Георгий
Костылев
Легко
притворяться бегущим
Прапорщик
(по-флотски — мичман) — существо
крайне своеобразное. Во-первых и
в-главных, прапор — это старшина
роты (батареи, эскадрильи, команды).
Далее, это мастер-специалист в
какой-то узкой, но важной области
знаний. Наконец, самая подлая
ипостась прапорщика — это штабная
“шестерка”, т.е. человек ни при чем.
У-фф! А теперь давайте разбираться.
Знающий прапор —
это подарок судьбы. Если это —
старшина роты, то у негo всегда
чисто обмундированные, добротно
обутые, плотно откормленные
солдаты, спят в тепле и чисте, у
каждого — штатный комплект
полевого снаряжения, фляга, а то и
две, подсумки для магазинов и
гранат, два ремня — поясной и
брючный, платок (не смейтесь —
обычный белый носовой платочек на
фронте дорогого стоит), а то и
косынка, в каптерке загашено
(по-блатному — закошено, по-флотски
— зашкерено) энное количество
неучтенных шинелей, ремней,
простыней и матрасов. На отдельной
полочке — свои жестянки с
разнообразной краской, которые не
надо выпрашивать в КЭС, и бочка
своей — своей! — хлорки в сортире. В
секретной тумбочке направо от
входа в
каптерку у такого аса уложен
сапожный инструмент, к которому
приставлен особо доверенный (и
проверенный) боец, знающий ремесло,
рядом — добротные пилы, поперечная
и “Дружба-2”, топоры, кувалдочка,
молотки, пол-ящика гвоздей разного
калибра и прочая плотничья снасть,
к которым тоже абы кого не
подпустят, а вот налево… В левой
секретной тумбочке у такого
старшины хранится спецфляга. На
флоте она, как правило, выполнена из
полированной нержавеющей стали, на
суше — максимально мятая,
алюминиевая, полевая. Шик везде
свой. Наполнена она, разумеется, не
лимонадом “Буратино”. Рядышком —
ядреная луковица, завернутый в
тряпицу шматок сала
и посудинка с крупной солью. Соль
должна быть именно крупной! Соль
тонкого помола легко срастается в
единый кристалл, и вы ее
замучаетесь разбивать. Если в вашей
роте такой старшина, проблемы
повседневной жизнедеятельности
роты вас не касаются, и вы имеете уникальную
возможность реализовывать Главную
Офицерскую Функцию — класть жизнь
на алтарь Ее Величества Боевой
Подготовки. В такой роте вечерком
старшина, оттирая руки ацетоном от
краски, подходит к ротному, который,
в свою очередь, выдирает из
полевого камуфляжа комья глины и
репейники, и солидно, с мужицким
достоинством, предлагает ему
“пострадать за отечество”. Ротный
так же солидно, без суеты,
рассматривает предложение,
принимает его и не спеша идет в
каптерку. Старшина добывает из
“левой” тумбочки два гранчака,
наливает на три пальца из
спецфляги, и оба-двое солидно,
по-мужски, потребляют налитое.
Ротный говорит что-нибудь вроде
“Хороша, чертовка!”, старшина
утверждающе крякает, и каждый идет
по своим делам — кто домой, кто по
лебедям. Одним словом, служба катит
в масть.
Другой тип
прапорщика (мичмана) — это спец. Эта
фигура особенно характерна для
флота. Нет смысла ставить
инструктором-водителем офицера:
слишком дорогое удовольствие. Нет
смысла ставить
оператором-гидроакустиком офицера:
слишком непроизводительный расход
времени и средств. Видывал я
мастеров этого
типа: мичман Олег Галимон, например,
прошедший две спецназовских
учебки, тихий, невысокий малый,
хладнокровный, молчаливый убийца;
или Валера Бородин —
ас-гидроакустик, способный на слух
oпределить клacc и тип вражеского
корабля, скорость и дистанцию до
него, а если крепко прислушаться —
то и название. Да не перечесть их —
сухопутных, амфибий и
водоплавающих, знатоков своего
дела, с которыми я имел честь делить
пополам кусок казенного хлеба.
А вот и обратная
сторона медали: “Офицер служит,
пока ноги носят, прапорщик — пока
руки носят”. Прапорщик, на
армейском жаргоне, “кусок”, мичман
— на флотском — “сундук”. Базару
нет: отличительная черта прапора —
в его маленько кулацких
наклонностях. Но если эти
наклонности должным образом
работают в пользу роты — дай ему,
касатику, Бог здоровья! А если нет —
вам не повезло. Увы, вам достался
обыкновеннейший дешевый вор,
причем вор у своих. В тюрьме и на
зоне эту сволочь зовут “крысами” и
при первом же удобном случае
втихаря убивают. Гоните козла в шею
и ищите подходящую замену.
Что Барбарин, что
его друг-приятель Юра Зюсько,
командир зенитного взвода, были
типичными спецами, волею
злодейки-судьбы оказавшимися на
строевых должностях, требующих к
тому же основательных
теоретических знаний. Винить их в
этом было сложновато, но ситуация
от этого лучше не становилась.
Служили они оба в розыске и
отродясь не имели в подчинении
бойцов срочной службы, как они
пахнут и с чем их едят — не знали, о
тактике имели примерно такое же
представление, как о генетике, а о
педагогике не имели даже и понятия.
Вторую причину
минометных косяков батареи я
вычислил, рассматривая минометы
своих коллег-соперников (все мы,
артиллеристы трех отдельных
батальонов, немного соперничали
друг с другом). Судя по маркировке
на деталях, миномет № 1 был
изготовлен в 1942 г., за 26 лет до моего
рождения. Таким образом, мой
дедушка, командир минометной роты
стрелкового полка НКВД, вполне мог
лупить гансов под Сталинградом
именно из этого миномета. Два
других — выпуска 1944 г., ровесники
Варшавской битвы и участники
молниеносного разгрома
Квантунской армии. Но, как это ни
покажется странным, календарный
возраст оружия — фактор
малосущественный. В 1994 г.
полуголодные сомалийские солдаты
генерала Фараха Айдида, располагая
танками Т—34 и пушками ЗИС—3
выпуска 43 г., так наподдали
откормленным мордоворотам из
хваленой американской “Дельты”,
что те удирали из Могадишо с
жалобным воем побитых шакалов,
теряя по дороге клочья испачканных
штанов. Дело не в возрасте оружия.
Дело в том, что батальонный миномет
БМ—37 имеет несколько модификаций,
в зависимости от года выпуска и
завода-изготовителя. Так вот, из
трех орудий (пушка ли, гаубица или
миномет — всегда орудие, и расчет — всегда
орудийный), доставшихся 303-му
батальону, один был классическим,
образца 1937 года, а два — упрощенных,
обр. 42 г., когда в жертву количеству
нередко приносили качество. Дело в
том, что в упрощенной версии
миномета отсутствовал один важный
узел — “механизм тонкого
горизонтирования”; это ускоряло и
упрощало процесс сборки орудия.
В принципе, пулять
из миномета можно и с плеча. В
смысле, казенник, как положено,
уперт в опорную плиту, лежащую на
земле, а дульная часть ствола лежит
на богатырском плече наводчика.
Пробовали. Получалось. В смысле,
мина-то из ствола вылетала. Вот
только черт ее знает куда. Дело в
том, что для точного попадания (как
говорят пушкари, в колышек) нужно:
а) поднять ствол
на строго рассчитанный угол;
б) развернуть его
в строго рассчитанном направлении;
в) нужно, чтобы
винт горизонтальной наводки, на
который опирается ствол, был строго
горизонтален. Без этого вся
предыдущая суета ровным счетом
ничего не стоит. Нельзя провести
прямую линию, пользуясь кривой
линейкой; точно так же нельзя
попасть в цель из скособоченного
орудия.
И все бы ничего —
такое ли видали! Русский солдат из
топора щи варит, из песка веревки
вьет, шилом бреется, дымом греется.
Век свободы не видать — сам видел!
Но — подлянка: с каждым поворотом
горизонтального винта орудие
чуть-чуть перекашивается. Крутим
вправо — перекос вправо, крутим
влево — перекос влево. И если нет
механизма тонкого
горизонтирования, позволяющего
точно парировать эти перекосы,
стрельба превращается в
изнурительную возню: правее — левее, дальше —
ближе! А временных (ударение — на
первой букве “е”) ограничений на
решение огневой задачи в
артиллерии никто, между прочим, не
отменял. Как следствие: времени все
меньше, нервотрепки все больше,
мины ложатся все хуже — такая вот
невеселая зависимость. А что
делать?
— Что-то надо
делать, — многозначительно
произнес я и почесал затылок.
Интересно, почему умные люди в
минуты интеллектуального
напряжения чешут лоб, а все
остальные — затылок?
Кстати, о лбах и
затылках. Как раз накануне между
мной и командиром батальона,
майором Совой, произошел небольшой,
конфликт не конфликт, скорее
недоразумение. А дело было так.
Со времен
некоторых имел я безобидную
привычку по весне, месяце этак в
апреле, брить голову. То есть
наголо. Под Котовского. Обычно
никто мне этого в строку не ставил.
Игорь Борисыч поставил. Дескать,
согласно Уставу внутренней службы,
прическа военнослужащего должна
быть “короткой и аккуратной”.
Поскольку у меня какая бы то ни было
прическа отсутствовала начисто, я,
формально, оный Устав нарушал.
В чем заключается
главная моя беда? Да в том, что я
вдоль и поперек уставной начальник,
если дело касается начальства. Я не
могу противодействовать любому,
даже самому беспардонному,
произволу со стороны начальника,
если этот произвол не касается моих
людей. За свою братву я рисковал
погонами, здоровьем и жизнью —
проще пареной репы, вам этого
никогда не понять, но это так! Это
даже в кайф. А вот за себя лично — не
могу. Но! Даже в рамках Устава
солдат (матрос) всегда найдет
возможность продемонстрировать
командиру свое несогласие с его
решением. Я припомнил свои пять
матросских лет, и решение проблемы
не заставило себя ждать. Добро,
решил я. Отращу пару миллиметров. Но
не везде. Будучи записным любителем
военной истории, припомнил я
классическую прическу
парашютистов 101-й
воздушно-десантной дивизии США, и с
помощью разовой бритвочки “БИК”
ее оформил: двухсантиметровую
полосу шерсти ото лба до затылка.
