смерти чужой, конечно. Хотя
он не боялся и своей. В чем была
ценность жизни? И сколько она
стоила? Да и стоила ли она чего-то в
действительности? Сомнительно.
…Прочитанные
книги поставили изрядный барьер в
отношениях с миром. Перебираться с
одной стороны на другую пришлось
слишком долго. И сейчас он не знал
точно, где находился. Сознание все
еще было грудой
развалин. Хотя время еще было… Не
хотелось пачкаться…
…Это был уже
второй день, как он наблюдал за
людьми именно с этой целью. Все же
он сумел пересилить себя. Что-то
должно было произойти. Почему не
это? В конце концов, он имел равные
шансы на успех и неудачу. Неплохо
для начала. Если учесть все, что
возможно, и оставить место для того,
что учесть просто невозможно —
досадных случайностей, шансы могли
неимоверно вырасти. Скажем, один к
десяти. Одна никчемная жизнь на
другую, вероятно, такую же
никчемную, но прожитую с большим
смыслом. Хотелось бы надеяться.
Неужели, совершив
преступление, он будет всю жизнь
раскаиваться? Что ж, по крайней
мере, у него была возможность
проверить. Хотя, вряд ли. Как раз то,
что это сделано, чтобы никогда
больше не произойти, и вызывало
чувство уверенности в себе, даже
гордости.
Впрочем, он не
мучил себя моральными терзаниями
вроде героев Достоевского. Мысли
шли параллельно ему, не
соприкасаясь с сутью обдуманного и
решенного.
Пятый? Шестой
день? Он уже не считал. Да и
отправной точки нигде не было.
Просто восприятие поменяло угол.
По-прежнему не тратя времени на
обдумывание деталей, он наблюдал.
Одно из немногого, чему он научился.
Плюс терпение. Что ж, уже достаточно
для начала. Жаль, что у него оно
приняло такую искривленную с одной
стороны и сомнительно-короткую с
другой форму. Хотя “жаль”, наверно,
не подходило —
не хотелось пачкаться.
Люди, имеющие
несколько тысяч долларов наличными
сразу, — те, что покупали и
продавали их. Десятки проходных
персонажей в день, сотни в неделю,
возможно, тысячи в месяц. Едва ли
его лицо всплывет в этом
бесконечном потоке. К тому же пара
месяцев — достаточное время, чтобы
его лицо затерялось на фоне других.
Приходилось
ставить не на что-то в отдельности,
а на все сразу, просчитывая даже
неучтенные случайности.
Он нашел нужных
людей и умел наблюдать. Идея не
становилась навязчивой — жизнь
текла так же неторопливо и
размеренно. Ожидание даже
возможного провала не пугало; все
же, он ставил на другое. То, что
искать именно его не будут, он не
сомневался. Он был гастролером,
случайным, ни с кем не связанным
человеком в этих кругах… Милиция
перегружена подобным. Бандиты, если
и найдутся такие, будут искать не
того, кто сделал, а скорее того, кто
начал тратить. Здесь он был спокоен.
Оставалось узнать с достоверностью
до минут, когда деньги будут в
карманах у того, на ком он
остановился. Кроме периодического
и систематического наблюдения,
ничего не оставалось. Ждать он умел.
В конце концов,
это было просто очередное дело. Не
лучше и не хуже любого другого. Еще
один этап в жизни. И он пытался
относиться к нему добросовестно.
Одежда и обувь после всего,
естественно, пойдут в огонь,
поэтому выбрать нужно что-то
нейтральное — что не будет
выделяться на улице и что не жалко
будет сжечь. Еще то, что уйдет
незамеченным из дома.
Он пытался
застраховать себя даже с этой
стороны, зная, как давно забытое
всплывает в самые неподходящие
моменты, иногда спустя многие годы.
Было что-то еще, в
чем он не хотел себе признаваться,
что подтолкнуло к окончательному
решению. Он не любил возвращаться к
этому, наперед зная, что пьянящее
ощущение риска может поглотить его,
не оставив места холодной и
расчетливой логике. Ощущение
прыжка в омут, не зная, вынырнешь
или нет. До сих пор он выныривал. С
большими или меньшими потерями. По
большому счету, ему всегда везло.
Точнее, он просто не проигрывал —
жизнь еще не
сломала его. Или он сам был
настолько силен, что не поддался ей?