Проще говоря, ирокез. Только очень
короткий. Фокус в том, что букве
Устава эта жутковатая прическа не
противоречила, т. е. была короткой и
аккуратной. Я бы даже сказал,
предельно короткой и убийственно
аккуратной. Игорь Борисыч только
крякнул, увидев сие извращение, но
придраться ни к чему не смог, а
среди личного состава нашлось
немало подражателей, что мне, между
нами говоря, немного польстило…
Ну, так вот.
Почесал я верхнюю кормовую часть
своего “ирокеза” и сделал
задумчивое лицо. В данных
обстоятельствах это был максимум
того, что я мог предпринять. На
чужой территории (округ-то не мой),
перед лицом превосходящего
противника, без агентурных связей
— что еще я мог сделать?!
Правильно. Идти в
массы. Прислушаться к народу. Народ
— он знает, что почем. Возможно —
даже скажет, если грамотно
спросить.
Я пошел в массы. Я
прислушался. И результат, между
прочим, не застaвил себя ждать. А вот
как я пошел, как дал понять, что
прислушиваюсь, — разговор особый,
ноу-хау, так сказать.
Шучу. Ничего тут
особого нет. Постарайтесь Работать
с людьми — не работать (мешки
вместе с ними таскать, это недорого
стоит и в глазах солдат недорого
ценится), а именно Работать —
просто делать свое дело день и ночь,
без скидок на воинское звание,
занимаемую должность и выслугу лет.
Cтpeляйте, совершайте марш-броски,
решайте их житейские проблемы —
короче, попытайтесь быть их Вождем в
средневековом стиле. Главное — не
отбывать номер. Это будет раскушено
моментально, и, кроме усмешек за
спиной, вы ничего не добьетесь.
Честно делать свое дело очень
тяжело, будь вы coлдат, врач,
официант, слесарь, штукатур или
милиционер. Легко
притворяться бегущим: тяжело
бежать. Так вот, попробуйте бежать.
Это непросто. Возможно, вы
потеряете семью. Наверняка —
лишитесь свободного времени.
Офицер — это, знаете ли, вождь, а
звание сие налагает определенные
обязанности. Загвоздка в том, что
предоставляемые в их рамках права
ни в малейшей степени не
компенсируют офицерской
ответственности. И это правильно:
Власть не должны получать те, кто
стремится к Власти ради власти.
Я склонился к
миномету № 1, орудию Шкварчука.
— А в чем,
собственно, дело?
Миномет был
отличный, образца 37 г., с цанговым
механизмом тонкого
горизонтиpования. Паша Заинковский,
наводчик первого расчета, охотно
пояснил:
— А вот здесь,
товарищ старший лейтенант,
смотрите!
С усилием,
достойным Геркулеса, Паша зажал
цанговый фиксатор грубого
горизонтирования и начал вращать
гайку механизма тонкого
горизонтирования. Вместо того,
чтобы наклонять миномет в нужную
сторону, гайка весело крутилась
вхолостую, а зажатый, казалось бы,
намертво фиксатор как ни в чем не
бывало поехал по правой опоре
лафета-двуноги.
— Вы что, мужики,
цангу маслицем смазываете? —
риторически поинтересовался я.
— Да вы что! —
обиделся Паша. — Мы перекладину
даже песком терли —думали,
зацепление улучшится. Не помогло!
— Ты одессит,
Мишка, а это значит, что не страшны
тебе ни горе, ни беда, — замурлыкал
я, соображая, в чем же тут дело. —
Ведь ты моряк, Мишка, моряк не
плачет… Значица, так, Пауль.
Дойди-ка до канцелярии и возьми у
Барбарина формуляры на это
безобразие…
Формуляр оружия —
это вроде досье на данный
конкретный “ствол”, что на
винтовку, что на восьмидюймовую
гаубицу. Где, когда изготовлен,
настрел (т.е. число сделанных
выстрелов), капремонты, техосмотры.
Словом, все в этом духе.
Принимая батарею,
я в формуляры не углублялся —
некогда было. Проверил
соответствие номеров оружия
учетным документам — и слава Богу.
А то, знаете, очень неприятно сидеть
перед особистом и под его добрым,
чуть усталым взглядом объяснять,
куда делся, скажем, ручной пулемет
НЦ869, который числится, но
отсутствует, и откуда, мил человек,
взялся пулемет аналогичной системы
ТК862, который имeeтся, но не числится.
Так вот,
настрел-то как раз и отсутствовал в
моих формулярах. Видимо, чтобы меня
лишний раз не травмировать. Зато
имелась отметка о проведении
капитального ремонта в 1994 г. Как я
ни старался, никаких следов этого
мероприятия на самом объекте я не
обнаружил. Даже покрасить не
удосужились, и теперь
дедушка-миномет уныло топорщился
лохмотьями облупленной старой
краски. А вот заключение по
техническому состоянию ствола
оказалось любопытным: износ ствола
у дульного среза составил ни много
ни мало, а 1,5 мм, фактический калибр
орудия составлял не 82, а 83,5 мм.
Красота! Иными словами, мина в
стволе, как бы это сказать помягче,
немного болталась. Как язычок в
коровьем колокольчике.
— Разбирайте, —
кивнул я своим пушкарям на миномет.
— Догола разбирайте!
А сам зашагал в
канцелярию поделиться проблемой со
своими немногочисленными
соратниками-командирами.
— Интересное,
мессиры, кино…
Кино
действительно получалось
интересным. Армия (флот, КГБ,
погранвойска, внутренние войска и
т.д. и т.п.) — самая жесткая в
подлунном мире система. Это
касается и так называемой
“обратной связи” — реакции
младших на задачи, приказы и
распоряжения старших. Слегка
гипертрофируя ситуацию, поясняю:
если вы приказали штурмовой роте
численностью 200 бойцов овладеть
укрепленным районом противника,
насчитывающим 5000 человек в 50
укрепленных фортах, командир роты,
как минимум, обязан напомнить вам о
том, что геройски умереть он сможет,
но выполнить вашу задачу
имеющимися силами — нет!
Ни Зюсько, ни
Барбарин ни о чем подобном даже не
квакали.
— Во! — шлепнул я
на стол пачку формуляров. — Витя, ты
знал об этом свинстве? Два ствола —
упрощенные ублюдки, один,
нормальный, — хромает, паскуда, на
обе ноги!
— Конечно, знал,
командир, — шмыгнул носом Барбарин.
— И?
— А что я, что я? —
засуетился Барбарин. — Грибову
ничего на фиг не надо, а кто я такой,
кто меня слушать будет?!
На тему “кто меня
слушать будет” я имел что
возразить, но не стал. Ибо на фоне
масштабных деяний г. Грибова Витины
недоработки выглядели даже не
безобидно, а прямо-таки
трогательно. Грибову действительно
на фиг ничего было не надо, причем
настолько на фиг, что в батарее за
месяц ее интенсивнейшей, по
графику, боевой учебы он появился
аж 2 (два) раза. Пикантность ситуации
заключалась в том, что капитан
Грибов как раз и был командиром
нашей батареи. До недавнего
времени. Называя вещи своими
именами, Грибов, едва получив
должность, тут же запил горькую и моментально
сошел с круга. Теперь гасился где-то
по блатхатам в близлежащем поселке
Казачьи Лагери и успешно ускользал
от поиска, организованного
командиром батальона (наш комбат
был не такой дурак, чтобы искать
Грибова всерьез: а ну, не дай
Господь, найдешь? Тебе же с ним,
дегенератом, и возиться!). Итогом
его загула, собственно, и стал мой
перевод на его должность из 304-го
Дальневосточного батальона.
— Чудненько, —
прокомментировал я ситуацию. —
Надеюсь, Юра, у тебя-то стволы не
кривые?
— Кривые, — на
полном серьезе подтвердил командир
зенитного взвода прапорщик Юрий
Зюсько.
Огорчения при
этом я уже не испытал; после
минометных хохмочек расстроить
меня было не так-то просто.
Наоборот, мне даже стало любопытно:
какие еще скелеты могут сидеть в
шкафу моей удивительной батареи?
Зюсько было под
сорок, и даже в быту он производил
впечатление человека, всегда чем-то
недовольного. Вот и сейчас он свел к
переносице кустистые брови и
сердито заговорил:
— Зенитчики мы —
сам знаешь какие: без году неделя!
Когда принимали зенитки, мы в них
еще ни черта не шарили, а когда тему
просекли – пить “боржоми” было
уже поздно: печень выпала в штаны.
Короче: две пушки из трех у нас
после капремонта.
— Ах, после
капремонта?!
— Ага. У них,
видимо, в аварии были помяты
“постели”, ну, лафетные ложа для
стволов, их в мастерской подварили,
как битую “жигу”, но подварили так,
что стволы автоматов теперь торчат
нарастопашку, и никакая
регулировка не помогает. В общем,
прицел смотрит в одну сторону,
правый автомат — в другую, левый —
в третью…
— А мы смотрим в
сторону Ростова-на-Дону и гадаем:
ржет над нами штаб округа или
только хихикает, — закруглил фразу
замполит батареи, круглолицый и
румяный старший лейтенант Алексей
Андриенко.
Я с опаской
покосился на своего комиссара.
— Алексей, я
надеюсь, у тебя-то с техникой все в
порядке? А то давай, выкладывай, так,
мол, и так, язык отсох, авторучка
сломалась, фломастеры высохли…
— Да ну! —
засмеялся Андриенко. — Мне-то что
сделается! Наше дело —
комиссарское: рот закрыл — рабочее
место прибрано! Хотя… Ч-черт, а ведь
верно — бумаги-то нет, “Боевой
листок” — и тот толком не оформишь!
Факт: снаряжая три
тяжелых оперативных батальона в
район боевых действий, умудрились
оставить их без… бумаги. Да-да, той
самой, из “Канцтоваров”. И если
ситуации с кривыми пушками я по
крайней мере мог дать для себя
какое-то объяснение — в конце
концов, зенитный автомат — это не
спиннинг, в “Спорттоварах” его
явно не закажешь, список
поставщиков весьма ограничен, — то
чудеса с бумагой были выше моего
разумения. Одно из двух: или Россия
лесом обеднела (?!), или в Управлении
тыла округа кто-то обеднел мозгами.
Я склонен был подозревать второе.
Не без гордости за свою
проницательность должен заметить,
что последующие события полностью
подтвердили правильность моих
подозрений.
Но как бы там ни
было, а повседневное
делопроизводство никто пока не
отменял, и вот господа офицеры
развернули невиданную доселе в
войсках кампанию по изысканию
“бумажных резервов”. Куда там
председателю Мао с его кустарной
добычей железной руды! В дело шло
все, вплоть до упаковочной бумаги
от получаемого со складов
имущества. Помню, особенно щедро по
части бумаги были упакованы
противогазы… Что же касается нашей
батареи, проблему решил хитрый жук
Витя Барбарин. Не знаю уж где, но
Витя надыбал изрядную пачку
разнообразных бланков какого-то не
то ЖЭУ, не то СМУ, и всю писанину мы,
ничтоже сумняшеся, разводили на
них, благо оборотная сторона у них
была чистой.
— Что будем
делать? — поинтересовался я у
своего комсостава. — Завтра
—зачетные стрельбы у минометчиков,
третьего дня начинаются ротные
тактические учения, а дальше, на
батальонных, по агентурным данным,
будет присутствовать сам господин
генерал Лабунец. Совсем не здорово
будет метать снаряды в белый свет
на виду у этого истерика!
— Вот-вот! —
многозначительно воздел палец
комиссар. — По моим политическим
каналам, господин Лабунец — кадр
еще тот. В случае чего, разбираться
не будет: порвет, как собака
фуфайку, и вся недолга.
Наступившую после
слов Андриенко мрачную тишину
прервал Зюсько.
— Да и хрен с ним,
с …бунцом с этим; а вот скажите мне,
что мы будем делать с этим,
распротак-его-перетак,
металлоломом в Чечне, а? Или, может,
я чего-то не так понимаю?!
— Все ты
правильно понимаешь, Юра, —
успокоил я своего главного
зенитчика. — Просто ты сказал вслух
то, о чем все про себя думают. В
общем, так. Я сейчас, конечно,
нацарапаю Сове душераздирающий
рапорт на эту тему. Я даже не
исключаю, что от избытка чувств он
прольет над ним скупую мужскую
слезу. Но “стволов” новых он из
кармана не добудет: не Копперфилд и
не Джим Кэрри. Для замены оружия
нужно распоряжение штаба округа, а
пока моя челобитная до него
доползет, пока по ней примут
героическое решение и превратят
его в приказ — мы все успеем если не
состариться, то поседеть. Честно: я
не знаю, что делать. Изобретайте.
Автору лучшей идеи гарантирую
поощрение…
Изрекши сию
тираду, я демонстративно перестал
замечать окружающих, добыл из ящика
стола бланк с будоражащей
воображение шапкой “Акт
технического состояния
отопительной системы”, опрокинул
его лицом вниз и принялся за
составление очередного
бюрократического шедевра… Но тут,
пожалуй, не обойтись без
лирического отступления.
Лирическое
отступление 1
Да, черт
возьми! Тут есть что вспомнить! О,
эти рапорта, приказы, заявки, акты,
накладные, план-графики, конспекты
и объяснительные! О, полет
военно-бюрократической мысли! О,
искрометный блеск канцелярского
любомудрия! Спросите любого
профессионального военного — что
проще: научить вчерашнего
оленевода управлять
радиолокационной станцией или
задокументировать списание пары
кирзовых сапог, коим срок носки по
норме — год, а по жизни они и трех
месяцев не держатся! Только не
обижайтесь, если бравый капитан,
прошедший огонь и воду, пивший на
брудершафт со Смертью и
прикуривавший папироску от
запального шнура, вдруг начнет
материться — это не в ваш адрес, а
сгоряча. Уж больно болезненный,
блин, вопрос.
Никто не
спорит: все аспекты человеческой
деятельности, связанные с
подготовкой к организованному
уничтожению себе подобных, должны
быть под строгим контролем, а
именно: производство и
местонахождение оружия,
боеприпасов к нему и людей, которые
способны грамотно употребить то и
другое. Под “производством” людей
понимается процесс боевой
подготовки. Учет и контроль — дело
святое, лучше классика не скажешь;
пристальный контроль является
одним из средств повышения ее
эффективности. Но…
Двенадцать
лет службы в строю убедили меня в
том, что дело обстоит с точностью до
наоборот. То есть не
контрольно-учетные мероприятия
служат вспомогательным звеном в
процессе Ее Величества Боевой
Подготовки, а, напротив, жалкая
падчерица по кличке “боевая
подготовка” есть одно из звеньев
жизнедеятельности Их Святейшества
(прости, Господи, за кощунство)
Учета и Контроля.
Самое время
вспомнить парочку постулатов,
сформулированных двумя бравыми
британскими вояками Второй Мировой
войны. Постулат № 1 (имени капитана 2
ранга Хэзлтайна, автора самой
блестящей подводной торпедной
атаки всех времен и народов) гласит,
что драка — личное дело командира.
В этом убийственно лапидарном
афоризме заключен глобальный
смысл: командир готовит своих людей
к бою так, как считает нужным,
атакует так, как считает нужным, и
критерием оценки его работы
является только победа (или ее
отсутствие). Вспомните римское —
победителей не судят. Постулат же №
2, более известный под именем закона
Паркинсона (Чарльз Норткотт
Паркинсон, офицер прославленной 7-й
бронетанковой королевской дивизии, победителей
легендарного Роммеля), объясняет,
почему редким командирам удается
воплотить в жизнь постулат № 1. Беда
в том, что для уверенного
руководства любой структурой
руководителю нужна редкая штука
под названием “авторитет”; а
поскольку большинство тех,
кто жаждет власти, этим качеством
не искалечено, балбесы (самое
презрительное ругательство в
морском спецназе, обозначает
полную профнепригодность
обзываемого) от власти столбят свои
права с помощью баррикад из правил,
инструкций и наставлений и
заселяют эти баррикады гарнизонами
из администраторов, высокое
положение которых зависит
исключительно от благосклонности
покровителя, а не от личного
мужества и профессионализма; тот, у
кого эти качества есть,
автоматически становится слишком
независимым — и значит,
недостаточно управляемым. Вот
эта-то шайка и называется
“бюрократией” и является
носителем и проводником Закона
Паркинсона.
Закон
Паркинсона, часть 1: бюрократия
прогрессирует. В смысле
численности. Вот уж святая правда!
Посмотрели бы вы на стада
многозвездных офицеров, шлявшихся
(другого слова не подберешь) по
территории поселка Хапкала,
пригорода Грозного, где
размещалось так называемое Главное
управление командования
внутренних войск в Чечне! В натуре,
плюнуть некуда, чтобы не попасть в
полковника. И был бы толк! Хренушки
— я вам попозже расскажу, как это
стадо дармоедов обеспечивало нашу
победоносную боевую службу.
Сравнивая штатное расписание
сталинского мотострелкового полка
и нынешнего, я просто поражаюсь,
сколько с 1953 года проникло в
армейскую структуру нахлебников…
То же, часть
2: с ростом числа чиновников
эффективность работы организации
понижается. Отсылаю читателя к
пункту первому: в 1945-м командир
полка, имея четверых заместителей
(замполит, начальник штаба,
начальник артиллерии и начальник
разведки полка), действовал
настолько эффективно, что генералы
лучшей в Европе армии — вермахта —
не успевали стирать из-под носа
кровавые сопли. Нынче, имея девять
заместителей, командир стрелкового
полка не в состоянии принять
самостоятельное решение на
открытие огня в ответ на обстрел со
стороны противника. Погодите
немного — я предоставлю вашему
вниманию пару примеров из этой
области.
То же, часть
3: бюрократия сама создает себе
работу. Если бы только себе! Отлично
отдавая себе отчет в своей полной
ненужности, банда золотопогонных
ублюдков отчаянно старается
убедить тех, от кого зависит ее
существование, в своей полезности.
Отсюда — штабель документов,
которые ничего существенного в
себе не несут, но создают иллюзию
интенсивной работы тех, кто их
создает и распространяет в частях.
Кстати, обоюдоострая гадость: мало
того, что этот бумажный бастион
позволяет оставаться в седле куче
“безответственных” начальничков
(заместителей и помощников разного
калибра), что само по себе еще
полбеды, но ведь подобный порядок
вещей неизбежно влечет за собой
разложение костяка армии —
строевого комсостава, взвод — рота
— батальон — полк, ибо ленивый или
неграмотный офицер очень просто
может имитировать работу простым
заполнением нужных “форм”,
бланков и рапортов. И все! Хоть
вообще солдат из казармы не выводи!
Ибо сказано в армейском катехизисе:
не сделал, но записал — ошибка;
сделал, но не записал —
преступление!
10 лет службы
сделали из меня настоящего аса в
военно-эпистолярном жанре. Вот и
сейчас я минуту погрыз авторучку в
поисках вдохновения, растекся
мыслию по древу и изронил на бумагу
следующие нетленные строки:
Командиру в/ч
№… Майору Сове И.Б .