Он не знал и даже не задумывался над
этим, научившись относиться ко
всему равнодушно. Наверно, оттого и
чужая жизнь стала в один ряд с
прочим, ничем не выделяясь на общем
безликом фоне того, что проходило
перед глазами.
…Привычные к
деньгам пальцы моментально
отсчитали нужную сумму, ощупали его
одинокую двадцатку и выжидательно
замерли.
Замерзшие руки
неуклюже перекладывали купюры из
одной стопки в другую… “Все в
порядке?” Он кивнул, не глядя в
глаза, — не хотелось — боялся
рассмеяться. Он уже представил себе
контраст между ним, стоящим
напротив, с бегающими глазами, и им
же, мертвым, месяца через два. Да,
деньги были здесь, в общем-то, уже
его. Осталось лишь подождать
некоторое время.
Человек был уже
мертв, даже не зная об этом. Все это
напоминало детскую игру. Только
масштабы были другие.
“Take care…” Он
улыбнулся от неожиданной
двусмысленности. “Что?”— не понял
тот. “Спасибо”. “А-а”.
Он повернулся и
пошел прочь. Что ж, часть уже
сделана. Оставалось ждать.
И все-таки ему
определенно везло. Приходилось
надеяться на случай. Это не было
даже тактикой, просто ожидание.
Можно было ждать годы и безуспешно.
Но ему везло. Что-то их
действительно связывало. Жизнь,
наверно. Неожиданная мысль
заставила улыбнуться.
Прошло больше
двух недель с тех пор, как он
поменял деньги. Сейчас они ехали в
одной маршрутке. Странно, казалось,
подобные типы должны иметь машины…
Конечно, человек мог ехать и не
домой, но после целого дня работы…
Он улыбнулся опять. Работы… Хотя
то, чем он сейчас занимался, тоже
было в некотором смысле работой.
…Обычно под вечер
люди возвращаются домой.
Они вышли на одной
остановке, и он проводил его до
подъезда. Второй этаж. Тот даже не
обернулся. Что ж, по крайней мере,
уже есть от чего отталкиваться…
И все же иногда
появлялось знакомое чувство
неоправданности всего предприятия.
Но удобнее было считать это
минутами слабости, поэтому в такое
время он просто направлял мысль в
другое русло.
Он часто ловил
себя на мысли, что постоянно
необоснованно улыбается.
Интересно, как это выглядело со
стороны. Глупо, вероятно. Впрочем,
он давно уже отучился считаться с
мнением других в таких мелочах.
…Ясно было, что
деньги не сделают его счастливее,
так же, как и богаче. Но что-то они
все же принесут.
Просто это дело,
как и любое другое, требовало
логического завершения. Можно было
поставить точку прямо сейчас, не
продолжая ничего. Тоже решение. Но
достаточно однобокое, размышляя
отвлеченно, то, к чему все равно
пришлось бы вернуться рано или
поздно. Это было не проявление воли,
а лишь попытка обосновать
бездействие и трусость.
Нужны были
определенность и твердое решение.
Сейчас отступить означало
проиграть, даже не успев ничего
начать.
Странный способ
встать на ноги, хотя и далеко не
новый.
Он позволял
мыслям свободно бродить, не
ограничивая их, зная, что все равно
придется вернуться к той же мертвой
точке, с которой он начал несколько
недель назад…
Он улыбался,
наблюдая за знакомыми аргументами,
но сейчас они были не больше, чем
постоянным атрибутом внутреннего
диалога, — улыбка предназначалась
не им, а принятому решению.
Становилось
смешно от оправданий и доводов,
приводимых себе же. Все свое
внимание он фокусировал на себе, не
будучи эгоистом. Выглядело все это
наверняка забавно, хотя себя он
знал и уже давно не удивлялся.
Хотелось, пусть
ненадолго, воспитать в себе
искусственную злость, расставшись
с близкими людьми, так, чтобы вне
его не осталось резервов, на
которые можно было бы положиться.
Еще, пожалуй, чтобы не испытывать ни
сожаления, ни жалости к себе.
Прошлое перечеркивалось только
ради настоящего, хотя за свое
будущее он не дал бы сейчас и
ломаного гроша.
Было, наверно, еще
подсознательное наслаждение
причиняемыми себе страданиями. Но
на потворство ему не было ни
времени, ни желания.