РАПОРТ
Настоящим
довожу до Вашего введения, что
состоящие на вооружении
артиллерийско-зенитной батареи
вверенного Вам батальона 82-мм
минометы БМ-37 за № такие-то,
сякие-то ввиду своих
конструктивных особенностей не
обеспечивают решения стоящих перед
батареей огневых задач в сроки,
установленные боевыми нормативами,
и вместе с тем способствуют
повышению утомляемости л/с даже при
отсутствии противодействия со
стороны неприятеля, что, в свою
очередь, ведет к преждевременному
снижению боевой эффективности
подразделения…”
И так далее, и тому
подобное до конца страницы. По
окончании описательной части
следовала, как и положено,
конкретика:
“…Исходя из
вышеизложенного, прошу Вашего
ходатайства перед вышестоящим
командованием о замене
вышеперечисленного вооружения на
артсистемы аналогичного типа,
лишенные вышеуказанных
недостатков.
Командир АЗБ
Ст. л-т …
/Костылев/
11.05.96 г.
Вот так-то! Сунув
эту бумаженцию в полевую сумку, я
направился на площадку за казармой,
посмотреть, как там с минометом № 1.
А хлопцы уже
развинтили его на детали и теперь
оживленно о чем-то спорили,
энергично жестикулируя и не менее
энергично выражаясь. При моем
приближении мат утих: я не ругался
при солдатах сам и не поощрял чужое
сквернословие.
— Молодые люди! —
я назидательно воздел палец к небу.
— Сказанное в сердцах крепкое
словцо облегчает душу, но
непрерывная ругань поганит язык и
обесценивает само ругательство.
Это не я сказал, это сказал Джек
Лондон. Ну, показывайте, что тут у
вас?
Вскоре мне
удалось уяснить для себя суть
проблемы. Из-за чрезмерного износа
лепестки-цанги стерлись настолько,
что хода прижимной гайки просто не
хватало, чтобы крепко прижать их к
опоре лафета: резьба кончилась.
— Так,
джентльмены, — вынес я свой
авторитетный вердикт, — одно из
двух: либо нужно нарезать еще пару
сантиметров резьбы под гайку, либо
что-то подсунуть между цангами и
телом опоры. По идее, хватит даже
картонки, только картон быстро
сотрется в лоскутья, а после каждой
стрельбы заменять такую картонную
втулку как-то, черт возьми,
несолидно.
Шкварчук аж
руками замахал:
— Нет-нет, так
дело не пойдет! Халтура — она и в
Африке халтура! Тут надо придумать
что-то поосновательней…
— Товарищ старший
лейтенант! — от казармы к нам бежал
дневальный. —Всех командиров рот
комбат собирает!
— Яволь,
компаньеро, — я поднялся с
корточек. — Думайте. Я на совещании
тоже подумаю, вернусь — и
что-нибудь решим.
Получив от Совы
порцию текущих ценных указаний, мы
— четверо командиров — вышли из
штабной палатки в курилку глотнуть
свежего воздуха и сдобрить его
порцией канцерогенов. На совещании
речь, собственно, шла о поносе —
самом обыкновенном поносе,
прямо-таки изнурявшем сводный полк.
Сводный полк — это временное
учебное формирование в составе
Северо-Кавказского округа
Внутренних войск, включавшее три
отдельных (тяжелых) батальона
оперативного назначения: 303-й
Сибирский, 304-й Дальневосточный и
305-й Уральский, поименованные так по
местам своего формирования. Так
вот, командование полка пребывало в
твердой уверенности, что причины
поноса лежат в употреблении
солдатами сырой воды из подземной
речки, протекавшей рядом с нашим
расположением — поселком Казачьи
Лагери (именно лагери, а не лагеря —
лагеря в тайге, в них зэки лес валят;
а лагери — для военных, в них
солдаты в теплое время года
повышают свою боевую подготовку).
Лично я, на основании собственных
наблюдений, придерживался иного
мнения; корм, который подавался в
столовой (как в солдатской, так и в
офицерской, котел-то общий) ни к
каким другим результатам привести
и не мог. Нет-нет, я не оговорился:
именно корм, а не еда и не пища.
Добрый хозяин такой болтушки
собаке в миску не насыплет.
Встретить в тарелке
червячка-опарыша, к примеру, —
плевое дело. А ведь, вопреки курсу
“Истории КПСС”, в 1905 г. причиной
резни на “Потемкине” стали отнюдь
не
головокружительные
пропагандистские успехи кучки
трепачей-большевиков, а самое
обыкновенное червивое мясо… Да и
как, позвольте, вы запретите людям
пить воду — родниковую, заметьте,
воду, — если температура воздуха +47,
все едино — что на солнце, что в тени, а привозной
воды — по два литра на рыло в сутки,
считая суп, чай, компот и умывание?
Лирическое
отступление 2: чифир
Что
любопытно, лично мне это аварийное
совещание было абсолютно до фонаря:
ни артиллерийская батарея, ни 3-я
мотострелковая рота капитана
Андрея Васильевича Манжурова
никаких проблем с кишечником не
имела. Секрет же богатырского
здоровья наших людей (и нас самих)
заключался в том, что днем и ночью —
если не спалось — мы ведрами
поглощали так называемый чифир. Тут
надо сделать оговорку: чифир чифиру
— рознь, причем рознь существенная.
Условно чифир можно поделить на две
основных категории: блатной и
конвойный, причем эти наименования
отнюдь не означают, что блатной
чифир пьют только уголовники, а
конвойный — только охранника тюрем
и лагерей.
Существует
две версии происхождения этого
своеобразного напитка: шоферская и
опять же блатная. Вы извините, что я
так часто поминаю эту категорию
граждан и подряд гоню их жаргон, но
тут уж ничего не поделаешь;
во-первых, повседневная наша речь,
чего уж там, напрочь пропитана
“блатной музыкой”, а во-вторых, в
оперчастях ВВ львиную долю
офицеров, прапоров и солдат
составляли бывшие конвойники: с кем
поведешься — так тебе и надо. Это
касается и их, и, соответственно,
меня. На чем бишь я остановился? Ах
да! По шоферской версии, авторами
чифира стали водители карьерных
самосвалов времен ударных строек
30-х годов. Поскольку КЗоТ в те
времена являлся понятием весьма
условным (как, впрочем, и теперь), а
производственный план — напротив,
крайне недвусмысленным, вкалывать
шоферам Днепрогэса или Магнитки
приходилось без оглядки на время и
усталость. И вот, чтобы не спать за
рулем и, соответственно, во
избежание ДТП, шофера измыслили из
подручных средств самопальный
тоник-стимулятор: чаи
запредельной крепости. На
двухлитровый чайник завариваешь
четыре стандартных
“краснодарских” (т.е. 50-граммовых)
пачки чаю, подвешиваешь его над
лобовым стеклом — и знай
прихлебывай по мере накопления
усталости, особенно в ночную смену!
Ни ночь, ни дорога нипочем! Такая
вот баллада о трудовых шоферских
буднях.
Вторая
версия лишена какого-либо налета
трудовой романтики. Тут все просто,
как приговор ревтрибунала:
привыкшие к разгульной жизни
блатари, лишенные на Колыме водки и
“марафета”, измыслили из
подручных средств… понятно что.
Самое
любопытное, что и те, и другие правы.
Чтобы разобраться в этом вопросе,
мне оказалось достаточно сравнить
действие на человека того и другого
варианта: если первый
действительно временно повышает
трудоспособность, внимание и
реакцию, то второй — цитирую А.И.
Солженицына, “Аpxипeлаг ГУЛAГ” —
“двадцать граммов на стакан воды —
и в голове виденья”. Обратите
внимание — концентрация заварки
одинакова. Отчего же так отличается
результат употребления? А вот
отчего: в СИЗО №2 г. Владивостока я
видел, как заваривают чифир
по-блатному: всыпав заварку в
нужной пропорции в кипяток,
посудину вновь вернули на огонь и
“подняли” заварку, т.е. заставили
ее всплыть. Вот тут-то и кроется
различие в действии чифира
по-шоферски, т.е. просто
сверхмощного чая, и чифира
по-блатному, т.е. мало изученного
наукой психотропного средства.
Так что тут
нет никакого противоречия: обе
категории трудящихся преследовали
свои цели, обе их по-своему
достигли. Понятно, что в войсках
получила распространение
“шоферская” версия чифира.
Караульные сутки — штука долгая и
утомительная, и солдат, и офицер не
прочь подкрепиться кружкой чифиру,
отчего у матерых конвойных
офицеров цвет лица мало отличается
от цвета чифира.
Капитан
Манжуров, бывший офицер-авиатехник,
бывший офицер-конвойник,
настойчиво внедрял употребление
этой версии чифира у нас в 303-м
батальоне и сумел добиться на этом
поприще значительных успехов,
особенно ввиду неожиданно
обнаруженного вторичного эффекта
от приема чифира внутрь…
…Расход
заварки при этом, конечно, превышал
все мыслимые и немыслимые пределы,
но и эффект превосходил всe
ожидания: никакая зараза взять нас
не могла. Я прямо-таки слышал
горестный вопль миллионов бацилл, в
страшных корчах погибавших в
радиусе трех метров от любого
артиллериста. Помилуйте, господа!
Какой там, к Аллаху, понос! По
образному выражению Зюсько
(простите за натурализм), в туалет с
собой приходилось брать отвертку, а
не газетку. Так что кого-кого, а нас
эта беда не касалась.
Не успели мы
толком раскуриться, как из здания
штаба полка выкатился пузатый
хмырь с полковничьими погонами, в
навороченном камуфле и с
выпученными рыбьими глазами. За эти
круглые бессмысленные шары на
лоснящемся от жира лице он и
получил свое погоняло — Палтус.
Было это чудо в перьях командиром
сводного полка и одновременно
самым уникальным, самым
законченным идиотом в форме,
которого я когда-либо видел. Вообще,
не правы те, кто полагает, будто
армия обладает какой-то монополией
на дураков; видал я и армию, видал и
гражданку, так что есть с чем
сравнивать. Армия — такой же
организм, как и любой вуз, завод, КБ,
колхоз, как и любая частная контора.
И там, и там видал я и равнодушных
лентяев, и рвачей-карьеристов,
пьяниц, видел парочку злобных
негодяев, место которым только в
террариуме с крокодилами. Но такой
стопроцентный, идеальный дурак, как
Палтус, остался в моей памяти
действительно уникальным явлением.
Его кретинизм был вне конкуренции,
второго такого чучела я не встречал
ни до, ни после.
Кретин или не
кретин, но — полковник. Поэтому,
когда он свернул в курилку, мы
дисциплинированно вскочили. Все
последующее оказалось настолько
внезапным и ошеломительным даже
для нас, бывалых военных, что я
чувствую себя обязанным особо
подчеркнуть абсолютную
правдивость нижеописанной сцены. Вот вам крест святой, я
ничего не выдумал! Итак:
— Ну что, товарищи
командиры? — обвел нас Палтус
сияющим взором блекло-голубых очей.
— Дрищут солдаты? И БУДУТ
ДРИСТАТЬ!!! А знаете почему?
Десница Палтуса с
указующим перстом гневно вонзилась
в грудь Манжурову.
— ПОТОМУ, ЧТО
СУТОЧНЫХ ПЛАНОВ НЕ ПИШЕТЕ!!!
Мы стояли, как
громом пораженные. Бог с ней, с
формой изложения, тaкое ли видали.
Но какова глубина анализа! Какова
яркость и блеск научного прозрения!
Дженнер и Сеченов, Кох и Пастер —
все великие микробиологи прошлого
со скрежетом зубовным
перевернулись от зависти в своих
полуистлевших гробах. Это же надо!
Установить корреляцию между
написанием суточных планов и
эпидемией paccтpoйcтвa жeлyдкa! В
воздухе ощутимо запахло
Нобелевской премией по
микробиологии… Между тем Палтус не
терял взятого темпа.
— Вот у вас,
товарищ капитан, где суточный план?
Щека у Васильича
ходила ходуном. Еще чуть-чуть,
подумал я, и Палтус так получит по
зубам, что восстанавливать его из
обломков нужно будет по чертежам. У
командира 2-й роты старшего
лейтенанта Зарубина, бывшего
пограничника и ветерана афганских
рубежей с двумя боевыми наградами,
отвалилась челюсть. Командир 1-й
роты, старший лейтенант Юра
Нащокин, также пребывал в полнейшем
шоке. Ну, а я — меня душил смех. Я
едва сдерживался, чтобы не заржать,
колотясь головой о ближайший
пирамидальный тополь.
С невероятным
трудом совладав с собой, Манжуров
спокойно ответил:
— В ротной
канцелярии, товарищ полковник.
— Ага! — радостно
завопил Палтус. — Естественно, у
вас его нет! А у вас, товарищ старший
лейтенант? — и указующий перст
вместе со счастливой улыбкой
развернулись ко мне.
Тетрадка с
планами была со мной, в сумке.
Вообще-то неписаные законы
офицерского братства в подобных
случаях, когда начальник кругом и
безоговорочно не прав, требуют не
выделяться в лучшую сторону: да,
босс, мы — идиоты. Причем все
поголовно. Хорошим начальникам —
хороших подчиненных, а вам, уж
простите, нас. Се, понимашеь, ля ви.
Но тут я решил отступить от этого
правила. Во-первых, потому, что
почувствовал возможность развития
хохмы, а во-вторых, мои товарищи
слишком хорошо меня знали, чтобы
заподозрить, будто я пытаюсь
прогнуться перед этим Полоумным
Кроликом.
Четким движением
я протянул Палтусу шикарную,
импортную, еще в Хабаровске
купленную тетрадочку-ежедневник
“The Day’s Planes 1st Leutenant George Kostyleff”.
Обложка — глянцевая бумага —
мелованная, почерк
—каллиграфический, таблички —
цветные! Словом, мечта бюрократа.
— Вот, товарищи
офицеры! Учитесь! — с пафосом
воскликнул Палтус, возвращая мне
тетрадь. — У вас, товарищ старший
лейтенант, солдаты дрищут?
— Никак нет,
товарищ полковник! — преданно
поедая глазами начальство, гаркнул
я.
— Вот! — с
торжеством воздел длань Палтус. —
Вот!!! В порядке у офицера
документация — и нет никакого
поноса в подразделении! Учитесь!
И с чувством
нелегкого, но честно исполненного
долга зашагал дальше по каким-то
своим полковничьим делам.
Я плакал и
смеялся, уткнувшись в ладони;
Нащокин развел руками да так и
застыл; Зарубин только открывал и
закрывал рот, не в силах подобрать
подходящих случаю слов; Манжуров
задумчиво покачал головой и
процедил:
— М-да! Я сам
долболоб, видел долболобов, но этот
— уникум. Неподражаемый!
— Что творите,
господа? — в курилку зашел комбат.
— Да вот, Игорь
Борисович, — вытирая слезы, с
трудом простонал я. — Тут командир
полка только что установил
зависимость между “суточными
планами” и солдатским поносом…
— А! — безнадежно
махнул рукой Сова. — Вам-то
мимоходом досталось, а я с этим
клоуном каждый день лаюсь…
Как и все мы, майор
Сова был офицером старого закала. Чтобы
в присутствии подчиненных так
отозваться о начальстве, нам нужны
не просто основания: это самое
начальство должно довести нас до
белого каления. Видимо, Палтусу
довести Сову удалось. Да!
Чудак-человек, на букву “м”.
Я усмехнулся и
пошагал в направлении штабных
палаток — мне там кое-кто был нужен.
Через несколько минут я уже
докладывал сложившуюся в батарее
ситуацию своему артиллерийскому
куратору — начальнику артиллерии
99-й ДОН (дивизии оперативного
назначения) полковнику Николаю
Николаевичу Ломако.
Вот есть, черт
побери, полковники — и есть
полковники! Насколько презираем в
полку был Палтус, настолько же
уважаем был полковник Ломако,
обладатель академического
образования, опытнейший
артиллерист, профессионал высшего
разбора, не лишенный чувства юмора
медведеобразный дяденька с
роскошной седой шевелюрой и
пушистыми козацкими усами.
— Да, чего-то
подобного я от Грибова и ждал, —
кивнул он, выслушав невеселый мой
доклад. — Значит, так: с Акимовым я
переговорю, и зенитки мы вам
заменим. Есть кое-какой резерв. А
вот что с минометами делать — ума,
честно говоря, не приложу. Ну, нет у
нас своих минометов! Все, что есть,
— все взаймы у Красной Армии
получено…
Эту ситуацию я
знал. Тут, думаю, не помешает
небольшое отступление.
Лирическое
отступление 3
Что же это
вообще такое — Внутренние Войска
МВД? В сознании большинства людей,
не обремененных эрудицией, ВВ — это
злыдни с автоматами на лагерных
вышках, которые спят и видят, как
пристрелить несчастного зэка,
рванувшего через колючку к
вожделенной свободе. Кстати,
любопытнейший парадокс: хулиган,
избивший вас от скуки в вашем же
парадном, — негодяй и козел. Такой
же хулиган (избивший не вас),
арестованный, осужденный и
посаженный за колючку, почему-то
автоматически превращается в
несчастного узника, ну прямо графа
Монте-Кристо, а автоматчик,
охраняющий общество — вас в том
числе — от этой твари,
вдруг становится в глазах
полоумного нашего общества
сатрапом, палачом и черт-те кем еще.
Вот вкратце общественное мнение о
Внутренних Войсках, исподволь
сформированное у людей нашими
скорбными головушкой
кривозащитниками и примкнувшими к ним
представителями СМИ.
Ладно. А
теперь — как оно в натуре.
До 1994г. в
состав ВВ входили:
1) конвойные
войска (понятно, что к чему) —
основная, в процентном исчислении,
составляющая ВВ;
2)
железнодорожные войска. Нет, нет,
они железные дороги не строят, они
их охраняют. При случае обратите
внимание: едете вы, скажем, по мосту
через Волгу; у обоих концов —
колючая проволока на кольях,
прожектора на столбах, будочки
караульные с галереями
наблюдательными, собачки брешут и
ребята в краповых погонах
покуривают. Не видели? Значит,
невнимательно смотрели. Например,
гигантский мост через Амур у г.
Комсомольска охраняет целая
усиленная рота ВВ со своими
водолазами — истребителями
подводных диверсантов и легкими
патрульными катерами. И если какой
слабый на голову пацифист станет
вам доказывать, что это — бездарное
растранжиривание народных денег,
прихоть оголтелых милитаристов, вы
ему, товарищ, сразу дайте чем-нибудь
тяжелым по нечищеным зубам, ибо он
не прав. Мостище этот стоит таких
денег, какие нам с вами и в
дурном сне не приснятся (если
точнее, примерно три миллиарда
долларов), а пустить его на воздух
смoжeт дюжина диверсантов,
вооруженная взрывчаткой общей
стоимостью баксов на пятьсот.
Сравнили? Нужно этот мост охранять?
То-то. И это не считая того, в какие
бешеные деньги влетит перебой на
парализованной железной дороге;
3)
спецвойска по охране особо важных
объектов. У них даже шеврон особый
— стилизованный лев. Охрана
атомных электростанций, секретных
заводов и исследовательских
центров.
4) наконец, о
ком в этом рассказе пишется: войска
оперативного назначения. Оперчасти
ВВ — это охотники на диверсантов и
партизан (в смысле, бандитов),
правая рука правительства при
подавлении беспорядков и
ликвидации стихийных бедствий. На
этот счет у ВВ, в отличие от армии,
есть даже особый, только для них
разработанный Устав — Устав боевой
службы, УБС.
Да вижу я,
вижу скептическую ухмылку на вашем
лице. Как же! Где уж нашим
солдатикам-срочникам тягаться с
американским профессиональным
спецназом! Ведь каждый, кто видел
голливудскую киношку про Рэмбо, не
может не согласиться, что один
американец стоит пятидесяти
русских, не так ли? Не так. Голливуд
— Голливуд и есть: фабрика грез,
мать ее. О спецназовской (в том
числе американской) крутизне —
разговор особый; пока же замечу, что
с объемом бицепса ничего общего она
не имеет, а победа и поражение в
дуэли волков и волкодавов зависит
исключительно от выдержки,
дисциплины, инициативы солдат,
тактических навыков офицеров как с
той, так и с другой стороны, т.е. от
морально-психологических качеств.