Любое решение
несло в себе ошибку, сейчас или
позже, каким-то образом отражаясь
на окружающих. Значит, критерий был
в самом поступке и его
последствиях, поскольку
безошибочно только бездействие…
Хотя, нет, бездействие еще более
ошибочно. Кроме того, рождает
сожаления и неудовлетворенность…
Уже не
сдерживаясь, он весело засмеялся.
Он опять возвращался к тому, с чего
начинал. Верно было только
собственное решение, однажды
принятое и несгибаемое. Была еще
этическая сторона, по сути, еще
более эфемерная, чем все остальное.
Но к ней он даже не обращался.
Много раз он
размышлял об оружии, но поначалу к
чему-то определенному так и не
пришел. Удобнее всего был пистолет,
но денег на него не было. К тому же
протянулась бы еще одна нить между
ним и убийством. Пусть
предполагаемая, но принимать
решения и учитывать случайности
нужно сразу, чтобы не возвращаться
к ним впоследствии… Оставался нож.
Близость контакта не пугала —
крови он не боялся.
Достать нож
необходимо было в том месте, с
которым его не связывало абсолютно
ничего, даже случайное знакомство.
Все-таки время у него еще было.
И здесь ему опять
повезло. Хотя, возможно, он все
отдавал делу, и оно платило ему тем
же. Впрочем, вероятнее всего, он был
настроен на определенную волну, и
мысль была нацелена на то, в чем он
больше всего нуждался…
В столовой, куда
он зашел поесть, продавец оставил
на прилавке большой разделочный
нож. Вместе с блюдами он положил его
на поднос, сдвинул тарелки и сел за
стол. Никто ничего не заметил.
Пусть медленно, но
все шло к завершению. Без малейших
пока затруднений. Он знал, что масса
непредвиденного произойдет именно
в последний момент, а также позже. И
все же отсутствие отрицательных
факторов отчасти пугало. Все было
слишком хорошо, чтобы продолжаться
долго.
Часами — гуляя
или лежа на кровати — он обдумывал
решающие мгновения, находя
неточности в своих действиях и
предыдущих расчетах.
Карманы должны
быть пусты, ботинки на шнурках, и
одежда без пуговиц. Нож привязан к
предплечью. Скорее всего, придется
войти в квартиру, но начнется все
еще на лестнице. Предположительно,
в квартире будет один человек. Если
же квартира будет не пуста… Н-да,
придется подчищать все на месте…
Предположительно,
никто не хватится человека до утра,
и тем не менее, нужно будет покинуть
квартиру через десять-двенадцать
минут. Достаточно, чтобы взять
деньги и проверить, не осталось ли
улик. Если денег окажется много,
изрядную часть придется оставить.
Впрочем, всех улик
невозможно избежать — само
преступление уже улика. Если же его
трюк с деньгами поймут, по крайней
мере, он выиграет некоторое время.
Нож надо взять с собой — где-нибудь
по дороге воткнет глубоко в землю.
Кроме того, далеко нужно будет уйти
пешком, потом, по меньшей мере,
поменять четыре-пять машин и,
наконец, домой опять идти пешком.
Достаточно близко к дому и
достаточно далеко от последнего
места контакта с людьми
непосредственно после убийства…
Он произносил это
слово десятки раз, так что пугающее
изначально значение пропало,
оставив по себе просто набор
звуков…
…Оставалось два
дня. Немного нервничая, как и перед
каждым новым делом, он был готов.
Где-то наверняка оставались слабые
места: всего учесть просто
невозможно. И все-таки он был
готов… Он опять подстраивал
окружающее под себя, а не наоборот.
Слова, несущие отрицательный
оттенок, повторяемые до
бесконечности, изменяли значение
или вообще теряли его. С ним
исчезало и все, стоящее за словом.
Но результат получался как раз тем,
чего он желал: слова и значение
сливались в одной точке, оставаясь
звуками и ничем больше…
…Он шел по
ночному городу, улыбаясь тишине и
мутно-желтому свету фонарей. Сил
оставалось все меньше. “Только бы
дойти до дома”.
Парень оказался
не промах. Но он опять выиграл, как
выигрывал всегда. Он просто не мог
позволить себе проиграть. В
карманах лежали деньги. Первый раз
он имел столько сразу. Отчего-то
сейчас это не радовало. Он
посмотрел на руку. Ладонь была в
крови…
Глубокая рана в
боку отвратительно ныла… “Да, — он
тоскливо улыбнулся, — жизнь
отнимает слишком много времени…”