А что касается физического
развития, трехмесячный курс
подготовки делает полноценного
бойца из любого физически
здорового молодого человека,
служит ли он по призыву или по
контракту. И еще один важнейший
фактор, оказывающий решающее
воздействие на исход боя: огневая
мощь. О ней — чуть ниже.
До 1994г.
оперчасти в процентном отношении
составляли в войсках малую долю.
Тяжелого оружия они не имели вовсе.
Исключение: знаменитый ОМСДОН —
Отдельная мотострелковая дивизия
особого назначения, кремлевские
сторожевые псы. Естественно,
резервов тяжелого оружия в МВД тоже
никто не держал; ну, скажите, зачем
милиционеру гаубица?
Кстати,
вниманию американофилов. Если
кто-то решил, что существование
оперчастей ВВ — явление,
характерное лишь для звериного
облика тоталитаризма, спешу
огорчить: вдребезги
демократическая Америка для
решения тех же задач содержит
мощнейшую структуру —
Национальную Гвардию США. Различий
между русскими ВВ и американской
Гвардией всего два: во-первых,
Гвардия превосходит ВВ численно, а
во-вторых, на вооружении Гвардии
есть абсолютно все, вплоть до
сверхзвуковых истребителей. ВВ
такой прорвой оружия не
располагают: ни к чему. Реактивный
истребитель так же бесполезен для
охоты на диверсантов, как паровой
молот — для битья комаров.
Ну, так вот.
В 94 — 95 г.г. министр MB
генерал-полковник Куликов (дай ему
Бог здоровья, честный был офицер!)
передал функции конвоя УИН —
особой, чисто конвойной, чисто
вольнонаемной структуре, типа
милицейской. Часть конвойных
подразделений и частей
расформировали, а часть перешили в
оперативные с одновременным
усилением их огневой мощи: знал
генерал Куликов, что ждет Россию в
ближайшем будущем. Нет, никто не
собирался доводить ударный
потенциал оперчастей до уровня
армейских мотострелковых. Смысла
нет: неизбежной платой за рост
огневой мощи является снижение
гибкости и подвижности. Для
примера: самая мощная войсковая
часть — это УР (укрепленный район);
тысяча тонн брони, арматуры, бетона,
сотни казематов, ДОТов, бункеров,
десятки хитро замаскированных
орудий и противотанковых систем,
тысячи мин, сотни пулеметов разных
калибров. И все это хозяйство
совершенно неподвижно. УР намертво
пришит к своим укреплениям. А самая
подвижная воинская часть —
парашютно-десантный полк ВДВ. Ни
танков, ни серьезной артиллерии.
Автомат, гранаты и отвага. Вперед,
за Родину!
Ну, а
волкодавы ВВ — почти такие же
легкие, как их главные противники —
парашютисты-диверсанты, но
вооружены посильнее. В самый раз,
чтобы поставить жирную точку в
судьбе любого Рэмбо. Кроме шуток: ни
кунг-фу, ни джиу-джитсу не помогут
диверсанту, если его засекут
простые и с виду неказистые
вэвэшники из оперативной
зондеркоманды: затравим собаками,
изрешетим пулями, изорвем в
лоскутья снарядами и гранатами,
сожжем из огнеметов, а то, что
останется, — вобьем в землю на два
метра и сверху хлорочкой присыплем,
чтобы заморским духом не воняло.
А где же
взять тяжелое оружие для вновь
создаваемых оперчастей, если своих
запасов у МВД нет со времен падения
Берии? Естественно, одолжить у
Большого Брата, т.е. у Красной Армии.
И вот она,
разгадка наших минометные чудес,
простая, как колумбово яйцо: кто же
отдаст (даже со склада длительного
хранения, из консервации) новую,
исправную железяку? Да никогда! На
тебе, Боже, что нам не гоже: вполне
понятный, логичный, по-человечески
объяснимый шаг. Нет, но наши-то
каковы? Ведь какой-то ублюдок из
штаба ВВ этот хлам принял и подпись
в акте поставил, что все в порядке!
То ли полный лох, то ли, прости
Господи, полный подлец: взял у
армейцев на лапу – и закрыл глаза
на все неисправности. А что? Проще
пареной репы…
— Не забывай,
Георгий, — скоро стрельба! Кажи
товар лицом! — напомнил Ломако.
— Эх-х, было бы с
чего! — в сердцах бросил я, козырнул
и пошел обратно на батарею.
…На площадке за
казармой минометчики с довольным
видом то так, то эдак вертели винты
и гайки миномета.
— Работает,
товарищ командир! — с ходу
поприветствовал меня Шкварчук, а
братья Сурановы заулыбались шире
плеч. — Смотрите!
Я вник: под цанги
была вставлена жестяная
трубка-втулка и просто, но прочно
закреплена на месте. Судя по всему,
ребята пустили в дело
обыкновеннейшую консервную банку
из-под тушенки “Великая китайская
стена”. Конструкция была, что
называется, гениально проста и
предельно эффективна. Я проверил —
механизм работал безукоризненно:
миномет послушно наклонялся
вправо-влево, следуя вращению
маховика тонкого горизонтирования.
— Ну, что тут
скажешь? — я сдвинул на затылок
кепи. — Слов просто нет! Взвод,
становись!
Я, конечно,
недолго командовал батареей, но,
по-моему, взвод еще ни разу не
строился так быстро. Восемнадцать
солдат и сержантов мгновенно
образовали двухшереножный строй
идеального уставного образца.
Настоящие солдаты — они чувствуют
вас, ваше настроение, ваши
намерения на шаг вперед, хотите вы
того или не хотите. Эти —
чувствовали!
— ВЗВО-О-ОД!
Вот тут и смотри,
командир! Сейчас что-то произойдет.
Сейчас ты получишь карт-бланш на
жизнь и смерть твоих солдат, допуск
к их воле. Они даже одолжат тебе
часть своей воли, лишь бы ты сумел
выполнить то, что должен. А может, не
одолжат — все от тебя зависит,
дорогой…
— Рравняйсь!
Пауза.
— СМИР-РНО!
Раз, два! Есть,
блин, приняли, прочувствовали,
волкодавы! Подбородок влево,
подбородок прямо, как на смотру,
сдохни от зависти, президентский
полк! И не шевелись!
— Внимание! — это
ты бойца за ноздрю берешь, этим
словом даром не разбрасываются;
если произнес его — будь добр,
пускай вслед ему что-то
действительно важное. Иначе
сотрется и слово, и авторитет твой,
едва зародившийся.
— За умелое и
оперативное решение сложной
технической проблемы, — в моем
голосе лязгал металл и полыхало
пламя, — за проявленную при этом
изобретательность и находчивость
всему личному составу объявляю…
Строй застыл, как
каменный.
— Благодарность!
Трехсекундная
пауза…
— СЛУЖИМ
ОТЕЧЕСТВУ!!!
А теперь просто,
без затей:
— Спасибо, ребята!
— козырнул я. А по реакции похоже,
что их черт-те знает сколько не
благодарили… Вашу мать, господин
Грибов.
—Вольно!
Р-разойдись!
Не успел я дойти
до канцелярии, как на горизонте
появился Витя Барбарин и начал
описывать вокруг меня плавные,
постепенно сужающиеся петли.
Нелегкий служебный опыт
подсказывал мне, что у Вити есть
Мысль; а вот какого она характера и
чем мне грозит — этого я с ходу
сказать не мог. Поэтому я
притормозил и стал демонстративно
прикуривать, якобы абсолютно не
беспокоясь Витиными терзаниями.
Ободренный моим спокойствием,
Барбарин сузил диаметр петель,
подгреб ко мне вплотную и шпионским
тоном, на ухо, произнес:
— Командир, есть
план, но…
И выразительно
потер большой палец правой руки об
указательный.
— А конкретнее? —
поинтересовался я.
Витя не тратил
лишних слов, и через тридцать
секунд я уяснил нечто такое, что
заставило меня усомниться в целом
ряде моих жизненных принципов и
установок. Опять-таки должен
подчеркнуть, что не придумал
ничего из того, что вы прочитаете
ниже. Я, фанатик Красной Армии,
русский камикадзе, свидетельствую:
это — то, что я видел и слышал!
Витя популярно
объяснил мне, что по знакомству
имеет “агентурный выход” на
некоего армейского прапорщика,
начальника артиллерийского склада
в Ростове-на-Дону.
— Килограмм,
командир! — заговорщицки подмигнул
мне Барбарин.
Будь у меня на
голове чуть побольше волос, фуражка
точно улетела бы. Ибо, если вэвэшник
говорит “килограмм”, не уточняя,
чего именно килограмм, — он может
иметь в виду однозначно 1(один) литр
водки, и ничего более. То есть —
прошу следить за моей мыслью
внимательно — некий деятель на
армейском складе способен поменять
два плохих миномета на два хороших.
Без приказа. Без накладной. Просто
за водку. Смерть в унитазе! Режьте
меня, ешьте меня — мне этого
никогда не понять: оружие движется
только с подачи какого-то
руководящего документа; все
остальное — чистейшей воды
преступление!!!
Для непосвященных
поясняю: ни один патрон со склада не
может быть выдан просителю без
резолюции того, кто является
командиром и кладовщика, и
просителя. Только так — и никак
иначе. Если оружие начинает
двигаться без санкции того, кто за
него отвечает, — это начало
анархии. Но мне-то что, черт побери,
оставалось делать?! Идти на фронт с
металлоломом вместо оружия?!
Видимо, мои
моральные устои к тому моменту
расшатались достаточно, чтобы в
бутылку я не полез. Вместо этого я
полез в карман и обнаружил там то,
что и следовало ожидать: шиш на
дельфиньем жире.
— Спокойно! —
сказал я Вите. — Деньги будут…
— А машина? —
встрепенулся Барбарин.
Я пораскинул
остатками прокуренных мозгов.
— Найдем!
Дело принимало
интересный оборот: в кои-то веки мне
представлялась возможность что-то
сотворить самому, практически без
помощи всемогущего Господина
Бумаги…
Я не торопясь
(читайте Йена Флеминга: офицеру
платят деньги за то, что он никуда
не спешит) направился в батальон.
Деньги я добыл
очень просто. Еще в Хабаровске я
сгоряча (знал ведь отлично — нельзя
мне, ни под каким видом, носить
никаких украшений) купил массивную
серебряную печатку. Мы с ней явно
пришлись друг другу не по душе: у
меня на пальце образовалась
болезненная ссадина, а перстень
стремительно почернел, как
вороненый ствол винтовки. Один
кудесник в батальоне давно уже
предлагал мне продать перстень, да
у меня все руки не доходили. А тут
все пришлось предельно в жилу: я
сдал печатку рубль-в-рубль за те же
деньги, за которые брал: 116 000 рублей
старыми.
Насчет машины
было тяжелее: заявку на грузовик
нужно было подавать с вечера, чтобы
получить машину утром. Но я
извернулся и тут:
продемонстрировал комбату свой
хитроумный рапорт и посулил
выкинуть его в сортир (и тем самым
избавить Борисыча от необходимости
на него реагировать), если он, в свою
очередь, выпустит в Ростов наш
батарейный ГАЗ — 66. Через 15 минут
“шишига” уже тормозила возле
батареи.
— Вот деньги,
Витя, — я вручил Барбарину
полтинник, — а вот — машина. Вперед!
И постарайся вернуться сегодня!
Витя махнул
правой костью у виска и исчез в
клубах желтой пыли. Я же в очередной
раз почесал “ирокез” и направился
в чайхану “У Васильича”.
Долгая служба на
море и на суше сделала меня
фаталистом. Если приказ отдан и
подчиненный, отправившись его
выполнять, вышел из-под вашего
контроля, вы так или иначе не
сможете повлиять на ход и исход его
работы, верно? А раз так, зачем
психовать? Как гласит девиз
морского спецназа Тихоокеанского
Флота, в котором я имел честь
служить, КОМУ СУЖДЕНО БЫТЬ
ПОВЕШЕННЫМ — ТОТ НЕ УТОНЕТ!
Святая правда.
Продав печатку, я
описал небольшой крюк и на часть
вырученных денег купил в поселке
самое важное: 400 граммов чаю и
шоколадку. Дело в том, что пить
чифир с сахаром практически
невозможно: настолько несовместимы
их вкусовые гаммы. А вот шоколад в
сочетании с чифиром просто
великолепен, поэтому любой член
чифир-клуба имени Васильича, попав
тем или иным путем в поселок,
приобретал и чай, и шоколад.
Чайхана встретила
меня сдержанными возгласами
одобрения и оценивающими
взглядами. Дело в том, что
большинство офицеров батальона
знали меня всего-ничего два дня
лично и, может быть, пару недель
заочно, когда мой дальневосточный
минометный взвод начал давать
дрозда на стрельбище в пику
сибирякам и уральцам. В каждой
крепкой части есть зондеркоманда
офицеров, пользующихся особым,
неофициальным и в то же время
непререкаемым, авторитетом. Эта
гоп-компания везде именуется
по-разному; в 303-м оперативном она
называлась “стаей”. Вот эта-то
стая и присматривалась ко мне,
оценивая каждый мой шаг как среди
солдат, так и среди моих коллег
офицеров.
Тут главное — не
“менжеваться”. Я ногой подцепил
ближайшую свободную табуретку,
уверенно плюхнулся на нее и передал
хозяину чайханы пакет с чаем и
шоколадом.
— Айн, цвай! —
зафиксировал я свои свершения. —
Вопросы?
— Зиг хайль! —
рявкнули в ответ пехотинцы 303-го
батальона. — Бай-ку!
Я мгновенно
перебрал в голове все имеющиеся у
меня за душой истории и пришел к
выводу, что кое-что имею предложить
на-гора, не рискуя опозориться.
— Спокойно,
джентльмены! — хладнокровно
заметил я. — Вы хочете песен? Их
есть у меня!
Лирическое
отступление 4: история минзага
“Вычегда”
Байка — это
святое. Байка — это практически
правдивая история, чуть-чуть
приукрашенная рассказчиком с целью
придания ей некоторого
сценического эффекта, не более
того. Любое вранье рассказчика
байки вычисляется слушателями в
полторы секунды: перед коллегами не
соврешь, это вам не гражданская
аудитория, а последствия — самые
печальные; в лицо плевать, конечно,
не будут, но всегда найдут способ
ненавязчиво дать понять, где ваше
место — в аккурат на пару дюймов
ниже уровня городской
канализации…
Сбил я кепи
на затылок и не спеша (Флеминга
помним?) начал.
— Знаете ли
вы, что такое морская мина? — вопрос
в начале байки — хорошее средство
переключить внимание слушателей с
личности рассказчика на содержание
рассказа. Ну, а дальше — от вас
зависит, как вы ответите или
поможете ответить на данный вопрос.
— Нет, вы не
знаете, что такое морская мина, —
удовлетворенно констатировал я,
обозрев лица своих слушателей. —
Сейчас вкратце попытаюсь
объяснить…
В общем,
так. Противопехотная мина ЩМД
содержит 200 граммов тротила;
наступите на нее — вам оторвет
ступню, и всю оставшуюся жизнь
будете прыгать на одной ноге.
Противокорабельная морская мина
ПКМ содержит 300 килограммов
взрывчатки типа “морская смесь”,
грубо — вдвое мощнее тротила.
Попытайтесь представить себе
результат подрыва такой штучки.
Пауза. Я
старательно осмотрел своих новых
коллег и понимания ни на чьем лице
не увидел. Не мудрено: им и в голову
не могло прийти величие подрывных
средств Военно-Морского Флота.
— Не
напрягайтесь! Я до некоторого
момента тоже представлял себе эту
величину чисто теоретически. А
как-то раз пришла моему приятелю,
водолазу-подрывнику, в голову
интересная идея: уничтожить путем
подрыва устаревшую морально и
физически мину ПКМ, которая невесть
сколько валялась на нашем складе
взрывчатых веществ и усложняла ему
отчетность. Сказано — сделано:
рванули. Примерно в 1200 метрах от
казармы стоял у нас в воде, на
мелководье, списанный транспортер.
Обычно на нем практиковались
стрелки-бронебойщики. Ну, а тут
именно под него это взрывчатое
чудище и закатили. В общем, от
транспортера не осталось ничего, в
смысле, ничего вообще: даже
паршивой железки не нашли. Xoтя,
впрочем, осталась яма диаметром
метров десять и метра полтора
глубиной. Ну, еще повышибало все
стекла в казарме со стороны места
подрыва. Ну как, более-менее
прониклись? Так вот, это — все
присказка. Сказка только
начинается.
Мой первый
командир-мастер — Валерий Иванович
Захаренков, моряк по жизни,
настоящий морской волк. Он отмотал
свой командирский стаж в ОВР —
Охране водного района, а это нечто:
овээровцы земли вообще не видят,
море для них — дом родной, безо
всяких кавычек. Сегодня — минное
траление, а завтра — американскую
подводную лодку из русских
территориальных вод выкидывать;
короче, в море — дома! Вот такого-то
морского аса к нам на “Саяны” и
перевели. И как-то раз в ночную
вахту он мне рассказал…
Дело было
так: Валерий Иваныч только принял
под свое чуткое руководство минный
заградитель “Вычегда”. До того
момента он только черта водяного за
рога по морю не водил, но на минзаге
оказался впервые. И с места — в
карьер: боевой приказ — принять на
борт 300 устаревших мин и затопить их
в условленном районе.
Вывел
Захаренков “Вычегду” в условный
район (а надо сказать, что на
советских картах подобные районы
всегда жестко фиксированы и
украшены пометкой “мореплавание
временно запрещено”) и начал сеять
содержимое минного трюма в
море. На юте (кормовой палубе)
минный офицер командиру
докладывает: пошла пятидесятая…
пошла сотая… двухсотая…
двухсотпятидесятая…
двухсотдевяностая…
И тут
минеру приходит в голову
гениальная мысль, которой он
немедленно делится с командиром:
— Товарищ
командир! А давайте последнюю мину
снарядим детонатором с замедлением
минут на десять, отойдем на пару
кабельтовых, пока она тонет, а после
взрыва спустим на воду шлюпку и
спокойно, как белые люди, наберем
глушеной рыбы? Глядишь, команду
ухой побалуем!
Валерий
Иваныч, не долго думая, дал добро.
Что характерно, старший помощник
командира, бывалый минер, именно в
эту минуту по какой-то мелкой
необходимости спустился с мостика.
Когда он вновь поднялся наверх,
Захаренков, между прочим,
проинформировал его о принятом
решении.
Bay! Семь
секунд старпом оценивал
обстановку, две секунды — приходил
в себя, а затем загремел на весь
Уссурийский залив:
—
Командир!!! Здесь топят взрывчатку с
полста пятого года!!! Под нами три
“Хиросимы”! Какая, на фиг, уха?!
Вместе с рыбой на Луну уйдем,
так-перетак!! !
В свою
очередь Захаренков цапнул из рук
вахтенного мегафон и заревел вдоль
корабля:
— На юте!!!
Отставить уху!!! Вынимай детонатор,
балбес, пока я из тебя … не вынул!
Спустя пару
минут белый, как брюхо камбалы,
минер сидел на мостике, Захаренков
пытался отдышаться, а старпом на
карманном калькуляторе высчитывал
примерную мощность взрывчатки,
которую сбросили в районе № … с 1955
по 1987 г. минзаг “Вычегда”, минзаг
…, тральщик № … и т.д. Выходило
гораздо больше трех
“Хиросим”…
…Отпив добре
чифиру под шоколадку, отдав должное
еще паре-тройке чужих баек, я
направил свои стопы в расположение
батареи и окунулся в неисчерпаемый
омут дел, коих у ротного командира
всегда хватает. Их можно только
делать, переделать их все раз и
навсегда практически невозможно.
Так или иначе, день постепенно
склонился к закату. Надо сказать,
что лето в донской степи — штука
своеобразная. Жара стоит
совершенно африканская, и ветер, в
отличие от более северных районов,
несет с собой не
прохладу, а наоборот, дыхание самой
настоящей доменной печи. Вечера
ждешь с нетерпением: с заходом
солнца температура становится если
и не подходящей для жизни, то, по
крайней мере, терпимой.
Так вот, солнышко
быстро катилось за горизонт, когда
вдали, на дороге, показалось
облачко желтовато-белой пыли…
Облачко быстро
превратилось в “шишигу”, лихо
притормозившую на площадке в трех
метрах от меня. Правая дверца
кабины неуверенно открылась, и на
свет божий явилась красная, как
свекла, физиономия т. Барбарина.
Обозрев с генеральским видом
окрестности, он сделал шаг из
кабины — и мешкообразно рухнул у
подножки. Набравшись сил, Витя,
осторожно помогая себе руками по
дверце, встал и внятно доложил:
— Командир!
Задание выполнено.
Затем припал к
моему плечу и нежно прошептал на
ухо:
— А если бы у меня
было два килограмма — я бы вместо
этих привез 120-миллиметровые! У
него, понимаешь, такса…
Батальонный миномет — пол-литра,
полковой — литр…
Витя икнул и
противолодочным зигзагом
направился в канцелярию. Видимо,
отдыхать от трудов праведных.
Я не знал, плакать
мне или смеяться. С одной стороны:
куда мы катимся? С другой стороны:
слава Те, Господи! Поэтому я не стал
забивать себе голову
морально-этическими аспектами
ситуации и вернулся к голой
практике, а именно — приказал
приступить к разгрузке машины.
Момент — и задний
борт грузовика сброшен. Еще момент
— и полтора десятка галдящих,
радостно возбужденных бойцов
вынесли на траву два длинных
зеленых ящика. Ну-с, что там?
Отлично! Красивые, блестящие,
совсем как настоящие: два
превосходных миномета весело
поблескивали в лучах заходящего
солнца свежей защитной краской. И
все нужные устройства и механизмы
находились у них там, где положено.
Мало того — жук
Витя еще выцыганил пару комплектов
новенькой вьючной сбруи для
переноски минометов, портативные
керосиновые фонари и еще кое-какое
барахло. Но самым удивительным было
то, что вместе с железом прибыли и
все необходимые документы, включая
накладные, которые только и делали
законным пребывание этого оружия в
нашей батарее. Ну и дела! Воистину,
вожди только принимают решения, а
решают все — клерки!
Я неоднократно
сталкивался с любопытным
парадоксом: если нужно отдавать
приказания — много приказаний —
значит, в подразделении что-то
неладно. И наоборот: когда “процесс
идет”, в мелочной сиюминутной
опеке нет необходимости. Фокус
прост, как мычание: личный интерес.
Я — не классик, поэтому с
величайшей охотой заслонюсь
мнением человека с весом и
репутацией, а именно — Викентия
Смидовича, более известного под
литературным псевдонимом
“Вересаев”. Будучи врачом в
подвижном полевом госпитале на
русско-японской войне, он сделал
замечательное по глубине и
точности наблюдение: русский
солдат всегда охотно, с
крестьянской практичностью и
сметкой выполняет работу, насчет
которой уверен, что она необходима
в интересах общего дела, для боя и
победы. И наоборот — работу, явно не
входящую в круг его солдатских
обязанностей, он будет делать с
ленцой, тяп-ляп,
через пень-колоду, и если уж не
сумеет ее загубить на корню, то
способ дать вам понять, что он об
ней думает, найдет обязательно!
Вот такие дела;
умри, Денис, лучше не напишешь!
Попытаюсь прокомментировать
ситуацию доступным для понимания,
предельно простым примером.
Допустим, солдат убежден, что
выполняет глупую, тупую,
бессмысленную работу: копает
траншею. Лопата у него моментально
окажется тупой и ржавой, через
полчаса у нее сломается черенок,
тут же у всех подряд обнаружатся
кровавые мозоли, грунт окажется
вообщe неподъемным и т.д. и т.п. Да
ничего страшного, скажут вам сотни
квази-офицеров. Берешь резиновую
палку типа ПР-73 и зверски бьешь его,
лентяя, поперек хребта. Выроет! куда
денется!
Конечно, выроет.
Да вот беда: не каждый может сей
метод применять ввиду его явной
богопротивности. Я, например,
категорически не могу. А что же
тогда?
А вот что. КАЖДЫЙ
СОЛДАТ ДОЛЖЕН ЗНАТЬ, КУДА И ЗАЧЕМ ОН
ИДЕТ, ЧТОБЫ В СЛУЧАЕ, ЕСЛИ
НАЧАЛЬНИКИ БУДУТ УБИТЫ, СМЫСЛ ДЕЛА
НЕ ПОТЕРЯЛСЯ. Это не я сказал, это
сказал бесстрашный и мудрый
русский генерал Драгомиров,
фронтовой командир великого
Скобелева. Этот неповторимый в
своей сверхъемкой лаконичности
тезис настолько глубок и
многогранен, что сейчас я могу
остановиться только на одном из его
аспектов, а именно педагогическом.
Убедите бойца в необходимости
выполняемой работы — и можете с
легким сердцем идти играть в нарды.
Если русский солдат твердо убежден,
что данная траншея нужна Родине —
Родине, а не вашей, господин офицер,
теще, он сам найдет лопату, найдет
точильный камень, чтобы ее
хорошенько направить, вырежет
новый прочный черенок, гораздо
лучше вас продумает и разметит
траншею и оформит ее так, что вам
останется только срочно перевести
его внимание на следующую задачу,
чтобы он, Боже упаси, не возгордился
своим успехом. Причем замечено:
если вы при этом попробуете
воодушевлять его личным примером, к
вам незамедлительно подойдет
кто-нибудь из авторитетных бойцов и
деликатно, но решительно отберет у
вас лопату и попросит заняться
своими прямыми обязанностями и не
отсвечивать. Это — одно из самых
удивительных, хотя и не самых
заметных, проявлений солдатского
достоинства. Сколько служил —
столько восхищался им, ей-Богу.
Вот и теперь:
откуда что взялось, особенно при
нашей-то походной неприкаянности. Я
было открыл рот, постоял так
секунду — и закрыл его; приказывать
было нечего и незачем. Откуда ни
возьмись, на траве появился чистый
брезент, на брезенте — охапка
ветоши, пучок невесть где добытой
пакли и патронная жестянка с
соляркой. Это с учетом того, что
солярку водителям бэтээров
выдавали чуть ли не стаканами под
роспись! Я задумчиво потягивал
“LM”, прозванный в войсках
“любовью моджахеда”, и смотрел,
как споро и ловко мои хлопцы
наводят лоск на новом оружии…
Я люблю оружие. В
наш феминистско-пацифистский век
подобное признание симпатий мне не
прибавит, ну, да Бог с ним: таким
уродился, и, честное слово, меня это
нисколько не огорчает. Я люблю
оружие — его предельную,
экстремальную честность и
бескомпромиссность. Оружие не
признает полутонов, эвфемизмов и
недоговорок. Да — нет. Оружие — это
квинтэссенция Решения; способность
принять и осуществить Решение —
отличительная черта Мужчины.
Если вашего
пацана не тянет полазать в недрах
танка, покрутить маховики наводки
тяжелой гаубицы, ощутить своей
ладонью суровую тяжесть
окончательного приговора,
заключенного в пистолетном патроне
калибра 9 миллиметров — значит, с
ним что-то не так. Наш мир —
паршивое место, и если ему и суждено
в будущем измениться к лучшему, то
исключительно волей тех, кто
способен Решать и Действовать. Как
гласит Устав — “всеми средствами,
вплоть до применения оружия”.
А уж артиллеристы
303-го в оружии толк понимали!
Тут двое, бугрясь
мышцами, орудовали банником, очищая
от консервирующей смазки ствол. Там
наводчик нежно полировал куском
фланели отливающий фиолетовым глаз
оптического прицела. Здесь
заряжающий смывал соляркой
пушечное сало с отштампованных на
лафете таблиц дистанций и
прицелов…
Пожевал-пожевал я
хабарик и решил: ученого учить —
только портить. Сам терпеть не могу,
когда у меня над душой кто-то во
время работы стоит. Но — марку
начальственную выдержал:
— Всю возню
закончить к 21.00! В 21 час принимаю
оружие — чистое, отрегулированное,
готовое к стрельбе!
— Яволь! —
грохнули минометчики, на секунду
оторвавшись от своих новых игрушек.
Мы не можем
единолично управлять событиями,
тем более — создавать их. Мы можем
лишь более или менее подталкивать
их в нужном нам направлении. Массы
поддаются воле вождей только тогда,
когда стремления тех и других в
большей или меньшей степени
совпадают.
Это не я такой
мудрый. Это Уинстон Черчилль. А ведь
прав, старый бульдог, до чего прав,
подумал я и невольно усмехнулся сам
себе: пыльный армейский старлей
пришел к тем же выводам, что и глава
империи, над которой никогда не
заходило Солнце! Надо же! Этак вы,
батенька, скоро слепите себе из
газеты треуголку а-ля Наполеон, а
там, неровен час, нагрянут вежливые
плечистые ребята со смирительной
рубашкой и увезут вас, надежно
упаковав, с приступом мании величия
по известному адресу.
Я засмеялся и
зашагал к канцелярии. В конце
концов, не так уж все и безнадежно,
“если есть в кармане пачка
сигарет”, как заметил в свое время
Виктор Цой. А у меня кроме сигарет в
канцелярии имелась бутылочка пива
и кулек с вареными раками, “хотя и
по пять, но та-а-акими!”. Так что,
может быть, завтра будет лучше, чем
сегодня…